Книга Белоцвета

Лис-Арден

«Книга Белоцвета – возвращение в мир трилогии «Алмаз темной крови», за новыми персонажами и приключениями.Герой повзрослел, познал вкус первой победы – а значит, пришло время для настоящих испытаний.Вторая книга в серии «Вечный котел и прочие чудеса».

Глава вторая, в которой совершается жертвоприношение

Возможно, хогмены и обладали множеством недостатков, но неуважение к чужому сну среди них не числилось. Никто не тревожил Белоцвета до тех пор, пока он сам не проснулся, вдоволь напотягивался под теплым одеялом и даже снова задремал, укрывшись с головой.

— Просыпайся, сновидец, — проворчал Шеш, уменьшившийся до размеров гадюки, стаскивая одеяло со своего питомца. — Где это ты привык спать до вечера, спрашивается? Вставай. Еда на столе, вода в кувшине.

Белоцвет сел на кровати, протирая глаза. Золотой свет, проникавший в узкие окна, окрашивал каменные стены в теплые, песочные тона. В огромной комнате по-прежнему было пусто, и кровать со столом казались детскими игрушками, брошенными на полу гостиной. Юноша протянул руку и погладил фамилиара.

— Ты настоящее сокровище, Шеш.

Он встал, натянул штаны и сапоги, подошел к столу и, налив воды в таз, принялся умываться; затем костяным гребнем принялся расчесывать волосы, пока они не легли тяжелой волной на плечи.

— Все точно такое, как было у меня во дворце, — заметил Белоцвет, оглядывая себя в небольшом зеркале. — Позаимствовали?

— Эта дребедень нужнее тебе здесь, — ответил змей. — Или предпочтешь спать на голом полу и умываться в ручье? После ритуала будет проще, а пока пусть остается так, как ты привык.

— Какого ритуала? — Спросил Белоцвет, садясь к столу и придвигая к себе тарелку с простецким деревенским пирогом с мясом и кореньями, даже без приправ, и кружку молока. — Может, расскажешь хоть что-нибудь?

— Ешь. — Буркнул в ответ змей, явно прикусив свой длинный язык. — Потом поговорим.

Белоцвет не заставил себя упрашивать и быстро уговорил свой завтрак. Пирог был еще теплым, посыпанная мукой золотистая корочка похрустывала на зубах, а молоко было горячим, приправленное шафраном и медом, оно золотилось в большой белой кружке.

— Так вы чей-то завтрак стащили, — догадался Белоцвет, — выставленное с ночи уже остыло бы. Вот спасибо.

— На здоровье, — отозвался Шеш.

Юноша неторопливо доедал толстую корку, макая ее в молоко.

— Вы позволили мне выспаться всласть, как я не спал с самой зимы, — тихо сказал он, глядя в кружку, — кормите тепло и сытно… принесли все, от кровати до гребня. Знаешь, что мне все это напоминает? Горча перед тем как свинку, — и юноша выразительно провел ребром ладони по шее, — на кухню отправить, тоже и яблочком угощал, и за ухом чесал. Чтобы она не визжала и не брыкалась, как нож почует.

— Замолчи. — Шеш, лежавший на столе, отвернулся, пряча взгляд от юноши. А потом обернулся и зачастил: — Что ты несешь, разве можно с таких слов день начинать. Сколько раз тебе говорить — следи за языком, лучше промолчи, не накликивай беду, она и незваная придет. Все, хватит тут рассиживаться, спускайся, король уже ждет тебя.

Белоцвет ополоснул руки и, позволив змею оплести свое запястье, направился вниз. Он прошел через все пустые, полутемные комнаты и вышел в сад. Небо было еще светлым, но облака уже клубились золотыми шарами; одичавший сад цвел напропалую, разбрасываясь великолепием как проматывающий семейное имущество игрок. В потрескавшихся каменных вазах вскипали, переливались через край малиновой пеной сладко пахнущие рассветники, белоснежные крылоцветы парили над высокими стеблями, лисохвосты оранжевыми гроздьями свисали с тонких веток, клоня их к земле. Мелкие дикие розы всевозможных цветов пестрели в темно-зеленой листве, будто вышитые искусными руками. И было очень тихо.

Накануне Белоцвет был слишком усталым, чтобы заметить это; но здесь, в стране-под-холмами, не пели птицы, не стрекотали цикады, никакое мелкое зверье не шуршало в траве. Лишь шелест листьев и едва слышный посвист ветра разбавляли замершую тишину подземья.

— Мильфлер. — Остановившись посреди лужайки, произнес вслух Белоцвет. — Ей бы понравилось здесь. Она никогда не уважала подстриженной красоты.

— Неужели ваши сады хуже здешнего? — Спросил Остролист, поворачиваясь к пришедшему. Король сидел на каменной скамье, в тени тернового куста; его высокий резной посох был воткнут в песок подобием гномона и отбрасывал четкую длинную тень.

— Ничуть не хуже, ваше величество, — отозвался Белоцвет. — Однако здесь все как будто с картины сошло. Цветы крупнее, листья не попорчены, ароматы сильнее.

— Ах, это. — Кивнул король. — Есть такое. Жульничаем помаленьку.

И он усмехнулся, жестом приглашая Белоцвета сесть на скамью напротив.

— Садись. И спрашивай обо всем, что кажется тебе важным.

Белоцвет внимательно посмотрел на короля: он показался ему постаревшим против вчерашнего дня.

— Плохо спалось, ваше величество?

— Сном смерти, — невозмутимо ответил Остролист.

— Как такое вообще возможно? И зачем?

— Скажем так — со смертью мы договорились. А зачем… принимая во внимание характер моих подданных, мне спокойнее быть мертвым. Мертвого короля не убьешь, не переживешь, не соблазнишь всякими глупостями, на которые так падки те, кто еще по эту сторону.

— Разве можно договориться со смертью? — Поразился Белоцвет.

— Не всякому, разумеется. Но когда высший в своем мире добровольно предлагает ей свою жизнь, задумывается даже она. Это все, о чем ты хотел спросить?

— Я хотел спросить совсем о другом. — Белоцвет смутился. — Об этом, правда, тоже, но…

— Не торопись. У нас уйма времени, почти целый час.

— Что? Всего час? — Белоцвет подскочил на скамье. — Да у меня вопросов на неделю!

— Тогда начинай прямо сейчас, — Остролист едва приметно улыбнулся.

— Что я должен делать, когда наступит безвременье?

— О, это просто. Обычные королевские обязанности: следить за порядком в землях, охранять границы, выдворять незваных гостей, скучать. Что еще тебя тревожит?

— Шеш обмолвился о каком-то ритуале. Мне полагается что-то о нем знать?

— Обязательно, ты же его главный герой. — Остролист развел руками. — Все сам увидишь.

Выждав несколько минут, Белоцвет понял, что это и был ответ.

— Я хочу увидеть свою мать. Это возможно?

— Почему нет? Тем более что ты ее уже видел.

— Говорил мне Горча, у хогмена совет спросить — что камень поливать да урожая ждать. — Белоцвет невесело засмеялся. — Пожалуй, часа нам много будет, ваше величество. Если все настолько просто, то ответьте мне, что такого особенного в ваших подданных? Чем хогмены отличаются от людей?

Остролист на мгновение прикрыл глаза, словно задумался.

— Посмотри, — и он обвел рукой неудержимо цветущий сад. — Он прекрасен, не так ли? Я вижу, как ты смотришь на него, ты, дитя благодатной земли. Представь, что чувствует здесь северянка, привыкшая к серой земле и бурым травам. О, мой мальчик, стоит посмотреть, как она теряет голову, бросается вить венки, собирает такие букеты, что не в силах удержать их в руках… и падает навзничь, усыпанная лепестками, задыхаясь от счастья, а ты заставляешь распускаться все новые цветы, чтобы только угодить ей… — Голос Остролиста прервался, и король отвернулся.

Шипастая ветка терновника, усыпанная нежными цветами, пахнущими как поцелуй под первым снегом, склонилась перед мертвым королем, осыпая его колени легкими лепестками.

— Нигде больше не увидишь ты цветов, подобных этим. Таких идеальных, таких безупречных… таких бесплодных. Мы цветы, Белоцвет. Только цветы.

И Остролист мягко отстранил ластящуюся к нему ветку.

— У мира есть три тела. Первое, простое и доброе, — это тело матери-земли, оно живет и умирает, оно чувствует и его может почувствовать всякий. Это тело материи. Второе подобно ветру, его не укротить и от него не спрятаться, оно пронизывает все сущее, хватает, играет и отбрасывает — это тело души. И есть третье.

Остролист улыбнулся, и над цветущим терном взвихрилось облако белых, чистых цветов, и стало медленно опадать на собеседников.

— В мире всего вдоволь, Белоцвет. Но есть кое-что, что протянуто тонкими нитями, горит редкими искрами… оно повсюду — и нигде. Это тело волшебства. И хогмены — его воплощения. Мы держим в себе то, что удержать невозможно.

Лепестки терновника застыли в воздухе, паря между собеседниками кружевной завесой.

— Все действительно просто, Белоцвет. Материя не может существовать без души, а душа больше всего на свете желает волшебства.

Завеса дрогнула и осыпалась наземь. А на шипастых ветвях уже распускались новые цветы, и в воздухе плыл нежный запах первого снега.

— И поэтому вы такие… — Белоцвет помолчал, выбирая слова, — бессердечные.

Остролист склонил голову в знак согласия.

— Для вас нет разницы между погибелью и спасением, ведь так? Волшебству все равно, оно просто являет себя, и если кто не спрятался — оно не виновато.

Белоцвет подбросил ногой цветочный сугроб, неожиданно тяжелый и плотный.

— Пожалуй, довольно вопросов. К тому, что меня ожидает, подготовиться невозможно. Поэтому давайте начинать поскорее. Что нужно для вашего ритуала?

— Не спеши. — Остролист указал на тень от посоха, неумолимо подбирающуюся к вросшему в землю камню. — Время еще не подошло. И хотя ты не спросил о самом главном, я тебе отвечу. Запомни, Белоцвет, мы всегда позволяем выбирать. И себе, и другим.

Король собирался сказать что-то еще, но в эту минуту из-за спины Белоцвета бесшумно появился огромный пес, подошел к королю и сел у его ног. Юноша едва посмотрел на него и тут же, не раздумывая, подскочил одним прыжком, обхватил пса за шею и принялся немилосердно его тискать.

— Живоглот! Старина! А вот я всегда догадывался, что ты из здешних! Ах ты старый разбойник!..

На морде пса, сидевшего неподвижнее статуи, застыло выражение крайнего изумления. «Этого не может быть, — говорило оно, — я сделаю вид, что ничего не происходит, и тогда никто не заметит, что я тронулся умом и мне чудится этакое». Король же смотрел во все глаза на происходящее; он также был ошеломлен и поначалу не знал, что делать. Наконец, он осторожно спросил:

— Белоцвет, позволь спросить, когда ты успел познакомиться с Цикутой?

— С какой еще Цикутой, — довольно невежливо ответил Белоцвет, зарываясь носом в серую шерсть, — не знаю я никакой Цикуты. А вот как вы заполучили себе Живоглота, хотел бы я знать? О боги, как же я рад тебя видеть! — И он так стиснул шею пса, что тот даже захрипел.

— Белоцвет, прошу тебя, сядь и успокойся. Цикута, не принимай близко к сердцу. Человек может обознаться.

Юноша неохотно встал с колен и вернулся на свое место, не преминув еще разок почесать пса за ухом.

— Белоцвет, — король положил ладонь на голову пса, — кто это, по-твоему?

— Я же сказал — это Живоглот, пес из «Копченого хвоста», он меня от смерти спас, а то и чего похуже. И не говорите мне, что я обознался, и этот просто похож на него. Я не могу ошибаться. Я чувствую его. Он дышит смертью, но мне не страшно, — юноша подмигнул псу, который, наконец, позволил себе перевести дыхание.

— И все же ты ошибаешься. Это Цикута, вожак моей своры. Никакая охота — даже Дикая — не обходится без собак. И если уж говорить начистоту, — Остролист щелкнул пальцами, и пес улегся, уложив морду на вытянутые передние лапы, — ты только что был на волосок от смерти. Обычно Цикута убивает не раздумывая, тем и ценен.

Белоцвет несколько минут обдумывал произошедшее, пристально глядя на зверя, в замешательстве прячущего глаза. Затем он встал, церемонно поклонился псу и сказал:

— Прошу простить мою неуместную горячность. Видите ли, я еще не совсем освоился со здешними порядками. Однако вы так похожи на моего Живоглота, я еще никогда так не обманывался. — И, сокрушенно разведя руками, юноша сел.

— Он принимает твои извинения. И впредь постарайся не пугать так моих подданных. Цикута, а ты как всегда раньше времени. Камень еще спит.

В молчании и ожидании время растягивается, минута может показаться часом, но здесь, в стране-под-холмами, время не имело такого значения как наверху. Бессмертные существа не обращали на него внимания, пускали его побоку и уж никак не думали им дорожить; постепенно время приноровилось к такому положению дел и, казалось, отдыхало в нижнем мире от мерного хода или бега, которому предавалось в мире верхнем.

Наконец, тень от посоха дотянулась до каменного бока. Вся и без того тихая долина замерла и затаила дыхание, когда это произошло. Остролист встал, выдернул из земли посох и обратился к юноше:

— Следуй за мной. Ты и сам знаешь — не бывает ритуала без жертвы. Но, в конечном счете, выбирать тебе, поэтому все будет так, как решишь ты. Идем, Белоцвет, время пришло.

Король-мертвец прикоснулся концом посоха к камню, и на месте их соприкосновения обозначилась тонкая трещина, которая побежала вверх, раскрывая камень как книгу.

То, что произошло потом, обрушилось на Белоцвета как водопад. Камень раскрылся, и буквально из ниоткуда на его месте возникли туманные врата, ведущие в ту же долину, но преобразившуюся до неузнаваемости. То, что было тихим, безлюдным и безопасным местом, превратилось в полную свою противоположность. Там, за вратами, долина кишела подлинными обитателями подземья, большими и малыми, прекрасными и ужасающими, и все они толпились в самом ее сердце, возле круга камней.

— Ты первый. — Король указал Белоцвету посохом на врата. — Иди, тебя уже заждались.

Выдохнув, Белоцвет распустил шнурок, стягивающий ворот рубахи, и шагнул за порог.

Он шел по тропе, не спеша, оглядывая открывшуюся его глазам настоящую Вечную Долину, и иногда отстраняя излишне любопытных ее обитателей, пролетающих слишком близко или норовящих сесть ему на плечи. Некоторые хогмены приветствовали его поклонами, на которые юноша отвечал очень вежливо, даже если тот, кому он кланялся, был ростом ему по колено и сидел верхом на огромной бородавчатой жабе. Другие, казалось, и вовсе не замечали идущего юноши, так они были поглощены расчесыванием волос, свисающих до самой земли — и это при том, что расчесывающая сидела на дереве, или же все их внимание занимали драгоценные камни, которые почему-то норовили расползтись с хозяйских пальцев; при ближайшем рассмотрении драгоценности оборачивались жуками со сверкающими спинками. Высокие, мощного сложения козлоногие сильваны провожали Белоцвета плотоядными ухмылками, ламии посмеивались у него за спиной, а ловя взгляд юноши, делали такие невинные и ласковые глаза, что холодок пробегал по его спине.

Он знал их всех — благодаря книгам из дворцовой библиотеки, где под искусными рисунками были перечислены их свойства и привычки. Они были такие разные, что дух захватывало и разбегались глаза. Были легкие, вьющиеся стайкой мошкары, что-то непрерывно лопочущие, одетые в платья из обрывков болотного тумана. Были тяжелые, наполовину погруженные в землю, едва ворочающие глазами, недовольные тем, что потревожен их покой. Были невыносимо красивые, улыбающиеся, напевающие или играющие на флейтах, позади них часто мыкались какие-то тени, в которых Белоцвет, присмотревшись, распознал людей. Были и уродливые: пузатые, носатые, кривоногие, клыкастые, обросшие древесными грибами, разодетые в пышные наряды из мха, листьев, меха и чешуи, гордо носящие короны, вырезанные из дерева. Встречались такие, что и облик их было не различить, поскольку он постоянно изменялся, текучий как вода, из которой и состояли эти существа; они то вздымались над землей, будто волны, то падали, разбиваясь в сверкающую пыль. В глубине одного такого создания Белоцвет смог разглядеть фигуру человека — девушки лет шестнадцати, одетой в простое платье рыбачки; она плавала, безвольно опустив руки, запрокинув голову, но Белоцвету показалось, что она еще жива.

Место тишины, укрывавшей долину, занял несмолкающий шум. Вокруг Белоцвета шептали, смеялись, пели, рычали, неразборчиво болтали, пищали и посвистывали; гулко звенела земля под ударами копыт, шуршала трава под легкими шагами, трепет крыльев наполнял воздух.

Слабый золотистый свет, к которому уже привыкли глаза Белоцвета, сгустился, потемнел, в нем появились оттенки багряного, безжалостно подчеркивающие тени и углы. Можно было разглядеть мельчайшую травинку в венке ланнон ши, за которой шел молодой мужчина, сжимая мертвой хваткой конец ее длинного, расшитого шелком пояса, — судя по его одежде, он ходил за ней уже сотню лет. Можно было пересчитать песчинки, которые пересыпал из ладони в ладонь неприятный на вид хогмен: у него на плече сидела сова, с клюва которой что-то капало, а в его глазницах, похожих на окна в давно покинутом доме, сидели детские — перепуганные, огромные, полные слез — глаза. Словом, темнота, укрывшая долину, не скрывала ничего.

Волшебство, изнемогающее от своей избыточности, волнами прокатывалось по долине. Постоянно вспыхивали минутные свары, то и дело кто-то визжал или ревел; не было и намека на возможность порядка в этом хаосе.

Когда Белоцвет дошел до круга камней, он увидел, что там, посреди травяной лужайки, сидит каменная жаба размером с корову, поросшая мхом и лишайниками, держащая в лапах огромный каменный же котел. Подойдя поближе, он понял, что котел пуст. Хогмены вились вокруг него с горестными стонами, всхлипывали и ныли.

— Это наш вечный котел, — сказал Остролист, кладя юноше руку на плечо и разворачивая его к себе. — И он должен бурлить, истекать жизнью, а не иссыхать пустотой. Все хогмены нуждаются в воде из этого источника, в ней вся наша жизнь. Если сегодня он не наполнится, хогмены ринутся в верхний мир, чтобы хоть как-то подкрепить свои угасающие силы, как это уже сделали самые нетерпеливые. — Король помолчал и добавил: — Это твой первый возможный выбор.

— Люди не отдадут своего так легко, — ответил Белоцвет.

— Ты хочешь проверить, на что способны оголодавшие хогмены? — Король удивленно поднял брови.

— Ни в коем случае. Каков второй выбор?

— Испокон века мы приносим жертву нашему источнику, чтобы кровь возродила его к новой жизни. Человеческая кровь, Белоцвет. Ничто в мире не сравнится с ее силой.

— Вы хотите, чтобы жертвой стал я? — Юноша изо всех сил старался не подавать вида, насколько ему страшно.

— Ни в коем случае. — Остролист махнул рукой, и два рослых, плечистых лесных духа с оленьими головами, украшенными ветвистыми рогами, гулко переступая копытами, отошли куда-то за пределы круга. — Ты мой наследник, Белоцвет. Ты — король безвременья. Ты сохранишь и защитишь страну-под-холмами, когда придет нам время уснуть.

В ответ по толпе притихших хогменов прокатилась волна вздохов и восклицаний.

— Здесь и без тебя есть люди, достойные стать жертвой. Выбирай. — И король указал на группу жмущихся у высокого камня людей, то ли уже не испытывающих к своим хозяевам сильной привязанности, то ли отпущенных на прогулку по особому случаю.

— Вот значит как. Я должен наполнить ваш вечный котел. — Белоцвет подошел к пересохшему источнику, прикоснулся к прохладе каменного обода. — А ведь меня этому как раз и учили, ваше величество. Наполнять вечный котел, чтобы он жил и даровал жизнь другим.

— Так за чем дело стало? — Остролист неуловимо быстрым движением схватил пролетавшего мимо визжащего фоллета и кинул его в рот. Пережевывая еще брыкающегося подданного, король жестом приказал мускулистому сильвану вытащить кого-нибудь из людей к котлу. — Что? Тебя удивляет, что я утолил свой голод? Может, ты предпочтешь, чтобы я насытился кем-то из них? — И он указал на сидящих у ног дриады девочек-близнецов. Девочки кутались в зеленые волосы своей хозяйки и выглядывали из них, настороженно блестя глазами. Их собственные волосы, золотые как солнце, были заплетены в несколько десятков переплетенных между собой косичек, связывающих девочек друг с другом.

— Ваше величество. — Белоцвет говорил тихо и быстро. — Я знаю, что в вашем обычае испытывать людей. И я знаю, что необязательно выбирать из двух зол. Если поискать, всегда найдется и третье. Каков мой третий выбор?

— Третий выбор? — Переспросил король. Внезапно он прянул вперед, его лицо застыло вплотную к лицу Белоцвета, и он зашипел как разозленная гадюка.

— Есть и третий выбор. Не думаю, что он придется тебе по вкусу. Ты ведь мечтаешь вернуться наверх, не так ли? Думаешь, поцарствуешь здесь и вернешься к своему предназначению? Но для этого ты должен остаться тем, кто ты есть — Амадеем. А потом уже Белоцветом. И тот, и другой живут в тебе, но если ты утратишь одного — изменится и второй. Белоцвет нам нужен живым. Но ты можешь отдать нам Амадея. Принеси в жертву его.

И Остролист отпрянул, отступил от юноши и встал в стороне, тяжело опираясь на посох. И если до этого он казался Белоцвету вполне мирным мертвецом, достойным и даже дружелюбным, то теперь багрово-золотой свет обострил его и без того крючковатый нос, заложил глубокие тени под глазами, провалил рот. В безучастных до этой минуты глазах Остролиста загорелись голодные огни, у его ног толклась свора гончих псов, похожих на ожившую падаль, и с ужасом — но и с восторгом — юноша понял, что перед ним сам предводитель Дикой Охоты, король слуа, алчный, ненасытный мертвец.

Белоцвет огляделся. На него были устремлены сотни глаз, лихорадочно блестящих, одинаково нечеловеческих, застывших на грани безумия. Он видел сотни ртов, роняющих слюну, перекошенных, пересохших, жаждущих. Тяжелое дыхание хогменов окатывало его волнами то болотного тлена, то речной тины, то сырой земли. Они все ждали его решения, ждали из последних сил, и преграда, отделявшая их от превращения в проклятие для мира людей, стала тоньше паутинки.

— Вы и раньше не были благословением. — Белоцвет преодолел оцепенение и, отойдя в сторону, наклонился над сбившимися в стайку цветочными феями, плачущими и трясущимися от страха как овечьи хвостики. Юноша осторожно погладил по кудрявой голове одну из фей, одетую в пышные юбки из пионовых лепестков. — Но мир не сможет существовать без вас. Во всяком случае, я в таком мире жить не хочу.

Он встал и обратился к королю.

— Я сделал свой выбор, выше величество. Амадей прожил не долгую, но в общем неплохую жизнь, и я готов расстаться с ним. Никто не скажет, что Белоцвет, наследник Остролиста, начал свое царствование благодаря тому, что убил невинного. Мне было интересно быть человеком. Возможно, быть хогменом не хуже.

Остролист выслушал юношу и поднял руку, призывая к тишине своих сородичей, захлебывающихся от услышанного.

— Ты не разочаровал меня, мальчик. Воистину королевское решение. Расплачиваться за свой выбор самому, не перекладывать свои слова в чужой рот, принять кровь на своих руках. Я помогу тебе.

Повинуясь нескольким отрывистым словам, брошенным королем в сторону, двое оленеголовых вернулись в круг, неся тяжелое зеркало в костяной оправе. Они поставили его на траву перед Белоцветом.

— Смотри и вспоминай. — Прошептал король на ухо юноше. — Вспоминай все, что любил Амадей. Что причиняло ему боль. Что трогало его сердце. Чем был он сам.

Белоцвет заглянул в стеклянную, подернутую дымкой глубину зеркала. Оттуда на него вопросительно смотрел белоголовый юноша, черты лица которого постоянно расплывались, да и фигура то и дело пропадала из виду. Но с каждым воспоминанием, вызванным к жизни памятью Белоцвета, его зеркальный двойник становился все ярче и отчетливей. И вот, когда стоящий за стеклянной стеной Амадей сам по себе улыбнулся Белоцвету, поправляя распахнутый ворот рубахи, Белоцвет, повинуясь безотчетному порыву, протянул ему руку. И тот ухватился за нее и вышел из зеркала.

Они стояли друг напротив друга, похожие и разные, дыша в такт, но чувствуя каждый по своему.

— Белоцвет…

Юноша нехотя обернулся: король протягивал ему каменный нож, широкий у основания и резко сужающийся к концу.

— Ты выбрал. Нет больше времени ждать. Нам нужна эта кровь, Белоцвет. Кровь!.. — Последнее слово Остролист прошипел оскаленным ртом, похожим на капкан.

Белоцвет поклонился королю и взял нож. Поначалу он дрогнул от его непривычной тяжести, но затем как-то сразу успокоился, перехватил нож поудобнее и вернулся в центр круга. Остролист остался стоять у него за спиной.

Юноша встал напротив своего человеческого двойника; тот смотрел на него, улыбаясь, будто не замечая вокруг себя полчищ хогменов, сдерживающихся из последних сил. И то сказать — люди умеют не видеть того, что не укладывается в их представления о мире, что выпадает из привычной обоймы впечатлений. Белоцвет положил левую руку на плечо Амадею. «Только бы он молчал, — мелькнуло у него в голове, — ради всех богов, пусть он молчит!»

— Кто ты? — Удивленно улыбаясь, спросил Амадей. — И почему…

Договорить он не успел. Белоцвет, крепко сжав его плечо, вонзил жертвенный нож Амадею в горло, туда, где бьется нетерпеливая, неугомонная жилка.

Как только каменное лезвие вошло в плоть человека, Белоцвет почувствовал как ледяная волна накрыла его с головой. Он устоял лишь потому, что падающее тело Амадея поддержало его. Никогда в жизни не ощущал он такого холода, даже когда замерзал в ноябрьском лесу; силы уходили из него как вода в песок, тяжело стало дышать, свет померк в глазах — он замерзал насмерть. И лишь пальцы правой руки горели от теплой, рвущейся на волю крови. Где-то далеко, кажется, на краю мира, раздавались ликующие вопли, разрываемые рыком и визгом.

Оленеголовые лесные духи разомкнули последнее объятие человека и хогмена. Один из них поддерживал едва стоящего Белоцвета, второй подхватил Амадея и понес его к мертвому источнику. Там он осторожно положил тело на дно котла, как в купель, и отошел назад.

Мертвая тишина воцарилась в сердце Вечной Долины. Казалось, хогмены не смели не то что дышать, даже сердца их замерли, чтобы не нарушить молчания смерти, приводящей жизнь. В этой тишине звук прибывающей воды оказался оглушающим, этот шелест вихрем пронесся по толпе хогменов, заставляя их падать ниц. Источник ожил и наполнялся так стремительно, что уже через несколько минут вода выливалась через край каменного котла, ручейками текла по траве. А на дне плавало тело жертвы, и казалось, что человек превратился в цветок, в котором перемежались багровые и белые лепестки.

— Белоцвет.

Юноша, поддерживаемый лесным духом, открыл глаза и попытался стоять твердо. Перед ним был король Остролист, и он протягивал ему выточенный из черного хрусталя кубок, наполненный живой водой.

— Пей. Ты первый.

И, не дожидаясь пока Белоцвет возьмет кубок, король прижал его к губам юноши и наклонил.

Белоцвет пил, жадно глотая холодную воду со сладко-соленым привкусом крови. С каждым глотком силы его прибывали, прояснялось сознание, и что-то новое входило в его сердце. Он выпил половину поднесенного королем, который проглотил оставшееся.

— А теперь — пейте все. — Негромко сказал Остролист. — Белоцвет, ты окажешь нам честь?

Все тот же лесной дух протянул юноше деревянную плоскую чашу, которой было удобно зачерпывать воду из котла, который уже бурлил, и пенился, и брызгал во все стороны как гейзер. Белоцвет отдал духу жертвенный нож и взял чашу. Подойдя вплотную к источнику, он погрузил ее в воду, вынул и, не глядя, выплеснул все в подставленный кем-то берестяной сверток. Раздались полные зависти вопли, и счастливая хозяйка свертка поспешила выпить всю пожалованную ей удачу. Белоцвет засмеялся. Он вновь и вновь зачерпывал воду, разливал ее по каменным, слюдяным, аметистовым, костяным кубкам, зачерпывал полные пригоршни и разбрызгивал их на толкущуюся в воздухе мелюзгу, захлебываясь, пил сам. Кто-то из особо настырных и малорослых хогменов не устоял на каменном ободе и свалился в источник, Белоцвет выудил его и под общий хохот заставил выпить полную чашу, после чего жадина попросту уполз на четвереньках. В воздухе звенел пронзительный смех, сверкала водяная завеса.

Не все хогмены добирались до вечного котла. Многие пили из текущих по траве ручьев, плескались в лужах рядом с разомлевшими лягушками и ящерицами, валялись на мокрой траве, выставив напоказ свои телеса. А к источнику все подходили и подходили; воду пили, зачерпнув узкой ладонью, погрузив в нее звериную голову, наполнив причудливые стеклянные сосуды.

— Эй, виночерпий! — Белоцвет оглянулся. Несколько ламий и водяная, очень похожая на ту, что встретила их с королем в подземном лабиринте, только на этот раз не с рыбьим хвостом, а на двух весьма длинных ногах, затеяли танцы неподалеку от круга камней. Судя по их мокрым волосам, они уже успели не раз приложиться к источнику, и поэтому их веселье было не удержать.

Белоцвет отыскал глазами короля. Тот сидел на траве, опираясь спиной на самый высокий камень в круге, и пил из своего черного хрустального кубка. На лице его застыла блаженная улыбка, глаза были закрыты, а у ног лежал Цикута.

— Самое время, — решил Белоцвет. Он пустил деревянную чашу плавать по воде, оттолкнул высокого, тонкого слуа, лакающего прямо из котла, лязгая зубами. Слуа покорно убрался, а Белоцвет ухватился руками за края и, наклонившись, погрузился по плечи в кровавую воду. Потом он резко выпрямился, разбрызгивая тяжелые капли с волос, запрокинул голову и закричал. Ничего человеческого не было в этом крике, так могла кричать хищная птица, камнем падающая на свою жертву, или же обозленный зверь. Темная душа леса смотрела глазами Белоцвета, вырывалась криком из его вздрагивающего горла, темная лесная кровь переполняла его сердце.

Белоцвет оглядел притихших хогменов, оскалился, кинул пригоршню воды в стайку фей, и направился к танцующим.

— Что за танцы под хлопанье в ладоши? — Спросил он у одной из ламий, украсившей волосы и грудь светляками. — Где наши хваленые музыканты?

— Пьют, — со смехом ответила она. — И к тому же наши музыканты в подметки не годятся человеческим. Так что… — и она огляделась, постукивая мелкими острыми зубками.

— Вот он! — Тонкий пальчик указывал на жмущегося в тени парня, прижимающего к себе волынку. — А ну, выходи! Я тебя поймала! И тебя! И тебя!

Ламия тыкала пальцем в стелющихся по земле людей, у каждого из которых были музыкальные инструменты — флажолеты, ребеки, цимбалы. Они вставали и покорно подходили к ней, бредя нога за ногу, будто во сне. Когда их набралось человек шесть, она решила, что этого хватит и махнула им рукой — мол, играйте. Перепуганные музыканты задудели кто во что горазд, заглушив на минуту даже рев минотавров.

— Э нет, так не пойдет. — Белоцвет решительно отнял у одного из пленников страны-под-холмами пастушью дудочку, повертел ее в пальцах и, вспомнив что-то уже неизмеримо далекое, поднес к губам и заиграл весенний напев, простой и нежный, песню, вслед за которой приходит лето. Музыканты прислушивались, лица их светлели, они переглядывались и постепенно, один за другим, подхватывали мелодию.

— Так-то лучше. — Одобрил Белоцвет, возвращая дудочку человеку. — Но сегодня мы хотим другой музыки. Нежности оставьте на потом. Мы желаем веселиться, не так ли, красавица? — И он схватил ламию за сверкающие волосы, притянул к себе, поцеловал и оттолкнул. — Играйте! И смотрите, играйте хорошо… а не то я вас съем!

И он захохотал, потешаясь над похолодевшими от ужаса людьми.

Музыканты как могли справились с волнением и уже через минуту над долиной стоял гул развеселой, залихватской мелодии, толкающей в пляс. Белоцвет подхватил водяную деву, раскружил ее, двинулся дальше, а она все цеплялась за его пояс своими мокрыми, длинными пальцами. За нее ухватился козлоногий сильван, а за длинные пряди его шерсти цеплялась ланнон ши в венке набекрень. Белоцвет танцевал, проходя по долине, и все хогмены спешили присоединиться к нему. Танцующие двигались причудливой вереницей, свивались в кольца, расходились и вновь сближались. Белоцвет уводил их все дальше от источника, на край долины, и вскоре толпа у круга камней поредела, а потом и вовсе иссякла. По всей долине мерцали огни, в отчаянном веселье заходилась музыка, воздух дышал послегрозовой свежестью и силой.

Король-мертвец приоткрыл глаза. Тут же Цикута вскинул голову, заглядывая в лицо хозяину.

— Лихой парень попался. — Остролист погладил пса по голове. — Наконец-то можно будет уснуть спокойно. Я не забыл, Цикута. Сейчас все исправим.

Король негромко позвал кого-то, и из темноты вышла девушка в длинном белом платье и в шапочке-колокольчике на темноволосой голове. Она была очень хороша даже для себе подобных, но что-то в прищуре ее темных глаз заставляло думать о скорейшем отступлении, в котором не было позора, только желание остаться в живых.

— Мы снова живы, ваше величество. — Госпожа цветов подошла к кипящему, переливающемуся через край котлу, зачерпнула немного воды узкой ладонью, сделала маленький глоток и облизала розовые губы. — Какой щедрый дар, давно такого не было.

— Осталось немного прибрать за собой. — Остролист поднялся и подошел к ней. — Я не хочу, чтобы мальчик расстраивался. Он меня забавляет.

— Разумеется. — Девушка окунула в воду ладонь и что-то прошептала над нею, роняя капли с пальцев. Буря в котле несколько поутихла, и темная от крови вода посветлела. Стало видно тело, застывшее на каменном дне.

Остролист стукнул посохом по стенке котла, и каменная жаба, испокон века державшая его в своих лапах, открыла глаза и утробно, гулко квакнула. Потом она поставила котел наземь, склонилась над ним, выудила тело жертвы и подняла его над водой. В мокрой перепончатой лапе лежал мертвый юноша — смуглый и черноволосый, его лицо закрывал полураспустившийся венок из ядовитых цветов дурмана. Жаба подержала его с минуту на весу, а затем разинула пасть и проглотила легко, как муху. После этого она вновь вцепилась обеими лапами в котел, села на прежнее место, закрыла глаза и погрузилась в сон, из которого ее вырвала воля Остролиста.

— Вот и все. — Усмехнулась госпожа цветов. — Коварство хогменов не знает предела.

— Воистину. — Кивнул Остролист. — Так же, как и сила человеческой веры. А он поверил… Ты видела, как он поверил!

— О да. Какое прекрасное безвременье нас ожидает, ваше величество.

Помолчав, госпожа цветов спросила, невинно улыбаясь:

— А вы не боитесь оставлять его на своем троне? Такого… молодого, сильного… и он явно понравился вашим подданным.

— Не боюсь. — Остролист недобро посмотрел на девушку. — А вот за тобой я прослежу лично. Чтобы ты не просыпалась раньше времени, и не лезла туда, где тебе не место. Довольно. Я устал скучать. Я так давно не охотился, что люди посмели позабыть рог Дикой Охоты. Пора им напомнить, что бывает с теми, кого настигают мои псы. А ты ступай и проследи, чтобы негодницы ламии знали свое место и не слишком навязывались мальчику.

— Повинуюсь, ваше величество, — госпожа цветов поклонилась, скрывая гримасу, исказившую ее личико.

Остролист снял с пояса рог, украшенный резьбой, поднес его к губам и затрубил. Тоскливый, злобный вой пронесся над долиной, и в ответ ему залаяли, приближаясь со всех сторон, гончие псы. Из расщелины в камне заструился серый дым — Дурной Сон, королевский конь, явился на зов хозяина. Остролист сел верхом и вновь затрубил, а когда он опустил рог, Дурной Сон прянул вперед и вверх, унося Остролиста на вершину холма, а оттуда — в ночное небо над предместьями Гринстона.

Бойся тихих голосов, шепчущих из темноты,

Не ходи дорогой старой, коль ее не знаешь ты,

Бойся всплеска за спиной, смеха из морских глубин,

И ребенка с золотыми волосами береги.

Но всего сильнее бойся ночью темной, грозовой,

Оказаться в чистом поле и услышать злобный вой,

И увидеть, как Охотник скачет гончей своре вслед.

Потому что от Охоты никому спасенья нет.