Истории, написанные при свече

Людмила Вячеславовна Федорова, 2021

В этом увлекательном сборнике представлено несколько коротких, но захватывающих повестей в историческом жанре, каждая из них подарит вам незабываемую бурю эмоций, согреют вашу душу, подобно теплой свече, и пищу для философских рассуждений, ведь у кого учиться жизни, как не у наших предков?..

Жена

Вы всё ещё не знаете, что такое истинная любовь? Тогда прочтите эту историю…

Предисловие от автора, или как я узнала эту историю

… В тот день, как у меня редко, но всё же бывает, всё с утра не заладилось: самочувствие и настроение было не ахти, на улице волчком крутилась холодная неприятная ноябрьская вьюга, а ещё у меня не было в тот день вдохновения на новое произведение. И я, ворча на все мелкие превратности жизни, побрела, укутавшись в библиотеку в надежде найти источник вдохновения, мало-мальски интересную зацепку для произведения, какую-то идею, тезис…

…В читальном зале библиотеки, сняв шапку и пуховик, я обложилась литературой всех жанров и видов, от классики и исторических энциклопедий, до жития святых и путеводителей для туристов. Час я просидела над этим делом, «а воз и ныне там». Тогда я отложила эти стопки книг и подумала: «Господи, Иисусе Христе, прошу, помоги, благослови меня на творчество, подай какой-то знак, какую-то мысль…»…

…Тут ко мне подошла давно знакомая пожилая библиотекарша и спросила:

— Людмила, а что конкретно ты ищешь?

— Ой, — закатила я глаза, отвечая — извините, я сама не совсем знаю. Я ищу любую интересную информацию, которую можно превратить в литературное произведения…

— Хм, Людмила, а почему бы тебе не просмотреть в таком случае не книги, а архивные документы, что есть в нашей библиотеке? Иногда обычная жизнь бывает интереснее всех писательских выдумок… — посоветовала мне библиотекарша.

— Ой, как я сама об этом не подумала? Благодарю вас за такой нужный совет! — с радостным трепетанием ответила я и начала копаться в архивных документах. Конец 20 века, середина 20 века, начало 20 века, конец 19 века, середина 19 века…

И тут среди множества разных документов я наткнулась на затёртую записную книжку, стала читать…

… То, что я прочитала, вызывало какие-то невероятные чувства: и интерес, и восхищение, и жалость, и смех, и слёзы: в записной книжке наспех накарябала свои воспоминания неизвестная историкам жена декабриста…

… Но для меня это было скорее не об истории или политике, а о женской доле, о христианском долге, настоящей христианской великой любви.

Конечно, я изменила имена большинства героев, названия некоторых городов, сделала, как писатель, большую художественную обработку, чтобы каракуль в записной книжке получилось художественное произведение литературы, но я постаралась сохранить главное: те чувства, которыми делилась со всеми главная героиня, её подвиг, как настоящей христианки и жены…

Воспоминания Елизаветы Николаевны Лунной

… Я долго собиралась духом, чтобы начать писать свои воспоминания, потому что понимала, что вспоминать всё прошедшее заново будет больно, но я уже настолько закалённый жизнью человек, что точно знаю, что смогу это сделать. Для чего? С какой целью? Наверное, просто поделиться с потомками своей историей, может, она в чём-то поможет некоторым людям.

С чего начну? Наверное, представлюсь: Елизавета Николаевна Лунная, бывшая княгиня Лунная…

Сейчас мне пятьдесят лет, я смогла с дочерью вернуться в свою дворянскую усадьбу в Санкт-Петербурге, но до этого момента я пережила приключений…

… Наверное, даже больше, чем человеку нужно…

А началось всё в 1823 году, когда мне исполнилось девятнадцать лет.

… Я прекрасно помню тот знаменательный в моей судьбе день, до выезда на первый в моей жизни бал оставалось полчаса, я была так свежа, белокожа, румяна, тёмно-синие глаза сияли счастьем, волосы были собраны в чудесную модную причёску с пучком, русыми буклями, белыми перьями, цветами. Да и сам наряд, который так старательно поправляли служанки, был очень мил: пышное персиковое платье с оголёнными плечами обилием кружев и бантов.

Отец мой, граф Брошкин, был невероятно светлым и жизнерадостным, несмотря на свои почтенные года и слабое здоровье, человеком, все, кто нас знал, всегда утверждали, что я очень похожа на отца и внешне и характером, в отличие от моей восьмилетней скромной сестры Наташи.

— Так, — заходя в комнату, весёлым, шуточным тоном скомандовал отец — служанки-крестьянки, раз кончили свою работу, идите из барских комнат! — потом он обратился ласково ко мне — Ну, солнышко ясное, синеглазое, ты готова показать свои музыкальные, танцевальные таланты и красоту на балу?

— Конечно, готова, батюшка родимый! — радостно воскликнула я.

— Какая же ты, доченька милая, прехорошенькая, какие же у тебя глазки чудесные, когда ты радуешься чему-то! Оставайся такой, пожалуйста, всегда. И, вот ещё: на балу будет несколько молодых людей, князь Лунный, граф Свистунов и граф Соколов, я попрошу тебя во время танцев пообщаться с ними и выбрать кого-то в женихи… — тихо и нежно изрёк отец.

Я задумалась в напряжении, порхающее настроение чуточку поубавилось, я жила с отцом складно и ладно, он был мудрый, спокойный, ласковый и совершенно не строгий, мне не хотелось скорее выходить замуж. Размышляя, я не заметила, что Наташа подслушивает нас.

— Наташа, чудо ясноглазое моё, бегом в детскую, у старшей сестрёнки очень важный день! — с милым задорным смехом сказал Наташе отец, и сестра скромно пошла, а я направилась к карете…

… На балу у меня всё вызывало восторг: танцы, богатый зал, роскошные платья и причёски дам и их дочерей, блеск бриллиантов, шуршание кринолинов и юбок.

… Между танцами, полонезами, вальсами и мазурками, я со всеми играла и в жмурки, и в ручеёк, и в буриме, а её все попросили меня сесть за рояль, сыграть и спеть какой-то романс…

Я села за инструмент и начала песню:

«Что же такое любовь,

Кто мне даст ответ?

Тот ли суженый мой,

Чьё письмо храню, как секрет?

Ты ли моя судьба,

Ты ли Богом мне послан?

Я когда-то пойму и сама,

Только бы не было поздно…».

Когда я кончила игру и пение, раздались аплодисменты всех гостей бала, и тут я увидела молодого человека примерно года на два старше меня…

Моё внимание полностью приковалось к нему, я понимала, что так бесцеремонно рассматривать человека моветон, но ничего не могла с собой сделать. Таким я его на всю жизнь запомнила…

Военная офицерская форма, благородные черты лица, аккуратная стрижка, бакенбарды и завораживающий взгляд светло-серых глаз…

Я подбежала лёгкой походкой к отцу и с волнением спросила, аккуратно указывая веером на того офицера:

— Батюшка, кто это? Ты знаешь этого офицера?

Отец ответил мне с ласковой улыбкой:

— Доченька, это и есть князь Афанасий Георгиевич Лунный. Он тебе по сердцу пришёлся, не правда ли?

— Что правда, батюшка, то правда… — опустив в пол стеснительно синие глаза, подтвердила я.

— Ну, тогда вам поговорить нужно, он меня не первый раз просил отдать тебя за него замуж, я знаю его только с самых лучших сторон, мне бы хотелось, чтобы у вас всё сложилось, и вы обвенчались… — радостно произнёс отец и быстрыми шагами ушёл…

На галоп Афанасий Георгиевич пригласил меня, мы порхали в танце, как два счастливых мотылька, беседовали, рассказывали каждый о себе, Афанасий остроумно при этом подшучивал над собой и делал милые комплименты мне…

… Я рассказывала о том, что я люблю читать, и далеко не только французские любовные романы, мои вкусы разнообразны, что умею вышивать и вести хозяйство в усадьбе, а больше всего я люблю музыку, пение и танцы. Афанасий же рассказал о себе, что несёт военную службу офицером, тоже любит чтение и музыку, ему очень понравилось, как я исполнила романс…

… С бала я возвращалась домой в чудесном настроении, отец с глубокой нежностью подшучивал на до мной:

— Ой, Боженька порадовал: у моей доченьки первая любовь! Взаимная! Ой, доченька хорошенькая, вижу амурчики в твоих синих глазах…

Я только улыбалась смущённо, да букли русые теребила…

… Полгода мы с Афанасием общались каждый раз, когда нам представиться возможность увидеться на балах, в литературных гостиных, в театре, в церкви. Если мы виделись, то сразу же начинали милое щебетание влюблённых соловушек, иногда он читал мне стихи о любви, а я пела романсы. Мы чувствовали рядом с друг другом, как родные, могли поделиться самыми сокровенными мыслями, мечтами…

… Как прошло полгода так сладко, приехал он со всей роднёй, сватами и подарками просить у отца моей руки. Я, конечно же, рада была за любимого замуж выйти…

Ох, и пышная свадьба была! В украшенных белыми цветами каретах вся родня и друзья прибыли в Исаакиевский собор, где нас с Афанасием и обвенчали. И тяжко службу стоять, и радостно, будто чудо распрекрасное увидел. А уж какое платье мне у модистки-француженки заказали на венчание! Пышное, из белого атласа, с бриллиантами, венком из белых роз в голову и длинную вышитую фату…

Как же мой милый Афанасий неподдельно восхищался мной! Отец просто плакал от счастья, а маленькая Наташа в нарядном сиреневом платье с кружевами и бантиками с радостным смехом бегала между гостей, когда венчание кончилось, и мы поехали в усадьбу Афанасия на бал в честь свадьбы…

— Папа, папочка, я так хочу на бал, можно мне? Можно? — спрашивала Наташа у отца, а тот с милой улыбкой погладил её пальчиком по носику и ответил:

— Нет, милая доченька, пока нельзя, ты ещё маловата немного для балов!

Как же красиво и романтично прошёл свадебный бал! И как жаль, что меня нисколько не насторожил странный круг друзей моего любимого супруга, а ведь могла бы ведь заподозрить: странновато отчужденно, таинственно, даже немного агрессивно вели себя его многочисленные друзья…

Но нет же! Счастье слепо, не даром говорят…

… Мы жили в браке около двух лет, на календаре был уже ноябрь 1825 года, мне было на тот момент двадцать один год, а Афанасию — двадцать три. Мы это время, как в раю жили, как Ромео с Джульеттой друг друга любили, он меня как куколку наряжал: всё самое красивое, дорогое, французское, от капора с кружевным зонтиком и до шикарных пышных платьев из дорогих тканей с кружевами…

Я почти каждый день ездила к отцу с сестрёнкой, которой десять лет исполнилось, я радовалась, что у меня такая смышленая не по годам младшая сестра, и беспокоилась о здоровье батюшки, оно почему-то ухудшаться стало. Часто в церковь ездила, долго молилась за отца…

А ещё моё счастье омрачало то, что Афанасий с последний месяц часто и надолго уезжал к тем самым странным друзьям, приезжал от них всегда раздосадованный, чем они там занимаются.

— Да милый мой, хороший, что вы там такое делаете, я ума приложить не могу! Зачем тебе, любезный мой, друзья такие с причудами?! Или разлюбил ты меня и не к друзьям, а к девице ездишь какой? — со слезами спрашивала каждый раз его я, мои нервы на пределе были, но он спокойно отвечал:

— Супруга ненаглядная моя, не плач, не расстраивайся, я не хочу тебя огорчать, я тебя очень люблю, выкинь эти глупости из головы, а друзья у меня очень хорошие, мы просто политику обсуждаем…

… Я успокоилась после таких слов, и, как оказалось, зря…

14 декабря он встал до восхода солнца и стал куда-то спешно собираться, какие-то документы и свои записи или прятать под обивку мебели, или сжигать в камине.

Я от испуга выбежала ошарашенная, с круглыми глазами своими синими бросилась на шею ему с расспросами:

— Милый, любимый, что случилось? Беда какая-то?

А он посмотрел на меня со слезами в серых глазах, нежно-нежно обнял, прижал к себе и прошептал:

— Пока не знаю сам, счастье или беда получиться, но иду на риск большой во имя страны нашей, России, так что женушка любимая ненаглядная, молись Христу за меня и знай: я тебя люблю больше себя, никогда не забуду глаз твоих синих бездонных, как океан…

У меня внутри всё то холодело, то горело, я прижималась к нему, как к самому дорогому в жизни человеку, но Афанасий аккуратно снял мои руки с его плеч и мола ушёл…

Я какое-то время сидела в нарядной изящной гостиной совершенно неухоженная, в домашнем платье в полной растерянности, когда увидела у камина листок бумаги. Я подняла запачканный чернилами листок и прочитала: « 14 декабря на Сенатской площади восстание».

Тут только я поняла с ужасом, что натворил мой муж! Я, не переодевая домашнего платья, надела шапочку меховую с вуалью, валенки, шубку и крикнула на крепостную крестьянку:

–Агафья, скажи, если знаешь скорее, как попасть на Сенатскую площадь!

Милая Агафья, добрейшая душа, посмотрела на отчаяние на моём лице, накинула полушубочек и ответила:

— Барыня-благодетельница, давайте я вас провожу пешком короткой дорогой, потому что в карете дольше ехать будете…

Я вскрикнула:

— Конечно, веди, веди меня туда, Христа ради!!!

И мы побежали по улицам Санкт-Петербурга. Ветер был ледяной, просто невыносимый, моя шапочка давно слетела головы, а бежала за Агафьей, только нервно откидывая длинные взъерошенные русые волосы, что падали мне на лицо…

Руки мои просто закоченели, но это я сейчас вспоминаю, а тогда я этого почти не замечала…

… И, когда мы оказались на Сенатской площади, я с ужасом закричала: по многочисленным восставшим офицерам уже шла пальба, свистели пули, со страшных грохотом палили пушки, лёд на Неве трескался, а в самом центре восставших воевал мой ненаглядный Афанасий!!!

Я, не боясь всех пуль и пушек, побежала к нему, от пережитого ужаса крича, поскользнулась, растянулась на льду, но, Афанасий увидев меня, крикнул:

— Лиза! Лиза, беги домой, скорее!!!

… Ужасающие до холодного пота звуки взрывов, пальбы и криков не прекращались, а я всё лежала на льду и уливалась слезами, когда ко мне подскочила Агафья со словами:

— Барыня, уходить нужно нам отсюда Христом-Богом прошу, давайте помогу вам встать…

… Спустя полчаса я сидела в усадьбе в спальне, парила ноги и пила чай с ромашкой, мятой и мелиссой, а Агафья расчёсывала меня, готовила мне другое платье, чтобы я переоделась…

Два дня я ничего не могла делать толком, только лежала в кровати, пила травяные чаи Агафьи и по сотому кругу читала «Отче Наш» и «Кресту Животворящему»…

На третий день я собралась с силами встать, одеться в любимое васильковое пышное платье с кружевами, завить букли и выйти к завтраку, Агафья приготовила мою любимую запеканку творожную…

… Вдруг крепостной мальчишка подбежал ко мне с вопросом:

— Барыня, не серчайте, но к вам приехал какой-то господин важный, из государственной канцелярии, говорит, что увидеться ему с вами нужно…

Я заволновалась, но как можно спокойнее ответила:

— Проводи этого господина из канцелярии ко мне в столовую, я разберусь…

… В столовую вошёл важный чиновник с седыми бакенбардами и пенсне и начал речь:

— Здравствуйте, уважаемая Елизавета Николаевна Лунная, позвольте представиться, Эраст Юрьевич. Вы, сударыня, знаете, что ваш муж лишён всех званий и дворянских привилегий и приговорён к каторжным работам?

Я чайную ложечку серебряную от неожиданности уронила, сначала просто молчаливо паниковала, а потом спросила:

— А где он будет отбывать срок? Я могу поехать туда, чтобы быть рядом с ним, видится, когда разрешат?

— Да, ваша светлость, вы можете поехать за супругом, видеться в отведённые часы, так уже поступили одиннадцать дам, чьих мужей, женихов или братьев сослали на каторгу, но я должен вас предупредить, что, если вы захотите так сделать, то тоже потеряете все дворянские привилегии, усадьба с землями и крестьянами будет конфискована. Там же вы будете жить в очень бедных условиях в нищем домике без всяких привилегий, вы будете носить вместо титула позорное звание жены каторжника, в родной дом вы не вернётесь, с родными не увидитесь и не сможете даже переписываться. Если вы готовы жить в так, то я пойду к начальству оформить все документы…

Я выслушала это всё, и меня нисколько не испугали те суровые условия, в которых я буду жить рядом с мужем, единственное, что меня смутило, это то, что отец в последнее время болел, а Наташе всего десять лет, я испугалась, что сестрёнка может остаться совсем одна, если отец отойдёт ко Господу, а я буду где-то далеко в Сибири…

— Я дам вам ответ завтра! До свидания, Эрнест Юрьевич! — вскрикнула я, надела сапожки, шубу и капор и поехала в отчий дом в карете, беспрестанно подгоняя кучера.

Скинув шубу на руки крестьянки, что встречала меня у входа, поднялась по лестнице к комнату отца…

… Он лежал в кровати непривычно бледный, осунувшийся, я встала со слезами у его кровати на колени и изрекла:

— Батюшка, милый, любимый, у меня сейчас горе: моего мужа на каторгу сослали, я очень люблю его, хочу за ним в Сибирь ехать. Меня ни капельки не пугает, ни потеря богатств и титула, ни суровые условия жизни в Сибири, ни нищета в которой я буду там жить, ни позорное клеймо жены каторжника. Я так люблю Афанасия, что все эти тяготы для меня мелочью будут. Я беспокоюсь только за вас с Наташей, я боюсь, что вы без моей помощи не справитесь, а ни дай Бог Наташа ещё сиротой останется без никого из родни. В общем, я поступлю так, как благословишь меня своим отцовским благословением поступить ты!

Отец долго смотрел на меня глубокими синими глазами, а я сидела на коленях со склонённой головой, когда он вдруг тихо, но уверенно сказал:

— Доченька, я горжусь тобой, не бойся ничего! Дай мне икону Христа из Красного угла, я благословлю тебя за мужем в Сибирь ехать!

Я со слезами подала икону, отец благословил меня и закончил речь:

— Всё, доченька, нам тяжело, не будем долго прощаться, чтобы не было ещё тягостнее, езжай со спокойной душой!

Я заплакала, поцеловала его морщинистые руки и выскочила в холл, где, оказывается, меня ждала сестра Наташа.

Десятилетняя сестрёнка в кружевном платье смотрела на меня с явным гневом.

— Я всё слышала, Лиза, ты предала нас с папой, уезжаешь за мужем далеко и навсегда, ты нас не любишь. Ты — глупышка, если ради мужа оставишь семью, всё, что тут имела, и уедешь в эту холодную далёкую Сибирь! — крикнула на меня, нахмурив бровки, Наташа.

— Прости, прости меня, сестрёнка, но я не могу иначе… — пролепетала я и, чтобы не мучиться, скорее убежала в карету, ехала и плакала…

Своё решение Эрасту Юрьевичу я озвучила, он помог за неделю оформить все документы, я продала бальные платья и драгоценности, собрала маленький сундучок с вещами и деньгами, переоделась в простое тёмно-коричневое платье с шубкой, валенками и капором, помолилась перед дорогой и села в сани со своим сундучком. Мне предстояла нелёгкая дорога в Тобольск…

… Только точно мы ехали, я не скажу, потому что моё здоровье оставляло желать лучшего: я чувствовала физическое изнеможение, жар, озноб, сонливость, я еле сидела в санях этих. Но, чем дальше сани удалялись от больших город в Сибирскую тайгу, тем больше меня восхищала природа Сибири: под покровом блестящего, как хрусталь, снега могучие хвойные деревья казались особенно сказочными, тишина леса и запах хвои успокаивали и заставляли меня быть ещё более сонливой…

… Мы ехали примерно чуть больше двух недель, когда вдруг погода резко ухудшилась: началась настоящая сильная метель, из-за бурана ничего не было видно, только одна сплошна белая стена…

Я не на шутку испугалась, протараторила ямщику:

— Нас же занесёт здесь, мы же погибнем! Что делать?

Старенький ямщик, покашляв, прошамкал:

— В такую метель ехать опасно, нужно бросить сани и искать побыстрее человеческое жильё…

Я в волнении бросила сани, мой сундучок с вещами и побежала за ямщиком, думая: «Господи, помилуй, хоть бы нам повезло найти укрытие, а то тут ведь глушь лесная, ни души, откуда жилью-то здесь взяться!».

Мы с ямщиком набрели на маленькую избёнку, я, обрадовавшись, постучалась…

Когда же дверь открылась, то моя радость сменилась настоящим ужасом: в дверях стояли большой группой крепкие мужчины с оружием, по их виду и поведению я поняла, что это — разбойники!!!

Можете представить мой ужас и моё удивление: я слышала о разбойниках, но там, в Санкт-Петербурге с его роскошными дворцами, церквями, торговыми лавками, мне всегда казалось, что это — какое-то предание из древности, что уж в золотом 19 веке такого не бывает, а тут они стоят перед моим носом!!!

— Бегите, сударыня!!! — крикнул мне ямщик.

От испуга я побежала сквозь пургу, не разбирая ничего перед собой, а разбойники стреляли мне вслед, одна пуля очень больно врезалась мне в плечо, я упала в холодный сугроб и подумала обречённо, что на этом моя песня спета, отмучилась я уже, скоро у Господа в Царствии Небесном буду…

Но тут я услышала топот копыт и грохот кареты, из неё вышли три дамы, одетые, примерно, так же, как и я, только им было больше лет…

— Ну, что мы ждём? Надо поднять бедняжку, не оставим же мы её замёрзнуть! — произнесла самая статная и старшая из них, они помогли мне подняться и сесть в их карету.

… Я немного посидела в карете, очнулась от испуга, а потом воскликнула:

— Благодарю вас, благодарю от всего сердца, многие вам лета за вашу доброту христианскую! Вы, наверное, три Ангела, которых ещё Господь Аврааму посылал!

— Перестаньте, право, сударыня, мы всего лишь жёны декабристов, которых за восстание на Сенатской площади сослали на каторгу. И мы не могли вам не помочь, как православные люди… — спокойно ответила та самая, статная и старшая из них.

— Ой, — не выдержала от удивления я — моего мужа тоже сослали на каторгу за участие в восстании четырнадцатого декабря на Сенатской площади! Я тоже, получается жена декабриста…

— Тогда давайте познакомимся! — радостно и дружелюбно произнесла самая маленькая и молоденькая — Мадам Александра Григорьевна Муравьёва…

— Мадам Мария Николаевна Волконская… — мягким голосом представилась средняя дама.

— Мадам Екатерина Ивановна Трубецкая… — представилась самая статная красивая и старшая из них.

— Елизавета Николаевна Лунная… — представилась в ответ я…

… Тут я почувствовала сильное головокружение, потерю сил, всё поплыло у меня перед глазами…

… Какой-то отрезок времени я совершенно не помню, наверное, я потеряла сознание. Помню, что очнулась от обморока уже не в карете, а в незнакомой скромно обставленной светлице в кровати, а на раненном плече я увидела перевязку.

Рядом с этой кроватью стояли доктор с пулей в руке и мои новые подруги.

Екатерина сделала позу руки в боки, нахмурила брови и сказала:

— Ты, Лиза, посмотри, посмотри на то безобразие, что держит в руках доктор: эту пулю он из твоего плеча достал! Как, не понимаю, как можно не чувствовать пулю в плече и продолжать дорогу спокойно! Ты же могла погибнуть от потери крови! Лиза, не будь такой легкомысленной к себе! Тебе повезло, что мы совсем близко к Тобольску были, довезли тебя до домика для жён каторжников, и нашли врача!

Доктор же спокойно обратился к ней:

— Не волнуйтесь, мадам Трубецкая, пулю я вытащил, рану обработал и перевязал, как делать перевязки, вам объяснил, так что выживет, никуда не денется. Напоите её горячим чаем, чтобы она согрелась, и хорошо кормите её…

Доктор ушёл, а меня напоили горячим чаем с сушками, накормили тарелкой борща, и мне стало сразу лучше: я согрелась, плечо перестало болеть, в животе царили тепло и сытость впервые за дорогу, сознание и настроение стали совсем ясными.

Пять дней Екатерина, Александра и Мария заботливо ухаживали за мной, постоянно подкидывали в печь дрова, чтобы в комнате было тепло, готовили мне простую, но сытную еду, поили чаем, делали перевязки.

— Ой, — испугалась я — Я сразу предупреждаю, что у меня за душой ни копейки, сундучок с деньгами и вещами я потеряла где-то в лесу вместе с санями, когда убегала от разбойников, я не смогу заплатить вам за такую помощь…

Трубецкая забавно закатила глаза и возмутилась:

— О, Господи Вседержитель, она ещё будет нам деньги за помощь платить! Лиза, успокойся и выздоравливай, ты нам ничего не должна за помощь! О каких деньгах может идти сейчас речь, ведь мы — жёны каторжников в Сибири, мы должны помогать друг другу бескорыстно, иначе просто не выживем!

Когда я выздоровела, то сходила к начальству острога, получила документ, где указывалось, когда и сколько я могу проводить свидания с мужем на территории острога, что разрешено передавать из вещей и еды, когда и насколько он может уходить из острога ко мне в домик для свиданий наедине, без свидетелей ( меня этот документ обрадовал несказанно, условия для каторжника были очень лояльные на удивление).

В первую очередь я собрала большую сумку со всякой едой и в указанное в документе время подошла к сторожевому со словами:

— Здравствуйте, я — жена каторжника Афанасия Георгиевича Лунного, можно увидеться с ним сейчас, в документе было указано, что в это время у нас три часа на встречу, я передачу ему собрала, там только еда, ничего, что запрещено передавать, нет. Можете проверить…

Сторожевой посмотрел в сумку, а потом ответил:

— Проходите, сударыня, сейчас его приведут к вам…

Я аж задрожала, сердце выпрыгнуть из груди готово было, я не знала, каким я его увижу, как он воспримет мой приезд…

Тут застучали цепи и два солдата привели моего ненаглядного Афанасия, сняли цепи…

Он стоял похудевший, замученный, болезненный, увидев меня, ликующим тоном вскрикнул:

— Солнце ясное моё, Лизонька, ты ли это, синеглазое чудо моё?!

У меня слёзы потекли, я бросилась обнимать, целовать его, забыв обо всём на свете! Обо всём, кроме того, что ему сейчас тяжелее некуда, чувства любви, сопереживания накрывали меня с головой…

Мы, наверное, полчаса целовались, стоя в обнимку, и плакали в три ручья оба. Только потом я уже смогла обыкновенно разговаривать, дала ему в руки этот мешок со всякой едой, стала расспрашивать, как так получилось, как он здесь живёт…

— Знаешь, Лизонька моя милая, уж больно красиво, благородно говорили декабристы, вот я и встал в их ряды, я думал, что стране пользу принесу, а получилось, что и пользы не принёс, и нас с тобой подставил. Как житьё здесь? Да по-всякому, терпимо, только еда слабоватая и работа очень тяжёлая, больше ни на что не пожалуюсь… — говорил Афанасий — Но зачем же ты поехала за мной в Сибирь? Ты же могла бы остаться дворянкой, выйти замуж второй раз, тебе совсем не много лет…

А я, прижавшись к груди Афанасия, ответила:

— Нет, нет, я тебя не брошу, не предам, не нужен мне никто другой…

Эти слова вырвались сами из глубины сердца.

Как наше время истекло, обняла я ещё раз любезного супруга, на сумку с едой взглядом показа, прошептав:

— Там еды полно всякой, кушай, я тебе послезавтра ещё всего принесу…

Сторожевой забавно закашлял и промямлил:

— Всё, супруги, на сегодня кончилось свидание ваше, ничего, раз уж дама здесь и получила разрешение видеться с ссыльным мужем, то теперь будете часто встречаться…

Я направилась к воротам отрога, вышла на улицы Тобольска, дошла быстрым шагом до своего домика, попила чаю, поставила вариться ужин: картошку с кабачками, а сама села за стол и всё думала. У меня в голове мысли разные о том, что случилось с нами, со страной, что дальше будет, как там, в Санкт-Петербурге, отец и сестрёнка, какая доля бедной Агафье досталась…

Вдруг в комнату резко вошла Екатерина Трубецкая и с порога возмутилась:

— Лиза, милая, у тебя ведь палёным пахнет! Пожар сделаешь, нельзя же так!

Я очнулась от своих раздумий и кинулась к печке, но опоздала немного: картошка с кабачками превратилась в угли.

Екатерина тяжело вздохнула, сделала «руки в боки» и проворчала:

— Лиза, я всё понимаю, столько потрясений сразу пережить нелегко, но надо как-то уже взять себя в руки немножко и постепенно начинать привыкать жить в таких условиях, а не в шикарном Санкт-Петербурге…

Я сначала от таких слов ещё хуже расстроилась, а потом собрала волю в кулак, сжала зубы, чтобы не заплакать, и тихо ответила:

— Хорошо, учите меня всему, подсказывайте…

Александра, Екатерина и Мария взялись моему обучению, как выразилась Трубецкая «жизни храброй сибирячки и мужественной жены декабриста-каторжника»…

Незаметно пролетело три года, потому что один день сравнительно мало отличался от другого, хотя, конечно, истину говорят, что двух совершенно одинаковых дней, как и людей, не бывает…

Я научилась готовить разнообразные блюда из той простейшей еды, что тут могла купить, колоть дрова, шить сама себе тёплую и простую одежду, и многому другому.

Мы виделись с ненаглядным Афанасием постоянно, через день, мы общались по три часа, и это были особо счастливые моменты, я всегда передавала ему сумку с едой. Скоро меня стали пускать к нему в камеру, а потом даже изредка отпускать его из острога ко мне в домик на определённое время…

… Я уже привыкла за три года к такой жизни, крепко подружилась с Александрой, Екатериной и Марией, летом вообще всё легко давалось, тяжелее зимой было, приближение зимы я всегда особо боялась. Мороз на улице просто жуткий был, вьюжило, темнело рано, да в домике приходилось в шубе ходить, свечами приходилось заранее запасаться…

Когда я с мужем проводила время, я не чувствовала себя как-то угнетённо, мне казалось, что я в красивом любовном романе, но, когда я оставалась зимним холодным вечером одна со свечечкой…

Я начинала вспоминать отца, сестрёнку, счастливое детство, когда я была не Лунная, а Брошкина, свадьбу с любимым, и такая тоска, такое чувство уныния на меня накатывали, что я забивалась в угол и тихо плакала…

Когда я поделилась этими чувствами со своими подругами, все трое наперебой стали успокаивать меня:

— Не переживай, подруженька, не переживай, Лизонька, у всех та же проблема: у нас родители, дети там остались, мы тоже о них ничего не знаем, тоскуем, но ничего с этим уже ни сделаешь…

Так прошло ещё два года, мне уже двадцать шесть лет исполнилось, я ещё лучше привыкла к Сибирской жизни, с мужем милым мы виделись всё чаще и дольше. Наши ласки были наполнены теплотой и любовью, я всегда старалась получше накормить Афанасия ненаглядного, а то с этими тяжёлыми каторжными работами совсем исхудал, измучился…

Вдруг мне из отчего дома пришло письмо! Я этого настолько не ожидала, что подскочила, схватилась дрожащими руками за конверт, а открыть почему-то сразу боялась…

… И, оказалось, не зря боялась…

В письме пятнадцатилетняя Наташа сообщила, что батюшка наш отошёл ко Господу, сама Наташа договорилась с дальней роднёй, что три года поживёт у троюродной бабушки, а потом ей найдут выгодную партию для замужества…

Я зарыдала с такой силой, так взвыла, как никогда прежде, внутри всё горело…

Но, взяв себя в руки, на следующее утро я при людях вела себя так же, как и обычно…

А после Пасхальной службы в церкви я долго молилась, а когда легла спать под утро, то мне сон чудный приснился, будто стою я на облаке рядом с красивым Ангелом, и говорит Ангел:

— Не печалься, Елизавета, отец твой, Николай в раю сейчас, у него хорошо всё, а тебе с мужем в утешение Бог даст дочь, как две капли воды, на Николая похожую…

Я не придала сну значения, а спустя несколько месяцев показалась местному доктору и тот объявил:

— Сударыня, понятны мне все ваши недомогания, вы бремя носите просто, поздравляю с чадом…

Я ошарашено глаза расширила свои синие, протараторила:

— Эм… спасибо вам, доктор…

А как выскочила от врача, прижала в руках икону Божьей Матери и тихонько стала причитать:

— Ой, Матушка Богородица, что же делать? Ой, Матушка Богородица, помилуй. Сон в руку оказался! Но как же это дитя здесь родиться и жить будет? На что же я обрекаю чадо родное? Ой, Матушка, Царица Небесная, помоги дитяти моему…

Действительно, спустя полгода, мне уже двадцать семь лет исполнилось, родилась у нас с Афанасием дочь, и назвали мы её Ниной…

Какой же был Афанасий в церкви в день крещения нашей дочери: и измученный, как Кощей, и счастливый, с сиянием Небесным в больших серых глазах! Он просто плакал, я, зная его не хуже себя, понимала, что это — слёзы неземного счастья…

Так я стала растить нашу радость, лучик солнечный наш, малышку Нину…

Конечно, первые четыре года мне дались особенно тяжко, я почти не спала, не присаживалась, потому что нужно было продумать и еду для нас с Ниной, и Афанасия ненаглядного проведывать ещё чаще с дочкой, и ему еды приносить, и за безопасностью и развитием малышки Нины следить ( а то в этой избушке ничего для ребёнка не приспособлено). Иногда от усталости просто засыпала на ходу.

Тут на выручку приходили подруги Мария, Александра и Екатерина.

— Так, Лиза, без паники, на то и подруги, чтобы помочь! — весело говорила Трубецкая, и мне легче становилась, я Бога благодарить не уставала, что Он мне таких подруг настоящих послал…

Когда же Ниночке пять лет исполнилось, я впервые за это время в зеркало посмотрела на себя, мне уже тридцать два года исполнялось…

Да, в отражении я видела скоромную обыкновенную молодую женщину, но меня поразило: куда так быстро делось то обаяние румянца, свежести юности, что было когда-то? Их сменили усталость и недосып на лице.

Только глаза синие большие такими же остались.

Афанасий же в тридцать четыре года выглядел ещё хуже: замученный, измотанный совсем, худой, с первой сединой на бакенбардах, и с первыми еле заметными мелкими морщинками на лице. Я любила его таким ещё больше, жалела, что сгибает его тяжёлая работа раньше срока, но как же сияла его улыбка, каким звонким был его смех, когда мы с Ниной приходили «проведать папу»!

Так прошло ещё пять лет, Нина выросла в чудесную ангельски кроткую жизнерадостную девочку десяти лет с тёмно-синими глазами и русой косой…

… Я не уставала поражаться тому, как она на дедушку своего, моего папу похожа…

Она носила самую простую добротную одежду, что я ей шила, бегала играть с местными детьми со звонким смехом, по хозяйству мне помогала, всегда с песенкой милой, старалась учиться прилежно, не всегда у неё получалось, но она, было видно, старалась ( я никуда её не отдавала, никого не нанимала, сама всему учила: и молитвам, и православию, и читать, и писать, и считать, и хозяйство вести).

Конечно, сердце у меня сжималось, когда я вспоминала наше с Наташей детство, и понимала, что Ниночка, мой солнечный зайчик, никогда не наденет пышных ярких красивых платьев с кружевами и цветами, и редких драгоценных заколок, никогда не будет танцевать на балу, играть изящными фарфоровыми куклами и мягкими игрушками…

Но Нину это всё не тяготило ни капельки, в Рождество она ловко помогла накрыть мне стол, украсить его соломой и еловыми ветвями, я приготовила жаркое с мясом, самовар с чаем, а Ниночка расставляла на столе сладости, баранки, варенья, пирожки, радостно приговаривая:

— Рождество, Рождество! Скоро будет торжество! Надо хорошо стол накрыть, потому что у Господа праздник, и у нас праздник, гости придут, папу к нам до утра отпустят. А ты знаешь, мамочка, что я папе подарю?

— Что, доченька, милая? — спросила я.

— Я подарю ему варежки, которые сама связала и вышила на них «Лучшему папе»! Правда, очень хорошо, мамочка?

— Конечно, лапочка, просто замечательный подарок, папа очень обрадуется! — ответила я дочери с улыбкой, специально умолчав, что я немного помогала ей с вязанием и вышивкой…

— Мамочка, — вдруг неожиданно спросила Нина — А почему мы живём здесь, а папа там, в отроге, выполняет такую тяжёлую работу? Как мы оказались здесь, в Сибири? Расскажи, пожалуйста, я всё пойму…

Я напряглась, подумала, что буду говорить, и ответила:

— Так получилось, доченька, что мы с папой раньше жили в столице, очень красивом городе Санкт-Петербурге, но так было угодно правительству, царю, чиновникам его, после одной небольшой ошибки папы, чтобы папа был заключён в отрог, а мы жили в более скромных условиях здесь, в Тобольске…

У меня душа застыла в ожидании реакции Ниночки, но та с милой печалью изрекла:

— Ничего, нам и так хорошо здесь втроём, я, ты и папа. А папу когда-то отпустят из отрога? Как мы будем жить тогда?

— Отпустят, лапочка, нескоро ещё, но опустят, и придёт он жить в наш дом, и будет у нас ещё всё лучше… — вздохнув с облегчением, ответила я.

Тут начался и народ в наш дом стекаться, пришли и подруги три мои лучшие, и Афанасия отпустили на праздник, и другие подруги с мужьями…

Надменная Анненкова вдруг сказала на Нину:

— Эй, дитя, ты хоть знаешь, что отец твой — каторжник?

Я аж чашку с вареньем уронила, а Нина, гордость наша, вручила при всех папе подарок и изрекла:

— Да, знаю прекрасно, и что с того? Все ошибаются. Всё равно он — самый лучший, и я так считаю, и мама так говорит, а мы с мамой никогда друг другу не лжём!

Мои лучшие подруги скорее зааплодировали и воскликнули:

— Ниночка, какая же ты мудрая не по годам! Умница! Только у таких хороших родителей бывают такие хорошие дети!

Рождество Христово мы в тот раз особо весело справили.

… Прошло ещё четыре года, и измученного раньше положенного постаревшего седого ненаглядного Афанасия моего отпустили из острога, отбыл он свой каторги срок, пришёл к нам, сияющий от счастья, четырнадцатилетняя Ниночка-красавица наша румяная, просто летала от восторга, не скрывая ликования.

… Стали мы втроём жить, легче жизнь пошла намного.

Но спокойная безмятежная жизнь продлилась три года…

Семнадцатилетняя Нина стала совсем раскрасавицей, сочный, как ягода, румянец, русая коса, большие игривые синие глазки, точёная фигурка — чудо, а не девушка. Да ещё нрав такой простой, весёлый, подвижный, общительный, добрый.

Мне уже сорок девять лет было, помню то ощущение странное, что я далеко уже не так подвижна, сообразительна и красива, как была когда-то, морщинки на лице…

Афанасий же в свой пятьдесят один год совсем сгорбился, седым стал, морщинистым, здоровье подводило постоянно…

Вдруг в Тобольск по делам государственным важные чиновники и офицеры из столиц прибыли, и был среди них симпатичный тёмно-русый кареглазый корнет лет, примерно, двадцати. Пришёл корнет к нам в гости, познакомился со всеми, в том числе и с Ниночкой, мило они беседовали, так нежненько щебетали обо всём…

Мы уж с Афанасием обрадовались, надеялись, что дочь удачно, выгодно замуж выйдет…

… А корнет, которого, оказалось, Пётр Григорьевич зовут, месяц почти каждый день к нам ходил домой, круги возле Нины наворачивал со сладкими речами, а потом и, правда, посватался, попросил нас отдать за него замуж Нину.

Мы только хотели согласие дать, обговорить всё, а он вдруг испуганно глаза карие округлил монеты и спросил:

— Лунная? Где-то я слышал фамилию эту. Сударыня-матушка, а как ваша девичья фамилия?

— Брошкина, а что? — недоумевала я.

Тут с ужасом на лице он мне объявил:

— А то, что не можем мы с Ниной мужем и женой быть! Я ведь ваш племянник, сын вашей младшей родной сестры Натальи, двоюродный брат Нине получается…

Это я сейчас понимаю, что Господь помог нам, чтобы беды мы не натворили, двоюродных брата и сестру не обвенчали, а тогда, когда я от Петра эти слова услышала, так у меня голова закружилась, так я расстроилась, и скорее поспешила спросить:

— Ой, Пётр, милый, ты скажи, честно, вы хоть с Ниночкой греха ещё не сотворили?

— Что вы, Елизавета Николаевна, мы ещё и не целовались, разве ж я безнравственный солдафон какой-то, чтобы, воспользовавшись доверчивостью, обесчестить девушку? Не бойтесь, честна она, выйдет такая умница и красавица удачно замуж, а я лучше уйти поспешу, чтобы не быть нам Ниной в соблазн. Я… у меня духу объясниться с ней не хватит, вы уж сами расскажите, пожалуйста, Ниночке, почему свадьба наша не состоится…

… Расстроились мы с Афанасием, поникли немного, а бедный Пётр со слезами в карих глазах выскочил из домика нашего. Немного погоревав, стали мы с Афанасием думать, советоваться, как Нине помочь сейчас, ведь не на шутку они влюбились в друг друга с Петром…

— Я, радость моя, солнце моё, считаю, что лучше всего рассказать Ниночке правду, почему не женился на ней Пётр, успокоить, утешить, обласкать, как родители, пока она не смирится с этой новостью, а потом скорее жениха ей другого искать… — предложил Афанасий, и я согласилась с ненаглядным супругом.

Тут и Нина в дверях появилась, хорошенькая, как всегда, с румянцем и сияющими синими глазами, и с порога нас спросила:

— Ну, что, мамочка, папочка? Пётр свататься приходил, да? Вы меня за него замуж отдаёте? Ой, какая я радостная! Когда венчание наше будет?

Афанасий совсем поник и чуть-чуть отвернулся, поправляя седые бакенбарды, а я собралась с силами, вздохнула и начала речь:

— Хм, доченька, Пётр действительно свататься приходил, и мы с папой хотели уже благословлять вас на брак, но в ходе разговора выяснилось, что свадьбы быть не может, потому что он — твой двоюродный брат, сын моей сестры младшей, что там, в Санкт-Петербурге живёт. Так что, конечно, и тебе, и Петру тяжело на душе сейчас, со слезами он ушёл, но понятно, что нельзя вам венчаться, грех большой, да и дети больные родятся…

Нина с расстроенным личиком слушала это, а потом села и зарыдала.

И я, и Афанасий коре к ней подбежали, обняли стали успокаивать на перебой:

— Не переживай, не увивайся так, доченька, лапушка, это слава Богу, что до свадьбы узнали, что горя никакого не получилось, больно, конечно, обидно. Но ты не плач, родная, переживётся, забудется, найдём мы тебе замечательного жениха и мужа…

Нина немного успокоилась, посидела с печальным видом и ответила:

— Что ж, раз Богу так угодно, значит, так тому и быть, буду другому доброму человеку жена, разрешите мне пойти издали на прощание взглянуть на Петра…

Я кивнула головой, потому что сказать что-то не было сил у меня, и мы с Ниной пошли к офицерам, встали в сторонке…

…Вдруг кто-то из офицеров заметил Нину и крикнул в нашу сторону:

— О, какая девица! Давайте-ка, ребята, познакомимся поближе с ней!

Нина побелела от испуга, я, ошарашенная, скорее схватила Ниночку за руку, хотела бежать с дочерью скорее, но тут вдруг появился Пётр, ловко, в секунду, заскочил на стол, за которым сидели офицеры, достал револьвер и крикнул:

— Кто к моей двоюродной сестре хоть прикоснётся из вас, пьяницы наглые, тот будет со мной дело иметь!

И, правда, отступили офицеры, сели обратно кто куда, а у Петра и Нины слёзы текут, он только шепнул ей с текущими по щекам слезами из карих глаз:

— Прощай, Ниночка…

Я тут дочь и увела домой…

Какое-то время Нина страдала, конечно, плакала по ночам, не улыбалась днём, отвечала на вопросы односложно, мы с Афанасием переживали, молились за неё, и за месяца четыре прошло всё у Ниночки нашей милой, стала снова улыбаться, петь, танцевать, общаться со всеми, как обычно…

Мне уже пятьдесят лет исполнилось, а любезному моему Афанасию пятьдесят два, когда он тяжело заболел, две недели лежал в тяжёлом жару, ознобе, в сознание не приходил. Врач старался любыми способами помочь ему, но бесполезно.

— Сударыня, это простуда или грипп дали такие тяжёлые осложнения, я не ручаюсь, что выживет он…

… Так и отошёл ненаглядный мой муж Афанасий ко Господу, пришлось траурное одеяние мне примерить. Тяжело было, конечно, и мне, я, как будто солнце, радость в сердце потеряла, и Ниночке, которой день назад восемнадцать исполнилось…

Пролив слёз не мало, посоветовались мы Ниной и решили вернуться в Санкт-Петербург, жить в усадьбе отца моего, всё равно пустая она сейчас, Наташа у мужа живёт, а не в отчем доме, а нашу с Афанасием усадьбу со всеми богатствами конфисковали ещё когда я в Сибирь уезжала.

Сшили мы с Ниночкой платья себе по красивее, модные, под француженок и в карете приехали в усадьбу. Деньги у меня были, слуг наняли несколько…

Вот сейчас мы привыкаем с доченькой к жизни Санкт-Петербурга, и я озабочена тем, как бы поудачнее выдать замуж Ниночку, да дождаться внучат нянчить.

… Только всё, что я описала, уже никак из памяти моей, из души моей не вынешь…

Внимая глаголу её…

… С Богом человек — всё, без Бога же — ничто…

Пролог

Мои дорогие любимые читатели, наверное, по красивому названию вы уже догадались, что моя история будет посвящена какой-то девушке или женщине, которая обладала невероятно красивым ораторским талантом ( ну, и актёрским немного, естественно), что это была молодая особа, которая своей эффектной эмоциональной и грамотной речью, будоражила умы людей, меняла их миррвозрение, меняла судьбы своего окружения и, косвенно, влияла на ход истории. Да, моя героиня, милая юная чистая духовная девушка-христианка Елена, именно такая.

Что же я могу рассказать вам нового, спросите вы? Такие люди, как Елена, кто с помощью силы своей речи и артистизма, были, есть и будут в больших количествах. Из истории можно привести примеры Цицерона, Сократа, Соломона, Конфуция, Иоанна Предтечу, Владимира Ленина, Льва Троцкого…

Но вы не задумывались, откуда у человека прорезается такой дар, такой талант? Конечно, я думаю, что его даёт человеку Господь. Тогда задумайтесь: а зачем Господь даёт такой дар? Ну, уж, явно, не для того, чтобы тот учил своих современников какой-нибудь глупости, например, междоусобной вражде, революции или жестокости…

… Конечно, Господь хочет, чтобы человек использовал свои способности: ум, харизму, грамотную речь, ораторство и артистизм во славу Господа нашего Христа, во имя добра, милосердия…

… Именно об этом, как христианка использовала свой дар только в самых благих целях, моя история…

Итак, мои уважаемые читатели, давайте перенесёмся в Рим 4 века н.э. и окунёмся в уникальную историю юной христианки Елены…

Глава « Будем молиться и надеяться…»

…Несмотря на то, что утро ещё только началось, улицы Рима уже шумели, люди толпились, ругались, галдели, жара смешивалась с неприятно громкими криками толпы. Рим уже начал жить своей привычной жизнью огромного и беспорядочного города.

… Только в одном месте стояла тишина: в доме христианского священника Киприяна, где на утреннюю воскресную службу собралась вся большая христианская община. Киприян, пока ещё крепкий, но уже пожилой человек с большими голубыми очами, отражавшими его мудрость и доброту, окинул собравшихся внимательным взглядом…

В углу для семей стояли Татиана с мужем Феофаном и их дочкой Иустинией, Галина со своим супругом Константином и их тремя милыми мальчишками, другие семьи. В углу для неженатых юношей стояли пять закадычных друзей: Юлий, Денис, Георгий, Антонио и Иоанн. Потом Киприян посмотрел в угол, отведённый незамужним девушкам мыслью: «Фотиния на месте, Александра и Екатерина на месте…».

Вдруг по спине побелевшего Киприяна пробежал неприятный холодок ужаса: он понял, что не хватает Елены!

Елена была юная девушка — христианка двадцати лет, не роскошная красавица, далеко не Елена Троянская, конечно, но очень милая харизматичная девушка с очень длинными, до колен, русыми волосами и большими зелёными веждами, в которых отражался её ум. Её очень любили и уважали в общине за доброту, отзывчивость, общительность, набожность, благочестие и её невероятный ораторский дар, который она использовала во время христианских проповедей (проводить новичкам и не только новичкам такие проповеди было работой Елены в общине, за которую ей неплохо платили). Ну, ещё когда надо было спасти свою жизнь и честь от легионеров, жестоких воинов-язычников, которые служили такому же жестокому язычнику римскому императору.

Киприян со слезами в голубых очах в ужасе чуть вскрикнул:

— О, Господи Вседержитель, спаси! Ребята, у нас не пришла Елена!!! Молодое поколение, девушки, юноши, вспоминайте, когда вы общались с ней в последний раз? Что она говорила?

Фотиния поправила каштановую косу и круглыми карими глазками прошептала:

— Я общалась с Еленой вчера, она сказала, что обязательно придёт сегодня на службу и после молитв будет, как и положено, проповедовать…

— О, ужас, — протянул, схватившись за сердце Киприян — Христос Милостивый, помоги! Бедная Елена! Она, наверное, досталась этим извергам легионерам и их языческой жестокой знати: императору и его патрициям. О, ужас, вдруг мы опоздали, и всё, она уже завершила свой земной путь святой кончиной?! Или она сейчас под бичами или в клетке со львами?!

Все заволновались, стали перешёптываться:

— Будем молиться за неё…

— Будем молиться, верить и надеяться, что Господь наш Всемогущий Спаситель Иисус Христос выручит её из беды, и она избежит такой участи…

Антонио с полной растерянностью на лице посмотрел на Киприяна тёмно-зелёными глазами и промолвил неуверенно:

— Эм… Отец Киприян, может, не нужно сразу так паниковать? Елена так умна, так ловко умеет заговаривать легионерам зубы, присочинять и убегать от них, что вряд ли она попадётся в их когти. У неё же такой опыт уже, как обводить вокруг пальца легионеров, ведь они охотятся за ней, как за великой проповедницей Христа, она же вынуждена выкручиваться чуть ли не каждый день, Елена никак уж не попадётся им…

Киприян с холодным потом на лбу закатил голубые очи и ответил:

— Антонио, дитя ты наивное! Вот именно, что легионеры так разозлены на неё за то, что уже три года ловят и не могут поймать, что стоит ей немного оплошать, и всё! Они измучают, изобьют и прикончат тут же, не дожидаясь даже суда императора и его патрициев!

Тут дверь в светёлку распахнулась и все заплакали от счастья: На пороге стояла Елена с растрепавшимися русыми волосами по колено, упавшим с головы на плечи зелёным, под цвет её глаз, пологом, её скромное милое синее платье было чуточку порвано на краю подола, а сама девушка, вытирая изящной ладошкой пот со лба сказала, тяжело дыша:

— Простите, простите Христа ради, что опоздала, да её в таком немного помятом виде появилась на службе воскресной, про прощения по-христиански…

Все, как один вскрикнули ликующим тоном:

— Елена! Милое святое создание! Что ты прощения просишь?! Мы не знаем, как Бога нашего Христа благодарить за милость такую! За счастье, что ты пришла живая! Расскажи же, что случилось? Ты наткнулась на легионеров?

Елена села на табурет, быстренько достала гребешочек и расчесала русые по колено волосы, накинула зелёный палантин на голову и начала речь:

— Ой, мои родные мои во Христе, я сегодня еле-еле спаслась с Божьей помощью! Ей-богу, не помоги мне Господь, я бы сегодня точно уже в вечную жизнь отправилась. Вы знаете, что легионеры уже давно охотятся за мной, как за христианкой проповедницей, и всегда я очень ловко избавляю себя от их когтей, но сегодня я была прямо на волоске! Иду к вам на воскресную службу, поворачиваю за угол, а там десять здоровых легионеров, я и пискнуть не успела, как один из них хватил меня сзади за локти крепко и посмеялся, что сейчас поимеет такую красивую девицу! У меня душа от страха в пятки ушла, всю заколотило, стала я молиться мысленно: «Господи, помилуй», и придумала, как выкрутится. Повернула гордо лицо к нему и крикнула: «Ты что, хочешь, чтобы тебя наказали бичами, а потом казнили за посягательство на честь племянницы самого императора?!». Он испугался и скорее откинул меня от себя, а я и рада, скорее бежать без оглядки! Но я думала о них хуже, они оказались умнее, чем я рассчитывала, видно, поняли по наряду моему, что никакая я, ни высшая знать, ни тем более не родня императору, обозлились, и вдесятером в погоню за мной!!! Еле-еле оторвалась я от них и попросила укрытия у доброй женщины пожилой, солгав, поплакав, чтобы жалость вызвать, что я, якобы вдова с бременем. Там отсиделась и вот, пришла к вам…Все в общине поспешили обнять Елену с радостными восклицаниями:

— Вечная, вечная слава и хвала Господу нашему Иисусу Христу за то, что наша милая Елена живой пришла!!!

Только после этого Киприян начал службу, молитвы, исповедь и причастие, затем все с замиранием от восторга слушали христианские проповеди Елены, она со всем своим ораторским даром очень красиво и эффектно прославляла Христа и объясняла многие сложнее места Евангелия…

Когда служба кончилась, все сели за стол покушать. Татиана с Галиной и Иустинией накрыли стол жаренной курочкой, молоком, козьим сыром, хлебом, фруктами, все перекрестились и стали трапезничать…

Но сегодня трапеза проходила не так, как обычно: обычно все садились в замечательном настроении, мило беседовали, шутили, а сегодня все за трапезой молчали…

Отец Киприян посмотрел на всех прихожан с печалью в голубых очах и тихо спросил о старческой усталостью:

— Милые мои, вот уже четвёртый век идёт, как воплотился в Человека Сын Божий и Господь Бог наш Иисус Христос, прошёл Свой земной путь до Креста, спас нас всех, воскрес и вознесся к Отцу своему Богу, чтобы вечно править, уже четвёртое столетие, есть мы, христиане, Его последователи, но эти язычники никак, никак не уймутся, не признают наше право верить во Христа, а не в их языческих божеств, яко бы какого-то Олимпа. Они охотятся за такими, как мы, если поймают, то судят, как будто мы преступники какие-то, ставят перед выбором: отречься от Христа и стать язычником или погибнуть со своей христианской верой, естественно, никто не отрекается от Христа, веру не меняет, и христиан всячески извивают и казнят. То бросают львам и тиграм в клетки, то бичуют, то к змеям бросают, то крёстную казнь устроят. Сколько же христиан уже так мученически погибло! Десятки тысяч в одном только Колизее, а, если всех считать, сотни тысяч! Мы и десятой части всех их не знаем. Как вы думаете, когда-нибудь это кончится? Изменится?

Фотиния спрятала каштановую косу под яркий лавандовый полог и с задумчивостью в больших глазах ответила:

— Ну, что будет через столетия с человечеством, мы никак не угадаем, это знает один только Бог. Быть может, через пятьсот лет человечество изменится, и христианство будет не только разрешённой, но и основной религией мира…

Антонио перебил слова Фотинии с возмущением в тёмно-зелёных веждах:

— Фотиния, это очень наивная фантазия! Эти язычники чувствуют себя царями мира, безнаказанными, и будут губить жизни христиан, скорее всего, конечно, не такими жестокими способами, как сейчас, всегда, до второго пришествия Христа! И мы ничего не сможем изменить!

Тут аккуратно закутавшись в полог, Елена с глубокой серьёзностью в зелёных глазах уверенно изрекла:

— Антонио отчасти прав, не прав он только в одной позиции: в той, что мы ничего не можем изменить. Действительно, пока язычники правят и считают богами чуть ли не самих себя, они будут казнит христиан, но как ведём себя в такой ситуации мы, христиане? Всё это время христиане, которых приговорили, принимали свою священную мученическую долю, как святость и трагичный, но очень почётный конец своей земной жизни. А если бы какая-то большая христианская община, когда всё-таки была арестована, хотя бы попыталась дать хоть какой-то отпор, хотя бы на словах? Не подчиняться им, не отречься от Христа, но перед тем, как погибнуть, показать свою правоту, ответить им дерзко, что мы имеем право жить, и при этом верить во Христа, а не в их божков-идолов? Скорее всего те дерзкие христиане всё равно были казнены, но другие христиане поступили бы так же, и рано или поздно язычники всё равно бы задумались и прекратили преследования…

Юлий, задумчиво облокотившись на деревянный стол, отвёл задумчиво взгляд и протянул:

— Знаешь, очень философски мудрое рассуждение, Елена, но боюсь, на деле это не возможно по той причине, что для такой речи нужен действительно величайший оратор, больше, чем Цицерон или Сократ, или Иоанн Предтеча. Поэтому предлагаю кончить пустое многословие, не грешить унынием, а заняться нашими обычными делами, продолжать жизнь с молитвой ко Христу, чтобы тот дал нам пожить как можно дольше, не попадаясь в руки легионеров…

Тогда все, чтобы немного повеселеть, попросили рассказать Елену её самые смешные истории и трюки для спасения себя от легионеров. Истории были очень забавные, курьёзные и Елена их мило рассказывала, все немного отвлеклись и немножечко посмеялись…

… От того воскресения незаметно пролетело две недели, и жарким утром воскресным все члены общины спешили на молитву…

Глава «Проверка на прочность»

Татиана шла с Галиной и девицами Александрой, Анастасией и Фотинией, и женщины поучали юных девушек, как должна себя вести благочестивая христианка, когда выйдет замуж, как вести себя с мужем, с детьми, как хозяйство вести…

Они шли и не заметили за беседой, как за ними тихо крались легионеры…

… Только все собрались на службу, поправили пологи, перекрестились…

Вдруг резко дверь распахнулась и в дверь, и окна заскочили легионеры, очень большой вооружённый отряд воинов сто!

Легионеры тут же хватали и уводили в клетки тех, кто был в этой комнате, разозлённые, сильные вооружённые до зубов воины совершали аресты так быстро и грубо, что никто не успел, и подумать-то толком или побежать, все только или вскрикивали или плакали от паники, ужаса…

Легионеры устроили настоящую жестокую и очень внезапную облаву…

… Скоро вся община сидела в клетках и плакала, прижавшись с опаской к углам клеток. Они, конечно, не раз слышали, что такое в Риме с христианами бывает регулярно, что все их современники-единоверцы, как и они, в опасности, должны были предполагать, что и их эта участь не минует…

… Но в их жизни всё было так безоблачно блаженно и идеально, а счастье слепо, поэтому сейчас никто не ожидал такого поворота, все в обескураженном состоянии плакали и мылено готовились к мученичеству…

… Только Елена сидела, скрутившись, без слёз, с растрёпанными русыми волосами по колено и с глубокими размышлениями, которые отражались в решительном взгляде её больших зелёных вежд…

… Капитан легионеров прервал плач всех членов общины и размышления Елены грубым криком:

— Этих в камеру темницы, а потом на суд императора и его благороднейших патрициев, конечно, может, кто-то испугается и отречётся от Христа, но нельзя на это надеяться, заранее приготовьте всё для казни на арене Колизея!

Тут Елена встала в полный рост, поправила свои длинные русые волосы, вдохнула очень глубоко и со светом в очах подумала: « О, Господь Всемогущий и Всемилостивый Иисус Христос, помоги и спаси! Я помню тот разговор о будущем христианства и человечества и помню слова Антонио о «величайшем ораторе». Я решилась, я сыграю роль этого оратора! Только прошу, Господи, помоги мне, усиль мои способности, что я имею в десятки раз, ведь Ты можешь всё, я же — ничего, я всего лишь Твоя скромная раба, но если Ты со мной, помогаешь мне, то я из ничего становлюсь всем! Так помоги же мне сделать это: выйти на арену Колизея и произнести такую речь, чтобы язычники сами содрогнулись, нет, конечно, не передо мной, а перед Тобой, мой Господь и Бог Иисус…».

… Спустя с час вся община сидела в холодной камере, молясь, вздрагивая слегка, всхлипывая…

Тут Елена повернулась ко всем с уверенностью на светлом лике и изрекла:

— Дорогие милые ближние мои, братья и сёстры во Христе, никто отрекаться от святой веры христианской не собирается, верно? Верно! Так что на арене погибнуть успеем, если мой план не удастся, нам это в таком случае очень быстро устроят! Но всё же нужно попытаться воплотить мой план…

Все перестали плакат, задумались, переглянулись, и отец Киприян с сиянием в голубых очах тихо ответил:

— Благословляю, как священник. Говори, Елена, что делать будем, раздавай распоряжения, кто что должен сделать для воплощения твоего плана…

— Отец Киприян, вы не должны делать ничего особенного, только все должны себя правильно повести, когда нас приведут на арену: все члены общины должны не со слезами, стонами, не с блаженной смиренностью стоять, а стоять позади меня с суровым, немного рассерженным видом. Говорить с ними буду я, главная задача лежит на мне. Отец Киприян, у вас нет при себе сейчас случаем что-то из церковных реликвий: может крест большой, или стяг с изображением Христа? — объяснила Елена.

Киприян подумал и вспомнил:

— Действительно, Елена, есть у меня крест большой золотой…

Киприян тихо передал крест в ручки Елены, та внимательно посмотрела на него со словами:

— О, да, это то, что мне примерно нужно…

Глава «Внимайте глаголу моему, ибо вызываю вас на Божий суд!»

… На следующий день всех христиан этой общины привели в зал суда, где сидели главный советник императора и важные патриции. Как обычно зачитали «список страшных деяний и преступлений» и советник объявил:

— Несмотря на то, что вы так преступны, вам даётся шанс исправиться: отрекитесь от Христа, признайте вои заблуждения, принесите при всех по голубю в жертву Юпитеру и Венере, тогда вас отпустят. Если же вы не согласитесь на это, то вас ждёт казнь, достойная таких преступников!

Елена, резким движением откинув длинные русые волосы, решительно ответила:

— Даже не надейтесь! Мы знаем, что мы — не преступники, от своей святой веры во Христа мы не отречёмся, жертв вашим золотым болванкам не принесём, и вы никого из нас не напугаете своими угрозами, даже детей!

Тогда надменный советник императора, фыркнул и зло пробурчал:

— Что ж, тогда знайте, для вашей казни на арене всё готово, не одумаетесь сейчас, то попрощаетесь с жизнью!

Елена не выдержала этой наглости и вскрикнула с блеском в зелёных очах:

— Тогда пусть нас ведут на арену, мне есть, что сказать там всем язычникам, кто пришёл посмотреть и посмеяться над нами, ещё большой вопрос, для кого это сейчас смешным будет, а кому придётся скорее одумываться и бежать!

После такой дерзости, конечно, всю общину без разговоров повели на арену Колизея, где веками погибали святые мученики…

… Зрительные места амфитеатра были заполнены битком, богатые сидели в бархатных ложах, беднота ютилась на ногах внизу. Все возмущённо галдели, кричали всякую брань о христианах и требовали:

— Давайте же!!! Начните казнь!!! Чтобы не повадно им всем было за своим Христом идти!!!

Но Елена совершенно спокойно перекрестилась, взяла в руки большой золотой крест, что дал ей Киприян и подала знак общине, чтобы они помнили, как она попросила их себя вести. Никто не дрогнул, не испугался, все встали с суровым героическим видом, а Елена вышла вперёд, подняла высоко крест в руках и как закричала, так что стены Колизея задрожали:

— И так, язычники и варвары, внимайте глаголу моему!!! Внимайте, и бойтесь, дрожите, убегайте, ибо сегодня впервые содрогнётся Колизей, содрогнётся весь Рим и рухнет!!! Мы, христиане, вызываем вас, язычников, на Божий суд, и вы там не победите никогда!!! Вы называете преступниками нас, но мы не сотворили никакого зла, вы же веками жестоко губите безвинных людей, и вот, пришёл час расплаты: нас рассудит Бог!!! Да, нас мало, у нас нет оружия, а ваши легионеры вооружены до зубов, но это не имеет значения: наше оружие — могущество Господа Бога нашего Иисуса Христа!!! И мы победим с Его помощью без всякого оружия!!! Скоро вам придётся расплатиться за свои злодеяния!!! Бегите, отпустите нас сейчас же, пока не поздно вам самим, ибо будет Божий суд, и вы заплатите за всё!!! Так что внимайте глаголу моему, отпусти нас по-хорошему, пока Господь не покарал вас!!!

Что тут началась в амфитеатре! Все патриции похватали за руки жён и детей, скинули сандали и криками ужаса, жуткого испуга побежали к своим колесницам ухать скорее к себе домой, император со своим советником тут же приказали слугам скорее увести их в безопасные комнаты дворца и трусливо поспешили исчезнуть. Легионеры с перекошенными от испуга лицами побросали оружие и тоже стремительно разбежались, а простые люди с возгласами ужаса и слезами огромной толпой ринулись сбегать из Колизея, расталкивая друг друга…

… Минут через пять Колизей полностью опустел, никого, кроме христианской общины вместе с Еленой, не осталось, а ворота были открыты и никем не охранялись. И только тогда Елена, которая всё это время стояла с крестом в руках, блеском в зелёных очах, величественной, гордой осанкой, решительностью на светлом лике и красиво развевающимися роскошно длинными русыми волосами, вдруг вернула крест отцу Киприяну, упала со слезами на колени прямо в песок и, плача, ликовала:

— Слава Тебе, Иисусе Христе, Господь Бог мой Всемилостивый Спаситель, слава и хвала вечная, Ты мне помог, я справилась только благодаря Тебе…

Киприян с ласковой улыбкой подошёл к Елене, заботливо положил свою руку на плечико Елене и тихо изрёк благодарностью в голубых веждах:

— Дивен Бог во святых своих, ты — настоящий святой человек и величайший оратор, ты поступила, как настоящая христианка: до победного конца не переставала верить, что Господь не оставит тебя, услышит твои молитвы, подскажет и поможет, твои вера во Христа, надежда на Него и любовь к Нему заставили сейчас язычников по-настоящему содрогнуться…

Елена скромно подняла голову от песка, вытерла слёзы, аккуратно стряхнула лица, рук и одежды песок, покрыла голову своим зелёным палантином и нежно ответила:

— Что вы, отец Киприян, я — не святая, далеко не величайший оратор, хотя я, конечно, в определённой степени обладаю способностью ярко выступать с речами, просто я — христианка, и вы сами же правильно сказали секрет этой победы: я очень сильно верила во Христа, надеялась на Него и любила…

Антонио с забавным выражением лица подошёл и спросил, закатив тёмно-зелёные глаза:

— Может, кончим переживать и плакать? Ну, и что мы все ждём? Что будем дальше делать?

Все задумались, а потом Елена предложила:

— Давайте скорее, пока нас не трогают язычники, соберём пожитки и пойдём пешком в Византию, в Константинополь, потому что там христианская вера разрешена, и христиан не преследуют, верить во Христа не запрещают, там мы будем в безопасности…

— Тогда что мы сейчас стоим? Давайте собираться и двигаться в путь, в Византию за вечным блаженным счастьем! — воскликнули Фотиния и Галина.

Эпилог

… Пеший поход был нелёгкий, но, зато скоро вся община жила в Византии и без всякой угрозы для себя верила во Христа, соблюдала христианские обычаи и традиции, радовалась жизни…

Как вы знаете по урокам истории, в других странах гонения на христиан будут продолжаться ещё несколько веков, но всё равно правда восторжествует, истинная вера спасла многих христиан. В конце концов, христианство признали разрешённой религией почти везде, а начало этому счастью положили те самые мученики за веру и такие великие христиане, как Елена…

Выводы из этой истории я предлагаю сделать вам самим, и, если вы верующий человек, поблагодарить Господа и Его святых мучеников за то, что они, каждый по-своему, отстояли, наше право открыто исповедовать свою религию…

Для сердца нужно верить…

… Читая эту историю,

Я спрошу тебя вновь:

— Это, наверно, безумие?

Или, всё же, это — любовь?..

Это произведение посвящено чистой любви, верности и силе духа, оно вдохновляет и придаёт уверенности в себе. У главной героини, которая верила в себя и за девиз взяла фразу «для сердца нужно верить», есть, чему поучиться, ведь она совершила подвиг любви в тяжёлые для России времена, столкнулась и с пониманием, и жестокостью. Пытаясь спасти свою любовь, она попала в круговорот сложнейших исторических событий, но всегда верила в счастливый финал…

… Старый настенный календарь напоминал, что тот день был первым днём августа 1914 года, погода за окном тоже была приятная: зеленели прекрасные парки Санкт-Петербурга, освещаемые ласковыми лучами солнца, самый красивый город мира, со дворцами, усадьбами и соборами, сегодня выглядел ещё краше…

… Но всё это не приходило на ум и не радовало двадцатисемилетнюю молодую дворянку Екатерину Даниловну Соломину: её муж, генерал Александр Прохорович, сегодня уезжал на фронт, шла Первая Мировая война…

Александр и Катерина стояли в своей уютной красивой квартире в бельэтаже, прижавшись к друг другу, молодая дворянка рыдала на могучем плече мужа с причитаниями:

— Милый, любимый, хороший ты мой, не бросай меня, не ходи на войну, умоляю! Я не переживу, если ты погибнешь в бою! Я тебя люблю, дорожу каждой минуткой, проведённой с тобой!

Александр возвышался над хрупкой голубоглазой русоволосой жёнушкой в растерянности: он уже переоделся в форму, его ждали, а Катерина всё плакала и причитала, не разжимая объятий…

Тут из своей светлицы появилась Агафья Ивановна, старая тётушка Катерины, которая воспитывала её с детства, когда Катя осиротела. Агафья поправила тяжёлый золотой подсвечник на камине и сказала:

— Александр, я бы на твоём месте толкнула бы её и отправилась выполнять свой долг перед Родиной!

Александр, наконец, решился и изрёк супруге:

— Прости, дорогая, но я по-другому не могу, я должен выполнить долг перед Отчизной, так что отпускай меня…

Заплаканная растрёпанная Катерина осенила мужа крестом, провела рукой по коротким светлым волосам Александра и со слезами на глазах ответила:

— Я буду молиться за тебя. Пиши мне чаще, пожалуйста…

Александр вышел во двор, ещё раз посмотрел в голубые большие очи супруги своим пронзительным взглядом зелёных глаз, и исчез на коне…

Катерина выждала, пока все разойдутся, села в кресло и снова стала плакать, душа её болела за любимого супруга.

— Может, прекратишь слёзы лить? Он вернётся, вот увидишь, а ты, как верная жена, должна молиться за него и ждать! Иди, прогуляйся по Петрограду, сегодня приятная погода… — прошамкала Агафья Ивановна.

Катерина собралась силами, расчесалась, собрала длинные русые волосы в пучок, нарядилась в летнюю белую блузку с жабо и длинную юбку и пошла в парк…

Катерина шла по улицам столицы и видела, как женщины разных сословий провожали своих мужей на войну, молодая дворянка села на скамейку, достала большое яблоко и, хрустя им, думала: «Да уж, война никого не радует, сегодня только дети радуются солнечной погоде…».

Время шло медленно, Катерина грустила, но всегда была занята: она или ухаживала за Агафьей, или вышивала, или молилась за мужа…

Лето сменила осень, а осень — зима, Катерина выходила в заснеженный парк в шапочке-таблетке и шубке. Всё это время каждые две недели она получала письмо от Александра и писала ему ответ, переписка их была жемчужиной нежности. Катерина сидела на скамейке и перечитывала последнее письмо:

«Милая моя драгоценная супруга, свет очей моих, молитвами твоими я жив и здоров, недавно представлен к награде. Война идёт напряжённая, есть за что переживать, но я вспоминаю тебя, моя лебёдушка, и мне становится отрадно, я верю, что скоро снова обниму твой стройный стан, поглажу шелковистые волосы и загляну в небесные очи. Спасибо, что ждёшь и любишь меня…».

Но на этом письме переписка прекратилась, Катерина написала ответ, а от Александра новых писем не приходило…

Катерина тревожилась, становилась нервной, писала одно письмо мужу за другим, уже настал май 1915 года, а весточки всё не было…

Катерина ещё слёзнее молилась за мужа, хотя днём делала вид, что всё в порядке: распоряжалась хозяйством, вышивала, красиво причёсывалась и одевалась…

Вдруг у дома Соломиных показался военный почтальон. Катерина выскочила на улицу легко и быстро, как воробышек, в домашней блузке и юбке, хотя ещё было прохладно, и спросила с волнением:

— Екатерине Соломиной письмо есть?

— Екатерине Соломиной? Сейчас посмотрю… — сказал весело молодой почтальон, повозился в сумке и с печальным видом обратился к даме — Простите, сударыня, но вам только извещение, примите документ…

Катерина взяла извещение, и в сердце осколком вонзились слова: «Генерал Александр Соломин пропал без вести»…

Молодая дворянка не выдержала и потеряла сознание…

Когда она очнулась, то лежала та тахте у себя дома, а Агафья Ивановна журила её:

— Ну, и? Чего ты в обморок упала? Держи себя в руках! Он пропал без вести, значит, живой…

Катерина задумалась и решительно изрекла:

–… Но ему, может, нужна моя помощь! Агафья, милая, постриги меня коротко, я пойду сестрой милосердия на фронт, буду искать мужа!

— Вот это я понимаю, поступок любящеё женщины! Давай ножницы и помни мои слова: для сердца нужно верить! Пока ты веришь, что встретишься с мужем, это будет возможным… — поддержала Агафья Ивановна, длинные волосы бесшумно упали на пол…

«Для сердца нужно верить! Я возьму эти слова за девиз и спасу моего любимого суженого!» — подумала Катерина.

Уже через месяц, в июне, в разгар палящего лета, Катерина была сестрой милосердия на самых опасных участках фронта. Под жуткий вой пуль, гром оружия, бесстрашно выносила из боя раненных русских солдат хрупкая молодая женщина в сереньком костюме сестры милосердия, наша Катерина. Стирая пот со лба, она вытаскивала пули, промывала и перевязывала раны, спасая жизни наших солдат, а потом спрашивала:

— Вы что-нибудь слышали об Александре Соломине?

И сердце сжималось от боли в груди у Катерины, когда в сотых раз она слышала ответ:

— Нет, прости, добрая душа, не слышал. Ничем не могу помочь…

Катерина обошла всё военное начальство, чтобы узнать что-то о любимом супруге, но и там ей не давали ответа, 1915 год сменился 1916 холодной беззвёздной ночью, а Катерина всё равно продолжала спасать жизни раненных солдат, думая: «Может, кто-то так же поможет и моему родному Александру?».

Она рисковала собой, служа сестрой милосердия, отвала все силы больным, недоедая и недосыпая, но продолжала искать следы пропавшего мужа, Александр даже снился ей…

И так Катерина дожила до марта, до первых проталин. В тот день снова был бой, Катерина вытаскивала из жестокой битвы русского солдата, когда рядом произошёл взрыв…

…Катерина потеряла сознание, а, когда очнулась, то увидела чистую белую комнату, кровать-раскладушку, на которой лежала, а над собой увидела четырёх девушек.

Они были очень похожи, две, что постарше, были в форме сестёр милосердия, одна из них отличалась красивым лицом и длинной шеей, а вторая — высоким ростом и раскосыми веждами. Самая же красивая, с большими лучистыми очами и длинными шикарными каштановыми волосами, была в скромном белом платье, четвёртая же была ещё подростком с чёлкой и в простеньком платье…

«У них всех каштановые волосы и голубые глаза, наверное, эти девушки — сёстры…» — промелькнула мысль у Катерины.

— Очнулась! Таня, Оля, Мария, она очнулась! — забавно обрадовалась младшенькая сестра с чёлкой…

— Тише, не кричи, Настя — сказала девушка с раскосыми очами и обратилась к Катерине — Вам попал осколок гранаты в ногу, но, пока вы были без сознания, мы достали его и обработали рану, не беспокойтесь. Сейчас вы находитесь в госпитале. Вас, наверное, оглушило, поэтому будьте первое время осторожны в движениях, если что, зовите меня, Татьяну, или моих сестёр, Ольгу, Марию или Настю…

Катерина слушала ласковый голос девушки и думала: «Какие они все красивые, одухотворённые! Я их где-то видела, только вот где?».

–Татьяна, — решилась спросить Катерина — А где я могла видеть вас и ваших сестёр?

Девушка с лебединой шеей и просветлённым ликом с улыбкой сказала:

— Слушайте, сестрёнки, а она ведь не поняла, кто мы! Забавная ситуация, не правда ли?

Сёстры выстроились: сначала сестра милосердия с длинной шеей, потом сестра милосердия с раскосыми очами, затем лучезарная красавица с роскошными локонами, а за ней — младшая. Тут Катерину осенило: перед ней великие княжны, дочери царя Николая Александровича, Ольга Николаевна (та, что с длинной шеей), Татьяна Николаевна(та, что с раскосыми очами), Мария (красавица с шикарными локонами) и Анастасия (девочка с чёлкой)!

Катерина раскраснелась и изрекла:

— Ваши высочества, простите, что не узнала вас! Никак не ожидала увидеть царских дочерей в госпитале в таких простых одеждах…

— Да что вы, право, не обращайтесь к нам так официально, зовите нас просто по именам, мы рады вам помочь. Вас, сударыня, как зовут? — спросила Мария Николаевна.

— Екатерина Соломина… — ответила тихо Катерина.

Почему-то рядом с удивительными сёстрами Катерине становилось спокойней…

— Жажда мучит… — простонала Катерина.

Мария принесла воды, Катерина попила и с благодарностью посмотрела на новых подруг…

— Хотите конфету, Екатерина? — спросила Анастасия и предложила леденец, но Ольга ласково пожурила сестру:

— Настя, безобразница, Катерина долго не кушала, ей не конфета, а бульон куриный нужен!

Татьяна принесла куриный бульон, Катерина поела, в животе стало сразу тепло, а душе стало светлее и теплее, как от летнего солнышка, от слов Марии Николаевны:

— Вы поспите пока, Ольге и Татьяне нужно к другим больным, а я помолюсь за вас…

Катерина отвернулась и уснула, и снился ей супруг, Александр, будто обнимает Катя любезного мужа…

Когда Катерина проснулась, то почувствовал себя намного лучше и подумала: «А что, если я попрошу о помощи царевен?».

Катерина задумалась, а потом решилась и позвала:

— Ольга, Татьяна, Мария, Анастасия, послушайте меня, пожалуйста, быть может, вы можете мне помочь…

Сёстры сели и Ольга сделала жест, означающий, что они готовы слушать.

— Конечно, я люблю Россию, рада, что на передовой спасла многим жизни, но я отправилась туда не совсем из патриотических и религиозных мыслей: у меня без вести пропал на войне муж, генерал Александр Прохорович Соломин, я ищу его. Не было у вас никого подобного в госпитале? А в других госпиталях?

Сёстры озадачились, переглянулись, Ольга протянула с искренним сочувствием:

— Простите, Екатерина, но в наш и соседние госпиталя такой точно не поступал, но мы поговорим с родителями, быть может, они что-нибудь придумают, а пока мы все будем молиться за него!

Катерина тяжело вздохнула и печально произнесла:

— Благодарю вас, вы — просто удивительные, но вряд ли поможете мне…

Катерина находилась в госпитале до конца сентября 1916 года, за это время Катерина многое узнала о царственных сёстрах: о том, что они воцерквлённые, что они очень любят свою Родину и родителей, что у каждой есть своё хобби, что их брат болеет гемофилией, опасной генетической болезнью…

Вдруг показалась машина, их неё вышел император Николай с Алексеем, наследником престола и пожилой сестрой милосердия, в которой не сразу Катерина узнала императрицу Александру Фёдоровну.

Катерина испугалась таких высокопоставленных гостей, но их светлые добрые одухотворённые лики располагали молодую дворянку, Катерина вышла встречать царя с поклоном.

— Здравствуйте, Екатерина Даниловна, доченьки мне рассказали о вашей беде, я долго думал, чем можно помочь, и привёз фотографии тех офицеров, что попали в плен. Посмотрите, может, среди них и ваш муж… — произнёс заботливо Николай, Катерина схватила чёрно-белые размытые фотографии и судорожно, дрожащими руками стала перебирать их…

На пятой фотокарточке Катерина узнала мужа, побледнела, покачнулась и закричала:

— Это он!

У Катерины от волнения кружилась голова, она села на табурет, закатила глаза, теряя сознание, но Александра Фёдоровна принесла нюхательной соли, и Катенька пришла в себя.

— Спасибо! Спасибо вам, ваше величество! — восклицала Катерина со слезами, целуя руки Николая, а Николай не по-царски добродушно улыбнулся и скромно ответил:

— Не благодари меня, дитя, мы-то с моей солнечной Аликс знаем, что такое настоящая любовь. Я обязан был тебе помочь, как царь и христианин…

— Ники, — обратилась Александра Фёдоровна к мужу — нужно придумать, как скорее выручить из плена генерала Соломина…

— Ну, тут много способов, можно выкупить… — задумчиво произнёс Николай.

— Но у меня с собой ни гроша, я была долго на передовой… — растерялась и расстроилась Катерина.

Тут Александра Фёдоровна достала шкатулку, заполненную дорогими украшениями и, подав эту вещь Катерине, изрекла:

— Екатерина, милая, возьми эти драгоценности и отдай за мужа завтра, когда Ники поедет на передовую, а, если военачальники Германии усомнятся, скажи, что за подлинность драгоценностей отвечает сама русская царица Александра Фёдоровна…

В порыве благодарности Катенька заплакала и опустилась перед царицей на колени, вся царская семья стали утешать Катерину и уверять, что сделают всё, чтобы помочь, и что Господь по их молитвам не оставит Катерину и Александра…

Алексей долго молчал, смотря на всё происходящее пронзительным взглядом небесных очей, а потом подошёл к Екатерине и подарил красивый резной ключик со словами:

— Это ключик от музыкальной шкатулки, возьми его на удачу…

— Благодарю тебя, добрый юный цесаревич… — ответила Катерина…

Она навсегда запомнила бледное красивое лицо мальчика и тот не по-детски мудрый взгляд…

На следующий день Николай и Катерина сели в машину и долго ехали по бездорожью, Катя очень волновалась…

Наконец, они прибыли на место, Николай крикнул в рупор на немецком:

— Мы хотим выкупить из плена генерала Соломина, сейчас просим прекратить огонь, и сестра милосердия подойдёт с выкупом!

Огонь прекратился. Дрожа, как осиновый лист, Катерина шла со шкатулкой, на встречу ей вышел богато одетый немец…

— Почему вы посланник Российской империи, и где гарантия, что украшения — не подделка? — спросил на ломаном русском языке немец.

— Я — жена этого генерала, а за подлинность драгоценностей ручается русская царица Александра Фёдоровна… — ответила робко Катерина…

— Что ж, — равнодушно произнёс немец — выкуп принимается, сейчас приведут генерала Соломина…

… Было прохладно, шёл мелкий первый снег, а Катерина стояла в серенькой форме сестры милосердия и молилась…

Тут вышел Александр, бледный, с раной на плече, он подошёл к жене…

Катерина бросилась на шею мужу, стала целовать его и плакать, а он улыбался, ласкал жену и нежно говорил:

— Ты всё-таки спасла меня, милая, ты всё-таки спасла меня, хорошая, моя ты радость, моё ты солнце, моя ты гордость, моя любовь…

— Милый, я так люблю тебя, я так долго тебя искала! — вырвалось из души Катерины вместе со слезами.

Николай подал жестом знак, что пора в машину, Катерина и Александр сели в автомобиль, и Николай спросил:

— Где ваш дом? Куда везти-то вас, супруги Соломины?

Катерина назвала адрес, и после долгой дороги супруги были у себя дома, их встречала Агафья Ивановна объятьями…

Катерина хотела ещё раз поблагодарить царя Николая, но не успела: он уехал…

Катерина накормила и уложила мужа, рана тяжело заживала, Александр в плену сильно истощал, поэтому Катерина ухаживала за мужем, счастливая до небес от одной мысли, что он жив, и новости узнавала только из газет…

Но 1916 год сменился 1917, и Катерину потрясло до глубины души сообщение в газете, что второго марта Николай отрёкся от престола и сейчас находится с семьёй в Тобольске в ссылке…

«Как?! Как это могло произойти?! Николай — удивительный, святой человек, как и его семья! Почему это случилось? Чем я могу им помочь?» — мучилась Катерина, но, глядя на худого раненого мужа,понимала: ничем она не поможет, потому что не может оставить надолго Александра…

В апреле всё стало цвести, цвели яблони, черешни, Петроград был красив. Катерина накинула пальто на одежду сестры милосердия и отправилась на рынок…

Кругом только и шли тревожные разговоры:

— Ленин выступает на вокзале, он вернулся в Россию, чтобы совершить революцию, свергнуть буржуев!

Катерина прибежала на вокзал и ужаснулась: на броневике стоял некрасивый лысый человек с козлиной бородкой и злой желчной ухмылкой и кричал:

— Давайте выставим наши тезисы! Свергнем буржуев: долой наглую аристократию, избалованную интеллигенцию, толстых попов, долой временное правительство, которое ничего не делает, всю власть — советам! И долой царя с его ханжеской семейкой! Будет власть народа! Землю — крестьянам, заводы — рабочим, солдатам — мир!

«Как?! Как вообще можно жить в таком государстве, которое описывает этот злой человек?! Это и есть Ленин?! Он страшен! Нам с мужем нужно уезжать, но сначала я должна предупредить Николая! Я должна чем-то помочь!» — судорожно думала Екатерина, добираясь с Александром на подводах до Тобольска.

— Милая моя жена, что мы забыли в этом холоде? — спросил Александр, когда подводы прибыли в Тобольск.

— Александр, царь Николай Александрович и его благочестивая семья помогли мне в своё время, и я прикипела к ним всей душой, потому что более набожных, мудрых и красивых душой и ликом людей я не встречала. Я хочу предупредить их, что скоро власть смениться и им грозит опасность! — ответила Катерина.

— Ну, давай, я тоже уважаю Николая Александровича, только мне не очень верится, что у тебя что-то получится… — со вздохом протянул Александр, когда они подъехали к дому наместника, где содержали под конвоем царскую семью…

Катерина сразу поняла, что не ошиблась: во дворе Николай рубил дрова, а Алексей сидел на пенёчке в отцовской шинели, которая была велика ему…

— Николай Александрович! — закричала радостно Катерина, соскочила с подводов и бросилась к бывшему царю…

Николай посмотрел на неё удивлённым взглядом красивых небесных очей и спросил:

— Екатерина? Александр? Вы почему ещё не заграницей?

— Николай Александрович, — начала с волнением Катерина — В Петроград вернулся Ленин, он намерен взять власть в свои руки, он выступал и говорил страшные вещи, он обещал народу избавиться и от дворянства, и от интеллигенции, и от церкви, а первый удар будет по вас и вашей семье! Я хочу вам как-то помочь…

Николай опустил влажный взгляд, кисло и слабо, но ласково улыбнулся, потом взял Катерину за руки и, глядя ей в глаза своим влажным взглядом, изрёк:

— Катерина, я всегда любил Россию, всё делал для неё, но я совершил непоправимую ужасную ошибку: я отрёкся от престола. Мне говорили, что так будет лучше всем: и моему народу, и моей семье, меня обманули. Теперь я и мои родные в ссылке под конвоем, кругом охрана, мы не сможем сбежать, мы ничего уже не сможем сделать, и мне жаль не себя, а своих детей и жену. Пожалуйста, не повторяй моих ошибок, спасайся с Александром, а мы — христиане и примем всё, что пошлёт Господь Христос…

Николай закончил речь, подал Катерине черно-белую фотографию своей семьи и отвернулся, чтобы не было видно его слёз, которые так и стояли в веждах, а Катерина положила руку на плечо Николая и тихо промолвила:

— Спасибо вам, Николай Александрович, и вашей семье за помощь и за то, что вы такие светлые и святые…

Катерина села к Александру, подвод тронулся, Александр с неподдельным сочувствием посмотрел на жену и спросил:

— Что теперь будем делать?

— Вернёмся в Петроград, оформим визы, купим билеты до Парижа, соберём вещи и уедем, что ж нам ещё остаётся… — ответила Катерина…

Дома Катерина быстро собрала чемоданы и свои, и мужа, и Агафьи Ивановны, и взялась за оформление визы, но это оказалась очень сложная задача, потому что из страны уезжало четверть населения, все лучшие умы и талантливые люди…

Пока Катерина ждала визу, она продолжала ухаживать за мужем и помогать восстановиться ему после ранения и плена, лишь поздними вечерами, когда муж спал, она доставала фотографию царской семьи и ключик, подаренный Алексеем, и долго рассматривала их…

В начале октября 1917 года Катерина получила три визы и купила билеты до Парижа…

— Ну, всё, дорогой, скоро мы спокойно уедем… — утешала мужа Катерина…

И, вот настал тот день, когда вечером они должны были уехать. Катерина ещё раз всё проверила, помогла одеться Агафье Ивановне, сделала перевязку мужу и сказала родным:

— Поспите немного, наш поезд отходит поздно вечером…

Начало смеркаться, зажглись фонари, Катерина хотела переодеться, но вдруг услышала жуткие крики боя на улице! Она посмотрела в окно и увидела, как большевики во главе с Лениным выполняли свой подлый план: они грабили дома, арестовывали священников, дворян и офицеров, устраивали потасовки, занимали все важные места города — пришла их власть…

«Мой муж ведь тоже офицер, генерал, его нужно спасать!!!» — испугалась Катерина, разбудила Агафью и Александра и быстро протараторила от волнения:

— Большевики захватили власть, на улицах стрельба и аресты, нам нужно спасаться! Скорее на поезд!

… Мелкий холодный неприятный снег мешал бежать, ветер был леденящий до озноба, в темноте Катерина и её семья добрались до вокзала, и тут пришёл их поезд…

Катерина подсадила Агафью Ивановну, затем помогла залезть в вагон Александру, закинула вещи…

… Сердце её трепетало от испуга, как птичка, Катерина всё делала быстро, с одной мысль: «Только бы успеть!»…

Тут показались большевики с грубым криком:

— Эй, смотрите, это же генерал-буржуй бежит из страны, а сестра милосердия помогает ему! Арестуем обоих!

Катерина испугалась за мужа, но тут поезд тронулся, Катерина только успела сказать:

— Для сердца нужно верить, верь, что я снова найду тебя!

Александр, бледный в свете фонаря, ещё долго кричал в ужасе:

— Катерина, спасайся! Милая, спасайся!

Катерина стояла спокойная: она была довольна, что выполнила завет Николая…

Тут большевики в кожаных куртках схватили её под локти и резко промолвили:

— Ты пойдёшь с нами, буржуйка!

Катерина попыталась вырваться, но солдаты были крепкими мужчинами, а она — всего лишь хрупкой молодой женщиной…

Скоро её привели в квартиру, заполненную большевиками в кожаных куртках, грубыми девицами в красных косынках…

В кресле в центре большой комнаты сидел Ленин с надменной ухмылкой. Два крепких большевика гаркнули:

— Товарищ Ленин, эта сестра милосердия помогла бежать буржую!

Ленин поправил кепку и, картавя, ответил:

— Что ж, я сам разберусь с ней, все выйдите и оставьте нас вдвоём!

Большевики послушно вышли, Катерина выпрямилась и стала ждать…

Ленин достал дорогую иностранную папиросу, закурил и подошёл в плотную к Катерине со злой ухмылкой, Катя закашлялась от дыма и подумала: «Странно, откуда у него такие дорогие папиросы?».

— Ну, привет, Катя, я не раз слышал твою историю, тебя считают героиней и образцом верности супругу, только теперь твой муженёк далеко, он не спасёт тебя! — прокартавил надменно Ленин и снял с головы Катерины платок — О, да ты красавица, Катя! У тебя короткая стрижка и длинная шея, а мне нравится такая внешность у женщин…

— Я не знаю, на что вы намекаете: вы, я читала в газете, женаты на некой Крупской, я тоже замужем… — с достоинством ответила Катерина.

— Вот как мы говорим, да? Что ж, мне нравится добиваться своих целей нелёгким путём, я — азартный игрок по жизни! Ты — смелая девчонка, откажись от прежней жизни, стань коммунисткой и моей любовницей, и вместе на иностранные деньги мы бы прогнули Россию под себя! — выпалил речь Ленин и снова закурил…

«Вот откуда у него такие дорогие папиросы! Он — Иуда, предавший Родину!» — подумала Катерина и высказала гневно Ленину:

— Подлец! Негодяй! Ты делаешь революцию за деньги иностранных правителей! Ты после этого — предатель, Иуда! Все думают, что помогаешь своей стране, а ты предал, продал её! Я презираю таких людей и не стану ни коммунисткой, ни твоей любовницей! Не хочу быть предателем Родины и мужа, я, в отличии от тебя, не потеряла совести!

Ленин побагровел от гнева и ответил:

— Значит, так ты заговорила! Я бы велел расстрелять тебя за это, но я знаю, как изменить твою позицию. Ты же подружилась с семьёй Николая и дорожишь их жизнью? Давай договоримся: я отпускаю царскую семью, а ты мне даришь свою любовь!

Катерина села на пол с бледным от ужаса лицом: в её памяти предстали Николай, Александра, милые красавицы княжны и ясноглазый прекрасный царевич Алексей…

— Нет!!! Нет!!! Это жестоко, ты не можешь поставить меня перед таким выбором! — зарыдала Катерина.

— Катя, — ответил, картавя, Ленин, — Я уже тебя поставил перед таким выбором, и жду ответа! Компромисса быть не может!

— А если я откажу такому Ироду, как ты? — спросила гневно Катерина.

Ленин развёл руками и зло посмеялся, сказав:

— Тогда расстрел бывшего царя и его семьи — лишь дело времени!

Катерина сидела на полу, уткнувшись бледным лицом в ладони, будто тяжёлый камень упал ей на плечи, молодая женщина так расстроилась и устала, что не нашла даже сил заплакать, но Катерина не минуты не колебалась в ответе:

— Да простят меня Николай и его семья, но я тебя, Ленин, ненавижу за то, что ты сделал с моей Родиной, и твоей никогда не буду! Я — верная жена своему законному мужу!

Ленин снова побагровел от злости, толкнул Катерину в клетку и закрыл на висячий замок со словами:

— Посиди здесь, гордячка, подумай, а я пошёл творить великую революцию!

Ленин поправил кепку, накинул пальто и вышел, на улице раздался нездоровый смех его соратников, Катерина сидела одна…

Мысли её были тоскливы, и, чтобы отвлечься от уныния, Катерина достала из кармана фартука сестры милосердия фотокарточку царской семьи и ключик, что подарил Алексей, и вдруг её осенило: «Замок-то хлипкий, я в квартире одна, ключиком Алексея можно взломать замок и убежать!».

Катерина вновь ожила, долго возилась с ключиком, но замок сломала и по карнизу спустилась на улицу. Уже светало…

«Спасибо, Алексей! Помог твой ключик! Я на свободе!» — подумала Катерина, целуя фотографию царской семьи…

Катерина ушла как можно дальше, стараясь не попадаться людям на глаза, прячась в руинах разграбленного Петрограда. Вдруг она увидела известного поэта Александра Блока с его супругой, друзей своего мужа. Поэт его супруга сидели рядом с руинами своего дома, который, был, скорее всего, сожжён большевиками, и тихо общался с женой:

— Как ты думаешь, милая, когда мы уедем заграницу, там напечатают эту поэму?

— Конечно, любимый, ты — гениальный поэт…

Катерина подскочила и произнесла:

— Блок, прошу тебя, как друга нашей семьи, достань мне визу и билет до Парижа!

Взлохмаченный поэт встал нехотя и ответил:

— Ладно, буду через полчаса…

Катерина села рядом с женой Блока и стала с тревогой ждать…

… Скоро появился Александр Блок и подал Катерине визу, билет на поезд до Парижа и деньги со словами:

— Бери и езжай, у меня больное сердце, быть может, это моя последняя благотворительность…

— Спасибо! — радостно воскликнула Катерина и побежала на вокзал: по данным на билете её поезд отходил через час…

Было уже светло, Катерина купила простое и красивое платье нежно-розового цвета и бардовое пальто, в дамской комнате переоделась и расчесалась, села в вагон и со спокойным сердцем ехала в Париж, любуясь фотокарточкой царской семьи и столь дорогим для неё ключиком…

В Париже Катерина стала спрашивать прохожих( благо, Катерина знала французский язык):

— Где гостиница для русских эмигрантов?

— Через три квартала за углом… — ответил добрый мужчина.

Катерина нашла гостиницу и спросила на рецепшине:

— У вас останавливались Александр Прохорович Соломин и Агафья Ивановна Рублёва?

— А зачем вам, мадам, такая информация?

— Я — Екатерина Даниловна Соломина, жена Александра Прохоровича… — Ответила Катерина.

— А он рад будет вас видеть? Вы не в разводе? — спросила с недоверием француженка на рецепшине.

–Поверьте, очень рад! — ответила Катерина, и её проводили в номер, где остановились Агафья Ивановна и Александр…

Катерина зашла, поставила фотографию царской семьи в красный угол, прикрепила на цепочку с крестиком ключик Алексея и легла рядом со спящим мужем…

…Катерина улыбалась, счастье переполняло её…

Александр открыл глаза, замер от удивления, а потом обнял жену, нежно поцеловал, супруги расплакались от счастья…

— Милая моя, я восхищаюсь тобой: ты не только красивая леди, но и самая верная, самая сильная духовно женщина, которую я знал! Я люблю тебя и верил, что ты меня найдёшь, я горжусь такой женой!…

— Радость моя, всё позади, здесь мы будем жить, как до войны и революции… — ответила Катерина, уста мужа и жены снова соединились в сладком поцелуе…

Катерина и Александр напишут книгу о царской семье и станут жить на доход от неё и досматривать Агафью Ивановну, а Катерина родит сына, которого назовёт Алексеем в честь царевича…

Кутюрье для королевы

Пролог

… И снова здравствуйте, дорогие любимые мои читатели, я, ваш незабвенный автор, спешу вас приятно удивить новым литературным произведением, мы открываем занавес ещё одной новой увлекательной истории, события которой происходят в начале 17 века, времена изысканных дам и кавалеров, что сражались за честь своих возлюбленных на шпагах…

Только не думайте, дорогие любимые мои читатели, что я представлю вам очередной простой и приятно-эфирный, как французские духи, костюмный роман. Эта история посвящена любви, очень сложному и многогранному чувству, где святая чистота часто переплетается с обычными вспышками страсти, невидимые тонкости взаимоотношений, которые и делают в итоге брачный семейный союз крепким…

А, в прочем, история эта будет не только о любви, хотя в ней будут даже несколько влюблённых пар и настоящий любовный треугольник, нет, она не только о любви. Эта история о чести, нравственности, падениях и раскаянии, простых для многих людей ошибок и побед, о том, что трудная жизнь взрослого молодого человека всегда начинается из-за жестокости его родителей, истоки проблем человека идут из его детства, взросления. Конечно, эта история о самых главных словах, что ищет в своей жизни каждый человек: любовь и счастье.

Главная героиня моей истории, юная красавица Ульрика, хоть и была королевой, как вы догадались из названия, но всегда мечтала о противоположном: выйти замуж за простого, но любимого человека. Жить не дворцовыми интригами и шикарными балами, а радоваться самым простым и важным в жизни вещам, спокойной обычной жизни доброй жены и ласковой мамы. Она не собиралась устраивать гонку за деньгами, титулами, нет. Она хотела просто быть законной женой своего любимого человека.

Но только выбор её тяжёлой женской доли сделали за неё, девушке лишь оставалось подстраиваться, тихо оплакивать свои мечты и терпеть, сначала деспотичного отца, потом равнодушного холодного к своей молодой жене нелюбимого пожилого мужа-короля, когда вдруг в её жизни появился французский величайший кутюрье Франсуа. А вместе с галантным и весёлым Франсуа появилась, и надежда порвать этот бесконечный круг слёз и воплотить свои простые мечты в жизнь. Но есть ли хоть один шанс у Ульрики в такой ситуации? Ведь её мнения так никто и не спрашивает, и, кажется, что её надежда освободиться от нелюбимого мужа и ненавистной для неё короны и вступить в брак с Франсуа, совершенно безнадёжна…

Так изменит кутюрье Франсуа что-то в жизни Ульрики или нет? Давайте уже окунёмся, дорогие мои читали, в сами историю…

Глава « Ульрика Беккер, дочь торговца Ханса»

… И так, мы с вами сейчас в Германии начала 17 века в богатом доме состоятельного торговца порохом и лучшими видами ружей и мушкетов Ханса Беккера и его семьи. По-сути, надо сказать, что вся скоромная жизнь домочадцев Ханса стоилась только так, как считал нужным он. Рыжий лис Ханс (такое прозвище получил крепкий здоровый полный, несмотря на солидные пятьдесят лет, мужчина из-за рыжих кучерявых волос, бравых рыжих усов и конопушек на щеках, а так же за нечестность в торговых делах и ненасытную жадность к деньгам от порядочных мещан-торговцев) обожал деньги. И при этом считал, что его семья, за он их обеспечил деньгами, должна всячески оказывать ему почёт и всячески угождать ему.

Жена Ханса, Марта Беккер, скромная, простая, робкая женщина приятной внешности: светлая, как фарфор, кожа, маленькие голубые глазки и блондинистые с первой сединой волосами в пучке, за долгую супружескую жизнь с Хансом уже привыкла к такому отношению и без лишних слов выполняла прихоти мужа.

Каждый вечер Марта, собрав светлые с сединой волосы в пучок и надев фартук на старенькое поношенное простенькое голубенькое, под цвет её глаз, платье, накрывала мужу стол с пышным вкусным его любимым ужином. На столе были и ситные хлеба, и голландский сыр, и любимое Хансом немецкое пиво, и жареный поросёнок, и рыба с картошкой. Она торопилась, чтобы точно успеть к приходу мужа. Тут деревянные резные двери резко скрипели и заходил сам тучный усатый веснущатый Ханс, сбрасывал со своей рыжей причёски старую шляпу с пером, отряхивал от дорожной грязи свой бархатный наряд и садился ужинать всем, чем постаралась угодить Марта, и пить пиво с усмешкой посматривая на своих детей, двух дочерей, что родила ему Марта, Герду и Ульрику.

Герда Беккер была младшей из двух сестёр, нескладной худенькой высокой девочкой-отроковицей с длинными ручками и ножками недавно исполнилось пятнадцать лет, и в таком возрасте она и впрямь была забавна: рыжие косички с тёмно-зелёными лентами, слегка вздёрнутый веснущатый носик, большие голубе глаза, простенькое заштопанное платье хвойного цвета с фартуком. Она, конечно была уже не маленькая девочка, многое понимала и изо всех сил старалась помогать матери с хозяйством, но ещё полностью зависела от отца, и, так как у неё далеко не всегда получалось всё сделать правильно и угодить Хансу, отца она боялась до дрожи, и принимала безропотно его поведение.

Тем более, причина у неё на то была на то веская: отец очень рано, в десять лет запретил дочерям играть в куклы и любые другие игрушки, и велел Марте нагружать их работой по дому, чтобы те были покорными дочерьми и хорошим хозяйками. А за любую провинность жестоко наказывал дочерей, особенно безответную Герду: порол розгами, ставил на гречку, оставлял без ужина, ложиться спать голодной…

… Старшая же дочь разбогатевших на нечестной торговле мещан Ханса и Марты, восемнадцатилетняя красавица Ульрика Беккер, была истинной красавицей невероятной, сказочной красоты. Домашнее простенькое заношенное зашитое платье цвета кофе с молоком и опрятный фартушек подчёркивали её стройную красивую женственную фигуру, а кожа лица Ульрики была настолько аристократично белой, что в сочетании с голубыми глазами, пепельными блондинисто-жемчужными длинными волосами создавало невероятное впечатление. И, конечно, Рыжий лис Ханс, видя такую красоту Ульрики, мечтал её выдать замуж очень выгодно, за богатого родовитого дворянина с громким титулом, который бы не только не посмотрел на скоромное придание девушки, а ещё бы и Хансу дорого заплатил, чтобы тот отдал за него Ульрику…

Но вот только Ульрика нравом пошла явно не в мать, совершенно была характером не похожа на робкую Герду, у юной красавицы был просто железный характер, она одна из них троих обладала самоуважением, достоинством при общении с отцом, часто проявляла отвагу смелость резко отвечать отцу или отказаться в чём-то уступить ему. Конечно, за это он частенько сильно сёк розгами старшую дочь, но та всё равно героически терпела боль и оставалась при своей манере общение с осанкой истинной королевы. И себя могла иногда защитить от отца, и Герду, бывало, спасала от розг или стояния на гречке.

Ульрика была очень добросовестной помощницей матери в домашнем хозяйстве, и, хотя и знала о мечтах отца выдать её замуж по расчёту, всё равно, не смирялась с этим.

Каждый вечер, а она специально переделывала все свои обязанности пораньше, чтобы у неё было вечером свободное время, девушка долго в полной тишине лежала калачиком в своей кровати с кружевным балдахином или сидела у камина и мечтала. Мечтала, что когда-то взаимно полюбит доброго ласково честного молодого человека, обвенчается с ним и навсегда забудет об унижениях отца, просто откажется от него, выскажет ему свою обиду в лицо, и будет жить счастливо с мужем, который будет её любить и уважать, говорить красивые, как в её любимых книгах, комплименты, и дарить цветы. А она будет хорошей хозяйкой и женой и ласковой мамой их деток. И у них обязательно будут счастливые, красивые и талантливые дети…

… Так и в тот вечер Ханс ужинал жареным поросёнком, выпивая пива, Марта прислуживала ему, Ульрика, спрятав свои длинные пепельные блондинисто-жемчужные волосы под терракотовую косынку и закрыв голубые глаза, мечтала, убежав в свои фантазии, а Герду мама с большой корзиной отправила на рынок купить яблок, картошки, хлеба и молока. А рыжеволосая смешная девчушка увидела лавку с разными сладостями: и яблоками в карамели, и сахаром, и изюмом и орехами в шоколадной глазури, и зефиром, и мороженым. Конечно, голубые глазки Герды засияли, она не выдержала, купила себе и сахара, и мороженого, и зефира с орехами в глазури, с удовольствием съела и истратила почти все деньги, и смогла купить из наказанного только хлеба немного, да молока.

Поэтому шла Герда сейчас домой, дорожа от страха, побледнев так, что веснушки были ещё заметнее, а рыжие растрепавшиеся волосы падали на испуганное, как у ребёнка, личико.

Ханс поправил мощной рукой свои рыжие пышные усы и с порога гаркнул дочери:

— Герда, дочь, ты выполнила наказ матери?

Герда задрожала ещё сильнее, так что кувшин с молоком застучал, из голубых испуганных глазок потекли слёзы и отроковица с трудом, запинаясь, призналась:

— Папа, ты только не слишком сердись, пожалуйста, но там породавали всякие сладости, и мороженое, и сахар, и зефир, мне невтерпёж захотелось, ведь ты никогда не даёшь лишней монетки, и я купила себе, и вот, из то, что мама сказала, я смогла после этого купить только хлеба и молока…

После этого Герда поставила на стол с вышитой золотой ниткой скатертью кувшин с молоком и корзину с хлебом…

Щекастое покрытое веснушками лицо Ханса побагровело, он резко встал из-за стола, хватился за розги, что у него всегда, на всякий случай, для обеих дочерей, были в ведре и закричал:

— Ты, бессовестная транжира родительских денег!!! Ещё она не сердиться после это просит!!! Да тебя нужно так сейчас выпороть сильно, чтобы кричала от боли, чтобы не повадно было на безделицы деньги родительские тратить!!! Снимай платье, ложись на скамейку!!!

— Папа, умоляю, не надо, прости, я больше так не сделаю… — плача, просила Герда, но, зная, что отец никогда не прислушивается к таким просьбам, стала снимать платье.

Тут Ульрика не выдержала, с неистовым ястребиным взором, полным гнева в голубых глазах быстро соскочила, уронив с головы терракотовую косынку и с растрепавшимися длинными пепельными блондинисто-жемчужными волосами, подскочила к отцу и гневно крикнула:

— Отец, не смей так обижать Герду!!! Я тебе не позволю так жестоко поступить!!! Камень ты, а не человек, Бога не боишься, как язычники!!!

Ханс со всей силы дал свой мощной рукой пощёчину Ульрике, на белоснежной коже которой сразу остался след, потом розгами несколько раз, шесть-семь, ударил с оттяжкой Ульрику по изящным покатыми обнажённым белым плечикам с грубым криком:

— Ульрика, дочь!!! Это что за поведение?!! Как ты, бесстыдница, смеешь так говорить об отце!!! Вот тебе урок, а в следующий раз накажу намного больнее!!! Ты скоро выйдешь замуж за того знатного родовитого и богатого человека, за которого я тебе прикажу, и будешь слушаться мужа так же, как слушалась отца!!! Привыкай быть покорной!!! А завтра будешь работать весь день без отдыха, я тебе велю весь дом вычистить и конюшни, и уголь погрузить!!! Привыкай быть покорной!

Ульрика, молча, но с настоящей яростью во взгляде голубых очей отошла, мысленно ругая отца последними словами с ненавистью, но Герду в этот раз Ханс высек не сильно, всего десять ударов, девчонка-отроковица даже не кричала, только рыдала в три ручья и по-детски резко пищала…

… Ульрика же зажмурила голубые глаза, чтобы не заплакать от обиды, встрянула свои красивые длинные пепельные блондинисто-жемчужные волосы и убежала в свою комнату, где беззвучно совершенно обессилено, упала на деревянную кровать с кружевным пологом.

Ульрика лежала и неистовой горечью разочарования думала: «Когда же это кончится? Когда отец прекратит унижать меня, разговаривать только приказным тоном, видеть во мне только прислугу и выгодный товар?! Неужели только, когда отдаст замуж за избалованного богатого аристократа, который щедро заплатит ему за столь красивую жену?! Господи, накажи его за это!!! А я, вот, не хочу замуж по расчёту, вижу по-другому своё счастье, всю жизнь мечтала не о балах и парчовых платьях, а о том, чтобы мы с мужем всю жизнь любили и уважали друг друга! Чтобы он ценил меня, как человека, а не как красивую куклу, которая ещё к тому же хозяйка хорошая, чтобы я была покорна мужу, но не потому что меня заставляют, а потому что я чувствовала его любовь и заботу, и мне самой хотелось быть покорной…».

Тут к Ульрике тихо подошла, поправляя своё старенькое залатанное хвойное платьице и фартук и робко правив рыжие косички под чепцом, прокашлявшись, промолвила с искренностью в голубых глазах:

— Хм, Ульрика, сестрёнка, я… хотела сказать тебе спасибо за то, что заступилась за меня, для меня была очень важна твоя сестринская поддержка…

Ульрика, не отрываясь от подушки, тихо простонала в ответ:

— Герда, сестричка, не благодари, я не могла сейчас поступить по-другому, я, вообще обижена на отца, накажи его Господь!

— Но что тебе обижаться, Ульрика? Скоро он найдёт тебе очень выгодную партию, и ты заживёшь с богатым и знатным мужем, быть может, герцогом или графом, бароном, а. может, и лордом не хуже королев и принцесс. Тем более ты не такая, как я, я-то простоя неуклюжая девчонка с веснушками, которая только и умеет, что суп сварить да метлой или шваброй поработать, а ты и бальные танцы знаешь, и этикет, и читать, и писать умеешь. Отец тебя даже иногда берёт на балы, чтобы найти достойного жениха… — удивлённо изрекла Герда.

Ульрика, бледная от усталости, как поганка, с красными следами побоев на красивых покатых плечах и красным следом от пощёчины на лице с негодованием во взгляде голубых глаз ответила:

— Герда, сестрёнка, ты издеваешься сейчас?! Да он позаботился о том, чтобы я знала всё необходимое знатной даме, раз решил получить за меня от своего будущего зятя крупную сумму золотых и ларчик со всякими драгоценностями, просто, значит, продать!!! А я не хочу чувствовать себя бесправной игрушкой, которую предали из рук одного жадного самовлюблённого скряги и нарцисса в руки другого, точно такого же скупца и влюблённого до самолюбования в себя эгоиста. Я всегда мечтала об абсолютно иной жизни и совершенно другом муже. Пусть он был бы не знатен и не богат, простой работящий человек, зато уважал и любил меня, в нашем простеньком, но уютном доме было всем радостно, царила любовь, он ценил меня, как личность, а я — его, и у нас в таком безмятежном браке родились здоровые красивые талантливые детки. А мы бы с мужем заботились о них и помогли бы развить их способности…

Герда робко помяла в ручке рыжую косичку и протянула:

— Да, ты мне не раз рассказывала о своих мечтах, но подумай сама, насколько возможно воплотить их в жизнь? Ты же сама рассказывала, что читала книгу о жизни рабыни в древнем Риме, и тебя поразило то, что во все времена, хоть в древности, хоть сейчас, женщина была во власти мужчины, мужчина всегда распоряжался сначала жизнью дочери, потом, когда она выходила замуж, её жизнь так же зависела от мужа. По-моему, ты сама прекрасно понимаешь, что отец тебе не даст ни одного шанса на то идеальное счастье, верить в сказки — наивно, даже я, девчонка, понимаю это…

Ульрика, молча, отвернулась, но подумала: «Ну, и пусть наивно! А я всё равно буду верить! Иногда мечты сбываются, когда слишком сильно хочешь того…».

Глава « Её величество Ульрика Ротенбургская или выйти замуж за короля…»

… Оказалось, Рыжий лис Ханс не забыл своей обиды на дочь, и всю следующую неделю не только не разрешал ей уделить время отдыху, тем более уж вечером окунуться в чудесный мир фантазий и мечт, а усиленно с раннего утра и до поздней ночи гонял, как чернавку.

Ульрика и готовила для него шикарные ужины с жаренными поросятами и копчёной рыбой с картошкой и пивом, бегала на рынок, вычистила в большом доме Беккеров до блеска каждый уголок, хотя Ханс всё равно нашёл какое-то пятно на бархатной шторке и дал девушке своей тяжёлой рукой сильную затрещину. Потом Ульрика ещё чистила конюшню, подметала двор, а так же, когда Ханс купил для огня в камине уголь на рынке, он приказал разгрузить покупку старшей дочери, от чего Ульрика ещё и сажей испачкалась.

А потом же сама стирала своё платье от сажи, потому что отец грубо сделал ей замечание за внешний вид, и велел привести себя и одежду в порядок и не забывать читать книги об этикете и манерах, а потом докладывать о прочитанном.

Ульрика делала это всё сквозь зубы, еле сдерживая слёзы…

Потом прошли ещё две недели, Ханс уже успокоился и с самолюбованием поправляя своей здоровой рукой пышные рыжие усы и перо на шляпе, говорил:

— Ха! Как славно! Выгодно ж я отдам Ульрику замуж, за такую-то невесту я имею право требовать богатый выкуп! Быть может, отдам её за борона или маркиза, а лучше за графа или герцога, а, может, повезёт на лорда!

Марта прислуживала мужу у стола, опустив робко взгляд голубых глаз в пол, Герда мыла посуду, а Ульрика занималась стиркой в этот момент…

… Тут раздался громкий стук в большие резные дубовые двери, и удивлённый Ханс решил открыть сам…

… На пороге стояло пять молодых кавалеров в парчовых нарядах, напоминавших внизу две тыквы, чулках белоснежного цвета, дорогих кожаных башмаках, бархатных плащах и беретах с перьями. В руках трое из них, что были моложе, держали по большому, и, было сразу видно, тяжёлому сундуку.

Ханс же от удивления распушил рыжие усы, выпятил вперёд толстый живот, и спросил:

— Господа, а вы, вообще, кто?! Я вас не знаю и в свой дом не звал…

Самый бойкий молодой человек в малиновом берете с пышным пером и большим кружевным беленьким воротником на парчовом наряде пафосным оном промолвил:

— Достопочтенный глубокоуважаемый Ханс Беккер, мы — знатные послы нашего славного великого короля Германии его Величества Хлодвика-Карла Ротенбургского, которые пришли сообщить вам, что наш достославный почтеннейший король Хлодвик-Карл просит руки вашей дочери, прекрасной Ульрики Беккер…

… Ульрика, как только услышала эти слова, в ужасе бросила стирку, руки у неё покрылись ледяными мурашками, она испуганно подвязала свои красивые длинные пепельные блондинисто-жемчужные волосы красивым пологом цвета морской волны и встала робко в стороне, холодея от ужаса, чтобы выслушать всё до конца и понять свою дальнейшую судьбу.

А неугомонных молодой вельможа в малиновом берете продолжал речь:

–… Как вы, наверное, слышали, в королевской семье три года назад случилось горе, скончалась всеми уважаемая и любимая супруга славного Хлодвика-Карла и мать наследницы престола, её высочества кронпринцессы Фредерики-Берты Ротенбургской, её величество королева Августа-Генриетта Ротенбургская. И три года Его величество держал вместе с дочерью траур, но недавно, несмотря на солидные года, Его величество Хлодвик-Карл принял решение, что для поднятия жизненных сил после потери и доброй славы своей страны, он должен выбрать себе новую супругу и королеву Германии. Он хотел выбрать неродовитую, но благовоспитанную добродетельную и красивую девушку в жёны и на последнем балу, что давал во дворце три месяца назад, его впечатлила ваша дочь, прекрасная юная изящная в манерах, столь грациозная умелая и лёгкая в танцах Ульрика Беккер. Он хочет обвенчаться с ней и дать, как своей законной жене титул королевы. А в доказательства правдивости своих слов, его величество прислал вам, уважаемый Ханс, подарки…

…После этого молодой вельможа дал другим знак рукой, и три юноши поставили перед Хансом те большие и тяжёлые сундуки, открыли их…

В сундуках сразу засверкали золотые монеты, другие крупные деньги, бриллиантовые украшения, серебряная посуда и другие различные изделия из сапфиров, изумрудов и рубинов.

Ульрика совсем побелела, закрыла глаза и схватилась за голову с ужасом на нежном, чуточку позеленевшем личике, её страшила до головокружения мысли о той жизни, что сейчас начнётся: « Да, конечно, я помню тот весёлый бал три месяца назад, помню и седого сморщенного морщинистого хмурого короля Хлодвика-Карла, старого грубияна и молчуна шестидесяти пяти лет, он мне сразу не пришёлся по душе среди всех гостей, что приглашали меня танцевать. Помню и дочь его, мою ровесницу, кронпринцессу Фредерику-Берту, та ещё бойкая капризная девица. И, это, что значит?!! Я должна буду выйти замуж за эту старую перечницу Хлодвика-Карла, расстаться со всеми мечтами, никогда не буду иметь своих детей, не познаю любовь, а лишь буду терпеть этого старого грубияна?!! Я должна буду соблюдать этот ужасный кошмарно нудный дворцовый этикет, будучи королевой, в страхе что-то сделать не так, и терпеть повиновение не только старцу-мужу королю, но и его капризной привередливой дочери, моей ровесницы?!! Какой кошмар!!!».

Ханс же просто, казалось, раздулся от гордости и с удовольствием стал перебирать в сундуках подаренные богатства…

— Если вы, уважаемый Ханс Беккер, благословляете свою дочь на брак с его величеством великим славным Хлодвиком-Карлом, то тогда дайте ей отцовское благословение, а мы пока приданное невесты погрузим в карету. Потом мы заберём Ульрику во дворец готовиться к венчанию и коронации… — слащаво вежливо изрёк молодой вельможа в кружевах и малиновом берете с пером.

Ульрика белая, как сметана, с ужасом на лице села на резной деревянный дубовый стул и стала смачивать бледное личико мокрой тряпочкой, что случайно оказалась рядом, чтобы не потерять сознание…

Герда же в стареньком большом чепчике поверх рыжих косичек подбежала к Ульрике и весело спросила с сиянием в голубых глазках:

— Ульрика, сестрёнка, а ты что застыла? От счастья что ли? Давай, одевай то белое пышное платье в цветах, что тебе сшили на тогда на бал и езжай к жениху за счастьем! Ты же будешь настоящая королева, это же такое везение!!!

Ульрика соскочила со стула и со слезами на бледном лице вскрикнула:

— Герда! Ты с ума сошла?!! Какое счастье?!! Ты знаешь, сколько его величеству Хлодвику-Карлу лет? Шестьдесят пять!!! А мне восемнадцать только!!! Это значит, что я буду во дворце, как в каком-то странно роскошном монастыре: ни любви от мужа, ни ребёнка я не смогу родить!!! Совершенно безрадостная перспектива, остаться бездетной, хотя я — здоровая девушка, и, если бы мой муж не был так стар, я бы могла родить здоровых умных деток! А быть королевой я совершенно не хочу: это титаническая ответственность за свою страну!!! Ты представляешь, сколько всего должна уметь и знать королева?!! Она должна и политике, экономике разбираться, чтобы помогать мужу, и весь этот нудный жуткий дворцовый этикет соблюдать и знать на зубок, и всем изяществом и вкусом блистать на всех приёмах и балах!!! Я точно не справлюсь! А ещё у него от прошлого брака взрослая дочь, моя ровесница, очень придирчивая высокомерная капризная девица!!! Мне, кроме мужа, придётся и под неё подстраиваться!!! Чему тут радоваться?!!

Герда смущённо отвела в сторону взгляд голубых глазок и взялась маленькой ручкой за щёчку с рыжими веснушками, думая, что ответить, но она не успела что-то сказать, так как тут гаркнул Ханс:

— Ульрика, дочь моя, иди в свою комнату, переоденься красиво, в парадное платье бальное и выходи ко мне, я благословлю тебя на брак с его величеством! И не смей прекословить мне, потому что я не знаю, что я тебе устою, если я из-за тебя такие деньги упущу!

Ульрика тяжело вздохнула, закусила губку, чтобы не заплакать от разочарования, ушла в свою комнату, долго приводила свой внешний вид и вышла настоящей королевой с роскошными крупными кудрями из длинных пепельных блондинисто-жемчужных волос, украшенных ирисами и астрами, в пышном бежевом платье с такими же цветами на лифе и объёмными рукавами. Образ дополнили бархатные туфельки, веер и бусы…

Ульрика с гордой осанкой присела в реверансе перед отцом, а довольный Ханс благословил дочь, самодовольно поправляя рыжие пышные усы и хлопая себя по толстому животу.

После этого Ульрика ещё раз с разочарованием и обидой в голубых влажных от слёз глаз посмотрела на отчий дом и села в карету…

… Её переполняло столько разных эмоций и мыслей, так было страшно, что девушка не смогла за всю дорогу проронить ни словечка…

Во дворце, украшенным мрамором, шёлком, золотыми подсвечниками и дорогими изысканными гобеленами и картинами её встретил сам жених, король Хлодвик-Карл. Суровый сгорбленный хмурый морщинистый, с седой бородой и редкими серыми волосами пожилой мужчина шестидесяти пяти лет был одет богато, как истинный король: парчовые дорогие с золотой вышивкой одежды дополнялись бархатным зелёным беретом с красивым пером, бриллиантовыми перстнями на скрюченных пальцах и меховым плащом.

Ульрика сделала реверанс, но Хлодвик-Карл миролюбиво, по-старчески, изрёк:

— Милая Ульрика, моя невеста, не стоит тебе оказывать мне знаки уважения, как королю, потому что, когда мы обвенчаемся, ты тоже будешь королевой. Ты, наверное, устала с дороги, слуги сейчас покажут тебе твои покои, и твой королевский будуар, ты отдохнёшь после целого дня дороги, а завтра утром будь, пожалуйста, готова идти в собор венчаться и сразу же короноваться, как королева, а потом знакомиться с моей дочерью и со всеми главными придворными. Слуги уже приготовили тебе красивое парчовое платье, которое по традиции положено одевать всем королевам Германии в день свадьбы и коронации…

Ульрика почувствовала по голосу что, хоть её муж-король стар и строг, как и положено королю, но совершенно не злой человек, выпрямилась и вежливо ответила:

— Что ж, я тогда лягу сейчас уже спать, чтобы завтра ни в чём не подвести вас в такой важный день…

… Тут слуги провели Ульрику в шикарный обитый тонким нежно-сиреневым шёлком обставленный дорогой мебелью из красного дерева, украшенный изысканными подсвечниками и красивым гобеленом будуар. Девушка тут же переоделась в ночную рубашку, что она брала с собой в маленьком сундучке с кое-каким необходимым скарбом из дома, упала на большую мягкую кровать, задёрнула тёмно-синий бархатный балдахин и крепко уснула…

… А рано утром музыкант разбудил девушку игрой на скрипке, и начались приготовления к венчанию и коронации, многочисленные служанки помогали Ульрике облачиться в невероятно пышное парчовое платье с длинным шлейфом и усыпанное драгоценными камнями, бриллиантовое колье, бальные туфельки.

Цирюльник же завил длинные пепельные блондинисто-жемчужные волосы Ульрики и собрал вверху изящной золотой сеточкой.

Ульрика слов терпела все эти действия, потому что одновременно была и огорчена, ужасно напугана, и одновременно заинтригована предстоящим интересным событием.

Сначала в церкви Святой Отец долго вёл торжественную венчальную службу, потом объявил Хлодвика-Карла и Ульрику мужем и женой…

… В это момент Ульрика с мужем в первый и в последний раз поцеловались, и Ульрика почувствовала на душе болезненный ожог разочарования: муж лишь коснулся без всяких эмоций своими сморщенными от возраста губами её губ, и всё. Никакой любви, радости, без тени всякой эмоции, будто он не красавицу-невесту целовал, а куклу фарфоровую. Ульрика с большой досадой поняла, что она — просто красивая игрушка в его руках, что он её не любит, как жену.

… Потом Святой отец продолжил торжественную службу, только теперь коронационную, Ульрика становилась из той милой девушки-мещанки королевой, её величеством Ульрикой Ротенбургской, а в конце службы на неё воздвигли небольшую золотую, сияющую из-за сета свеч, корону…

… Потом начался богатый пышный званый обед, где присутствовали все придворные, высшая знать, иностранные послы, и дочь Хлодвика-Карла, кронпринцесса её высочество Фредерика-Берта Ротенбургская.

… Фредерика-Берта, девица восемнадцати лет с грубоватыми чертами лица, брюзгливым высокомерным выражением на лице, которое обрамляла сложная прическа из тёмно-русых волос и большие жемчужные серьги, встала впереди своих фрейлин в вишнёвом вышитом золотом платье и рубиновым колье и жеманно протянула:

— Да уж, папенька, выбрал же ты себе невесту! Красивая на лицо, но такая примитивная, сразу видно бывшую чернавку, не то, что моя маменька любимая Августа-Генриетта была, истинная королева!

Все фрейлины засмеялись, в отличие от придворных кавалеров и вельмож, которые сейчас, хоть и смолчали, но были покорены красотой и величественностью новой молодой королевы, и имели противоположное мнению высокомерной принцессы Фредерики-Берты рассуждение…

Старый морщинистых король Хлодвик-Карл нахмурился и прошамкал:

— Берта, дочь моя любимая, я прошу тебя не позволять себе таких некрасивых слов в адрес её величества королевы Ульрики Ротенбургской, и оказывать ей соответствующий почёт, хотя понимаю, что ни мне, ни тебе нашу ненаглядную милую Августу-Генриетту не заменит никто…

Ульрика, смущённая, расстроенная после этого инцидента окончательно, скучая, еле-еле досидела до конца приёма, для приличия приняла поклоны от вельмож и послов, чуть-чуть посмеялась над шутом, да съела от скуки, аппетита из-за плохого настроения не было совсем, кусочек деликатеса из солёной красной рыбы и маленький кусочек тортика…

… Когда за полночь король-муж Ульрики пожал ей спокойной ночи, а слуги проводили её в её спальню — королевский будуар и помогли переодеться в ночную сорочку, девушка со слезами уткнулась в подушку, взъерошив длинные пепельные блондинисто-жемчужные волосы с мыслью: «Ну, я так и знала, что никакой любви, никакого счастья меня тут не ждёт, никто меня не любит, я сейчас одинока, муж даже не попытался провести первую брачную ночь, потому что он явно дал понять, что равнодушен ко мне. А эта придворная жизнь королевы со множеством обязанностей ужасна, да и Фредерика-Берта — невыносимо заносчивая девица…».

Глава « Великий кутюрье к услугам королевы…»

… Так вяло, и скучно утекли два месяца после свадьбы. Ульрика в парчовых пышных платьях с жерновами и короной походила на красивую фарфоровую куколку и чувствовала себя, как в настоящей золотой клетке. Чувство одиночества не покидало девушку, её муж Хлодвик-Карл ни разу за два месяца не пришёл в будуар своей жены, ни разу не обнял, не сказал ласково слова, не говоря уж о том, что совсем не озабочивался супружеским долгом, их общение кончалось взаимной вежливостью короля и королевы на приёмах.

Зато старых седой Хлодвик-Карл любил вечером, когда сделаны все государственные дела, которые он решал только сам, полностью отстранив от них Ульрику, сидеть долго в мягком кресле и любоваться свадебным портретом своей первой жены, королевы Августы-Генриетты и себя в юности. Ульрику эта привычка мужа доводила до белого каления, она плакала у себя в спальне, закрыв плотно тяжёлый бархатный тёмно-синий балдахин, и причитала:

— Если ты, старый бородатый козёл, так сильно любил свою первую жену, то почему, овдовев под старость лет, решил жениться на мне? Старческий маразм что ли рановато начался?!!

С надменной принцессой Фредерикой-Бертой у Ульрики вообще не складывались отношения, если капризная высокомерная принцесса и общалась с мачехой-ровесницей, то только, чтобы как-то уколоть, унизить Ульрику, что усугубляло скорбь Ульрики.

Хотя того, что девушка боялась больше всего, не справиться достойно с обязанностями королевы, не случилось. До политики её никто не допустил, а сложный нудный дворцовый этикет приёмов и балов Ульрика выучила за первую неделю.

Тяжелее всего Ульрике было смириться с мыслью, что она никогда не станет мамой, никогда не родит никакое дитя, не почувствует себя полноценной женщиной, оставившей миру прекрасных наследников. Никогда не выполнит так значимого для неё женского предназначения…

Эти мысли тяготили её целым булыжником на душе, но Ульрика отвлекалась от них, когда приглашала в гости сестрёнку Герду, ни с отцом, ни с матерью Ульрика не общалась принципиально, в обиде за такую женскую долю. А с весёлой рыжеволосой худенькой Гердой с ясными голубыми глазками и веснушками на личике Ульрика очень даже приятно общалась, свою младшую сестру девушка любила по-прежнему сильно, и вдвоём им всегда находилось, о чём поговорить, помечтать, что рассказать…

В пятнадцать лет по-детски нескладная Герда из-за трудной жизни была сообразительна не по годам.

… Всё изменилось в один день. Тем скучным вялым утром король Хлодвик-Карл Ротенбургский неожиданно позвал к себе в кабинет свою благоверную. Ульрика, конечно, сильно поразилась этому, но пришла. А старый морщинистый король с седой бородой реденькими серыми волосами прошамкал:

— Дорогая, ты теперь королева Германии славной Ротенбургской династии, тебе нужно выглядеть подобающе, с королевской роскошью, а у тебя бедный выбор нарядов, и я подумал, где бы взять самого лучшего портного, чтобы сшил тебе действительно красивые достойные тебя одеяния. И, пообщавшись в свете, я остановил выбор на величайшем французском кутюрье, которого зовут Франсуа Жаккар. Все, кто общался с этим молодым человеком, приходили от его работ в полный восторг, по всей Европе о нём говорят не иначе, как о великом кутюрье. Все богатые знатные дамы, графини, герцогини, леди записываются к нему в очередь за несколько месяцев, и стремятся записать и своих дочерей, так восхищаются его работой, говорят, что он создаёт не просто платья, а целые произведения швейного искусства. Очень часто он обшивает разных королев, принцесс, так от его нарядов остались в восторге французская королева и любимая фаворитка короля Франции, испанская королева и её три дочери. И я решил пригласить его к нам, пусть сошьёт достойный королевы гардероб для тебя, и мой доченьке красивых платьев нашьёт. Правда, молодой кутюрье сразу предупреждает, что из-за болезни глаз, которая сделала его подслеповатым, он не может снять мерки, как обычно, измерительной лентой, а делает это очень пикантным способом, руками, прикасаясь к даме в нужных для снятия мерок местах, запоминает размеры. Если ты не против, завтра в одиннадцать утра он придёт сначала к тебе, а потом к моей милой доченьке Берте…

Ульрика от изумления расширила голубые глаза с декоративные блюдца, приоткрыла нежные уста, не заметив, что от наклона к столу мужа несколько крупных завитых локонов её длинных красивых пепельных блондинисто-жемчужных волос выпали из высокой причёски на бледноватое нежное личико. Она была в полном недоумении, очень заинтригована таким странным талантом, поэтому какое-то время молчала, а потом промолвила:

— Что ж, хорошо, пусть завтра Франсуа Жаккар приходит, только он говорил тебе и Фредерике-Берте, как даме нужно подготовиться к такой своеобразной примерке?

— Он сказал, что дама должна одеть такую скромную домашнюю одежду и панталоны без корсета, чтобы не стесняться на примерке, но чтобы он правильно снял мерки. Например, в ночную рубашку из плотной ткани, не просвечивающийся, и такие же плотные панталоны… — прошамкал старчески седой король Хлодвик-Карл.

Заинтригованная Ульрика с осанкой истинной королевы поправила свою сложную причёску из пепельных блондинисто-жемчужных волос и, кокетливо опусти взгляд голубых глаз в пол, ответила:

— Что ж, я буду готова к снятию мерок, надеюсь, его слава великого кутюрье не напрасна и он создаст для меня шедевры…

… Тем временем в своей съёмной комнате обживался тот самый великий кутюрье Франсуа Жаккар, обаятельный доброжелательный молодой галантный француз двадцати лет, обладавший, помимо таланта кутюрье и вежливого воспитания ещё и приятной внешностью. Он мог бы очаровать кого угодно большими ясными табачного цвета глазами (правда, по всем неловким жестам и не очень выразительному взгляду было сразу заметно, что он немножко подслеповат) светлым лицом и пышными длинными, чуть ниже плечей, каштановыми кудрями.

А помогал ему в этой непростой для Франсуа задачи его подмастерье, весёлый шустрый бойкий не по годам шестнадцатилетний Кит. Когда-то Кит был маленьким бездомным сиротой, который попал в подмастерье к гончару, сильному и жестокому человеку, сбежал, чтобы не терпеть постоянные побои и чуть не погиб на улице от голода, но Франсуа, когда увидел случайно сиротку, уговорил своих родителей забрать Кита в их дом, там Кита и приютили, и накормили. Это случилось ровно восемь лет назад. И Франсуа позаботился о Ките, который в первое время был так запуган, что ночью просыпался в слезах, и так истощён, что забота о его питании и здоровье отнимала много сил, несмотря на то, что сам был тогда мальчишкой, со всей самоотверженностью старшего брата. Никогда Франсуа и его родители не жалел на Кита ни сил, ни времени, чтобы подарить сиротке ощущение семьи…

… Теперь родителей Франсуа давно не было в живых, зато у молодого кутюрье сейчас был в виде Кита настоящий брат, самый лучший преданный надёжный друг и очень ловкий умелый подмастерье, и забавный балагур.

— Кит, дружище, сегодня мы ложимся спать пораньше, потому что завтра нам нельзя опоздать во дворец, я буду брать первые мерки у её величества Ульрики Ротенбургской и её высочества Фредерики-Берты Ротенбургской. Ты, надеюсь, собрал в сундучок всё необходимое для первых эскизов платьев? — протянул привычным мягким голосом Франсуа, с грустью в светлых табачных глазах ощупывая свою деревянную кровать.

— Конечно, Франсуа, я мышей ловлю, свою работу знаю, можешь на меня рассчитывать, я ж тебе как бы за брата младшего… — закатив с озорством на светлом личике зелёные, как и его красивый берет с пером, глаза, а потом заметил неловкость и сказал — Эй, Франсуа, мне показалось, что у тебя небольшая проблемка. Тебе с твоим слабым зрением тяжело ориентироваться в незнакомом месте. Может, я помогу тебе лечь, чтобы ты не полетел с грохотом с этой кровати?

Франсуа забавно смутился и ответил:

— Кит, братик, спасибо, у меня действительно есть такая проблема. Мне бы помочь рукой зацепиться за тот край кровати, чтобы я понял, какой она ширины и не упал…

Кит по-доброму озорно похихикал и поставил руку Франсуа на тот край кровати со словами:

— Спокойной ночи, Франсуа, можешь не благодарить, я ж не чужой…

… На следующее утро к одиннадцати часам Ульрика у себя в будуаре за изысканной вышитой золотой ниткой перегородкой переоделась в скромную с длинным рукавом и кружевами у шейки атласную ночную рубашку длинною в пол и атласные панталончики под ней, распустила свои длинные красивые вьющиеся пепельные жемчужные волосы и стала ждать…

Ждала девушка недолго, через десять минут слуга почтительно спросил:

— Ваше величество, прибыл французский известный кутюрье Франсуа Жаккар, которого вы ждали. Проводить его к вам?

Ульрика от растерянности только кивнула головой и промямлила:

— Эм,…да…, проводите…

По приказу слуги в будуар вошли сам Франсуа Жаккар и Кит. Оба, раз шли к королевской особе были нарядными, Франсуа нарядился в красивый нежно-сиреневый наряд с большим белоснежным кружевным воротником, синим бантом, пышными рукавами с белыми вставками и кружевами, а Кит был в опрятном наряде с белым большим воротником и в любимом зелёном, под цвет глаз, берете. Но, когда Ульрика посмотрела на гостей, то застыла, как замороженная, от восхищения, и не замечала ничего, кроме лица Франсуа.

… Её очень расположило к общению красота молодого человека, изысканность каштановых по плечи кудрей, обаяние светлого приветливого с тонкими чертами лица, очаровательная вежливая улыбка и большие красивые светло табачные изучающие доброжелательность глаза. Хотя она, конечно, сразу заметила, что он подслеповат на самом деле, не лжёт. Он ей казался образцом галантности и красоты…

А Франсуа галантно поклонился и изрёк:

— Моё почтение, ваше величество, позвольте представиться, кутюрье Франсуа Жаккар к вашим услугам, готов создать для ваш шедевры. Если ваше величество не против, можем приступить к снятию мерок…

Ульрика смотрела на него во все глаза и тихо ответила:

— Да, Франсуа Жаккар, начинайте, я готова…

… И тут Ульрика закрыла свои голубые глаза от странного ощущения прикосновений как будто бы давно знакомого ей человека, и откинула за спину свои длинные красивые пепельные жемчужные воздушные кудри. А руки Франсуа с ловкостью истинного мастера своего дела скользили лёгкими прикосновениями по ночной атласной рубашке то вдоль ножки и бёдер, то вокруг талии, потом вокруг груди, покатых нежных плеч, тонкой шеи, рук и запястья…

… Оцепенение Ульрики сменилось ещё большим удивлением, когда Франсуа так быстро кончил это дело и мягким спокойным голосом сказал своему подмастерье:

— Так, Кит, дружище, не считай ворон, раз работаешь подмастерьем, подай мне сначала лист бумаги карандаш для эскиза…

Кит, еле сдерживая бурный смех, с озорством в зелёных глазах поправил берет и быстро подал Франсуа лист бумаги и карандаш, а молодой кутюрье стал что-то чертить и быстро говорить:

— Так, у нас для шедевра несколько препятствий. Во-первых, у вас маленькая грудь, не женственная, ну это дело исправит качественный французский корсет и обилие кружев на лифе. Зато у вас очень красивые плечи, обязательно сделаем на платье вырез лодочкой, чтобы показать их красоту, и украсим кружевами. Так же для более величественного вида к пышной юбке сделаем длинный шлейф, а у шеи стоячий воротник с сапфирами, под цвет ваших голубых глаз. Ну, а последняя проблема состоит в том, что у вашей природной внешности летний тип, вы бледная, и вам нужно шить платье из дорогой однотонной ткани яркого цвета, я предлагаю атлас насыщенного аквамаринового цвета, я постараюсь управиться с этим платьем за неделю, если вам понравиться, буду думать о следующих работах…

Ульрика стояла с распахнутыми от удивления голубыми глазками с озадаченностью и ошеломленностью на нежном личике, а в голове у девушки крутилась одна мысль: «Как?! Как он по нескольким прикосновениям, по одному взгляду не только снял мерки, но и понял все достоинства и недостатки моей внешности?!».

Наконец, Ульрика набралась смелости, прокашлялась и спросила:

— Скажите, Франсуа, а как у вас это получилось?!!

Франсуа с милым обаятельным недоумением на ясном лице и в больших светло-табачных глазах улыбнулся и спросил в ответ:

— Что именно вас удивило, ваше величество?

Ульрика не выдержала и от восторга чуть вскрикнула:

— Но как что?! Вы сейчас сделали всего несколько прикосновений ко мне, и не просто сняли мерки, а всё поняли о моей внешности, все изъяны и достоинства! И при этом вы не записали снятых мерок, ни объёма талии, груди, ни рост, но сразу поняли, какое платье для меня будет идеальным, и сказали, что сошьёте столь сложную работу всего за неделю! Это что, такая безупречная тактильная память или какой-то другой секрет? И как вы, человек со слабым зрением создаёте эти шедевры и увидели, что, да, у меня действительно блёклые краски: бледное лицо, очень светлые пепельные блондинистые волосы, и так удачно подобрали ткань и цвет для платья?

— Ну, — обаятельно и галантно произнёс Франсуа, поправив свой большой белоснежный кружевной воротник — ваше величество, дело в том, что у меня есть проблемы со зрением с детства, это в меня врождённая особенность, и из-за этой подслеповатости я много в мире познавал тактильно, прикасаясь. И потом у меня действительно развилась такая сильная тактильная память, что мне даже не нужно записывать снятые мерки, я и так их прекрасно помню. Это и помогло мне стать великим кутюрье, ведь мне достаточно сделать при снятии мерок несколько прикосновений, чтобы понять о внешности дамы, для корой я буду шить платье, всё. Я не просто шью модное платье, я создаю наряд, который будет украшать именно эту мою заказчицу, будет идеальным для неё. И самое интересное, я подслеповат, но не слеп совсем, я вижу, но только очень нечётко, я вижу все цвета особенно ярко, а вот контуры, мелкие предметы, например цифры на измерительной ленте, у меня очень расплывчаты. Будто бы мой мир художник специально рисовал не чёткими графическими линиями, а взял акварель, широкую кисть и нарисовал всё, что я вижу быстрыми большими мазками, похожими на яркие нечёткие пятна. Поэтому я очень люблю утро и терпеть не могу вечер. Посудите сами, если днём я со всем справляюсь спокойно, как здоровый человек, то вечером в темноте в комнате я ничего не вижу и постоянно спотыкаюсь о все предметы мебели, набил уже хорошее количество шишек, и пару раз за жизнь расквашивал нос…

Ульрика не выдержала и засмеялась звонко-звонко, как колокольчик, она и не помнила, чтобы ей когда-то было так весело и смешно, и с милым смехом спросила:

— Ой, как это всё интересно! Какой у вас необычный дар настоящего кутюрье! А ещё я никогда и не думала, что можно любить и ценить утро! Интересно, а ваша супруга не ревнует вас к дамам, которых вы обшиваете?

Франсуа мило разрумянился, обаятельно улыбнулся, светло-табачные большие глаза молодого человека очаровательно заблестели, и он вежливым приятным голосом ответил:

— А я, ваше величество, ещё пока холостой, мне всего двадцать лет, что за возраст? Так, юность беззаботная ещё. Да и какая причина у моей жены была бы ревновать, если я просто выполняю свою работу кутюрье, мне за мои произведения деньги платят, и большие, у меня ни к одной заказчице не возникло никаких амурных неприличных помыслов. Да, и признаться вам честно, ваше величество, некоторые из них такие капризные требовательные и при этом пожилые некрасивые дамы, как например, я обшивал фаворитку французского короля, пока я ей угодил со всеми её требованиями, с меня семь потов сошло. Вот, пожалуй, если бы у меня была жена, она приревновала меня, наверное, только к вам, потому что столь красивой и величественной королевы я ещё не видел…

Ульрика трогательно смутилась, в голубых глазах застыли слёзы, девушка постаралась их сдержать, но у неё не получилось, настолько комплимент Франсуа затронул струны её души, и наболевшие слезинки потекли по бледному личику юной королевы.

Франсуа тут же галантно пошёл к Ульрике, подал батистовый платочек, поставил ей резной бархатный стул и заботливо, нежно спросил:

— Прошу простить меня ваше величество, если чем-то обидел, я ни в коем случае не хотел этого…

Ульрика сейчас сама не поняла почему, но доверчиво, будто бы доброму хорошему другу рассказала свои сокровенные тайны:

— Франсуа, не извиняйтесь, вы меня ничем не обидели, вы — обходительный вежливый человек, но у меня просо своя очень тяжёлая история. Я родилась не в королевской и не в дворянской знатной семье, мой отец был обыкновенный разбогатевший торговлей мещанин, очень грубый жестокий человек, от которого я за жизнь доброго слова не услышала. Он не умел говорить спокойно, он только приказывал, требовал отчёта, сделал из меня и моей младшей сестры настоящих чернавок и служанок. За любую оплошность он наказывал розгами, а помимо выполнения чёрной работы, требовал, чтобы мы изучали танцы, манеры, этикет, грамоту, чтобы выдать выгодно замуж, получить за таких невест деньги, просто продать. Он был очень жадный до денег человек. Так и получилось, стоило моему мужу, королю Хлодвику-Карлу, подарить ему несколько сундуков с золотом, он тут же отдал меня замуж за его величество. А между прочим, Хлодвику-Карлу уже шестьдесят пять лет, он совершенно равнодушный неласковый муж, который ни разу не сделал мне комплимента, для него я просто хорошенькая кукла, а он всё страдает по своей первой жене, старый сморчок. И мне горько представить, что я совсем одинока сейчас в этой дворцовой золотой клетке, и никогда не могу родить ребёнка, ведь сами подумайте, на что способен в любовном смысле столь пожилой муж? А я мечтала о совсем другой жизни, и мечты никогда не сбудутся, да ещё и его дочь, её высочество Фредерика-Берта Ротенбургская, своими высокомерными подколками добавляет боли. Вы — первый человек, с которым я приятно общалась, как с другом, поэтому я вам и рассказала свои беды…

Франсуа заботливо вытер слёзы Ульрики батистовым платочком с искренним сочувствием на красивом тонкими чертами светлом лице и в больших бездонных глазах бледно-табачного цвета изрёк:

— Что я могу сказать на это, ваше величество? Мне, правда, искренне по-человечески жалко вас, разрешите выразить вам сочувствие. Я не представляю, как, наверное, невероятно больно и обидно терпеть постоянные розги и грубость родителей, чувствовать себя чужим человеком в родной семье, а потом, будучи столь прекрасной дамой, терпеть унижения от мужа-старца и его взрослой дочери от первого брака. Просто я и предположить не мог, что такие семьи и судьбы бывают, я всю свою жизни видел дома противоположную ситуацию. Мои родители нежно любили друг друга до самой старости, и я был любимым окутанным заботой и лаской ребёнком, я с большой радостью наблюдал за нежностью родителей к друг другу и ко мне, и твёрдо знал, что в моей семье всё благополучно. Да, мы не роскошествовали, как знать, но были вполне обеспечены, и отец всегда учил меня, что деньги в жизни не самое главное, очень важно замечать простые радости и прелести жизни в каждом дне. Если мои рассказы вам нравятся, я продолжу, а если раздражают, то, наверное, лучше мне удалиться?

Ульрика с радостным блеском в больших голубых глазах откинула за спину свои длинные красивые пепельные блондинисто-жемчужные кудри и попросила:

— Нет-нет, прошу вас, продолжайте ваш рассказ о себе и о своём мудром отце, Франсуа, мне, правда, это подняло настроение, и я тоже хочу попытаться научиться замечать простые радости и прелести жизни в каждом дне….

Франсуа с милой улыбкой обаятельно поправил свои каштановые пышные по плечи кудри, подошёл к окну, которое было зашторено плотной парчовой тканью, и продолжил речь:

— Так, вот, ваше величество, когда я ребёнком расстраивался из-за своего слабого зрения, он научил меня одной чудесной привычке, чтобы я не переживал из-за этой проблемы, и эту привычку я соблюдаю и сейчас вместе с моим подмастерьем и лучшим другом Китом. Каждое утро я стою пораньше, с восходом солнца, широко раскрываю шоры, чтобы в комнату проник солнечный свет, улыбаюсь и благодарю Бога, что он дал мне ещё один новый день! Да, просто за то, что я живу! А потом я иду гулять хоть на полчаса, чтобы насладиться яркими красками утра. Во Франции, где я родился, в Провансе, красивая природа, я выходил любоваться сиренью и маковыми полями, смеялся, бегал. Это ощущение красоты природы так волшебно! А сейчас мы с Китом любим ранним утром пойти в город, по Парижу или в другом городе, если мы приехали на работу в другу страну, весело общаться, заглянуть на рынок, купить себе всякой приятной ерунды, виде изюма, мороженого и яблок. Уж, поверьте мне, ваше величество, без мороженого Кита не заставишь пойти на прогулку рано утром. И, конечно, желать всем прохожим и торговцам города доброго утра и радоваться, когда тебе не нагрубят в ответ, а тоже пожелают доброго утра. Вы когда-нибудь пробовали сделать что-то подобное?

Ульрика, в глубокой задумчивости накручивая пепельную прядь на тонкий пальчик, удивлённо произнесла:

— Нет, я и подумать не могла, что можно любоваться тем местом, где живёшь каждый день, что можно благодарить Бога просто только за то, что ты живёшь, что такая мелочь, как пожелание «доброе утро» может поднять настроение. Я никогда не слышала даже об этом, пожалуй, Франсуа, я задумаюсь над тем, чтобы перенять у вас такую жизненную позицию. Быть может, после этого мне станет действительно чуточку легче…

Ульрика и Франсуа очаровательно улыбнулись друг другу, и молодой кутюрье закончил разговор:

— Что ж, я просто счастлив, что чем-то помог вам в такой ситуации, ваше величество! Я приду с вашим чудесным аквамариновым платьем со шлейфом через неделю, и, надеюсь, что у вас за это время в жизни что-то изменится к лучшему, можете считать меня своим преданным другом. Я уверен, что, когда все увидят вас в столь роскошном виде, когда вашу красоту подчеркнёт идеально платье, что я сошью, его величество одумается и будет к вам боле внимательным, ведь вы бесподобный человек. До свидания, ваше величество, разрешите удалиться…

Франсуа галантно раскланялся, Кит собрал все карандаши листочки и кусочки ткани, что раскладывал перед молодым кутюрье сейчас и озорным смехом и блеском в зелёных глазах поспешил за старшим другом, уже не сдерживая звонкого смеха.

Тем временем Ульрика переоделась в парчовое королевское платье, встала у окна с раздвинутыми шторами, любовалась солнечным светом и думала о Франсуа и его словах…

… А молодой галантный Франсуа шёл быстрыми шагами к своей следующей заказчице, кронпринцессе Фредерике-Берте, в переполнявших его странных разнообразных мыслей и чувств не замечая, как нервно теребит свои каштановые кудри, Кит же только успевал за его быстрым шагом и мальчишечьим озорством звонком смеялся.

— Кит, братик, я не понимаю, что в этой ситуации у тебя вызвало смех! — с лёгкой ноткой недовольства промолвил Франсуа.

— То, что вы с её величеством королевой Ульрикой Ротенбургской втюрились в друг друга! Хи-хи! — ответил весёлый беззаботный Кит.

Франсуа от возмущения прищурил свои распахнутые ясные светло-табачные глаза, слегка нахмурился и прошипел:

— Что?!! Кит! Прекрати придумывать глупости! Во-первых, я запрещаю тебе использовать такие некрасивые слова, как «втюрились», это просто неприлично! Во-вторых, с чего ты, дружище, взял-то, что мы вообще понравились друг другу?

— Франсуа, надо быть совсем слепым и глухим, чтобы этого не заметить! Когда ты снимал мерки с королевы, ты же обнимал её везде, где это было прилично, а иногда и не совсем прилично, обычно ты делаешь этот процесс намного скромнее и быстрее, а потом вы щебетали обо всём на свете, мило смущаясь, как влюблённые мальчишка девчонкой, а не взрослые люди. А уж как вы улыбались друг другу широкими улыбками, когда ты сказал ей, что холостяк! А как ты трогательно заботливо вытирал ей слёзки батистовым платочком и высказывал свои соболезнования, такой галантностью!!! По-моему тут нет сомнений, что вы… влюбились! Хи-хи! — произнёс Кит, и только после этого унял смех.

… Скоро Франсуа с профессиональным спокойствием так же ловкими прикосновениями по атласной ночной рубашке, прищурив свои ясные светло-табачные глаза, снимал мерки с надменной Фредерики-Берты, а капризная принцесса жеманно улыбалась молодому с изящными чертами лица красивому кутюрье, кокетничала, то, при смехе прикрывая своё грубоватое лицо ладонью, то поправляя причёску из русых волос.

— Скажите, Франсуа, а я, как девушка, вам нравлюсь? — спросила после снятия мерок без всякого стеснения, продолжая жеманничать и заигрывать с молодым человеком, принцесса Фредерика-Берта.

На светлом нежном с тонкими чертами лице Франсуа и в распахнутых больших ясных светло-табачных глазах сразу появилась такая явная брезгливость, что Кит сжал себе уста ладошкой, чтобы не разразиться громким смехом.

Откинув за спину каштановые кудри, что рассыпались по плечам и, закрыв глаза, Франсуа демонстративно оскорблёно ответил высокомерной принцессе:

— Ваше высочество, прошу простить меня за непочтительность, но меня оскорбил такой вопрос, потому что я и не собирался оценивать вас, как девушку!!! Я только снимал мерки, чтобы выполнить сою работу кутюрье, не больше!!! — тут Франсуа уже открыл свои ясные табачные глаза и мягко обратился к своему названному братику — Кит, подай, пожалуйста, лист бумаги и карандаш для эскиза платья…

Кит сделал свою работу, а Франсуа считал быстро чертить чо-о на листке и говорить:

— Что ж, создать идеальное для вас, ваше высочество платье будет не трудно, у вас неплохая фигура, только нужно будет подчеркнуть её достоинства. Для этого я предлагаю сделать вам платье с тугим корсетом, да ещё и выточками на лифе для большей стройности, рукава сделать объёмными, а подол платья особенно пышным, многослойным, а цвета тканей выбрать яркие, чтобы освежить лицо. Например, кипенный, белоснежный шёлк и алый атлас, я принесу платье на примерку через неделю…

Фредерика-Берта презрительно скривилась, фыркнула и закончила разговор:

— Что ж, кутюрье Жаккар, я буду с нетерпением ждать, надеюсь, вы не подведёте и исполните своё обещание создать шедевр, а просто платье, можете быть свободны…

… Только стоило Франсуа и Киту выйти из дворца на улицу, Кит опять не смог сдержать свой звонкий смех и с ребячливым озорством в зелёных глазах произнёс:

— Ой, Франсуа, прости, прости, пожалуйста, но я не могу сдержаться, до того сегодня комедия получилась! Никогда ты не пользовался у дам вниманием, и у тебя никакой пассии не было ещё, а тут обе растаяли перед тобой! Но её величество королева Ульрика себя так благовоспитанно вела по сравнению с её высочеством кронпринцессой! Её высочество Фредерика-Берта просто вся изломалась перед тобой, искрутилась и так и сяк, лишь бы понравиться тебе! А ты сделал такое презрительно выражение лица, будто она не принцесса, а жаба! Ой, не могу! Хи-хи!

Франсуа дружелюбно склонился к уху Кита и по-братски прошептал:

— Кит, хоть это не совсем достойный жест по отношению к даме, но скажу тебе одну тайну, как старший брат младшему, только между нами, когда вырастешь, никогда не женись на девице с таким характером, как у её высочества Фредерики-Берты, она такая избалованная, капризная, себялюбивая, заносчивая высокомерная надутая и упрямая, как осёл. Такая жена своему мужу житья не даст своими непомерными запросами и прихотями, со свету сживёт, если что он не угодит ей. Она же настоящая моль, которая вместо меха нервы грызет!

Глава «Что же это за странное чувство между нами?» или дружба Ульрики и Франсуа»

Неделя прошла быстро, но, надо заметить, что эту неделю Ульрика жила такой счастливой жизнью, как никогда до встречи с Франсуа. Каждое утро девушка, как и научил её новый друг, хоть и с трудом, но вставала, натягивала улыбку, раскрывала настежь окно, и мысленно благодарила Бога, что он дал ей новый день в её жизни. Потом нарядно одевалась с помощью служанок и с приветливой улыбкой простодушно желала всем, и знатным вельможам своего мужа, и слугам доброго утра. И сердце юной красавицы, правда, начинало оттаивать от постоянной боли, когда ей тоже отвечали почтительным пожеланием доброго утра. После этого и нудная строгая однообразная жизнь королевы Ульрике не казалось такой безрадостной и безнадёжной.

И, хотя, её муж старый седой король Хлодвик-Карл Ротенбургский так и не изменил своей холодности к молодой супруге, но один раз увидев её столь милой и приветливой с улыбкой и услышав «доброе утро» слабенько улыбнулся в ответ и прошамкал:

— Что ж, доброе утро, Ульрика…

А высокомерная кичливая принцесса Фредерика-Берта, наблюдая, как во дворце стали по-доброму, с глубоким уважением отзываться о молодой королеве Ульрике, перестала постоянно отпускать насмешки и подколки в адрес девушки, испугавшись всеобщей молвы.

И, наконец-то, в назначенный день утром пришли во дворец Франсуа и его незаменимый Кит, при этом модой кутюрье нёс в руках два объёмных тяжёлых свёртка.

Сперва Франсуа выполнил нудную часть своей работы, направился показывать платье Фредерике-Берте. Надменная кронпринцесса пришла в настоящий восторг от этого шикарного невероятно пышного платья из алого атласа, с белоснежными жерновами, многочисленными вставками из кипенного шёлка, всё сидело на ней идеально!

— О, Франсуа Жаккар, да вы — гений! А сошьёте мне ещё одно платье? Вы можете сделать ещё более богатое красивое платье?

— Конечно, ваше высочество, я возьму тот же фасон, только сделаю подол ещё пышнее, за основную ткань возьму золотой атлас, а для вставок такой же белоснежный шёлк, и украшу лиф бриллиантами, на эту рабу у меня уйдёт две недели… — протянул вежливо, но со скучающим видом Франсуа.

— Ой, как это должно быть красиво!!! Я буду с нетерпением ждать!!! А, кстати, увидев меня в таком красивом платье, вы не передумали? Не хотите ли хоть раз изменить свои принципам, и заинтересоваться мной, как дамой сердца? Меня покорили ваши обходительные галантные безупречные манеры… — игриво и жеманно проронила Фредерика-Берта, но в ответ услышала скоромное и вежливое:

— Прошу простить меня, ваше высочество, я нисколько не умоляю ваших достоинств, но нет. Нет, потому что я свои принципам не изменяю и никогда не завожу романы с дамами, которых обшиваю. Если вы довольны, то с вашего разрешения я удалюсь…

Надменная капризная принцесса только раздосадовано фыркнула и, когда ушёл Франсуа, нарядилась в новое платье, сделала из русых волос высокую причёску и отправилась к своим фрейлинам и знатным подругам показывать себя во всей красе им на зависть.

Те угодливо кивали, говорили восторги, а сами тихо хихикали, потому что шикарное платье никак не скрывало некрасивого грубого, с крючковатым носом лица Фредерики-Берты.

… А затем Франсуа с нежной обаятельной улыбкой на светлом лице игриво прищурил один глаз и вместе с Китом направился к Ульрике со словами и галантным поклоном:

— Ваше величество, моё глубочайшее почтение вам, как и обещал, я принёс ваше прекрасное аквамариновое платье, достойное только истинной королевы, ни одной знатной дворянки, а только правящей царственной особе…

А Ульрика, когда увидела Франсуа, обрадовалась ему, будто бы лучшему другу, её нежное, как фарфор личико засияло, выступил лёгкий румянец, голубые глаза заблестели, она, стыдливо поправляя свои длинные красивые пепельные блондинисто-жемчужные кудри, прошептала:

— Конечно, Франсуа, я не сомневаюсь в вашем таланте, вы удивительный человек, и при этом у вас добрая душа. Проходите в будуар вместе с вашим забавным подмастерье Китом, буду примерять это аквамариновое чудо…

Кит развернул свёрток, помог Франсуа облачить юную королеву в новое платье, Ульрика взглянула на себя в большое в серебряной оправе зеркало и ахнула от изумления и невыразимого восторга: ей казалось, она стала другим человеком.

…Её новое аквамаринное платье, цвет которого ей безупречно шёл, имело невероятно пышную юбку, а лиф украшали кружева таково же цвета, и россыпь аквамариновых и сапфировых камней. Всё это дополнялось высоким стоячим воротником у изящной шеи из сапфиров и аквамаринов и длинным, в два метра, царственным шлейфом, усыпанным теми же драгоценными камнями! А Франсуа почтительно встал на одно колено, и как рыцари делали в старину, оказывая почёт королеве, поцеловал край шлейфа её платья со словами:

— Ваш преданный кутюрье угодил вам, ваше величество?

Ульрика с нежностью в голубых глазах повернулась к Франсуа и тихо ответила:

— Что я могу сказать, Франсуа? Я ожидала, конечно, от вас необычно красивого платья, какого-то шедевра, но вы превзошли все мои ожидания. Вы действительно величайший кутюрье, я в восхищении, с вашим талантом вы бы угодили не только мне, а даже самой царице Савской! И прошу вас, не надо с таким официальным пафосом обращаться ко мне, мы же друзья. Если вы, Франсуа, не против, мы можем перейти на ты и обращаться к друг другу просто по именам: Франсуа и Ульрика, как обычные друзья, тем более что я хотела выразить благодарность,… не знаю вам, не знаю, тебе, не только за чудесное платье…

Франсуа был крайне приятно удивлён и тронут, с милой обаятельной улыбкой на светлом с тонкими чертами лице, он распахнул свои ясные табачные глаза и изрёк:

— Мне очень приятен такой поворот в нашем общении. А за что же ты, Ульрика, хотела поблагодарить меня?

Ульрика стеснительно прикрыла бледное нежное личико прядью своих длинных красивых пепельных блондинисто-жемчужных кудрей и ответила:

— Ну, как же, Франсуа? Ты в самую тяжёлую безнадёжную для меня минуту нашёл такие хорошие слова поддержки и научил, как ты сам говорил, радоваться простым мелочам жизни, которые есть в каждом дне, и когда я попробовала выполнить некоторые твои советы, моя жизнь чуточку стала легче. Постоянное ощущение хандры, уныния, униженности и беспросветного одиночества почти перестали мучить меня. Ты такой добрый, искренний настоящий человек, и при этом галантный кавалер, что я удивлена, почему у тебя всё ещё нет жены или невесты. Или всё-таки есть у тебя возлюбленная? Если это не тайна, расскажешь?

Франсуа смущённо прищурил блестящие светло-табачные глаза, на красивое с аристократичными чертами нежное лицо выступил явный красный румянец, и молодой человек стеснительным жестом поправил большой белоснежный воротник с кружевами и ответил:

— Ну, почему же, нет тут тайны никакой, нет у меня возлюбленной, вообще, личная жизнь у меня как-то не ладиться. Сначала юн, не готов к женитьбе был, и не заводил романов, потому что я очень серьёзно отношусь к личной жизни, мужчина должен обеспечить свою семью хотя бы самым необходимым, брак обязательно должен быть законным, жена и муж должны обвенчаться, я серьёзно отношусь к вопросам нравственности. Потом какое-то время ухаживал за одной знатной мадмуазель, но длилось ухаживание всего два месяца, потому что она объявила, что выходит замуж за богатого графа. Я, хоть получаю, как известный кутюрье, большие деньги, человек я обеспеченный, но всё равно ни миллионов, ни титула у меня нет, как я не старался ей угодить, она выбрала более выгодную партию. Я сначала расстроился, а потом попробовал завести новое знакомства, но из этого только фарс вышел. Не поверишь, Ульрика, до чего смешно вышло! Меня подвела моя подслеповатость. Вижу, идёт дама, румяная, волосы в причёске пышные густые, быстрая походка, ну и я решил подойти познакомиться, подхожу, спрашиваю: «Мадмуазель, разрешите познакомиться, проводить в качестве кавалера до дома…». А она на меня как гаркнула грубым голосом дамы лет сорока, да и вблизи у неё лицо не молодое было: « Что?! Какая я тебе мадмуазель?! Брысь, нахал, отсюда, пока муж мой не поколотил тебя!». Ну и я испугался супруга этой дамы и скорее уже ретироваться, пока, правда, не дали мне в шею. И больше я не мог подойти познакомиться первым, очень стеснялся…

Ульрика мило засмеялась, и пошутила в ответ:

— Что ж, в одном мы точно похожи, нам катастрофично не повезло в любви!

Франсуа обаятельно улыбнулся, поправил каштановые кудри и серьёзным тоном изрёк:

— Почему же? Да, твой муж, его величество Хлодвик-Карл Ротенбургский, до этого момента очень холодно и равнодушно относился к тебе, и не мог забыть сою первую жену, но, мне кажется, он изменит хотя бы частично свою позицию, увидев тебя во всей красоте, во всём величии королевы. Я думаю, со временем его сердце должно оттаять, ведь ты удивительный человек: у тебя такие благородные манеры, ты такая вежливая приятная леди в общении, при этом умна, рассудительна, не горделива, а это-то при твоей необычной редкой сказочной красоте! Мне удивительно, как он не замечает достоинств твоего доброго нрава и сказочной внешности…

Ульрика побелела, как сметана, опустила взгляд голубых глаз в пол и со слезами в голосе ответила:

— К сожалению, мои достоинства заметил только ты, хотя я не знаю, как тебе это удалось, ведь мы с тобой сегодня общаемся второй раз в жизни, муж мой игнорирует меня, а на балах я скучаю, меня редко приглашают танцевать. Только какие-то пожилые вельможи или послы соседних стран из уважения ко мне, как к королеве…

— Что ж, — протянул обаятельно Франсуа, кокетливо прищурив один глаз. — Сталкивался я с тем, что у некоторых дам без всякой заметной причины есть проблема с непопулярностью на балах, и даже по опыту, обшивая таких дам, знаю, как решается эта проблема, помогу. Когда во дворце будут ближайшие балы?

Ульрика очень удивилась столь странному и нелогичному заявлению друга, постояла с вытянутым личиком, а затем сказала:

— Ну, ближайший бал будет уже через два дня, а следующий запланирован через три недели…

Франсуа с блеском задора в светло табачных больших распахнутых глазах ответил:

— Что ж, Ульрика, на ближайший бал ты можешь одеть и новое аквамариновое платье, а к тому балу, что будет через три недели, я сошью тебе новое платье, настоящий шедевр, я продемонстрирую тебя во всей красе! Я возьму для твоего нового шикарного платья дорогой шёлк изумрудного цвета, сделаю пышную юбку и шлейф, но на лифе сделаю глубокий нескромный вырез лодочкой, этот вырез вместе с лифом украшу тончайшим золотым кружевом и сделаю платью трёхметровый шлейф из этого тонкого золотого кружева! Ты произведёшь на том балу настоящий фурор, ажиотаж среди кавалеров, а я, по-дружбе чуть-чуть подогрею его. Ты включишь в список гостей на бал меня, и мы не будем сидеть ни одного танца в течение всего бала. Я тоже приду нарядный и буду танцевать только с тобой, уступая тебя другим кавалерам, когда они уже вскипят от ненависти ко мне, что ты, королева красоты этого бала, танцуешь со мной. Будут зеленеть от зависти и требовать, чтобы я уже уступил тебя хоть на один танец! Если после всего этого ажиотажа Хлодвик-Карл не приревнует тебя и не постарается как-то проявить свою любовь к тебе, как муж, то он не мужчина, а бесчувственная гипсовая садовая статуэтка! Но ты, пока я буду шить платье к тому балу, не теряй времени, попробуй заинтересовать мужа, появившись перед ним в этом аквамариновом платье…

Ульрика несказанно обрадовалась столь удачным мыслям Франсуа, её нежно бледноватое личико, казалось, засияло, а дыхание стало прерывистым, у неё появилась слабая, но надежда, что муж может как-то изменить свою позицию, и её жизнь пойдёт на лад.

— Спасибо тебе, Франсуа, друг, я буду с нетерпением ждать твоего нового швейного шедевра, того чудесного бала, который, может быть, правда что-то изменит, а так же любой возможности просто пообщаться с тобой, как с другом, ведь более обходительного, умного, добросердечного и обаятельного человека я не встречала…

… После этого Франсуа галантно откланялся, забрал с собой Кита и поспешил на съёмную комнату.

Кит озорно поглядывал на старшего друга своими большими зелёными глазами и тихо похихикивал со словами:

— И после этих обменов любезностями ты ещё будешь отрицать, что вы влюблены в друг друга? Хи-хи! Смешной ты всё-таки, Франсуа, душа у тебя добрая, хорошая, но, когда ты что-то делаешь из принципа, ты становишься таким упрямцем! И это упрямство тебе совершенно не к лицу! Хи-хи! Хотя, кажется, её величество Ульрика другого мнения! Хи-хи!

Франсуа засопел, покраснел смущённо, но спокойно и мягко ответил:

— Кит, дружище, братик, не нервируй меня, пожалуйста, я к тебе всегда со всей душой, как к младшему братику, зачем ты постоянно подкалываешь меня? И с чего ты придумал, откуда у тебя такая глупая фантазия, что будто бы мы с Ульрикой влюбились в друг друга? Мы подружились, но что плохого в дружбе? В самой обыкновенной дружбе? Пошли, нужно купить что-то на обед и садиться за работу, у меня два таких сложных и важных заказа!..

А тем временем Ульрика уложила свои длинные красивые пепельные жемчужные воздушные кудри в сложную интересную причёску. Потом подобрала к своему новому аквамариновому платью-шедевру изящные туфельки, утончённое сапфировое украшение на лебединую шейку, вставила диадему в причёску и с величавым видом истинной королевы, шурша атласным двухметровым шлейфом, усыпанным драгоценными камнями и невероятно пышной аквамариновой юбкой, отправилась в кабинет своего мужа, старого седого короля Хлодвика-Карла.

… Роскошный, украшенный гобеленами и полотнами известных итальянских художников кабинет с большой библиотекой и резным дубовым массивным столом, за которым, по-старчески скрючившись, и сидел Хлодвик-Карл Ротенбургский, красиво освещался свечами в золотых подсвечниках. Седой, с редкими волосами, с заметными залысинами и морщинами на полном лице с седой бородой, Хлодвик-Карл что-то писал, быстро обмакивая перо в чернильницу и снова резко скрипя пером по листу бумаги, когда услышал, что вошла Ульрика, поднял голову на жену…

Сказать, что Хлодвик-Карл удивился, значит не сказать ничего! Он испытал небывалый восторг, он не ожидал такого никак, его взор упивался красотой Ульрики, и этого царственного шлейфа и пышной юбкой, и украшенного кружевами и россыпью аквамариновых и сапфировых камней лифом, любовался его грациозностью и изящной шейкой, которую подчёркивал высокий стоячий воротник из сапфиров и аквамаринов. От восхищения он потерял на несколько минут дар речи, только ахнув без слов.

Суровый сгорбленный хмурый морщинистый король прошамкал:

— Ой, Ульрика, милая, как тебе удивительно идёт это платье! Это уже новый кутюрье Франсуа Жаккар постарался? О, да, видно, он действительно великий кутюрье! Ты в это платье стала, как будто другим человеком!

Ульрика же с норовом убрала за плечи свои длинные пепельные блондинисто-жемчужные воздушные кудри и с нотой обиды спросила:

— Да, это платье сшил Франсуа Жаккар, и, между прочим, он сказал, что я одна из самых красивых девиц и дам, которых он обшивал. И как это вы, такой холодный надменный человек заметили перемены? Как вы можете судить о том, что я стала другим человеком, если ни разу не общались, как супруг, со мной, никогда не приглядывались внимательно, какой я была, и вообще не замечали меня, будто я — прислуга, а не жена? Но я надеюсь, наконец-то увидеть сегодня, вечером, вас в моём будуаре?

Король Хлодвик-Карл Ротенбургский по-старчески сгорбился, насупил своё морщинистое лицо, расправил седую бороду, правил меховой плащ, подбитый дорогим темно-фиолетовым сукном и прошамкал:

— Милая моя прелестница Ульрика, я уже всё-таки в солидных годах, не молод, уже шестьдесят пять лет мне, даже не сорок пять или пятьдесят пять, а шестьдесят пять, у меня уже давно слабое здоровье, нет достаточной физической активности, бодрости. А мне ещё страной править, я же король Германии, на мне колоссальная ответственность за страну, это забирает все силы, а ещё нужно позаботиться об удачной выгодном замужестве доченьки, так что, давай, милая, без лишнего ворчания, просто пойми, что мне совершенно не до таких глупостей, как амурные развлечения…

Ульрику эти слова довели до белого каления, в голове красавицы промелькнула мысль: «Если ты, старый козёл, чувствуешь себя уже болезненным, любишь всё равно только свою первую жену и свою глупую капризную дочку, а до меня тебе дела нет, тогда зачем, вообще, женился на мне?! Как игрушку красивую, взял побаловаться, полюбоваться?! А я не игрушка, я — живой чувствующий человек!!! А что ты, интересно, сказал бы, если бы я, как королева, завела бы фаворита?», она плеснула чернила из усыпанной драгоценными камнями чернильницы мужу в лицо и со слезами убежала в свою спальню.

Там же Ульрика долго плакала от разочарования и обиды, плотно закрыв бархатный тёмно-синий балдахин своей кровати. Только через полчаса она смогла встать и привести себя в порядок, а тут служанка почтительно обратилась к юной королеве:

— Ваше величество, к вам пришла ваша сестра, Герда Беккер, проводить её к вам?

Ульрика сразу мило улыбнулась, поправила сой образ в новом аквамариновом платье с воротником и длинным шлейфом, голубые глазки девушки мило засияли, и она ответила:

— Да, будьте любезны, проводите её ко мне, и принесите чая и разных угощений нам, пожалуйста…

… Скоро две сестры, Ульрика и Герда сидели за столиком, пили чай, и голодная забавная худенькая с рыжими веснушками на личике и рыжими косичками под большим залатанным чепцом Герда с аппетитом уминала вкусные мясные тарталетки.

— Ой, — восторгалась, смешно жестикулируя худыми ручками, распахнув от удивления голубые глазки, отроковица — какое на тебе, сестра, удивительное платье!!! И кружева тонкие на лифе, и такой красивый дорогой, украшенный сапфирами воротник, а подол как пышный! А длинный усыпанный драгоценными камнями шлейф морского цвета как украшает потрясающе, будто ты сказочная морская царица! Ой, прямо восторг без слов! Откуда роскошь такая, сестрёнка, Ульрика?

Ульрика кокетливо повела покатыми обнажёнными в вырезе лодочкой на аквамариновом платье, побелела, опустила с милой улыбкой взор голубых очей и смущённо протянула:

— Этот шедевр швейного искусства мне сшил специально приглашённый для меня, как для королевы, из Франции известнейший гениальный кутюрье Франсуа Жаккар, очень обходительный галантный и доброжелательный кавалер двадцати лет. Он так мил, и у него такое аристократичное красивое лицо, хотя видно, что он подслеповат. У него очень необычная сильная тактильная память, мерки он снимает прикосновением рук из-за проблем со зрением. А ещё он очень приятный в общении, развлекает меня историями о прекрасной Франции, о своих смешных конфузах на утренних прогулках, а он всегда встаёт с восходом и отправляется немножко прогуляться, и о дружбе со своим подмастерье Китом. Мы очень быстро подружились с Франсуа, он мой хороший друг…

Герда кончила уминать вкусные мясные тарталетки, с деловым видом поправила рыжие косички и большой чепец и сказала:

— Хм, сестрёнка, Ульрика, ты с такой романтичной мечтательностью рассказываешь о своём новом друге молодом французском кутюрье Франсуа, и так переменилась с нашей последней встречи, что, боюсь, твой муж, его величество Хлодвик-Карл Ротенбургский будет ревновать…

Ульрика тяжело вздохнула, лёгким жестом аристократичной руки убрала за плечи свои длинные пепельные блондинисто-жемчужные воздушные кудри и тихо изрекла:

— Во-первых, я не даю ему повода для ревности, как и положено благочестивой христианке-католичке, с Франсуа мы только друзья, не больше. Во-вторых, мне кажется, что он меня настолько не любит, что если бы я дала явный повод или ревновать или как-то даже усомниться в моей верности, ему было бы совершенно безразлично. Расскажи, сестрёнка, лучше, что у тебя в жизни происходит…

— А что рассказывать-то? — ответила звонко Герда — Всё как обычно. Мама наша болеет тяжело, поэтому всё хозяйство, и в доме убраться, и наварить на всю семью хоть самое простое, и на рынок сходить, и двор подмести, скотину покормить — всё теперь на мне. Я, конечно, не всё успеваю, отец лупит меня розгами частенько за это, больно, конечно, кричу, но уже смирилась, не обижаюсь даже…

Ульрика слушала сестру и молчала, мысли юной королевы были где-то далеко в её мечтах, а не в простых суровых рассказах Герды…

… Спустя два дня был бал в честь приезда почётных послов из Флоренции и Рима.

Высокомерная капризная спесивая кронпринцесса Фредерика-Берта надеялась произвести фурор на балу своим роскошным образом в платье, что сшил для неё кутюрье Франсуа и получить желанный титул первой красавицы этого бала. С раннего утра Фредерика-Берта кичливо и грубо гоняла служанок, чтобы те потуже затянули корсет, облачили её в то самое шикарное пышное платье из алого атласа с белоснежными жерновами, многочисленными вставками из кипенного шёлка, предварительно заставив служанок выбелить до блеска жернова и белоснежные шёлковые вставки. Она и пригласила цирюльника сделать невероятно высокую причёску с бриллиантовой тиарой, одела большие длинные бриллиантовые серьги, рубиновый перстень, бальные бархатные туфельки с вышитым золотом шёлковым веером, и думала, что будет лучше всех.

Но она не видела нового аквамаринового платья Ульрики, которое ей сшил Франсуа, и какое же глубокое разочарование испытала надменная принцесса, когда её мечты разбились на мелкие осколки! Увидев, как Ульрика величественно идёт по коридору, шурша атласом неземной красоты аквамаринового цвета пышной юбкой и длинным, в два метра, царственным шлейфом, как красиво сверкают россыпи аквамариновых и сапфировых камней на украшенном кружевами лифе, стоячем воротником у изящной шеи и этом сказочно красивом шлейфе! Ульрика выглядела так, что без сомнений, затмила бы на балу всех, а тем более грубую с крючковатым носом и простеньким тёмно-русыми волосами Фредерику-Берту. Кронпринцесса так разозлилась на молоденькую мачеху, что не сдержалась, подскочила к Ульрике и стала резко рвать платье. Полетел на клочки и великолепный шлейф, испортились подол и кружева на лифе, пока стража услышали крики Ульрики о помощи и прибежали вместе со старым королём Хлодвиком-Карлом.

Конец ознакомительного фрагмента.