Код Гериона. Бессмертие без жизни

Людмила Брус

Марсианской экспедиции предстоит распутать тайну Блэкаута – глобальной катастрофы, которая в середине 22-го века отрезала Красную планету от Земли.

Пролог III: На нашей улице праздника не бывает

Мидори Макото. 23 декабря 2144, Лас-Вегас

— Мама, а мама! — пискнула восьмилетняя Мидори, теребя безвольную, с неестественно тёмными прожилками руку, что свешивалась из кресла с омниверс-подключением. — Проснись, опять света нет!

Девочка приложила большой палец к тонкому, почти как у нее самой, запястью. Сквозь кожу Мидори ощутила слабую пульсацию. Значит, проснётся. Ведь всегда просыпается…

Девочка обшарила холодильник и осветила пламенем свечи каждый сантиметр их убогой квартиры. Оказалось, что мать забыла купить красный шприц, необходимый для выхода из погружения в аварийном режиме — в тех случаях, например, когда «падает» сеть. Всякий раз, подключаясь к Омниверсу, она делала себе инъекцию прозрачной, как вода, белой жидкости, состава которой девочка точно не знала. Но что она помнила на «отлично» — если свет гаснет, когда мать подключена, нужно незамедлительно достать и уколоть красную жидкость. Выполнять такую операцию девочке приходилось уже дважды, но в этот раз нужного зелья дома не оказалось. Чем это грозило, Мидори оставалось только догадываться.

Длительные отключения электричества здесь, на минус третьем уровне Лас-Вегаса, случались и раньше; виной тому были молодцы, не знавшие меры в краже электричества. Судя по продолжительности «затмений», городские власти то ли не спешили ликвидировать совершенные горе-воришками поломки, то ли сами использовали отключения в качестве карательных мер. Поэтому те, кто имел разрешение на посещение верхних уровней, помимо всего прочего, привозили с собой стеариновые свечи, которые, несмотря на дороговизну, расходились, как горячие бутерброды.

Раньше, если после таких инцидентов удавалось обнаружить виновного, полквартала сбегалось для того, чтоб устроить ему знатную взбучку. Однако кражей электричества занимались не только отдельные придурки; организованные банды нуждались в энергии еще больше, чтобы питать свои подпольные мастерские по изготовлению фальшивых идентификационных чипов, нелицензионных мозговых имплантатов, разного рода наркотиков, повышающих характеристики игрока в Омниверсе или дарующих сладкие часы тем, кто был слишком беден для электронных приключений.

Они же тащили в Подземку запрещённые товары — мини-дроны, оружие, цифровые носители повышенной ёмкости. Трогать членов этих банд среди жителей нижних ярусов не решался никто — не только и не столько из-за страха, но и потому что преступниками эти люди считались разве что у властей да обитателей Верха. Даже зачистки нижних кварталов полицейскими дронами, которые нередко сопутствовали «Блэкаутам», не мешали Подземке уважать своих бандитов.

Поначалу, когда погас свет, девочка не испугалась: двадцать квадратных метров, составлявших ее с матерью жилье, освещались небольшими шарообразными растениями в подвесных горшках; тусклого синеватого свечения хватало на то, чтобы передвигаться по квартире и различать предметы. Опять же, дома имелись свечи. Выглянув на улицу, Мидори увидела, что аварийное освещение тоже работает, и немного успокоилась. Единственное, чего действительно cтоило бояться, — это встречи с полицейским дроном: бывали случаи, когда машины били током детей, сдуру пытавшихся их поймать или огреть чем-нибудь тяжёлым.

В животе у Мидори заныло. Девочка достала из холодильника стаканчик кокосового желе, но прежде, чем приступить к трапезе, вновь попробовала разбудить мать, чтобы та тоже поела. Пульс по-прежнему бился, но ни на оклики, ни на тряску женщина не реагировала. Набравшись храбрости, Мидори вскарабкалась к матери на колени и что было сил хлопнула её маленькой ладошкой по рано усохшей щеке.

— Поднимайся же! — с недетским ожесточением закричала она, жмурясь от набежавших слез.

Представление о том, что такое Омниверс, у Мидори было самым туманным. Она знала, что у матери такая работа — подключаться к этой штуковине и лежать добрую половину дня, совершая во сне подвиги и получая за это деньги, кормившие их маленькую семью. Однако смышлёная девочка уже успела заметить, что этот сон не давал настоящего отдыха. Вставая с кресла, мать выглядела измождённой, говорила мало и спала еще несколько часов — уже на водяном матрасе, который они с дочерью делили между собой. Таким образом, самой Мидори доставалось часа два-три материнского внимания.

От взора девочки не ускользнуло и то, что мать стремительно стареет. В свои тридцать пять женщина выглядела на все пятьдесят: сухая желтоватая кожа туго обтянула лицо, вокруг глаз расползлись морщины, щеки ввалились. Вдобавок, женщина имела проблемы с координацией движений и краткосрочной памятью. В последнее время случалось, что даже имя собственной дочери она вспоминала не сразу. Что-то нехорошее происходило в этом искусственном сне, но что именно — об этом мать говорить не любила и могла послать Мидори подальше, если та приставала с расспросами.

Девочке не раз приходило в голову, что мать так долго пропадает в Омниверсе лишь для того, чтобы поменьше горевать о своей жизни наверху, до того страшного дня, когда ее бросили в тюрьму по обвинению в крупной электронной краже. Жизни, в которой она могла наслаждаться настоящим солнечным светом безо всяких разрешений, водить электрокар и одеваться в дорогих магазинах (другие наверху и не встречались). Иногда на женщину накатывала болезненная, слезливая ностальгия, и она садилась перебирать фотоснимки мира, от которого её с дочерью отрезали навсегда, а также собственные портреты, с которых на неё и Мидори смотрело такое же точёное, сияющее и ухоженное лицо, какими могли похвастаться только обитатели Верха. Тогда она расслаблялась и становилась разговорчивей.

— Правду искать опасно, — ожесточённо хрипела она. — Не на тех людей поперла… Не под тех копнула… У них оказался свой хакер… Куда хитрее меня и опытнее. Он не стал меня взламывать. Не посадил машину, ничего не стер, даже на мои внутренние чипы не покушался. Просто я пошла спать, а когда проснулась, на моем счету было пять миллионов, которые кто-то свистнул со счетов компании, где я работала тогда. Я даже испугаться толком не успела, когда легавые вышибли дверь…

Но когда Мидори решила уточнить, кого мать так неудачно попыталась взломать в юности, та сердито велела ей делать уроки и поспешно ушла — должно быть, пополнять запас химии, которой сегодня так неудачно не оказалось под рукой.

В тюрьме мать Мидори провела три года, но, по её собственным словам, освобождение оказалось страшнее. Её отпустили для того лишь, чтобы «уронить» на дно — в прямом и переносном смысле. Подземка, где света было достаточно, чтобы существовать, но недостаточно, чтобы жить, неохотно отпускала от себя людей, а таких, как она — с клеймом преступника — поглощала и переваривала навсегда.

Дети здесь появлялись нечасто и были в большинстве своем «детьми отчаяния». Их рожали для того, чтобы не покончить с собой и не сторчаться: именно так на свет и появилась Мидори. О помощи семьям, понятное дело, жители Подземки слыхом не слыхивали, и жить с ребенком становилось вдвое тяжелей, но каким-то образом именно семейные люди да еще бандитские кланы упорнее всего сопротивлялись деградации, медленно и верно душившей население нижних кварталов, чьи дедушки и бабушки когда-то поймались на «смешную» стоимость жилья. Дети разрушали однообразие туннельной жизни, давая надежду тем, кому осточертели фантазии омниверс-архитекторов. Своего отца Мидори не знала, но это не беспокоило девочку, ведь семьи, где присутствовали оба родителя, встречались в Подземке очень редко.

Убедившись, что мать не будят даже самые сильные пощёчины, Мидори соскользнула с её колен, спешно проглотила скудный обед (перед любой вылазкой нужно подкрепиться), сняла с крючка на стене ключ от квартиры (приложение руки сейчас не сработает), сунула в карман погашенную свечу и выскочила за дверь, но тут же, не успев её закрыть, досадливо себя обругала и шагнула назад.

Вновь подбежав к неподвижной матери, девочка сняла с её обмякшей руки наладонник, код к которому, в силу участившихся провалов в памяти, женщина написала маркером прямо на холодильнике. В стандартных приложениях Мидори отыскала программу «фитнес-трекер», отмечавшую на карте пройденный носителем путь и число сделанных шагов. Верить, что мать — женщина недоверчивая и осторожная до паранойи — оставит трекер включенным, было наивно, однако Мидори решила попытать счастья — и, как выяснилось, не зря. Слабеющая память вынудила мать и здесь пойти на уловки, чтобы всякий раз не искать дорогу заново. Девочка впервые по-настоящему задумалась о том, чего стоила маме её «работа» — и в желудке ворохом змей заворочался ужас.

«Это ради тебя, Мидори, — сказал в её голове беспощадный голос. — Из-за тебя. Лучше б ты вообще никогда не рождалась. Тогда б она и не увяла так рано. Теперь вывернись наизнанку — но достань то, что нужно…»

Оказавшись на улице, подсвеченной призрачно-белыми диодными лентами, тянувшимися вдоль стен, девочка понеслась туда, куда указывала синяя линия на экране, и несколько раз чуть не врезалась в прохожих, чье любопытство пересилило страх перед возможной облавой дронов. Через три перекрёстка ей пришлось замедлить шаг — но причиной тому была не усталость, а странный разговор молодой женщины и пожилого мужчины, стоявших за углом.

— И знаешь, пап, что я скажу? Похоже, не только у нас отрубилось электричество, но и cверху! — взволнованно и не без удовольствия доложил женский голос.

— А детей приносят аисты! — сварливо бросил мужчина.

— Я шла по дну светового колодца, когда у меня сдохли очки. Им хана, без вариантов — то есть, сейчас это просто стекляшки для пущей важности! Хорошо еще, что я не из модификантов-извращенцев! Один такой как раз увязался за мной, шагнул в солнечное пятно от колодца — и у него рука отнялась, вот честное слово!

Мидори приникла к стене, стараясь унять частое дыхание. Да, спешить необходимо, но как еще она поймёт, что происходит вокруг и чего им с матерью ждать дальше?

— Брось, Лив! Просто схемы ставил рукожоп! — старик продолжал держать оборону.

— Схемы, говоришь? Ты хоть одну радиопередачу попробуй поймай! Эфир мёртвый! Когда в последний раз такое было?

— Если даже так, всё починят часа через два-три! А тебе пора бы привыкнуть, что на нашей улице праздника не бывает.

— А вдруг началась мировая война? Если даже у нас «эмками» друг по другу шарахают, то что мешает большим дядям грохнуть друг друга по-крупному?!.. Даже рук не замарают, как в случае со всеми нами!

— Фантазёрка!..

— Что смеешься? Тебя не было у колодца и у тебя не сгорели очки!.. А знаешь, что вчера на том же самом месте говорил брат Александр?

— Ещё я религиозных дурачков не слушал! — буркнул пожилой человек.

— Очень жаль! — запальчиво проговорила Лив. — Он говорил, что Очищение начнется со дня на день. Будет большая война, которая продлится лет сто, а в конце — единое человечество с одним солнцем для всех!

Не успел старик дать новый ядовитый ответ, как наверху сильно загрохотало, и с низкого потолка посыпалась пыль.

— Как думаешь, Лив, какой это уровень? — насторожился отец.

— Должно быть, минус первый.

— Стрелять-колотить… — буркнул старик. — Кто ж в лоб-то лезет? Лень в вентиляцию выход искать?

Словно в знак согласия с его словами наверху бабахнуло снова.

— Кого-то сегодня безо всяких дронов постреляют, — с пугающим равнодушием сказал мужчина. — Идем-ка домой. От слова «постреляют» Мидори тоже вспомнилась вчерашняя проповедь Александра о приближении Страшного Суда и крахе мира угнетения, который начнется со дня на день. Мог ли он что-то знать, или просто так совпало? А может, эта незнакомая девушка Лиз и вправду приняла желаемое за действительное? Ведь никто в здравом уме не мог желать добра биороботам, занявшим вершину «пищевой пирамиды».

Потолок над ней задрожал от грохота сотен, а может и тысяч ног, смешавшимся с ревом многочисленных глоток. Но девочка, привыкшая большую часть времени прозябать в унылой тишине, даже не поняла, что это за протяжный, неоднородный и неприятный гул, заглушенный толстыми слоями бетона, и что за механизм способен порождать такие звуки. Поежившись от липкого страха, она поспешила дальше, высматривая на бегу велорикшу. Цены эта братия ломит дикие, но кого это сейчас волнует!

Дребезжание велосипеда послышалось довольно скоро: судя по звуку, транспортному средству было с полсотни лет. Управлял им смуглый, несмотря на отсутствие солнца, долговязый, высохший человек, похожий на тень и медленно жующий жвачку в такт вращению педалей — так, что челюсти двигаются не только вверх-вниз, и слева направо; несмотря на сумрак подземной улицы, его бейсболка была надвинута чуть ли не на самые глаза. За все время, что Мидори его знала, он едва ли проронил больше четырех-пяти слов. Вот и сейчас он не поздоровался, а молча кивнул, отчего и девочка, заняв свое место позади, проговорила почти шепотом:

— Блю-Лейн, сорок пять. Я очень спешу. Дело жизни и смерти.

Рикша снова кивнул, давая понять, что услышал ее. Велосипед покатил вдвое быстрей, хотя мужчина, как показалось Мидори, жал на педали в том же темпе. Спустя несколько минут он стал мурлыкать под нос какую-то путаную мелодию, хотя раньше Мидори никогда не слышала, чтобы он пел, да и обстановка, мягко говоря, была неподходящая.

— Простите, — сказала она, восприняв пение рикши как готовность к общению. — Быть может, вы знаете, что происходит?

— Ворота заклинило, — сказал рикша, выдержав паузу. Голос у него был такой, словно связки заржавели от долгого простоя. — И теперь «сортировщики», что пропускали людей наверх, пытаются сдержать толпу. Вот, еще прибыло идиотов, — он кивнул на группу из четверых мужчин куда-то бежавших по туннелю; двое из них несли с собой по арматурине. — Ещё веселее то, что это не только в Японском квартале, а в разных точках Подземки. Только вот что они будут делать, даже если прорвутся? С местным чипом или вообще без него? Кто в здравом уме возьмет их на работу и все такое?..

— А вы сами что — наверх не хотели ни разу?..

— Я и так оттуда… — вздохнул рикша, сердито дзынькая зазевавшейся кошке. — Еле ноги унёс. Боюсь, когда придется удирать отсюда, тяжко будет новую нору найти.

— От кого придётся удирать? — опасливо спросила Мидори.

— Кто-нибудь да нагрянет, — сказал мужчина тоном, не предполагающим дальнейшего развития беседы. Девочка беспокойно заерзала на месте, увидев, что на стенах не осталось ни одного знакомого граффити. Так далеко от дома она не отъезжала еще никогда. Хуже того, когда велосипед в очередной раз повернул, они погрузились в полный мрак: ленты освещения здесь обрывались или были обесточены специально. Рикша включил переднюю фару, подсвечивая реющую в воздухе пыль. Минуты через три они едва не врезались в рослого небритого мужчину с алой повязкой на руке, яростно колотившего в двери жилых боксов и оравшего:

— Эй, там! Достаньте голову из задницы! Там наших бьют! Наших!.. Кончайте в бредогенераторе драконов мочить! Легавых надо мочить, пока можно! Детка! Эй, детка! — крикнул он, обращаясь к Мидори. — Встретишь кого — говори, что пора перестать быть трусами! Наша страна когда-то была свободной!

Девочка вжалась в сиденье коляски, в то время как рикша раздраженно поцокал языком, еще больше прибавляя скорости. По обе стороны от них были двери жилых боксов, мелких лавок и питейных заведений — ничего необычного, но теперь, в пыльной, пропитавшейся запахом плесени темноте, Мидори казалось, что из дверей вот-вот полезут чудовища. Ей ужасно захотелось за что-нибудь схватиться, но все, что она могла сжать закостеневшими от страха пальцами — холодные металлические поручни самодельной коляски. Может, стоит закрыть глаза? Представить своих кукол во всех деталях до каждой ленточки? Юную маму? А может, брата Александра, который так горячо твердит о победе добра и убеждает сбросить сладкий плен Омниверса?..

Ужас вдруг схлынул, уступая место горячему гневу — словно кто-то чиркнул спичкой в ночи. Проклятый Омниверс! Пусть сама Мидори никогда в него не погружалась, не имея прав доступа, она понимала достаточно, чтобы связать его с веществами, пожирающими мать. Найти бы того, кто придумал всю эту мерзость, и… Она стиснула кулаки, силясь представить достаточно суровое наказание. Ведь в этой трясине безнадежно увязла не только ее мама. Наверное, сотни детей точно так же потеряли родителей — живыми. В одной лишь ее школе, организованной Братством Святого Креста, таких было большинство — полуголодных, неопрятных, то пугливых, то, напротив, буйных и злых.

«Я бы сделала так, чтобы создатель Омниверса сам на всю жизнь там остался — ни живой, ни мертвый… И никогда не увидел своих родных. И чтобы каждый день он играл в одну и ту же игру. Чтобы она ему осточертела, но не закончилась никогда», — проговорила про себя Мидори, удивляясь, но не пугаясь собственной жестокости.

Наконец, из-за плеча молчаливого рикши она увидела золотистое пятно света. Мидори сверилась с наладонником: колодец. И наверху, скорее всего, ясная погода, если лучи достают так глубоко… Вот посреди пятна стала заметной неподвижная фигура — высотой не больше самой Мидори. Что за дураки забыли посреди улицы ребенка? Кто-то ещё не знает, что крысы обглодают его за несколько минут?

Вскоре стало заметно, что человечек с неестественно перекошенной головой и длинными руками сидит на чём-то вроде машинки с колесами. А еще через несколько секунд — что с этой машинкой он попросту единое целое: живая верхняя половина приделана к роботизированной нижней, собранной, что было видно издалека, в кустарных условиях.

— Жестоко, — прошептала Мидори, пытаясь вообразить, что за напасть превратила беднягу в чудовище на колёсах.

— Приехали! — мрачно вымолвил рикша, сбавляя ход и указывая на окрашенную в ярко-голубой цвет стену, по которой разлеталась нарисованная стая чёрных птиц. Девочка вздрогнула: стена была у калеки за спиной, а значит, придется увидеть его вблизи.

Рикша затормозил, не доехав до колодца метров двадцати. Велев Мидори оставаться на месте, он подбежал к несчастному калеке — не то спящему, не то вообще мертвому, выкатил его из-под солнечных лучей, снял с пояса флягу, запрокинул неприятно опухшее желтоватое лицо и брызнул на него водой. Незнакомец протяжно застонал, прокашлялся и разразился потоком грубой брани.

— Давай-ка потише! — одернул его рикша, кивая на Мидори. — С нами леди!

— Брат, прости, — ответил инвалид, взял у своего спасителя флягу и сделал два больших глотка. — Представь: решил принять солнечные ванны — и тут моя тележка слушаться перестаёт — ни туда, ни сюда, а затем и я отрубаюсь. Брат с самого утра убежал по делам и до сих пор где-то шастает.

— В сорок пятом живешь?

— Ага. Ты за химией, что ли?

Вначале Мидори не поверила собственным ушам, но затем, не дожидаясь разрешения рикши, вскочила с места, собрала свою храбрость в кулак и подошла к мужчинам. Глаза инвалида сделались круглыми, как блюдца; в первые секунды девочка не поняла, почему.

— Значит, мне к вам, — сказала девочка вместо приветствия. — Нужны красные шприцы для аварийного выхода.

— Ты, должно быть, дочка госпожи Макото? — в замешательстве проговорил спасённый. Неужели они с мамой до сих пор настолько похожи?..

— Госпожи Макото, которая от ваших штучек в пыль рассыпается, — железным голосом подтвердила Мидори.

— Мне жаль, малыш, — пробормотал калека.

— Ни хрена вам не жаль. О себе одном и думаете, — с отвращением бросила Мидори, с трудом подавив более жестокие слова. — Так где он, ваш товар?

Инвалид кивнул на стену с птицами, в которой зияла приокрытая дверь.

— Нужен товар — кати меня внутрь. — мужчина показал перчатку с подсоединенными к ней проводами, с помощью которой он и управлял своей «нижней частью». — Это больше не работает.

Мидори покачала головой и с большим трудом толкнула беднягу к проёму. Велосипедист не остался в стороне: он помог затолкать калеку в помещение и собирался идти вместе с ней, но не тут-то было…

— Подождёшь снаружи, — окрысился торговец химией.

— Чёрта с два, я отвечаю за неё, — ответил велосипедист, не повышая голоса.

Четверть секунды, молниеносное движение руки — и в живот извозчику уперлось дуло хоть и маленького, но самого настоящего пистолета. Судя по тому, как её спутник изменился в лице, девочка поняла, что оружие снято с предохранителя. Должно быть, осваивая навыки выживания, калека тренировался месяцами.

— Всё в порядке, — сказала девочка рикше, и шагнула в темную комнату, выставив руку с наладонником вперед. Казалось, она вот-вот услышит, как скребут у неё на сердце оголодавшие кошки.

— Дверь тоже запри, — хрипло велел торговец, так и не спрятав пушку. Спорить с ним девочка не посмела. Дальше он продвигался, отталкиваясь руками от стен и мебели.

Ей в нос ударил резкий химический запах, похожий на запах краски из баллончиков. Блестела посуда — лабораторные флаконы, пробирки и колбы вперемешку со стеклянными банками и бутылками, круглые стенки пузатых аквариумов, в каждом из которых что-то было — то ли живое, то ли не очень. Хозяин достал из кармана связку ключей и открыл еще одну дверь. Его еще не старое лицо, похожее на мордочку морской свинки, исказилось от досады: он никого не хотел так далеко пускать в свои владения. Но теперь, когда механическая половина превратилась в тяжелый якорь, ему ничего не оставалось, как велеть девчонке подкатить его к морозильной камере, находившейся на другом конце комнаты. Здесь же, на полу, лежали два спальных мешка.

«Надеюсь, до моего отъезда его братец не явится», — мелькнуло у Мидори в голове. Она уже заметила, что и морозильник, и полки, и низкие лабораторные столики были расположены так, чтобы калека мог до них дотянуться. А значит, препараты делал именно он, а брат выполнял домашнюю работу, функции охранника и курьера.

Вот, наконец, запотевший от холода красный шприц с закрытой пластмассовым наконечником иглой оказался у Мидори в руке, а затем и в кармане, заставив девочку на секунду забыть об отвращении к изготовителю препарата. Мама будет жить, а остальное неважно.

— Холодильник на резервном генераторе, — сказал инвалид. — А что дальше-то будет?

Девочка вытянула руку с наладонником, чтобы мужчина снял деньги с электронного кошелька. Но тут оказалось, что его собственный гаджет не работает, как и машинка для передвижения. И говорить о совпадении будет только дурак. Несколько секунд они смотрели друг на друга; в голове у Мидори мелькнула мысль, что зря она боялась несуществующих чудовищ. Наученная горьким опытом выживания на нижнем уровне, она приготовилась к предложению «дать себя потрогать»: таких подонков и с ногами было хоть отбавляй. Как назло, входная дверь закрыта, и рикша без ключа сюда не войдет. А впрочем, кто вообще будет ждать её под дверями?

— Придётся отдать наладонник, — оскалился хозяин.

— Он не мой. Мамин, — пролепетала Мидори.

— Ты же понимаешь, что, не расплатившись, отсюда не выйдешь?

Во мраке щелкнул взводимый курок, и дуло пистолета уперлось девочке в ребра.

— Мама и так заплатила сполна. И даже слишком, — как можно тверже вымолвила Мидори, чувствуя предательскую дрожь по всему телу, но вместе с тем решительно отступая назад. Насколько это больно, когда пуля входит в тело?

— За этот шприц я ничего не получил! — проскрежетал калека. — Гони наладонник, овца! Без него я не жилец! Как твоя мамаша — без «катапульты»!..

Вот как называется красная жидкость! Кажется, с помощью этой штуки человек покидает падающий самолёт. Вот и Мидори надо куда-то деваться. Но пока только новый шаг назад.

— Прощайся с мамашей! — вновь пригрозил торговец. — Брат выбросит твой трупик в выгребную яму — и поминай как звали!

Прикусив губу, Мидори сделала третий шаг назад, но вдруг уперлась затылком и спиной во что-то явно живое и взвизгнула от страха. Развернувшись и посветив, девочка увидела того самого бородатого верзилу, что cтучался во все двери, призывая людей к бунту. Теперь беды точно не миновать…

На этот раз он не сказал ничего — лишь одним движением сгреб наладонник широченной лапой, затем железной хваткой взял Мидори за плечо и, поволок ее через комнату, как тряпичную куклу. У девочки перед глазами пробежала вся ее короткая жизнь, однако все закончилось, едва начавшись: брат торговца распахнул дверь и выпихнул оцепеневшую от страха девчонку на улицу, где больше не горел даже аварийный свет; лишь слабый поток солнечных лучей все еще струился в шахту.

Качаясь на ногах, с кружащейся головой и сплющенной ужасом грудью, Мидори, уже готовившаяся к смерти или к чему-нибудь пострашней, бескостной кучей осела на тротуар и расплакалась. А потом худые, жилистые, но сильные руки, подхватили девочку и усадили в уже знакомое сидение. Проскользнув мимо колодца, велосипед нырнул в непроглядную тьму. И хотя фара все еще светила — ярко и довольно далеко — это успокаивало мало, а писклявый скрежет педалей был болезненным, как укол иглой.

— Вы дождались, — проговорила Мидори сквозь рыдания. Ужас не отступал: сейчас она была во власти этого человека, не зная, что у него на уме. — Но зачем?

— Решил подстраховать. Их и меня крышует одна банда — «Акулы-молоты». И если б они причинили тебе вред и я пожаловался…

— Они забрали мамин наладонник!

— И деньги?

— Деньги не смогли — вздохнула Мидори.

— Я подозревал. Но то, за чем приехала, взяла?

Девочка проверила карман: «катапульта» была на месте.

— Меня зовут Мидори, — сказала она, словно это было гарантией защиты. — А вас как?

— Найт.

— Как «ночь» или как «рыцарь»? — удивилась Мидори.

— Решать тебе, потому что я ночной рыцарь — голос велосипедиста потеплел.

— Почему так темно?

— Я удивляюсь, почему темно не стало еще раньше. Кто в здравом уме тратит энергию на людей второго сорта?

— Не понимаю…

— Пока ликвидируют аварию наверху, Подземка будет ждать во мраке, — голос мужчины снова стал холодным и глухим.

— Как же найти дорогу?

Рикша снова громко фыркнул.

— Я как летучая мышь. Если страшно — пересаживайся за спину, будешь за меня держаться.

Девочка поспешила отказаться. Из-за темноты обратная дорога казалась еще дольше, и на этот раз группа людей попалась им лишь единожды: остальных, видать, распугала тьма. Мидори подумала, что наверху поступили умно: бунтовать вслепую желающих мало.

— Кстати, ты уже отомщена, — задумчиво сказал рикша. — Машина заменяет калеке не только ноги, но и несколько органов, так что без них он протянет недолго.

Отыскав свою дверь, Мидори с ужасом осознала, что расплатиться с Найтом ей тоже нечем.

— Может, у вас есть сканер ладони? Мы можем приложить мамину, — сказала она у порога.

— В другой раз. Привет от брата Александра. Надеюсь, ты понимаешь, почему в ближайшие два дня высовывать нос из дома не следует, — сказал рикша и, вновь оказавшись в седле, с лязганьем растворился в непроглядной черноте.

Луч от фары какое-то время еще скользил по пустынной улице, но скоро и он исчез, как растворяется в морской пучине «фонарик» глубоководной рыбы.

Не зная, как толковать столь внезапное упоминание учителя, но радуясь ему про себя, Мидори на ощупь открыла ключом замок, достала из кармана свечу и подпалила зажигалкой фитиль. Мать лежала в такой же позе, в какой девочка её оставила — в шлеме, закрывавшем половину ее лица; давно не стриженные волосы свешивались с кресла до самого пола, походя на застывшие струи грязной воды. Тяжело вздохнув, Мидори поставила свечу в стакан, сняла со шприца колпачок и выпустила короткий фонтанчик иглой. Теперь не промахнуться бы с веной… Да полно трусить, такое ведь уже было! Поставила свечу поближе, развернула поудобнее руку, медленно выжала шприц до упора под едва теплую кожу, а затем, нажав кнопку «отсоединение» на шлеме, вызволила мамину голову. К счастью, сейчас для подключения достаточно было соприкосновения контактов на шлеме и нейропортах игрока; а ведь по рассказам матери, лет двадцать назад омниверс-навигаторы вставляли соединители себе в череп.

Нос Мидори уловил несвежий запах. Матери нужно было сменить одноразовое белье (такое носили все игроки, зависавшие в Омниверсе часами). Потом не помешает вздремнуть и самой: стоило оказаться дома, усталость навалилась на неё так, словно девочка не ездила по городу в коляске позади Найта, а носила кирпичи с одного конца города на другой. На всякий случай девочка позволила свече гореть, чтобы мама, проснувшись, не очутилась в непроглядной темноте. Да и самой спокойнее: впечатлений от проезда по обесточенным улицам ей хватит, наверное, до конца жизни.

Мидори знала, что когда мать выйдет из искусственного сна, ей захочется поспать по — настоящему. Она ляжет на матрас рядом с ней и, может быть, её обнимет. Это счастье стоило всех неприятных приключений. Девочка положила гудящую голову на мягкую поверхность матраса и подтянула колени к груди. Если включить воображение, можно представить, как её тело качает океан. Впрочем, ничего вообразить Мидори так и не успела; сознание погасло, стоило векам сомкнуться.

Она не знала, сколько часов провела во сне, но когда глаза открылись, перед ними не изменилось ничего: всё та же вязкая темнота, которая, того и гляди, растащит тебя на молекулы.

— Должно быть, сплю до сих пор, — пробормотала девочка и как следует ущипнула себя за ногу. Боль вспыхнула и погасла, но темноты не разогнала. Трепеща, Мидори протянула руку в сторону. Пусто.

Рядом с нею никто не лежал. Либо мать, проснувшись, сразу куда-то ушла, либо так и не встала. Дрожа и роняя на пол крупные слезы ужаса, Мидори заставила себя подняться и сделать несколько шагов по комнате, пока не уперлась в кресло. Мама по — прежнему была здесь. Ледяная и неестественно жесткая. Даже слабая пульсация под кожей — и та исчезла.

Поняв, что это значило, девочка исступленно, хрипло закричала — словно хотела взорвать барабанные перепонки ни много, ни мало — мерзкому получеловеку и его здоровяку-братцу, словно этот ужасный вой был единственным, что могло отогнать смерть. Но поздно: та успела унести самое дорогое.

Мидори выла, пока не сорвала голос. Она все еще надеялась, что провалилась в кошмарный сон, и пыталась себя оттуда вытащить. Что сейчас ее разбудит настоящая мама — живая, в отличие от этого чужого тела, на ощупь схожего с манекеном. Поняв, наконец, что этот ужасный морок ей не преодолеть, девочка на ощупь отыскала выдвижной ящик и достала новую свечу. Стараясь не смотреть в сторону злосчастного кресла, девочка добралась до выхода и выскочила на улицу, где с момента ее возвращения с лекарством ничего не изменилось. Все тот же колючий мрак, крысиная возня у самых ног и подозрительный шум над головой, в котором теперь отчетливо слышалась стрельба.

— Но так не должно быть!.. — доказывала она непонятно кому. — Я же старалась быть хорошей, я почти не трусила, я сделала все, что нужно, я даже вену нашла правильно!.. Так за что это, Господи?..

— Не «за что», а «для чего». На скорый ответ не надейся, — проговорил вдруг спокойный, теплый, а главное, знакомый голос.

Из мрака выступила высокая светловолосая фигура в длинном тёмно-сером пальто с опущенным капюшоном и окаймленным белой линией восьмиконечным крестом на рукаве. А пару секунд спустя она узнала лицо с мягкими ангельскими чертами, совершенно чужими здесь, на нижнем уровне, в обиталище «человеческих отбросов» — так в разговорах «за жизнь» люди нередко величали сами себя. Пухлые, почти женственные, губы, миндалевидные зеленые глаза, ангельская улыбка. Брат Александр казался воплощением миролюбия и красоты, но жутковатая байка о том, как его однажды пытались зарезать, и что стало с этими несчастными, ходила в Подземке уже несколько лет.

— Почему я жива, а она — нет? — вопросила Мидори, задыхаясь от слез.

— Ты не сажала себе сердце, печень и почки несколько лет подряд. — Александр вдруг сел, чтоб быть с девочкой вровень. — И здесь неважно, насколько ты была смелой…

— Вам что — «ночной рыцарь» рассказал?

— Конечно. Мы в Братстве знаем друг о друге все.

— Потому-то платы он и не взял… — вздохнула девочка, вытирая слезы.-Что же мне делать, брат Александр?

— Во-первых, успокоиться. Ты же понимаешь, мама не умерла. Она перешла в другую форму. Даже вещи никогда не умирают окончательно, а уж люди — тем более. Во-вторых, тебе лучше пойти со мной.

— Куда?

— Наверх. И обещаю: солнце ты увидишь через пару дней. Ты и все, кто уверовал.

Девочка открыла рот, чтобы возразить, но брат Александр не дал ей такой возможности.

— Мидори, свет не включат. Воды в трубах больше нет, потому что насосы не работают. Канализация — сама чувствуешь, как здесь плохо пахнет. Лестницы наверх забиты людьми и завалены трупами. Скоро здесь будет одна большая могила.

— Но мама…

— Не бойся: крысы её не тронут…

Он зашел в комнату, позволив девочке осветить ему дорогу, и остановился перед останками молодой женщины. Медленно перекрестив покойницу своей большой рукой, он прошептал на латыни короткую молитву, и руки Мидори сложились на груди сами собой. Минутой позже, когда она в последний раз поцеловала мать, Александр заботливо накрыл тело лежавшим на матрасе покрывалом, достал из кармана пальто спрей-баллончик и, держа его в вытянутой руке, распылил содержимое на труп. Мидори зажмурилась. Две секунды спустя над покойницей вспыхнуло пламя.