Ив Сен-Лоран

Лоранс Бенаим

Ив Сен-Лоран, расцвет карьеры которого пришелся на вторую половину XX века, принадлежит к плеяде самых влиятельных дизайнеров мира. Несмотря на то что слава Сен-Лорана была интернациональной, центром его творчества неизменно оставались Париж и Марракеш. Его творчество – одна из самых ярких вех Высокой моды, а логотип YSL существует до сих пор. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Оран, горько-сладкий город

У женщин Орана была одна забота — выглядеть еще кокетливее, чем остальные женщины Алжира, и такими же оставаться. Теплыми ночами в казино или за чаем с кебабом на соседской вилле они искрились весельем и общительностью. Морские офицеры предпочитали Оран Алжиру: девушки здесь красивее. Алжир — город правительства и административных учреждений, расходился по малым кружкам и партиям бриджа и засыпал в девять часов. Оран же, наоборот, жил по испанскому времени, там считали жителей Алжира холодными, негостеприимными, точно они лионцы. Жители Алжира смеялись над оранцами и их произношением: «А-а, вы из Орана?» Они находили их вульгарными.

Город был построен амфитеатром у подножия горы Мурджарджа, в болотистой низине, опирался на два склона, один из которых дал ему свое имя — Уархан. Город развивался бешеными темпами, торопясь построиться и разбогатеть. В Оране мужчины занимались делами, а женщины — красивыми детьми. Мужья зарабатывали много денег, а жены их тратили. Космополитический солнечный город, Оран был разбит на касты. Ничто не проходило незаметным, проще было срочно уехать, если у вас проблемы. На верху общественной пирамиды находились колонисты, поднявшиеся на сельском хозяйстве, и важные лица города, отличавшиеся тем, что могли дать объявление в газету: «Требуется французская служанка, которая будет жить в доме…» Далее следовали «малые французы» — служащие, учителя начальных классов и профессора. Евреи и испанцы дополняли «европейскую мозаику». Арабов было больше всего, но их почти не было видно, разве только по утрам, когда они, разгрузив суда в порту, шли из нижних кварталов группами по пять или шесть человек пешком через весь город в Негритянскую деревню. Их крепкие тела, дубленные от работы, блестели на солнце. Здесь, на плато Святого Михаила, жила семья Матьё-Сен-Лоран.

Род Сен-Лоран происходил от Пьера-Матьё из Метца (родился в 1640 году), это род магистров права из Эльзаса. В 1870 году один из предков кутюрье покинул эльзасский город Кольмар, дабы скрыться от прусских захватчиков. Изначально родовая фамилия писалась как «Матьё де Хайдольсхайм». Бабушка Ива была близкой подругой скульптора Бартольди^[8] и позировала ему на фоне фонтана Кольмара (ее бюст теперь находится в муниципальном музее). Дедушка, Мари-Жюль-Анри, поселился в Оране как практикующий адвокат, предварительно защитив диссертацию на степень доктора латинского языка. Не земля и не ферма, а особняк из двенадцати комнат стал основным имуществом семьи, с мебелью из красного дерева в стиле «Возвращение из Египта»^[9]. В гостиной висел большой портрет предка — Жозефа Игнатия Матьё, барона де Мовьера, нотариуса, составившего договор между Наполеоном Бонапартом и Жозефиной де Богарне. Судя по слухам, дом был подарком императора и получил имя «Давид».

В туманный день, 1 августа 1936 года, в клинике Жарсэйон увидел свет Ив Анри Донат Матьё-Сен-Лоран. Это был 214-й по счету день в году, по святцам день святой Надежды. Совпадение не замедлило подтвердиться, как вспоминала Люсьенна, мать Ива: «Семья моего мужа только что потеряла сына, умершего от укуса пчелы, и Ив явился как сам Господь Бог!» Семейная пара ездила в столицу Алжира покупать ему кроватку. Мальчик был крещен 5-го числа и вскоре стал старшим ребенком в семье. Его сестры, Мишель и Брижит, родились в 1942 и 1945 годах.

1936 год — это времена счастливого Алжира. Весь Оран читал новости в газетах на террасах кафе. Газета L’Écho d’Oran от 1 августа была переполнена энтузиазмом: фюрер торжественно открыл Олимпийские игры в Берлине, доктор Геббельс приветствовал олимпийский огонь. Так ли важно было знать, что реквизированные суда привозили в Алжир испанских беженцев из Аликанте и Валенсии. В голове у горожан было совсем другое… Развлечения, например. После обеда публику привлекали концерты оркестра Ламурё, гала-показы Карсенти или казино Канастель, а также местный театр, который оранцы, как истинные фанфароны, считали «самым известным театром наряду с Капитоль де Тулуз». Спектакли — это встречи местных эстетов и элегантных дам. Оран — это еще и африканский город, где тысячи темных кинозалов под названием «Плаза», «Рокси», «Эдем», «Идеал», «Регина», с красными плюшевыми креслами, где каждый человек за несколько сантимов мог поглядеть в глаза кинозвездам. Кинокритик из газеты L’Écho d’Oran отмечал «захватывающие» экранные драмы, «умные» диалоги, «бешеный» ритм фильма, особенно когда в конце фильма персонажи «мирятся».

В этот год на всех афишах были изображены Ивонн Прентан^[10] и Пьер Френе^[11] в фильме «Дама с камелиями»; Марлен Дитрих в лебединых сияющих перьях, игравшая обворожительную авантюристку Мадлен де Бопре (фильм «Желание»). Она пьет на экране чай из хрустальной чашки и получает в подарок от поклонников розы бледно-желтого цвета… L’Écho d’Oran рекомендовала читателям кисею и тирольские принты, «забавные и новые». Другой кумир эпохи — Даниэль Дарьё^[12], страдала от любви к Шарлю Буайе в фильме «Майерлинг». Женщины Орана танцевали вальс не хуже венских дам и мечтали о невозможной любви при дворе императора, где они говорили бы своему избраннику, красавцу Рудольфу, в парадной военной форме: «Заберите меня с собой!»

Одетая в платье из черного крепа, которое эффектно обнажало плечи, Люсьенна Матьё-Сен-Лоран, мать Ива, напоминала Даниэль Дарьё в фильме «Мадемуазель моя мать». Ее прическа, ресницы — все это арсенал «прелестной простушки», популярнейшей кинозвезды, которой завидовали все женщины вокруг. Изумрудные глаза Люсьенны подчеркивались тонкой линией карандаша, которая заменяла брови.

Ее происхождение романтично: урожденная Вильбо, от матери-испанки из алжирского города Сиди-Бель-Аббес и отца, бельгийского инженера с угольных шахт алжирского города Уэнза. Люсьенна была воспитана Рене, сестрой ее матери, очень богатой вдовой, чей покойный муж был Эмиль Кайла, меломан-архитектор. Дома у этой тетушки стояла мебель от Мажореля и Галле^[13], она воспитала у племянницы вкус к «украшениям, платьям, ко всему». Девочка выросла, привыкнув жить двойной жизнью. Грустная пансионерка в лицее для девочек Стефана Гзеля, она появилась на первом публичном балу в 1930 году, провела шикарные летние каникулы в Париже со своими кузенами Анри и Пьером и довольно скоро узнала воздушную элегантную жизнь отеля «Рояль» в термальном городе Эвиан-ле-Бен. В Анси семейство Кайла останавливалось в отеле «Палас», а в Каннах — в отеле «Мартинес». «Надо было хорошо одеваться, чтобы выйти к обычному обеду», — вспоминала мать модельера. Мрачный шофер-испанец в ливрее за рулем «бугатти». «Он был известен тем, что имел связь с клиентками». Люсьенна, какой она была в том 1936 году, еще аккуратно наполняла свои фарфоровые бонбоньерки всякой всячиной, как это бывает у некоторых дам, предрасположенных к роскоши, хотя никто их этому не учил. Она была не из разряда тех экономных женщин, которыми обуревает чувство долга и семьи, которые находят вульгарным черное нижнее белье и говорят об актрисах как о «неприличных женщинах». Легкая и кокетливая, Люсьенна вела себя как важная дама. Вся ее симпатия к супругам колонистов была скрыта в улыбке, она оценивала их, поддавшись чарующим ароматам этих женщин, слишком богатых, слишком красивых, слишком черноволосых. «Вы бы посмотрели на этих женщин из Рио-Саладо, когда они купаются с их огромными бриллиантовыми перстнями». Люсьенна потеряла свое помолвочное кольцо, но все же это произошло не на пляже.

Ее жених много работал и путешествовал. Шарль Матьё-Сен-Лоран обладал достатком, соседи считали его важной личностью. Он руководил страховой фирмой и управлял сетью кинотеатров в Марокко, Тунисе и Алжире, что позволило позже его детям бесплатно смотреть все известные фильмы. Высокий и спортивный, этот красавец любил жизнь такую, какая она есть, с честью вынося невзгоды. Как и его отец, он окончил лицей Ламорисьер. В 19 лет он практиковал как юрист в Марселе и приезжал в Оран, чтобы провести лето у своего дяди, врача муниципальной оперы.

Как и многие другие семейные пары, Шарль Матьё-Сен-Лоран и Люсьенна Вильбо встретились на бульваре Сеген. «Он был очень красив и на шесть лет старше меня. Он всегда был одет в котелок и белый плащ. Неподалеку было танцевальное заведение. Он пригласил меня туда. Мы поженились 4 июля 1935 года», — вспоминала Люсьенна Сен-Лоран.

У семьи Матьё-Сен-Лоран была французская прислуга. Анжела готовила еду. Мария убиралась, консьержка забирала белье (стиральная машина находилась во дворе). Из всей прислуги только садовник был арабского происхождения. Всем в квартале было известно со слов курьера Бартоло, что мадам регулярно заказывает в магазине Корсиа ящики шампанского. Ей нравилось устраивать праздники, там появлялись сливки общества: мэр, префект (Фуке-Дюпарк), заместитель префекта, крупные негоцианты вина (Дюкене), адвокаты (Болюкс-Бассе), фабриканты, оптовики по продаже сыра (Дюкайлар)… Супруги Матьё-Сен-Лоран обожали выходы в свет, особенно мадам. «По вечерам, — рассказывает она, — мы переходили от красоты к красоте». Самые шикарные приемы давались у мадам Бертуэн-Мараваль из старинной состоятельной семьи Орана. Президент «Общества четырех А» (Association amicale des arts africains), она руководила двумя благотворительными организациями — «Ульем» и «Каплей молока». Мадам принимала гостей на своей вилле «Евгения» среди китайских вещиц и позолоченных ангелов. Она когда-то пересекла Сахару на самолете, написала несколько книг стихов, таких как «Земля света», «Песни Хоггара». Это была эксцентричная богачка. По воскресеньям она раздавала знаки Красного Креста на площади Оружия, одетая в платье из черной кисеи и в шляпе «в духе тех, кто ходит в магазин», как выражались оранцы. Порядочные женщины шептались между собой, что она была любовницей епископа. Люсьенне это было все равно, прежде всего она занималась своими туалетами: что будет на ней в Адмиралтействе, в яхт-клубе, в теннисном клубе, когда любовные румбы благоухают «Ночным полетом» от Герлен? Голос Тино Росси^[14] раздался из патефона: «Под серебристыми звездами мелодия летит к небесам. Слушайте ночью мандолины и божественные голоса».

Ив вырос среди смеха, солнца и секретов, которые опасно поблескивали в глазах скрытной матери. Он был ребенком-королем. У него было все: плюшевые игрушки, машинки, трехколесные велосипеды, игрушечный театр с Белоснежкой и семью гномами. В «Маленьком Виши», скалистом саду, старшие катались на осликах, а младшие делали куличики из песка. Его одевали как юнгу для гала-вечеров, в белые штанишки и сандалии. Он очень быстро понял, чего от него ждут, играл роль ребенка с восхитительно-капризным поведением. «Нет, я не люблю тебя в таком виде», — говорил он своей тетушке Рене, и та переодевалась три раза, чтобы ему угодить.

Дом 11 на улице Стора — это дом женщин. Его комнаты, наполненные цветущими циниями, хранили все веселье мира. Соседи еще помнят смех хозяйки, похожий на жемчужное ожерелье, рассыпавшееся по розовой мраморной лестнице. Утром она одевалась «во что-то простое», чтобы пойти купить фруктов на рынке, и возвращалась с букетом цветов в руках.

Анжела готовила обед. После обеда мадам уходила за покупками в город. Немного заносчивая невестка иногда организовывала чаепития, куда она ходила, но без энтузиазма. Люсьенна спускалась по бульвару Сеген в своем чудесном зеленом платье. Она была без ума от этих хлопчатобумажных тканей яркого цвета, которые покупала в специальном магазине «Мишель, Бухара» на улице Арзев. «Восхитительно», — говорили соседи, попивая лимонную воду на террасе Корсиа. Мать-кокетка, бабушка-чудачка, которая писала поэтические письма, пела в церкви и вспоминала, что когда-то она была настоящей красавицей. А круглые биточки Анжелы на полдник!

С июня по сентябрь семья Матьё-Сен-Лоран жила на частной вилле в Трувиле. Как Буиссевиль, Клерфонтен и Сан-Рок, Трувиль был курортом для крупной буржуазии из Орана. Это вопрос касты. Семьи поскромнее снимали домишки в городке Аин-эль-Франин или устраивали пикники на пляжах побережья, выбрасывая мусор на перевале, возвращаясь домой в воскресенье вечером. Арабы не ходили на пляж.

В Трувиле Матьё-Сен-Лоран встречались со старыми друзьями. Взрослые играли в канасту, фланировали по солнечному берегу, обедали на веранде ребрышками ягненка с жареными томатами. Дети купались утром. Море все в барашках. Когда звонил обеденный колокольчик, они возвращались домой босиком, а их глаза пощипывала соленая вода. Земля горела, трескаясь от ветра сирокко. Родители считали, что ветер утомляет. Хорошо воспитанные дети ели камбалу и укладывались на послеобеденную сиесту. В дни безветрия им разрешали купаться после обеда.

У Ива появилась подруга, которую звали Симона Тронк. Ее родители поженились в тот же день, что и Матьё-Сен-Лоран, они тоже жили на плато Сен-Мишель. Симона родилась 30 июня 1936 года. Ив и Симона — близнецы по душевному родству. В Трувиле их дома стояли рядом, и каждый день в четыре часа она вызывала его на улицу, стоя у забора. Лето шло за летом, точно истории о Серафиме, которые рассказывала красавица Ирен Аяс, подруга семьи, прозванная «Голондрина». «Ах, как мне надоели эти дети, которые так шумят, что у меня голова превращается в литавры…» — жаловалась она.

Появились новые интересы. Симона вспоминала об одной «чудесной вещи» — это старый, наполовину разбитый американский армейский плот. «Мы очень много играли на нем. Там были старые, брошенные спасательные круги. Нам очень нравились большие волны. Самое интересное было, чтобы они тебя несли, а ты изображал утопленника. Мы называли это “ехать на такси”. Так мы учились плавать».

В жизни Орана разные миры наплывали один на другой, не смешиваясь. Ив Матьё-Сен-Лоран рос в отдельном, скорее даже в выдуманном мире, равнодушный к любым новостям, местным или международным. 3 июля 1940 года во время конфликта в Мерс-эльКебир^[15], когда британский флот совершил нападение на французский, семья скрывалась в подвале своего дома. Иву было четыре года. Если не выходить за пределы семейного счастья, то можно ли себе представить, что в это же время этот уютный и процветающий алжирский город сходил с ума от антисемитизма?! 1 мая в кафе «Риш» произошла драка между фашистами и евреями. «Огненные кресты» прошли демонстрацией по улице Арзев со свастикой в петлице: «Долой жидов, не надо ждать, за нос хватать и выгонять…» Можно вспомнить, как позже, уже в 1942 году, декрет Кремьё^[16], дававший право гражданства евреям, был отменен. Вообще-то яхт-клуб, который посещали Матьё-Сен-Лоран, с самого начала был закрыт для людей этой национальности.

Любопытно, что позже Ив Сен-Лоран, идентифицируя себя с прустовским персонажем Сваном, не забывал напоминать окружавшим, что Сван был евреем. Как истинный средиземноморец, он был привязан к родному городу, но все же его почти женская чувствительная натура испытывала, благодаря этим политическим событиям детства, особую ненависть к буржуазии, которая окружала себя подделками под стиль Людовика XV, покупала пирожные «монашка» в булочной сети «Золотой колос» и постоянно лечила печень на термальном курорте Виши.

Именно тяга к отверженным говорит о его оригинальности. Подростком в Оране он переписывал стихотворение Жака Превера^[17], с гневом говорившего о «желтой звезде жестокой человеческой глупости», которая «омрачает самую нежную розу на улице Роз»^[18]. «Ее звали Сарой или Рахиль, ее отец был шляпником или скорняком, который очень любил соленую селедку…»

История, случившаяся в Париже, в еврейском квартале Маре, заканчивалась следующими словами: «Никогда больше она не откроет окно, закрытый вагон навсегда спрятал ее…», но солнце «идет своим путем» и старается «забыть об этих вещах».

Как только появились американцы, в Оране полностью исчезли комары. Здесь мало осталось воспоминаний о войне. Квадратные кирпичики белого хлеба, банки тушенки, жвачка с очень пряным запахом и первые бутылки кока-колы. «Мы увидели красно-белые ящики! Это были переносные морозильники. С этого момента жизнь на пляже изменилась…» Где бы еще Симона попробовала бы свою первую кока-колу, кроме как в гостях у Матьё-Сен-Лоран? «Иву все было позволено», — вспоминала она.

Для оранских французов победнее война — это виноградный сахар, пироги на овсяных хлопьях, турнепс и батат на обед, пальто, которое перешивали в домашний халат. Когда дети войны вспоминали Францию, они думали о вкусном масле и зеленых плодоносящих лугах. Семью Матьё-Сен-Лоран не касались эти невзгоды. На их вилле царил постоянный праздник. Сюда приглашали девушек с широкой улыбкой, на джипах и в нейлоновых чулках, с ящиками виски и блоками сигарет «Лаки Страйк».

Люсьенна стала еще красивее: красные губы и сандалии на платформе. Она одевалась в черное креповое платье с квадратными рукавами, точно парижанка в Голливуде. Однажды вечером она пришпилила к своему декольте букет из ромашек, васильков и маков, вместо колье надела черный бархатный бант с пластиковым крестиком посередине… Ив был маленьким хитрецом. «Это было в деревне недалеко от Орана. Отца не было дома, и мать решилась на что-то вроде нелегальной вылазки: она отправилась на бал на американскую военную базу. Мы же, дети, тайно за ней последовали вместе со слугами: нам хотелось посмотреть, как мама танцует. Окна были высоко, одна служанка подняла меня на руках, и я увидел маму посреди бального зала…»^[19]. Люсьенна в платье из черного крепа — это его первое впечатление о моде, он сохранил его в памяти навсегда как ценный подарок. Тридцать лет спустя он воспроизвел модель этого платья, овеянного воспоминаниями о последних счастливых днях в Оране.

Счастье прекратилось в шесть лет, когда умер дедушка. Как вспоминала Люсьенна, Ив был его «солнечным лучиком». В один прекрасный день ребенок схватился за юбку матери и завопил: он впервые должен был покинуть ее. Его отправили в церковную школу, начался первый этап совершенно другой жизни. По-настоящему все началось, когда ему было восемь лет, в колледже Святого Сердца, где он остался до своего шестнадцатилетия. Выросший с сестрами, Ив Сен-Лоран до этого жил в королевстве фей. Воспоминания других людей про эти годы похожи на страницы в ежедневнике, где основные графы начерчены невидимыми чернилами.

Ив убегал туда, где взрослые не найдут. Он часто ходил в гости к Фернану Барону, своему соседу с улицы Шанзи, который был старше его на четыре года. Что ему вспоминается? «Мы придумали себе особый мир, где происходили всякие драматические события. Например, мы представляли себе, что мы аристократическая семья в изгнании, которая спасается от революции в карете. Иногда мы играли в прятки, иногда в “звенящую полночь”. Мы часто играли с его тетушкой Рене, очень ловкой и изобретательной женщиной». Была такая игра: погасить свет в комнате и спрятать в ней какие-нибудь громоздкие предметы. «Кто проигрывал, конечно, огорчался. Душевная организация Ива хорошо гармонировала с моей. Он участвовал во всем, что мы придумывали. Я что-то писал, а он рисовал на случайных листках бумаги».

Слишком много мечтаний и призраков, слишком много тайных змей в голове. Ив был похож на ребенка без возраста, который играет в ребенка, чтобы успокоить взрослых. Такой чертенок, даже не слишком добрый, но умевший составлять потрясающие букеты цветов и проводить почти весь четверг за перелистыванием журнала L’Illustration, самого любимого журнала в провинциальных семьях, у его родителей была полная коллекция.

Этот одинокий мальчик рисовал королев и принцесс. Казалось, его ждет слава. Директор школы изящных искусств Орана Альбер Мульфен руководил по четвергам кружком из пятидесяти детей, выходцев из квартала Сен-Мишель, которые учились рисовать по гипсовым муляжам. В 1992 году 86-летний профессор вспоминал: «Каждый год в большом актовом зале Дворца изящных искусств мы устраивали выставку учеников школы. Мадам Бертуен-Мараваль, постоянный завсегдатай этих показов, сказала мне однажды: “Вы знаете малыша Матьё-Сен-Лорана? Он придумал необычайный белый цвет”. Действительно, он добавил порошок серебра в гуашь, что говорило о его сообразительности, изобретательности и элегантности. Правда, меня смутило, что его работа должна была висеть в рамке из венецианского стекла, когда рисунки других детей были прикреплены простыми кнопками».

Люди казались ему одновременно близкими и чужими. Как будто он, нежный и пылкий, проходит мимо, а они ласкают его мимоходом. В Трувиле сентябрьские грозы подарили новые игры: «Лжец», «Мистигри», «Канаста» и, прежде всего, «Монополия». «Я помню, — рассказывала Симона, — бесконечные партии “Монополии”. Мы играли целыми днями. Голубые карточки с названием улиц Вожирар и Лекурб вызывали у нас презрение. Мы считали, что это “ran”^[20] — ерунда, посредственность. В Оране женщина-ran — это дама без стиля и шика». Ив в шутку забрасывал окна соседей картошинами, разрезал ножницами платья матери, чтобы смастерить куклы из их обрезков…

Ив был окружен преданной привязанностью близких. «Никто его никогда не беспокоил. Он сам звал нас, когда мы были ему нужны. Это так и осталось». То он придумывал смешные истории, то наряжал свою младшую сестру Мишель, сажал ее в гостиной спиной ко входу и уверял мать, что это какая-то герцогиня пришла нанести ей визит. Иногда он был мрачен, но никто его не порицал за это. Однажды ночью мать тайком проникла в его комнату, чтобы выкрасть старые штаны для гольфа, с которыми он не расставался. Иву и Люсьенне всегда было весело вместе, как людям, которых сближает замкнутость и необщительность: они говорили о незначительных вещах, проверяли друг друга, как бы заставали друг друга врасплох по поводу какого-нибудь незначительного секрета, будто он вот-вот разобьется, как венецианский хрусталь, от внезапного признания. К тому же Люсьенна разделяла с сыном увлечение всякими глупостями. У них была такая игра: нужно было испугаться, глядя на портрет барона де Мовьера, который пристально смотрел на них, и бежать, будто он преследовал их взглядом во всех комнатах. Однажды произошло то, что должно было произойти: Ив бросил дротик и выколол барону глаз. Тут же они бросились к мастеру Жаку Абекассису.

— Сделайте что-нибудь, — попросила Люсьенна.

— Но это невозможно, надо отправить его в Лувр!

— Что вы! Мой муж скоро вернется. Надо починить картину. Посмотрите на того, кто это сделал!

Впервые в жизни Ив спрятался за дверью, красный от стыда.

Вот Иву уже двенадцать лет. Париж — это город, о котором он узнавал все подробности каждый четверг из газет большого книжного магазина Мане. Читая Vogue, он проглатывал все рецензии о премьерах, серию «Париж оживает», фотохроники Андре Остье^[21], который появлялся на балах и танцевальных вечерах вооруженный камерой «Хассельблад». «Пятничные вечера в Опере привлекали совестливых меломанов и платья фру-фру^[22]. Накрахмаленные жабо роились вокруг новых воспитанниц». Страницы пестрели акварельными рисунками: Eteignons tout Франсуа Вийона, Divine д’Орсе, Vous seule Пьера Дюна. Рассказывалось то о таинственных парфюмах русских князей, то о змеях из красного золота, то о чулках с хрустальным отблеском; и в особенности о вечерних платьях, расшитых звездами; о светских секретах, о длинных черных перчатках, о поцелуях под названием «Капуцинка», «Извращенец», «Смущение». Париж вновь обрел свою неподражаемую элегантность и был одет в изящные туфли, цветы и перья. «Корсеты и китовый ус» — рисунок Хорста; «Женщина на балконе» — Блуменфельда. Фотографии были похожи на картины. Мир моды — это большая сцена, где появляются костюмы — «мнимые признания» в виде кисеи и костюмы-«дневные посетительницы» в черных пиджачках.

«Видели в отеле “Ритц” в полдень» или «Было замечено в театре Елисейских Полей»: если следовать за линиями рисунков Рене Грюо^[23], можно было начертить маршрут прогулки по городу, где каждый час вас ожидало обольщение. У женщин всегда были трудно запоминаемые фамилии, и они курили сигареты «Честерфильд». Им полагалось иметь частных дизайнеров и мигрень. Прежде всего, это был контингент американок, которые изгалялись в сочинении своих родословных. Их мужья любили красивые предметы и молодых артистов и артисток. Точно под аккомпанемент «арии с жемчугом» из оперы Гуно, украшенные сиянием драгоценностей, они заполняли своей молодостью и жизнерадостностью гостиные в стиле Людовика XV, затянутые в небесно-голубые шелка. В их особняках XVIII века торжествовала роскошь, свет люстр падал на серебряные приборы с выгравированным королевским гербом.

Затем наступала очередь театра. Люди этого мира бледны и угрюмы, как Жан-Луи Барро^[24] в «Гамлете», гнев в этом мире прекрасен, счастье голубое, окна никогда не открываются, птицы, нарисованные и плоские, во дворцах не больше трех колонн, но эти дворцы огромны.

Париж, несомненно, — прибежище чудес. Он был похож на золотое облако, парящее над обыденной жизнью. Роскошная жизнь в этом городе расцветала в таинственной парижской ночи, полной фейерверков. Новый шиньон от Диора вызвал скандал, возбудил критику. Конечно, Ив заметил это событие, несколько лет спустя он воспроизведет этот высокомерной образ, точно украденный у королевы из сказок Андерсена или у кхмерских танцовщиц в золотых головных уборах.

Под фотографией женщины в черном — рекламой Диора, автор Ирвинг Пенн, Ив прочитал рубрику «Точка зрения», составленную в восхищенных, ироничных и строгих тонах, что заставляло его мечтать: «Крайности сходятся. Смешное может задеть возвышенное и даже смешаться с ним. Кто говорит “гений”, кто говорит “перебор”. Внешнее преувеличение может оказаться плодотворной идеей»^[25]. В 13 лет он говорил своим сестрам: «Однажды моя фамилия будет гореть огненными буквами на Елисейских Полях».

Но, увы, Оран — это не Париж. Там, наверное, уже каштаны в цвету, люди гуляют по улицам, влюбляются, а здесь ни одного дерева, только жара, которая сдавливает город во время сиесты. Оран состоит из восьми плато, расположенных одно над другим. Ветер налетает внезапно. Самые высокие вершины достигают 600 метров высоты, и не больше. Гора Мурджаджа замыкает собой бухту Мерс-эль-Кебир, она похожа на согнутую в локте руку. В Оране нет Касбы^[26], но есть Негритянская деревня; нет петляющих улочек, куполов, заклинателей змей, только низенькие дома, вдоль которых скользят женщины в белом хайеке^[27] и продавцы калентики — пюре вроде хумуса, его еще называют «мясом для бедных». Оран — это не город, где царит вкус, но в нем невозможно потеряться. «Оран — это большая круглая желтая стена, а поверх него смотрит строгое небо. Вначале ты блуждаешь по лабиринту, ищешь море, как нить Ариадны. Потом ты начинаешь кружить по гнетущим улицам, и, в конце концов, Минотавр съедает оранцев. Просто скука. Оранцы не ходят по улицам уже давно. Они согласились с тем, что их съедят. Нельзя узнать, что такое камень, если ты не был в Оране. В этом самом пыльном городе на свете царит булыжник»^[28].

Все прочерчено, организовано, зафиксировано в рубрике «Морская переписка» в газете L’Écho d’Oran: каждый день публиковался список кораблей, расписание их движения, список пассажиров, уехавших на теплоходе Sidi-Bel-Abbès. В порту продавцы рыбы заворачивали барабульку и катрана в газету. Когда-то бравые солдаты полководца Бюжо^[29], родом из Гаскони и Руссильона, отвоевали город у Абд-аль-Кадира^[30]. Их сыновья привили апельсины и посадили виноградную лозу. Перед воротами школы их внуки дрались, валялись в пыли, похожие на ветки оливковых деревьев.

Девушки и парни ходили группами. Для всех подростковый возраст — это этап перед свадьбой. До этого встречи происходят в определенных местах: улица Арзев, киоск Гаскэ, киоск мороженого «Кармен». На девушках легкие платья, юноши одеваются как американские актеры. В Оране, кстати, не прогуливаются, а «проходят по бульвару». Горе дезертирам, они мишени для оскорблений. Худшие — это «марикиты» (педики). До войны никто из них никогда не здоровался с друзьями-мужчинами, приходившими в гости к их матери, из страха скомпрометировать их. В Оране одиночество бросается в глаза, как черное пятно, потому что оно слишком заметно. На таких смотрят молча, и это молчание как свинец. Улица Арзев и улица Эльзас-Лотарингия — две параллельные, огромные, прямые улицы.

В семье Матьё-Сен-Лоран жизнь была полна веселья. Праздники следовали один за другим. Спрятавшись в садовых зарослях во время отдыха в Трувиле со своей подругой Мартиной Дюкро, Ив наблюдал за парочками, которые танцевали огненное мамбо. Намечтавшись вдоволь о белых телефонах и страстных вздохах где-нибудь на острове Макао, матери спрятали свои вуали и плойки. Они выпрямили волосы и надели корсеты, которые возвращали бюстам двадцатилетний возраст. Их платья больше не были воздушными, они крепко охватывали талию и поднимали грудь, что и нужно было брюнеткам. Как быстро идет время! Они не утратили своего шарма в стоячих водах супружества. Скрытные, они льстили мужчинам, умели обратить на себя внимание, каждый раз появляясь в новом туалете… «У меня было все, — признавалась Люсьенна, — лисий мех, беличий мех, скунс». Хотя здесь термометр никогда не опускался ниже нуля, она все равно подпадала под влияние рекламы меховой фирмы Dina Fourrures, заказывала платье new look^[31] из плиссированной ткани у кутюрье мадам Бонав. Ткань была кирпичного цвета. Ив восхищался красотой матери, особенно, когда видел ее танцующей в платье из легкого тюля, усыпанного белыми пайетками. Настанет день, когда он вернет жизнь этому поэтическому видению…

Она приводила его с собой в ателье Promé Couture на улице Эльзас-Лотарингия. Салон находился на втором этаже, где девушки из города Рио-Саладо вырывали друг у друга новые модели. Привлеченная славой Диора, фирма Promé Couture купила право воспроизводить его модели, такие как платье Maxim’s, которое подчеркивало формы этих «гитан», изображавших маркизу Помпадур в казино в Канастеле. Слишком богатые, слишком напудренные, они напоминали неприличных женщин, читавших романы о запретной любви. Интересно, как они фланировали на своих шпильках в сорокаградусную жару. Позже, в 1950 году, в кинотеатре «Колизей» будет организован конкурс «Оранская Кармен». Это были времена, когда персонаж Кармен, надменный и дикий, появился на экранах кино. Сразу после фильма «Джильда» Рита Хейворт^[32] снялась в картине «Кармен и ее любовь» с Гленном Фордом^[33] и очаровала Оран.

Люсьенна вспоминала, что мужья этих богатых женщин были не такими уж смешными. «Стоит одному купить супруге фортепиано, как другой покупает два фортепиано…» Зачем им фортепиано?! Когда колонисты возвращались в Париж, они слушали шансонье. В Оране под словом «культура» понимали пшеницу, вино и апельсины. Оран не любил интеллектуалов, он любил зрелища. Особенно женщины были падки на это. Даже если они могли забыть название спектакля, то никогда не забывали, во что они были одеты в тот или иной вечер.

Каждое воскресенье Люсьенна Матьё-Сен-Лоран водила своего сына в Муниципальную оперу. Там исполняли весь основной оперный репертуар XIX века: «Аида», «Тоска», «Кармен», «Вертер», «Риголетто»… а еще венские вальсы и оперетты на Рождество: «Веселая вдова», «Песня любви». Оран был транзитным пунктом театральных трупп в Северной Африке перед Алжиром, Боном и Константиной. Дюк Эллингтон выступал в Оране в июле 1947 года. В декабре этого же года девушки города приходили в экстаз на концертах Ива Монтана. Он выступал в «Колизее» и пел: «Мне нравится тебя целовать, потому что я люблю ласкать твое маленькое двадцатилетнее тело…» Пианисты-виртуозы, испанские звезды эстрады, певцы, труппы первого класса (Жан Вебер из Comédie-Française приезжал в Оран с «Орленком» Эдмона Ростана^[34]). Все они останавливлись в «Гранд-отеле». Воскресный выпуск L’Écho d’Oran посвятил целую страницу рубрике «Театральные слухи», которую вел некий Суфлер, а еженедельные рецензии были подписаны псевдонимом Щепотка соли. Снова вернулся старый стиль: актеры «необычайны», их игра «восхитительна», они увлекают публику в «вихрь удовольствий» или дарят им «чудесную и романтическую историю, которая украсит ваши воспоминания».

Ив превращался в режиссера, актера, художника по костюмам, у которого есть своя публика. Она состояла из детей — его сестры Брижит и Мишель, дочка горничной Алина, Полен, сын консьержа, его кузены Патрис и Катрин. Ив открыл для себя таинственный мир, проник легкой тенью в воображаемый мир Кокто^[35], где сверкали молнии, летали ангелы смерти и спасали талисманы… Он разыгрывал бури, рушившие деревья, а дети шатались от страха, зачарованные этим фантазером, который был похож на королеву из «Двуглавого орла» Жана Кокто. Как и королева, он ничего не боялся, кроме тишины. Эдвиж Фёйер^[36] и Жан Маре играли эту пьесу в парижском театре Hébertot, позже она была переделана автором в сценарий и снята в 1947 году. В этом фильме есть сцена, где Станислав, одетый в кожаные тирольские штаны, падает на лестнице на спину. Ив сделал себе альбом с фотографиями из фильма, которые его отец привез из Парижа. «Мы часами смотрели на эти представления. Мы падали на кровать и на пол, как будто это кораблекрушение. Или вдруг мы оказывались в замке, где прямо из стен к нам протягивались руки. Нам было очень страшно», — рассказывала Мишель. В субботу, 6 мая 1950 года, произошло удивительное событие, окрашенное в красно-золотые тона. Ив Сен-Лоран присутствовал на спектакле пьесы Мольера «Школа жен» с Луи Жуве^[37], игравшим роль Арнольфа (он умрет через год), и с Доминик Бланшар^[38] — Агнессы. Это был аншлаг. Премьера спектакля состоялась в Париже в 1936 году, а затем он был показан в Швейцарии, в Южной Америке, куда Жуве эмигрировал во время войны. Занавес поднимался, и глазам зрителей представала декорация Кристиана Берара^[39]: город в перспективе, площадь, парк, фиолетовое небо, на котором были нарисованы люстры, похожие на гирлянды звезд. Где мы? Никакой исторической детали. Все скрыто в намеках, и все же это XVII век, парк Пале-Рояль, Париж. Для молодого человека эта пьеса оказалась откровением. Скупость выразительных средств, продуманная игра света, костюмы как желтые, фиолетовые, зеленые цветовые пятна — все это открыло для него мир, и это был его мир. Жуве говорил: «Режиссером становятся так же, как влюбляются». Благодаря Кристиану Берару и Луи Жуве, этим двум неутомимым искателям тени и эффектов, Ив нашел свою новую семью. Он выучил наизусть несколько сцен мольеровской пьесы. Ему открылось волшебство иллюзии.

Вскоре он вырезал из картона силуэты персонажей и одел их в кусочки старых одеял и обрезки ткани, которые дала ему белошвейка. Его персонажи двигались по сцене, он сделал ее из ящика с приклеенным изогнутым фронтоном, а на нем написал L’Illustre Théаtre — «Блистательный театр»^[40]. Это была его волшебная шкатулка. Сцена представляла собой нарисованную декорацию с канделябрами и занавесом. «Я создал, — говорил он, — целую машинерию, чтобы поставить декорации и освещение».

Однажды свечи подожгли простыни. Пожар в маленьком театре произошел во время представления «Святой Иоанны» Джорджа Бернарда Шоу. С этого момента маленькую комнатку, где был театр, заняла белошвейка. Но спектакли продолжились, на этот раз в более камерном варианте. Брижит вспоминала: «Мне было лет пять, когда он заставил меня мечтать. Я получила приглашение. Моя сестра прочитала его вслух, я была еще маленькой. Ив просил не выдавать секрет. Он дожидался, пока наши родители улягутся спать, и подкладывал нам записочки под дверь». Эти записки, написанные чернилами синего цвета на листках из тетрадей в клеточку, были адресованы дамам из парижского высшего общества. Посмотрим на одну такую записку, отосланную от имени «Ива Матьё Сен-Лорана, Высокая мода, площадь Вандом»^[41]:

Первый список заказов мадам де Энле

1 утренний ансамбль для бутика, пуловер, юбка, сумка — 30 000 франков

1 модель из большой коллекции Stanislas, 70 000 франков

1 модель из большой коллекции Shogun, 60 000 франков

1 шляпа из большой коллекции Shogun, 10 000 франков

1 модель из большой коллекции Yolanda, 80 000 франков

1 модель из большой коллекции Mata Hari, 150 000

Итог он подчеркнул: 400 000 франков. Помимо довольно точного знания о ценах, этот список доказывает, насколько подраставший кутюрье вообще был осведомлен. В это же время Эльза Скиапарелли, королева розового цвета Shocking^[42], эксцентричная дама, в эпоху межвоеннного времени наняла на работу молодого модельера. Он создал модели блузок и юбок Séparables, первый раздельный вариант одежды, который занял место диоровских корсетных костюмов на подкладке. Речь идет об Юбере де Живанши, который откроет свой собственный Дом моды в 1952 году. Для молодого мечтателя из Орана Юбер де Живанши — настоящий пример, как и Кристиан Диор и Кристобаль Баленсиага^[43], — три кутюрье, за коллекциями которых Ив внимательно следил.

И все же Ив Сен-Лоран переживал свой подростковый возраст как надрыв. «Начиная с учебы в средней школе, — вспоминал он, — я должен был вести двойную жизнь. С одной стороны, был родной дом с атмосферой веселья и мир, который я создал с помощью своих рисунков, костюмов, театра. С другой стороны, была каторга католической школы, где я был изгоем»^[44]. Один из его одноклассников по колледжу Франсуа Катру, выходец из Маскары, вспоминал об Иве: «Он был приходящим учеником. Я заметил его во дворе: обычно все ученики из интерната были одеты в черные робы, он же носил бежевый пиджак с бордовым жилетом и фланелевые штаны. Он был похож на англичанина, жившего в Оране. Он учился тогда, наверное, в восьмом классе. На переменах он был один, стоял, прислонившись к подоконнику капеллы, ни с кем не играл, не пробовал ни с кем подружиться. Он был одиночкой».

Оран — это город, где слухи укрепляли отношения, вызывали вражду и создавали бездну страданий. Добродетель здесь тихо пряталась за внешним видом одиночества. Если вы носили часы на цепочке, вас называли «снобом»; если парень привозил из Парижа розовую рубашку, его называли «задницей». Несмотря на то что повсюду были красивые виды, препятствия ждали вас на каждом шагу. Солнце. Глупость. Прошлое. Недоверчивые отношения между разными общинами и семейная школа презрения. Счастье, которое душит. Хороший вкус. Надо пережить все это, разбиться обо все препятствия и возродиться там, с другой стороны моря. В пятнадцать лет Ив Матьё-Сен-Лоран взялся за чтение многотомной саги Марселя Пруста «В поисках утраченного времени». Он наверняка прочитал фрагмент из романа «Содом и Гоморра»: «Воспринимая свой порок как что-то более исключительное, чем он был на самом деле, они не решились жить в одиночестве с того самого дня, как его открыли в себе, долго нося его в себе в неведении, намного дольше, чем это делают другие». Теперь любой момент доверия, который Ив дарил кому бы то ни было, открывал всего лишь часть придуманного им персонажа. Невозможно было склеить вместе все эти части: казалось, что они сейчас рассыплются с дьявольской скоростью. У него появился нервный смех и привычка прерывать его, закрывая лицо рукой, а еще долгие минуты молчания, как будто он входил внутрь другого человека. Как герои из романтических книг, он мгновенно переходил от смеха к молчанию. Все у него было «устрашающим», «ужасным» или, наоборот, «чудесным».

В эти годы его комната напоминала кабинет грез. «Всегда в поисках поцелуя — таким ты будешь. О, да!» — написал Сен-Лоран под красно-черным рисунком в манере Кокто. Два профиля едва касаются друг друга, закрыв глаза. Волосы мужчины похожи на молнии, волосы женщины — на облака. Ив накрыл свою постель в стиле ампир тканью в виде шкуры пантеры и повесил занавеси в алькове. Так была обозначена его оригинальность. Как найти себя в будущем, которое буржуазия заготовила для своих детей? Журнал Elle опубликовал в 1948 году три формулировки: «Если у женщины вздернутый нос, она склонна к флирту… Мужчины с толстыми бровями брутальны… Толстые мужчины — обычно хорошие мужья. Они добродушны, веселы, общительны и уравновешенны. Любимец дам и Голливуда, худой и высокий мужчина — как правило, нервный субъект, склонный к меланхолии».

В своей комнате Ив подолгу рисовал акварелью жанровые сценки, которые происходили, как он воображал, в «Мулен Руж»: мужчина в смокинге с нафабренными усами хвалится своими дамами: «маленькая блондинка с круглой грудью»; «надменная красивая брюнетка»; «рыжеволосая кошка со стройным телом и красивыми ножками!». Ни один кокетливый жест не укрылся от его наблюдательного взгляда. Все они обнаженные, в бижутерии и черных чулках, с бюстами русалок и ногами кинозвезд в красных сандалиях. Они виснут на мужчине, раздетом до штанов. Он двойник Ретта Батлера^[45], грудь колесом, в вырезе рубашки виден клочок черных волос, широко расставленные ноги и подпись: «Ты будешь Дон Жуаном». Ив придумывал истории с неверными женами, рисуя «уродливых, старых, богатых и высокопоставленных мужей» и всегда «красивых, молодых, но бедных и из рабочей среды» любовников. Жена в этих историях часто одета в красное нижнее белье, она отодвигает лиловый занавес, задевая лысый череп мужа, который смотрит на белокурого любовника в рубашке. «Все женщины — канальи, кроме тех, которых любишь!» А вот обнаженная женщина в кроваво-красном алькове с черным распятием на стене и стихами:

Я знаю, что ты будешь искать

Белые и гладкие тела своих любовниц,

Но не торопись сразу

Превращаться в садиста.

Потому что иначе никто

Не выберет тебя в любовники.

В своих больших школьных тетрадях, где сам чертил карандашом линейки, школьник Ив переписывал черными чернилами «Капризы Марианны», пьесу Альфреда де Мюссе, а красными — «Мадам Бовари» Густава Флобера. Эта изменница, неверная жена, измученная скукой провинциального городка, хотела только одного: «жить в Париже или умереть». Для мальчика это была роковая книга. Позже все в жизни и профессии Ива Сен-Лорана будет связано с этой книгой.

Вот на рисунке мадам Бовари, одинокая, в широком белом платье, которое падает волнами вниз. Она стоит спиной к мужчине, тот изображен в синих тонах как иллюзия. Его одежда сливается с решеткой сада, точно она из кисеи. Ив нарисовал еще одну любовную встречу, проходившую под козырьком лавки господина Лере, «продавца тканей». Мерзкий коммерсант в очках шпионит за влюбленными. На другом рисунке он разорвал на мадам Бовари платье, и она восклицает: «Вы нагло пользуетесь моим несчастьем, мсье. Я достойна жалости, а не выставлена на продажу!» Как и сага «В поисках утраченного времени», «Мадам Бовари» станет для модельера источником вдохновения и идентификации. Сначала юный художник был занят костюмами, декорациями, окружением и маленькими туфлями мадемуазель Эммы Бовари, «ее слишком возвышенными мечтами и слишком маленьким домом». Он режиссировал эти сцены на своих акварельных рисунках, детально и тщательно прорабатывал, как мечтатель, который закрывает глаза, чтобы лучше видеть желаемое: «На ней было платье из шифона бледно-розового цвета, которое подчеркивали три веточки кистевых роз с зеленью». Он рисовал пером поразившие его воображение сцены. Например, сцена в замке Вобьессар в вихре платьев, белых перчаток и причесок. Каждый рисунок — это небольшой срежиссированный спектакль, где есть влюбленные, обнимавшиеся в глубине мрачного пейзажа, и мужья, игравшие в карты в залах, похожих на декорации, с драпировками и канделябрами. Иногда встречалась театральная ложа, перчатки, лежавшие на цилиндре, и повсюду изображение звездной ночи. Каждая сцена становилась зримой благодаря разным фасонам платьев героини. «Люси шла вперед, поддерживаемая женщинами, с венком апельсиновых цветов в волосах, и была еще бледнее, чем белый атлас ее платья»^[46].

Другая важная для подростка «встреча» — это знакомство с персонажем Скарлетт О’Хара, героиней романа «Унесенные ветром». Он использовал бумагу кансон и складывал ее под формат театральной программки. На этих листочках он воспроизводил цвета и ощущения: черное платье посреди бала, белое девственное платье с зеленым поясом. Зеленый — цвет Скарлетт, а красный и фиолетовый — цвета Белль, гулящей женщины с большим сердцем…

Ив писал стихи, создал стихотворение «Зачем говорить о любви?» на тринадцати страницах, на каждой странице — иллюстрация: потрясающие женщины, одна из них, одетая в розовый корсаж, обмахивается рукой в бежевой перчатке, или вдруг рыжая девушка бросает пламенный взгляд из-под шляпки с розовыми перьями. На следующей картинке женщина в вуали легче, чем крылья бабочки. Эти хрупкие тела с маленьким бюстом, например Анни в черных длинных перчатках, — все они похожи на иллюстрации Жан-Габриэля Домерга^[47].

Сен-Лоран создавал также пародии на произведения Фудзиты^[48] и Утрилло^[49]. Недавно Муниципальная галерея искусств Орана посвятила им большую выставку. Но Домерг повлиял на него все же больше. Парижский иллюстратор считал себя изобретателем стиля pin-up^[50]. Поселившись в Париже в начале ХХ века, Домерг рисовал актрис, любовные истории, персонажей комедии масок и герцогинь в венецианских гондолах. Лишь в начале 1940-х годов он запустил серию портретов, в том числе эротических, создал образ идеальной парижанки. «Я не люблю стандартную женщину, даже если она красива, — говорил Домерг. — В нашей стране, когда вы женитесь на женщине, то женитесь на целом гареме. Стоит вам покинуть ее на несколько часов, как на ее месте вы найдете совершенно другую женщину, незнакомую. У нее множество лиц, она полна фантазии и непредвиденного поведения. Она изменяется ежеминутно, меняются взгляды, настроения, туалеты, макияж, прически, цвет волос и чудесные шляпки, которые она так шикарно умеет носить. Сегодня она маленькая девочка, завтра — важная дама, то она сентиментальна, то ведет себя по-мальчишески»^[51].

Женщина. Для Ива магия этого слова не вызывала в воображении телесную борьбу, чувство обладания, а скорее ритуал ухаживания, некое желание, которое выше удовольствия обладать. В своем стихотворении «Зачем говорить о любви?» он написал:

Будет много у тебя красавиц,

Ты упьешься лаской их и голосами.

Но однажды от тебя они уйдут,

И любовь к тебе другие принесут.

Но не будь любовником замужних,

Адюльтер лишь оскверняет нас…

Будешь губы красные искать не раз,

Это будут то блондинки, то брюнетки.

В мире их присутствие не редко.

Сердце подростка воспламенялось при чтении любовных романов, которые публиковал журнал Elle каждую неделю, где всегда происходили отчаянные события, а женщины были очаровательны и недоступны. Он знал, что предмет его любви никогда не будет носить имя Каролина или Антуанетта.

Помнишь ли ты, вон на том углу,

Незнакомку тонкую, как иглу,

Которая страстно тебе улыбнулась,

Улыбка тебе приглянулась!

Ты от этого был взволнован,

Незнакомкою околдован.

Это ослепительное и нежное видение — возможно, это Люсьенна, его мать, она приходила поцеловать его перед сном, одетая в вечернее платье, собираясь на светский вечер. Разве не она первая позировала ему для его портретов? Ее губы, ее глаза, ее походка как никогда напоминали Даниэль Дарьё, которая недавно вернулась на большой экран. Теперь Дарьё — уже не наивная мадемуазель Моцарт или Маря Вечера из фильма «Майерлинг», теперь она мадам Бовари из нашумевшего в 1950 году фильма Макса Офюльса «Мадам де…», ее партнером был Шарль Буайе. Все женщины спрятаны в одной. За женскими восклицаниями и их маленькими обманами Иву были видны тайные слезы буржуазии. В его набросках чувствуется и другое влияние: это образы обольстительных звезд французского кино. В одной и той же женщине можно было встретить Мишель Морган^[52] из фильма «Гордецы», Мишлин Прель^[53] в шляпке из фильма «Дьявол во плоти» и Симону Синьоре в яшмовом ожерелье из фильма «Золотой шлем». Это портреты любовной неги, сопровождавшей образ парижанки, этакой милашки, которая никогда не теряет из виду свою выгоду. Хитра! На этот счет Ив не обманывался:

Женщины любят мужчин,

Нет, не за нежность,

За их состояние.

Тонкие очки прятали от солнца матовое лицо. «Он был выше остальных, отличался умением подавать свою внешность. Было такое впечатление, что он скрывал свой рост. Он немного сутулился и был вообще очень робок, но эта робость была сродни гордости!» — вспоминал один из его ровесников. На пляже Ив часто был одет в белое, ноги в открытых сандалиях-эспадрильях. Он загорал, плавал, иногда играл в теннис. Юноша был очень худым. Матери других детей его обожали, все хотели, чтобы он нарисовал их портреты в стиле Домерга. Они приходили к нему в юбках и кофточках-баядерках, со своим собственным холстом. «Ну что, ты сделаешь мой портрет?» — просили они. Ив рисовал их десятками, и дамы вешали их в своих гостиных. «В такие моменты о нас забывали», — вспоминала сестра Мишель. Возникает ощущение, что все подруги детства были влюблены в Ива, и в один прекрасный день они превратились в девушек. Симона вспоминала: «Мы поменяли ползунки на шорты». В Оране модно все. Город одевался либо в рейтузы-корсары, одежду сицилийских рыбаков, которые шнуруют под коленом, или в короткие свитера, или в хлопок, он так хорошо притягивал средиземноморское солнце. С первыми декольте в Оране началась эпоха шаловливого корсажа. Бюстгальтеры тоже существовали, их называли Getien^[54].

Это было время первых тайных вечеринок, первых флиртов. Ив и Симона научились танцевать самбу. Если сиесту никто не отменял, то все же можно было жевать розовую жвачку «Базука» и делать из нее пузыри, и наконец-то юнцы получили разрешение на полночные прогулки. Особым развлечением считался поход в кинотеатр «Нептун» в Буиссевиле. Кинотеатр был под открытым небом, с немного пыльным экраном и танцующими фонтанами в антракте. «Мы ходили туда пешком с фонариком. Это было в десяти минутах ходьбы. Самое главное, что не всем разрешали туда пойти. Ему разрешали всегда, а я должна была всякий раз умолять родителей отпустить меня. Дорога шла мимо казино, строительство которого приостановили из-за нехватки денег. Оно было похоже на огромную меренгу, которую уронили посреди ночи. Здесь поселились арабские семьи, они жили здесь запросто со своими курами. Дверей там не было. Видны были только тени людей. Нам всегда было страшно. Собаки лаяли. Нам абсолютно нечего было бояться, но наш страх — это был ритуал, он дарил нам ощущение приключения», — вспоминала подруга детства Ива Сен-Лорана. В кинотеатре «Нептун» они впервые узнали, что такое рапиды и медленные планы из фильма Хичкока «Дурная слава», где Кэри Грант и Ингрид Бергман сливаются в самом длинном поцелуе за всю историю кино.

Подруги Ива считали, что он как бы перешел на другой берег. Теперь он был увлечен парижским кварталом Сен-Жермен-де-Пре, где жили юноши с философской худобой, одетые в черное и танцующие би-боп^[55] в прокуренных подвалах. Он создал свой Париж экзистенциалистов в домашнем гараже, который назвал «Единорог». Лето 1951 года. На белых изветковых стенах Ив нарисовал бородатых музыкантов и балерин, проживавших в отеле «Монтана», логове певиц Жюльетт Греко и Аннабель. Линия рисунка стала тверже, точные детали сочетались с юмором, начиная с наклона щиколотки и заканчивая крышами Парижа. По стене гаража летели нарисованные музыкальные ноты. Здесь энтузиазм смешивался с насмешкой, чувствительность — с цинизмом, мечтательность — с реальностью. «Над спящим городом парит гений экзистенциализма, лукавый и обольстительный…» Вот бешеная корова, а рядом парочка подростков, слившихся в порыве любви, и одинокая муза. Под рисунком Ив написал отрывок из стихотворной книги Жака Превера «Слова»:

Три спички, зажженные ночью одна за другой:

Первая — чтобы увидеть лицо твое все целиком,

Вторая — чтобы твои увидеть глаза,

Последняя — чтобы видеть губы твои

И чтобы помнить все это, тебя обнимая потом,

Непроглядная темень кругом.

В этом гараже Ив организовывал вечеринки, у стойки бара гостям наливали оранжад в большие стаканы. Девушки красили губы помадой «Красный поцелуй», чтобы привлечь мальчиков, которых они не решались поцеловать, и мечтали о других парнях, по фамилии Бенгиги или Бунан, кто бродил по песку Буиссевиля и Парадиз-пляжа и надеялся на общение с такими благопристойными девчушками, воплощавшими для них Францию. Девушки Орана подстригали себе волосы в стиле Дани Робен, сыгравшей кокетливую юную цветочницу в фильме «Дешевые фиалки». Журнал Elle посвятил отдельную страницу для объявлений девушек, искавших подруг: «18-летняя девушка ищет французскую знакомую для переписки, студентку, как и я. Я не люблю Тино Росси, дисциплину и вообще все, что нравоучительно и скучно. Люблю книги, кино, театр и современную музыку». Эти объявления подписывались псевдонимами — Белокурый Демон, Хитрая, Розовый жасмин.

Девушкам хотелось быть похожими на своих кумиров из известных журналов, а Иву в 15 лет даже удалось попасть в один из них. В 1951 году L’Écho d’Oran впервые упомянула его имя в рубрике «Слухи»: он был художником по костюмам для ежегодного праздника «Маленькая принцесса», организованного мадам Майан и мадам Медуза, руководительницами муниципального балета. Некоторые хореографические картины гала-концерта назывались «Фигуристки», «Белоснежка», «Три лыжницы». Обе сестры Ива состояли в этой балетной труппе. Мишель танцевала в картине «Снежинки и карнавал» и была одета в кисейную тунику с атласными полами, а Брижит изображала девушку Пепиту посреди мексиканцев, испуская громкий ритуальный крик: «Золота, золота!»

Этот хореографический вечер был похож на пестрый калейдоскоп из черных трубочистов, рабов из сказок «Тысячи и одной ночи» и маленьких марширующих солдат. «Представление, блеск которого не42 Лоранс Бенаим возможно описать», — так описала его случайная хроникерша, пожилая дама, приславшая свою рецензию. Она хвалила «оригинальную работу молодого 15-летнего художника Ива Матьё-Сен-Лорана, который, не имея ни преподавателя, ни наставника, вооружившись лишь своей фантазией, сделал большое количество эскизов сценических костюмов, а также декорацию картины “Урок рисования” и еще две больших афиши праздника, встречавших публику перед входом в театр».

Люсьенна вырезала эту статью и вклеила ее в свою большую тетрадь по шитью с небесно-голубой обложкой. Фамилия дамы-хроникерши была отрезана. Мать написала перьевой ручкой на первой странице две размашистые буквы — «Ив».

Осенью 1952 года Ив поступил в лицей Ламорисьер, где должен был сдать экзамен на степень бакалавра философии. В отличие от колледжа Святого Сердца, это была государственная школа с солидной репутацией, где учились сыновья состоятельных родителей, школа славилась классическим преподаванием.

Лицей был расположен в конце бульвара Галльени, и казалось, что он парит над морем. Две тысячи учеников лицея подчинялись обычному распорядку французской школьной жизни: звонок в восемь часов и в час тридцать для приходящих учеников; перемены и даже сигареты, на которые воспитатели закрывали глаза. В программу уроков философии был включен вопрос о колонизации. В классе тридцать три ученика, один из них — Этьенн Тифу — вспоминал через сорок лет: «Класс состоял в основном из приходящих учеников. Двоечники и хулиганы были в серых блузах и нарочито неряшливой одежде. Приходящие ученики были при пиджаках и галстуках. Ив Матьё-Сен-Лоран одевался с некоторой жеманностью. На нем была белая рубашка в полоску с воротником, который прикреплялся концами к двум маленьким позолоченным шарикам, и маленький галстук с булавкой. Его волосы, аккуратно причесанные, могли бы казаться слишком длинными для того времени, но шея была открыта. Он сидел за второй партой в первом ряду. Я не уверен, что он испытывал особый интерес к философии, по крайней мере к той, которую нам преподавали». По правде говоря, Сен-Лоран всегда носил с собой папку с рисунками, там находились и другие рисунки, предназначенные для близких. Недавно он прочел объявление в еженедельнике Paris-Match о первом конкурсе рисунков моды, организованном Генеральным секретариатом шерстяной промышленности. Устав конкурса требовал, чтобы рисунок был черно-белым, размером тридцать сантиметров на двадцать, на котором должны быть представлены три вида одежды: платье, пальто, костюм. Кандидаты должны были также присоединить к рисунку образец ткани, необходимый для реализации модели, разумеется из шерсти. В ноябре Ив узнал, что получил… третий приз. Этот успех стал поводом для статьи в газете L’Écho d’Oran, сопровожденной его фотографией, взятой из паспорта. «До сегодняшнего дня, — говорил он журналисту, — я всегда следовал своему воображению, каким бы ни был жанр рисунка. У меня постоянное желание заниматься декоративным искусством, в особенности придумывать театральные декорации. Я надеюсь, что мне удастся завершить образование в Париже, чтобы я мог совершенствовать свои навыки…» Но его амбиции забегали далеко вперед: он представлял, как возвращается в Оран, завоевав столицу.

Иди, отдохни

Там, подальше, в деревне!

И вернись-ка в Париж!

Вот снова ты!

Тебе все постыло,

Как блудному сыну,

Все, что там!

А Париж усыновил тебя!

Париж, этот вечный Париж!

Снова Париж принимает тебя,

Этот добродушный Париж!

Милые женщины!

Тесные кабаре!

Как много милых женщин!

Как много тесных кабаре!

Ив наслаждался волшебным опытом предыдущих мастеров. Казалось, что кто-то сообщил ему по секрету, что только женщина может воплотить бесконечную щедрость жизни. Обратим внимание на слова Домерга: «Это Париж, его огни, его небо, его асфальт — все это дает женщинам особенную красоту и вдохновляет каждого кутюрье. Парижанка — это изящное и вместе с тем невыносимое существо, женщина-хамелеон, именно таких предпочитаю я»^[56].

Тогда как все другие юноши примерялись к серьезным вузам или к Сорбонне, Ив мечтал о замысловатых интригах и балах, развивая в себе способность к воображению, которой обычно наделены самые трезвые люди, избегающие реальности, ее границы становятся известны им раньше многих других. Так они отдыхают от посредственности и скуки. «Забери меня отсюда! Только тебе принадлежат моя любовь и мечты», — говорила в одноименном романе Эмма Бовари. Уезжая, Ив увозил с собой ненависть к покою и добродетели, ненависть к буржуа, которые привыкли считать, что любой приговоренный по суду виновен и по-другому быть не может.

Примечания

8

Бартольди, Фредерик Огюст (1834–1904) — французский скульптор, автор статуи «Свобода, освещающая мир» в нью-йоркской гавани.

9

«Возвращение из Египта» — стиль интерьерного и паркового дизайна, связанный с Египетской кампанией Наполеона во времена его консульства. Был распространен в начале XIX в., после него вошел в моду ампир.

10

Прентан, Ивонн (1894–1977) — французская драматическая актриса и певица межвоенного времени, лирическое сопрано. Ее неповторимый голос ознаменовал свое время и оперетту.

11

Френе, Пьер (1897–1975) — французский актер театра и кино.

12

Дарьё, Даниэль (1917–2017) — французская актриса и певица. Фильм «Майерлинг» имел оглушительный успех. Шарль Буайе играл роль австрийского кронпринца Рудольфа.

13

Галле, Эмиль (1846–1904) — французский дизайнер, представитель стиля модерн, реформатор художественного стиля.

14

Росси, Тино (1907–1989) — французский певец и актер корсиканского происхождения. Единственный эстрадный певец Франции, продажа дисков которого превысила 500 млн.

15

Атака соединения Королевского флота Великобритании на французский при Мерс-эль-Кебире, во французском Алжире, осуществленная 3 июля 1940 г. Военные действия происходили в акватории неподалеку от Орана. Нападение было частью операции «Катапульта» и было проведено после перемирия Франции и Германии с целью не допустить попадания кораблей французского флота под контроль Германии. — Прим. пер.

16

Кремьё, Адольф (1796–1880) — франко-еврейский юрист, государственный и общественный деятель. В 1870 г., будучи министром юстиции, он издал «Декрет Кремьё», обеспечивший полное гражданство для евреев во франкоговорящей общине Алжира. — Прим. пер.

17

Превер, Жак (1900–1976) — французский поэт и кинодраматург. Особенно известен его сборник «Слова» (1946).

18

Улица Роз (Розовых Кустов) и по сей день знаковая улица еврейского квартала в самом центре Парижа (квартал Маре). — Прим. пер.

19

Le Monde. Portrait de l’artiste, entretien avec Yvonne Baby, 8 dеcembre 1983.

20

Музыкальный стиль, появившийся впервые в Оране в начале 1930-х гг., представлял собой соединение традиций арабской народной музыки, песен бедуинов-пастухов (берберов) и некоторых французских, испанских и африканских стилей. — Прим. пер.

21

Остье, Андре (1906–1994) — французский фотограф, известный своими портретами художников и фоторепортажами о парижской жизни.

22

Платья с пышной сборчатой нижней юбкой из шелковой тафты, издающей при ходьбе характерное выразительное шуршание.

23

Грюо, Рене (1909–2004) — известный французский художник, иллюстратор модных журналов, в том числе Vogue.

24

Барро, Жан-Луи (1910–1994) — выдающийся французский актер и режиссер.

25

Vogue, Paris, 1950.

26

Старая крепость в Алжире, где когда-то содержались рабы и пленники, среди них и великий Сервантес. Подобная архитектура встречается в Северной Африке. — Прим. пер.

27

Традиционная алжирская женская одежда. — Прим. пер.

28

Альбер Камю. Минотавр.

29

Бюжо, Тома Робер (1784–1849) — известный французский полководец, маршал. В 1836 г. Бюжо возглавил военную кампанию против эмира Абд-аль-Кадира в Алжире. В конце концов после продолжительных кампаний одержал верх над противником. Был какое-то время генерал-губернатором Алжира. — Прим. пер.

30

Абд-аль-Кадир (1808–1883) — арабский политический деятель, полководец, оратор и поэт, национальный герой Алжира. Некогда эмир. Управлял некоторое время Западным Алжиром, оберегая его от французских захватчиков. Проиграв в конце концов долголетнюю борьбу за независимость своей страны, был отправлен во Францию. — Прим. пер.

31

Элегантный, женственный, романтичный стиль одежды, предложенный Кристианом Диором в 1947 г.

32

Хейворт, Рита (1918–1987) — американская актриса и танцовщица, одна из наиболее знаменитых звезд Голливуда 1940-х гг.

33

Форд, Гленн (1916–2006) — американский актер, удостоен звезды на Голливудской аллее славы.

34

Ростан, Эдмон (1868–1918) — французский поэт и драматург неоромантического направления.

35

Кокто, Жан Морис Эжен Клеман (1889–1963) — французский писатель и драматург, кинорежиссер. Одна из крупнейших фигур французской литературы ХХ в.

36

Фёйер, Эдвиж (1907–1998) — французская актриса театра и кино, автор нескольких мемуарных книг, бесед об искусстве.

37

Жуве, Луи (1887–1951) — французский режиссер, актер театра и кино. Награжден орденом Почетного легиона (1950). Умер от инфаркта на репетиции пьесы Грэма Грина «Власть и слава» (1951).

38

Бланшар, Доминик (1927–2018) — французская актриса театра и кино. Награждена премией «Мольер».

39

Берар, Кристиан (1902–1949) — французский художник, иллюстратор, художник по костюмам. Его модные рисунки украшали обложки и страницы журнала Vogue несколько лет.

40

Именно так называлась труппа Мольера до того, как перешла под покровительство короля. — Прим. пер.

41

Ив впервые убрал дефис из своей фамилии, что он и сделал окончательно в 1958 г., когда станет Ивом Сен-Лораном, — так его будет называть пресса, которая решит, что «Матьё» — это его имя. — Прим. авт.

42

Скиапарелли, Эльза (1890–1973) — французский модельер итальянского происхождения, создала свой Дом моды, первая открыла свой бутик и заложила основы того, что в будущем будет называться prét-à-porter. Ввела в моду розовый цвет особого оттенка, который назывался Shocking. Автор мемуров «Моя шокируюшая жизнь» (М.: Этерна, 2012).

43

Баленсиага, Кристобаль (1895–1972) — испанский кутюрье. В 1933 г. совместно с Педро Родригесом создал Дом моды Else в Мадриде, в 1935-м — в Барселоне, в 1957-м — в Париже. В 1950-е гг. его стиль был альтернативой new look Диора.

44

«Ив Сен-Лоран: Я родился с нервной депрессией». Франц-Оливье Жисбер и Жани Саме, Le Figaro, 11 июля 1991 г., с. 26.

45

Персонаж и один из главных героев романа Маргарет Митчелл «Унесенные ветром».

46

Густав Флобер. «Мадам Бовари».

47

Домерг, Жан-Габриель (1889–1962) — французский художник, специализировавшийся на женских портретах.

48

Фудзита, Цугухару (1886–1968) — французский художник и график японского происхождения. Создал свой собственный стиль, объединив в своем творчестве приемы японской живописи и гравюры с традициями европейского реализма.

49

Утрилло, Морис (1883–1955) — французский живописец-пейзажист. Награжден орденом Почетного легиона (1929).

50

Изображение красивой женщины, часто полуобнаженной.

51

Gérard-Louis Soyer. Jean-Gabriel Domergue, L’Art et la Mode, Paris, 1984.

52

Морган, Мишель (1920–2016) — французская актриса театра и кино, легенда французского кинематографа.

53

Прель, Мишлин (р. 1922) — французская актриса и певица.

54

Фамилия производителя женского нижнего белья. — Прим. пер.

55

Джазовый стиль, сложившийся в 1940–1950-е гг., с характерным быстрым темпом и сложными импровизациями.

56

Gérard-Louis Soyer. Jean-Gabriel Domergue, L’Art et la Mode, op. cit.