Подозреваются все. Литературный детектив

Любовь Сушко

Кроме детективного сюжета, повествование тяготеет к жанру плутовского романа, довольно редкому в наше время – и, конечно, это литературный детектив, где герои Достоевского, и в частности, Порфирий Петрович, играет не последнюю роль, иначе бы мы не узнали, кто убил Вадима Миллера, когда подозреваются все.

Вступление

И вот опять они выходят на охоту,

И прихватив мундиры и кресты,

Спешат на очень тяжкую работу,

От этой задыхаясь высоты.

И мы опять с улыбками встречам,

И верим тем, кто обмануть готов,

И души и дома им раскрываем,

Все принимаем просто и без слов.

Откуда Хлестоковых столько рядом,

И генералов с тех больших дорог,

И ладно безобидны были б, надо

Держать нам ухо, милый мой, востро,

Но мы готовы верить снова бреду,

В истории лихие попадать.

И лишь беда, она спешит по следу.

Дай бог нам проходимцев различать….

Когда они выходят на дорогу,

И все запутав на своем пути,

Нам врут опять, и не боятся Бога,

О Велес от мошенников спаси…

До чего доверчив наш народ. Какие мы мистические ребята, как хотим верить в очевидное, но невероятное. А почему бы и нет, если снова нас воскрешают, лечат ото всего и сразу, обманывают на каждом шагу, а проходимцев у нас с вами, как у собаки блох. Но как часто каждая такая блоха с нашей легкой руки разрастается до размеров слона. А почему бы и нет, если ты сам обманываться рад.

Вот мне кот Баюн подсказывает, что в последнее время все-таки что-то изменилось, проходимец какой-то мелкий и пузатый пошел. Но и такой сойдет, особенно если генеральский или маршальский мундир нацепит, и горы золотые обещать начнет. Вот и наша история о том самом.

Предупреждаю всех Гробовых, Лонго, Чумаков и иже с ними, что там нет конкретного ни одного из этих персонажей, но есть все они сразу, появился прямо типичный образ. Не Остап Бендер, тот был все-таки чертовски обаятелен, наш, увы, пошел не таков, только мелкий, очень мелкий, но оттого особенно противный бес. Вероятно, в начале каждого нового века именно такие и появляются. Когда в доме разбивается зеркало, то из него в наш мир проникают всякие чистые, а чаще нечистые духи, вот тогда и начинается веселая жизнь. Только не сравнивайте наших героев с ними, не обижайте духов, им в их аду и в горьких снах не снилось то, что творят люди, которые готовы все на них спереть. Но нечего на духов кивать, если рожа крива.

Но хватит разглагольствовать, пора и к делу переходить.

Пленники иллюзий.. Тайна Незнакомки

Ночь черным крылом закрыла половину Любинского проспекта, словно старалась отрезать его от остального мира.

Только силуэты людей и призраков появлялись то там, то тут.

Луна осветила начало проспекта, скамейку на которой по-прежнему, несмотря на такой поздний час, сидела с раскрытой книжкой стихов девушка в бальном платье…

Наверное, от яркой луны она прикрывалась зонтиком и грустила.

Любаша, жена генерал губернатора была грустна, ей хотелось отправиться туда в парк, затеряться в тенистой аллее, хоть недолго побыть в одиночестве. А вот приходилось день и ночь, что за странная причуда, сидеть на железной скамейке и ждать, ждать чего-то… Может быть Афродиту, которая должна была воскресить ее, но это при условии, что скульптор влюбился бы в нее так, что жить без нее бы не смог. Но могла ли она на такое рассчитывать? Скорее всего, нет. Судьба ее была печальна с самого начала, такой она и осталась в своем бессмертии.

Скульптор был счастлив, доволен жизнью, творческим взлетом, своей веселой женой поэтессой — душой их кампании, ему не о чем было жалеть и не о чем мечтать — удача не отступала от него, наверное, родился в рубашке.

Заказ на скульптуру он принял скорее чтобы доказать своему сопернику — неудачнику, что получит его он, а не тот, кто может быть и сделал бы работу лучше, да кто же ему даст эту работу.

И он сотворил чудо, превзошел себя… Его работа стала знаком — символом города, связала воедино разные времена…

Он не подумал только о грустной девушке, обреченной сидеть под дождем и холодом, печальной улыбкой встречая и провожая прохожих.

№№№№№№№№

Дружная толпа живописцев вывалилась из мастерской, расположенной как раз напротив знаменитой скульптуры, они остановились перед ней, каждый что-то попытался сказать:

— Бедняжка, муж вздорный старик страшно ревновал, и вот теперь такая участь, сиди и любуйся на мир

— Говорят, она ему не изменяла, да и теперь ей не изменить даже позы, намертво к скамейке прикована.

— Такая молодая и такая печальная, бедная, бедная Любаша.

— Но Мишель хорошо постарался, она прекрасна.

Веселье куда-то улетучилось, и творцы поспешили каждый в свою сторону, пора немного передохнуть.

Скульптор Мишель Сергеев задержался в своей мастерской. Он долго беседовал по телефону с какой-то Незнакомкой. Она просила его о чем-то. А он никак не мог понять, что собственно нужно этой даме, которую он в глаза никогда не видел. Но вечером она набирала его номер, говорила о памятнике мужу генералу, и когда он назначал ей встречу, все время уклонялась от свидания.

— Но как же я смогу исполнить заказ, если вы не видели даже эскизы? — удивлялся скульптор.

В этом месте видно села батарея в телефоне, и он с чувством исполненного долга, вырвался на Любинский, отметив, что в мастерских нет ни одной живой души, на него как-то печально взирали только скульптуры…

На этот раз стало немного жутко от этих взглядов, и он рванулся на воздух, вспомнив, что там непременно столкнется с главным своим творением — Любашей…

Ему все время казалось, что она просит его о чем-то, и он даже догадывался о чем, но не хотел думать о том. Это все иллюзии, сны, фантазии, мифы о Пигмалионе.

Мишель любил живых, капризных и непокорных женщин, и не представлял себя, что слепил бы ее такой, какой хотел, а потом бы жил маялся. Мишель не мог отвечать за всех мужчин, но не сомневался, что сам он никогда не знал, чего именно хотел, даже когда это касается полотен, а что говорить о людях, да еще о женщинах, вечно изменных и непостоянных.

Нет, тут он всегда отдавался в руки судьбы — какая женщина будет, такой пусть остается.

№№№№№№№№№

Луна блестела яростно…

Наверное, древний бог Див решил ослепить его и заставить забыть обо всем, что было… А это значит. Но Мишель не успел подумать о том, что это могло значить, и дорогу перейти не успел. Навстречу ему порхнула Незнакомка. Она была так легка и прекрасна. Она именно летела к нему… А наряд, что за наряд. Неужели снимали какой-то исторический фильм. Странно, что не было съемочной группы и режиссера, и всех тех, кто должен быть на съемках, но ничего удивительного, ведь фильмы часто снимают ночью, чтобы не останавливать движение. А Любинский даже менять не нужно, конец 19 — начало 20 века во всей красе, бери и снимай фильм…

Но как он оказался на съемочной площадке? Какой черт его сюда толкнул?

— Отпусти меня, мой друг, — услышал он голос, от которого кругом пошла голова, — я твоя пленница, но ведь это невозможно, это такой кошмар.

— Но разве я держу тебя? — просто спросил он.

— Даже Атланту захотелось немного побыть свободным, и он пытался переложить свою ношу на плечи Гераклу, а я только слабая женщина.

Мишель, наконец, посмотрел в прекрасные печальные глаза Незнакомки.

Родинка на правой щеке, ямочки, как долго он возился с ними… Но ведь он сам придумал Любашу, не было портретов, это творил он сам. Неужели в реальности была дама, которую он придумал и сотворил сначала из глины, а потом из металла?

— Пообещай мне, что ты меня отпустишь, ведь ты даже не любишь меня, так зачем же мне томиться под дождем и солнцем. Я не хочу такого бессмертия… Никакой съемочной группы не было.

Мишель оглянулся на то место, где в начале проспекта, с раскрытой книгой сидела его любимое детище. Железная скамейка была пуста.

Незнакомка в старинном наряде рассмеялась звонко, словно несколько колокольчиков сразу зазвенели.

— Я так долго ждала, пока ты появишься один, без своих друзей, чтобы не наделать шуму. Я смогла на несколько минут вырваться на свидание с тобой, но мне уже пора возвращаться. Ведь я обещала вернуться.

На щеках ее появились слезы, и смех преломился в плач.

Пустая скамейка, а если она и утром останется пустой? Что будет тогда с городом и с Любинским проспектом?

— Я не в силах чего-то изменить, — бормотал Мишель.

Незнакомка в тот же миг исчезла. Под ослепительным блеском луны он стоял один.

— Приснится же такое, — бормотал Мишель.

Мимо пронесся какой-то лихач на невероятной скорости, еще бы шаг, и он оказался бы под колесами. Но удача и на этот раз не изменила ему — он остался цел, только протрезвел окончательно.

Уж не предупреждение ли это ему? Когда он перешел дорогу и медленно остановился перед скамейкой, железная Любаша в бальном платье взглянула на него с сочувствием.

Он присел на скамейку.

— И что же нам делать, Любаша?

— Ничего, все обойдется, не печалься, я уже привыкла, — услышал он тот же голос рядом. Незнакомка в бальном платье за его спиной закрыла ему глаза ладошками.

— Кто вы такая, откуда вы,

Ах, я смешной человек,

Просто вы дверь перепутали,

Улицу, город и век

— бормотал художник любимые строчки Окуджавы.

Ему показалось, что та, за его спиной склонилась и поцеловала его, да и это железная Любаша не скрывала сочувствия.

— Это я твой пленник, ангел мой, — пробормотал художник, — и мне не вырваться из этого плена. Но ведь не моя вина в том, что ты стала женой старика губернатора, что рано умерла, а потом родилась эта красивая легенда о любви и печали. Люди в любые времена любят такие легенды, и мне придется трудиться, а тебе напоминать им о вечном и прекрасном…

Мишель очнулся, он по-прежнему сидел на железной скамейке перед своей скульптурой. Давно надо было отправиться домой. Ночь откровений закончилось.

— Пошли, я провожу тебя, — шепнула Незнаком, раз уж я сама назначила тебе свидание, какая непростительная дерзость.

Они дошли до набережной Иртыша, до его дома. Он простился и торопливо ушел домой. Дева в старинном бальном наряде еще стояла на набережной и смотрела в темные воды Иртыша. Это был ее город, и ее мир… Она хранила его, и будет хранить вечно…

А плен, да что плен, все мы пленники любви, власти, страсти… И никуда от этого плена не сбежать, не укрыться.