Армия Судьбы

Людмила Астахова, 2007

Божьи мельницы мелют медленно. Великая Пестрая Праматерь кропотливо сплетает хрупкое полотно судеб. Сначала она бережно соберет вместе тех немногих, кто презрел свой удел и отверг предназначение: людей и нелюдей. Потом крепко свяжет всех нерушимой клятвой. И когда пробьет час, они совершат то, что не под силу богам. Но это будет потом, а пока беглому солдату предстоит встретить своего извечного врага и… не дать ему умереть. С чего-то же надо начинать.

Глава 1

ДЕЗЕРТИР И РЕНЕГАТ

Если в кого-то все время тычут пальцем и говорят: «Он — враг!» — не верь, пока сам не посмотришь в глаза чужака.

Пард, Человек. 19 лет назад. Осень 1676 года

В самом начале осени по пыльной дороге, ведущей из Тало в Эвраст, шел солдат. Был он молод, не старше двадцати пяти лет от роду, рыжебород и голубоглаз, настоящий урожденный оньгъе, с какой стороны ни посмотри. Невысокий, коренастый, с длинноватыми руками, из тех, что в зрелые года становятся поперек себя шире. Если доживают до зрелых лет. Звали солдата Аннупард, а попросту, для друзей и начальства — Пард. Правда, друзей и начальства у него больше не имелось, но по разным причинам. Друзья Парда все как один полегли в сражении на никому не нужной войне, до которых любителем был оньгъенский король, а от отцов-командиров Пард сбежал сам, добровольно избрав бесславную участь дезертира. Мир достаточно велик, а жизнь коротка, чтобы гробить ее в походах его величества Веррона III, резонно рассудил молодой человек и применил тактический шаг, именуемый в просторечье «дать деру». Теперь возврата в Оньгъен и быть не могло, потому как дезертиров там испокон веков ждала веревка. Но Пард и не думал сожалеть о содеянном. Мир и вправду был несказанно велик, он убедился в том сам, своими ногами, так сказать. Из армии он сбежал еще весной и до сих пор топтал изношенными сапогами дороги королевства Китант, в которое подался исключительно из тех соображений, что местные жители там пока не торопились каждого первого встречного оньгъе вешать на ближайшем столбе. А таких мест оставалось на свете совсем немного и с каждым годом становилось все меньше и меньше. Оголтелые попы из Церкви Вечного Круга — единственного духовного пастыря оньгъе, проповедовали немало спорных идей, и самая популярная их догма отрицала наличие у всех «нелюдей» души, низводя последних на уровень животных, подлежащих скорейшему истреблению. А так как «нелюдей» в мире было ничуть не меньше, чем богоизбранных «людей», то надо ли говорить, как популярна была Церковь среди этих самых «нелюдей». Регулярные, словно смена времен года, Священные походы в сопредельные государства, организуемые Святыми легатами, сделали свое дело. Если у многочисленных владык континента и имелось что-то общее, то это была ненависть к Святым землям — Оньгъену и оньгъе. Потому путь молодого дезертира лежал на юг, к берегам Вейсского моря, а лучше всего в саму Великую степь, где мало знали о том, что творится на севере, и ежели и слышали краем уха о тамошних войнах и междоусобицах, то не принимали их близко к сердцу.

В начале своего пути дезертир Пард прибился к небольшой своре точно таких же беглецов от «священного долга», но долго с ними не задержался. Свора она и есть свора, и замашки главаря Парду пришлись не по вкусу, а кроме того, грабить хутора, уничтожая все живое на своем пути, ему не хотелось. Оньгъе нагляделся на все прелести разграбления небольших городков и замков, еще будучи солдатом регулярной армии. Братские могилы, до краев наполненные ободранными догола телами, до сих пор снились ему каждую ночь. Да что говорить, и солдатом-то Аннупард стал не по желанию сердца, как ни странно это звучит для истинного обитателя Святых земель. И уж никогда и никому он не признавался, что более всего хотел стать скотным лекарем. Ну, хотя бы помощником такового, на крайний случай. Все детство Пард таскал домой увечных зверюшек: собак, кошек, голубей и кроликов, — лечил их, и не без успеха, а лет эдак в пятнадцать вполне профессионально принял роды у соседской коровы, заработав несколько медных монет и единодушную рекомендацию односельчан к провинциальному ветеринару в ученики. Но не сложилось у парня. Как назло, молодой король решил, что ему надлежит превзойти славу покойного папаши по части воинственности. Новый героический поход против «прихвостней поганых нелюдей» требовал много солдат, одними наемниками дело не обошлось. И когда на городской площади зачитали указ его величества о мобилизации всех мужчин старше двадцати лет; Аннупард Шого понял, что мечте его, скорее всего, не суждено сбыться. И верно, вместо ступки с пестиком и скальпеля десятник вложил в широкую ладонь юноши прорезную облегченную секиру — старое доброе оружие оньгъенской пехоты. Что самое удивительное, Пард секиру полюбил, а войну нет. Бывает ведь такое?! Удачно пережив два бездарных похода на Аррнас, солдат решил, что пора возвращаться к любимому делу, то бишь к врачеванию недугов у бессловесный тварей. Но не тут-то было. Веррону III захотелось стяжать славу покорителя Шальги, карберанского города, славного не только орочьим ополчением, но и высокими стенами. Под ними, под этими стенами, и пало более двух третей оньгъенского войска, а с оставшимися много не навоюешь. Тогда добрый король, не будь дурак, решил отыграться на собственных солдатах, объявив, что казнит каждого пятого как труса и предателя. Аннупарду хватило одного взгляда на длинный ряд виселиц, чтобы решить распрощаться и с королем, и с родиной, и с вездесущими попами.

Одному было идти невесело, но все же безопасней, чем ватагой. Народ в Китанте был серьезный и на солдат смотрел с недоверием, не без причин ожидая от них грабежа и насилия, и, завидев их, сразу норовил хвататься за вилы и другой острый сельскохозяйственный инвентарь. Пард специально обмотал лезвие своей секиры полотном и первым делом избавился от форменной куртки, обменяв ее на шерстяное полукафтанье, и потому в иных селениях его даже пускали в трактир поужинать, а иногда и переночевать в конюшне.

Когда дорога сделала очередной поворот, мягкий полуденный ветер принес густой тяжелый запах гари и разложения. Указатель на столбе четко указывал в этом направлении, свежая надпись на нем гласила «Эвраст». В Эвраст так в Эвраст, подумал дезертир, уже без всякой радости примерно представляя, что именно ему доведется увидеть за очередным холмом, поросшим чахлыми деревцами арога.

В Китанте строить замки было как-то не принято. Землевладельцы жили в просторных усадьбах, окруженных садами. Пард находил этот обычай очень симпатичным и, когда подворачивался случай, норовил рассмотреть эти строения поближе. Подобное любопытство порой оборачивалось для дезертира плачевно. Один раз свора злобных волкодавов не поужинала им только из-за его врожденной ловкости и умения лазать по деревьям. А однажды охранники с дубинками едва не переломали Парду все кости. Но в этот раз, похоже, ему ничто не угрожало. Три трупа возле сторожки показывали, что при внезапном нападении короткие дубинки не помогают.

Аккуратно подстриженные деревья вдоль посыпанной песочком аллеи показались какому-то злому шутнику подходящей заменой виселиц, и он не поленился использовать каждую удобную ветку для развешивания уже почерневших на жаре тел. Смутить оньгъе такими выдумками тяжело, потому что Пард видел и кое-что похуже. Здесь по крайней мере на мертвецах была кожа. Местным живодерам до оньгъенских заплечных дел мастеров еще расти и расти, решил он.

Дальше было еще интереснее. Левое крыло богатого каменного дома сгорело дотла, сожженное не случайным пожаром, а чьими-то умелыми и ловкими руками. Мало ли умельцев бродит по земле. Кто-то умеет тачать сапоги, кто-то поет лучше птицы, а кому-то сподручней подпустить красного петуха в хату. По всему было видно, что всю многочисленную челядь заперли в этой части усадьбы и сожгли живьем, добавив для верности в огонь сырой нефти. Вот откуда взялась столь густая и неотвязная вонь. С хозяином поступили немногим лучше, вернее сказать, намного хуже, и прислуге, на взгляд Парда, даже повезло. Он всегда считал, что смерть в огне предпочтительнее, чем смерть на колу, если есть возможность выбирать. Но мужчине средних лет в шелковой окровавленной рубашке, с холеными белыми руками выбора, как водится, не предоставили. Он умер чуть менее суток назад, и разложение еще не успело тронуть искаженного мукой лица, но оньгъе оно совершенно не понравилось. Есть такие лица, которые даже после смерти несут отпечаток тайного и явного злодейства. Даже Неумолимая Госпожа не в состоянии стереть с губ гнусной усмешки, а из глаз удалить огонек жестокости.

Пард прекрасно помнил, какое было лицо у мертвого Ронара Бонго, его десятника, в тот поистине благословенный день, когда шальгские орки-лучники утыкали десятника стрелами до такой степени, что господин Бонго стал похож на дикобраза. Зеленовато-серое, холодное, застывшее, оно и после смерти было лицом садиста, насильника и самодура.

Компанию хозяину поместья составили его ближайшие помощники, чьими изуродованными до неузнаваемости телами, лишенными всех выступающих деталей и частей, был устлан весь внутренний дворик.

Пард по-хозяйски обошел уцелевшие помещения, включая кухню и кладовки, рассчитывая найти что-нибудь съестное. Девственная чистота полок свидетельствовала о том, что неизвестные головорезы оказались людьми серьезными и обстоятельными. Они не только не оставили в Эврасте никакой поживы, но и прихватили с собой шпалеры, гобелены, посуду и даже книги. Да что там книги, вся дворовая живность была либо перебита, либо съедена. Хотя нет, не вся. Где-то по развалинам бродил петух. Пард отчетливо слышал, как тот озабоченно квохчет, и во что бы то ни стало решил получить этот сомнительный трофей. Но то ли птица была не так проста, то ли у оньгъе притупился инстинкт охотника, однако погоня за неуловимой тварью успехом венчаться не торопилась. А куролов забрел в один из уцелевших подвалов и там обнаружил небольшую, но совершенно не поврежденную дверь. Запиралась она на простой, хоть и увесистый засов. Для человека со сложением Аннупарда открыть дверь оказалось делом плевым, и, сунув нос в подземелье, он сразу и безошибочно угадал в нем тюрьму. Только там может стоять такой особый запах прелой соломы, испражнений, крови, ржавого железа и гнилья.

Стон… или хрип? Чье-то неровное дыхание в полумраке.

— Кто там? — спросил Пард, останавливаясь в дверном проеме.

В ответ только вздох и слабое шевеление в самом темном углу узилища. Пард взял в одну руку секиру, другой рукой крепко сжал чахло коптящий факел и медленно двинулся вперед, напряженно вглядываясь в пляску теней на камнях стен. Чутье у бывшего солдата — как у лисицы, и оно подсказывало, что повода для беспокойства нет. Вряд ли кто стал бы прятаться столько времени в запертой снаружи темнице, если бы имел возможность выбраться наружу. Может быть, забытый всеми узник, а может, старый страж, привычный к сумраку и тяжелым запахам подземной тюрьмы. За первой решеткой Пард разглядел скелет и полуразложившийся труп, за второй — несколько изувеченных, относительно «свежих» мертвецов и, наконец, в самом углу он увидел торчащую из вороха гнилого тряпья руку, привязанную толстой веревкой к кольцу, вмурованному в стену. Рука была живая, хотя сильно покалеченная и покрытая коркой черных струпьев. Ее хозяин лежал на полу, уронив голову на голую грудь. Бедолага находился при последнем издыхании, если судить по хриплому бульканью, которое изредка вырывалось из его глотки.

— Эй, приятель, ты живой?

Пард не слишком рассчитывал получить вразумительный ответ, но его и не требовалось. Узник отчетливо скрипнул зубами, дернулся, от чего грязные пасмы волос прочертили в луже полукруг, но голову поднять не смог.

— Я тебе помогу, — пообещал дезертир.

Кем бы ни был бедняга, за что бы ни был столь нещадно искалечен, но даже умирать человек должен не в грязной конуре, а под открытым небом. Небось уже давненько солнца не видел, с жалостью подумал Аннупард. Война сделает бесчувственным кого угодно, и оньгъе мог спокойно пройти мимо мертвых детей, истерзанных женщин, кричащего умирающего. Но сама мысль о неволе и ненависть к ней заставила его перерезать веревку на тощем запястье узника, подхватить под мышки его недвижимое тело и что есть сил протащить его наружу, к солнцу, к свету, к пусть предсмертной, но свободе. Факел пришлось бросить внизу, и дезертир, чертыхаясь и проклиная все на свете, волок длинноногого узника по крутой лестнице, натыкаясь впотьмах на какие-то углы и выступы, которых раньше не замечал.

— Уф! Ну вот и все. Кажется, выбрались.

Хозяйственный двор был залит солнечным светом, ослепившим дезертира, как летучую мышь. Некоторое время он тер глаза, размазывая по лицу пот и грязь, матерясь, но зрение, как назло, не торопилось возвращаться. Пард присел рядом со спасенным, представляя себе, каково узнику — давнему обитателю тьмы, если так худо его глазам после получаса блуждания в подземелье.

— Ты потерпи, мужик. Не смотри пока на свет, а то ослепнешь.

Тот в ответ только легонько пошевелился. «Живучий, однако», — подивился Пард. Он терпеливо подождал, пока глаза перестанут слезиться, и решил-таки осмотреть свою «добычу». Но лучше бы он этого не делал.

Так пытают либо страшного, ненавистного врага, либо ради скотской забавы. Парду доводилось встречать любителей чужой боли, и не только на войне, где нет места милосердию и жалости. В родной деревне он в сопливом детстве до полусмерти избил соседского парнишку, забавы ради замучившего котенка. Лицо бывшего заключенного покрывал толстенный слой грязи, смешанной с запекшейся кровью. Неестественный угол лишенного волос подбородка указывал на то, что челюсть сломана в нескольких местах.

Тело покрывало неисчислимое количество шрамов, язв и ожогов, ногти были сорваны, а сами пальцы рук, сломанные не раз и не два, срослись как попало — вкривь и вкось. Этот человек перенес немыслимые муки…

И тут он открыл глаза. Светло-серые, как жидкое серебро, с точечкой зрачка в центре. Нечеловеческие глаза, полные предельного сосредоточения и боли. Пард отшатнулся и, чтобы убедиться окончательно во внезапной догадке, отодвинул липкие пряди над ушами. Так и есть, заостренные кверху, почти без мочки, самые натуральные эльфьи уши. Если бы в корчме Парду на тарелке подсунули подгнивший трупик крысы, а он умудрился бы откусить кусочек, то наверняка не испытал бы такого отвращения и гадливости. Рыбьи глаза, острые уши, обкромсанные космы тонких и жестких волос — все один к одному. Эльф, проклятущий мерзкий эльф — вот кто это такой! К горлу подступила тошнота, словно дезертир покопался голыми руками в кишащей червями могиле. В водянистых рыбьих глазах нелюдя мелькнуло узнавание.

«Понял, гад, кого ему послала судьба на помощь!»

Лучшая из шуточек злого бога Файлака, позволившего спасти пленника-эльфа его заклятому врагу — оньгъе. Удивление сменилось могильным безразличием. Кажется, эльф за несколько мгновений успел смириться с мыслью о неминуемой расправе.

— Демоны! Вот гадость! Падла! Не пялься на меня, сука!

Пард схватился за секиру, намереваясь проломить эльфу голову, размахнулся как следует и… лезвие глухо тюкнуло по земле рядом с острым ухом. Черная короста на месте губ дернулась, выпуская алую струйку, словно эльф хотел что-то сказать. Проклясть? Поблагодарить?

— Я тебя вытащил — и хватит, — хрипло проговорил оньгъе, выдергивая секиру из земли. — Сдыхай теперь сам.

Он с трудом оторвал взгляд от серебристых омутов и не пошел, а побежал к выбитым воротам, намереваясь помыть руки в ближайшем колодце. Ненависть и отвращение к эльфам текли у него в крови, добавляя ей красного цвета и солености, они передавались из поколения в поколение и превосходили по силе ненависть к остальным нелюдям — оркам и тангарам, вместе взятым, в несколько раз. Где был ее исток, никто в Святых землях и не помнил, но слово «эльф» так давно стало ругательством, что каких-то обоснований уже и не требовалось. В детстве мать рассказывала страшные сказки о злобных и коварных эльфах, которые после смерти превращаются в упырей-кровососов. В безбородом отрочестве за прозвище «эльфья рожа» можно было получить ножиком в пузо, а прозвание «полуэльф» ставило человека на один уровень с растлителями малолетних и скотоложцами.

Убить эльфа дело богоугодное, что клопа задавить, так почему он не зарубил остроухую тварь на месте? Почему оставил помирать своей смертью в полуразрушенной, разграбленной усадьбе? На эти вопросы не было у Аннупарда ответов. Он стремился уйти от проклятого места как можно дальше, куда глаза глядят, лишь бы подальше.

Никогда прежде встречать кого-то из проклятого народа молодому оньгъе не доводилось, да и не стремились, по вполне понятным причинам, эльфы в Святые земли, отсиживаясь за своими горами. Там они лелеяли злобу по отношению к настоящим людям и с помощью своей демонической магии насылали на тех болячки и черный мор. Пард даже поинтересовался однажды насчет этого у своего учителя — лекаря Харанга, но в ответ получил кривую ухмылку да пару подзатыльников, на которые добрый доктор был весьма горазд. Ладно, пусть про хвори все выдумка, а все остальное — правда? Что эльфы воруют детей из колыбелек, подкладывая на их место трухлявый пень или дохлого щенка? Может быть, до сумасшествия пытают пленников, живьем сдирая кожу или вырывая из груди еще живое сердце? Отрезают языки человеческим девушкам, прежде чем изнасиловать?

Сколько бы ни наговаривали на орков, сколько бы ни рассказывали небылиц, но Пард своими глазами видел оркских красоток, гораздо более целомудренных, чем многие девчонки из его деревни, не говоря уже о городских. Орки-стрелки, отчаянно защищавшие Шальгу, вызывали лишь уважение, и не только у Парда. Высокие могучие тангары с такими роскошными бородищами, что любой оньгъенский поп обзавидуется, считались еще более достойными врагами. Достойными для того, чтобы сойтись в честном поединке и, даже будучи сраженными насмерть волнистым двуручником, принять смерть как должное. Правда, если уж быть до конца честными, Оньгъен ни разу не сходился в битве с тангарскими дружинами, все стычки ограничивались попытками пиратов под флагом Святых земель захватить длинные ладьи тангаров-купцов. Оньгъе хватало и этих подвигов.

Сухая пыль скрипела под ногами дезертира, солнце садилось за холмы, и уже не чувствовалось ни гари, ни вони. Там, во внутреннем дворе умирал искалеченный светлоглазый эльф, существо, лишенное души, гнусное и отвратительное по сути своей… Где-то вдалеке подал голос луговой шакал, высоким подвыванием приветствуя восход Шерегеш в сиреневом мерцающем небе. Ему отозвался другой зверь. Ночные мародеры договаривались о встрече на развалинах поместья. Этой ночью эльфу придется худо. Дезертир Пард остановился, сплюнул на землю, проклиная себя, свою безразмерную глупость.

— Будь ты проклят, паразит, будь ты триста раз проклят… Лучше б ты сдох!

И повернул обратно, пытаясь хоть как-то объяснить свой дурацкий поступок. Кроме любопытства — самого распространенного людского греха, — он ничем обосновать его не мог. Любопытство гнало его по жизни, словно семижильный кнут в руках погонщика толстошкурых ленивых волов. Аннупард Шого хотел знать, хотел понимать, хотел своими глазами убедиться в существовании проповедуемых с высоких амвонов истин. Таким уж он уродился ренегатом и еретиком.

Эльфу снова повезло несказанно, и шакалы за ночь не добрались до него. Видимо, им хватило другого мяса. И долго искать бывшего узника не пришлось. Он сумел отползти совсем недалеко. Лежал, свернувшись калачиком, как младенец в утробе матери, грудой костей и истерзанной плоти. Парду оставалось только подивиться невероятной живучести этого существа. Да человек бы уже или с ума сошел, или откинул копыта. Почувствовав его присутствие, эльф проснулся и уставился на оньгъе своими чуть раскосыми глазищами.

— Думай что хочешь, — буркнул Пард злобно.

Но тот лишь вздрогнул всем телом. Пришлось тянуть его в дом, чтоб на месте поискать каких-нибудь чистых тряпок для перевязок, а лучше всего мазь или чего-то подобного. Несколько старых рваных простыней, которыми побрезговали разбойники, пришлись очень даже кстати, а вот с лекарствами не повезло. Кроме полупустой бочки с вином Пард ничего не сыскал, хотя перерыл все, что уцелело при грабеже. Полная фляжка доброго красного вина — вот и все лекарство.

— Открывай рот, — приказал дезертир, склоняясь над эльфом, который подозрительно покосился на флягу. — Это просто вино.

Но нелюдь не только не пожелал подчиниться, но и всеми силами постарался отодвинуться подальше, заслоняясь искалеченными руками.

— Зачем я вернулся? Затем, чтоб тебе помочь, скотина! — не на шутку разозлился Пард. — Надо было мозги тебе сразу вышибить и не возиться с такой неблагодарной тварью, как ты. Хочешь знать, почему я здесь? Я, вишь, на лекаря учился… на скотьего доктора… всякую тварь живую лечил: лошадь, корову, козу. Хоть у них тоже души нету, а боль-то звери чуют… Понимаешь?.. Да и не лекарь пока… уже… а вовсе дезертир и… мародер. Я оньгъе, ты видишь, я оньгъе и таких, как ты, должен перво-наперво резать безо всякой пощады. А я вон тебе помогаю, пытаюсь помочь, а ты что делаешь?

Неблагодарный больной напряг последние силы и разлепил разбитые ссохшиеся губы, сначала издав сдавленный хрип, перешедший в настоящее змеиное шипение, пока не сумел выдавить нечто членораздельное:

— Вино нельзя. Воды. Пить воду.

— Ишь ты! — ядовито ухмыльнулся Пард. — Может, тебе религия пить вина не дозволяет? Благочестивый или как?

— Воды, — прошелестел эльф.

— Ладно, это даже проще.

Пард принес воду. Никогда он не видел, чтобы ее пили с таким наслаждением и такими муками, а уж смотреть на этот процесс было в высшей степени омерзительно. Кроме как втягивать в себя воду с помощью свернутого в трубочку языка у эльфа не получалось.

«Может быть, они так и пьют, словно змеи, эти эльфы поганые?»

Напившись, тот впал в беспамятство. Пард решил времени не терять. Поймал-таки одинокого петуха с подпаленным хвостом, одуревшего от нежданной свободы и одиночества, и пустил упитанную птицу на целебный суп, твердо пообещав себе на капризы эльфа внимания не обращать. А вино выпил сам.

Бульон получился на славу, ароматный, наваристый, с золотистыми кружочками жира, то что нужно для восстановления сил. Оньгъе растормошил эльфа и с нескрываемой угрозой спросил, мрачно глядя прямо в его мутные глаза:

— Куриный навар пить будешь?

Эльф согласно кивнул, но одной доброй воли оказалось недостаточно. Номер с языком тут не прошел, эльф захлебывался и обжигался, а ничего путного не получалось. И пришлось гордому Аннупарду Шого кормить своего пациента из ложечки, морщиться от отвращения, но прикасаться к нелюдю, придерживая того за костлявое плечо.

— Спасибо, — прошипел эльф, опустошив миску.

— Вот ещё, — фыркнул в ответ оньгъе. Даже принимать благодарность было несказанно противно.

— Сними, — внезапно попросил эльф, указывая на тонкий блестящий ошейник, охватывающий его шею. По металлу шли какие-то значки и насечки на незнакомом языке, и Пард, с некоторым ужасом в глубине души, догадался, что это вещь не простая, а волшебная.

— Ты колдун?

В животе сладко зудели от страха кишки. Попы внушали, что магия пошла целиком от демонов и прикоснувшийся к ней обречен на проклятие, а магия нелюдей тем более. В Оньгъене уже двести лет за колдовство сжигали на медленном огне.

— Сними. Не бойся.

Пард гордо вскинул подбородок с курчавой бородкой, задетый за живое.

— Так ты колдун или нет?

Он не собирался сдаваться. Пусть нелюдь скажет, тогда и посмотрим, что делать. Но эльф только прикрыл устало глаза, мол, не хочешь — не надо. Больно гордый был. Ну что же, мы тоже гордые. И Пард оставил узника одного, чтобы подумал как следует над своим поведением. Он облазил все поместье, нашел даже подземный ход, правда, полузасыпанный от старости. Вернувшись, обнаружил, что эльф не пошевелился. Но оньгъе не расстроился. Так даже удобнее изучать объект своего любопытства. Бывает так иногда, что встретишь какого-нибудь жуткого урода, страшного, мерзкого, и не в силах глаз оторвать от его уродства. Когда Пард был маленьким мальчиком, в соседней деревне за рекой жил старый солдат. Где и когда враги вырвали ему глаза, он никому не говорил. Жуткие глазницы его были черны и вечно сочились гноем, и Пард страшно боялся случайной встречи со слепцом, но, если таковая приключалась, не мог глаз оторвать от ран, хотя у него мурашки бежали по спине и сердце заходилось от ужаса.

У этого эльфа от прежнего, наверняка красивого облика остались только длинные темные ресницы и чудом не сломанный прямой тонкий нос с точеными крыльями ноздрей. И глаза, конечно. Единственное, что жило на изуродованном лице. Говорят, что эльфы могут зачаровывать взглядом, и, по-видимому, это так и есть. Иначе и не объяснишь заботу оньгъе о своем самом ненавистном враге. Не глаза, а глазищи. Такие бы бесподобно смотрелись на женском лице — светлые, яркие и совершенно ничем не напоминающие рыбьи, даже не водянистые. Скорее они походили на какие-то чудные светло-светло-серые кристаллы.

— Сними. Прошу тебя, — снова попросил эльф и добавил чуть погодя: — Больно. Очень.

Пард колебался, то поднося пальцы к злополучному ошейнику, то отводя руки, пока наконец не решился. Ничего ровным счетом не почувствовав, он нащупал хитрый замочек, понимая, что переломанными пальцами, да еще и без ногтей, эльф бы ни за что его не одолел. Вздох искреннего облегчения, когда ошейник полетел в другой конец комнаты, дал дезертиру понять, что он сделал не просто доброе дело, а нечто большее.

— Спасибо.

Пард не поверил, увидев в глазах эльфа слезы. А еще говорят, что нелюди не могут плакать. Эльф не плакал, сил не было, но одна слезинка все же скатилась по щеке. От вида чужого унижения оньгъе стало как-то не по себе. Что может быть глупее мужских слез? Пард отвернулся.

— Ириен, — шепотом сказал эльф.

— Что? — не понял оньгъе.

— Имя… Мое.

— Ириен? — переспросил тот.

Эльф кивнул.

— Значит, тебя зовут Ириен. А меня зовут Пард. Вот и познакомились.

Больше они не разговаривали. Спасенный совершенно выбился из сил, затих, а затем и заснул, укрытый куском одеяла, а Пард, наблюдая за наступлением ночи, крепко призадумался. Из поместья нужно убираться. Не ровен час, объявится кто из родни погибшего хозяина. А как отнесутся местные к оньгъе-дезертиру и покалеченному эльфу — это очень тревожный вопрос. И где гарантии, что Пард не разделит предыдущей участи эльфа? Уходить отсюда надо, и все дела, решил за себя и своего пациента Аннупард, прежде чем завалиться спать.

Избавленный от колдовского ошейника, Ириен уже на следующее утро смог самостоятельно слезть с кровати, несказанно удивив Парда. Передвигался эльф не слишком уверенно, но зато целенаправленно. Парду, словно привязанному, пришлось ходить следом, потому как эльф не торопился пояснять ему цель своих тщательных поисков. В итоге ею оказались два чудных меча с узкими лезвиями, необычайно красивые и необычным образом заточенные. Мастерская работа, хоть и явно эльфийская. Недаром покойный хозяин замка польстился на них. Ириен толком рассказать ничего не мог, из его поврежденного горла вырывалось только змеиное шипение, но привел оньгъе в прелюбопытную комнатенку. Владетель Эвраста любил потешить себя не только грабежами и разбоем на большой дороге, но и пытками случайных бродяг, а кроме того, благородный господин баловался чернокнижием. Чего он добивался от эльфа, Парду осталось не вполне понятно, но, разглядывая коллекцию, состоящую из сушеных девичьих голов, бутылей с какими-то отвратительными кусками, кошачьих шкурок и прочей мерзости, он решил, что медленную и мучительную смерть хозяина на колу можно смело называть заслуженной казнью. Прежде чем уйти из поместья, дезертир с удовольствием бросил в колодец чародейский ошейник, впервые в жизни искренне прочитав очистительную молитву.

Они вышли на тракт уже ближе к вечеру. Эльф в одежде с плеча своего мучителя выглядел пугалом, но держался с таким достоинством, что не каждый король осмелился бы обратиться к нему без дела. Он вроде и не стремился к обществу своего добровольного спасителя, специально делая вид, что идет рядом только из-за общего направления. Спрашивать Парда о ночлеге он тоже не собирался. Просто свернул в приглянувшуюся рощицу, нюхом угадав ручеек, скрытый в высокой траве. Оньгъе возмутился, но поплелся следом. Ему же пришлось собирать хворост, разжигать огонь и варить еду, потому что «его эльфячье величество» все время пролежал под кустом, свернувшись калачиком. Пищу принял чуть ли не силком, то и дело бросая на полыхающего злобой оньгъе пронзительные взгляды.

— Ты меня не выводи из себя, тварь, — предупредил Пард. — Последний раз о тебя руки мараю. Мне что, делать больше нечего, как нянчиться с разной нелюдью? Небось ты бы об меня ноги вытер и дальше пошел? Так ведь? Все! Завтра ухожу.

— Уходи, — тихо каркнул эльф и закрыл глаза.

Аннупард всегда считал себя человеком слова — как обещал, так и сделал. Еще до рассвета проснулся, быстренько собрал манатки и направил стопы прямиком на юг. Дорога сама ложилась под ноги, только успевай коленями двигать, осеннее солнышко не пекло, а ласково грело. И вообще, бродяжья жизнь была по всем признакам хороша и удобна, а одиночество совершенно не тяготило. Шел он, шел, но затем присел на обочине, чтоб попить водички и съесть сухарь, да так и просидел на месте, пока не увидел вдалеке высокую фигуру такого же одинокого путника.

Мечи, привязанные веревкой к спине, успешно служили упрямому эльфу противовесом, а не то его точно согнуло б пополам. Голову он обвязал платком, справедливо решив, что вид обкромсанной шевелюры может вызвать ненужные подозрения у встречных прохожих. Обычай срезать волосы рабам был в ходу почти во всех землях. Когда он поравнялся с сидящим Пардом, то лишь покосился на оньгъе с необъяснимым выражением лица и медленно попылил дальше.

Тогда бывший солдат, а ныне дезертир плюнул себе под ноги, грубо выругался и увязался следом и более попыток бросить малахольного эльфа не предпринимал. И очень скоро открыл для себя простую старую истину — какое бы доброе и благое дело ни сделал человек, рано или поздно он хотя бы раз непременно пожалеет об этом. Пард жалел о том, что связался с эльфом, по двадцать раз на дню, а иногда и гораздо чаще. И было от чего. То ли эльф ему попался какой-то особо сволочной, то ли вся их порода отличалась скверным характером, но каждая попытка наладить контакт с Ириеном оборачивалась для несчастного оньгъе припадком раздражения и плохо сдерживаемого гнева. Эльф не желал быть послушным, демонстративно игнорируя все указания добровольного спутника и лекаря в одном лице. С отвращением пил отвары, что готовил ему Пард из знакомых целебных растений, не позволял ставить примочки и тем не менее выздоравливал не по дням, а прямо-таки по часам. Парду становилось чуть ли не до слез обидно. Пациент сам себя лучше всякого лекаря может вылечить. Ну почему люди так не могут? Что за вселенская несправедливость? За что этому остроухому отродью такой дар, в то время как люди от маленькой ранки могут помереть в три счета?

Они уходили все дальше и дальше на юг, убегая от подступающей осени, постепенно притираясь друг к другу, можно сказать даже привыкая, хотя наибольшие усилия потребовались именно от Парда.

Голос у эльфа восстановился довольно быстро, о чем сам оньгъе узнал совершенно случайно, когда услыхал, как тот тихонько мурлыкал себе под нос песенку, когда мылся в ручье. С мытьем вышла отдельная история. Пард себя никогда не считал засранцем, но патологическая тяга эльфа к купаниям была ему непонятна. Зачем, скажите на милость, полоскаться в воде, если накануне они до нитки вымокли под проливным дождем, зарядившим на целый день?

Снова зубами пришлось скрипеть, когда эльф вернулся от ручья не только чистый, но и с тремя рыбинами, нанизанными на примитивную острогу.

— Это ты рыбам песенки пел? — мрачно поинтересовался оньгъе, сердито потроша добычу.

— Нет, себе, — без зазрения совести признался Ириен.

— Дурному не скучно и самому, — фыркнул Пард.

— Сегодня мне почти не больно говорить.

Он осторожно разминал до сих пор неловкие пальцы, которые, в отличие от всего остального, заживали медленно. Медленно, разумеется, относительно той удивительной скорости, с какой исчезали с его тела иные раны. Даже шрамов почти не оставалось.

— Может, все же на следующем привале я сварю отвар из корешков зубата и ванночки из него поделаем? Верное же средство, — давясь раздражением, предложил Пард.

В ответ, как обычно, он получил тяжелое отстраненное молчание. Парду оставалось только созерцать лохматую макушку. Остроухий предпочитал сидеть в странной позе, упершись лбом в согнутые колени. Пард смотрел и злился. На него и на себя.

— Если ты считаешь, что мои лекарства не подходят, то так сразу и скажи, — пробурчал он, возвращаясь к рыбе.

— Некоторые помогают.

Право слово, слышать это было приятно, хотя Пард никому не признался бы в том даже под пыткой. Рыбку он обмазал глиной и запек в угольях. Не еда, а сплошное блаженство, если бы только не требовалось чистить кусочки для эльфа. Мелкие движения были тому недоступны. Странное дело, но челюсть свою Ириен вправил и залечил чуть ли не в первую очередь. Парду, еще в бытность учеником скотьего лекаря, пользовавшего по бедности не только животных, но и людей, довелось сталкиваться с такими неприятными переломами. И он видел, как люди мучаются, пьют через трубочку, едят жиденькую кашку, а иногда и калеками остаются на всю жизнь. А тут всего ничего, какая-то пара суток с небольшим — и полный порядок. Парда трясло от злости и зависти.

— Ты ведь колдун, что ж тебе твоя волшба не помогает с руками-то?

Пард вложил в вопрос все накопившееся злорадство.

— Я не целитель, — спокойно пояснил эльф, не реагируя на явную насмешку. — Я знаю только несколько самых простых заклинаний. Кровь могу остановить, простой перелом срастить, ожог или рану затянуть, шрам убрать — вот и весь арсенал.

— А тот, через щеку, на память оставил?

Ириен невольно потрогал белую толстую нитку рубца, идущую от правого уголка рта к виску.

— От волшебного оружия шрамы не исчезают. Только тот, кто нанес рану, может ее излечить.

— А он, я так понял, не хочет, — усмехнулся недобро Пард.

— И не хочет, и не может. А что касается пальцев, то переломы слишком сложные. Да и больно сильно.

— Так сильно, что мочи терпеть нет? — с наслаждением нахамил оньгъе.

Но Ириен ответил серьезно:

— Я несколько раз пытался, но сознание терял. Не получается.

— А почему тогда от помощи отказываешься? Может, корешки-то помогут?

— Лошадям твои корешки помогают, а у… нелюдей от зубата хрящи окостеневают, — нехотя пояснил эльф. — Мне так разок локоть «полечили». Еще чуть-чуть — и сустав бы уже никто не смог разогнуть.

— Я не знал, — честно признался Пард.

— Ну так теперь знать будешь и никого калекой не сделаешь, лекарь, — сказал эльф как отрезал, продемонстрировав кусочек своего подлинного норова.

Оставалось Парду только челюстью хлопать от неожиданности. Он, конечно, обозлился поначалу, но к сведению случай принял и даже повадился советоваться с Ириеном о лечебных свойствах иных трав. Многого он от эльфа не добился, но попутно выяснилось, что тот изведал в своей жизни немало неприятных приключений, заканчивавшихся серьезными ранениями, и очень часто оказывалось так, что помочь было совершенно некому и приходилось обходиться своими силами.

— А ты кто такой? — поинтересовался как-то раз оньгъе.

— Как это кто? — не понял Ириен.

— Наемник, бродяга, пилигрим, шпион?

Тут эльф внезапно задумался, сделав для раздумий остановку прямо посреди дороги.

— Наверное, наемник.

— Наверное?

— Я ношу оружие, я воин, я иногда нанимаюсь в армию, значит, я — наемник. По крайней мере так можно охарактеризовать род моих занятий.

— Но на самом деле ты считаешь себя кем-то иным? — догадался внезапно Пард.

— Почему ты так решил? — холодно спросил Ириен.

— Очень просто. Я, например, сбежал со службы, значит, я дезертир и к тому же предатель, но я таковым себя не считаю, потому что никто не спрашивал, хочется ли мне быть солдатом. Правильно? Я всегда хотел за лошадьми ходить, быть для всяких тварей лекарем, им я себя в глубине души и считаю. Да, недоучкой и невеждой, но именно лекарем, а не дезертиром.

Внезапно эльф улыбнулся. Еле заметно, самым уголком губ, и то была первая улыбка, которую Парду довелось видеть на его лице. Кривая и неловкая, но это первый признак выздоровления, как говорится в «Канонах».

— Да ты философ, Пард. Этак каждый станет считать себя на самом деле кем-то иным. Шлюха — жертвой мужской похоти, наемный убийца — непризнанным поэтом, а пьяница — праведником. Хотя, возможно, ты и прав. Из тебя на самом деле лекарь лучший, чем солдат.

Пард надулся, углядев в его словах скрытую насмешку. Можно подумать, эльфу виднее, какой он воин, если он и лекарь не самый лучший. Но буквально на следующий день оньгъе выпал случай убедиться в том наглядно.

— Сюда идут люди, — внезапно сказал эльф.

— Что?

— Я говорю, что в нашем направлении со стороны дороги идут люди. Числом… э… одиннадцать.

Глядя, как Ириен аккуратно положил у ног мечи, Пард тоже придвинул свою секиру поближе. Люди эти могли быть кем угодно: лесорубами, охотниками или такими же бродягами, но им следовало увидеть, что два путника возле костерка совсем не безоружны. Прошло еще несколько мгновений, и Пард тоже услышал шуршание в кустах, топанье десятка ног и пыхтение. Эльф даже ухом не повел, продолжая поворачивать прутик с кусочками жирного кролика — вечерней своей добычи.

В людях, которые стали появляться со всех сторон из-за деревьев, Пард сразу и безошибочно опознал отъявленных головорезов. И он никак не мог ошибиться. Оньгъе сам мог стать точнехонько таким. Если бы захотел насиловать, убивать и грабить безнаказанно — до тех пор, пока из брюха не выпустят кишки или шею не обовьет жесткая веревка. Только двое из банды оказались метисами, а остальные представляли собой столь любимую оньгъенскими попами расу «настоящих» людей. Но такое явное преимущество никак не отражалось на их бандитских рожах.

— Что я вижу?! — радостно воскликнул самый толстый и розовощекий из компании. — Оньгъе в компании с эльфом? Ниски, я не сплю? Или, может быть, сегодня какой-то особенный день?

Квартерон с грязной каштановой шевелюрой игриво хохотнул в ответ, но тяжелый топор в его руках выглядел совсем не игрушечным.

— Оньгъенская собака моя. Родня как-никак.

— Трахни рыжего, как дед бабку твою трахал. Авось понравится, — предложил смуглокожий красавец со сломанным носом.

Головорезы довольно заржали. Предстоящая забава их весьма привлекала. И они, и даже Пард прекрасно понимали, что двое против одиннадцати просто не могут выстоять. Типичная оньгъенская внешность Парду приносила одни только неприятности, начиная от проклятий, брошенных негромко вслед крестьянкой, и заканчивая тяжелыми побоями. Даже сбрив бороду, он оставался бритым оньгъе, безошибочно узнаваемым в глухую безлунную полночь.

— А что будем с чучелом делать? — вопрошал тем временем толстяк — главарь.

— Прирезать его…

— В Морокене за остроухих дают десять монет серебром…

— Да на кой нам эльф?

Предложений было много, и разнообразием они не отличались. Пард невольно покосился на Ириена. Тот нимало не смутился и на высказывания разбойников обращал внимания не больше, чем на ветер в кронах местных кривых сосен. Но едва главарь сделал шаг в его сторону, эльф неуловимым движением подхватил мечи и принял недвусмысленную стойку. Определенно, он собрался драться.

— А ты совсем тупой, — усмехнулся толстяк. — Считать не умеешь?

— Умею, — сказал эльф и без всякого предупреждения пошел в атаку.

Мечи в его руках ожили, и за их бешеным блеском Аннупард не сумел разглядеть тех быстрых, текучих движений, которые превратили эльфа в неуловимую тень. Брызги крови расцвели под росчерками его мечей.

— Девять, — сказал Ириен.

Два трупа молча рухнули в начинающую желтеть траву и тем самым побудили к действиям остальных разбойников. Одного, того самого квартерона, Пард зарубил сразу и схватился еще с двумя. Ему повезло, потому что оба оказались не слишком умелыми мечниками. Он тоже не мог похвастаться каким-то особым мастерством, но все же четыре года на войне дают больше практики, чем многие годы грабежа беззащитных. Тем временем Ириен максимально сократил преимущество противника посредством стремительного отсекания голов, рук и ног. Пока Пард справился с одним из своих врагов, тех усилиями эльфа осталось всего трое, в том числе толстяк. И очень скоро наступил момент, когда эльф сказал:

— Один. Устраивает такая арифметика?

В правый глаз и сонную артерию главаря одновременно были направлены лезвия эльфьих мечей. Оказался ли этот аргумент недостаточно весомым, или у толстого помутилось в мозгах от ошеломительного отпора, но он дернулся вперед и умер в тот миг, когда сталь пронзила его мозг.

— Сволочи, — беззлобно сказал Ириен, обтирая оружие от крови. — Такой кролик пропал.

От ужина остались только затоптанные головешки, а никаких иных запасов у них не имелось.

— Опять ложиться спать голодными, — констатировал печальный факт эльф. — Давай посмотрим, может быть, у этих гадов что-нибудь съестное найдется. — И он принялся деловито потрошить походные мешки разбойников. — Помоги мне узлы развязать.

Добыча оказалась скудной. Три лепешки, сваренное вкрутую яйцо, яблоко и пригоршня орехов.

— Маловато, но для ужина сойдет, — вздохнул Пард.

— Жаль кролика, — отозвался Ириен.

Впервые оньгъе полностью согласился со своим исконным недругом. Они быстренько оттащили поверженных бандитов в ближайший овражек, справедливо полагая, что за довольно прохладную ночь те не успеют завонять. Предварительно эльф снял с главаря почти новые ботинки подходящего размера, а с квартерона — красивую куртку из серой замши.

— А ты большой мастер на мечах сражаться, — сдержанно отметил Пард.

Он не мог не похвалить эльфа, не признать очевидного, хотя совсем не хотелось это делать. Самое противное то, что эльф принял похвалу как должное, ничуть не смутившись и никак не отреагировав.

— Как же сталось, что ты попался в плен к какому-то провинциальному психу? — довольно ядовито спросил оньгъе.

Эльф в задумчивости почесал макушку.

— Я сам долгое время не мог понять свою ошибку. Обычно я чувствую… ну, могу ощутить подвох. Но тут… Он присоединился к торговому обозу в Тало. И ничем не выделялся среди других. Обычный помещик, пожалуй, даже приятнее в обращении, чем большинство нобилей. Скорее всего, у него это была обычная тактика. Попасть в обоз, присмотреться, кто из охраны и путников чего стоит, а потом дать своей банде условный знак. Я бы, положим, отбился… мм… разными способами, но он уронил мне на голову кувшин пива и успел застегнуть на шее… ту штуку.

Лицо Ириена исказилось от едва сдерживаемого отвращения. Возможно, даже к самому себе.

— Женщин изнасиловали и перерезали, детей… я не буду тебе рассказывать… а меня и еще нескольких купцов взяли в плен.

Пард пожал плечами.

— Я понимаю, что за купцов можно взять выкуп, а от тебя какая выгода?

— Не было никакого выкупа. Купцов просто запытали. До смерти.

— А тебя?

— И меня, — молвил эльф и демонстративно отвернулся, не желая продолжать разговор.

Он медленно сжевал свою долю ужина и завернулся в одеяло.

— Ложись спать, Пард, — напоследок посоветовал Ириен. — На сегодня с нас развлечений достаточно.

Оньгъе злился на Ириена весь следующий день, стараясь не смотреть на эльфа без особой нужды. Более того, он эльфа ненавидел всей душой, всем сердцем. За то, что тот стремительно, невозможно быстро для человека выздоравливает, нарушая все мыслимые законы исцеления плоти. За то, что не жалуется на дикую боль в плохо сросшихся пальцах. За то, что не просит помощи. За то, что, даже покалеченный, он остается опасным и страшным врагом. За то, что переживет не только его самого, Аннупарда Шого, но и его внуков. За то, в конце концов, что оньгъе привязался к нему. За все сразу.

Как просто устроено было мироздание еще совсем недавно. Нет, Пард не был одержим манией величия человеческой расы и фанатиком веры тоже не был даже в годы доверчивой юности, но вообразить себе путешествие на пару с эльфом он не мог даже в самых горячечных снах. И еще одно он понял — что ненавидеть много проще и удобнее, чем сделать попытку понимать.

Они обошли сторонкой большую деревню, стараясь никому не попадаться на глаза. За рекой, петляющей среди аозовых рощ, начинались земли, принадлежащие Великому князю Даржи. У Китанта с соседом всегда были тесные связи, Великие князья частенько женились на китантских принцессах, а даржанские купцы имели право беспошлинного транзита товаров и существенные скидки при торговле в самом королевстве. А посему пограничные посты между государствами были такой же редкостью, как радуга зимой. Оньгъе слабо представлял себе, что он будет делать в Дарже. Вперед его влекли все то же неистребимое любопытство и жажда нового. Пард и Ириен спустились к воде и, поблуждав по берегу пограничной реки, убедились, что переправиться можно буквально в любом месте. Они расположились под защитой густых кустов в ожидании темноты. Пока Пард собирал сушняк для костра, эльф вооружился острогой и, раздевшись догола, полез в воду. Похоже, он видел сквозь толщу воды так же отчетливо, как и на воздухе, и каждый взмах заточенной палки заканчивался трепетом серебристого рыбьего тела на ее острие. Пард с тихой ненавистью наблюдал за рыбалкой, понимая, что такой точности движений ему не достичь никогда. На долю человека оставались лишь жестокая зависть и растущее чувство неполноценности.

Поймав с десяток некрупных рыбешек, эльф обернулся и радостно, как ребенок, рассмеялся рыбацкой удаче. Пард лишь скрипнул зубами с досады и сделал вид, что не заметил этого греющего душу смеха.

— Почему ты злишься на меня? — спросил Ириен, не выдержав, по-видимому, напряженного молчания спутника.

— Мне надоело таскаться следом за тобой, — пробурчал Пард.

— Разве я заставляю тебя? — слегка удивился тот.

— Заставляешь.

— Как?!

Изумление эльфа было столь неподдельно, что его глаза на мгновение из миндалевидных стали совершенно круглыми.

— Не знаю как! — окрысился Пард. — Так, как вы всё делаете! Втихаря и обманом!

Оньгъе бросил свое занятие и встал во весь рост, сложив руки на груди и вперив гневный взгляд в эльфа. В свете закатного солнца он казался отлитым из кипящей меди. Медная буйная грива волос, огненная борода, загорелая почти до черноты кожа, да и внутри у Аннупарда бушевал настоящий пламень.

— Я ничего плохого тебе не сделал, — спокойно сказал эльф. — И я в самом деле благодарен тебе за помощь. Я немало прожил среди людей, но тебя сейчас понять не могу. Чего ты хочешь от меня?

— Я не хочу, чтобы мной командовал какой-то бродячий эльф! Может быть, у тебя есть касательно меня какой-то особый план? Так поделись! Я не желаю играть втемную.

Ириен недоуменно сдвинул брови. Ему разговор нравился все меньше и меньше.

— Разве я управляю твоей волей или желаниями? Отдаю приказы? Принуждаю к чему-нибудь? Ну, приведи хотя бы один пример, Аннупард!

Он тоже вскочил на ноги, чтобы не смотреть в пышущее ненавистью лицо оньгъе снизу вверх.

— Ты — эльф, — высказал Пард свое главное обвинение.

— Да. А ты только заметил? И что с того? Ты ненавидишь меня за то, что я — эльф? Хочешь меня убить за это?

— Нет, убить не хочу, — не слишком уверенно ответил оньгъе.

— Но я никогда не перестану быть эльфом. Даже после смерти я буду мертвым, но все равно эльфом. А кроме того, эту проблему очень просто разрешить. Ты идешь в Даржу, и я направляюсь туда же, а там поступай как знаешь.

— А почему это мы в Даржу собрались?

Эльф мгновенно успокоился и внимательно посмотрел на Парда. Теперь он говорил рассудительно и спокойно, как взрослый — с несмышленым дитятей.

— А вот это выглядит совсем по-детски. И твоя странная злость… Мы оба совершенно свободны в выборе дорог и направлений, и незачем прятаться за словами. Если я не устраиваю тебя как спутник по причине ли моей расы, или еще по какой, то проще было бы не навязывать себе мое неприятное общество. Я буду всегда признателен тебе за спасение, лечение и поддержку, Аннупард, и никогда не смогу в полной мере отблагодарить тебя. Но разве я виноват, что не соответствую оньгъенским догмам о нелюдях?

— Не разговаривай со мной, как с сопляком неразумным! — прошипел Пард. — Тебе не понять…

— Чего мне не понять? Как просто и понятно ненавидеть, презирать и оскорблять всякого, кто отличается разрезом глаз, формой ушей или цветом кожи? Прекрасно тебя понимаю. В Фэйре это умеют делать ничуть не хуже, чем в Оньгъене, можешь мне поверить на слово. Или ты думаешь, что мне особо приятно было принимать пищу и воду из рук человека, который считал и продолжает считать меня говорящим животным, существом без души? У меня тоже были любящая мать, и мудрый учитель, и настоящий друг, и многое другое, что есть у тебя, и то, чего у тебя, человек, не будет никогда. И кстати, как бы ты меня ни ненавидел и ни презирал, ничего в тебе и тем более во мне это не изменит. Я останусь эльфом, а ты — человеком. И никакого противоречия я здесь не вижу.

Он повернулся и ушел, оставив Парда наедине с его сумбурными мыслями. Кого теперь винить? Ну, только себя. В Оньгъене все вокруг знали прописную истину о том, что они — народ избранный, народ-богоносец в великой милости Творца, наделенный бессмертной душой, тогда как нелюди — лишь говорящие животные, ходящие на задних ногах. Один только Аннупард не знал и все норовил проверить слова отца-настоятеля. И нет чтобы проверить самым простым способом, скажем, распороть эльфу пузо и посмотреть, те ли у него кишки, как и у людей. Ведь совал нос в разные книжонки, что церковники держали у себя под подушками для личного пользования, разговоры водил крамольные, язык орочий выучил, скотина этакая. Такие вот дела. А настоящему оньгъе это ни к чему. На то мы и люди, чтобы косо смотреть на тех, кто отличается глазами, ушами, волосами, цветом кожи, и твердо помнить, кто избранная раса.

Мир вокруг необратимо разрушался, устои, и без того не слишком устойчивые, падали, догмы на глазах ветшали, и Парду хотелось выть от тоски. И не от вселенского этого развала, а оттого, что ни за какие коврижки он не хотел идти дальше без Ириена.

Оньгъе дочистил рыбу и прикопал ее в угольях. Не пропадать же добру. Он скорее почувствовал присутствие эльфа, чем услышал его шаги. Но за ярким кругом света человеческие глаза не в состоянии ничего разглядеть, и потому он просто бросил куда-то в темноту:

— Тут… э… ужин готов, Ириен…

Тот не заставил себе долго ждать, подошел и как ни в чем не бывало, уселся на песочек, но не напротив, а почти рядом. Плечом к плечу. Рыба удалась на славу, но они ели молча. И только когда последний плавничок был обсосан и брошен к горке костей, Пард спросил как бы невзначай:

— А ты бывал раньше в этой самой Дарже?

— Бывал, — буркнул лукавый эльф, жмурясь на желтобокую Шерегеш, как сытый кот. — Но это было давно.

— И какая она?

— Увидишь.

Сказать, что Пард был потрясен Даржой до глубины души, — ничего не сказать. Он вырос в маленьком поселке рядом с небольшим городом и за всю свою недолгую жизнь видел немало небольших городков, больше смахивающих на деревни-переростки. Однажды довелось ему побывать в самой Мегрине — столице Оньгъенского королевства, и с тех пор Пард считал ее великим городом. Но по сравнению с Даржой она оказалась крошечным захолустным городишкой с узкими грязными улочками, кособокими домишками. Даже знаменитый кафедральный собор с его колокольней в пятьдесят локтей — гордость и слава оньгъе — выглядел на фоне храмов Даржи скромно и убого. Пард и представить себе не мог, что возможно такое несусветное столпотворение разномастного народа. Не город, а неоглядная громадина, вальяжно разлегшаяся на обоих берегах полноводной Дой, Даржа представлялась ему кипящим котлом, в котором плавились все мыслимые расы и народы.

Никто не знает, когда и кем был заложен первый камень в основание Даржи. Хроники и летописи единодушно молчат об этом. Кое-кто из высокомудрых ученых мужей полагает, что случилось это еще до начала Темных веков, в непроглядной дали времени. Но опять же никаких достоверных свидетельств тому не сохранила ни единая летопись. Здесь всегда жили люди и нелюди, здесь всегда торговали, молились, сражались, стяжали славу и исчезали без следа. Сюда последний раз сходили с небес боги, здесь бились демоны и колдуны, здесь зарождались и умирали религии, а потому количество храмов в Дарже не поддавалось исчислению. Этот город в разное время становился столицей двух великих империй, пяти королевств и трех княжеств. Только дворец нынешнего Великого князя перестраивался двадцать раз, становясь с каждым разом все больше и пышнее.

Аннупард дивился на мостовые из зеленовато-серого камня, древние и новые, выложенные сложным узором, на трех — и даже, страшно сказать, четырехэтажные дома обывателей, на тысячи лавок с вывесками на всех существующих языках и наречиях. Любовался садами с фонтанами и дворцами с башнями, широкими каменными мостами, переброшенными через Дой, по которым в обоих направлениях могли двигаться по три телеги сразу. Какого только народа ни повстречал оньгъе на своем пути. Казалось, что Даржа собрала под свое крыло всех кого могла: чистокровных и полукровок, все мыслимые помеси из четырех рас. Тут жили никогда не виданные Пардом люди с черной кожей.

«Интересно, — подумал ошеломленный Пард, увидав по-орочьи смуглую высокую даму с крупными тангарскими чертами лица, — а действует ли в этом городе брачное уложение — Имлан?»

Оньгъе, непривычного к такому скоплению нелюдей, окружила со всех сторон разноязыкая, пестрая толпа. И в какой-то момент Пард вдруг с ужасом обнаружил, что он единственный из прохожих принадлежит к человеческому роду целиком и полностью.

— Куда прешь, деревенщина?! — заорал на него здоровенного роста орк в расшитой лазоревым шелком белоснежной тунике, бесцеремонно толкая в грудь. — Дорогу благородной леди из дома Чирот! В сторону! Дорогу!

Над головами прохожих в могучих руках носильщиков плыл тех же цветов, белый с лазоревым, широкий открытый паланкин. В паланкине, на расшитых золотом подушках, сидела невероятная красавица, в жилах которой текла исключительно человеческая кровь. Пард проводил ее жадными глазами, не в силах отвести взгляд от молочной кожи и янтарных локонов. Красотка соизволила бросить на него мимолетный взгляд из-под тяжелых век, покрытых серебряной краской, от которого у оньгъе сперло дыхание и чаще забилось сердце. Толпа быстро оттеснила Парда к стене, и через мгновение он потерял из вида паланкин. И даже голос глашатая смешался с громкоголосым гулом, царившим на улице.

— Чего пялишься, борода? — ухмыльнулся поднырнувший под руку парнишка-метис. — Смотрите-ка, как слюни распустил! Такая не про тебя!

— Отвали! — огрызнулся Пард. — Пока по шее не получил.

— Смотри, как бы самому по рыжей роже не схлопотать, — гоготнул метис и исчез в толпе.

И тут он был прав. Пард не раз и не два подметил, что многие посматривают на него косо, без труда определяя в нем представителя не самой почитаемой народности людей. И только верная секира, возлежащая на его плече, не давала окружающим довести до сведения оньгъе свою неприязнь. Видимо, сомнительная слава Святых земель достигла Даржи и далеко не всем пришлась по вкусу.

«Пожалуй, эльф знал, о чем говорил, когда настоятельно советовал сбрить бороду», — решил Пард и направился к первому встреченному на улице брадобрею. Однако не тут-то было. Цирюльник, по виду чистокровный человек, прогнал его с порога, заявив, что вход в его заведение собакам, свиньям и оньгъе категорически запрещен. Спорить с ним оказалось бесполезно, так как на стороне цирюльника имелся веский довод в лице скучающего полуорка — вышибалы. Следующие пять или шесть попыток побриться тоже не привели к желаемому результату, и в голову к Парду стала закрадываться тревожная мысль о том, что, возможно, и в трактирах к нему могут отнестись подобным же образом. Первая же проба пристроиться на ночлег оказалась столь же плачевной, как и неудавшееся бритье. На дорогую гостиницу у оньгъенского дезертира денег не хватало, а в недорогих, но приличных заведениях ему решительно указывали на дверь. В дешевые ночлежки для бродяг и больных оньгъе идти не хотелось. Но Пард не слишком расстроился, в конце концов, в природе имелись еще приюты при храмах и ночевка под открытым небом, благо погода стояла хорошая. На одном из бесчисленных базаров Пард сторговал несколько лепешек с мясом и приправами, кувшинчик вина и яблоко. Торговка одарила его на прощание нелюбезным взглядом и пожелала поскорее подавиться, а чумазый мальчонка непонятной породы попытался бросить вслед гнилой помидор, но Пард не обиделся. Ему не требовалось любви и уважения даржанцев, а мощная фигура бойца и тусклая сталь секиры оберегали от наиболее рьяных недоброжелателей. Справедливости ради он заметил про себя, что в родном городе его недавнего спутника Ириена давно бы уж забросали камнями или вздернули на ближайшем дереве.

Жители Даржи оказались не в пример терпеливее оньгъе, они дождались ночи. Ночевать Парду пришлось на берегу реки, среди бродяг и нищих, прямо на голой земле. Засмотревшись на городские чудеса и красоты, он пропустил время, до которого пускали в странноприимные дома, и стража прогнала его прочь. У дезертира должен быть очень чуткий сон, но столько впечатлений, полученных за один день, выбили Парда из колеи, и он бессовестно задрых, позабыв об опасности. Сильнейший пинок под ребра разбудил его среди ночи. Удары сыпались на оньгъе, как горох из дырявого мешка, трещали ребра, кровь мгновенно залила глаза, но грабители вовсе не рассчитывали встретить такой яростный и жестокий отпор. Все-таки Пард был солдатом, и били его не первый раз в жизни. После нескольких ответных взмахов секирой ряды разбойников поредели, и те, кто уцелел, бросились наутек, но Парду от этого легче не стало. Вместе с беглецами исчез кошель с деньгами, а эта потеря означала большие неприятности в грядущем, потому что найти работу в городе, где каждый норовит плюнуть оньгъе вслед, будет чрезвычайно Сложно.

И тут Пард не ошибся ни на йоту. Следующее шестидневье он безуспешно пытался пристроиться подметальщиком, камнетесом, золотарем, забойщиком скота, землекопом и посудомоем. За тарелку ухи и ломоть хлеба он прополол огород на окраине, и то лишь потому, что старушка-хозяйка была почти слепа и туга на оба уха. Она, к счастью, не углядела в работнике уроженца Святых земель. Заглянул Аннупард и в казармы городской стражи, но, увидев, что вся она состоит из обладателей разных долей орочей крови, сразу понял, что даже при успешном зачислении в их ряды его в первую же ночь в лучшем случае ждет только изнасилование. Мытарства дезертира продолжались, доводя бедолагу Парда до отчаяния. Через шесть дней ночевок с бродягами Пард мало чем отличался от постоянных обитателей дна. И все равно в грязном лохматом оборванце даржанцы безошибочно узнавали оньгъе. И гнали отовсюду прочь. Пард, стиснув зубы, продолжал сражаться за свою жизнь, он был упрямым человеком и не привык отступать.

Но злой бог судьбы снова решил потешиться за счет смертного, который даже не верил в него. В тот день, когда ему наконец-то повезло и седой длинноусый бригадир каменщиков после долгих уговоров сжалился, наняв Парда подносить кирпичи, тот свалился в яму и сломал ключицу. Случилось это несчастье в полдень, и никто, разумеется, платить за полдня работы Парду не стал.

Плакать было бесполезно, Пард прекрасно понимал, что до тех пор, пока его плечо не срастется, работы ему не найти. А следовательно, к тому времени без денег он подохнет от голода. Чего-чего, а здравого смысла Парду всегда доставало, и теперь глас рассудка возвестил, что настало время запрятать свою гордость подальше в глубь организма и идти на поиски гостиницы «Грифон». Название само всплыло в его памяти, хотя оньгъе честно старался забыть слова, брошенные эльфом перед расставанием: «Случится нужда — ищи меня в «Грифоне». Как в воду глядел остроухий. Верно знал, что в Дарже оньгъе не любят. Знал, но специально ничего, ни словечка не сказал.

Эльфийский район Даржи наверняка строился не один век, потому что занимал он целый холм на правом берегу Дой. Из года в год, из века в век там селились эльфы, и не только из Фэйра или из Даррана, но и из далекой Валдеи. Поближе к ним старались держаться и потомки от смешанных браков. Это был целый город в городе, хотя специально никто стеной его от остальной Даржи не отгораживал. Просто по одну сторону от узкой полосы ургезарских садов жили эльфы, а по другую — все остальные. Улицы в эльфьем квартале были чистые, дома выкрашены во все оттенки синего и голубого, а деревьев и цветов имелось больше, чем где-либо еще в Дарже. Пард впервые видел образцы эльфьих построек: дома не выше двух этажей, витражные окна, балконы и непременные внутренние дворики, заставленные здоровенными горшками с розовыми кустами, — и, говоря откровенно, они ему понравились. По крайней мере здесь по улицам не бегали стаями жирные крысы, как в любом оньгъенском городе, а кучи отбросов не заполняли все возможное пространство между домами. Что-что, а даже до самого твердолобого оньгъе, к которым Пард себя не относил, уже должно было дойти, что приятнее жить в уютном домике в тени громадного ксонга среди нелюдей, чем в грязи и нечистотах, но зато среди соплеменников.

Встречные эльфы с кулаками и ножами на оньгъе не бросались, лишь провожали недоуменными взглядами грязного оборванца, неведомо как попавшего в их ухоженный и благоустроенный мирок.

Долго блуждать в поисках «Грифона» Парду не пришлось. Яркие вывески с черным силуэтом волшебной твари с львиным телом и орлиными крыльями за два квартала оповещали прохожих о всех возможных достоинствах гостиницы, начиная от изысканной кухни и заканчивая вежливостью слуг да ночными развлечениями. Мрачный и усталый, Пард притопал к порогу «Грифона», на ступенях которого застыл молодой парень-полуэльф. А может, и не молодой. Кто знает, сколь долог век потомков смешанных браков.

— Тебе чего надо? — осведомился не слишком любезно привратник, измерив Парда придирчивым взглядом и оставшись увиденным недоволен. Бродяга с подвязанной к груди рукой и с секирой за поясом доверия ему не внушал.

— Эльфа одного ищу. Ириеном его звать, — пробурчал Пард.

— Какого еще Ириена? — подозрительно фыркнул привратник.

— Того, что по прозвищу Альс. С двумя мечами, — терпеливо пояснил оньгъе. — Он недавно у вас поселился.

Видимо, паренек оказался слишком молод, чтобы с ходу определить в пришельце оньгъе. Для него, слава всем сущим богам, Пард был только человеком.

— Жди меня здесь, пока я спрошу. Как тебя звать, человече?

— Аннупард Шого, — назвался тот, морщась от боли в руке.

Привратник шмыгнул за дверь, а Пард уселся прямо на холодные каменные ступеньки. Гордость его забралась в самый дальний уголок души и не подавала никаких признаков жизни. Он бы не удивился, не пожелай эльф его видеть. В последнее время судьба с оньгъе особо не церемонилась.

— Заходите, господин Шого, — позвал его полуэльф, словно по волшебству всем своим видом излучая доброжелательность.

Внутри гостиница в эльфийском районе ничем не отличалась от других подобных заведений, что по эту, что по другую сторону Вейсского моря. Большой трапезный зал с длинной стойкой, распахнутый зев очага, столы, покрытые полотняными скатертями, и резные скамьи. Широкая лестница вела на открытую галерею второго этажа, куда выходили двери комнат постояльцев. Единственная разница состояла в том, что вдоль стен не выстроились шеренги старых бочек с вином. Стоя на пороге, Пард невольно втянул голову в плечи под прицелом десятков пар глаз. Появление оньгъе в эльфийской гостинице вызвало у посетителей если не потрясение, то стойкое и нескрываемое изумление. Особенно смущала Парда гробовая тишина, воцарившаяся с его приходом. Даже шустрые подавальщики замерли на месте с разинутыми ртами. Немая сцена длилась до тех пор, пока из-за столика в углу не встал высокий эльф с платком на голове.

— Пард, я здесь! Проходи, не стесняйся, — сказал он и добавил достаточно громко, чтобы услышали все, обращаясь к своему сотрапезнику, светловолосому улыбающемуся эльфу: — Это он, Унанки. Этот человек спас мне жизнь в Китанте.

Только по голосу да по шрамам на лице Пард и признал Ириена Альса. Он уже не выглядел доходягой, да и одежда на нем была не с чужого плеча, а дорогая и добротная. Раны на лице и руках затянулись без следа. И только подрезанные волосы были тщательно убраны под шелковый зеленый платок. Провожаемый недоуменными взглядами, Пард осторожно приблизился к столику Ириена. Кроме светловолосого Унанки за столом сидели еще две девицы сомнительного происхождения — рыженькая и блондинка.

— Что с тобой приключилось, Пард? — спросил с неподдельной тревогой Ириен. — Да садись, садись, не торчи столбом. Никто тебя тут и пальцем не тронет.

Пард плюхнулся на лавку и принялся рассказывать про свои злоключения, не преувеличивая неприятности и не жалуясь на неудачи. Ириен слушал внимательно, не перебивая, но и не выражая сочувствия. Лицо его оставалось непроницаемо, как стена. Потом он сделал жест, подзывая слугу, и приказал подать обед для его гостя, а к нему пиво.

— Все бы ничего, но вот только плечо… — пояснил Пард, показывая на свою перевязь. — Денег нет ни на лечение, ни на травы, и выходит, что лишь ты можешь мне помочь. Так как?

— Я сделаю все, что в моих силах, Пард, — пообещал эльф серьезно. — Ты пока поешь, а потом я гляну на твою руку. Если у меня не выйдет, то местный целитель точно справится с твоим переломом. Видишь, как он мне помог.

Ириен продемонстрировал свои руки, выглядевшие полностью здоровыми, за исключением только отсутствия нескольких ногтей. Эльф ловко покрутил в руке вилку, заставляя ее быстро сновать между пальцами, точно живую.

— С ногтями ничего не вышло, а так — полный порядок, — похвастался он, довольно улыбаясь. — Ага, вот и наш обед.

Кормили в «Грифоне» отменно, в чем Парду довелось убедиться на собственном приятном опыте. Суп с, какими-то пахучими корешками и грибами, курица под остро-сладким соусом и салат исчезли в его луженой глотке с ошеломляющей скоростью, следом отправилось пиво, и осоловевший от еды и питья оньгъе позволил себе расслабиться.

— Спасибо, — выдавил он из себя, не зная, куда деваться от смущения.

— Не за что, — легко бросил в ответ эльф.

Ириен словно и не удивился совсем Пардову появлению. Как будто совсем недавно тот громогласно не отказывался от его общества. То ли эльф оказался незлопамятный, то ли что-то подобное он с самого начала и предвидел.

— Даржа оказалась не слишком гостеприимным городом, — уклончиво пробурчал Пард.

— Еще бы, — отозвался У нанки, не скрывая некоторого злорадства. — Полгода назад, после налета оньгъенских пиратов на Муварак, в порту вздернули двух ваших попов. Тебе еще повезло, оньгъе.

Красотки согласно закивали и поведали историю про публичную казнь мародеров, схваченных в пострадавшем городке за подлым грабежом и смертоубийством, наперебой живописуя кровавые подробности расправы. Ириен только поморщился, но промолчал, а более резкий и непосредственный в проявлениях чувств Унанки посоветовал девушкам попридержать свои языки. В ответ болтушки показали ему свои розовые язычки и объявили, что он противный зануда. Пард наблюдал шутливую перепалку и, с удивлением для самого себя, подумал, что нечто похожее часто происходило в трактире в его родном поселке, когда Пардов закадычный дружок, Корди, выставлял выпивку местным шлюшкам — девушкам негордым и падким на страшные и кровавые истории. И если закрыть глаза, то словно переносишься на несколько лет назад, в счастливейшие годы юности, когда пареньку по имени Аннупард и во сне не мог присниться обед в компании с эльфами в далеком южном городе. Еще меньше он поверил бы в то, что эльф станет лечить его покалеченное плечо, да еще с помощью самого настоящего волшебства.

Комната Ириена оказалась просторной, и не столько размерами, сколько из-за почти полного отсутствия мебели. Низкая кровать да массивный сундук возле окна, выходящего в сад. Никаких шкафов, буфетов, кресел и широченных столов, которыми были заставлены дома в Оньгъене вне зависимости от достатка обитателей. В богатых домах мебель была дорогая, из ценных пород дерева, резная или даже позолоченная, в бедных — простая и грубая. Но неизменно все внутреннее пространство оньгъенских домов было заполнено настолько плотно, что и двоим жильцам разминуться в одной комнате сложно. Ириен усадил Парда на сундук и долго рассматривал его плечо, осторожно и невесомо водя по коже пальцами.

— Тебе повезло. Перелом простой, — объявил он. — Будет больно — скажешь.

Но больно не было, Пард почувствовал только неприятный холодок, когда эльф накрыл ладонью место перелома, посиневшее и распухшее, и чуть нараспев промурлыкал какое-то заклинание. Он ожидал чего-то большего, чего-то по-настоящему колдовского, но магия Ириена оказалась неброской и не сопровождалась искрами синего огня. Как несостоявшийся лекарь Пард был разочарован, но как пострадавший страшно обрадовался, когда по окончании целительства смог свободно двигать рукой.

— Побереги ее еще пару дней, чтобы спала опухоль, а синяки разошлись, — посоветовал Ириен, довольный своим успехом.

— Я знаю. Лихо у тебя вышло. Прям завидки берут. Мы как-то полгода не могли одной старой карге срастить лодыжку, — признался Пард. — Ты мог бы зарабатывать целительством.

— Я плохой целитель, а тебе повезло, что у меня все получилось как надо. Видел бы ты, какие чудеса творит Кетевиль. Веришь, он залечил мои руки буквально за какой-то час. А еще он на моих глазах затянул ножевую рану в животе у одного бедолаги. Впрочем, настоящему, истинному целителю, хоть эльфу, хоть человеку, под силу гораздо большее. А я так… балуюсь.

— И «баловство» твое неплохо получается, — осторожно польстил Ириену оньгъе. — Спасибо тебе.

Ириен неопределенно пожал плечами. Между ними повисло неловкое молчание. Парду хотелось сказать что-то хорошее, поблагодарить щедрее, но подходящие слова ускользали из головы, а чем больше он напрягал извилины, тем гуще становилась каша в мозгах. Сказывалось отсутствие навыка выражать благодарность нелюдям.

— Ну, ты… значит… зла на меня не держи… Ириен. Привычки, они иногда сильнее нас самих будут. За один раз и не избавишься. Ну, ты понимаешь, о чем я?

— Ладно, забыли, — прервал мучительный для обоих разговор эльф. — Я тоже был не самого лучшего мнения об оньгъе и успел трижды попрощаться с жизнью, когда увидел, кто вытащил меня из подвала. И очень даже удивился, когда ты вернулся за мной. Если уж мы говорим откровенно, то я не более тебя радовался твоему обществу. Может быть, только удачнее скрывал свои чувства. Мои привычки живут дольше, чем твои, как и мнения и о людях в целом, и об оньгъе в частности. Но ты пришел ко мне за помощью, а значит, хоть немного мне доверяешь, несмотря ни на что. И я, в свою очередь, тоже тебе благодарен.

— За что?

— За доверие. Я не уверен, что смог бы прийти к тебе, случись со мной беда.

Тут Пард прекрасно мог эльфа понять. Он даже обрадовался, что столь невозмутимое создание, как Ириен Альс, может, оказывается, испытывать простые человеческие чувства приязни и неприязни.

— Значит, мы смогли друг другу помочь. И это хорошо… В смысле, когда люди доверяют один другому, — сказал Пард и, немного подумав, добавил: — Даже если они и не совсем люди.

— Или совсем не люди, — усмехнулся Ириен. — Я тут хотел предложить тебе одно дело. Раз твоя рука теперь в порядке…

— Какое? — оживился Пард.

— Помахать своей секирой, разумеется.

Оньгъе довольно хохотнул. Наконец-то хоть какой-то просвет в череде неудач и несчастий.

— Это дело хорошее.

Сквозь сон Пард слышал, как приглушенно разговаривали эльфы. Конечно, он не понимал ни слова на их языке, но нетрудно было догадаться, что Унанки не в восторге от выбранного Ириеном напарника. В его голосе преобладали металлические нотки, и Пард только диву давался, как эльф умудряется достигать такого эффекта на языке, состоящем почти из одних гласных и апострофов. Ириен отвечал без всяких эмоций, почти равнодушно, словно разговор его почти не касался.

После ночи, проведенной в относительном покое, под настоящим одеялом и с подушкой в придачу, глаза открывать не хотелось. Пусть хоть по спине толкутся эти говорливые эльфы, но Пард намеревался поспать столько, сколько сможет.

— Похоже, твой оньгъенский друг уже не спит, — заметил его шевеление глазастый Унанки. — Инкаал ов коми и насса, оньгъе. Доброго утра и щедрого дня тебе, оньгъе.

Если очень захотеть, то неприязнь светловолосого эльфа можно было бы маслом мазать на хлеб. Он восседал на широком подоконнике и всем своим видом изображал недовольство. Честно говоря, Пард не слишком на него обижался, еще неизвестно, как бы он сам повел себя на месте Унанки. Тот еще что-то сказал на эльфийском, но Ириен перебил его на полуслове.

— Говори на общем, чтобы Пард тебя понимал.

Унанки развел руками. Мол, как скажешь, ты сам этого хотел.

— А что я могу еще добавить ко всему вышесказанному? Нам этот человек не нужен. Ты благодарен ему за спасение? Прекрасно! Я тоже благодарен. Но не более того. Дай ему денег, посади на корабль, плывущий в сторону Оньгъена, вырази свою признательность другими способами, но необязательно посвящать его в наши дела. Тебе достаточно свистнуть, чтобы дюжина отличных эльфийских парней носом землю рыла по твоей команде.

— Леди Чирот не станет вести дела с командой из одних только эльфов, — заметил в ответ Ириен. Похоже, он не слишком внимательно слушал своего соплеменника.

— Леди Чирот плевать на все, лишь бы дело решилось в ее пользу, — отрезал Унанки. — Или ты думаешь, что в ее глазах наличие в отряде оньгъе прибавит нам веса? Ну так ты ошибаешься, Ирье, она не прибавит за него ни единого серебряного литтана.

Эльф измерил полулежащего оньгъе ледяным взглядом, словно впервые обнаружил его присутствие. Еще никогда Пард не ощущал себя более ничтожным созданием, полным дерьма и еще чего-то похуже. Зеленые глазищи Унанки сверкали, на скулах полыхали алые пятна, и, похоже, он едва сдерживался, чтоб не выкинуть наглого человечишку прямиком в окошко.

— Запомни, человече, я не столь благодушен, как наш общий друг Альс. Я имею на оньгъе зуб такого размера и возраста, что ты себе и представить не можешь. Они мне изрядно насолили в прошлом. Из-за оньгъе я провел два незабываемых года за галерным веслом, — прошипел он.

— Успокойся, Унанки! — рявкнул вдруг Ириен. — Это не Пард сослал тебя на галеры, и не он бил тебя кнутом на палубе, и не он морил голодом в вонючем трюме. Но никто не заставляет тебя возлюбить господина Шого.

Несколько томительно долгих мгновений эльфы буравили друг друга гневными взглядами, и Пард не решился определить, кто в этом безмолвном поединке одержал победу. Ириен отвернулся, а Унанки бесцветным голосом пробурчал себе под нос:

— Знаешь, я, пожалуй, пойду погуляю, а ты пока разберись со своим знакомым.

И чуть ли не бегом выбежал из комнаты.

Не промолвивший ни слова Пард не знал куда деваться. Встревать в разговор двух эльфов, знакомых один бог знает сколько лет, он не посмел. Ругались-то из-за него. Выход был только один — быстрее смыться, тем более что теперь он здоров. Кое в чем этот Унанки прав. Ведь не на Дарже свет клином сошелся? Есть в мире и другие города и страны, где всенародная «любовь» к оньгъе не так остра. Пард осторожно вылез из-под одеяла и стал собираться. Вертеться перед носом у аккуратно одетого эльфа в одних рваных подштанниках ему не хотелось. Ириен же, в свою очередь, внимательно изучал что-то за окном, словно забыв о Пардовом существовании напрочь.

— Я пойду… тогда.

Эльф очнулся от невеселых раздумий и с некоторым удивлением воззрился на оньгъе. Словно видел впервые.

— Куда это тебя несет? Унанки испугался?

— Почему испугался? Совсем не испугался. Но если такое дело… — промямлил Пард.

— Какое такое дело? — фыркнул Ириен. — Унанки от тебя отличается только тем, что ты ненавидишь эльфов, так сказать, заочно, а он имел удовольствие столкнуться с твоими сородичами лично. Сначала они переломали ему руки и ноги, а потом заклеймили и продали в рабство. На галеру к аймолайцам. Два года быть прикованным к веслу Унанки не понравилось. Так что любить людей, а в особенности оньгъе, ему не за что. Поэтому я и хочу, чтобы ты присоединился к нашему небольшому отряду.

— Это еще зачем? — подозрительно спросил Пард.

— В основном в корыстных целях. Ты все-таки профессиональный воин, и махать секирой у тебя получается лучше всего прочего. Пока. А если взглянуть иначе, то вам обоим будет полезно познакомиться поближе. Унанки научится находить общий язык с людьми, а ты — не чураться нелюдей.

От такой наглости у Парда потемнело в глазах. Он-то считал себя достаточно взрослым, чтобы самому решать, чему ему необходимо учиться, а чему нет. Вот потому-то люди и не любят водиться с эльфами. Те все время норовят воспитывать, поучать и всячески переделывать всех и вся, кого вокруг себя видят.

— Тоже мне, воспитатель выискался! — взорвался праведным негодованием оньгъе. — Ты меня спросил, хочу я с твоим дружком водиться? Очень мне нужен твой галерный эльф! Отчего вы вечно лазите к нам со своими науками, господа эльфы? Мы прекрасно без вас разберемся, с кем дружить, а с кем воевать.

— Ты уже разобрался, — хмыкнул Ириен. — Иди куда хочешь. Я тебя держать насильно не стану. Но помни, что такой шанс изменить всю свою жизнь дается только раз. И Унанки здесь повезло гораздо больше, чем тебе. Он еще успеет узнать людей получше, оценить то хорошее, что есть в вашей расе, понять, в конце концов. Что для него каких-то пятьдесят-семьдесят лет? А в твоем коротком существовании такой возможности больше не приключится. Так и останешься до самой смерти дикарь дикарем.

Эльф говорил спокойно, словно вся Пардова жизнь лежала перед ним как на ладони и будущность оньгъе не представляла никакой загадки. И самое печальное заключалось в том, что проклятый нелюдь снова оказался прав. Путь в Оньгъен заказан навсегда, но жизнь-то продолжается. Аннупард Шого молод и силен. Впереди лучшие годы, которые следует потратить с толком. Да и не может быть, чтобы злой бог судьбы свел пути солдата-дезертира и полумертвого эльфа просто так. Если это не шанс, то что же тогда?

— Надо подумать, — проворчал оньгъе.

— Думай сколько угодно.

— Если только твой дружок меня исподтишка ножиком не пырнет…

— Не пырнет, — заверил с самым серьезным видом Ириен.

Сад, посаженный еще отцом нынешнего хозяина «Грифона» — господином Ассинтэром, успел состариться, зарасти кустами дикой розы, и от первоначальной задумки остался только маленький пруд с мелкими пестрыми рыбками. Плиты дорожки, ведущей к нему, раскрошились по краям и местами даже раскололись под напором травы. Место получилось романтическое, и хозяин гостиницы — бесподобный господин Ассинарити за символическую плату предоставлял его для свиданий, со своей стороны обеспечивая парочке надежную охрану и сохранение тайны. Ириен его прекрасно понимал. Грех не воспользоваться такой изумительной красотой и немного на ней не заработать. Но сейчас был день, и широкую мраморную скамью под густыми ветвями старой ивы совершенно бесплатно занимал Унанки. Он на ней лежал в самой расслабленной позе и прилагал героические усилия к разжиганию в себе обиды на Ириена. Получалось не очень, на что, собственно, тот и рассчитывал, памятуя про отходчивый, легкий нрав старого друга.

Ириен бесцеремонно сбросил ноги Унанки на землю и опустился на освободившееся место. Ноги у друга были длинные.

— Ага, явился! — злорадно ухмыльнулся он. — Всего оньгъе обцеловал или осталось еще чуток?

— С каких это пор я должен оправдываться в собственных поступках?

— От тебя дождешься, — огрызнулся Унанки. — Делай что хочешь. По большому счету мне совершенно безразлично, сколько времени тебе понадобится, чтобы вдоволь наиграться с этими существами. Ты взрослый и наверняка сумеешь разобраться, что к чему, раз тебе оказалось мало двух сотен лет. Я, например, выучился только одному — держать запасной нож наготове, если рядом крутится человек.

— Тогда я не вижу существенной разницы между тобой и уроженцами Святых земель. Вы с Пардом словно братья-близнецы во всем, что касается нетерпимости к чужакам. В таком случае скажи мне, что ты делаешь так далеко от границ Фэйра? Здесь Даржа и полным-полно людей, столь презираемых тобою.

Унанки опасно сощурился, встретясь взглядом с Альсом. Он уже не был так благодушен, как мгновение назад. Слова друга задели его за живое.

— Ирье, я знаком с людьми и их повадками ничуть не меньше твоего. С некоторыми дружил, кое-кого даже любил, а возможно, и люблю. Но это не значит, что я не вижу их истинной сущности. И дело не в том, что они по сути своей неблагодарные свиньи и, сколько ни делай им добра, сколько ни помогай, они норовят залезть поглубже в грязь. Мне насрать на их благодарность! Не знаю, как у тебя, а у меня накопилось множество примеров, если хочешь, доказательств правоты своей теории. Я целый год делил скамью и весло с человеком, мы ели из одной миски, и били нас надсмотрщики тоже на пару, но, когда я задумал побег, он сразу донес. Я только потому и пережил порку с солью, что пороли нас опять-таки вместе. Он орал, а я хохотал. Он сдох, а я выжил. В следующий раз я был умнее и в сообщники взял орка из «ночных» и не прогадал. Ты сам совсем недавно побывал в подобном положении. Некоторые из них очень любят издеваться над животными, избивать собак, мучить кошек, — это часть их натуры. И тот выродок, который с таким удовольствием пытал тебя, — он запросто низвел тебя до уровня скота, потому что сам никогда не поднимался выше. Присмотрись получше, и ты увидишь, что все они слеплены из одного теста. Прирожденные мучители, предатели и насильники.

Пресловутая эльфийская сдержанность покинула Унанки, он вскочил со скамейки и заметался между ивой и прудом. Давнее свое унижение, позорные годы рабства, сами воспоминания он до сих пор переживал болезненно. На чистом высоком лбу не осталось и следа от грубого клейма, сошли шрамы от кандалов, отросли волосы, но эльфу по ночам снились безумное солнце, ненавистное весло, бой барабана и свист бича. Унанки никого не желал понимать и никого не собирался прощать.

— Ты во многом прав, Джиэс. Может быть, даже во всем. Но видишь ли, в чем дело, мы все друг друга стоим. И люди, и эльфы, и орки, — сказал Ириен и показал на свою правую щеку. — Вот это мне сделал не человек, а эльф. В высшей степени честный и устремленный исключительно к добру эльф, гордость расы. Зудят ли меньше мои шрамы оттого, что их нанесла рука многоуважаемого сородича? Ничего подобного. Но и больнее мне не становится. Потому что я сделал из своих злоключений только один вывод. Прямо противоположный твоему. Я предпочитаю уважать и любить чистокровного эльфа по прозвищу Унанки — тебя, Джиэс, а не всю свою расу в целом. И еще я, не питая особой привязанности к людям в целом, вполне уважаю и ценю простого оньгъе Аннупарда Шого, достаточно гуманного для того, чтобы спасти от смерти обычного эльфа Ириена Альса, невзирая на все отвращение, которое он, несомненно, испытывал ко мне, руководствуясь лишь собственными понятиями о милосердии.

Ириен задумчиво почесал шрамы на лице. Они с Унанки слишком давно знали друг друга, чтобы таить обиду или недоговаривать в откровенном разговоре, который и так назревал уже очень давно. Примерно лет сто. Они оба были рады, что он наконец состоялся. Хотя в отношениях двух эльфов разговор этот мало что менял. Представь Ириен оньгъе просто как своего друга, и Унанки принял бы сей факт как данность. Ему достало бы простого пояснения, чтобы отодвинуть свои обиды в дальний уголок души и никоим образом не проявлять своих истинных чувств. Пард бы сроду не догадался о том, что эльф совершенно не рад знакомству. Точно так же поступил бы Ириен, доведись ему водиться с приятелями Унанки. Их дружба была много важнее всего остального.

— Я приму любой твой выбор, — улыбнулся Унанки после недолгого раздумья. — Извини.

— Тебе не за что извиняться, Джиэс. Все, что ты сказал, — это правда. Но только часть истины.

— Ты умеешь утешить, когда хочешь. Только не заставляй меня нянчиться с твоим оньгъе.

— Вот этого как раз и не потребуется.

Ириен задумчиво поглядел на друга. Прозвище Унанки — Легкий как Перышко — возникло не просто так. Легкий характер, деятельная натура и страсть к бродяжничеству были сутью Джиэса еще в те годы, когда они оба были детьми. Позлится немного и отойдет, а через какое-то время они с оньгъе станут друзьями. Потому что Унанки, стоит узнать его по-настоящему, невозможно не любить, невозможно им не восхищаться. Потому что только встретив его в Дарже, случайно и нежданно, Ириен наконец смог поверить, что черная полоса несчастий кончилась. Ведь легкий как перышко Джиэс одной своей лучезарной улыбкой приносил удачу всем и всегда. Когда-нибудь и Пард это поймет. А если не поймет, то обязательно почувствует.

Вот говорят, будто люди малочувствительны к невидимым ветрам грядущего. Верно ведь говорят. Потому что если бы Аннупард Шого, со спокойной совестью латающий свои сапоги на хозяйственном дворе гостиницы, смог ощутить шепот будущего, то, возможно, не был бы столь благодушно настроен. И не косил бы глазом на хорошенькую, как принцесса, эльфийскую барышню, словно нарочно гулявшую из стиральни в сушильню и обратно. И не чесал бы за ухом толстого белого кота — любимца господина Ассинарити. А скорее всего, бодро драпал бы в любом направлении от эльфийского квартала Даржи. А возможно, и нет. Может, неведение вовсе и не порок людской, а настоящее благо? Спросить-то не у кого. Разве что у толстого лентяя кота.

— Как думаешь, зверь, неспроста ведь мы с Альсом встретились?

Кот хамски улыбнулся в ответ.

— Вот и я думаю… эльфы просто так на дороге не валяются…

— Он тебя не слышит, — сказал незнакомый голос над головой.

Пард поднял голову и застыл каменным изваянием. На него смотрел орк. Обычный орк, смуглый и красивый парень с искристыми янтарно-золотистыми глазами и жемчужной улыбкой. Только без татуировки на щеке. Совсем.

— Рики-Тики — глухой, — пояснил орк.

— А?! Да я знаю… у него глаза голубые… — промычал оньгъе.

Орк рассмеялся и погладил кота по спинке. Хвостатый конформист мгновенно сменил фаворита, принявшись усердно тереться о штаны орка. Благо белая шерсть на песочно-желтой ткани не так заметна.

— Ты Ириена не видел?

— Он… наверное… в саду.

— С Унанки? Ну, тогда я его здесь подожду. Не возражаешь?

— Нет.

— Меня Сийгином звать, а тебя?

— Аннупард Шого, — ответил сбитый с толку оньгъе и без колебания протянул руку для пожатия.

Рука у орка показалась ему гораздо горячее, чем у людей.

— Ты крепкое пиво-то хоть пьешь? — с надеждой в голосе спросил новый знакомец. — А то с этими эльфами и не выпьешь как следует.

— Пью, конечно. Хорошее пиво?

— Отличное! — обрадовался орк. — Потом я тебя угощу. В честь знакомства, так сказать.

— Благодарствую… если тебя не смущает, что я… оньгъе.

— Если тебя не смущает, что я — эш.^[1]

— Не смущает, — заверил его Пард решительно.

Сийгин по-свойски хлопнул его по плечу.

— Вот и наши идут! — воскликнул он.

И в обморок оньгъе падать было поздно.

Оно так всегда и бывает, стоит только глянуть дальше собственного носа, оторвать морду от родимого, до мозга костей понятного «корыта», и возврата уже не будет.

И вот ты сидишь на задворках эльфячьей гостиницы в компании с орком, а через двор к тебе идет высокий, как мачта корабельная, улыбчивый тангар в компании с не менее высоким и добродушно настроенным эльфом. И ты отчетливо понимаешь, что жизнь твоя изменилась навсегда.

Примечания

1

Эш — дословно «недостойный». Орк, отказавшийся от своей касты, лишенный обязательной татуировки на лице (язык логри).