Журнал «Юность» №02/2020

Литературно-художественный журнал, 2020

«Юность» – советский, затем российский литературно-художественный иллюстрированный журнал для молодёжи. Выходит в Москве с 1955 года.

© С. Красаускас. 1962 г.

На 1-й странице обложки: Арина Обух «Над городом» поэзия

Поэзия

Елена Безрукова

Родилась в 1976 году в Барнауле. Выпускница юридического факультета Алтайского государственного университета и факультета психологии Томского государственного университета. В настоящее время служит министром культуры Алтайского края.

Автор четырех поэтических книг, три из которых («После таянья льда» 2000; «Набросок» 2004; «Ре» 2008) вышли в Барнауле и одна («Книга ветра» 2016) — в Санкт-Петербурге. После выхода первой книги и по итогам семинара молодых литераторов в 2000 году принята в Союз писателей России.

«Ненастный свет. Прощеная вода…»

Ненастный свет. Прощеная вода.

Я между «навсегда» и «никогда».

Ты между смертью и ее повтором.

На реверсе, на вечном колесе

Мы выживаем, кажется, не все.

…Я прилечу к тебе на самом скором —

На световом, — а он так невесом,

Что мне самой останется, как сон,

Не воплощаться, а висеть на грани.

На грани между вечным и живым,

Где Бог в окне смирен и недвижим,

Как подорожник, прикипевший к ране.

«Пабло Пикассо рисует светом…»

Пабло Пикассо рисует светом.

Женщина глядит через плечо.

То, что нынче называлось летом,

Все еще лицо мое печет…

Травы осыпаются сквозь травы,

Промывая неба решето.

Твой рисунок — детский и корявый,

Потому что все разрешено.

Потому нам и смешно, и грустно

Мир ваять из маленьких частей,

Где-то между жизнью и искусством

Угадать пытаясь, что честней.

Светит образ в солнечном пожаре

(Ты мой сон, а я, должно быть, твой) —

Одуванчик, девочка на шаре,

Перевернутый вниз головой.

«Хорошо…»

Хорошо

гореть

бессонницей молодой,

Когда понял все,

не вопрошая дважды.

Боже, я не могу

напиться твоей водой.

После крови твоей

вода не сбивает жажды.

Хорошо

притихшей скрипкой

дышать в чехле

за твоим плечом,

от жизни тебя врачуя.

Боже, я не могу

вкусить твой горючий хлеб.

После плоти твоей

я вкуса его не чую.

Хорошо

в прихожей темной

на ржавый гвоздь,

чтобы болью в лоб

убить и цвета, и звуки.

Боже, я твоих слов

больше не слышу сквозь.

Только руки твои

слышу я,

только руки…

«В прошлой жизни, ты помнишь, я была воином…»

В прошлой жизни, ты помнишь, я была воином.

И когда мне башку проломили копьем,

То река из дыры понеслась так упрямо и вольно,

Что собою пробила Великий каньон.

И когда мне потом возвращаться пришлось

в темноту родового припадка,

Прикрывая ладошкой в слепой голове незаросший пролом,

Разве знала она, из советских сестер повивальная бабка,

Как закрыть

то, во что ей не верилось

в будущем светлом своем.

На младенческой лысой моей голове оставались родимые пятна,

А потом вырастали забвение, волосы, лен.

Но когда я стою на ветру,

то он дует все время обратно,

Прогоняя коней по хребтам беспокойных времен.

Отражай белый свет, останавливай

в воздухе камень.

Как пружинит земля, будто вздыбленные стремена.

Через брешь в голове до сих пор

фиолетовый дождь протекает

И сочится по радуге, чтоб не увяла она.

«Моя мертвая дочь…»

Моя мертвая дочь,

я зачем-то держу тебя за руку.

Если руки поднять —

будет арка моста.

Останавливайся на мосту,

не води меня за реку. —

Тут — сильней высота!

Тут — звончей провода!

Мы, воздушные воины радости,

Поднимаем до неба

промозглую воду из рек.

Кто убил тебя, он не хотел,

он всего лишь не справился.

Он всего лишь простой человек.

Чем ты можешь помочь,

человечьей разлукой прострелена?

Распускай свои волосы,

Спи в изголовье зимы.

Кто из нас кому дочь? —

Все зависит от точки прозрения.

Кто из нас кому свет,

Отнимающий нас у тьмы?..

«Мельтешат мальчишата, девчушки снуют…»

Мельтешат мальчишата, девчушки снуют,

Эти верткие птицы, слетевшие с веток.

Мы по рельсам России, но это не суть,

Отбиваем разбег. Улыбнись напоследок?

Оставайся, попутчица, рыжая в мед,

Вечной девочкой с мыльными вдрызг пузырями,

И покуда их гроздь над перроном плывет,

Не бывать темноте ни с тобою, ни с нами.

Это вечнозеленое лето кипит,

Кружит пена листвы, побережья, варенья.

Посмотри в этот день и не жди повторенья,

Это все — одноразовый клип.

Наблюдай, как ты имя теряешь в пути,

Как танцует в тебе кочевой этот вирус,

Набирай городов, увози, архивируй,

На шарах своих мыльных лети.

И пока мы взбиваем вселенскую пыль,

Этот шар голубой превратится в планету.

Потому что из сказки рождается быль.

И обратного поезда — нету.

Анастасия Кинаш

Родилась в Белгороде. Работает преподавателем в частной школе. Победитель VI Международного литературного конкурса Н.М. Симонова, лауреат международного конкурса «Верлибр» Кубка мира по русской поэзии (2018), международного фестиваля «Всемирный день поэзии» (2018). Вошла в лонг-листы международной премии «Белла» и премии «Лицей» (2017). Обладатель Гран-при «Оскольской лиры» (2017). Участник форумов молодых писателей.

«Страшен ветер поутру…»

Страшен ветер поутру

В темноте рассветной, зимней.

Все умрут, и я умру.

Звездный прищур, призрак жизни.

Шелест белого сукна,

Шепот паутинной пряжи.

Лучше ночь и тишина,

Лучше мрак немой, овражий.

Скрежет ветки о стекло,

Силуэт случайной птицы…

Очень мало, глупо, зло,

Не простит, не повторится.

Замолчи. В листве замри.

Безголосица и темень.

Лязг железный, фонари,

Огонек звезды последней.

«Это пока не страх, но уже тревога…»

Это пока не страх, но уже тревога,

Странная трескотня на ФМ-волне.

Завтра начнешь неистово верить в Бога,

Видеть себя во сне

Крохотной точкой, букашкой на ветке сливы,

Вскриком озябшей птицы над темнотой.

Что-то отныне можно писать курсивом,

Этот итог простой.

Небо в гортани, клекот грозы и боли,

Крест неумелый на промелькнувший храм

Это уже не смерть, но еще не воля,

Что это там.

«Просто так получается темное солнце в зрачке…»

Просто так получается темное солнце в зрачке,

Просто так получается ветер полынный под кожей.

Что такого в тебе, в человеческом нежном сморчке?

Что ты все-таки можешь?

Падать в травы и тучи сквозь дерн и холодный песок

Или спать на земле, распластавшись диковинной птицей.

Ощущать, как дрожит над водой голубой лепесток,

Паутины ресница.

Сонный трепет в груди, ощущение жизни сквозь мрак,

Хаотичность движения, речи немая преграда…

Прорастает сквозь мир человек, как неловкий сорняк

На окраине сада.

Экзамен

Мне говорят «садитесь», и я сажусь.

Руки кладу на колени, сердце сжимаю страхом.

Вроде бы все приучено наизусть,

Вроде можно раз и единым махом

«Пуф» и закончить этот железный день

(Рельсы и шпалы, ложек буфетный скрежет).

На стене плакат, видна только буква «е»

И значок корня или суффикса между

Э — говорю, О — говорю потом.

Слова стучат каблуками где-то по коридору.

Что-то неладно со звуком, какой-то шторм

Внутри меня — немое и злое море.

Мне повторяют «смелее, мы все вас ждем»

Я сжимаю ладони и увязаю.

В эфире шуршит «прием, твою мать, прием!

Прекращай тонуть, ты до сих пор живая».

Я удивленно моргаю (пытаюсь сморгать слезу).

Потолка уже нет, и видно, как небо тлеет.

Звезды шипят от боли, а я внизу

Им улыбаюсь понимающе еле-еле.

Значит, экзамен провален уже давно,

Сказанное не знает своей границы.

Экзаменатор захлопывает окно,

Я успеваю увидеть правильную страницу.

«Да будет свет…»

Да будет свет,

Вода

И ржаная корка,

Кусачий ветер,

клочья небесных штор…

Закоченела ночью крутая горка,

Бери ледянку и выходи во двор.

Пока соседи греют свои перины,

Пока собаки ловят котов во сне…

Пойдем смотреть, как нянчится жизнь с другими,

Как ночь рисует сажей глаза луне.

Сегодня будет проще сорваться с краю,

Глотнуть лиловой траурной мерзлоты.

Да будет тьма,

Хрустящая соль земная,

И лед некрепкий,

И над водой мосты.

Бери ледянку. Круг размыкают после,

Когда теряют смысл и вкус слова.

Наш Бог он взрослый,

Он безвозвратно взрослый.

Его не вместит детская голова.

Да будет мир,

Зеленая вязь созвездий,

И гул подъезда,

Речь без гортанных фраз.

Да будет жизнь

Без золота и без меди,

Без слез,

Без смеха,

Без перемен.

Без нас.

Больничное

1

На скамейке сядешь под каштаном,

Смотришь на сороку и молчишь.

И во рту трепещущая рана

Замирает, как под полом мышь

Мне-то что? Болей. Ведь все для дела:

Судорога,

Кровь в платок (тьфу-тьфу).

День как марля — тоненький и белый

Тканево бормочет на ветру.

2

Суп похлебаю. Картошку уже ни-ни.

Хлеб покрошу галкам и воробьям.

Медсестра курит в кленовой тени,

У забора просачивается бурьян.

Тело уже изъян, причем неизлечимый —

Его не заколешь до нормального состояния.

Люди снаружи всегда торопятся мимо.

Господи, ты хоть не ковыряй меня!

3

Мама, мамочка, послушай теперь меня!

Я не умру уже. Здесь на исходе дня

Старики на лавочках режутся в домино.

Меня порезал врач — и хватит.

Комары влетают в окно.

Жужжат над ухом, но крови совсем не пьют.

Компот из сухофруктов, палаты зеленый уют.

Мне это очень близко, я тут совсем своя,

Стою на улице и не помню, кто окликал меня.

Утром поставим свечку, я помолюсь о том,

Чтобы звенел комар ночью под потолком,

Чтобы под понедельник сняли тугие швы,

Чтобы лежать во сне, словно в руках травы.

Сергей Калашников

Родился в 1996 году в городе Павлово Нижегородской области. Три года учился в Московском техническом университете связи и информатики, ушел оттуда и поступил в Литературный институт имени А.М. Горького на семинар Олеси Николаевой.

Поверх пристрастия

Не скрою, Сергей А. Калашников вот уже три года как студент моего семинара поэзии, и, возможно, я пристрастно отношусв к его дарованию. Но и, поверх пристрастия, его одаренности для меня очевидна, как несомненно и то, что он к тому же обладает счастливым свойством — «волей к тексту», столп необходимой для творческого становления и осуществления: он не только много пишет, не только выплескивает некий избыток образов, наблюдений, эмоций, за счет которых его стихи бывают очень длинными, но и работает над тем, чтобы конструкция их была компактнее и прочнее, море разливанное слов обрело твердое русло, а сами слова становились по своим местам, в согласии с телеологией стихотворения — образным рядом, смыслом и интонационным рисунком.

Какие чудесные образы появляются у него! Но дело даже не в отдельных образах, а в том колорите, в той кантилене, которую они создают. Здесь множество зримых, выписанных деталей, из которых выстраивается картина мира, которая, однако, не «заземляется», не сводится исключительно к ним: почти в каждом стихотворении действует некий рычаг «претворения», выводящий его образ за рамки наличной реальности. Задувают метафизические сквознячки. Грубо говоря, для того чтобы из мальчика ⁄ девочки с литературными способностями получился поэт, необходимы три вещи: само это дарование, творческая воля и судьба. Они непрестанно взаимодействуют: от ослабления воли талант чахнет, от оскудения таланта хромает судьба, ложный выбор судьбы запинает волю. Но воля, как добрый садовник, может приумножить талант, талант — обогатить судьбу, выстроив для нее собственный мир, а судьба — подарить творческой воле множество новых возможностей. Вот этого я и желаю Сергею А. Калашникову.

Олеся Николаева

Впрочем, мир

«И если на болотах торф горел….»

И если на болотах торф горел,

вливался дым со стороны болота.

Он комаров будил и бардов грел.

На шум берез, шумящих отчего-то,

Туман плывет, окутывая их,

и скоро в нем сорвет струну колодца.

Под вальс-бостон в торфяниках твоих

пожарная сирена захлебнется.

И вытянет на карте мировой

как ниточку одну шестую света.

За первым, что отправился домой,

пойдет второй, и все исчезнет следом.

«Впрочем, мир разрушается, начиная с дома…»

Впрочем, мир разрушается, начиная с дома.

Краска темнеет, травой зарастает местность.

На ржавой трубе неподвижным облаком дыма застыв, ворона

оглядывает окрестность.

Вокруг запустение, ставни покрыты пылью,

впрочем, это не признак, скорее, деталь пейзажа.

Последний живой подсолнух, взятый в котел полынью,

дожидается абордажа.

В каждом отрезке дома или предмете быта

виден удачный блицкриг природы, близость апофеоза.

Лежащая возле порога подкова, переплетенная аконитом,

как вынужденная угроза.

Дорога теряется под шагами идущего к точке старта.

Стирается дом, водит яркой иглой меж столбов ветвистых

встающее солнце, сшивая пейзаж, и облака как вата

в руках у таксидермиста.

Расфокус

I

Вдоль заново отстроенных домов,

в забытых прошлым надписях в застенках,

над мастерской — здесь был «Ремонт часов» —

в ее часах и в их секундных стрелках

пространство затихает по ночам,

как продавщица в местном продуктовом,

что заучила всех односельчан —

возможность, предоставленная словом,

использована, к пришлому лицу

нет интереса, что всех помнить толку?

В попытках влиться — новому жильцу

чем привыкать, сподручней вырвать глотку

и повторять свой круг по часовой,

движения по улицам притихшим,

и завершить в молчании, как бой

часовщика со временем застывшим.

II

Здесь схожесть судеб ясно сознают

лишь те, кто покидают этот город.

Их взгляд назад на быстрый бег минут

с началом каждой новой множит холод —

чем тоньше связь, тем беспристрастней суд

над прошлым; время, сдавливая горло,

меняется, накладывает жгут

на место прежде грубого прокола,

который за сомнения в своей

разнообразной цели подарило.

Здесь можно, как на жизнь других людей,

на собственную — в то, что раньше было,

смотреть — сквозь крик явления на свет

к детали — запах кожаной обивки.

В ней черная тоска из прошлых лет

сменилась грустью, затемнив на снимке

коляску, голубой автомобиль,

большие санки, спящие в квартире,

и книгу сказок — ту, что полюбил,

за то, что ничего не знал о мире:

сквозь шум открытых окон по ночам,

пока за ними таял день вчерашний,

я строил мир со сказочных начал

как лестницу для выдуманной башни.

III

Мне все пустое в городе людей —

здесь жизнь была, и площадь городская

стучала и звенела в первый день.

Где раньше открывалась мастерская

пустой киоск, что близко к «ничего» —

у времени, которым был основан

есть город, а молчание его —

возможность, отнимаемая словом.

Танцы

Если музыка повторяется раз за разом, и музыканты

те же, улыбаются, приглашают, гармонируют, вьются, злятся —

как объяснить тебе, что согласие, данное однократно,

упрощает каждое последующее? Танцы, танцы.

Повторение есть желание, центр, суть развращение эго —

не процессы, но чувства — частные, давние, важные обоюдно.

Жаль, что прошлому без повторов хватило замкóв и снега.

Ты уходишь, и здесь впервые мое одиночество абсолютно.

Ветер в твоей руке, шелест кассетной пленки, переписывающей фестивальный

номер, сила импульса постоянно-условна.

Да, единственный танец, увидимся. Смеются. Полет нормальный.

Лети, лети, лепесток. Возвращайся, так я смогу попрощаться снова.

В новый круг попрощаюсь, заново сохраняя

то же самое — с каждым повтором все меньше толка.

Будто воспроизводят съемку — кассета трется, перематывается, заедая.

Господи, как тяжело уходить надолго.

Навсегда остаюсь неважным, никого здесь не будет, только

здравствуй, вечное солнце, нам пора навсегда прощаться.

Отвернись и замри, движение завершив, чтоб лицо не сжевала пленка.

Обрывается лента-жизнь.

Танцы, танцы.