Перекрестный отец. Разговор о детях, о жизни, о себе

Лина Милович, 2018

Взаимоотношения отцов со своими детьми и мужской взгляд на их воспитание всегда интересовали женщин. Автор книги – ведущая популярной программы «Перекрестный отец», певица, мама пятерых детей – Лина Милович попыталась основательно разобраться в этом вопросе. К ней в студию приходили знаменитые папы: артисты, писатели, певцы, музыканты, шоумены, рестораторы – причем некоторые из них – достойные продолжатели известных династий. Они предельно откровенно рассказывали о себе: о детстве и становлении личности, об отношениях со своими, не менее именитыми отцами, о роли семьи, ну и, конечно же, о собственных детях… Успех программы вдохновил автора на создание одноименной книги, где двадцать умных, ярких, неординарных диалогов представлены как своеобразное исследование современных мужчин, их взглядов на жизнь и на семейные ценности. Читайте книгу, и вы узнаете секреты воспитания от известных отцов а также много всего интересного и неожиданного.

© Милович Л., 2018

© Оформление, ООО «Издательство АСТ», 2018

Пролог

Только что подстригла ногти на восьми руках и на восьми ногах, и в результате на 80 пальцах… А потом села и задумалась… Моя жизнь тянет на то, чтобы ее описать. Но только в юмористической форме, потому что никакая другая здесь не подходит. Живу я в хаосе, в таком, который может получиться из жизни высокоорганизованного человека, вокруг которого вьются четыре бодрых создания женского пола трехлетнего возраста. А именно столько у меня дочек. И еще старший сын, который, к счастью, со своими ногтями уже справляется без моей помощи.

Но потом мне подумалось, что юмористка из меня вряд ли получится, а вот вопросы к жизни и к людям я ставить умею и люблю. И почему бы этот навык и мое природное любопытство не направить в нужное русло? Что больше всего волнует меня, равно как и всех женщин вокруг? Конечно же — кто они, эти диковинные животные: мужчины? И вот я решила взглянуть на это через призму вопросов о детях.

Так, из чистого, практического и очень конкретного «прикладного» моего любопытства родилась программа «Перекрестный отец», а теперь и эта книга, которую вы держите в руках.

Если вы видели хотя бы одну программу, то, наверное, поняли, что в конце концов фокус концентрируется не на детях, а на чувствах этих самых мужчин, моих гостей. Мне хотелось посмотреть, какие они, мужчины-отцы сегодняшнего дня.

Можно сказать, что эта книга — современное исследование нынешних мужчин. Я беседовала с известными, состоявшимися мужчинами-отцами, у которых в жизни много всего интересного. Как личности, все они вызвали у меня огромный интерес и уважение. Они — актеры, музыканты, шоумены, писатели, рестораторы — публичные люди и привыкли находиться в своих «рабочих» амплуа. А другой, предложенный мною ракурс — через детей и отношение к семейным ценностям, — позволил им обнажиться душевно. И это был совершенно волшебный и завораживающий момент!

Про чувства

Если честно, начиная программу, я по-другому представляла их чувства. Мне казалось, что самое главное для них — работа, общественный статус, карьера, все вот это «забивание мамонта». А то, что касается семьи, я буду тащить из них клещами. Каково же было мое удивление, когда оказалось, что мужчины любят разговаривать про свои семьи и детей!

В самом начале программы я часто спрашивала: «А дети — это тема какая? Женская или мужская?» И, конечно, в большинстве случаев мужчины декларируют, что это тема женская, не мужская, но каким-то волшебным образом довольно бодро на нее начинают рассуждать. Я стала думать: как же так? Если ты говоришь, что это женская тема, почему с таким рвением рассказываешь обо всем, что связано с детьми? Нестыковочка… А в конце каждой программы мы приходили к тому, что буквально каждый из моих гостей-собеседников уверял меня, что дети — это самое главное в его жизни. Более того, все они гордились тем, как умеют обходиться со своими детьми, и свою роль женской совсем не считали. Меня так и распирало каждый раз вернуться к начальному вопросу и вставить свое: «А как же ты в начале говорил, что тема — женская?» И я с трудом сдерживалась.

Разговоры

В книге вы найдете 20 диалогов. Каждый состоит из трех частей. Когда мой собеседник только приходит, мне хочется узнать, что он за человек. Все они мне знакомы по экранному или медийному образу, но очень хотелось докопаться, что же там внутри? Я пыталась это понять с помощью рассказа о семье моего гостя, то есть о той семье, в которой он рос, о его собственном детстве и о его папе. И вы знаете, пожалуй, это самая интересная конфигурация — мой гость и его папа. Кто они — друзья, соратники, оппоненты, а может быть, конкуренты? Мне интересно было узнать, как рос мой гость и какова роль его папы в этом росте. Как он видит свое детство сейчас, с позиции взрослого человека, папы? Что из своего детства он взял в свою взрослую жизнь?

И только после этого разогрева мы начинаем говорить о настоящем времени — о семье, о детях. И, наверное, неудивительно, что тут мужчины, как правило, путаются. Они путают возраст детей, класс, в котором те учатся и даже не сразу могут описать характер своего ребенка. Но что я заметила, так это необыкновенную нежность, которая сквозит в голосе моих гостей, когда они начинают разговор о собственной семье. Каждый ощущает себя защитником своего мира, своего пространства, своеобразным «зонтиком» для семьи. И знаете, это такая приятная штука — обнаруживать вот эту мягкую сердцевину в брутальных мужчинах!

А заканчивая разговор, я спрашивала, что мой собеседник хочет в будущем для своих детей, а в конечном счете — для себя. Ведь в детях и есть наше продолжение. И тут тоже следуют открытия — насколько мужчина готов дать своему птенцу свободу? Это — очень показательный момент.

Как вы уже, наверное, поняли, самый сильный момент нашего общения был там, где я сначала не ожидала — в рассказах о папах пап, то есть о детстве моих героев. Я встретилась с такой лавиной сентиментального, трогательного отношения к папам! В большинстве случаев мои гости, даже если они росли не с родным отцом, а с отчимом, очень бережно относятся к этому образу мужчины из своего детства. При условии, конечно, что мама, папа и отчим правильно распределили роли и вели себя. В этом смысле меня поразила история Сергея Галанина, который одинаково нежно вспоминал родного отца и второго мужа своей мамы. От обоих он взял что-то в свою взрослую жизнь. Надо четко понимать, что роль отца колоссальна, особенно для мальчика. И поэтому, если родители в разводе или живут вместе, но несчастливо, то основное усилие, которое они должны сделать, перешагивая через свой эгоизм, — а со стороны мам это всегда великодушный шаг, требующий многих сил, — сказать своим сыновьям, чтобы они любили своих отцов, даже если мама обижена или перестала любить папу. Надо повысить роль папы, мужчины, в жизни. От этого, как ни странно, будет зависеть последующая взрослая жизнь мальчика. Вот это, мне кажется, такая же обязанность для женщин, как у мужчин — платить алименты и проводить время с ребенком, если он уходит из семьи.

Тут мне запомнился Денис Клявер, который очень правильно распределяет свою любовь между детьми от разных браков. И Алексей Кортнев, и Максим Дрозд. У них удивительно получается налаживать контакт между детьми от разных отношений и быть реальным центром семьи.

Я слышала такую прекрасную фразу, что, когда у тебя много детей, ты свою любовь не делишь — ты ее умножаешь. Когда я разговаривала с этими папами, мне казалось, что я купалась в их любви к своим детям.

Про деньги

У меня было несколько традиционных вопросов, которые кочевали из одного разговора в другой. И один из важнейших, на мой взгляд, — вопрос денег. Сколько и на что надо давать детям деньги?

У меня к деньгам особое отношение. Деньги — это такая важная в нашей жизни штука, ее ни в коем случае нельзя обесценивать. Во-первых, деньги — это эквивалент возможностей, которые есть у нас. Мы можем превратить деньги во все, что нам нужно. Ну, я не имею в виду духовные ценности. Но, с другой стороны, мы можем купить важные книги, сходить на концерт или в театр, посмотреть фильм, который просветит нас и сделает духовно богаче.

Мы можем, в каком-то смысле, «купить» внимание своих близких на деньги. То есть мы можем, имея деньги, пойти и развлечь своих детей. Мы можем купить здоровье своим родителям, обратившись к нужному врачу. То есть это такие неоспоримые вещи, про которые говорят: «За деньги не купишь». Но тем не менее именно с деньгами мы имеем больше возможностей. И именно ради этого мы напрягаемся всю свою жизнь. Я в деньги такой смысл вкладываю. Это некое перетекание энергии нашего напряга во что-то такое волшебное. И, соответственно, когда детям дают деньги, им дают все эти возможности.

Я как раз и спрашиваю пап: «Что ты даешь своим детям, когда даешь им деньги? Сколько ты им готов дать? Какие возможности ты даешь им?» И тут папы начинают отвечать: «Я даю им возможность ходить на завтрак» — то есть речь идет о карманных деньгах; «Я даю им возможность найти себя в жизни, например, я сыну купил гитару»; «Мне мои родители дали возможность стать спортсменом. Я копил деньги, мне родители давали, и я коньки себе купил». То есть это такие определяющие вещи. Это такой мощный бартер. И для мужчин особенно, как для исторически сложившихся добытчиков, это колоссально важная вещь.

Папы разные нужны

Ко мне приходили разные папы. Условно их можно классифицировать на несколько групп. Явно выделяются папы девочек. Это такие расслабленные папы, которые безоговорочно признают свою готовность, чтобы женщина из них вила веревки прямо с рождения. Под диктатом собственных дочерей они расслабляются. Я даже не уверена, что они с женами могут так расслабиться. Они — такие добровольные «подкаблучники» своих дочерей. Это смотрится необыкновенно трогательно! И невооруженным глазом видно, что сами мужчины этой роли ужасно рады. Они находят ее привлекательной. Такими показали себя Виктор Васильев, Михаил Владимиров, Михаил Полицеймако. Если быть честной, то я, кстати, иногда тоже превращаюсь в подкаблучницу своих дочерей — я влюблена в них безмерно и иногда даю им возможность повить из меня веревки — но только иногда!

Есть отцы-воспитатели, которые свою роль видят в том, чтобы втолковать, разъяснить, нажать, продолбить детскую голову. В этом смысле показателен писатель и поэт Андрей Усачев, который мягко, но целенаправленно ведет с детьми свою линию. Алексей Кортнев — это детский учитель. И Аскольд Запашный, конечно. Он — яркий пример трудолюбивого учителя. Здесь целая династическая история, его папа разделял те же ценности. И вообще, конечно, любой отец, у которого есть представление о династии, который сам столкнулся с тем, что ему с детства вкладывали династическую идею, он, конечно, готов дальше толкать эту историю и видит ее святость.

А еще были отцы, которые занимаются сугубо мужскими делами со своими сыновьями. Это — друганы сыновей. Вот ресторатор Дмитрий Левицкий, конечно, такой папа. Хоккей и паста в ресторане после матча — самые мужские дела! Музыкант Сергей Галанин — друган и «уважатель» своих сыновей. Такие отношения тоже очень трогают.

Кто твой зритель и читатель?

Кому будет интересна моя книга? Я, конечно же, предполагаю, что в большей части это будут женщины. Женщинам интересны мужчины, и они готовы тратить время на их изучение. Только не подумайте неправильно! Мужчинам тоже ужасно интересны женщины — вне всяких сомнений, это взаимный процесс, — но тратить время на обдумывание отношений мужчины обычно не готовы. Вся их энергия уходит на действия, на дела, на конкретику! Они ради женщин совершают поступки. А обдумывать про женщин что-то — увольте, в основном они на это не готовы. Женщина увидит в этой книге разные мужские типажи и то, как они живут и коммуницируют со своими женами, подругами и детьми, что для них важно, а что второстепенно. И моя читательница сможет сделать выводы. Потому что женщина, по природе своей, готова подстраиваться, меняться ради отношений с мужчиной и счастья в семье.

Но я очень надеюсь, что и мужчины эту книгу не обойдут стороной. Потому что это очень полезно — прочитать, как мои взрослые собеседники вспоминают свое детство и своих пап. Понять, насколько мужская, «папская» роль важна для ребенка.

Эта книга — сборник из двадцати разговоров с яркими, умными, успешными мужчинами. И самое большое чудо, настоящее волшебство, происходит в тот момент, когда эти лучшие представители мужского рода говорят всему миру, что самое главное, что есть в их жизни, — это их дети!

Сегодня нам предстоит знакомство с телеведущим, продюсером и ресторатором Михаилом Ширвиндтом. Но в первую очередь — с отцом и дедушкой. Такой молодой и красивый дедушка, даже не верится. Пожалуйста, представьте своих детей и внуков. Сколько им лет? Как их зовут?

— Детей у меня двое. Но детьми их уже не назовешь. Они уже старые.

— Миша, у вас старые дети?

— Да уж….

— И что это значит?

— Да вот то и значит. У меня сын Андрей и дочка Саша. Андрей — юрист, преподает римское право.

— И сколько же ему лет?

— Ему тридцать пять лет.

— Так.

— А дочке, соответственно, тридцать. У меня есть сводная внучка Ася, которой пятнадцать лет… то есть четырнадцать. И есть еще внучка Элла, ей шесть лет. Если я в чем-то ошибся, уж простите. Сами понимаете, дети, внуки… Память уже не та, могу ошибиться лет на семь туда-сюда.

— На правах дедушки, что ли?

— В общем, да. Такая вот печальная картина.

— Миша, я задаю своим гостям такой вопрос и задаю потому, что сама сомневаюсь. А вообще правильно ли говорить с мужчинами о детях? Это мужская тема?

— Ну, лучше бы поговорить о машинах, о крепких напитках. В этом я лучше разбираюсь.

— То есть дети — это не мужская тема?

— Смотря как к этому относиться. Наверное, мужчины всегда более объективны и нейтральны по сравнению с женщинами. Женщины обычно как говорят про своих детей: «Вот моя Ирочка, она… Это я говорю не потому, что Ирочка моя дочь, просто так получилось, что она гениальная». А дальше идет подробный рассказ про гениальную Ирочку или про гениального Петеньку. У мужиков все попроще, и они более искренни.

— А в чем эта искренность проявляется?

— Я помню, сто лет назад у нас была компания, и у одной девочки ребенок был совсем маленький. И она, как все молодые мамы, заводит песню про Ирочку-Петеньку: «Не потому, что я мать, а просто так получилось, что гениальный ребенок». Я ее спрашиваю: «Оля, а сколько лет твоему ребенку?» Она отвечает: «Года два». О, думаю, вот это нормальная история. Начинаю ее хвалить, а она: «Что?» Я говорю: «Ты же сказала: года два». Так вот, возмущению не было предела: «Я сказала: год и два». Короче, я был посрамлен. То есть мать никогда не ошибется. А я вот сейчас, наверное, ошибся лет на пять в возрасте детей.

— Отцу можно, да?

— Отцу — можно, потому что он нормальный человек.

— Принимается. Хорошо. Скажите, Миша, а вам часто задают вопрос про вашего папу?

— По-моему, такого не было, чтобы этот вопрос не прозвучал.

— Вот и я задам. Про то, как папа влияет на ребенка, про то, что вообще значит папа. Вот какое влияние оказал на вас ваш папа?

— Вы как будто подгадали. В эти дни в продажу выходит книжка. Она про папу и про меня. И суть всего этого — название. «Мемуары двоечника»^[1].

— «Мемуары двоечника»?

— Да. Потому что я был двоечником, и двоечником, как я поздно, к сожалению, выяснил, был мой папа.

— А главный двоечник — папа?

— Да. Я это, к сожалению, узнал, только когда учился в классе десятом.

— А он скрывал?

— Скрывал, естественно. Все то же… Все родители говорят детям: «Вот в наше… вот мы учились… А вот ты…»

— И что он говорил? Что прекрасно учился, был пятерочником?

— Естественно! Пока я не увидел его табель.

— Прямо врал.

— Врал. И это был не первый обман.

— А первый?

— Первый обман — с этого начинается моя книга. В папиных книгах, ну, когда он пишет о семье, есть фотография: он и моя мама стоят, умильно склонившись над колясочкой.

— А кто же в колясочке?

— А в колясочке… Такая ажурная колясочка, соломенная. И если внимательно приглядеться… но ведь никто не приглядывается. Так вот, если приглядеться, то через соломку видно, что там никого нет, в этой колясочке. А фотография иллюстрирует появление долгожданного ребенка.

— И что же это было?

— Это было за два года до моего рождения. Папа где-то снимался, а мама приехала его проведать. Им очень понравилась ажурная колясочка, и они сфотографировались. Так что моя жизнь началась с этой мистификации. А потом продолжилась.

— И как данная мистификация влияет на вашу жизнь, Миша?

— Ну как? Плохо все очень.

— Плохо?

— Да, все очень плохо. Если жизнь началась с обмана, то так она и дальше покатится.

— А нельзя ли поподробнее про вот это самое детство, которое у вас было, я слышала, довольно буйное.

— Ну, бурное, скажем так. Многогранное.

— Значит, зачитываю: взрыв унитазов, воровство, издевательства над учителями…

— По первым двум пунктам — согласен. А вот про учителей — неизвестно, кто над кем издевался.

— Так.

— Они надо мной или я над ними. Потому что, должен сказать, наша школа — я имею в виду школа моего детства, советская, — она была заточена на подавление личности. То есть ты попадал в некую машину и либо становился отлаженным винтиком в этой машине, либо ты был сломанной деталью. Я такой деталью и был. И теперь думаю: «Черт, почему я не стал этим винтиком?» Потому что потом мне очень не хватало тех знаний, которые можно было бы получить в школе. Но у меня не было времени на это. У меня была борьба.

— Минутку. Можно спросить?

— Да, конечно.

— Это был какой-то протест против всего? Или это свойство характера, которое не давало возможности встроиться в систему?

— Черт его знает. Я никакой не революционер, и откуда взялось неприятие вот этого… ханжества, что ли… Допустим, первый класс еще. Нам сказали: «Завтра будут фотографировать, оденьтесь нарядно». Все сидят в белых рубашках, а я в какой-то жуткой клетчатой рубашке даже не сижу, а лежу на столе. Возможно, какой-то протест уже тогда был во мне заложен. Вот вы, наверное, не знаете, что такое звездочка.

— Звездочка? Кажется, это какое-то объединение было детское… Группа.

— Да, были октябрята. Октябрята — это вообще нечто особое. Я, когда писал книгу, даже посмотрел в Интернете определение. Октябрята — это будущие пионеры, будущие коммунисты и…

— Комсомольцы сначала, до коммунистов.

— Ну да. У них был устав, какие они дружные, веселые ребята. И там был такой тезис, который меня совершенно потряс: «Только тех, кто любит труд, октябрятами зовут». Вот я думаю… «Валечка, что ты больше всего любишь?» Он говорит: «Я люблю мороженое». — «Петя, а ты что любишь?» — «А я… я люблю кино про шпионов». — «Вовочка, а ты что любишь?» — «Труд», — говорит Вовочка.

— И это настоящий октябренок.

— Это октябренок. Октябренок любит труд. Он не любит мороженое. Он любит лопатой землю копать.

— Миш, возможно, некоторые любят копать. Почему нет?

— Ну, это по-другому называется. Мы в детстве копали не ради труда, а просто интересно было копать. «Что ты любишь?» — «Люблю труд». Короче, я не любил труд, а звездочка… На самой звездочке с пятью лучами Ленин был в центре. Кудрявенький такой — ребенок еще. А в звездочке, которая объединение, поскольку у самой звездочки пять лучей, должно было быть…

— Пять ребят?

— Да, пять… Класс делился на звездочки, семь, что ли звездочек. Не знаю, как распределяли, я тогда болел. По интересам, по месту жительства, по чему-то еще. Был командир звездочки, у всех были свои обязанности.

— Так.

— Когда я после болезни пришел, осталась только одна…

— Вакансия.

— Да. Санитар.

— И что делал санитар?

— Мне дали белую марлевую сумочку и марлевую повязку на рукав с крестом. А в сумочке вата зачем-то была. Я стоял в дверях и проверял чистоту ушей и ногтей одноклассников.

— И вам это нравилось?

— Мне нравилась власть. Я мог сказать: «Уйди, у тебя грязные уши».

— Так ведь в уши надо было посмотреть.

— Ну, я и мог посмотреть.

— Издалека так.

— Издалека, да. Моя должность давала два важных преимущества. Во-первых, у меня появилась власть над классом. Меня боялись.

— Санитара всегда боятся.

— Да. А во-вторых, самому можно было не мыть уши и не стричь ногти. Кто тебя-то проверит?

— Ну да, если ты в повязке.

— Вот так я с длинными ногтями и грязными ушами проходил весь первый класс.

— Зато в чине санитара.

— А потом меня из школы выгнали. Ну, не сразу, конечно. Это долгая история. Мы переехали, разменяли мою любимую квартиру, где я родился и вырос, в Скатертном переулке. Я всегда хвастаюсь, что жил в девятикомнатной квартире. Метров четыреста квадратных. Сказочная жизнь была. Правда, там еще девять семей жили в этой квартире. Но от этого она не была хуже.

— Да. Ребенку всегда в кайф, когда полно народу, весело.

— Весело, конечно. Все друг к другу в гости заходят.

— На самом деле взрослые ютились там в комнатушках, и кухня была на восемь плит. Зато мне там можно было потусоваться. Короче, мы переехали в другую квартиру, и меня из этой школы забрали, к общему удовольствию. И я попал в чудовищную школу. Директриса была… такой шарж. С пучком, в меру старенькая, ярая такая коммунистка. И вот там меня ломали по полной программе восемь лет. А потом выгнали со скандалом.

— Восемь лет в школе — это были годы сопротивления, да?

— Это был ад. При том, что школа была с английским уклоном. А рядом был Даниловский рынок, и я всегда эту школу называл и сейчас называю «школа при Даниловском рынке». Вот там я раскрылся в своей борьбе, можно даже книгу написать — «Моя борьба», что я и сделал. «Мемуары двоечника» — это и есть, по сути, моя борьба со школой.

— Тогда возникает вопрос: в ваши детские годы это был протест против системы в принципе? Или это протест именно против… вот этого пучка?

— Ну, наверное, против пучка. Уж как-то очень злобно ко мне там относились.

— А обучение?

— У меня были прекрасные одноклассники. Несмотря на то что они вместе со мной хулиганили, они еще и немножко учились. Что касается меня… Моей задачей было не получить знания, а обмануть сначала папу с мамой, а потом учителей. Папу с мамой не удавалось.

— Зато папе с мамой удавалось обмануть вас.

— С первого по десятый класс у меня проверяли уроки родители.

— Ничего себе.

— Да, с первого по десятый класс, когда я уже курил по две пачки сигарет.

— У них время-то было проверять? У папы?

— В основном это делала мама. Но даже она начала понимать, что меня контролировать бесполезно. Столько всяких дел интересных. Хоккей во дворе. На телефонную станцию можно было залезть, проволоку украсть. Помойки такие отличные, где можно было какие-то штуки наковырять. И вот вместо всего этого я должен был заниматься уроками. Но я приспособился. Быстро что-то делал и уходил гулять. Мама приходит с работы: «Ты уроки сделал?» А я уже все, я уже размяк. Мама спрашивает: «Ну сколько будет дважды два, Миш?» — а я просто не понимал, что она спрашивает. Естественно, маме убить меня хотелось. Понимаю.

— Наказание за такое состояние души следовало?

— Вся моя жизнь наказание. Сейчас слеза должна потечь.

— И все же.

— Наказание было, когда мама уже теряла всякое терпение. Она взывала к папе: займись, разберись, безобразие! И папа сразу начинал на меня орать.

— То есть мама убеждалась, что сын ничего не знает, ничего не понимает…

— Ну да.

–…и обращалась к папе.

— При этом сама она пыталась влезть во все. Со мной мама заново прошла школу. Наверное, поэтому сейчас она кроссворды отгадывает просто вот так, не глядя. Берет и заполняет эти клеточки, ей даже вопросы особо не нужны.

А папа… Когда она вместе с папой этим занимается, это выглядит так. Мама говорит: «Вот река. Пять букв, на “В” начинается, третья “Л”, последняя “А”». А у папы всегда единственный вопрос: «Это по вертикали или по горизонтали?» Все, на этом его участие заканчивается. Или скажет: «Река». А мама — энциклопедист. Короче, когда ее терпение иссякало, она говорила…

–…папе.

— Да. Она говорила папе: «Разберись». И папа начинал на меня орать открытым звуком. Так, что стены тряслись. Соседи, наверное, думали, что убивают. Но я прекрасно понимал… чувствовал… Это всегда же чувствуешь…

— Понимал что?

–…особенно, когда ты весь в борьбе рос.

— Так понимал что?

— Что нулевая энергия в этом крике.

— То есть он просто… пар в свисток?

— Да. Папа обозначал воспитание, а я обозначал раскаяние. То есть он орал, а я страдал.

— Может, это все для мамы было?

— Естественно.

— Спектакль такой разыгрывался для мамы.

— Ну… вся жизнь — фарс. Потом уроки папа должен было проверить. И тут тоже… Это я сейчас понимаю, что к чему. Мама говорит: «Пойди…» Папа: «Да не надо». — «Нет, проверь у него уроки». Папа: «Я не хочу». — «Ты…» — «Хватит!» Ему хотелось посмотреть футбол или, там, сидит, дремлет у телевизора, и на тебе, уроки.

Я довольно быстро просек, что папа точные науки не очень хорошо понимает, и моя задача была — внятно нести ахинею. Как только он слышал внятность, он кивал. Я нес что-то вроде «базис эрозии, основанный на субстральных эквивалентах региональной зональности…»

— И ваш папа при этом смотрел на вас?

— Нет, он смотрел…

–…в телевизор?

— Ну, наверное. Когда он слышал монотонную хрень, все было нормально. А как только я начинал бякать, мякать… На самом деле папа таким образом учил меня, сам того не зная, каким-то основам актерского искусства. И вот этому он меня научил. Но в школе с базисом эрозии не прокатывало. Они там, видно, что-то знали про этот базис. В общем, трагедии сплошные.

— И как вам такая система воспитания с высоты прожитых лет? Правильно папа поступал?

— Я с папой совершенно согласен. Правда, он это уже к появлению внуков понял: что все генетически заложено в человеке. Что есть, то есть. И главное — не мешать. Все.

— То есть какой человек родился, вот такой пускай и будет.

— Что заложено, то разовьется.

— Воспитывать не нужно.

— Не нужно. И действительно, мои дети, его внуки, они как-то сами выросли. Про Андрея мы вообще говорим, что в семье не без урода. Потому что он очень строгий педагог, в МГУ преподает. У него по 150 двоек на каждом экзамене получают. Потому что он трепетно…

— Он строг.

— Да, строг. И он постоянно учится. Везде. Вот идет по улице и говорит: «О, этому можно поучиться».

— И откуда такая генетика вылезла?

— Ну, я же сказал: в семье не без урода.

— Так.

— Хотя у нас в роду были какие-то юристы, по папиной линии. Как у Жириновского. У него папа юрист…

— Припоминаю, да.

–…хотя этим он пытается скрыть, что еврей. А у меня по папиной линии все евреи, и я этого не скрываю. И среди них были юристы. И вот по этой линии, возможно, как-то зацепился ген.

— И этот ген, значит, способствовал тому, что ребенок стал…

— Стал умным.

— И продвинутым в юриспруденции.

— Да.

— А теперь еще и других учит.

— Да. А дочка, она тоже как-то самостоятельно выросла. Но в ней больше нашего гена. Саша, конечно, училась не так, как Андрей, не с таким удовольствием. Но в школу ходила с удовольствием. Потому что там была тусовка, там было интересно. Изменилось время, уже не было такого давления. Когда я ее утром будил, а она вся в соплях или кашляет, я говорю: «Давай не пойдешь…» — «Нет, что ты, все нормально…»

— То есть ей там было интересно.

— Да. А вот я, чтобы в школу не пойти, градусник тер об одеяло, чтобы показал 37 и 2 хотя бы. К лампочке прислонять нельзя, я и детям это говорил — если к лампочке прислонить, может лопнуть. Или, если вовремя не отдернешь, у тебя будет 47 температура, и тебе не поверят. Так что лучше об одеяло тереть.

— Угу.

— Или еще есть еще такая штучка — щипать себя ногтями.

— Так, так, так. Рекомендации от Михаила Ширвиндта.

— Ну, сейчас дети с удовольствием в школу ходят, а в мое время это было необходимо. Мы щипали себя ногтями за уздечку носа, у ноздрей.

— Так.

— Больно-больно. Сначала появляются слезы, потом ты начинаешь чихать. И через пять минут…

— И через пять минут симптомы.

— Ты сидишь такой на уроке: «Марьиванна…» — весь в соплях захлебываешься. «Марьиванна, мне очень плохо».

— И Мария Ивановна понимает, что лучше спровадить такого ученика домой, чем терпеть его выходки.

— Да. Она говорит: «Иди, иди домой». И тут же какой-нибудь Петька говорил: «Можно я его провожу? Ну, мало ли».

— Естественно.

— И Петька тоже валил со мной, или я с Петькой. Кто быстрее начихает себе эту самую простуду.

— А потом пошли вот эти взорванные унитазы.

— Да. Но это уже отдельная история. Сейчас детям это не нужно. Они, еще раз скажу, с удовольствием ходят в школу, потому что там свободно. Разные знания они там получают. И это уже никак не связано с их отношением к школе.

— То есть вы думаете, что ваша бурная протестная деятельность, она все-таки была связана со временем, а не с чертами характера?

— Ну, наверное, да. Потому что сейчас как-то все у них по-другому в школе.

— Вообще-то представить вас хулиганом довольно сложно. Благообразный такой образ. Но я выяснила, что некоторые известные люди из вашего окружения в школьные годы тоже совершали некие действия… похожие на то, что было с вами. Я сейчас зачитаю вам отрывочки, а вы попробуйте угадать, о ком идет речь.

— Так. Интересно.

— «В тринадцать лет курил тайком в туалете общежития. Отец, узнав об этом, отвесил ему такого пинка, что после этого он несколько дней не появлялся дома». О ком речь?

— Ленин. Ленин курил.

— Напомню: из вашего окружения.

— А Ленин всегда со мной.

— Это понятно, но все же?

— Хорошо. Не Ленин. Но если не Ленин, то кто? Надо так спрашивать.

— Но если не Ленин, то кто это был? Подсказываю: имя то же.

— Как у Ленина или…

— Как у Ленина. Такое же.

— Неужели Путин?

— Владимир… Путин с вами, видимо, хулиганил в детские годы?

— Не со мной, но с некоторыми моими знакомыми да, пересекался.

— Подумайте, а если не из политиков?

— Просто то, что вы сейчас процитировали, делали все Владимиры, которых я знаю. Курили и…

— Хорошо, открою тайну. Это был Владимир Пресняков.

— Младший или старший? Еще вопрос.

— Младший.

— А, ну так я его и воспитывал. Младшего. Вот и воспитал.

— Да, возможно, плод вашего воспитания. Следующий вопрос. «Катался на коньках, цепляясь сзади за борта грузовиков. Так, что искры летели…»

— Ну, сейчас уже не покатаешься за грузовиком. Когда я был маленький, действительно были возможности. Подскажите имя.

— Михаил.

— Э… Ефремов?

— Державин.

— Ну, вас бросает. То Пресняков, то Державин.

— Нас всех бросает.

— Сказали же: из вашего окружения. То есть из моих сверстников. Хотя с Державиным я играл в хоккей… Это был самый счастливый день в моей жизни. Меня тогда выгнали из школы… долгая история, и я играл в хоккей с Державиным. И еще с такими людьми… Сам до сих пор не верю. Не расскажу. Это в книге моей есть. И это правда был самый счастливый день.

— Ну, хотя бы парочку-троечку имен.

— А там всего двое было.

— Хорошо, одно имя назовите.

— Одного звали Валерий. Те, кто знаком с хоккеем, уже хватаются за сердце. А те, кто не в курсе, пусть книгу читают.

— Отлично. Харламов?

— Смотрите-ка, вы знаете.

— Давайте дальше. «В третьем классе написал в Московский зоопарк, чтобы ему выделили пони для школьной постановки».

— Имя?

— Ну уж совсем… Как в школе, «Угадайка». Сергей.

— Пони для школьной постановки… Сергей…

— Сергей Урсуляк.

— Урсуляк? Нет, он не мог. Он учился в школе в Магадане. В Магадане нет пони.

— Но он и написал в Московский зоопарк.

— Чтобы ему в Магадан из Москвы пони привезли? Сережа?

— Ну да. Я же не говорила вам, что все будет логично.

— «Сбегал от учителя музыки через окно, чтобы поиграть с ребятами в футбол и хоккей».

— Я. Действительно так было.

— Нет, не только у вас такой опыт.

— Ну, давайте тогда имя.

— Дмитрий.

— Маликов?

— Маликов.

— Тоже мой воспитанник. Когда меня выгнали из института, я работал в «Самоцветах» с родителями Маликова и Преснякова. Я был монтировщиком декораций и грузчиком. Родители выступали, а меня иногда просили посидеть с детьми.

— И как вам — быть воспитателем?

— Один раз посидел и понял, что лучше буду тоннами грузить, чем воспитывать маленьких детей. Видите, одного научил курить, а второго вылезать в окно.

— Ну, прекрасно. У вас еще тогда задатки воспитателя сформировались, я считаю. Дальше. «Был отстранен от школы за то, что пришел на физкультуру не в спортивной форме, а в одежде бабушки».

— Это мой папа.

— Точно.

— Это я знаю. Только он пришел не в одежде бабушки, а в таких байковых розовых панталонах ниже колена, за что его выгнали из школы. Панталоны еще с оборочками были такие.

— Он произвел фурор?

— Ну, да… Причем там была история… Папа все это надел, пелеринку какую-то еще и испугался идти. А учитель говорит: «Так, Ширвиндт, выходи». Папа из-за двери: «Я не в форме». — «Выходи, как есть». Ну, папа и вышел. Представляете, в таких оборочках розовых. Класс лег, а папу выгнали из школы на несколько дней. Я поздно об этом узнал и вынужден был терпеть родителей-отличников, будучи неучем. Зато теперь я все знаю.

— Мне кажется, что такая система воспитания… не воспитывать — тоже имеет свои плюсы. Все-таки человек ощущает себя свободным. Почему бы и нет?

— Ну да, наверное, так.

— Нельзя же отрицать, что, когда ты делаешь то, что хочешь, сопротивляясь всему, это рождает качества, которые очень пригодятся в жизни. Разве не так?

— Вот видите, я, будучи неучем, запустил программу телевизионную «Хочу знать». Я действительно хотел знать, как же устроен мир. Это был крик души на самом деле. И она довольно долго прожила, эта программа.

У меня там о разных вещах рассказывали известные, популярные ребята. Если кто просто оттарабанивал текст, это не срабатывало. А вот те, кто искренне удивлялся, вот у них получалось здорово. И я благодаря этой программе столько всего узнал.

Сейчас я, кстати, новый проект запускаю. Мне интересно все новое. Я запускаю канал на YouTube, который будет таким облегченным вариантом «Хочу знать». Абсолютно не академический, с шуточками, про то, где побывать, где поесть, что плохо, что хорошо. Рабочее название «Съедобное, несъедобное». Потому что весь мир делится только на… съедобное и несъедобное.

— Вот как раз об этом я и хотела поговорить. Прослышав о том, что вы будете таким продвинутым блогером, хотела бы уточнить, как это все распространяется на детей? Ну, например, взять тему путешествия с детьми. Это же программа для всех?

— Это программа для всех, и опять же, кого называть детьми.

— С какого возраста дети уже не дети?

— Ну, у меня дети, я говорил, тридцать пять старшему.

— Нет, я имею в виду маленьких.

— Маленькие дети сейчас очень продвинутые. Они ушли из телевизора. Они нырнули туда, где мне пока тяжело. Я в эту воду вхожу с опаской, в этот интернет.

— Конкурируете с внучками там?

— Так они в сто раз продвинутее. Младшей внучке шесть лет, и она уже знает все про эти ютубы и так далее. Это их будущее. А мне очень интересно у них поучиться. То есть это тот случай, когда дети меня могут научить.

— А как они реагируют на то, что дедушка решил стать блогером? Это же крутота такая.

— Да это одно название. Я не собираюсь меняться. Понимаете, дети не любят, когда с ними взрослые сюсюкают. Вот у меня есть друг, Денис Евстигнеев. Так он, будь ребенку год, будь тридцать пять, он со всеми разговаривает одинаково.

— Как со взрослыми людьми.

— Да. Дети это ценят. Они его любят и понимают.

— Это, видимо, проявление уважения к детям?

— Да, это уважение к детям и это интерес к детям. Вот так Андрей Миронов общался с моими друзьями в школе. Они совершенно шалели. Потому что он задавал им вопросы, и было видно, что ему дико интересно узнать, что они думают.

— Искренне.

— Да, искренне. Это чувствуется. Так что ты можешь назвать себя блогером или клоуном — кем угодно, но если ты понятен и интересен хоть двухлетнему ребенку, хоть 90-летнему мальчику, то это сработает. А если ты фальшивишь, это не выстрелит. Так что у меня есть надежда, что…

–…что аудитория будет всех возрастов.

— Да. Потому что я буду говорить дурацкие вещи. А дурацкие вещи самые…

— А какие дурацкие вещи? Очень интересно.

— Ну вот мы сейчас съездили в Италию, в Тоскану, снимали там. Ну что там рассказывать про достопримечательности классические. Возьмите путеводитель, прочитайте и идите по этим музеям, восторгайтесь. Нет. Я буду рассказывать про то, что интересно мне.

Про рынок, где столовая, в которой кормят требухой и кишками, при мясном отделе. Там не сесть, настолько это популярное место.

Или камень, на котором сидел Данте, а рядом строили знаменитый собор Санта-Мария-дель-Фьоре. Он сидел на этом камне и философствовал, что-то писал. К нему подошел какой-то его знакомый из Турина и говорит: «Скажите, а что самое вкусное в мире?» Данте, не отрываясь от своих записей, отвечает: «Яйцо». Ну, знакомый ушел, видно, он чего-то другого ждал. Через полгода опять приезжает, а Данте сидит ровно на том же месте и пишет. Так этот знакомый спрашивает: «А с чем?» — «С солью», — говорит Данте. Вот где вам такую историю расскажут?

А путеводители, мы про это тоже сняли, как я ехал по путеводителям. Забудьте про эти путеводители, про навигаторы эти. Потому что они врут все. Они увезут вас совершенно в другую страну. Мы поехали по Флоренции, в горку поднимались. Я был за рулем. Едем-едем, вдруг дорога сужаться начинает. Мы едем между двух стен, а она все сужается, дорога. Вижу, через десять метров есть поворот. А я уже зеркала убрал, и тут услышал звук — кх-кх. И все, и вклинились. Причем даже двери не открыть. И ты сидишь, как в консервной банке. Мы все это сняли, смешно. И много таких пиков будет в эфирной версии.

— Миш, а возвращаясь к вашему отцовскому инстинкту. Вот если путешествовать с детьми… вы вообще советуете ездить в такие путешествия? Ну там, туристические, гастрономические, любые — с детьми. Нужно ли детям это?

— Нет. Хотя все мои знакомые считают, что вот обязательно. Петенька очень любит по музеям ходить. Знаю я этого Петеньку. Это мама любит, что он любит ходить по музеям. А Петя хочет отрываться. Вот и дайте ему оторваться какое-то время. Он еще походит по музеям. Успеет.

— То есть не брать с собой вообще?

— Брать. Брать, только не таскать…

— Не таскать в музеи.

–…по жаре по этим достопримечательностям.

— То есть Петеньке не интересно смотреть на картину или скульптуру.

— Больше того. Когда настанет момент, что Петеньке пора бы уже посмотреть на эту картину, у него будет такое отторжение с детства…

— Отвращение.

— Да, и он не пойдет в музей, потому что ему было плохо там в детстве. Вот это он вспомнит. Нет, само все придет. А сейчас Петеньке нужно оторваться.

— А на рынок?

— На рынок да, пиццу съесть, макароны. Не надо ему в роскошный ресторан, где подают каких-то встревоженных куропаток… Ребенку нужно макароны.

— С сыром.

— Да. Макароны с сыром. И не надо его заставлять. Не надо вот этого: «Как тебе не стыдно! Ну, попробуй… (говно это). Попробуй вот это, попробуй вот то». Точно не надо этого, пиццу пусть ест.

— Такой отцовский взгляд, что ребенку нужна свободная жизнь.

— Ну, естественно. Чем дольше он будет ребенком, тем лучше.

— И не приучать его с детства к каким-то там мудрствованиям, каким-то там культурным вещам, которые многие родители хотят втолкнуть в детей пораньше.

— Ни в коем случае. Все должно быть органично. Не надо вот этого: «Поехали путешествовать, все ездят». Это раньше, если у тебя вдруг появлялась возможность поехать скажем, во Флоренцию, то, естественно, старались как фаршем набить ребенка, потому что больше он в жизни во Флоренцию не попадет. А сейчас у детей уже нет этого ощущения — заграница. Для них что Париж, что Воронеж. Чем будете развлекать?

— Возможно, он еще будет сидеть в своем телефоне во время поездки.

— Ну да, да. У меня, кстати, до сих пор еще остался этот трепет пересечения границ, потому что настолько в нашем детстве это было недостижимо. А сейчас для них — ну, Париж, и что? Вы лучше это, давайте меня развлекайте. Я вообще купаться хочу, где тут купаются? И надо вести его в аквапарк под Парижем.

— То есть родители должны повести?

— Конечно.

— Скажите, Миша, а есть какой-то волшебный момент, когда папа превращается в дедушку?

— Первый раз про это слышу.

— Может, какие-то чувства другие?

— Во-первых, папа превратиться в дедушку не может. Папу в дедушку могут превратить дети.

— Согласна.

— А во-вторых…

— Но, наверное, какие-то превращения в этот момент происходят? Папа забывает, что он — папа?

— У нас прекрасная сложносочиненная семья. Муж моей первой жены — мой друг, замечательный актер Александр Феклистов. У него своих детей и внуков полно, но он боготворит совершенно нашу Эллу, нашу с ним внучку. И вот его она называет дедушкой, а меня называет Мишей.

— А ощущения, чувства?

— Нормальные. Раз меня дедушкой не зовут, значит, я и не дедушка. А Феклистов — дедушка.

— А, вот оно что. Такой простой способ избежать этого звания.

— Ну да.

— Поняла. А не получается так, что с детьми одним образом, а с внуками, дедушка или не дедушка, но все-таки чуть-чуть по-другому?

— Зависит от них самих.

— От них — от кого? От детей?

— От детей и внуков, как они тебя построят. Вот мои дети построили моего папу. Зайдя в клетку со львом, они сделали из него кошку. А у меня не получилось, когда я в детстве входил в эту клетку. Я боялся. А они моментально его оседлали, сидят на шее и ножки свесили. Элла, внучка, тот еще фрукт. Она выстроит всех: и тех, и тех, и тех.

— То есть все зависит от характера?

— Только от характера. Даже если человек маленький, он все равно человек, и у него уже есть характер.

— Миш, а может, все-таки роль дедушки делает человека мягким? Отец мог кричать, а дедушка…

— Ну да, с моим папой так и произошло, но со мной — нет. Потому что я не дедушка.

— А, ну да.

— Я — Миша. А Феклистов, да, дедушка. Он просто жидкостью становится, когда Элла рядом. Элла с бабушкой отдыхали в Испании, а Сашка снимался в этих несчастных «Сватах», которые уже, кажется, семисотый сезон идут. Он позвонил: «Элла, ну как ты?» Она говорит: «Я по тебе очень соскучилась. Приезжай, а». Феклистов отменил съемки и прилетел на следующий день. Провел с ней день и полетел обратно. Вот тюфяк.

— Да, это очень показательно. Это действительно говорит о том, что внуки рулят.

— Ну да.

— А вот бывало ли когда-нибудь, чтобы дети ставили вас в сложное положение? Ну, например, задавали какие-нибудь вопросы, на которые сложно ответить? Бывает, малышня спрашивает, откуда дети берутся, как я у вас получился, или где небо кончается, или что-то в этом духе.

— Насчет первого меня они никогда не спрашивали. То ли до сих пор этого не знают, то ли узнали не от меня. Видно, почувствовали, что я сам мало чего знаю, и решили не провоцировать.

— У нас есть постоянная рубрика. Называется «Полная шляпа». Отцы, приходящие ко мне, пишут на бумажках детские вопросы, которые поставили их в трудное положение. И эти вопросы кладут в шляпу. Предлагаю вам вытащить один такой вопрос и попробовать на него ответить.

— Так, что у нас тут? «Мы когда-нибудь встретимся с инопланетянами?» Это какой-то скучный вопрос. Можно другой взять?

— Можно.

— О, вот хороший вопрос. «Зачем комару кровь?» Вот раньше я бы не ответил, а сейчас столько всего знаю. Во-первых, не комару, а комарихе.

— Имейте в виду, что отвечать нужно, как бы своим детям ответили. Внучке.

— Так бы и ответил: кусаются только эти, комарихи. Женщины кусаются только. А кровь им нужна из принципа, чтобы причинить зло и заодно извести других злых комарих.

— Это вы внучке объясняете сейчас?

— Да. Это мы объясняем внучке. Кстати, моя дочка сочинила загадку, она у меня в книге есть. Загадка потрясающая, Саша ее придумала, когда ей было года четыре. Звучит так: «Летит — жужжит, сядет — краснеет, ударишь — пятнеет. Кто это?»

— Комарица.

— Комариха. Так я ответил внучке на вопрос?

— Прекрасно ответили.

— Берегитесь женщин.

— Но ответ какой-то гендерный.

— Могу вам еще интересную историю гендерную рассказать. Мы снимали программу «Путешествие натуралиста» с Любимцевым в Швеции, там огромный зоопарк, заповедник. Нам устроители говорят: «А хотите в вольер к волкам?» Мы говорим: «Конечно, хотим». Заезжаем на машине, огромная территория, и нам говорят: «Можете выйти». Выходим, и со всех сторон на нас несутся волки. Смотрим, только мы паникуем. Они подбегают и начинают лапы на плечи класть, начинают облизывать, просят, чтобы их почесали…

— То есть как добрые собаки, да?

— Их там штук шестнадцать было. И мы уж нацеловались с этими волками. Оказывается, все эти волки — только кобели. И они абсолютно дружелюбные, но только до тех пор, пока сука не подойдет. Вот как только появляется волчица, они становятся зверьми.

— А без волчицы…

— А без волчицы добрейшие щенки. Вот вам и мораль. Из-за чего… из-за кого все в мире?

— Дорогие женщины, пожалуйста, обратите внимание, что Михаил Ширвиндт говорит по поводу…

— Комарих.

— Комарих, волчиц.

— И волчиц, да. Вы вообще правильно делаете, что говорите с отцами.

— Мне просто очень интересна их точка зрения. И женщинам тоже интересно.

— Только я вот сказал, и они поморщатся. А я правду говорю.

— Правду, правду. Михаил, я бы хотела спросить вас про будущее детей. Как вы думаете, будущее родителями предопределяется? Родителям надо наставлять как-то детей? Например, какую профессию выбрать?

— Можно, конечно, шутить сколько угодно, но в какой-то степени да, надо помогать.

— Ребенок же не знает, что он хочет.

— У меня вот был разброс интересов от продавца мороженого до футболиста и таксиста. Естественно, если бы я был футболистом, я бы сейчас был в полном порядке.

— Миша, представляете, вот были бы продавцом мороженого…

— Не поднялся бы. А футболистом… хотя в те годы бы тоже, наверное. Это кто-то сказал про футбол. Что такое футбол? Это когда сотни тысяч бедных людей сидят на стадионе и смотрят, как двадцать два миллиардера гоняют мяч. Вот что такое футбол. Ну, в наше время такого не было. В общем, не стал я футболистом-мороженщиком, и отчасти, конечно, потому, что родители все-таки немножко помогали, направляли. Но чтобы я стал актером, тоже никто не настаивал. У меня все идеально пополам. Две крови чистейших во мне текут: по папе еврейская, по маме — русская, к столбовым дворянам ведущая. Ни капли примеси: пятьдесят на пятьдесят. По русской линии у меня все в роду архитекторы, начиная с прадеда, который был главным архитектором Москвы. По его плану до сих пор, по-моему, Москва застроена глобально. А по папиной линии все более или менее имели отношение к искусству. Дед был скрипач замечательный в Большом театре, бабушка в филармонии работала. Ну, папу тоже многие знают, кто он.

— А перетягивание каната в семье как-то существовало?

— Никто не хотел меня ни туда, ни сюда тащить на самом деле.

— Мама не хотела по архитектурной линии?

— А я и не мог. Я даже по линейке не могу прямую линию провести. У меня будут бугорки от пальцев. Не дано мне вот это все. А актер, ну что, вышел и говори. Тем более что я вырос при театре.

— А папа не говорил про трудности актерской профессии?

— Говорил. Ну а куда мне деваться-то? В советское время странная была теория. Если у тебя дед и отец пахали землю, то ты — потомственный хлебороб. Если они лили железо горячее, то ты сталевар наследственный. Это — гордость. А если твой дед был знаменитым врачом или артистом, то это «сыночки» и по блату. Ну, логично же предположить, что если у тебя дед — знаменитый врач и ты всю жизнь в этой среде крутишься, то тоже станешь врачом. Это наследственность, и у тебя предпосылки к этому, наверное, есть. То есть сталевар — это да, а врачи — по блату. То же самое с артистами. Так что куда мне еще было деваться-то? В сталевары я не мог пойти.

— А ваши дети?

— А мои дети умнее.

— А внуки?

— Умнее и свободнее.

— Влияли на них?

— Они не такие инфантильные, дети нового поколения. Вообще, динамика времени такая, что я еще думал, куда идти. А теперешние дети… Они быстрее ориентируются в пространстве, понимают, куда и что.

— Они сами могут определиться, или родителям все-таки следует сказать: тебе, сынок, нужно быть артистом?

— Родители, к сожалению, немножечко подотстали в современном мире и времени. Вот я ничего не понимаю в YouTube, куда вступил сейчас одной ногой. Очень важно признать это. Надо признать, что ты не догматичен, что ты, можешь быть, отстал, потому что время сейчас меняется намного быстрее, чем раньше. Оно просто летит. И появляются новые профессии, принципиально новые. Мне вот мой молодой режиссер Сашка пытался полуторачасовую лекцию прочитать про биткоины. Ну, я вспомнил себя в третьем классе: тупой идиот. Я ничего не понимаю. А он мне и так, и сяк, и, главное, я вижу, что он понимает. Я думал, никто не понимает.

— И он хочет донести.

— Да, хочет донести, а я не понимаю. Нет, они умнее, наши дети. Поэтому, если человек говорит: «Мама, папа, я пойду на биткоинный факультет кибернетического отделения», надо ответить: «Иди, сынок». Не надо спрашивать: «А что это такое?» Детям лучше просто помогать по-дружески. Но не настаивать.

— Миш, в завершение нашего разговора хотела бы попросить продолжить фразу: «Я хороший отец, потому что…»

— Я бы не стал ее продолжать. Я бы просто сказал: «Я хороший отец». И всплакнул бы.

— Прекрасно. Спасибо за прекрасную беседу. В программе «Перекрестный отец» — Михаил Ширвиндт.

— Прекрасный отец.

— Прекрасный отец.

Примечания

1

Ширвиндт М. Мемуары двоечника. — М.: Эксмо, 2017.