Желание или защита

Лия Бруннер (2023)

Вы думали, я герой этой истории? Ну уж нет. Я злодей. Я известный своим неприятным характером защитник «Вашингтон Иглз», который просто не может держать себя в руках. Из-за своей вспыльчивости я был дисквалифицирован на пятнадцать матчей в НХЛ. А теперь еще и вынужден работать тренером юношеской хоккейной команды. Менеджер клянется, будто это восстановит мой имидж. Как бы не так! Я был уверен, что это самая скучная работа в мире, но в первый же день на лед вышла великолепная блондинка и… отчитала меня за то, что я груб с ее младшим братом. Похоже, эта пылкая красотка решила, будто ей под силу растопить лед в моем сердце. Что ж, такой опытный защитник НХЛ, как я, сумеет выдержать любую, даже самую опасную атаку.

Глава 2

Энди

— НОА! Тащи свою пятую точку сюда! Мы опаздываем! Снова!

В конце я перехожу почти на шепот. Стою у лестницы, подперев рукой бедра.

Мой взгляд скользит по вещам, раскиданным по лестнице: стопкам чистого кое‐как сложенного белья, книгам, коробке из доставки «Амазона» по подписке (что, кстати, очень удобная штука, ведь только благодаря ей у нас в доме еще есть зубная паста). В общем, я осматриваю все то, что мы с Ноа сложили на ступеньки, искренне надеясь, что уберем это позже.

После еще одного взгляда на часы я вздыхаю.

Ноа выглядывает сверху, совершенно не обеспокоенный моей спешкой. По вороху темных волос и слипшимся ото сна глазам я понимаю, что он только встал. Хотя я лично поставила ему вчера будильник на 5:45.

В этом его трудно упрекать, никто в своем уме добровольно не встанет так рано. Увы, но я сама на это подписалась, когда нашла себе работу медсестрой. Ноа спускается ко мне. Этим утром он выглядит особенно угрюмо, поэтому я откладываю поучения на потом, достаю злаковый батончик из кармана моего медицинского костюма и протягиваю ему в качестве примирения.

Он молча принимает подношение, едва взглянув на меня своими темно‐карими глазами. Глазами, которые я одновременно люблю и от которых наворачиваются слезы. Такие же глаза были у мамы. Я чувствую, как мое сердце сжимается в груди. Я так по ней скучаю…

Отогнав эти мысли, я наклоняюсь, подняв рюкзак у моих ног. Ноа поворачивается ко мне спиной, чтобы я помогла ему его надеть. Так и не сказав ни слова, он хватает свою бейсболку с эмблемой команды «Ди Си Иглз» и выходит из дома.

— Тренировка по хоккею, — шепчу я себе под нос. Бейсболка напоминает мне о том, что сегодня мне нужно забрать Ноа с катка после работы.

Целых девять месяцев уже прошло с того момента, как я стала законным опекуном своего младшего брата, но до сих пор не могу запомнить его расписание.

Целых девять месяцев прошло, а он до сих пор почти не говорит. По крайней мере, со мной.

Девять месяцев, а это до сих пор ощущается, словно сон.

Может, спустя еще девять месяцев мы со всем этим разберемся. В этом я сомневаюсь.

Я подвожу его в школу на своей миниатюрной машине. Этот маршрут — для меня что‐то новенькое, впрочем, как и забота о ребенке, и переезд в Вашингтон… Как и, в общем‐то, все, что последовало за несчастным случаем, в котором девять месяцев назад погибли наши родители.

Я не давлю на брата и не пытаюсь заставить его заговорить со мной. Ему и так хватает проблем, которыми заняты его детские мысли. Ни один ребенок не должен проходить через такое. Его учительница говорит, что на уроках он все еще молчит и все еще влезает в споры с одноклассниками. Но вот его психолог утверждает обратное: он твердит, что они с Ноа потихоньку делают успехи в терапии, так что… думаю, этого достаточно.

Я мучительно медленно сворачиваю на линию высадки пассажиров^[2], которая уже забита машинами, несмотря на ранний час. Обычно я приезжаю сюда первой.

Сжав руль от раздражения, я наблюдаю за тем, как из машины впереди меня выходит чья‐то мама.

— Ну уж нет! — сетую я, хоть она меня и не слышит. — Никто никогда, я повторяю, ни при каких обстоятельствах не выходит из машины на остановке!

Я вижу, как она расстегивает ремень безопасности и достает ребенка из машины. Она задерживается, чтобы поцеловать и обнять его на прощание. Окей, это мило. Но на вид это явно дошкольник, а таких малышей не высаживают на остановке как раз по причине их возраста.

— Выталкивай мелкого, крикни «пока» и выруливай! — кричу я в лобовое, взмахивая руками. Обычно я не такая ворчунья, но я и так уже опаздываю, а теперь я еще и за кофе заехать не успею.

Мамочка машет малышу на прощание, а затем пронзает меня своим стальным взглядом. Ох, похоже, она меня все‐таки слышит.

— Черт.

Ноа, который наблюдал за всей этой сценой, выдает едва уловимый смешок. Его глаза сверкают, так, как у нашего папы, когда он с нами игрался. Обрадовавшись его смене настроения, я улыбаюсь. Мне бы постыдиться того, что я обругала любящую мать напротив, но на душе у меня только радость. И капелька надежды на то, что мы с Ноа когда‐нибудь вновь подружимся.

Он отворачивается, открыв дверь и выскользнув из машины. Прямо перед тем, как захлопнуть дверь, Ноа вновь поворачивается ко мне и говорит:

— Не забудь положить доллар в копилку гадостей.

Я совсем забыла про эту копилку. Когда я только переехала, чтобы заботиться о нем, я вдруг осознала, что я совсем не привыкла жить с детьми и ругаюсь, как сапожник. В отчаянной попытке все исправить, я пообещала ему, что буду класть по доллару в банку каждый раз, когда скажу плохое слово, а потом на эти сбережения мы придумаем что‐нибудь веселое. Например, сходим в кино… Но, чувствую, такими темпами нам скоро хватит на шикарный отпуск в Париже. Теперь я не совсем уверена, что могу себе позволить это обещание. И вновь меня укалывает чувство вины: если бы я не переехала, мы были бы ближе. Если бы я осталась с ним, нам было бы комфортнее друг с другом.

— Черт побери, — бормочу я.

— Целых два доллара, — шепчет Ноа, прямо перед тем, как закрыть дверь машины.

Подходя к школе, Ноа не смотрит в мою сторону. Но зато он заговорил со мной и даже пошутил.

Несмотря на то, что я стала на два доллара беднее, я покидаю школьную стоянку с чувством, что день сегодня сложится отличный.

— Хреново выглядишь, — говорит мне моя коллега Ронда, пока я, сгорбившись, сижу на стуле в ординаторской.

Я смотрю на нее. Ронда одета в синий медицинский костюм, такой же, как у меня. Ее глаза блестят на фоне темной кожи, и сквозь ее шутливый взгляд проглядывает нотка беспокойства. И хотя она на двадцать лет меня старше, лишь ее я могу назвать моей подругой в Вашингтоне.

Я лишь слабо улыбаюсь ей, так и не придумав ничего колкого в ответ. Я слишком устала.

Она заправляет за ухо непослушную седую прядь, торчащую из ее туго собранного пучка.

— Сколько ты вообще спишь?

В ответ я хмыкаю.

— Я медсестра. Сон для слабаков!

По тому, как она поджимает губы, я понимаю, что мой сарказм не прокатил.

— А когда ты выходила из дома куда‐то, помимо работы? Например, когда ты была на свидании? — Голос Ронды вырывает меня из мыслей. — Когда была твоя последняя ночь с мужчиной, мм?

— Ронда! — Я возмущенно вздыхаю, положив руку на грудь.

Я знаю, что Ронда обо мне беспокоится. И о Ноа тоже.

— Знаешь же, я всегда рядом и могу присмотреть за Ноа. Мы соседи, в конце концов. Только попроси, Энди.

Я киваю в знак благодарности за ее доброту, но быстро отворачиваюсь, пытаясь избежать ее пристального взгляда. Я пытаюсь отвлечься на что‐то и достаю из холодильника свой тост с арахисовым маслом и джемом.

Затем Ронда слегка кашляет, пытаясь привлечь мое внимание. Она кивает в сторону пакета с сэндвичами, который лежит на столе.

Я сентиментально шмыгаю носом, делая вид, что плачу. В ответ Ронда лишь мотает головой. Она изо всех сил пытается не засмеяться.

— Не начинай.

Уже слишком поздно. Я уже пою ей серенады. Если быть точнее, песню Рода Стюарта в моей собственной аранжировке. Когда мое соло наконец подходит к концу, я сжимаю Ронду в своих объятиях.

Затем она все‐таки вырывается и говорит:

— Ешь уже скорее, у тебя всего минут семь, ну, может, семь с половиной, чтобы прожевать этот сэндвич.

— И то верно, — соглашаюсь я.

Ронда встает и направляется к двери. По пути она захватывает мой тост с арахисовым маслом и выбрасывает его в ведро у выхода. Ординаторская погружается в тишину, которую лишь изредка нарушает писк мониторов и чьи‐то торопливые шаги за дверью. Вдруг я осознаю, как мало у меня времени на то, чтобы побыть наедине с собой, и чувствую, что тишина становится невыносимой. Ощущается это как сенсорная перегрузка, но… наоборот. Странное чувство… даже настораживает. За последние девять месяцев я так привыкла ко всем мелким звукам, которыми наполнил мою жизнь младший брат. Шум мяча, отскакивающего от стены, его шаги наверху, которые я слышу пока готовлю, шорох учебников и тетрадей, когда он занимается.

Я знаю, что могу попросить о помощи, и я прошу. Но Ронда и так очень многим нам помогает, я не хочу давить на нее просто ради того, чтобы… Чтобы что? Подцепить мужика? Пойти в салон и сделать себе педикюр? Сейчас все это кажется таким пустым и бессмысленным. К тому же я не настолько себе доверяю, чтобы оставить Ноа, только если это не вопрос жизни и смерти. Именно поэтому я отвожу его в школу, хоть он и думает, что я его позорю.

Я чувствую знакомый укол грусти в груди. Она, словно облако в моей голове, заслоняет все вокруг, от чего слабо верится, что я когда‐либо увижу солнце вновь. Я глубоко вздыхаю и стараюсь думать о трех приятных аспектах моей жизни. Я думаю о Ноа, моей работе и надежной машине.

Вздохнув еще раз, я впопыхах доедаю свой ланч и отгоняю ненужные мысли.

Примечания

2

Линия высадки пассажиров — в США это специальная полоса в дорожной разметке у школ. Она нужна для того, чтобы родители смогли безопасно высадить ребенка у входа в здание. Подъезжая к школе, машины выстраиваются в линию и поочередно высаживают учеников, а затем уезжают. Парковаться на ней запрещено.