Журнал «Юность» №01/2020

Литературно-художественный журнал, 2020

«Юность» – советский, затем российский литературно-художественный иллюстрированный журнал для молодёжи. Выходит в Москве с 1955 года.

© С. Красаускас. 1962 г.

На 1-й странице обложки рисунок Арины Обух На 2, 3, 4-й страницах обложки работы Марии Титовой

Новый год

Дмитрий Воденников

поэт, прозаик и эссеист. Родился в 1968 году в Москве. Окончил филологический факультет Московского государственного педагогического института.

В 2007 году в рамках фестиваля «Территория» избран королем поэтов.

Был автором и ведущим программ о литературе на «Радио России» и радио «Культура»: «Записки неофита» «Своя колокольня» «Свободный вход», «Воскресная лапша», «Поэтический минимум». Автор множества книг стихов и прозы.

Мы очень хрупкие

Недавно узнал, что есть и такая фобия (господи, сколько же их: я, например, не могу смотреть на углы): фобия запястий. Люди не могут смотреть на свои запястья. То есть ни браслета ни надеть, ни пульс измерить. Даже прикосновения к нему не выносят: руку отдергивают, убирают.

Им кажется, что там у них движется кровь, там сосуды и сухожилия — все это вызывает у людей дрожь. Даже печатая, они следят, чтобы запястье не коснулось края стола.

Один из таких людей пишет в 2010 году (я нашел это в Сети, в забытом богом ЖЖ, оказывается, было даже такое англоязычное сообщество «Гаптофобия»): «Когда я был моложе, в мою школу пришел волонтер из ближайшего природного центра. Он принес коготь орла. Зачем-то он стал тянуть сухожилие из птичьего запястья, чтобы открыть и закрыть коготь». И вот тогда один школьник испытал страх.

Дальше уже выросший мальчик рассказывает: «После этого я не могу смотреть на свое запястье. Да, у меня мягкая форма фобии, но пульс я измерить не могу. Если кто-то меня схватит за руку, я не испугаюсь, но если они погладят меня там, я отдерну руку».

О боже, восклицает он потом, думать о том, как мои запястья двигаются, когда я все это печатаю, не очень приятно.

Мы очень хрупкие.

Хрупкие, как новогодние игрушки.

В идеале нас и достать из коробки можно только раз в году. Чтоб мы посияли на елке — и потом опять в темную картонку, в мягкую вату, дожить до следующего Рождества.

И никто не сфотографирует нас там неудачно.

Это еще одна фобия современного человека.

Оказывается, есть страх и неудачных фотографий.

С длинными носами, некрасиво запрокинутой головой, с двойным подбородком. Есть люди, которым нельзя давать в руки фотоаппарат, но теперь, когда у всех в руках айфоны, бедные фотофобы обречены.

В декабре я выложил в ФЕ сделанное в 1957 году фото Роджера Мэйни, на котором мальчик упускает свой футбольный мяч.

Этот мальчик с искаженным лицом похож на маленького Пола Маккартни. И пусть Маккартни в 1957 году было уже пятнадцать лет, а мальчик с мячом значительно младше. Но фотография сделана, и призрачный Маккартни уже пойман в ловушку снимка.

(«Убери меня в темный и тесный альбом. Сохрани меня до Рождества».)

Одна девушка написала тогда в комментариях: «Интересно, что когда он увидел эту фотографию, то наверняка был возмущен, что в такой момент неопределенный, с таким неловким лицом. Детские и особенно подростковые фотографии начинают нравиться со временем. Вообще я заметила, что любая твоя фотография через 15 лет после съемки максимум начинает казаться удачной».

Мы очень хрупкие.

Хрупкие, как новогодние игрушки. В идеале нас и достать из коробки можно только раз в году. Чтобы посияли на елке — и потом опять в темную картонку, в мягкую вату.

Мы елочные хрупкие игрушки, у нас гаптофобия, мы не переносим прикосновений, но пройдут годы — и мы вдруг поймем, что наши неудачные молодые фотографии не были уж такими неудачными.

Как и вся наша жизнь.

Придет старость, расставит книги по алфавиту, приведет в порядок не только фотографии, но и негативы, покачает головой: как мало осталось от самых даровитых, пожмет плечами: а ведь не скажешь, что были нерадивы, плотнее в платок закутается: неужели звание любимого может достаться любому?

Беззубо осклабится: надо же, как похорошели фотографии, казавшиеся неудачными, не доставшиеся альбому!

Вера Павлова

Я очень люблю одну историю из жизни Ксении Некрасовой. Жила-была такая советская полуюродивая поэтесса, все ее знают.

Одевалась она странно, странно себя вела, говорила темно и опять-таки странно, писала странные стихи: верлибры. Но как-то терпело ее время, как и ее стихи, похожие на детские рисунки. Даже то, что она, когда в эвакуации тяжело заболел ее муж, отправилась осенью 1942-го искать русский храм, чтобы умереть на его пороге и быть похороненной по православному обряду, время и власти как-то стерпели.

Говорят, ближайший действующий русский храм находился тогда в Ташкенте. И дорогу в двести километров она вроде бы преодолела пешком. Не знаю, может, и врут. Но дело не в этом. Мы о Новом годе, о старом чуде.

Однажды в более спокойные уже времена в редакции «Нового мира» встретились две поэтессы. Она, Ксения Некрасова, и Маргарита Алигер. Ну как встретились? Алигер Некрасову сперва даже не заметила.

В редакции «Нового мира» Маргарите Алигер показали верстку новых стихотворений Некрасовой. И стихи эти Маргарите Иосифовне очень понравились. Она сказала об этом редактору, сказала вслух, восхитилась удачей. Но когда ей предложили то же самое сказать самому автору, Алигер отказалась.

«Это совсем разное: стихи и их автор, — сказала она. — Я с ней общаться не умею. Не получается как-то. Все-таки она идиотка!»

Алигер потом это описывает, извиняясь: «Я назвала ее тем прекрасным словом из романа Достоевского, словом, которое теперь затерли, снизили, огрубили».

Но факт остается фактом. Алигер назвала Некрасову идиоткой. А Ксения Некрасова была рядом и все слышала.

Когда Алигер бросилась извиняться и чуть даже не поцеловала Некрасовой руку, Некрасова вдруг сказала, улыбаясь, громко и отчетливо: «Спасибо вам. Спасибо, что вы так хорошо говорили о моих стихах».

…Мы похожи на новогодние, рождественские елочные игрушки, мы очень хрупкие. У нас хорошие стихи, но общаться с нами нельзя: у нас гаптофобия.

Нас запрут в тесный темный журнал, и мы, свернувшись калачиком, отдохнем.

Но однажды кто-то приоткроет крышку — и на нас хлынет свет и чье-то лицо.

Лицо будет большое, а свет — огромным.

Господи, скажем мы, не трогай нас за запястье. Ведь скоро Новый год. Скоро Рождество.

Арина Обух

Родилась в 1995 году в Санкт-Петербурге.

Выпускница Художественно-промышленной академии имени А.Л. Штиглица, художник-график.

Член Союза писателей Санкт-Петербурга.

Лауреат Международного Волошинского конкурса в номинации «Малая проза», Национальной премии для молодых авторов «Русские рифмы. Русское слово», Молодежной премии правительства Санкт-Петербурга в области художественного творчества, премии журнала «Знамя», общероссийского конкурса «Молодые писатели России. XXI век».

Участник Всероссийского молодежного образовательного форума «Таврида». Участник Форума молодых писателей России и зарубежья.

Автор книг «Выгуливание молодого вина», «Муха имени Штиглица».

Дед Мороз есть!

— А Деда Мороза звали дядя Павлик!

— С чего ты взяла, малыш?! — испугалась мама, виновница новогодней импровизации в гостях.

— А Владик спросил его: «Это вы, дядя Павлик?»

— Тебе послышалось, наверное, милая!..

— Нет, не послышалось. И вообще Дед Мороз мне понравился: на папу похож.

— Да? Не заметила.

— И звали его как папу — Павлик. Молодец, красивое имя.

«Вот засада!» — подумала мама. И быстренько вытащила из сумки флаеры с приглашением на новогодний праздник в магазин «Детский мир».

— Так. Идем участвовать в розыгрыше. И если мы выиграем путевку в Данию…

— А что такое Дания?

— Дания — это страна сказок Христиана Андерсена. Так вот, если мы выиграем путевку в Данию, тогда…

— И что тогда? — поинтересовался папа.

— Тогда — да: Дед Мороз есть!

— Ага, получите еще одну прививку от жизни.

В магазине «Детский мир» собрались дети, которые хотели праздника, и мамы, которые хотели в Данию. Все с волнением ждали викторины. И вот в центр зала вышла женщина-шар.

Ее первый вопрос был с интригой:

— Дети, какова общая площадь всей сети магазинов «Детский мир»?

Соискатели оторопели. И в этом состоянии держались стойко.

Второй вопрос женщины-шара тоже был сказочный:

— Каков общий товарооборот сети магазинов «Детский мир»?

Молчание было ей ответом.

— Мамочка, так мы не поедем в Данию?

— А мы?..

— Не реви!.. И ты не реви!..

Та-а-ак. Кто тут главный? Где эти устроители, так сказать, праздника?!

И все мамочки мгновенно превратились в одно животрепещущее негодующее темное облако — разразился гром.

— Это вы устроители праздника?

— А в чем дело, дамы?

— Нет, ну разориться на килограмм самых дешевых конфет вы могли?! Чтобы дети не ревели? Им же праздник обещали!

— А это не к нам.

— А к кому? Кто тут главный?

— Он в отъезде.

— В отъезде? В Дании, небось? Тогда будьте любезны, передайте ему в Данию, что он — сволочь.

— Мамочка, а что такое «сволочь»?

— Слово древнерусское. Это тот, кто волочит, сволакивает, ну, тащит что-нибудь. Конфеты, например.

— И путевки.

Значит, никто не поедет в Данию, грустно подумали дети. Хотя «Дания» было такое же непонятное слово, как и «сволочь».

— Да куплю я, куплю вам путевку в Данию! — улыбнулся папа. — Не ревите.

— Да не в путевке дело, а в празднике. Хоть бы конфет купили детям.

— И конфеты куплю, не плачьте.

Ну и славно. Папа все купит. Хороший конец.

— Значит, Деда Мороза на свете нет? — спросило дитя.

Мама вытерла слезы и твердо ответила:

— Дед Мороз есть. И зовут его дядя Павлик.

Екатерина Петрикова

Окончила магистратуру филологического факультета Казахского национального университета имени аль-Фараби (г. Алма-Ата) в 2008 году. Работает литературным редактором, репетитором русского и английского языков, копирайтером, переводчиком. Принимала участие в семинарах Михаила Бахнова, Валерия Воскобойникова, Марины Бородицкой, Галины Юзефович.

Участник лаборатории литературного перевода и Открытой литературной школы (г. Алма-Ата).

Принимала участие в 19-м Международном форуме молодых писателей России и стран СНГ в Ульяновске (2019).

Розы

Новогодний рассказ

Зимним утром город долго ленился, медленно выползал из постели, тянулся, копошился, кряхтя, как двухсотлетний старик. Потом вдруг что-то жахнуло, ухнуло, вскрикнуло: скоро, скоро Новый год! И началась предпраздничная суматоха. Мчались по своим срочным делам автомобилисты, автобусы устраивали между собой гонки, опасно накреняясь на поворотах. Но пассажиры сами торопились, поэтому никто не роптал. С ума сошли светофоры, и на перекрестки вышли сонные, хмурые регулировщики.

Среди всей этой кутерьмы и шума по улице осторожно, чтобы не поскользнуться, шла сухонькая старушка и тащила за собой клетчатую сумку на колесиках. В сумке был аккуратно уложен и укрыт шалью (от мороза) фикус.

— Уж прости меня, родненький. Рбстила я тебя, рбстила. Да вот, сказали, что за тебя мне денюжку дадут. Уж прости! Сказали: пенсию поднимут. Подняли, но и продукты тоже… дорогие…

Остановившись на светофоре, бабушка подняла голову, всматриваясь в белое небо. Начинался снегопад — мягкий, волнующий, такой, как будто кто-то там, наверху, опрокинул мешок с перьями, и они, прежде чем упасть на землю, водят хороводы, играют в догонялки и нашептывают прохожим, что чудо можно увидеть на каждом шагу.

Мария осторожно потерла шею: она затекла и болела. Чайник вскипел. Женщина налила в большую напольную вазу кипятка, опустила в него букет хризантем, через пару секунд вытащила и принялась аккуратно срезать кончики стебельков, а закончив, поставила цветы в свежую воду. Зазвонил телефон.

— Алло! Да, готов букетик, отвезем, как дого-ва… Конечно, я сегодня допоздна, приезжайте, как сможете.

Алло! Вась, те клиенты, что букет с коричневыми орхидеями заказывали, сказали, что вечером сами за ним заедут. Ты сейчас за губкой съезди лучше, она нам понадобится. И, знаешь, я с поставщиками поругалась. Партию роз привезли — все подгнившие, осыпаются, не стоят никак — куда их? Ну да, придется с ними что-то придумывать. Спасибо, дорогой, пока.

Она положила трубку и потянулась за пятилитровой бадьей с водой: в чайничек новой воды налить, для новой порции кипятка. Цветов много, чайник один, еще и розочки спасать. Крутиться надо шустрее: у помощницы сын с ангиной, температурит… Вася говорит: уволь ты ее. А как уволить? Понятно же, что ребенок. Сама своего вырастила, помнит, каково это, когда дите болеет, зовет: «Мама!» И на работу надо, а у тебя никого нет, кому бы его оставить, ну совсем никого! Нет, Мария все понимает.

Женщина принялась нарезать папиросную бумагу ровными прямоугольниками. Руки работают, а в голове мысли проносятся, воспоминания. Это сейчас она просто Мария. А раньше была — Мария Аркадьевна. Учительница русского языка и литературы. Мама, царство ей небесное, болела долго, лекарства нужны были, сын подрастал. Старого да малого разве поднимешь на учительскую зарплату? Уволилась. Много лет ездила помогать подруге на другой конец города, чтобы никто из соседей не узнал. Стыдно было. А потом как-то прошел он, стыд этот. Она ж не ворует, в конце концов. Сама трудится. Недавно открыла свой киоск, кредиты взяла. Вася, хоть и строит из себя большого начальника, а ей помогает. Вместе в пять утра встают, и начинается: цветы, цветы. Вся жизнь в цветах.

Звякнул колокольчик над дверью. Мария оторвалась от роз, распрямила задеревеневшую спину.

— Вам чего, бабушка? — И добавила с сомнением: — Букетик хотите? Есть недорогие, я с еловыми шишками композицию вполцены отдам.

— Деточка, я… это… фикус принесла! Мне сказали, у вас фикусы принимают. Вот, смотри, деточка. Я его с любовью ро́стила, он у меня ничем не болел, прикормку делала, смотри, какой зелененький, красивый…

Старушка засуетилась, осторожно вынимая фикус из сумки. Старческие руки с трудом подняли его, показывая на свету, и Мария поспешила освободить пожилую женщину от ноши:

— Давайте я возьму…

— Будете брать?

Мария вздохнула. Денег — впритык, цветов закупили много, да вот эти розы несчастные… Еще неизвестно, а вдруг по нулям, а то и в минус все пойдет.

— Мы, бабушка, цветами в горшках не торгуем. Это там дальше место есть, у перекупщиков, туда все и ходят.

«Старики в основном», — подумала Мария. Действительно, перекупщики дают старикам сущие копейки за комнатные цветы, а потом пересаживают их в красивый горшок, да и в пять-десять раз дороже выставляют в другом магазине.

— А за сколько вы продать хотите?

— Деточка, да я не знаю. Праздник же, пенсия ушла туды, сюды. Хочется что-нибудь на стол поставить. То есть ставить я не буду, но куплю на случай: а вдруг приедут?

— Дети?

— Ага, они. И внучата. Большие уже! Звонил старшой внучок, говорит: скоро прабабкой станешь. Нянчиться, говорит, будешь. Приедет, что ль? Сердце чует. Вот и думаю: продам-ка я фикус. Хоть небольшая, да денюжка будет… Ну… Пять? Хотя не знаю, если много, то и поменьше возьму… Пойду-ка я… Отвлекаю…

— Возьмите, бабушка, десятку, — вырвалось у Марии. — Вам перекупщик столько не даст.

— Ох! Десятку! Много даешь, дочка. Но ты не торгуешь ведь?

— Домой возьму.

— Ох, деточка, спасибо тебе! Как величать-то?

— Мария.

— А по батюшке?

— Аркадьевна.

— Спасибо, Мария Аркадьевна, с Новым годом тебя!

Старушка, стараясь не хлопнуть дверью, вышла на улицу.

— Спасибо, деточка, спасибо! — пробормотала она и засеменила в сторону супермаркета.

И по-прежнему люди торопились перед Новым годом устроить свою жизнь, чтобы под бой курантов сказать себе: «Этот год прошел замечательно!» Загадать счастье и любовь.

А снег падал и падал.

Максим Шикалёв

Родился в Казани в 1970 году. Окончил Казанский химико-технологический институт. Выпускник Высших литературных курсов при Литературном институте имени А. М. Горького (мастерская писателя Е.А. Попова).

Номинант общероссийской литературной премии «Дальний Восток» имени В. Н. Арсеньева. Пишет прозу более пятнадцати лет. Живет и работает в Москве.

Сервант

Время окончательно замерло, как только я прошел через пустой зимний двор вдоль хрущевки под застывшими от мороза ветками деревьев. Открыл вечно хлопающую дверь крайнего подъезда, который обдал меня вонючим паром. Поднялся по лестнице мимо обшарпанных синих стен на пятый этаж. Повозился с хитрым замком в обшитой деревянной рейкой двери и вошел в бабушкину квартиру.

Наследство. Когда бабушка ушла, здесь побывало много разных людей, из родственников — я, наверное, последний. Скоро придет риелтор, и тесная «двушка» окончательно станет частью моего прошлого.

Тусклый свет сороковаттки, висящей внутри загаженного мухами когда-то белого абажура. Тишина. Круглые часы по-прежнему висят на стене. Их долго не заводили. Тонкая трещина над цифрой пять. Давным-давно они упали на пол, и выпуклое стекло отскочило, колесом укатившись на хромированной оправе по коридору в комнату. Их собрали и бережно повесили обратно. Стоят. Большая стрелка застыла ровно под трещиной.

Гостиная. Люстру можно не включать. Уличный свет, с трудом проникая через застекленный балкон, вычерчивает ковер на полу, мебель и стены, завешенные картинами. Уже тридцать лет все на тех же местах.

Кресло. Жесткое, как и раньше. Не стало мягче. Вздыхает, когда на него садишься.

Сервант у стены…

Отличный советский сервант. Гордость прежних хозяев. Высокий комод на ножках с установленной на нем застекленной секцией с полками. Сейчас, в неосвещенной комнате, он похож на здание в стиле конструктивизма. Раньше это было самое интересное место в квартире. Там, за раздвижными прозрачными дверцами, лежали сокровища.

В серванте были не только посуда и хрусталь. Там стояла на своем хвосте синяя, устремленная пастью вверх, бутылка-акула с акулятами-рюмками. Застывший в танце кордебалет изящных балерин — статуэток из фарфора. Бабушкины «французские» духи. Разные миниатюрные бутылочки с алкоголем.

Попавший в квартиру новым и пустым, сервант постепенно старел, десятилетиями наполняясь разным и интересным. Слева было много сувениров, купленных в поездках. А в правом углу полки было самое удивительное. Там на тарелочке лежал коричневый ежик с большими белыми шипами, гриб с розовой шляпкой и красное яблоко. Это было кулинарное чудо, созданное бабушкиным знакомым-поваром. Всю эту чудесную компанию хотелось съесть или хотя бы потрогать. Делать этого было нельзя, и печенье медленно, не теряя внешнего вида, высыхало за стеклом, год за годом твердея.

Сервант поблескивал в полумраке. А что же там сейчас? Я не заглядывал в него столько лет…

Отвыкшее от гостей кресло с облегчением скрипнуло. Деревянный пол слегка задышал под паласом от тяжести шагов, отчего сервант стал мягко позвякивать приоткрытыми стеклами в такт.

Увы, на его пустых полках остались лишь круги от ваз и статуэток. Только в правом углу, на том же месте, но уже без блюдца, лежал в одиночестве брошенный ежик, потерявший пару сахарных иголок.

* * *

— Мам, а почему Новый год ночью? — спросил мальчик.

— Потому, что он наступает ровно посередине ночи.

— Вот хоть бы раз посмотреть, как это…

— Там нечего смотреть. Ничего не заметишь. Просто люди так решили, что в полночь меняется год, — сказала мама, собирая с пола игрушки. — Опять все разбросал…

— А что еще бывает в Новый год?

— Можно желание загадать. Налить шампанского, загадать и сделать глоток.

— А мне и шампанского вашего нельзя, и спать надо!..

— Вот вырастешь, тоже будешь…

— Желание загадывать?

— Да. Потому что в Новый год, ночью, это можно только взрослым, а вам, детям, только перед сном, — сказала мама и погладила мальчика по голове. — Когда отмечать будем, у бабушки дома загадаешь.

— Ладно. У меня даже желание есть.

— Не говори, а то не сбудется. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, мам.

Мама поправила одеяло и выключила свет.

«Хочу такого же ежика, как у бабули в серванте», — засыпая, подумал мальчик.

— Мам, вранье этот Новый год.

Мальчик тонкими линиями растягивал на клеенчатой скатерти лужицу пролитого чая.

— Почему, сынок?

— Я загадал желание, а оно не сбылось. Они вообще сбываются?

— Чудеса, сынок, — вещь необычная и редкая. Ты уже первоклассник и должен понимать, что верить в них можно, но сильно надеяться не стоит. Что пожелал-то?

Мама достала из тумбочки чистое полотенце и стала протирать тарелки, аккуратно складывая их в шкаф над раковиной.

— Сама сказала, что говорить нельзя.

— Ах да, конечно, — с тряпкой в руке она подошла к обеденному столу. — Вот что…

— Что?

— Желания загадывать — это хорошо, но, может, попробуешь сам чего-то добиться?

— Как это?

— Уж не знаю, что ты там загадал, но если ты хочешь чего-то достичь, подумай, как это сделать самому. А чудеса — это все так… — И одним движением она вытерла то, что осталось от чайной лужи.

Мальчик задумался.

— Мам, а мы когда снова к бабуле?

— Когда захочешь, тогда и пойдем.

— Давай сегодня.

— Уже поздно, завтра я тебя отведу.

В квартире у бабушки было очень тепло. Поздней осенью дед тщательно проклеивал рамы на окнах, оставляя лишь маленькую форточку. После он собирал блестящую искусственную елку, которую ставил на полированный журнальный стол. Мальчику нравилось здесь бывать. Уютно и нескучно. С дедом они играли в шахматы. С бабушкой резались в карты, нехитрым способом определяя, кто из них станет «дураком». Постоянно пили чай с конфетами или с бабушкиным безе. Иногда бабушка ставила рядом с сервантом стул. Мальчик забирался на него, и они подолгу рассматривали каждую вещицу, стоящую на полках.

— А из чего сделан ежик? — спросил мальчик, когда они, в очередной раз перебрав сувениры, дошли до тарелки с пирожными.

— Из теста.

— А иголки?

— Из марципана.

— А кто его сделал?

— Наш друг-кондитер из заводской столовой. Когда я еще работала, он их испек всем женщинам в отделе на Восьмое марта.

— Ежик, наверное, вкусный, и яблоко тоже.

— Нет, мы его есть не будем. Пусть стоит здесь как сувенир.

Бабушка достала тарелку из серванта.

— Вот, посмотри поближе.

— Можно потрогать?

— Не стоит, он хрупкий.

— А ты можешь мне испечь такого же?

— Я не справлюсь, это сложно.

— А твой друг?

— Он уже давно на пенсии, — бабушка посмотрела на деда. — Ты не знаешь, он еще что-то делает?

Дед помотал головой.

— Вряд ли…

Тарелка вернулась на полку.

— Пойдем пить чай.

Мальчик спрыгнул со стула, и они пошли на кухню, где втроем провели остаток вечера. Бабушка рассказала мальчику, что как раз сегодня ночью сочельник, а завтра будет праздник, который называется Рождество, и то, что его раньше отмечали все, а сейчас это не принято. И все же до сих пор в эту ночь многие люди ждут чуда. Но чудеса сами не приходят, поэтому обязательно надо загадывать желание. Порой они сбываются.

— А кто все эти желания исполняет?

Бабушка задумалась.

— Дед Мороз, — за нее ответил дедушка.

Мальчик почти уснул, когда в соседней спальне затихли голоса. Из прихожей доносилось тиканье часов, которое заглушил включившийся на кухне компрессор холодильника. Он хотел было встать, но решил еще подождать немного. Время шло. Глаза закрывались сами собой, и он встряхивал головой, отгоняя сон. Холодильник перестал шуметь, теперь только часы с грохотом отсчитывали секунды в тишине квартиры. Когда на кухне опять зашумит, можно будет попробовать встать. Чтобы не уснуть, он пытался рассмотреть в темноте картины, висевшие над столом на стене напротив. Видно было плохо, но мальчик знал, что на большой изображены сосны, а на картине поменьше — пруд с камышами. Мальчик же представлял себе лес. Там, среди высоких деревьев, в траве, живут ежики, которые собирают грибы, яблоки и относят их домой, чтобы делать запасы на зиму.

Снова затарахтел холодильник. Мальчик встал с дивана, выдвинул стул из-за стола и, наклонив его спинку к себе, медленно поволок в сторону серванта. Ножки неслышно скользили по ковру, оставляя длинные следы на ворсе.

Тяжелое стекло серванта туго поддалось и сдвинулось вправо. Мальчик взял гриб. Ножка на ощупь оказалась твердая, как камень. Шляпка сладко пахла ванилью. Он лизнул острый край гриба и немного откусил. Высохшая шляпка поддалась не сразу. Отломившийся кусочек оказался совсем не вкусным, а шляпка неожиданно отскочила от ножки и упала на край серванта, выстрелив крошками в разные стороны.

Мальчик замер. Никто не проснулся. В страхе он собрал то, что осталось от гриба, сложил все рядом с ежиком и задвинул стекло.

«Что же теперь будет?» — думал он, лежа под одеялом.

Засыпая, мальчик загадал желание. Теперь он очень хотел не только получить ежика, но и чтобы сломанный гриб стал опять целым и невредимым. Он шептал это, пока не уснул.

Яркое утреннее солнце осветило комнату.

— Просыпайся, соня.

Мальчик сразу проснулся. Боясь пошевелиться, он открыл один глаз. У дивана стояла бабушка.

— Вставай и умывайся. Завтракать пора.

Из кухни раздавался запах блинов. Бабушка погладила внука по голове и ушла.

Отбросив одеяло в сторону, он вскочил с дивана и бросился к серванту. Полки были высоко, но снизу было видно, что лежащий с краю тарелки большой гриб цел.

На маленьком кухонном столе стояло овальное блюдо с уложенными горкой блинами. У стены сидел дедушка. Перед ним стояла большая чашка с дымящимся чаем.

— Как спал? — спросил дедушка.

— Хорошо.

Бабушка все еще возилась у плиты.

— Ты нам ничего не хочешь рассказать? — спросила она мальчика, когда подошла к столу с очередной порцией горячих блинов.

— Что?

Дедушка взял ее за локоть.

— Ничего, ничего… — сказала она. — Может, сон видел?

— Сегодня ничего не приснилось, — ответил мальчик.

Закончились зимние каникулы, сменившись на школьные будни. Первый учебный день прошел легко.

— Вообще уроков не задали, — выдохнул мальчик, вбежав в квартиру.

— Стой, снега принес!

Раздевшись и бросив ранец в прихожей, мальчик с ногами залез в стоящее перед телевизором кресло в гостиной. Вставать, чтобы переключить программу, было лень, и он стал рассматривать большую живую елку у окна. Ее макушка красной звездой упиралась в потолок.

Как только в доме появлялась елка, возникало ощущение праздника. В этот раз была куплена пихта, и в комнате стоял замечательный новогодний запах. Мальчику, уже как школьнику, разрешили принять участие в украшении зеленой красавицы стеклянными игрушками. На это ушел почти целый день, и он запомнил каждую из них. Но сегодня под елкой лежало что-то еще.

— Мам, что это? — крикнул он в открытую дверь.

— Где? — Мама зашла в комнату.

— Ну вот же, под елкой!

— Не знаю, этого не было. Давай посмотрим…

Они подошли к елке, и мальчик поднял снизу белую коробку. Из-под картонной крышки знакомо пахнуло ванилью. На дне в мягком гнезде из бумаги лежал ежик, как две капли воды похожий на того, который был в бабушкином серванте.

— Это ежик! — радостно закричал мальчик.

— Действительно, ежик, — сказала мама. — От Деда Мороза, наверное.

— Мне?

— Ну а кому же еще? У нас в доме других детей нет.

— Значит, это правда! Надо позвонить бабуле.

Оставив коробку, он побежал в прихожую, где у зеркала на комоде стоял телефон.

— Слушаю вас, — в трубке раздался знакомый голос.

— Бабуль, это я. Мне Дед Мороз подарил ежика!

— Не может быть!

— Да, такого же, как у тебя.

— Неужели?

Мальчик посмотрел на свое отражение в зеркале.

— Бабуль… Я хочу тебе признаться… Только маме не говори.

— И в чем же?

— Когда вы спали, я залез ночью в сервант и сломал гриб, который лежит рядом с ежиком.

— Быть не может, гриб целехонький, — засмеялась бабушка. — Мы и не заметили.

— Потому что я испугался и загадал, чтобы все стало, как было. И утром он был цел, я сам видел.

Молодец, что сказал мне об этом.

— Еще я попросил себе такого же ежика, и теперь он у меня есть. Значит, ты права, желания исполняются!

— Ой, как хорошо! Вот видишь, главное — это верить и хотеть.

Поговорив еще немного, они попрощались.

Мальчик вернулся в комнату и вынул ежика из коробки.

«Все-таки это не вранье. Я не буду тебя есть», — решил он, разглядывая вылепленную из марципана мордочку.

* * *

На улице с шумом проехала машина. Окинув взглядом комнату, я посмотрел на часы в телефоне. Прошло уже тридцать минут, а покупатели опаздывают. Придут, все уже решено.

Я достал из кармана пальто сверток и развернул его на стеклянной полке.

— Ну что, теперь вам вместе скучно не будет.

Из серванта на меня молча смотрели два одинаковых ежика.

* * *

— Алло?

— Привет, дорогая. Это я.

— Здравствуйте, мама.

— Ну как там наш мечтатель?

— Да уж! Спасибо вам, мама, в порядке. Ежика к себе на полку поставил, есть не стал. Теперь каждый год в исполнение желаний будет верить. Как вы это смогли?

— Ой, не спрашивай. Гриб мы легко склеили. А вот с ежом мучилась два дня. Столько извела всего, и сама извелась.

— Не получалось?

— Вроде бы все по рецепту, но, как у нашего мэтра кулинарии, сразу все не получится. Дед смеялся…

— Если еще раз испечете такое, ребенок сразу догадается.

Бабушка замолчала, обдумывая сказанное.

— Ты права, — сказала она. — Но не думаю, что второй раз меня на такое хватит. Это тебе не безе!

Первый день

Года

— Просыпайся, просыпайся!

Она трясла его за плечи.

— Ну вставай же! Спишь как сурок, а уже восемь вечера.

— Зачем? — выдохнул он новогодним перегаром.

— Что зачем?

— Зачем, говорю, будишь меня? Праздник же.

— Так ты забыл, что у меня завтра день рождения!

Тоже мне — муж.

— А, точно. Да не забыл я. Поздравляю…

— Заранее нельзя.

— Хорошо, ну а сейчас тогда что?

— Давай за продуктами, завтра гости будут.

— Там холодно, магазин далеко. Да и темно уже.

— Не надо было так напиваться! На машине бы поехал.

— Сегодня магазины закрыты, наверное.

— Куда хочешь, туда и иди, но чтобы все купил!

Я тебе тут список приготовила.

Она бросила на кровать лист бумаги.

— Ты прямо как мачеха из сказки…

Не дослушав его, она ушла. Лежащая у кровати собака подняла морду и с сочувствием посмотрела на хозяина. Он снова закрыл глаза.

«Сейчас… Еще немного полежу — минут пять или десять…»

Превозмогая головную боль, он вылез из-под одеяла и медленно начал собираться.

«В такой день хороший хозяин собаку…»

— Без продуктов домой не приходи! — раздался крик из кухни.

С третьей попытки он натянул валенки, влез в пуховик и, нащупав в кармане вязаную шапку, открыл входную дверь. «В регионе наступили аномальные холода, средняя дневная температура будет держаться на отметке…» — донесся из гостиной звук телевизора ему вслед.

На улице действительно стоял мороз. Ближайший супермаркет был в двух километрах. Сокращая расстояние, он пошел через заснеженный парк, оставляя скрипучие следы на нечищеной дорожке. Скоро холод дал о себе знать, и он остановился, хлопая в ладоши в попытке согреть руки. Вокруг не было ни души. Ему стало одиноко и страшно. Неожиданно вдали, среди деревьев, мелькнуло пламя костра.

«Костер в парке?» — удивился он и, подчиняясь необъяснимому любопытству, повернул в направлении огня, застревая в сугробе.

На поляне вокруг большого костра на бревнах молча сидели люди, одетые в тулупы и валенки. В тишине раздавалось лишь потрескивание горящих веток. Мерцающий свет поочередно выхватывал из темноты то их серьезные лица, то меховые шапки.

— Здравствуйте, — нерешительно произнес он.

Один из сидящих повернул голову, поправил густую бороду и басом, нараспев, ответил: «Здравствуй, коли не шутишь».

— Погреться можно?

— Ну, давай, — пригласил бородач. — А ну-ка, Десятый, подвиньтесь.

Все, кто был справа, потеснились, и он занял освободившееся место.

От костра шел жар. Зажатый между Десятым и его соседом, он быстро согрелся.

— А вы кто? — попытался он завязать беседу с незнакомцами, желая отблагодарить за гостеприимство.

— А ты не знаешь? — хрипло сказал Десятый.

— Нет, — ошарашенно ответил он.

Раздался дружный смех.

— Вот видите, Двенадцатый, — донесся громкий голос из темноты, — я вам, как самому старшему, в очередной раз напоминаю: многие нас не знают!

— Вы все же так считаете? — спросил бородатый, делая ударение на слове «так».

— Поддерживаю, — сказал моложавого вида сидящий слева от Двенадцатого. — А скоро и совсем забудут.

— Первый, у вас опять возрастные упаднические настроения! Это уже случилось, — сказал молодому Девятый и достал из глубины своего тулупа напоминающую подтаявший кусок льда бутылку с оленями на этикетке. — Коллеги, может, стоит продолжить?

Послышались одобрительные возгласы.

Ему протянули граненый стакан и налили из бутылки, которая тут же пошла дальше по кругу.

Он залпом осушил стакан. Напиток слегка обжег горло, создав приятное тепло в желудке. Стало хорошо.

— Ну что, бедолага, опохмелился?

— Да, я, а откуда вы?..

Мы всё знаем, — лукаво подмигнул Двенадцатый. — С Новым годом тебя! Все-таки сегодня уже первое янв… То есть первый день года.

— Да кто вы такие?

— Мы — месяцы.

Он замотал головой, пытаясь стряхнуть наваждение.

— Думаешь, мы шутим?

— Те самые?

— Да. Они и есть.

Тут Девятый достал новую бутылку из безразмерного рукава своего тулупа, а он снова протянул свой стакан.

«Интересная мысль», — подумал он, выпил и оглядел сидящих.

Их оказалось двенадцать.

— И тебя мы знаем, и куда ты идешь знаем, — сказал Десятый.

— Подождите, это я сплю, наверное.

— Не спишь.

— Да нет, меня сейчас жена разбудит — и…

— Жена тебя без продуктов домой не пустит, — хохотнул кто-то слева. — Уж мне-то поверь, я женщин хорошо знаю!

Он посмотрел налево. «Похоже, что это Третий. Если про жену, то он прав. Но как все это возможно?!»

— Еще как возможно, — сказал Третий.

«Мысли читают!»

— Ага, читаем, — подтвердил Девятый.

Ему стало не по себе.

— Пора мне, — с испугом сказал он, пытаясь подняться.

— Не спеши, — сказал Первый. — Тебе сегодня повезло.

— В смысле?

— У нас сегодня день особенный! — продолжил за молодого Двенадцатый. — Государство ваше отменило нас с сегодняшнего дня. И решили мы, что напоследок хотя бы одно доброе дело исполним, как когда-то давно. А тут ты. Вот тебе и поможем. Цветы или продукты, какая нам разница.

— Мне?

— Тебе, конечно. Магазин твой уже закрыт. Но ты не дрейфь, Четвертый все организует.

— Коллеги, позвольте, ну почему опять Четвертый? — послышался раздраженный голос.

— Я уже сказал, что в данной ситуации не существует определенных различий между продуктами и цветами, — резко сказал Двенадцатый. — Ну или кольцами.

Четвертый махнул рукой и отвернулся.

Он не мог поверить в происходящее.

— Мне непонятно, как же вас всех можно отменить? Раздался хохот.

— Вот бедолага, пить меньше надо. С этого года месяцы отменили, законом.

— Не знал.

— Ой, говорю тебе, пей меньше. Об этом еще осенью по всем каналам сказали.

— По всем каналам?

— Эх! А ты только сегодня про аномальный холод и слышал.

— Да, но я спал.

— Во-во, всё спите. А теперь мы вам больше не нужны. Руководители ваши решили, что так жить будет удобнее.

— Как это?

— Коллега, — обратился Двенадцатый к молодому. — Первый, прошу вас, объясните ему, но только попроще.

Первый кивнул и поднялся с бревна.

— Смотри, сегодня первый день года, завтра второй, и так будет всего триста шестьдесят пять дней. А иногда на один день больше. Понятно?

— А как же январь, февраль там, март?

— Все, месяцы законодательно отменены, закон действует с сегодняшнего дня. Дело серьезное. Мы теперь даже друг друга боимся назвать по-нормальному. Новая жизнь!

— А если день рождения, с этим как?

— Ты чего, в школе не учился? Сосчитай! — сказал сидящий справа Восьмой.

Воцарилось молчание.

— И как же вы теперь? — прервал он паузу.

— Уедем отсюда, — вздохнул Первый. — С подобным жить мы не сможем.

— Куда?

— Туда, где еще не отменили. Там коллеги, правда, иноземные, но уместимся как-нибудь.

— Точно! — Девятый покрутил в руке очередную бутылку, создав в ней воронку из пузырьков, и ткнул пальцем в изображенных на этикетке оленей. — Вот к ним поедем, хороший напиток делают, и зима как у нас.

— Вам-то зима зачем, вы же сентя… то есть Девятый. Тьфу… да что это… — выругался Восьмой.

— И все же, для чего это? Теперь и нам привыкать придется, — не унимался он.

— Привыкнешь. Все привыкнут. Зимнее время тоже когда-то отменили, — сказал Третий. — Как сейчас помню.

— А что, мне тоже зима не нравится, — хрипло сказал Седьмой. — Каждый раз простужаюсь!

Все засмеялись.

— Как же теперь я? — спросил он под общее веселье.

— Тебе повезло, — сказал вдруг Четвертый. — Вот, кстати, по твою душу, наверное…

Из рукавицы на ладонь Четвертого выпал звонящий телефон.

— Точно. Мои звонят, — сказал Четвертый и, нажав кнопку, прижал телефон к уху. — Алло. Все по списку взяли? Хвалю. А хлеб? Его теперь всегда забывают. Ага.

Четвертый спрятал телефон.

— Коллеги, исполнено.

— Одно доброе дело все же успели сделать, — сказал Двенадцатый.

— Ну что, завершаем собрание? — спросил кто-то.

— Нет, у нас еще оргвопросы, — послышался снова голос Двенадцатого. — Пятый, разрешите предоставить вам слово?

— Да, конечно, хотя вопрос больше касается Первого, так как сейчас его период. Нам необходимо обсудить очень важный момент. — Пятый встал и оглядел товарищей. — Следует отметить, что если мы уедем, сочельник, а также Святки пройдут уже без нашего присутствия. Поэтому… Поднялся многоголосый шум.

Не понимая, что делать, он молча смотрел на пламя костра.

— Иди домой, — шепнул Одиннадцатый, — тебе уже туда всё принесли и около двери аккуратно сложили. Не благодари…

Под впечатлением от произошедшего он медленно пробирался к дому. Впереди над парком возвышалась многоэтажка, где в квартире его ждала жена.

Представив ее лицо, он подумал: «С месяцами странно как-то вышло, лишь бы принесли все по списку. Ей ведь точно все равно: первое января или первый день».

* * *

— Просыпайся, так и не встал!

Голос жены разорвал тишину спальни.

— Боже мой, что опять?

Яркий свет люстры не давал открыть глаза.

— Как ты это сделал?

— Что, что сделал?

— Ты еще вчера продукты заказал?

— Продукты… ах да.

Все, что я хотела, принесли! И так много, я таскать замучилась.

Сон пропал. Он вскочил с кровати и выбежал в коридор. Весь пол прихожей был завален набитыми пакетами.

— Я смотрю, ты и себя не забыл. — Она достала из ближайшего пакета бутылку водки со скачущими на фоне красного солнца оленями.

Он посмотрел на довольную жену.

— Какое сегодня число? — спросил он.

— Ну ты даешь! Первый день года, — ответила она.

Камилла Ибраева

Магистрант Театрального института имени Б. Щукина, специальность «театральная драматургия и сценарное искусство». Обучалась в Открытой литературной школе Алма-Аты по специальности «проза».

Участник 13-го Семинара молодых писателей, пишущих для детей (г. Таруса, Россия), проекта «Драма. KZ» (г. Алма-Ата, Казахстан), 18-го Международного форума молодых писателей России, стран СНГ и зарубежья (г. Ульяновск, Россия) и Международной драматургической лаборатории русскоязычных авторов «Портрет времени» (г. Таллин, Эстония).

Лонглистер 16-го Международного конкурса драматургов «Евразия» (Россия).

Святочная дилогия

1.

Дед Серафим озирался по сторонам, прикладывал ладонь к уху — не идет ли кто? Пока его не было, старый сквер одичал. Лет сто назад сюда кто только не хаживал — студенты спешили на каток, старушки собирали хворост, детишки катали снежных баб. А деду непременно перепадал двугривенный или полтина — человеческая дань за ангельские труды. Оставалось лишь встать под луч здешнего фонаря и мысленно попрощаться с подлунным миром до следующего откомандирования.

Дед Серафим вывернул карманы тулупа — последний день Святок на исходе, а монетки никто не подал. Над дедовской головой покачивался старинный фонарь — временами неверный искусственный свет мигал, а то и вовсе гас.

«Глядишь, совсем затухнет, — с ужасом думал дед, — что тогда?»

Через минуту-другую дед Серафим уже был за пределами сквера, на незнакомой извилистой улочке, поджидал припозднившихся прохожих.

Вот застучали по мостовой каблучки — навстречу деду шла девушка. Дед Серафим заглянул в сердце отроковицы ангельским взором — чего там только не было: лица, вещи, адреса…

— Дочка, помоги, подай Христа ради, — взмолился дед Серафим.

Девушка остановилась, неуверенно опустила руку в карман. В кои-то веки выбралась на ночную распродажу, за новыми туфельками. Лишних денег в кармане не было. Дед видел, как в девичьем сердце суетится бесенок. Через мгновение девушка уже спешила прочь, опустив глаза. Из кармана ее куртки высунулся крошечный бесенок и показал деду дулю. Вот черт, соблазнил-таки девицу черевичками!

Дед Серафим вздохнул — если до полуночи человеческую монетку заполучить не удастся, волшебный фонарь погаснет, путь на Небеса закроется до следующих Святок. Придется деду Серафиму коротать год на Земле, мериться силами со всякой нечистью.

От печальных мыслей деда отвлекла чья-то тяжелая поступь: кто-то ступал по мостовой твердо, уверенно. Наконец из-за угла показалась фигура в длиннополом пальто. Фигура кричала что-то в плоскую, с яблочком посередке пластинку, посматривала на прикрепленный к запястью циферблат. Дед Серафим заглянул в сердце приближающейся фигуры и ахнул — здесь не было ничего, кроме стопок зеленых банкнот, перетянутых резиновыми кольцами. Фигура смерила деда, протянувшего руку за подаянием, надменным взглядом и неспешно исчезла в сумерках.

Впору было заплакать, но — хвала небесам — на мостовой показался человек с четками в руках. «Никак монах», — подумал дед Серафим и обрадовался. Чаял найти в монашеском сердце сочувствие, но уперся лишь в бесконечные стеллажи со свитками предписаний. Благообразный человек с недоверием покосился на старца. «Что за городской сумасшедший, — прикидывал он, — надел тулуп поверх рюкзака, всклокоченный, небритый. Не пьяница ли? Дам такому денег — пропьет. А я расхлебывай потом плохую карму». И человек попятился от деда.

— Куда же ты, сын мой? — прошептал дед Серафим вслед удаляющемуся человеку.

До полуночи оставалось четверть часа. Старец осел на тротуар, устало закрыл глаза. Что ж, придется погостить здесь до следующих Святок — терпеть унижения от людей, отбиваться от чертиков. Дед Серафим не сразу заметил, как кто-то мягко, но настойчиво теребит его за плечо. Дед размежил веки и увидел перед собой маленького мальчика, протягивающего монетку, — тот, видно, убежал вперед по тротуару, оставив родителей позади: издалека доносились голоса, зовущие малыша обратно.

— 3-з-з-здравствуйте! Возьми-и-и-и-ите, па-па-пажалуйста, — сказал мальчик, краснея.

Его горячее сердце пылало, ждало, примет ли странный старичок подношение.

Дед Серафим крепко обнял мальчика, незаметно перекрестил, подмигнул на прощание.

Мгновение спустя старец стоял в заснеженном сквере — над головой еле теплился огонек засыпающего фонаря. Дед Серафим скинул тулуп, под которым оказались большие белые крылья, разжал ладонь с монеткой и растворился в световом конусе.

А мальчик, пожалевший заплутавшего ангела, наутро перестал заикаться.

2.

По мостовой шла девушка. Мимо проносились экипажи, пробегали посыльные и мальчишки с газетами. Город погрузился в предрождественскую суету — ресторации отворили двери настежь, словно призывая откушать изысканные яства, коробейники норовили подсунуть поздравительную открытку или сахарного петушка. Девушка ничего этого не замечала — что-то очень сильно ее тревожило.

На левом плече путницы сидел черт — уверенный в себе господин в модном костюме, лаковых штиблетах и с нафабренными усами. Никто бы и не подумал, что это служитель преисподней, если бы не крохотные рога, видневшиеся поверх черных приглаженных волос.

— Ступай смело, — шептал девице на ухо черт, — тут даже думать не о чем! Все решено!

— И вовсе не решено, — возразил бесу ангел, притулившийся на правом плече девушки. Ангел был светел, почти прозрачен; за хрупкими плечиками виднелись два белоснежных крыла.

— Ну, хорошо-с, — принялся рассуждать черт, — что мы имеем-с? Перво-наперво, папенька с маменькой не обрадуются, ежели узнают. Папеньку удар хватит, а маменька слезы в три ручья станет лить. Еще бы — какой конфуз, какой позор!..

Услышав нечистого, девушка ускорила шаг — право же, о чем раздумывать? Совсем скоро она доберется до переулка, где живет старая докторша, примет микстуру, и все решится само собой.

— Не слушай, — тут же обратился к девушке ангел, — и вовсе не такие папенька с маменькой. Узнают — подсобят. И замуж выдать не откажутся.

— Позвольте-с, — ухмыльнулся черт, — за кого же замуж выдавать? Ваш кавалер еще третьего дня получил записочку, а до сих пор не явился — неужто в преисподнюю провалился?

Девушка чуть не заплакала, но сбавлять шаг не стала — чем быстрее она дойдет до старухи-знахарки, тем скорее завершится этот бессмысленный спор в ее голове.

Ангел, прочитавший мысли путницы, еле заметно взмахнул крылами — девушка завернула за угол и увидела двух прелестных детей, мальчика и девочку. Оба были ряженые — на девочке был большой пестрый платок, накинутый поверх тулупчика, мальчик же пытался совладать со скоморошьей шапкой — та так и норовила съехать на лоб. Завидев девицу, разрумянившиеся на морозе малыши улыбнулись и запели рождественские колядки. Тоненьким голосам вторили крошечные бубенцы на шапке мальчика. У девушки внезапно потеплело на сердце — она вручила каждому певчему по двугривенному и невольно залюбовалась детьми. Идти к старухе уже не хотелось. А вдруг и у нее родится вот такой же мальчик? Или такая же девочка?..

Черт, услышав мысли девушки, скривился, лениво поднял руку и щелкнул пальцами. В ту же секунду мальчик и девочка переменились — исчезли веселая шапка с позвякивающими бубенцами и нарядный платок, пропал игравший на щеках румянец, завяли улыбки. Теперь перед девушкой стояли два жалких, дрожащих на холоде существа — в их глазах не было ничего, кроме невыносимой муки и мыслей о хлебе насущном. Какой-то сердобольный прохожий кинул бедным детям краюху хлеба — они набросились на кусочек как волчата, каждый силился откусить побольше.

— Да-с, — заметил бес, — детей надобно заводить при муже, при достатке-с. И даже тогда черт знает что из них вырастет.

Девушка опустила глаза и поспешила прочь — что ж она стоит на одном месте? Знахарка, наверное, заждалась. А насчет детей — все верно, еще не время, успеется.

Вот и до старухиного дома уже рукой подать. Осталось пересечь торговые ряды и свернуть в переулок. Путница двинулась вдоль украшенных к Рождеству прилавков и витрин магазинов.

Ангел тихонечко подул в сторону одной из витрин, и девушке вдруг очень захотелось посмотреть, что за товар купец разложил за сверкающим стеклом. Она подошла ближе и ахнула: в углу витрины покачивалась деревянная лошадка, далее слева направо были разложены детские вещи — кружевное платьице и костюмчик матроса, чепцы с атласными лентами и туфельки с перепонкой, плюшевые мишки и фарфоровые куклы, в противоположном углу витрины стояла детская коляска. Девушка невольно представила себя с ребенком на руках — ей захотелось зайти в магазин и непременно что-нибудь купить.

Сделать этого она не успела — бес достал из кармана сюртука портсигар, вынул папиросу, закурил и принялся пускать в сторону витрины колечки дыма. В то же мгновение витрина преобразилась: теперь здесь были вешалки с дамскими нарядами — такие девушка видела только в журналах мод. Между вешалками были красиво разложены перчатки, ожерелья, ридикюли, шляпки и веера…

— Ну-с, — шепнул черт, — что лучше — стать мамашей на горе опозоренным родителям или жить в свое удовольствие, сохранив честное имя? А как же молодость? Как же фигура-с?

Девушка разозлилась на себя — к чему эти терзания? Довольно! Раз решилась — так надо идти. До дома знахарки оставалось каких-нибудь полквартала. Путница пошла быстрым шагом — к черту все сомнения!

Ангел принялся что-то нашептывать девушке на ухо, умолял, срывался на крик, но все было напрасно. Тогда крылатый посланник закрыл лицо руками и заплакал.

Девушка уже достигла конца торговых рядов — оставалось только завернуть в нужный переулок и отыскать старухин дом…

О! Надо же — кто-то соорудил на перекрестке рождественский вертеп. Странно, что никто из прохожих им не интересовался, словно тот был невидимым. Девушка тоже хотела пройти мимо, но все-таки решила подойти поближе. Фигуры внутри вертепа были выполнены в натуральную величину. Черт ухмыльнулся — кого могут растрогать деревянные истуканы? Ангел наблюдал за происходящим, затаив дыхание. Девушка приблизилась к фигурам. Вот Мария — молодая женщина, закутанная в покрывало, а вот Иосиф — муж Марии, вифлеемский плотник. Оба склонились над новорожденным сыном. Путница подошла еще ближе, чтобы рассмотреть фигурку младенца. Заглянула в соломенную колыбель и столкнулась с внимательным взглядом больших карих глаз — в яслях лежал живой ребенок. Девушка не могла оторваться от новорожденного — а тот продолжал смотреть на нее лучистым, исполненным любви взглядом. Это были глаза Спасителя. Неизвестно, сколько времени прошло — девушка так бы и стояла у колыбели, если бы чудесное видение вдруг не рассеялось, как мираж. Только в воздухе остался едва уловимый запах сена.

Путница улыбнулась и пошла прочь. Ни к какой знахарке она не пойдет. Пора домой — папенька с маменькой наверняка уже накрыли ужин к сочельнику.

Черт, услышав мысли девушки, тотчас же исчез — как будто его никогда и не было. Ангел возликовал — достал из-под крыла серебряную дудочку и принялся играть. Всю дорогу путнице казалось, будто рядом кто-то наигрывает волшебную мелодию.

А по возвращении домой девушку у парадного поджидал помянутый чертом кавалер. В руках он сжимал бархатный футляр с обручальным колечком — ему непременно хотелось сделать невесте предложение сюрпризом, в канун Рождества.