Историческая проза

Людмила Вячеславовна Федорова, 2019

Сборник "Историческая проза" предназначен для тех, кто любит жанр художественно-исторической литературы и готов с радостью и любопытством узнавать что-то новое в истории, анализировать её не только через даты. но и психологию людей.

Империада

Начало империи

1720 год. В покоях будущего первого императора России были закрыты окна, открыты все шкафы, кругом были разбросаны камзолы, кафтаны-жюстокоры, шпаги и сапоги с голландскими ботинками.

Пётр не любил наряжаться, его любимой одеждой была солдатская зелёная форма с сапогами-болотниками, но сегодня её никак нельзя было одеть: именно в тот день Пётр должен был стать императором.

— Алексаша! Помоги, я не знаю, во что нарядиться на собственное миропомазание! У меня осталось пять минут! Ну, Санька!

Из соседней комнаты появился Алексаша, точнее Александр Данилович Меньшиков, друг и названный брат Петра. Он глянул на друга и залился смехом от души:

— Иди так! Женщины будут в восторге!

— Эй, малой братец, или, как говорят на англицком, little brave, я с тобой не шуточки шучу! — закричал Пётр, но Алексаша подошёл спокойно к шкафу и достал парчовый камзол, а к нему белоснежную рубашку и расшитый кафтан-жюстокор.

— My older brave, к этому нужны ещё белые чулки и голландские башмаки с золотой пряжкой. И не надо на меня кричать, я умею проявлять характер не хуже тебя… — тихо с улыбкой сказал Алексаша.

— Извини, Алексаша, просто я уже два года не был в свете, вообще, после ухода Алексеюшки, я стал нервный… — смутился Пётр.

— Да ладно, не извиняйся, я знаю, как тяжело тебе в день памяти Алексея казаться весёлым. Поверь, мне так же больно…

Пётр оделся и повернулся к Алексаше.

— Шикарно! Молодчик! — одобрил вид Петра Алексаша.

Два названных брата обнялись, мягкие руки Алексаши обвили богатырские плечи Петра.

— Ах, Петер, у нас столько всего позади! А помнишь, как мы познакомились? А как ты привёл меня в Преображенскую крепость? А как мы с тобой побратались? — задумавшись, спросил Алексаша.

— Как хорошо, что ты у меня есть! Как я могу забыть, всё, что связано с тобой?! — с улыбкой сказал Пётр.

Но в эту минуту вошёл слуга и объявил, что карета давно прибыла и царица Екатерина уже готова к выезду.

Шла роскошная служба в церкви, Пётр, возвышаясь, как богатырь, над придворными, взял под ручку жену, а Алексаша держал край мантии Петра.

— Этот Меньшиков! Вцепился в Петра, как кошка, не даёт занять место видным боярам! — возмущались родовитые дворяне и бояре, но Петру было всё равно.

Потом был бал, но Пётр сидел понурый.

— Супруг, вы не хотите пригласить на тур вальса свою жену? — намекнула Екатерина Петру, но новоиспечённый император ответил:

— Нет, не хочу. Настроения нет…

— Вы будете скорбеть по этому наглому предателю Алексею?

Тут ноздри Пера раздулись, лицо раскраснелось, перекосилось так, что все присутствующие ужаснулись, Пётр крикнул на жену:

— Ты ничего не понимаешь и не смеешь судить о моём горе: я сына потерял!!!

Екатерина села в испуге, но Алексаша успокоил Петра, обняв и шепнув:

— My older brave, успокойся, мы будем всегда помнить Алексеюшку, а другим об этом знать не надо…

Тут подали «кубок фавора», Петр, молча, указал на Алексашу.

Друзья выпили из кубка, и Алексаша почувствовал себя неважно: ноги стали подкашиваться, голова закружилась.

— Давай сбежим с бала! — предложил Алексаше Пётр.

— Хорошо, я скажу своей жене, чтобы она лично привела наших коней. А куда поедем? — озадачился Алексаша.

— Поминать Алексея… — ответил Пётр.

Скоро Алексаша и Пётр были в поле рядом с камнем, на котором была надпись: «Алексей Петрович Романов».

Выпив по стопке, названные братья помолились, Алексаша даже прослезился на крепком плече Петра. Справив такие скромные поминки, Пётр и Алексаша сели на коней и уехали далеко в поле, где спешились и легли на траву.

— Вот скажи мне, Алексаша, — грызя соломинку, начал слегка опьяневший Пётр, — мы названные братья 45 лет без нескольких месяцев, ты видел меня в богатырской силе, славе, ты видел, что я каждый свой день стараюсь провести с пользой для России. Ты видел меня и слабым, ты видел, как я, тьфу, вспоминать срамно, испугался Софки, ты знаешь меня, как никто другой. Скажи, как ты считаешь, виновен я в кончине своего сына?

— Знаешь, — задумался Алексаша — это очень спорный вопрос. Скорее нет, чем да, я бы ответил. А теперь ты так же по-братски честно ответь: ты когда-нибудь сомневался в моей верности?

Но Пётр не ответил на вопрос Алексаши: новоявленный император уснул.

А на следующий день Пётр, Алексаша и Екатерина отправились открывать мореходное училище в Санкт-Петербурге. Пётр сам экзаменовал поступающих, и, наконец, перед ним предстали самые лучшие.

— Как зовут вас, молодец? — пожимая новичку руку, спросил Пётр.

— Челюскин… — сказал молодец и застыл в оцепенении.

— Что удивило тебя, мальчик мой? — спросил с улыбкой Пётр.

— Что у вас, ваше императорское величество, извините, мозоли на руках!

— Да, у меня мозоли… — сказал Пётр, сняв перчатку — потому что до зари я уже поработал на верфи, и делаю это регулярно…

Потом Пётр вышел и обратился ко всем ученикам:

— Да, вы правильно заметили: у меня мозоли от трудов во имя родины, я хочу, что и вы с таким же рвением служили России!

После этого Екатерина уехала во дворец в свои покои, а Пётр и Алексаша поехали на строительство первой на Руси медицинской академии. Пётр раздавал указы, сам таскал балки. Вдруг бригадир сказал:

— Не положено мерить в аршинах: в метрах надо…

Пётр побагровел от гнева и закричал:

— Чем тебе, французишка, аршины наши не понравились?! В Неве хочешь искупаться?!

— Мой милый старший братик, не горячись, не надо никого в Неву, ты сам любишь, всё чтоб было по-заграничному…

У Петра отлегло на сердце от ласкового тона Алексаши, но он ответил:

— Я не просто иноземное люблю, я перенимаю от них только лучшее: образование, строительство, науки. И нужно будет нам это делать ещё лет 20, а потом мы и Европу обгоним, вот увидишь, милый братик!

После строительства медицинской академии взялись проверять закладку мостовой.

— Всё готово, ваше императорское величество, можете проехать по ней в карете! — уверял ответственный за мостовую граф Шереметьев.

Пётр с Алексашей едут в карете, смотрят в окно: красивая кирпичная мостовая. Но что-то не то по ощущениям…

Алексаша вдруг засмеялся и сказал:

— Какие мы дураки, Петер!

— А почему? — удивился Пётр.

— А ты вылези, да потрогай эту мостовую!

Пётр вылез и тут только понял, что мостовая-то деревянная, раскрашена под кирпич просто! Ох, и накричал Пётр на Шереметьева, и сказал, что в последний раз прощает его, и то за былые заслуги.

А потом Пётр работал в кабинете. Как всегда, Пётр сидел и планировал свои дела с одной мыслью: «Чтобы ещё для России сделать полезного, хорошего», и планировал Пётр новый корабль: «Назову в честь любимых святых: апостолов Петра и Павла». Вдруг в кабинет зашёл Алексаша с чертежом и изрёк:

— Петь, смотри, какой корабль получится!

Пётр посмотрел и как представил размер этого корабля, так ужаснулся:

— Я хотел назвать новый корабль «Пётр и Павел», но этот нужно однозначно назвать «Двенадцать апостолов»!

Днём они занимались государственными делами, с утра и вечером строили корабль «Двенадцать апостолов», лишь поздней ночью названые братья могли сесть у камина, выпить по чашечке кофе и побеседовать.

— А я тебе шубку барсовую привёз, ты всё мёрзнешь, братик… — вручил подарок Алексаше Пётр.

— Вот стал ты императором, не будешь меня любить, подарочки мне дарить… — шутливо огорчился Алексаша.

— Буду пуще прежнего любить, подарочки дарить! — воскликнул, прижав брата, Пётр.

Потом братья ещё долго обсуждали пережитое: и стрелецкий бунт, и полтавскую битву, и ботик, и строительство школ. Вспомнили Пётр и Алексаша и как ругались они, и как мирились, и как жизнь были готовы друг за друга отдать, и рисковали ради друг друга.

А потом запели:

«А милые бранятся — только тешатся!».

… Прошло пять лет, многое за это время было сделано, и не было у Петра с Алексашей ни одного выходного.

— Петенька, ты так любишь море, прокатимся на корабле «12 апостолов», только я у штурвала и ты! — предложил Алексаша.

— Ну, давай… — согласился Пётр, потому что, правда, скучал по морю…

Пётр смотрел вдаль и наслаждался прогулкой, и Алексаша был ужасно рад, что доставил удовольствие названному брату. Вдруг Пётр испуганно воскликнул:

— Я вижу тонущих людей!

У Алексаши душа ушла в пятки, а Пётр палкой смерил глубину и понял, что только он сам со своим двухметровым ростом может помочь…

Пётр стоял в раздумье…

Потом Петра как осенило, он скинул кафтан…

— Уж не думаешь ли ты, милый братик, что я тебя в ноябре в Балтийское море пущу?! — вцепившись в Петра, как кошка, закричал Алексаша.

Пётр его успокаивал, что-то говорил, постепенно двигая в направлении своей каюты…

— Ну вот, не мешайся, братик, посиди в каюте! — сказал Пётр, толкнул Алексашу в свою каюту и закрыл друга на ключ.

Алексашу охватила паника, он зарыдал, стал бить в дверь и кричать ненормальным голосом:

— Слышишь, Пётр!!! Я запрещаю тебе нырять в море!!! Не смей так рисковать!!! Слышишь?!!

Пока Алексаша пытался достучаться до Петра, император уже был в море и спасал людей.

Когда операция по спасению была окончена, Пётр открыл Алексашу.

— В-в-всё в-в в порядке… — попытался сказать Пётр, но не смог из-за озноба: Пётр так замёрз, что местами покрылся ледяной коркой.

Алексаша с ужасом в сердце взглянул на окоченевшего Петра, упал на колени и заплакал:

— Петя! Петенька! Что же мы наделали! Миленький! Ах, если бы я знал, что так получится, я не то что не позвал тебя на этот проклятый корабль, я б его сам сломал!!!

… Вторую неделю Алексаша крутился возле больного Петра, приносил одну чудотворную икону за другой, приглашал лучших врачей, но всё было бесполезно: Пётр чах, бледнел, казалось, сама жизнь покидает его…

— Скоро я стану императрицей! — заявила Екатерина.

Измученный заплаканный взлохмаченный похудевший, и без того стройный Алексаша задержал от гнева дыхание и изрёк:

— Вы были, есть и будете всегда бессердечной женщиной лёгкого поведения! Как вам не совестно: ваш муж, мой брат болен, я из кожи лезу, чтобы спасти его, а вы так и ждёте его кончины! А он выживет! Я всё сделаю!

Екатерина спокойно вылила на Алексашу чашку воды и сказала надменно:

— Успокойтесь, князь, идите, проспитесь!

Алексаша плюнул и ушёл молиться. А когда пришёл из церкви, то помчался к Петру…

… Но не успел: Петра не стало…

Сорок дней Алексаша никуда не выезжал, за эти дни он, казалось, состарился лет на двадцать. Но траур прошёл, пришла пора выбрать нового императора.

На балу на белый танец Екатерина пригласила Алексашу.

— Князь, я готова забыть вам то оскорбленье, если вы поможете завтра мне стать императрицей… — тихо сказала Екатерина.

— Ну, и как вы это представляете? И что я буду с этого иметь? — прошептал Меньшиков.

— Вы просто приведёте на заседание сената свою гвардию, ваша светлость, и эта гвардия будет кричать меня на царство. А я вам позволю свободно закончить начинания Петра, вы же по нему так скорбите, конечно, он сделал вас из денщиков князем… — ответила Екатерина и засмеялась.

«Ты ещё смеёшься над моим горем!» — подумал в гневе Алексаша, но поразмыслив, высказался более деликатно:

— Не смейтесь, я друга, брата потерял!!! Вы, ваше величество, достойны презрения, но ради России и наших с Петром общих дел во имя Руси я сделаю, что вы приказали…

На следующий день Алексаша пришёл на заседание сената. Он очень волновался, сидел, как на иголках, но тут показалась его гвардия.

— Виват императрице Екатерине! — закричал Меньшиков.

— Виват Екатерине!!! — подхватила вся гвардия.

— Опасную игру затеяли, князь… — намекнул Долгоруков.

Алексаша подумал, теребя горилку от волнения: « Да, в опасную игру я вступил, но это ради тебя, Петенька, братик мой названный, ты видишь там, в раю, что я делаю это ради нашей любимой России…».

Два года Меньшиков делал всё для России, а Екатерина развлекалась, Алексаша был вполне доволен тем, что она, по крайне мере, не мешает ему.

Алексаша пил кофе ранним утром, когда приехал гонец из Петергофа. Меньшиков прочитал письмо, которое принёс гонец, и от досады разбил чашку.

— О, Господи! Как же не вовремя Екатерина заболела! Как мне сейчас не нужны проблемы! — воскликнул Алексаша и помчался в Петергоф.

Екатерина уже лежала в холодном поту, увидев Алексашу, она нашла в себе силы сесть в кровати.

— Князь, я благодарна вам, но, видно, Господь покарал меня за мою жестокость к Петру, вы — настоящий патриот России, поэтому я хочу, чтоб вы оставались у власти. Дайте мне бумагу и перо, я напишу завещание на внука Петра первого, Петра второго Алексеевича, с условием, что он женится на вашей дочери, и вы будете регентом…

Алексаша не очень понял, что происходит, но дал бумагу, чернила и перо, Екатерина сделала обещанное…

… Потом силы покинули её, а через три часа императрица скончалась.

Прошло сорок дней траура, и Алексаша поехал посмотреть на нового императора: Петра второго.

Когда Алексаша вышел из экипажа, перед ним предстал некрасивый подросток.

«Копия его отец, царевич Алексей Петрович!» — подумал Алексаша, но не подал виду и заговорил с мальчиком:

— Здравствуй, Петя, ты знаешь, что ты будешь императором, а я — регентом?

Мальчик ничего не ответил.

— Помнишь деда твоего, Петра? А меня помнишь, друга деда, дядю Сашу? — спросил Меньшиков, но ответа не получил.

Алексаша зашёл в помещение, где жили мамки-няньки молодого императора, чтобы спросить: он, вообще, разговаривает или нет, но увидел бутылку из-под водки. Гнев охватил Алексашу, он схватил бутылку и закричал:

— Кто из вас пьёт? Уволю всех!

— Не гневайтесь, ваша светлость… — попросили служанки.

— Ладно, прощаю, но чтоб больше такого не было…

Скоро Алексаша перевёз мальчика в свою усадьбу, познакомил со своей семьёй, нанял Петру второму учителя, графа Остермана. Какое-то время всё шло хорошо, состоялось пышное миропомазание Петра второго, Меньшиков, как и на миропомазании Петра первого, держал край мантии.

— Везёт же этому выскочке Меньшикову! Так долго в фаворе императоров! Пётр первый в нём души не чаял, Екатерина дала полную власть! Посмотрите на его парчовый кафтан-жюстокор, на бриллиант на горилке! Выглядит роскошно подстать этому миропомазанию! — возмущался Остерман.

— Граф, не сглазьте: я смотрю, что новый император не горит пылкой любовью к своему регенту… — усмехнувшись, сказал Долгорукий.

— Вы имеете в виду, что удача повернётся к вам? — удивлённо спросил Остерман, но Долгорукий резко выпрямился и тихо прошептал:

— Граф, всё может быть…

А на следующий день Алексаша зашёл в погреб и заметил, что из винной бочки кто-то отпил. «Кто же у нас пьёт, никак не могу понять…» — думал, не зная, что уж и предполагать, Алексаша, но скоро нашёл ответ, горький, как пилюля: к Алексаше подбежала служанка с криками:

— Ой, ваша светлость, беда: юному государю худо совсем…

Алексаша тут же послал за лекарем, сам поднялся в комнату Петра второго. Мальчику действительно было очень плохо.

— Что же с ним? — недоумевал Алексаша.

Прибыл лекарь, осмотрел недолго юного императора и вынес вердикт:

— Ваша светлость, его величество пьяны, а не больны!

Алексаша сел, как ударенный: он понял, как бутылка оказалась у мамок — нянек Петра второго, понял, кто отпил из винной бочки, а, главное, что напугало Меньшикова, что мальчика спаивали с детства, и имеет он сейчас императора — заядлого пьяницу!

Алексаша еле дождался, пока Пётр второй протрезвеет, хотел поговорить с мальчиком, но тот не стал его слушать, только возмутился:

— Не указывайте мне, как жить, вы мне не отец!

Алексаша старался быть терпеливым, но после того, как молодой император на неделю ушёл в запой, Меньшиков велел убрать все алкогольные напитки из усадьбы. На время конфликт затих…

… Но уже неделю Алексаша не мог встать: он сильно заболел, Пётр второй переехал в Петергоф. Когда жар утих, Алексаша попросил жену принести портрет своего названого брата, Петра первого. Усопший друг смотрел с холста на Меньшикова печальными глазами…

— Братик мой, если бы ты был жив! Я так скучаю по тебе, я совсем растерялся и не знаю, что делать: когда ты был жив, мы трудились на благо Родине, всё было просто. А теперь я старею, твой внук пьёт, никому не нужны наши реформы и свершения, мы с тобой никому не нужны, а мне так обидно: я ведь очень любил тебя, самой чистой братской, родственной любовью, кажется мне, что до сих пор люблю…

Алексаша, больной, холодный и уставший, откинулся в кровати и опять уснул, и снился ему день, когда он побратался с Петром первым. Снова Алексаша во сне предстал юным и красивым, а его названный брат — с неповторимым шармом молодости и со счастливым взглядом чёрных бездонных глаз, которые, казалось, затмевают алмазы и жемчуга.

А потом Пётр первый и сам Алексаша привиделись на корабле в жуткий шторм, Пётр падал за борт, а Алексаша пытался удержать его.

— Я тебя не брошу! — кричал Алексаша, пытаясь удержать Петра, но всё оказалось тщетным: Пётр с возгласом «Прости меня!» вырвал руки и исчез в пучине разгулявшейся непогоды…

А тем временем в Петергофе Пётр второй сидел у зеркала и примерял перстни.

— Скучно мне, тоскливо… — жаловался молодой император.

— Ваше величество, не хотели бы вы подружиться с кем-нибудь из сверстников? Например, с моим сыном, Иваном… — с притворной заботой спросил Долгорукий.

— Это было бы хорошо… — ответил мальчик с улыбкой.

— Тогда, ваше величество, приезжайте к нам в усадьбу завтра, мы с Иваном будем охотиться, потом будут девицы и вино… — предложил, пряча ухмылку, Долгорукий.

Пётр второй обрадовался: выпить ему хотелось, да и охоты он никогда не видел. Так что Долгорукий ушёл довольный: он считал, что Пётр второй у него, как кукла, в кармане. И вот колокольчик царских саней известил своим резким звоном, что Пётр приехал в усадьбу Долгоруких.

— Здравствуйте, меня зовут Иван! Пойдёмте, охота уже началась! — сказал, подсев к Петру второму, юноша лет пятнадцати.

Охота была весёлой и азартной, Пётр второй остался доволен.

— А теперь выпьем? — спросил Пётр второй.

— Конечно! Подать императору и мне по кубку за наше счастливое знакомство! Я пью за вас, Пётр Алексеевич! — воскликнул Иван Долгорукий, размахивая кубком с вином.

« А я пью за нового фаворита! Всё-таки удача улыбается мне…» — подумал про себя отец Ивана Долгорукова.

Тут появилась грациозная девушка лет семнадцати. Она улыбнулась младому императору, и у Пётра второго закружилась хмельная голова от счастья.

— Скажи, Иван, кто эта девушка, что так удивительно роскошно смотрится на коне? — спросил мальчик.

— Пётр Алексеевич, это ваша тётя, Елизавета Петровна. Вам она понравилась? — ответил Иван.

— У меня просто нет слов, один восторг! — тихо прошептал Пётр второй.

— Хорошо, я буду её приглашать к нам, когда вы будете приезжать…

— Спасибо! У вас так весело, я буду чаще у вас бывать… — смущаясь, сказал Пётр.

— Рад угодить вам. Пойдёмте, я вас познакомлю с ней… — со вздохом сказал Иван.

Пётр второй стал пропадать в усадьбе Долгоруких и очень быстро привык к выпивке, охотам и другим увеселениям, часто случалось так, что иноземные послы неделями дожидались встречи с императором, это грозило международным скандалом.

Когда Алексаша выздоровел, то в первую очередь поехал в Петергоф, чтобы забрать непутёвого воспитанника, но Петра второго во дворце не было.

— Ваша светлость, государь наш младой уехал к Долгоруким неделю назад и не приезжал… — сказала служанка.

Алексаша сел в карету и отправился к Долгоруким. Встретил его сам хозяин дома.

— Долгорукий, ты скажи, зачем мне мальчишку портишь? — нахмурившись, спросил Меньшиков.

Долгорукий только рассмеялся:

— Князь, ваш подопечный так испорчен, что больше уже некуда, а я просто использую его недостатки в своих целях. Так что ваш век прошёл, дайте дорогу новому фавориту! Вы достаточно уже прикарманили денег из казны!

— Что ты сказал?!! — закричал Алексаша и обнажил шпагу — Я вызываю тебя на дуэль!

— Глядите-ка, какой герой! Я тоже достать шпагу могу! — посмеялся Долгорукий.

— Не смейся! В своё время я был лучшим фехтовальщиком Европы! — оскорбился Меньшиков.

— Вот именно, что были, а сейчас вы просто старик!

Началась дуэль, оба соперника были ловки и сильны, шпаги только успевали звенеть и порхать в руках своих владельцев. Вдруг Долгорукий подмигнул сыну Ивану, чтобы тот помог ему. Иван подошёл к Алексаше и, выждав удобный момент, подставил подножку. Алексаша растянулся на земле, недоумевая, почему он споткнулся на ровном месте.

— Давайте шпагу, князь! — лукаво сказал Долгорукий.

— Ни за что! — гневно отказал Алексаша, зная, какой позор сдаться на дуэли, а отдать шпагу сопернику — значит сдаться.

— Давайте, давайте! Вы думаете, я вас жалеть буду?

Алексаша отдал шпагу, Долгорукий с радостью её сломал, и казалось Меньшикову в этот момент, что сердце замерло и готово разбиться на осколки.

— Всё равно Петру второму будет лучше со мной! — только и смог ответить Алексаша.

— Ну, это надо спросить его, с кем ему будет лучше! — оспорил Долгорукий.

Алексаша и Долгорукий негодующе переглянулись и, стиснув кулаки, заскочили в роскошный дом Долгоруких, и замерли от представшего зрелища, только Меньшиков — в ужасе, а Долгорукий — в радостном торжестве. Всё очень просто: Пётр второй целовал Елизавету.

— Мальчик мой, ты совсем отбился от рук, не соблюдаешь никаких правил и приличий! Это же твоя родная тётя! Хватит этого безобразия! Садись в карету, поехали домой, там поговорим! — взяв юношу за руку, изрёк Алексаша.

— Нет! Мне хорошо здесь: у меня есть друзья, развлечения, вино, моя любовь, наконец! — отдёрнув руку, ответил Пётр второй.

Меньшиков опустил взгляд в растерянности, он не знал, что сказать, Долгорукий не без удовольствия понял это и, гордясь собой, зло посмеялся:

— Ну, что, князь, вкусили всю горечь поражения?

Скоро Алексаша вернулся с Петром вторым в свою усадьбу и стоял, опираясь на трость и заложив руку за спину по-офицерски, в картинной галерее.

Пётр второй, чувствуя свою вину, тихо подошёл к наставнику, прокашлялся и промолвил, опустив взгляд в пол:

— Извините, мне, право, жаль, что так получилось…

Алексаша вздохнул:

— Не извиняйся…

— А кто это изображён на портрете рядом с дедушкой, такой изысканный, пригожий, стройный, со светлыми волосами?

— Это я в день побратания с твоим дедушкой, — начал вспоминать Алексаша, — Мы были такими молодыми и счастливыми! Я до сих пор тоскую, но, видно, ничего уже не изменишь, так что я подаю в отставку, ищи себе другого регента… — закончил речь Меньшиков.

Скоро семья Меньшиковых была сослана в Сибирь, а Пётр второй назначил регентом Долгорукова.

— Да, как-то нечестно получилось… — задумчиво протянул Иван Долгорукий.

— Молчи, сын! Всё можно, коли осторожно! Мы ещё твою сестру выдадим за императора замуж! — прикрикнул недовольно отец Долгорукий.

— Ну, и как, отец, ты это представляешь? Он же без ума от Елизаветы…

— Без тебя, умник, знаю!

Но случай помог Долгорукому. После очередной охоты Иван Долгорукий и молодой император опустошали винную бочку, когда Долгорукий старший представил Елизавете молоденького симпатичного поручика.

Елизавета улыбнулась, взяла поручика под руку во время беседы. Пётр второй побагровел, поджал губы…

Иван испугался и только протараторил:

— Вы закусывайте икрой, а то опьянеете…

Пётр, нервно перебирая пальцами, вздыхая и гневно смотря в сторону Елизаветы, выпивал кубок за кубком. Иван с неприятным ощущением на душе молчал и подливал вина «другу».

Вдруг совершенно пьяный Пётр второй встал, подскочил к Елизавете и накинулся с кулаками на её собеседника.

— Что вы творите! Бешеный! Вы же окосели от вина! — возмутилась Елизавета.

Пётр второй схватил её за руку, попытался обнять, но потом успокоился и с глубокой нотой печали сказал:

— Я не помню ни отца, ни мать, все видят во мне только правителя, я думал, что хоть вы любите меня, но я ошибался…

Очень скоро Пётр второй объявил своей невестой Екатерину Долгорукую, сестру Ивана. Невеста ехала в золочёной карете с короной, но вид её был растерян. Она долго молчала, потом с трудом выдавила из себя:

— А какой у нас план действий? Что мы будем делать дальше? Папенька, вы думаете, я уживусь с таким… странным человеком, как Пётр Алексеевич?

— От тебя, дочь, больше ничего не требуется, дальше предоставь сцену своему брату, Ивану, он… остальное я шепну на ухо, чтобы никто не подслушал… — осторожно, даже несколько трусливо шепнул старший Долгорукий, и поднялся шепоток.

И чем дольше слушала девушка отца, тем больше ужас и стыд переполняли её.

— Папенька, может… — тщетно пыталась уговорить отца девушка, но тот в ответ лишь недовольно огрызнулся:

— Я лучше знаю, как поступать! И точка! Никакого разговора!

На следующий день в честь императорской невесты была объявлена охота. Погода выдалась морозная, неприятная, но жених и невеста казались весьма весёлыми. Вдруг треуголку императора сдуло холодящим до мурашек ветром, Иван подошёл к императору, подал треуголку, затем достал шарф, медленно произнеся:

— Пётр Алексеевич, прохладно, позвольте я вам шарфик повяжу…

Екатерина дрогнула, но под суровым взглядом отца смолчала, хотя прекрасно знала, что этот шарф — вещь больного оспой.

Пётр второй погиб через три дня забытья. И снова собрался сенат, чтобы решить, кто станет императором.

— Императрицей должна быть моя дочь, Екатерина! Усопший император утверждал, что она — его невеста! — Громко возмущался Долгорукий, но остальные министры посмеялись над чрезмерно амбициозным дворянином:

— Новый правитель должен быть царской фамилии, тем более уж это будет не ваша дочь! Ни народ, ни сенат не одобрит ваш путь к власти!

После долгих споров граф Остерман предложил:

— А что, если возвести на престол Анну Иоанновну, племянницу Петра первого?

«Ах, ты, предатель!» — подумал Долгорукий, но не посмел озвучить мысль по той причине, что идея Остермана всем понравилась.

Спустя несколько дней в Санкт-Петербург прибыла Анна Иоанновна, немолодая и не очень красивая женщина.

— Она — то, что нам нужно: она станет «карманной» императрицей, диктовать условия будет сенат… — тихо сказал Остерман.

Сенаторы подали будущей императрице список требований за то, что поставят её на престол, среди которых были пункты «не принимать решений без сената», « не выходить замуж», «не иметь фаворита», «дать сенату полную власть и беспрепятственный доступ к казне».

Она хотела отказаться, но перед Анной всплыл образ давно скончавшегося мужа, который мечтал, чтобы Анна стала царицей, слеза потекла по румяной щеке дамы.

В 1730 году Анна Иоанновна стала императрицей. И после миропомазания отправилась поговорить со своими полками.

Императрица медлительно читала с листка речь, горестно отводя взгляд, закончила она вопросом:

— Что-нибудь хотите сказать?

— Матушка императрица, как же так: помазанника Божьего притесняют, порвите эту бумагу с требованиями, а мы вас поддержим! — выкрикнул кто-то из Преображенского полка, все поддержали храбреца возгласами:

— Ура императрице! Виват Анне Иоанновне!

Анна усмехнулась, она только этого и жаждала, но, сохраняя видимое спокойствие, императрица отчётливо изрекла:

— Что ж, желание моего народа — мой закон!

После императрица издала указ о ссылке Долгоруковых и других составителей документа, ограничившего власть Анны.

… Долгорукий старший с понурым, даже несколько подавленным и растерянным видом сидел на санях, думы его были ох как тяжелы. Екатерина дёргалась и рыдала, а Иван держался за голову и шептал:

— Что ж ты наделал, отец! Я же говорил, что честно надо было поступать, а вы…

Бывший вельможа не отвечал сыну, он прекрасно понимал, что жестоко поступил и с Меньшиковым, и с Петром вторым. Почему-то именно сейчас Долгоруков вспомнил дуэль с Алексашей…

Анна Иоанновна вкушала конфеты с золотого блюдечка и наблюдала за скоморохами, когда ей стало необъяснимо грустно. Императрица прогнала шутов и, чтобы хоть как-то развлечься, решила пострелять в ворон, но ружьё неожиданно оказалось тяжёлым для женщины, Анна чуть не выпала в окно, но, к счастью, успела закричать. Красивый царедворец в напудренном парике ухватил её за руки и помог не упасть.

— Спасибо, я, право, без вас бы не справилась. Как же зовут такого отзывчивого человека? — промолвила императрица.

— Эрнст Иоганн Бирон всегда готов услужить самой благородной и роскошной даме Российской империи, ваше величество! — ответил царедворец, сняв треуголку.

Анна была так смущена, что ничего не ответила. Но скоро императрица провела реформы в правительстве, благодаря которым Бирон стал командовать политикой. Нет, отношения императрицы и Бирона теплели день за днём, фаворит не скупился на ловко закрученные комплименты, а Анна не жалела ни титулов, ни денег для любимого, но за спиной императрицы Бирон резко менялся. Особенно русских людей раздражало то, что Бирон мало-мальски важные посты отдавал немцам, причём за большую взятку.

Вот и сегодня все, кто хотел продвинуться по карьерной лестнице, собрались по дверями кабинета Бирона.

— Что-то его милость сегодня не в духе, может с матушкой-императрицей повздорили? — рассуждал вслух капрал, грезивший о повышении.

— По чести говоря, я надеюсь, что императрица прогонит графа, очень уж «бироновщина» надоела! — тихо сказал какой-то крупный чиновник.

Благодаря чуть приоткрытой двери кабинета, все собравшиеся слышали разговор Бирона и чиновника.

— Давайте сразу к делу, сколько у вас? — спросил Бирон.

— Тысяча рублей, ваша милость… — робко ответил незнакомый никому мелкий чиновник.

— За тысячу рублей я могу дать вам только чин шестого ранга или прощайте! — резко выставил мелкого чиновника Бирон.

Капрал, сидевший в коридоре, тоскливо посмотрел вокруг потускневшим взглядом и задумчиво сказал собеседнику:

— Лучше мне, наверное, уйти, таких денег у меня и подавно не водилось. Правильно вы подметили: «бироновщина»!

А тем временем Анна Иоанновна наблюдала за шутами, чтобы отвлечься от печальных мыслей, дело в том, что с императрицей злобно играло здоровье.

— Ваше величество, вы ведь несчастны, вам замуж надо выходить, на нездоровье времени не будет! — пошутил старый скоморох.

Сначала Анна очень обиделась, но потом её осенила шедевриальная мысль о том, как заткнуть за пояс шута, а заодно и развлечься:

— А тебе жениться очень хочется? Сейчас найдём тебе невесту! Эй, привести сюда мою служанку-калмычку!

Шут понял, что устроил проблему сам себе, но смолчал. Слуги позвали девушку — калмычку.

— Знакомьтесь, жених и невеста, завтра устроим вам свадьбу в ледяном дворце! — посмеялась Анна.

Девушка чуть не упала в обморок.

— Да я же не серьёзно! Это просто что-то похожее на спектакль! — успокоила калмычку Анна Иоанновна.

На следующий день возвели красивый ледяной «дворец» и множество гостей во главе с императрицей танцевали, веселились, смеялись. Сперва и Анне было празднично, но потом её посетила мысль о том, что ей, Анне, было бы хорошо без розыгрышей выйти замуж за Бирона, но она понимала, что сердце графа холодно, как этот ледяной дворец…

О чём же мечтал и думал сам Бирон? О том, чтобы стать императором, конечно, но его грёзы быстро обратились в слёзы.

… Поздним летним вечером Анна Иоанновна и Бирон стояли на крыльце, когда Бирон радостно шепнул: «Едут!». К Петергофу подъехала золочёная карета с прекрасными амурчиками, из неё вышли красиво одетые молодые мужчина и женщина со свёртком. Женщина со свёртком поправила напудренные локоны, украшенные пером, и, сделав реверанс, скромно сказала:

— Ваше императорское величество, Анна Леопольдовна к вашим услугам…

Анна Иоанновна, приосанившись, развела руками и ответила:

— Ну, что ты, драгоценная моя племянница, не надо так официально, я безумно рада тебя видеть! — потом императрица обратилась к мужу племянницы — И вас тоже, принц…

— Благодарю! — изящно взмахнув треуголкой с галуном, отозвался спутник Анны Леопольдовны, её супруг.

— Аннушка, я слышала, что месяц назад вы родили сына, которого хотите крестить в православие под именем Иоанн, как роды прошли, как вы себя чувствуете? — стала быстро спрашивать с лукавством, словно волнуясь, Анна Иоанновна.

— Спасибо, тётушка, мы благополучны… — сказала кротко молодая женщина.

— А как здоровье августейшего младенца? — ошеломила всех императрица.

Анна Леопольдовна прикрыла удивлённое выражение лица веером, её муж взялся от изумления взялся за подбородок, но больше всех был поражён Бирон, он покрылся красными пятнами, закашлялся, стал очень быстро моргать широко распахнутыми глазами. Наконец, Бирон набрался храбрости выяснить оглушивший его вопрос:

— Как ты, дорогая, назвала этого карапуза?!!

— Ты не ослышался: августейшим. Я завтра же составлю завещание на него! — ответила надменно императрица.

— Я надеялся… — хотел возразить Бирон, но Анна Иоанновна взмахом руки, украшенной перстнями, остановила его и добавила:

— Очень зря! Не думай, что я передам власть тебе!

С этого дня любимец императрицы испытывал странное чувство к Анне Леопольдовне, которое скакало от ненависти до белой зависти.

Но Анна Иоанновна скоро ушла. Она правила десять лет, но всегда мечтала быть просто любимой…

Бирон заботился только о своей карьере, часто очень бессердечно, но в какой-то степени исполнил свой план: Эрнст Иоганн стал регентом императора-младенца Иоанна, сына Анны Леопольдовны, которому императрица завещала престол.

Расцвет империи

А репутация России, как третьего Рима, восходила выше Эвереста, и хотя обычным людям жилось непросто, и при царском дворе было неспокойно, всё-таки это был век переворотов и фаворитов, Россия всё равно процветала (и я, как христианка и патриот, верю, что будет процветать и далее наша дорогая сердцу Родина). Именно во время расцвета империи «всходило солнце» для дочери Петра Великого, Елизаветы Петровны.

В этот день, 25 ноября 1741 года Елизавета приняла решение совершить дворцовый переворот, в общем, взять власть в России в свои руки. За советом и поддержкой молодая женщина обратилась к своему ближайшему другу, медику Лестоку, довольно-таки образованному человеку.

— Ваше высочество, не очень уверен, что у вас получиться это, но я бы на вашем месте обратился к армии, особенно к Преображенскому полку и гренадёрам, причём предстал пред полками в военной форме и строил речь на обещании продолжать политику Петра первого… — высказал своё мнение Лесток.

Сначала Елизавета обиделась на своего медика за его неуверенность в победе царевны, но, сохраняя спокойствие и величавость, решила, что мысль Лестока очень полезна для неё, и отправилась в церковь молиться Богу с просьбой о помощи в этом деле. Эмоции переполняли царевну Елизавету, и она дала перед иконой Господа нашего Иисуса Христа обет, что, если встанет на трон, то никого не приговорит к казни.

Из церкви Елизавета направилась к войску. Высокая и недурственно сложенная, дочь Петра величаво возвышалась над полками. В кафтане-жюстокоре, без пудры на причёске царевна особенно непривычно походила на отца. Ратники выстроились, с немым восторгом рассматривая Елизавету Петровну, но предпочитали не высказывать пока свою позицию, словно ожидая то ли знака свыше, то ли «толчка» от претендентки на русский престол.

Елизавета замялась, пытаясь вспомнить хоть какую-то молитву, но потом ей пришла в голову гениальная мысль: она ловко выхватила распятие из рук своего духовника и громко призвала:

— Хотите ли вы, чтобы правила законная наследница нашей православной страны, дочь Петра Великого?! Тогда присягайте мне!

После такого эмоционального воззвания воцарилась тишь, но не надолго: служилый люд, не скрывая нахлынувшего ликования, бросились к библии для присяги. Елизавета с довольной улыбкой наблюдала за гренадёрами, продолжая молчать и держать руку у шеи: она так перенапряглась, что чуть не сорвала голос.

После этого новая императрица вошла в Петергоф. Шествуя по комнатам с бархатными стенами, Елизавета уже строила планы на пышную церковную службу в честь её миропомазания, думала о строительстве нового дворца и другие не менее интересные вещи.

Вдруг она остановилась перед дверкой с симпатичным узорчиком и золотой ручкой. «Странно, что-то я не помню эту комнату…» — подумала Лиза и отворила дверь и вот, что увидела: в золочёной колыбельке с изображениями ангелочков под кружевным пологом мирно спал младенец, а рядом стояла побледневшая от испуга Анна Леопольдовна. Елизавета, конечно, слышала об императоре-ребёнке, и боялась этого момента, теперь она не знала, как поступить, в голове не было ничего, кроме растерянности…

Мать маленького императора опустилась со слезами перед Елизаветой на колени. Обыкновенно, Елизавета любила, когда ей оказывали почтение, как царской дочери, но теперь ей стало действительно неудобно.

— Анна Леопольдовна, голубушка, не надо так, прошу вас… — одним духом выпалила Лиза.

Анна Леопольдовна побледнела ещё заметнее, даже немного посинела: она отдавала себе отчёт в том, что задумала дочь Петра и в том, что её крошечный сыночек — невероятная помеха планам новой императрицы, но всё же надеялась на лучшее. Всем известно, что без веры в лучшие времена ничего не делается.

— Матушка-императрица, что же теперь будет с моим сыночком? — спросила Анна, и руки её дрожали.

— Вы встаньте, я хоть человек проблематичный, но не настолько, чтобы мучить вас… — после долгой паузы медленно произнесла Елизавета и вышла в другую светлицу.

— Что будем делать, Лесток? Видишь, что из твоей затеи получилось? — гневно поглядывая на своего верного союзника, медика Лестока.

— По моему скромному разумению, законная императрица может казнить лишних претендентов на престол… — ответил явно не без намёка организатор заговора Лесток.

— Лесток, вы в здравом уме советами такими разбрасываетесь?! — не сдержала крика Елизавета на своего медика — Я… не могу этого сделать, не Ирод же я! И я… обещала… никого не казнить…

— Ну, тогда пусть живёт, но под арестом! А впредь, ваше величество, не рекомендовал бы вам давать столь громкие обещания… — жестяным голосом ответил Лесток.

Елизавета подумала, потом зашла в покои Анны Леопольдовны и вынесла приговор:

— Вы, Анна Леопольдовна, собирайте пока всё необходимое для вас и ребёночка, как малыш проснётся, скажете конвою, вас отвезут в крепость…

Долгое время после миропомазания Лизы по стране катились роскошные торжества: пали пушки, дворяне устраивали балы, а сама Елизавета с головой погружалась в торжества, даже пригласила в Санкт-Петербург известного театрально деятеля Волкова.

Расставалась императрица с деньгами очень легко. Почти всё время Елизаветы уходило на удовольствия…

В этот день Елизавета Петровна особенно была весела: состоялся её любимый бал «метаморфоз», где сама императрица была в костюме мушкетёра, придворные, чуть склонив головы, старались перещеголять друг друга в пышности комплимента внешности императрицы. Самые оригинальные слова восхищения Лиза услышала от своего возлюбленного, Алексея Разумовского, человека приятной наружности с ласковым взглядом:

— Даже в костюме мушкетёра вы, ваше величество, остаётесь одухотворённым, русским человеком с ярко выраженной женственностью!

Елизавета сразу воскрыляла, танцевальные па стали выходить особенно хорошо, при этом женщина всё время переглядывалась с Алексеем, она чувствовала себя влюблённой, и от этой мысли ей было хорошо почти до слёз счастья.

Упомрочительный по своему размаху бал подходил к концу, когда другой вельможа, Шувалов, заметил:

— Ваше величество, вы не обижайтесь, но я вам правду сейчас скажу: вы не достойны называться дочерью Петра, вы ведёте себя, как обыкновенная самовлюблённая барыня!

Елизавета покрылась пятнами, поджала губы и быстро, но не очень грациозно выскочила из танцевальной залы в свой кабинет, подождала немного, чтобы быть уверенной, что никто не зайдёт, облокотилась на дубовый стол и разрыдалась. Она всегда верила, что является главной наследницей своего отца, собиралась продолжать его политику, и, конечно, слова Шувалова ей были больнее любого оружия.

Тут в дверь постучали. Лиза собралась с силами и ответила:

— Я никого не хочу видеть…

— Лизонька, что с тобой, это же я, Алексей! Открой, пожалуйста! Что случилось, я не понял! Ты плачешь? — послышался голос Разумовского.

Елизавета отрыла дверь кабинета. Алексей, взволнованно переглянулся с Елизаветой и всё понял. Дворянин постарался упокоить подругу сердца:

— Милая моя, стоит ли так переживать из-за слов Шувалова? Он же просто вредничает!

Но Елизавета продолжала вертеться, словно сидит на еже. Тогда Разумовский предложил Елизавете отправиться на конную прогулку.

…Они скакали среди зарослей ароматного Иван-чая мимо небольшого села, на краю которого стояла красивая деревянная церковь.

— Лизонька, сокровище моё, а, может, нам обвенчаться? — вдруг решился сказать Разумовский.

Елизавета потянула коня за уздечку, подумала, кивнула и ответила:

— Надо бы прискакать сюда завтра, узнать у батюшки, когда нас можно обвенчать…

Алексей от счастья спрыгнул с лошади легко, будто он — тополиный пух, и помчался между одуванчиками и Иван-чаем, стараясь не дать вырваться крику. Елизавета тоже засмеялась.

Скоро состоялось венчание, но, в противовес миропомазанию, очень скромное, по сути, кроме батюшки и жениха с невестой да дьяка, больше никого не было, но Елизавету и Алексея это не смущало: они действительно любили друг друга.

Скоро в свете только и говорили о браке Елизаветы Петровны и Алексея Разумовского. Особенно сердился Шувалов, потому что… он очень надеялся, что честь стать мужем императрицы достанется ему.

Расхаживая по кабинету, Шувалов то закуривал трубку, то теребил пуговицы с гербами, то стучал по столу, выкрикивая:

— Блудница! Обманщица! Что удумала! Неравный брак заключила! Давно ли Разумовский приехал с хутора и на тебе! Не понимаю её!

Благодаря Шувалову ещё больше людей узнало о браке Елизаветы, конечно, она переживала за себя и Разумовского, пыталась отвлечься на рисование эскизов костюмов для водевилей, но часто ей приходила мысль о том, что Господь её наказывает за близкие отношения с племянником, Петром вторым.

Но императрица уделяла внимание не только себе, но и государственным делам, в частности, открыла три первых банка, каждый для определённого сословия. А однажды Елизавете доложили, что нужна помощь талантливому начинающему учёному, Михаилу Ломоносову, проблема заключалась в том, что гения хотят исключить из учебного заведения за отсутствие дворянского титула: юноша представился холмогорским дворянином, а выяснилось, что он — рыбак из Архангельска.

Елизавета подумала, как бы поступил её отец, отвела взгляд и ответила:

— Я хочу сама проэкзаменовать вашего Ломоносова! Пригласите его ко мне в кабинет сегодня же!

Хорошенько поискав, Елизавета обнаружила несколько научных книг в библиотеке отца, внимательно изучила данную литературу, ей самой было так любопытно, что императрица совсем потеряла время и, когда Елизавете Петровне доложили, что прибыл Михаил Ломоносов, предмет сомнений и споров того общества, дочь Петра Великого с трудом и досадой оторвалась от книг.

Но беседа с юным учёным оказалась не менее интересной. Оказывается, архангельский рыбак был отлично знаком с трудами как светских известных учёных, математиков, химиков, физиков, так и с литературным творчеством и богослужебными книгами.

Без всяких сомнений, деятельный и умный Ломоносов, напоминавший этими качествами Елизавете её отца, должен остаться учиться.

— Удачи вам, Ломоносов, если так пойдёт и дальше, то я посодействую продолжению вашего образования за границей… — с удовольствием сказала Елизавета Петровна.

Михаил Ломоносов просветлел, волна эмоций накрыла юношу, он неуклюже снял треуголку, склонился перед императрицей и воскликнул:

— Ваше величество, я… прямо не знаю, как благодарить вас за такую милость! Вы достойны самых лучших хвалебных од! Да поможет вам Бог!

Но Елизавета, кажется, не слушает молодого учёного, она смотрит на портрет своего отца, причём портрет не лучшего качества, явно принадлежавший кисти не хорошего живописца-портретиста, а наглеца и крохобора.

Ломоносов внимательно присмотрелся к императрице и догадался, что нужно сделать.

— Да, я понимаю, ваше императорское величество, вы огорчены таким неудачным изображением одного из лучшего правителей России, но я могу исправить ситуацию и приятно вас удивить! — высказался Михаил.

Елизавета Петровна ужасно любила приятные сюрпризы и выделила Ломоносову необходимую сумму денег, а через полгода приехала в его мастерскую и, еле сдерживая эмоции, тихо произнесла:

— Это… великолепно! Просто поразительно!

Действительно, перед ней стояло огромное, почти во всю стену, мозаичное панно, сюжетом которого являлась Полтавская баталия, а на переднем плане на могучем вздыбленном коне восседал Пётр первый.

Елизавета пожаловала Ломоносову чин академика искусств, хотела скорее перевезти данное произведение в свои покои, но, увы, этому не пришлось случиться: началась Семилетняя война с Пруссией из-за Европейских интриг, в которых, впрочем, Елизавета Петровна была не сильна.

А потом здоровье стало подводить Елизавету, слабость и тучность мешали императрице, и, конечно, настроение упало « в Мариинскую впадину» от того, что Елизавета не могла родить от Разумовского наследника. Императрица ездила на молитвы, но, к величайшему недоразумению, ребёнка Господь не давал, а здоровье Елизаветы ухудшалось.

Когда же Елизавета сильно поправилась и надежда заиметь наследника оставила дочь Петра, она приняла решение написать своей сестре Анне Петровне письмо с просьбой, чтобы её сын, племянник Елизаветы, принял православие и стал наследником русского престола.

Действительно, племянник Елизаветы прибыл в Россию, нарекли его так же, как и легендарного дедушку, Петром, в истории он останется Петром третьим. Но, надо признать, Елизавета быстро разочаровалась: Пётр третий только играл в солдатиков (это-то взрослый человек!), ругался, как сапожник, пил вино и на все лады расхваливал Пруссию, страну, не очень дружелюбную по отношению к России.

Разумовскому становилось жалко Елизавету, когда Пётр третий, выпив лишнего, начинал при важных иностранных вельможах сквернословить или хвастаться оловянными солдатиками. Елизавета не знала, то ли смеяться, то ли хвататься за голову. Полная безнадёжность даже немного ожесточили Елизавету.

Но потом она подумала, что всё исправиться, если женить Петра третьего. Выбрать достойную невесту августейшему наследнику, чтобы и по титулу подходила, и с приданым богатым была, и терпела пьяные выходки такого непутёвого мужа, было, мягко говоря, проблематично, но светочем надежды стала принцесса Пруссии София-Августа-Фредерика. Так императрица решала вопрос и с удачной партией для племянника, и с затруднениями в отношениях двух стран.

… София-Августа-Фредерика ехала со своей матерью, Иоганной, в красной карете в Россию, и карие глаза девушки блестели от счастья.

— Мама, ведь, правда, здорово, что я выйду замуж за Петра третьего? Буду жить в самом красивом городе Европы, Санкт-Петербурге, буду хорошей женой и императрицей, муж, наверное, будет любить меня, на развесёлые балы вывозить, шубы соболиные и драгоценности дарить… — мечтала вслух юная принцесса.

Мать Софии-Августы-Фредерики молчала: Иоганна прекрасно понимала, что всё будет не так радужно.

На русской границе случилось то, что ещё больше восхитило принцессу: Елизавета Петровна прислала для знатных гостей золотую карету в баррокальном помпезном стиле, сиденья в которой были обиты самым дорогим пурпурным бархатом.

София-Августа-Фредерика и Иоганна прибыли в дождливую погоду к Зимнему дворцу, который, не смотря на плохую погоду, на фоне русской природы был великолепен своим бирюзовым цветом.

— Проходите, гости дорогие, здесь дождь! — немного надменно сказала Елизавета.

Юная принцесса и её мама переоделись с дороги, попили чай в роскошной столовой, украшенной китайским фарфором и лепниной, и отправились в обществе Елизаветы рассматривать дворец, а посмотреть было что: в бархатных залах стояла изысканнейшая мебель в стиле барокко, а стены украшали лучшие полотна самых известных живописцев того времени.

Через два часа был подан такой же шикарный ужин с красной икрой, которую императрица ела большой ложкой.

— Вам понравилось у нас, ваше высочество? — спросила императрица Елизавета.

— Понравилось ли мне? Как такая жизнь может не понравиться? Я в восторге! Вы, наверное, абсолютно счастливый человек! — раскинув руками, провозгласила громко своё восхищение София-Августа-Фредерика, за что получила замечание от мамы.

Елизавета с горечью улыбнулась, чтобы не заплакать, и ответила после раздумий:

— Да, я была счастливым человеком, но сейчас не считаю себя таковым, хотя… — тут императрица переглянулась с Алексеем Разумовским и обратилась к нему — Помнишь день, который мы держим в секрете? Хоть Господь и наказал меня за прошлые грехи, я всё равно испытала счастье. А сейчас сентиментальней стала: болею, старею…

София слушала внимательно Елизавету, даже сочувствуя ей, и из любопытства желая узнать, что же за счастье вспоминает императрица, но Иоганна дала жестом понять, что устала и предложила:

Конец ознакомительного фрагмента.