Стрелы памяти

Людмила Лазебная, 2022

В книге представлена историческая проза Людмилы Лазебной – три яркие, выдающиеся повести, в каждой из которых проявляется самобытный талант автора. Художественные произведения созданы на небанальном, привлекающем внимание материале. В повести «Цыганский конь земли не пашет» автор рассказывает семейную историю об участниках Русско-японской войны. В повести «Рейма и Кадой. Водь голубоглазая» мы погружаемся в бытование малочисленного ныне народа водь, коренного населения Ленинградской области. В завершающей книгу повести «Без корня и полынь не растет» рассказывается о жизни татар-мишар в беспокойные годы походов Ивана Грозного на Казань. Людмила Лазебная – истинный художник слова, член нескольких крупнейших творческих писательских союзов и литературных объединений. Она знает, где закончить фразу, знает, как повернуть ее. Книга рассчитана на широкий круг читателей.

Цыганский конь земли не пашет

Повесть

Посвящаю моему деду Пронину Михаилу Герасимовичу,

ветерану Русско-японской войны (прообраз Федора,

одного из главных персонажей этой повести).

Унтер-офицер, был дважды Высочайше пожалован

Знаками отличия Военного ордена Святого Великомученика

и Победоносца Георгия (с 1913 года эта награда для нижних

чинов стала именоваться «Георгиевским крестом»).

Помимо Русско-японской, Михаил Пронин был участником

Германской — Великой или Первой мировой — войны

и Октябрьской революции 1917 года. За героизм

и мужество трижды награжден Российской империей

Георгиевскими крестами и несколькими медалями.

Имел пулевые и осколочные ранения. Однажды, участвуя

в рукопашной атаке, был проколот неприятелем штыком

в грудь, но выжил. После войн и революций женился

на молодой вдове. В этом браке родился сын — мой отец.

Лето в деревне — горячая пора. С первыми лучами солнца оживает все вокруг. Идут на пастбища стада, подгоняемые хлесткими ударами пастушьих кнутов. Косари разъезжаются по дальним лугам. Женщины хлопочут по хозяйству, а старики, усаживаясь на завалинки, вспоминают свою прожитую жизнь. Ребятишки с удочками спешат к реке. В ранние утренние часы самый хороший клев! Через несколько часов наступит жара. Все живое поспешит в тенистые места, где дышится легче. Стада придут к реке, старики — в сады, а косари начнут растрясать скошенную траву, чтобы солнце ее просушило, да ветерок провеял.

А пока…

Кони, исхудавшие за зиму, собравшись в табун, мирно пасутся на лугах. Самые ретивые и норовистые передвигаются прыжками или мелким шагом из-за спутанных веревками передних ног. Сильные жеребцы, временами поднимаясь на дыбы, громко ржут и фыркают, а познавшие непосильный труд кобылы, обмахиваясь хвостами от надоедливых насекомых и, вздрагивая всем телом, жадно щиплют сочную траву. Тонконогие жеребята резвятся неподалеку от заботливых матерей, время от времени подбегая и тычась им под брюхо.

Лето осыпало землю-кормилицу теплом, любовью и благоденствием! Как только небесное светило достигнет зенита, работы остановятся и наступит обеденный отдых. Хозяйки, расстелив скатерти в тени деревьев, разложат нехитрый провиант. Нет в такое время у крестьян горячих блюд, костров не разводят — опасно! А вот вечером можно и ушицы сварить из мелких карасей, пойманных ребятишками в речке, а то и холодной окрошкой на квасу поужинать.

Только с наступлением темноты замолкают стальные косы. И слышно отовсюду, как сверчки сверчат да лесные птицы поют. Бывает, вдруг ухнет сова, будто вспомнила что-то, и на миг затихнет все, а затем снова наполнится лесными звуками.

В одну из таких июньских ночей и решил заночевать хуторской кузнец Федор с молодой женой Евдокией возле леса. Слишком коротки ночи, чтобы тратить время на дорогу. В такую горячую пору летний день год кормит. Несколько семей остались с ночевкой и на другом берегу оврага. На бескрайние пойменные луга опустились умиротворение и покой.

* * *

В предрассветный час, когда все живое на земле, завороженное густой и молчаливой темнотой, проваливается в глубокий сон, оглядываясь и крадучись ступая, выходит на промысел всякий вороватый люд.

— Держи его крепче, ромалэ, — прошептал своему напарнику цыган Петша, спешно доставая из-за пазухи тряпку.

— Давай я сам завяжу. Ишь ты, брыкается, — стараясь обмотать старой цыганской шалью морду коня, процедил сквозь зубы молодой и сильный цыган Шандор.

— Не буянь, какарачи (ворон). Слушай меня и молчи, слушай и молчи, — шептал в ухо коню Петша.

Давно он высматривал этого черного, как ворон, молодого жеребца. Давно зудели его вороватые руки. Да уж больно хозяин коня был силен да горяч! Все в округе говорили про неуемную силу и ловкость молодого кузнеца. Нужны были хитрость лисицы и ловкость паука, чтобы провернуть это дельце. А тут такой случай подвернулся! Как не испытать счастья? Вот и уговорил Петша своего друга Шандора наведаться в пойменные луга за добычей.

Шандор был молод и горяч, как и многие мужчины руска рома. Густая кудрявая шевелюра, словно грива гордого скакуна, прикрывала пронзительный взгляд его черных глаз. Золотая серьга в его правом ухе — знак последнего мужчины в роду халадытка рома (цыган-солдат) — игриво поблескивала при свете луны. Атласная рубаха алого цвета, подпоясанная широким кожаным ремнем, облегала его мускулистые плечи. Из голенища правого сапога выглядывал чури (нож), который Шандор сделал сам много лет назад.

На груди молодого цыгана висел байеро (полотняный мешочек) с ладаном и золотой серьгой его покойной матери. А за поясом, в кошельке, был припрятан от посторонних глаз лилияко (трупик мертвой летучей мыши, закатанный в восковой шарик) — заветный талисман на удачу и богатство, подаренный ему старой цыганкой.

— Те авес бахтало (счастлив и здоров будь), Шандоро, носи, не снимай! Нужду и беду духи рода отведут, верных помощников тебе завсегда призовут. Не в кандалах тебе по земле ходить, а гордой птицей в небе парить! Имя твое значит «гордый»! Будь горд родом своим, Шандоро! Помни, духи рода мать в счет твоей жизни забрали. Достойным сыном рода будь! Те дел одел бут бахт, зор ай састимос (дай Бог много счастья, сил и здоровья)!

Уж нет давно той старухи-цыганки, ушла она из табора умирать, и никто не видел ее с тех пор. Шандор часто вспоминал эту старую цыганку, не выпускавшую изо рта курительной трубки. Он никогда не снимал байеро и верил в волшебную силу талисмана лилияко. До сих пор удача была на стороне молодого и смелого цыгана. Много добрых коней привел он из разных мест в свой табор, много золота и серебра добыл.

Соплеменники признавали и уважали Шандора. Кто знает, может, после смерти его мудрого отца станет бароном он, а не дядя, прозванный Старым Лисом за хитрый и изворотливый характер. Как знать? Какого барона выберут цыгане? Да и будут ли они выбирать? Само собой, решится все, когда придет время. В одном нет сомнений: всем в таборе управляет великий и могучий цыганский закон, который чтут и оберегают пожилые и знающие житейскую мудрость цыгане.

— Надевай ему валенки, и уходим, — прохрипел Петша, оглядываясь по сторонам.

Конь, как завороженный, пошел за Петшей, не оставляя за собой следов. Через некоторое время тьма поглотила и коня, и цыган.

* * *

Вскоре на землю опустился густой туман, осыпав серебряной росой нескошенные луга и овраги. Из-за горизонта медленно поднималось светило, озаряя землю первыми лучами. Загомонившие птицы разбудили косарей и их семьи. Начинался новый день.

— Что-то нашего Булата не видать, — приложив руку ко лбу и вглядываясь вдаль, сказала Евдокия. — Федя, сходил бы ты к речке, можа, водицы испить пошел?

— Добро! А ты собери мне с собой чего там. Я на дальние низины нынче пойду.

Федор, подвернув штаны до колен, легко и уверенно побежал к речке. Только коня там и не бывало. Трава вся в росе, следом не тронута. Кинулся Федор к лесу, и там следов не видать.

— Бу-лат-ка! Бу-у-ула-а-ат! — кричал Федор. — Фью-ю-ють, фью-ю-ють! — свистел он пронзительно сквозь пальцы.

Вспорхнули над лесной просекой напуганные птицы. Затаив на миг дыхание, прислушался Федор к звукам леса, не хрустнет ли какая ветка под копытами загулявшего жеребца. Никого! Не обращая внимания на крапиву и мелкий кустарник, Федор побежал вниз по оврагу.

— Да куда ж ты, Булатка мой, ушел? Никогда не было такого! — сказал он вслух, запыхавшись, выкарабкиваясь по песчаному отвесному склону. Оглядевшись вокруг, решил добежать до соседей, узнать, не видал ли кто его коня. — Вот и сходил в низины пораньше, покосил! — с досадой на бегу проговорил Федор. — Куда ж ты подевался-то? Далеко уйти не мог, спутан был. Что-то тут неладно! Надо народ поднимать, — решил кузнец.

Дойдя размашистым шагом до соседского шалаша, Федор увидел там ребятишек да глухого старика, который за ними приглядывал. Какой спрос с полуслепого и глухого? Решил Федор, не мешкая, пока роса, добежать до того места, где он два дня назад заночевал. Вдруг конь туда ушел?

Все утро Федор искал своего красавца Булатку, да не нашел. Роса спала, солнце поднялось, косить уж и толку нет. Все соседи-косари собрались к Федору на совет. Кто предлагал в соседние хутора и деревни сходить, людей поспрашивать, кто — к приставу ехать в уезд.

— А можа, в воскресенье на базар дойтить, там походить да поспрошать? Можа, цыгане орудуют опять, как надысь бывало, — сказал тихонько старик, слушавший разговор, приложив ладонь к уху.

— И вправду, давай, Федор, на базар с утра в воскресенье. Глядишь, ослыхнется чего. А потом уж и к приставу можно. Вишь, цыгане, говорят, намедни табором за лесом стояли. А где они щас, один Бог ведает. Коль надо будет, я с тобой пойду, — уверенно сказал старший брат Федора — Илья. — А не найдется Булатка — бери мою кобылу своей в помощь. Потом по-братски рассчитаемся. Все равно молодой жеребец твой в упряжи не был, сноровки в работе не имел.

— Ну, айдате, мужики, покос ждать не будет!

На том и разошлись.

* * *

Тем временем норовистый конь Булат был уже под сильной рукой нового хозяина — Шандора. Недолго он противился. Шепоток Петши сработал. Что он нашептывал коню на ухо, одни бесы знают, только стал Булат послушным да ласковым. Долго они шли по лесу, слышал Булатка, как ветки под его ногами хрустят на лесной тропе. Чувствовал нутром, что и зверь недалёко. Но был он спокоен и покладист, вручив свою жизнь этим, пахнущим табаком и сыромятной кожей, людям.

— Эй, ромалэ, те авес бахтале (здоровья вам)! Какого красавца ведете! — прозвучало из-за кустарника. — Вот радости будет баро! Такого доброго коня давно я не встречал! — с трудом пробираясь сквозь кусты ежевики, сказал Йоно, прозванный в таборе Старым Лисом. Даже прищур его хитрых глаз не смог скрыть завистливого взгляда.

— Те авес бахтало, катар авес (здравствуй, откуда идешь), Йоно? — поздоровался Шандор. — Давно в таборе был? Нет ли кого чужих?

— Все как надо в таборе, ромалэ, все как надо. Вчера к баро старый джут (еврей) приехал. Барвало джут (богатый еврей)! Хочет пару коней прикупить. — Йоно подошел к коню и хотел его потрепать по холке. — Ох, красавец! Молодой конь — хорошая добыча!

Булат, почуяв опасность, дернул головой и вмиг встал на дыбы. Петша, с трудом удержав коня, опять начал ворковать с ним и гладить его по морде.

— Норовистый, лихой конь! Не ходил бы ты пока, Шандор, в табор с таким конем. Увидит старый джут — выпросит у баро, придется тебе отдать жеребца, — выжидающе, хитро глядя на молодого цыгана, процедил сквозь зубы Старый Лис.

— А-ха-ха! Не пугай меня, ром, не учи обманывать от ца, — сказал Шандор, рассмеявшись в лицо старому интригану. — Идем, Петша.

— На йав дылыно (не глупи), Шандор! Вот увидишь, что твой старый дядя Йоно был прав! Если сам не отдашь, хитростью заберет джут твоего коня. Там, где джут прошел, цыган голодным сидит, — скороговоркой прохрипел старый цыган и снова исчез в густом кустарнике.

Табор в лучах утреннего света пестрел кибитками, яркими шатрами и дымящимися кострами. Женщины собирались на базар, ребятишки весело бегали друг за другом. Издали доносился громкий крик младенца. Старая цыганка-знахарка Зара, принявшая тяжелые роды, сидела возле шатра роженицы, протирая свои руки остывшей за ночь золой, и что-то бормотала. Затем она встала, вознесла руки к небу и трижды наотмашь бросила золу по ветру.

Шандор и Петша, недолго понаблюдав за происходящим, уверенными шагами направились к самому большому шатру.

— Здоровья и силы тебе, отец! — сказал Шандор вышедшему навстречу из шатра крепкого телосложения пожилому цыгану. — Смотри, какого я коня привел.

— Мир вам, ромалэ! Хорош! Хорош! — проверяя зубы, копыта и по-хозяйски осматривая добычу сына, одобрил барон.

— Вороной, удалой! Козырной конь! В седле не ходил, повозки не возил! Земли не пахал, хвостом, гривой махал! — скороговоркой, нараспев расхваливал жеребца довольный собой и другом Петша.

— Обучай, Шандор, под себя удальца! С ним кроме тебя никто не справится, — сказал отец, похлопав сына по плечу. — А ты, Петша, приходи ко мне вечером, дело есть для тебя, — тихо проговорил барон, слегка повернув голову в сторону гостевого шатра. Ветерок играючи тронул седые его кудри, будто намекая на важное дело.

Петша, погладив ласково коня и поцеловав его в морду, довольно подмигнул Шандору.

— Джан, ромалэ! Джан! — Барон торопливо махнул руками в противоположную сторону давая понять, что нужно поскорее уйти с конем подальше от этого места.

— Эх, был бы я годков на двадцать помоложе, я бы и сам его обучил, — сказал Петша. — Надо его к реке отвести, страх с него смыть. Пусть забудет прошлую жизнь. Теперь он твой друг, твои глаза и твои ноги! Давно я хотел отблагодарить тебя, брат. Если бы не ты, сидеть бы мне в кутузке! Ну а теперь моя душа поет! Рад, что тебе пригодился.

— Пусть поет твоя душа, Петша! Пусть она никогда не заплачет от горя. Вот давно хочу спросить тебя, что ты шепчешь коню? Научи меня.

— Скажу тебе, брат! Я говорю коню, что он сильнее ветра, ласковее солнца, нежнее шелка его грива, крепче гранита его копыта! Говорю, что ему на воле стрелой летать, воздух рассекать! На дыбы вставать — до луны доставать… Много чего говорю я коню, говорю, что водой родниковой напою, чистым овсом накормлю, с яхонтами сбрую подарю, в гриву шелковые ленты вплету… Краше его никому не бывать! Друга вернее хозяина вовек не сыскать! Так говорю.

— А когда лошадь жеребилась, мучилась, ты ей эти же слова говорил?

— Э, нет, тогда надо по-другому.

— Расскажи, научи меня!

— Расскажу как-нибудь.

— Почему не сейчас?

— Ну ладно! Настырный ты, — улыбнувшись, сказал Петша.

Долго рассказывал Петша свои шепотки, мягко ступая по сочной луговой траве. Так, в разговоре, они дошли до речки. Петша, смыв усталость чистой речной водой, задремал, лежа на теплой земле в тени старого дуба. Искупавшись и помыв коня, Шандор привязал его к дереву. Приближался полдень. Красавец цыган, играя мышцами, надев рубашку и свой пояс, тоже прилег рядом с Петшей. Бессонная ночь напоминала о себе легкой дремотой.

— Ты поспи, Шандор, а я посижу, подежурю, — предложил Петша, усаживаясь поближе к дереву. — Я обманул сон, пока ты коня купал. Скажи только, как назовешь его?

— Какарачи, — сквозь сон пробормотал Шандор.

* * *

Ранним воскресным утром кузнец Федор и двое его братьев запрягли гнедую кобылу и отправились на базар. Путь был неблизким. Красное утреннее солнце поднималось по небосклону все выше и выше. Дорога до уездного городка пролегала через березовую рощу. Разноголосый птичий гомон бодрил и радовал одновременно все вокруг. Но не было радости на душе Федора. Вот уже несколько дней, как пропал молодой конь Булат. Никто его не видел и ничего не слышал о нем с тех пор. Совсем маленьким стригунком получил Федор Булатку в подарок от старшего брата на свою свадьбу. Самый дорогой подарок для души и для хозяйства. В это лето кузнец собирался сам объезжать своего любимца. Не хотел он, чтобы его коня приучала к седлу чужая рука. Не думал Федор, что вот такая беда может случиться в его хозяйстве.

— Федька, а ты как думаешь, если Булатку цыгане угнали, продавать они его на наш базар приведут или в соседний какой уезд отправятся? — спросил младший брат Василий.

— Не знаю, Василек! Можа, приведут, а можа, и не приведут, — задумчиво и нехотя ответил Федор.

— Поглядим, поспрошаем народ, а потом в уездную стражу пойдем, в розыск подадим.

Снова нависло молчание. Старший брат, подложив под голову правую руку, дремал, время от времени покачиваясь всем телом в такт телеге. Нет мягче подушки, чем своя рука! Младший же, облокотившись на сено, с любопытством смотрел вдаль.

Уездный базар летом широк и богат. Продавцов и покупателей тьма-тьмущая! Кто хлопушки да свистуны продает, кто муку, кто ткани, да сряду готовую. Отдельно расположились продавцы живности. Тут тебе и лошади, и коровы, и козы. А уж птицы всякой от мала до велика — и кур, и гусей — счету нет.

— Здорово были, мужики! — поприветствовал Федор двух знакомых из соседнего села, продававших пегую кобылу. — А не видал ли кто из вас тут цыган с вороным конем-трехлеткой?

— Нет, не было нынче цыган. Можа, еще подойдут попозжа? — ответили мужики.

— А это у тебя жеребчик намедни пропал?

— У меня, братцы! Как в воду канул. Спутан по передним ногам был, — с грустью ответил Федор.

— У нас-то вот цыганки все большинство по деревням ходят, гадают да девок и баб порчами-корчами пужают, а цыганов самих не видать, — вступил в разговор второй мужик. — За лесом они табором стоят уж боле двух семиден. Туда бы наведаться, да, вишь, балакают, урядник наш с ихним бароном вась-вась! Ты гляди в оба, Федя! А то, как бы урядник-то тебя за поклеп под арест не сграбастал. Он, виш, всякого неугодного хватает и на войну с япошками забривает. Разнаряд у него какой-то есть на молодых мужиков.

— Добро! Кому сорока на хвосте новость принесет, не посчитайте за труд, передайте до меня. Мол, так и так, слыхали про твою пропажу. Там-то и там видали люди. По гроб жизни благодарить буду!

Федор, обсудив с братьями новости, решил не ходить к уряднику, а зайти в лавку старого еврея, который был известным в округе скупщиком и якшался с цыганами. Хитер был старый Шломо!

Да в этот раз не пришлось ему хитрить. Он и в правду не слыхал и не видал молодого вороного жеребца в таборе у цыган. Барон пообещал продать ему двух хороших коней, но речи о молодом жеребце не вел. Эта новость от хуторских мужиков запала ему в душу.

«Скрытный цыган, не сказал, значит! Ну, раз не сказал, значит, не обманул. Значит, для себя оставить решил коня», — подумал Шломо.

— А в случае, если узнаю, кому сообщить?

Федор не задумываясь рассказал старому еврею, из какого они хутора и как звать-величать его и старшего брата.

Обратная дорога была быстрой. Возвращались братья налегке — ни с чем.

Тем временем старый еврей, закрыв свою лавку, поспешил к уряднику. Дело назревало важное. Сын его, Вольф, выучился на дантиста, да вот незадача — урядник обмолвился, что ждет Вольфа призыв в армию. Попал сынок старого Шломо в ежегодную десятку рекрутеров с тысячи. Нужны были военфельдшеры в русской армии, вот уже несколько месяцев безуспешно воевавшей с японцами на Дальнем Востоке. Решил Шломо подговорить урядника и заменить своего сына Вольфа, худосочного еврея-рекрута, на могучего русского мужика, а то и на цыгана какого. На днях видал он в таборе несколько молодых и сильных цыган.

* * *

Вечерняя заря Параскева земляникой да малиной окрасила закат. Неугомонный холостяк ветер нагонял тяжелые грозовые тучи. Вернулись цыганки в табор с дневной добычей с базара. Развели цыгане костер, каждый в общий котел свою лепту привнес. Доволен барон, идут дела. Запела цыганка протяжную песню о вольной воле да цыганской доле. Подхватили песню остальные. Заиграла скрипка… Слушал барон эту песню и чувствовал в своем сердце глубокую боль и тоску по покойной красавице жене, подарившей ему единственного сына Шандора. «Красив и ловок Шандор! Пришла пора выбирать ему жену. — Все знает баро о своих цыганах. Каждый у него как на ладони. Знает он, что не спускает глаз его сын с молодой цыганки Лалы — дочери Азы и Петши. — Да, молода она еще, но как славно поет, — думал барон, — как смело и гордо держится эта молодая цыганка!»

Затихли песни, разошлись по своим шатрам ромалэ. Табор погрузился в глубокий сон. Изредка то тут, то там раздавался здоровый мужской храп. Шандор не мог заснуть. Сидя на берегу реки, он думал, как глубоко в его сердце запала эта гордая молодая красавица Лала. Вот и сейчас, глядя на воду, видел он, как она танцует, как развеваются в танце ее кудрявые волосы.

— Лала… — прошептал Шандор.

Позади вдруг послышался шорох. Оглянувшись, он увидел большое пятно, надвигавшееся на него из темноты.

— Это ты, Какарачи!

Через высокую траву и кусты к нему шел его новый друг. Конь, подойдя к Шандору, ткнулся носом в его плечо и пошамкал губами над ухом.

— Сухарик хочешь, да? Ах ты умница!

Конь осторожно принял угощение и, похрустев сухарем, несколько раз покачал головой.

Время шло своим чередом. За летом пришла ранняя осень с запахом поспевших яблок, меда, хлеба нового урожая и терпким ароматом увядающей полыни. Все прохладнее и длиннее становились ночи. Бабье лето было в самом разгаре. Молодой конь Какарачи привык к своему новому хозяину. Такой искренней и преданной любви он за свою жизнь ни от кого не чувствовал.

Дни напролет Какарачи проводил со своим человеком. Он полюбил его запах и ласки. Сливаясь в единое целое, они вольно скакали по бескрайним лугам. Конь доверял молодому цыгану, чувствовал его искреннее восхищение собой, силу и ловкость.

— Ну что, друг, давай, покажи, как ты прячешься от урядника, — сказал коню Шандор.

В тот же миг конь, вытянув передние ноги и склонив голову, лег и прижался к земле.

— Молодец! А как ты его напугаешь? — спросил цыган.

Конь быстро вскочил на ноги и поднялся на дыбы. Картинно подняв верхние веки и оскалив зубы, угрожающе начал перебирать в воздухе передними копытами.

— Красавец Какарачи! — довольно похлопав коня по мощной шее, восхищенно произнес Шандор. — Заслужил! Держи кусочек. — Угостил он своего любимца и поцеловал в мордочку.

— Совсем ты молодец! Большой молодец! Скоро мы с тобой уйдем из табора. Пойдем искать себе славу как настоящие воины. Так велит мне наш закон. Закон халадытка рома. А пока гуляй на воле, Какарачи! Придет время, надену я на тебя лучшее седло, самую красивую сбрую, и поедем мы с тобой в далекие края. В такие далекие, что все называют эти края Дальним Востоком. Будем мы там драться в кровавых боях с врагами нашей земли — японцами. С молитвой будем встречать каждое утро восход солнца и благодарить Бога за жизнь. Я попрошу старую Зару сделать и для тебя талисман на удачу. Заговорит талисман мудрая Зара, и ни один штык, и ни одна пуля не тронет тебя, Какарачи!

Конь радостно топтался на месте, изящно согнув шею, перекинув густую и длинную гриву на одну сторону. Шандор приметил, как конь втянул уголки губ, что означало подчинение и готовность верно служить хозяину.

…В середине октября, на православный праздник Покрова Пресвятой Богородицы, в табор явился урядник и принес весть об отправлении двух молодых цыган в действующую царскую армию. Шандор ждал этого дня. Радостно и одновременно грустно было на сердце у него.

Из-за полога соседнего шатра на него смотрела та, краше которой не было на свете. Проходя мимо и зная, что она смотрит на него в щелку полога, он спросил:

— Будешь ли ждать меня, моя чиргенори (звездочка)?

— Сколько дышать буду! — ответил девичий голос.

Шандор тут же направился к своему отцу.

— Отец, уже недолго до моего отъезда на фронт. Благослови меня на свадьбу с Лалой.

Немногословный и строгий барон, внимательно выслушав сына, с достоинством одобрительно кивнул головой. Он давно присмотрел эту гордую и ладную цыганку, ждал лишь слов сына.

Достойная дочь выросла в семье Петши. Как положено, был проведен уговор и соблюдены все обычаи. Табор весело праздновал свадьбу Шандора и Лалы. Уже за полночь гостям вынесли корзину с простыней — подтверждением невинности невесты. Брызнули цыганки водой на простыню, и расплылись пятна крови. Раздались одобрительные и восхищенные крики цыган. Состоялась свадьба!

— Благородная и чистая семья твоя, Петша! — громко сказал барон. — Пусть будут мир и счастье в наших семьях!

Вскоре вернулись к костру молодые. Белое платье невеста сменила на красивое красное. Теперь Лала стала женой Шандора и уважаемой женщиной. До самого утра звучали песни. Даже старая цыганка подпевала, закрыв глаза и покачиваясь в такт мелодии. С нежностью и трепетом смотрел Шандор на свою любимую.

Время бежало как самый быстрый иноходец. Радость и веселье перемежались с грустью предстоящей разлуки.

— По ко-оня-ам! — прозвучал громкий и строгий приказ офицера.

Легко вскочил Шандор на своего коня, выправил его в пару и отправился в дальний и опасный путь.

* * *

Тем временем из хутора на уездную железнодорожную станцию направлялись мобилизованные мужики для отправки на войну.

— Ох уж и наиграюсь я с этими желтопузыми! — зло, сквозь зубы сказал один из них рядом идущему Федору.

— Чаво, Федя, нос повесил? Не тебе бы грустить, душа моя. Одним кулаком быка валишь! С такой силищей грустить никак не можно! — продолжал он. — Али за жану боисси? Так кому ее трогать? На хуторе одни дети малые да старики немощные остались. Вот коли б не забрили меня, тады да-а! Оказал бы я тебе помочь — вернулся бы ты, а там уж семеро по лавкам, и все как на подбор по моей колодке!

— Хорош зубы зря скалить, Тришка!

— Не буди лихо, пока спит тихо! Чаво ты к нему пристал? — сказал друг Федора Иван.

— А что тебе? Я, можа, нерв мой спасаю, — огрызнулся Тришка.

— Ну гляди, как бы шею спасать не пришлось! — в шутку ответил Иван.

Накрапывал дождь. Все в природе притихло, словно прощалось с этими идущими в две шеренги сильными молодыми мужиками.

— Во ку… во ку-у-узнице, во ку… во ку-у-у-узнице, во кузнице молодые кузнецы… — басом запел Федор, и друг за другом его поддержали все остальные. Настроение улучшилось, и солдатский шаг стал четче и быстрее.

На привокзальной площади пришлось ждать очереди для погрузки в товарняк. Вагоны долго заполнялись лошадьми. Казаки держались обособленно. Среди них в сторонке стояло несколько цыган. Все в армии признавали их умение лучше других смотреть за конями, ловкость и выносливость халадытка рома. Многие офицеры предпочитали принимать на службу цыган-лошадников, не было им равных среди разведчиков и коновалов.

— Эй, Федька, поглянь, а не твоего ли жеребца в вагон заводють? — крикнул Тришка. — Кажись, на твово смахиват! И носки белыя на ем! Эт надо прознать, кто это яво сопровождат?!

Воспользовавшись суетой и свободным временем перед построением, Федор и Трифон поспешили к вагону, в который только что зашел конь.

— Эй, ромалэ, чьего коня ты щас завел? — крикнул цыгану Федор.

— Своего коня завожу, друг, а что тебе? — настороженно ответил Шандор.

— А как зовут твоего коня? — спросил Тришка. «Хотя его уж теперь, небось, другим именем кличут», — тут же сказал он сам себе с негодованием, думая, что спросил зря.

— Прости, друг! А разреши мне его посмотреть? — крикнул Федор, сам тем временем запрыгивая в вагон. — Булат-ка! Друг мой сердешный! — дрогнувшим голосом сказал Федор. — Ты ли это? Я уж и надежду потерял, что ты живой.

Конь вздрогнул всем телом и начал бить передним копытом по полу вагона.

— Признал! Признал, сынок! — лаская морду коня, сквозь слезы проговорил Федор. — Прости, если я в чем перед тобой виноват! Красавец!.. Хороший!..

— Это, брат, теперь мой конь. Не держи зла! На войну идем. Не будем со злом в сердце расставаться.

— Как звать-то тебя? — спросил Федор, вытирая скупую слезу.

— Шандором меня зовут.

— Федор, — протянув руку, сказал кузнец. — Хорошо ты за ним ходил. Красавец конь! Не держу я зла на тебя. Храни вас Господь! Добрый конь, холеный! Такой красавец земли пахать не должен. Береги его, а он тебя сбережет. Прощай, брат! — сказал напоследок Федор и спрыгнул с подножки вагона.

Конец ознакомительного фрагмента.