Русская правда

Людмила Алексеевна Шукшина, 2021

Новая книга автора погружает читателя во времена Древней Руси. Она повествует о времени Великого князя Владимира и Ярослава Мудрого. Читатель побывает в древнем Смоленске, Киеве и Новгороде, увидит жизнь простых людей и работу древнерусских "спецслужб". Вас ждут приключения и погружение в историю.

Смерть в Новгороде. В лето 6523, месяц жнивень.

(Август 1015 года)

Наш гонец скакал быстро. Конь, приученный к гоньбе, шёл ровно, дорогу выбирал сам. Ехали через леса, обходили болота, переплывали мелкие реки, на всех крупных были известны броды, на каждом становище седок показывал свой знак, брал коня из повоза¹⁰⁴, мчался дальше. Да и знака княжеского не нужно было: дубинка да рожок указывали на гонца. Ел в седле, коня менял два раза за день. К концу второго дня пути уже в сумерках подъехал к становищу, бросил вышедшему отроку поводья, вошёл в избу. Полутёмное помещение освещалось несколькими толстыми свечами. Спросил еды и квасу, сел за большой длинный стол, там уже ели двое, разговорились, оказалось, тоже гонцы, только встречные, из Новгорода: один новгородский с грамотой от Константина в Муром, другой киевский, скакал от княжны Предславы к её брату Ярославу в Новгород, полторы седмицы провёл в седле, день отдохнул, получил ответ, теперь назад, к княжне.

— Что за весть важная такая? — деланно удивился Каменец.

— Что за весть, мне неведомо, грамоте я не обучен, а если бы и знал, как прочтёшь: сам знаешь, пергамент в трубочку скатан, в чехол зашит, княжеской печатью запечатан, — он вытащил из-под рубашки холщовый мешочек на толстом шнурке, тряхнул им и быстро спрятал обратно. Другой гонец потряс калитой¹⁰⁵, но футляр не достал. — А что за весть, и так ясно, старый князь преставился, а Святополк в порубе у него сидит, вот княжна и пишет Ярославу, отец, мол, умер… Я так разумею…

— Умер князь Владимир? — Каменец изобразил такое горестное удивление, что поверил бы даже самый недоверчивый.

— Да, — заторопился гонец из Киева, понизив голос, хотя в избе никого больше не было, — говорят, отравили; боярин Борислав и Сом всех на ноги подняли, во все стороны слыхов отправили, по всем путям, да не поодиночке, а дружинников с ними отрядили, вроде и приметы есть… Я с одним отрядом в первый день скакал из Киева, но они назавтра отстали. Быстрее гонца только стрела! — самодовольно добавил он.

— Спасибо тебе, друже, за новость, — тревожно подумал Каменец, а вслух спросил другого гонца, — а почему этой дорогой в Муром? Это у тебя получится на Торопец¹⁰⁶,Ржеву, Володимер¹⁰⁷, а короче было бы через Торжок да Тверь?

— Короче-то да, да не всё короткое близко, здесь лесов больше, да лугов, да места известные, а там пока все болота объедешь, да через речки переберёшься; больше потеряешь, чем выиграешь, вот завтра и разъедемся: я на Тверь да в Муром, а он на Смоленск, да в Киев, — кивнул гонец на товарища.

Поели, прошли через другую дверь в малую совсем тёмную избу без окон, где вдоль стен были полати в два яруса, на которых лежали сенники, набитые душистым сеном. Укрылись плащами, завалились спать. Каменец поднялся ещё до рассвета, он привык отдыхать помалу, несколько часов сна ему хватало. Хозяйка затапливала печь, он взял две репки, краюху вчерашнего хлеба, выпросил щепоть соли, налил в горлатку квасу, вскочил на коня и ускакал: умыться и поесть можно и возле какого-нибудь ручья. Некогда задерживаться, да и опасно…

Несколько дней спустя возле ворот Словенского конца в Новгороде произошло незначительное событие, достойное разве что разговора баб у колодца. Неподалёку от въезда в город сидел грязный босой старик с протянутой рукой. К воротам подъезжала простая телега, нагруженная сеном. Конь вдруг вздыбился, рванул резко в сторону, угол повозки задел нищего, одетого в рубище¹⁰⁸. Старик упал, охая и стеная. Хозяин телеги — здоровый босой мужик — подскочил к нему, помог подняться, оправдываясь и обвиняя во всём непонятно почему взбесившуюся лошадь. Нищий еле стоял на ногах. Колени его тряслись, ноги подгибались… Сползая на землю в руках мужика, он всё бормотал, что ему бы в город… Руки старика были грязными, шапка, совсем неуместная по летней жаре, ветхой. Возчик, опасаясь неприятностей (а ну, как умрёт здесь, или стража спросит, в чём дело) легко подсадил худенького деда на воз, быстро проехал через ворота, от греха подальше… В воротах нищий приоткрыл один глаз и заметил сверху нескольких мужиков, стоящих у въезда, о чем-то толковавших со стражником, постреливая глазами по сторонам… Проехав с полверсты, мужик остановил телегу, но на возу, к его крайнему изумлению, никого не было. Удивлённо пожав плечами, он поехал по своим делам и забыл о странном старике.

Часом позже Князь Господина Великого Новгорода Ярослав Владимирович вышел из трапезной палаты и направился в избу, где работали писцы. Княжеский дворец, деревянный, в три жилья с теремом Ярослав построил недавно. Это были настоящие палаты, с полом, потолками и даже окнами. Первое на Руси стекло делали в Киеве, отец держал заморского мастера с нашими подмастерьями, чтобы делали бусы, браслеты для его жён и наложниц, да для продажи. Ярослав заказал им пластин для окон. Они получились с ладошку, да мастера сладили раму с круглыми отверстиями, два-три десятка таких ладошек — и вот тебе большое окно! А сколько сразу света! У него в каждой палате были окна, да не по одному! Он любил свет! Залезут, как кроты, в свои тёмные избы и ютятся там всю зиму. Он любил простор, размах! Но больше всего он любил власть! Поэтому и не стал жить в Рюриковом городище, как прежние князья, как отец, а приказал выстроить себе хоромы на Торговой стороне Новгорода, в Словенском конце рядом с Торжищем. Отстроились быстро, народ из дерева веками строит, избу в три дня ставят. Лес брал у купцов готовый, пятилетний, на корню¹⁰⁹! Зато какие хоромы получились! Только сени тёмные, но в сенях да переходах окон не сделаешь!

Так вот, шёл князь в писчую избу, а сзади, как всегда, два гридня для охраны. Он ходил медленно, неторопливо, чтобы скрыть лёгкую хромоту, оставшуюся с детства. Вдруг в полутёмном переходе гридень мягко заступил ему дорогу и сказал негромко, но твёрдо:

— Поговорим, княже… Не бойсь, не трону, не для того пришёл. Я твой приказ сполнил, твоя очередь… Обещался ты, что отпустишь семью мою из холопов, я всё сделал, гонец уже привёз весть, мне о том ведомо…

— Что же ты, как тать, в темноте, пришёл бы по-людски, моё слово княжеское нерушимое, — проговорил Ярослав с некоторым облегчением, но, крутя головой, пытался высмотреть, куда подевался второй гридень.

— На ларе он лежит, в сенях, не серчай на него, княже, он против моего умения просто кутёнок¹¹⁰; и на меня не серчай, я только жить хочу, а тебе вреда никакого не будет, если слово своё сдержишь. А свидетели нам с тобой ни к чему.

Князь попробовал дёрнуться в сторону, но что-то твёрдое и острое упёрлось под рёбра.

— Не нужно, княже, если отказываешься от своего слова, сейчас скажи, я уйду, ты мне без надобности, и так на мне греха хватает…

— Нет, нет… — заторопился Ярослав. — Я всё выполню, как ты мог подумать?..

— Мог, княже, мог… И писак отошли на часик…

Они дошли рядом до конца перехода и вошли в небольшую избу, где за длинным столом, заваленным пергаментными листами, сидело несколько писцов. Все встали, поклонились, князь подошёл к старику, писавшему стоя в углу за высоким чуть наклонным столом, отослал остальных, начал диктовать грамоту:

— Моя воля… освободить холопа… со чады и домочадцы… княжеское слово нерушимое… Да ещё ска́рбнику¹¹¹ грамотцу малую, чтоб куны¹¹² выдал… Кому куны-то? Пиши: подателю сего… Да пергамент не трать, это на бересте начерта́й…

Писец закончил, посыпал грамоту песком, подал князю с куском бересты, тот взял из ящичка сначала вислую печать¹¹³, потом подумал, выбрал большую, стоящую на отдельной подставке, ещё с трезубцем Рюрика, макнул в краску, поставил оттиски. Подошёл к гридню, стряхнул песок прямо ему на ноги, протянул грамоты.

— Прости, княже, что так, спасибо тебе, мы в расчёте, больше ты меня не увидишь…

Гридень в шапке («Почему в шапке-то летом?» — совсем некстати подумал писец) быстро выскользнул за дверь и запер её снаружи на засов. Через час вернулись другие писцы, отперли избу, сильно удивлённые… Князь, как ни в чём ни бывало, беседовал с писцом, сидя на лавке под окном, затем встал и вышел непривычно быстро, сильно хромая. Что-что, а держать лицо Ярослав умел! Старый писец сразу приступил к работе, так и не сказав им ни слова… А князь уже сидел в малой палате, раздавая приказания. Сюда притащили из сеней второго гридня, он лежал, как полено, ещё с час, потом встал, как ни в чём ни бывало, но ничего не помнил… Скоро пришёл воевода, стали прибегать гридни с докладами:

— Скарбник выдал две мошны, как было приказано в грамотке твоей, одну агарянскими дирхемами¹¹⁴, другую нашими гривнами, только пришёл за ними не гридень, а гость¹¹⁵…

— Отрок из младшей дружины прибежал к холопу твоему Щуке, отдал грамоту, что ему дал твой гридень в шапке, и мошну с гривнами, велел собираться всем и уезжать; тот до сих пор сидит на лавке кулём, словно в оторопи, боится твоего гнева и не может поверить…

— Он что, грамоте княжеской не верит? — князь изобразил сильное удивление даже с налётом гнева. — Ну, так скажите ему, пусть едет, слово княжеское нерушимо! Да проследить тихо, куда поедет, да не придёт ли к нему кто…

— Понял, княже, всё исполню, только шибко он умный…

— Он, значит, умный, а все мы скудоу́мы¹¹⁶… Что ещё сделано?

Вперёд вышел Константин¹¹⁷, помощник старого посадника новгородского:

— На всех воротах из города стоят наши дружинники, они его в лицо помнят, узнают… В Софийской стороне¹¹⁸ тоже, всюду дозоры, на всех концах, и в Словенском, и в Неревском, и на Торге… Птица не пролетит мимо них…

— Не совсем ты понимаешь, кого ищем… А как же эта птица в город залетела? Вот ещё что сделай, — и князь стал что-то говорить Константину шёпотом, тот только кивал… Сделаем, мол…

Поздним, тихим и тёплым вечером того же дня недалеко от торга в лёгких кисейных сумерках, наползавших с Волхова, раздался истошный бабий крик:

— Пожар, горим, спасайте! Помогите, люди добрые, сгорим все!

Но просить об этом добрых людей было излишне, огонь уже заметили прохожие, а для деревянного города — это был главный враг. Возле каждого дома стояла большая кадь с дождевой водой. Все похватали вёдра, которые вынесли соседи, стали набирать в них воду и тащить во двор, где уже вовсю занималось зарево. Горела небольшая ухо́жа¹¹⁹ в дальнем углу двора. Деревянное, с камышовой крышей, да ещё с остатками прошлогодней соломы, строение полыхало, освещая уже весь двор. Мужики выливали на себя ведро воды, затем хватали второе, лили на пламя, отскакивали, им подносили ещё ведро… Так они метались со стороны, ближней к дому, кто-то обливал стену избы, чтобы намокла и не загорелась, кто-то пытался поскорее обрушить крышу ухожи, зацепив багром. Она рухнула внутрь, искры взлетели в темнеющее небо красным тревожным фонтаном… Зевак во двор набилось больше, чем помощников; ещё больше набралось на окрестных улицах, все обсуждали событие тревожно и радостно: огонь пошёл на убыль…

Вдруг хозяйка дома опять всполошилась и заголосила:

— Сгорел, сгорел, сердешный, совсем же сгорел…

Сквозь рыдания и сбивчивые объяснения удалось узнать, что днём попросился отдохнуть худой измученный странник, весь пыльный, капшу́к¹²⁰ на ём грязный, рваный, ну такой убогий, жалость берёт. Поел, попросил вздремнуть, ну, и пустила в ухо́жке полежать в холодке, как отказать странному человеку, да и забыла уж про него… Видно, совсем сгорел.

— Ну, теперь до завтрева в эти уголья не сунешься, — авторитетно заявил кто-то из толпы.

Но уже через час пришли дружинники с баграми и начали растаскивать догорающие брёвна и что-то среди них искать. Вскорости в той же малой палате на дворище Ярослава Константин докладывал князю о результатах розыска:

— Дознались мы, что не из милосердия приютила она странника. Заплатил он ей той куной, что у твоего скарбника купец получил, а пожар, похоже, случился снаружи. Там, правда, натоптали, как стадо овец, но видно, что неподалёку челядь жгла костёр, тренога опрокинута и котёл большой, воду кипятили, да отошли, а огонь побежал по соломке, что натряслась на дорожку, как её скоту носили, да и зажёг ухо́жу-то. А много ей нужно, одна искра, всё сухое… Хорошо, изба не загорелась, ветра не было, а то полыхнуло бы на весь конец Словенский! Но когда разгребли мы брёвна, лежал под ними человек, всё сгорело: одёжа, волосы, даже мясо, но под животом нашли вот что…

Князь представил, как гридни раскапывали то, что под животом обгоревшего человека, и его замутило. Константин развернул грязную тряпицу, и Ярослав увидел кусок почти сгоревшей толстой кожи с тесёмкой и несколько оплавленных дирхемов…

— Больше ничего, кроме костей, не осталось. Но это от той мошны, что выдали гридню сегодня. Одну-то, с гривнами, он отцу передал, а дирхемы, значит, себе забрал, под ним и нашли, знать, к хазарам собрался в Булгар или в Царьград, он там долго служил, всё знает… Только сторожа от всех ворот доносит, что не входил в город такой странник. Ни вчера, ни сегодня. Так что, он это сгорел. Не повезло…

— Хоть бы так, хоть бы так… Только этот человек на везение не рассчитывает, он его сам делает… Стражу с ворот не снимать…

Совсем к ночи к воротам Славенского конца, что на Торговой стороне, подъехали несколько вонючих телег. На каждой стояла огромная бочка с нечистотами, набранными за день, и лежал здоровый черпак. Это выезжали отхо́дники¹²¹, вывозя за город людское «добро». На третьей телеге сидел молодой парень с завязанной щекой. Огромная повязка скрывала половину головы. Он раскачивался всем корпусом и жалобно мычал, обхватив голову руками. На вопрос стражника старший ответил, что мается зубами парень. Что такое зубная боль, почти каждый знал на своей шкуре. К парню отнеслись сочувственно: дали пару советов, вспомнили свой опыт… Отходники выехали за ворота, растворились в темноте… Возле дороги рос огромный раскидистый вяз. Когда телеги поравнялись с ним, с нижней толстой ветки спрыгнул парень, подошёл к третьей, забрал у возницы повязку, натянул себе на голову и щёку, получил от него куну.

— Менял бы ты занятие, братуха, больно уж духмяное¹²² дело у тебя, никто замуж не выйдет.

— У меня от невест отбою нет, нам знаешь, сколько платят? Любую семью прокормлю, а куны не воняют, да и приехал домой, вымылся в бане, одежонку сменил, и чист. Ремесла я никакого не знаю, да и работать не люблю, а здесь не тяжело, опять-таки на свежем воздухе, — он громко засмеялся, его товарищи подхватили, так и укатили во тьму, хохоча, грохоча и воняя.

Всю ночь Каменец уходил в темноте, по чутью, к утру вышел к становищу, показал знак княжий, привычно выпросил у бабы краюху, пару репок, вскочил в седло и помчался прямиком на Смоленск.

Примечания

104

Повоз — обязанность для населения (вид налога) давать повоз: сменных лошадей в становищах, гребцов на перевозы, рабочих на волоки. Человек, имеющий право на повоз показывал знак от князя или грамоту

105

Калита — подвесная дорожная сумка

106

Город на севере Смоленского княжества

107

Володимер — древнерусское название города Владимира

108

Рубище — ветхая рваная одежда

109

На сосне или лиственнице в лесу делали узкие затёсы и снимали вниз тонкие полоски коры, оставляя дерево расти ещё лет пять и просмаливаться на корню. Рубили поздней осенью; высыхая на солнце, оно становилось крепким, как кость. Некоторые брёвна были до 15 м. длиной

110

Кутёнок — щенок

111

Скарбник — казначей, от скарб — имущество

112

Куны — так называли мелкие серебряные монеты на Руси, в гривне было 25 кун. Гривна — крупная серебряная монета, их чеканили на Руси с 10 века с изображением князя Владимира

113

Вислая печать — подвешивалась к грамоте на шнурке

114

Агарянское царство — так называли Арабский халифат, серебряные дирхемы которого доходили на Русь через Среднюю Азию по Волжскому торговому пути с 8 века, агаряне — арабы, мусульмане

115

Гость — русский купец, торгующий с другими странами или заморский купец

116

Скудоум — дурак

117

Константин Добрынич — сын новгородского воеводы Добрыни, дяди князя Владимира по матери (брата Малуши)

118

Названа по деревянной церкви св. Софии, построенной в к. 10 века над Волховом

119

Ухожа — сарай

120

Капшук — безобразная шапка, капа — шапка

121

Отхо́дник — человек, чистящий нечистоты (парашник, золотарь)

122

Духмяный — пахучий, здесь: вонючий