Дуе кокки

Лилия Макеева, 2011

Кто сказал, что женщина – смела по своей природе? Хоть и приписывают рыжим отчаянный нрав, а все-таки рыжеволосая Алла – трусиха. Хотя бы потому, что боится крыс и полетов на самолете. Но из двух зол выбирают, как известно, меньшее. Что лучше – сидеть в городке Монтальчино, с бокалом терпкого красного вина «Брунелло», в тени оливы с панорамой на тосканскую долину и меланхолично почитывать хваленого Мураками, или рвануть к едва знакомому, позвавшему ее в гости мужчине, да еще в Неаполь? Конечно, она выбрала второе.

Кто сказал, что женщина — смела по своей природе? Хоть и приписывают рыжим отчаянный нрав, а все-таки рыжеволосая Алла — трусиха. Хотя бы потому, что боится крыс и полетов на самолете. Но из двух зол выбирают, как известно, меньшее. Что лучше — сидеть в городке Монтальчино, с бокалом терпкого красного вина «Брунелло», в тени оливы с панорамой на тосканскую долину и меланхолично почитывать хваленого Мураками, или рвануть к едва знакомому, позвавшему ее в гости мужчине, да еще в Неаполь? Конечно, она выбрала второе.

Раздумья были недолгими. «Ничего не предпринимаешь — не живешь, а прозябаешь. Ух, ты, даже в рифму попала. Тем более, надо ехать» — подумала Алла. Хотя именно в этот город, говорят, одной вообще соваться нельзя. Остается надеяться, что пригласивший ее к себе итальянец и впрямь — хирург, как представился в телефонном разговоре. Стало быть, не проходимец и не гаврик какой. Но, даже если в самом деле хирург и порядочный человек, в результате все-таки — абсолютно незнакомый мужчина.

Тут Алла подумала, что Мураками дался бы ей легче. Однако билет был уже заказан.

Экономическая ситуация разведенной женщины оставляла желать лучшего. Но Алла умела извлекать калории из небольших порций еды. Хлеб насущный никогда не определял ее существования и не влиял на принятие решений. Один раз в неделю она разгружалась — то на кефире, то на фруктах. Главное, на билет есть. Статья непредвиденных расходов тоже была давно выверена и не претендовала на особый размах.

Непонятно, что же все-таки ее в результате подхлестнуло, но вот взяла — да и собралась. Наверное, Неаполь позвал. Она так давно о нем мечтала! Еще тогда, когда не знала итальянского языка. Не испугало пятидесятилетнюю женщину даже то, что на дворе стоял июль — один из двух самых жарких месяцев в южной Италии.

С собой Алла взяла самое необходимое: платье, юбку, три кофточки, шорты и купальник. Нижнего белья взяла больше всего. Чтобы не стирать у гостеприимного мужчины и не развешивать. Вдруг он ей не понравится, она будет вынуждена оттолкнуть его протянутые руки, а сама станет трусики сушить на его территории? Неделикатно.

В купе не работал кондиционер, и взвинченные духотой пассажиры скопом разбежались по другим свободным местам. Алла, всегда предпочитавшая не плыть в общем потоке, взялась было делать в гордом одиночестве маникюр, как вдруг в дверь втиснулись сдобные и шумные девушки-болгарки. Они духоты не чурались. Социалистическая закалка налицо. Потом в купе заглянул и бросил на сиденье свою сумку «камикадзе». Так Алла мысленно прозвала высокого, грузного мужчину. Сам ушел, а сумка стоит. И поезд, что характерно, стоит: в Риме длительная стоянка. Странный пассажир долго не возвращался, и народ начал недоуменно пожимать плечами. Тем более, поезд давно тронулся и даже набрал скорость.

Инициативная Алла вышла в коридор и обратилась за помощью к моложавому кондуктору. Тот не поверил в опасность оставленного без присмотра багажа и посоветовал не поддаваться панике. «Камикадзе» вдруг объявился, взмокший и бледный. Проверил на взгляд и на ощупь сохранность своей поклажи и удалился снова. Алла и девушки-болгарки начали осторожно обсуждать на итальянском языке международную тему теракта. Как раз в это время мужчина вернулся и мирно уселся, подоткнув себе под бок сумку. Такой расклад всем показался спокойнее.

Всю дорогу странный пассажир нервно вставал и выходил в коридор. Наверное, у него просто не ладилась личная жизнь. Остальные обитатели купе до конца путешествия напряженно переглядывались и улыбались одновременно.

Ну, здравствуй, Неаполь! Алла взволнованно вышла из поезда и оглядела ничем не примечательный железобетонный вокзал с более чем двадцатью платформами. Фасад мраморного здания, видимо, подлежал ремонту, и отголоски античности временно скрывались за полиэтиленовыми, пыльными шторами. Докатив небольшой чемоданчик«троллер» до конца платформы, женщина остановилась у расписания поездов. Деликатно озираясь, промокнула бумажным платочком подмышки и еще раз подкрасила розовой помадой губы.

Кавалер к прибытию поезда не успел. Дожидаясь его прихода, Алла стояла, что волосок на лысине, хоть и сновало вокруг народу предостаточно. Неужели струсил в последний момент? Запросто мог. Ведь они познакомились две недели назад, через ее знакомых из Монтальчино, где она сняла на лето комнату, и общались только по телефону, обменявшись предварительно по электронной почте несколькими любезными письмами и фотографиями. Всего-то! Но мужчину по имени Энрико удовлетворил средний рост Аллы вместе с серо-голубыми глазами и вздернутым носом, и он рванулся в бой, без проволочек позвав ее в Неаполь — поучаствовать в этом бою в качестве «высоты». Условия согласовали по-взрослому:

— Если я приеду, мне не придется расплачиваться за Неаполь натурой?

— О чем речь? Я достаточно воспитанный джентльмен.

Поверив Энрико на слово, особенно на слово «достаточно», Алла стояла теперь на вокзале большого города, чувствуя себя маленькой и глупой. Обдумывала, что станет делать, если он не появится? Город Неаполь и без хирурга представлял из себя интерес, так что действовать придется по обстановке — решила она. Однако спустя три минуты, Энрико позвонил и теплым извиняющимся голосом сказал, что сейчас будет. Он появился — издалека улыбаясь, выделяясь из толпы довольно-таки высоким ростом, светло-лиловой рубашкой и торопливой походкой. Темные волосы, кремовые брюки, мокасины на босу ногу, две тонкие цепочки на шее, легонькое итальянское брюшко. И, как ни странно, светлая, незагорелая кожа. Чем-то похож на Роберта де Ниро, чем-то на второго мужа Аллы. Суетливо повел свою «высоту» к машине, сходу именуя её «кара». Звучит смешно, хоть Алла и знает, что кара — это вовсе не кара Господня, а «дорогая». Осторожно подбирая друг к другу «ключи», они долго ехали по жаркому и грохочущему Неаполю в машине черного цвета американской марки «Додж». Энрико суетился и время от времени чесал бока, используя для этого большой палец то одной, то другой руки. Дверцу машины даме не открыл. Не обсуждая своих планов с Аллой, он виртуозно проехал через вступающий в час «пик» город и запарковался у панорамы на выныривающий из воды неправильным треугольником остров Капри. Показав одну из главных достопримечательностей, коренной неаполитанец полноправно начал прижимать гостью к шершавому теплому камню парапета. Мягко сопротивляясь, Алла призналась, что голодна. Энрико встрепенулся и заботливо повел ее к машине.

Покружив по городу, доктор привез Аллу к своей клинике, которую величает студией. Они поднялись на второй этаж. Неаполитанец действительно оказался хирургом челюстно-лицевой «епархии». Увидев на двери плотно привинченную «золотую» табличку «Доктор Энрико Кокки», она спросила:

— Как переводится фамилия?

— Звучит несерьезно — кокосы, — засмеялся Энрико.

Доктор Кокосы! Оригинально.

У эмоциональных итальянцев бытует просторечное выражение «дуе палле» — два яйца. Этим несколько двусмысленным оборотом усиливается выражение досады. Например: «Хотел поехать на море, а погода испортилась. Дуе палле»! Поскольку имеются в виду не куриные, а мужские атрибуты, интеллигентные люди употребляют в таких случаях образ поскромнее: «два каштана» — дуе моррони. Смысл от этого не меняется. Главное, чтобы прозвучало «два». Это значит — много, перебор, и суть присказки улавливает всякий. В принципе, это наше русское «блин». Тоже, кстати, имеет косвенное отношение к яйцам. Дабы сделать Энрико приятное и показать неплохое владение итальянским, Алла пообещала увековечить его фамилию, употребляя теперь вместо «двух каштанов» неологизм собственного розлива — «дуе кокки», два кокоса. Тот засмеялся еще сильнее: врачи всего мира — циники. Алла решила подстраиваться. Надо как-то соответствовать, а то запишет в пресные ханжи.

Усадив Аллу на диванчик в студии, Энрико расстегнул верхнюю пуговицу своей рубашки и, ничтоже сумняшеся, полез с гостьей обниматься, назвав ее для убедительности порыва «аморэ» — любовь. Итальянские мужчины всех подряд называют этим заветным словом: детей, подруг, жен. В ответ им тоже летит «аморэ». Как они только не запутаются! Любовь любви — рознь. Никакой оригинальности. Алле это слово кажется тривиальным. Оно вязнет у нее в ушах, но она пока терпит.

Бегло показав Алле студию и завершив там программу рабочего дня, доктор «Кокосы» повез даму к сокровенному — к своему дому. Современное семиэтажное здание, подъезд с консьержем, богатая инфраструктура, метро в двух шагах — джентльменский «набор» явно укреплял самолюбие доктора.

Энрико искренне поведал, что живет с восьмидесятидвухлетней мамой, и оставил Аллу сидеть в машине. Обещание вернуться через две минуты кабальеро не сдержал: у мамы забастовал холодильник, и воспитанный сын был вынужден срочно ликвидировать аврал. К тому же у мамы кончились сигареты.

— Твоя мама курит?! — воскликнула некурящая Алла.

— Да, по пачке в день, — ответил Энрико невозмутимо.

— И в такую жару тоже?

— Да. И ест жирные сыры, белый хлеб с консервантами и ветчину. И никакого холестерина у нее нет.

— Вот это мама! Поздравляю…

— Спасибо. Я сам себя поздравляю, знаешь! Мне повезло. Она мне готовит, стирает, гладит.

Алла восторженно покачала головой.

Тут Энрико, похоже, вспомнил, что гостья с дороги и голодна. Он опять оставил ее в машине, трусцой перебежал улицу и через три минуты вернулся с двумя большими бумажными стаканами.

— Что это? — спросила Алла.

— Гранита, — бросил через плечо Энрико. — Пей.

— А из чего состоит-то?

— Да просто лимонный сок со льдом. Но здесь граниту особенно хорошо делают.

— Консервантов там нет?

— Что ты! Чистый лимон. Вон, видишь, висит?

Над лотком с «гранитой» висели гроздья гигантских лимонов с пористой, целлюлитной кожурой. Темно-зеленые, словно пластмассовые листики топорщились во все стороны. Алла, отхлебнув граниту, поняла, что это ледяная каша с лимонным соком. Цедила ее сквозь ноющие зубы часа полтора. Все это время доктор метался на машине по центру Неаполя, не раскрывая сидящей рядом Алле своих намерений. Наконец Энрико закончил таинственные дела и повез вконец оголодавшую гостью есть пиццу.

— Любишь пиццу? — спросил он предварительно.

— Иногда, под настроение. Если хорошая.

— Такую ты еще не ела.

— Тесто тоненькое?

— Тоньше не бывает! Пол-метра закажем.

— Ну, если тоненькая, то можно и пол-метра, — согласилась она.

Они припарковались у торгового центра, где под одной крышей собраны «кино, вино и домино». И пиццерия. Неоновый свет, как в изоляторе, отбивал аппетит. Дешевая, облегченная мебель орехового цвета на металлических ножках гремела, когда ее задевали, и наводила тоску. Обслуживающая их столик полненькая девушка без косметики на одутловатом лице, казалось, родилась неулыбающейся. Но отступать было некуда и некогда: часы показывали девять тридцать вечера.

Энрико заказал пол-метра пиццы — размер, предусмотренный в меню.

— А ты хорошо говоришь по-итальянски. Где учила, в школе? — начал он светскую беседу.

— Нет, в советских школах такого не преподавали. Сама начала учить, около четырех лет назад. По словарю. И с людьми общаясь. Хочешь, кое-что покажу?

Алла достала свою дорожную шпаргалку с итальянскими словами и оборотами и зачитала Энрико некоторые из них:

— Невероятно. Превосходно. Изумительно. Я предпочитаю. Выигрышный вариант. Взялся за гуж — не говори, что не дюж. Надежда умирает последней. Лечиться у знаменитого врача…

— О, это обо мне! Я достаточно знаменит, — встрепенулся врач.

— Да, действительно, совпадение! Выписала на всякий случай, сама не знаю, почему…

— Просто ты чувствовала, что познакомишься со мной, аморэ, — сказал Энрико, с хитрецой заглянув Алле поглубже в глаза.

Официантка молча привезла на тележке толстую деревянную доску хлебного цвета, на которой возлежали пол-метра дымящейся пиццы с баклажанами. Девушка хмуро распилила огромную пиццу на восемь частей и ушла, не пожелав клиентам приятного аппетита.

Энрико стремительно схватил горячий кусок руками и метнул его в тарелку Аллы. Кусок не долетел и шмякнулся на тарелку лишь частично, пометив кофточку женщины томатными брызгами. Она мягко улыбнулась, взяла бумажную салфетку и стала их вытирать.

— Извини, нечаянно… — тоже улыбнулся Энрико и бросился помогать, растирая своей салфеткой капли по кофточке в области груди малознакомой женщины и приводя ее тем самым в движение.

— Лечиться у знаменитого врача, — произнесли они почти в один голос и расхохотались.

Пицца Алле не понравилась — баклажанов немного, да и пригорела сильно. Она соскребала расплавленный сыр, баклажаны и томатную пасту деликатным движением вилки и отщипывала светлые кусочки теста. Энрико, ничуть не уязвленный таким пренебрежением к разрекламированной им пицце, уплетал кусок за куском жадно и некрасиво, откладывая в сторону тесто, что с краю. Ел он не как врач, а как чернорабочий. Алла старалась не смотреть, чтобы не портить впечатления.

— А у тебя есть братья-сестры? — спросила она.

— Нет, я один ребенок в семье. Про маму ты знаешь. Папа умер давно, от соркомы горла, курил много.

— А в кого ты — в маму или в папу, как думаешь?

— Не знаю… У мамы характер занудный, отца всегда пилила, цеплялась ко всему: почему это сюда положил, опять не то сделал и так далее. А я достаточно спокойный.

Умиротворенный, я бы сказал.

— А еще какие у тебя черты?

— Ну… Не курил никогда. Слежу за своим здоровьем, не принимаю таблеток. Зубы все — свои.

Он быстро проглотил пережеванное и широко раскрыл рот. Ей пришлось глянуть мельком. «Зубки, может, и впрямь без кариеса, но мелкие, что свидетельствует о скрытой злобности и меркантильности. Ладно, не станем забегать вперед», — подумала Алла. После ужина Энрико повез разморенную поздней едой и новыми впечатлениями Аллу в свой домик под Неаполем, в местечко с патетическим названием «Лаго Патрия» — Озеро Родина. В наступившей темноте можно было лишь догадываться об окружающей красоте пейзажа. У итальянцев ведь Родина — далеко не «уродина», как с болью поет Юрий Шевчук про Россию.

Но домик оказался заброшен, а точная в формулировках Алла сказала бы — запущен до основания. Судите сами: мебель допотопная, на полу валяется запыленная люстра, сиденья стульев раскурочены, словно в них копались Остап Бендер с Кисой Воробьяниновым, унитаз без «седла», паутина оплела облупленные ножки старого шкафа; покрывало донельзя дешевое, ритмично капает из душа вода. И весьма затхлый воздух.

Энрико извинился за состояние дома, бегло показал, что где лежит, включил пустой холодильник, заурчавший исправно, пожелал Алле спокойной ночи и уехал. Она погладила его за это по спине на прощанье. Молодец! Джентльмен не позволит себе приставать к даме в непотребной обстановке.

В ванной комнате не оказалось света. Заляпанную томатной пастой кофточку Алла стирала впотьмах. Наверное, отстирала.

Кровать состояла из металлического каркаса цвета сусального золота. Поверх него, на чем душа держится, лежал дешевый двуспальный матрац. Вся конструкция шаталась и неумиротворенно скрипела. Мягкое на ощупь постельное белье порядком истончилось с годами. Былые белые цветочки едва проступали на застиранном зеленом поле. Энрико уверял, что белье чистое. Принюхиваться Алла не стала. С улыбкой заказала на ночь «приснись, жених, невесте!» и быстро заснула.

Приснился актер Алеша Серебряков — он помогал ей выезжать на мотоцикле из разъежженной мокрой колеи. От него веяло добротой и порядочностью. Вспомнил, как она к нему весной на Кунцевской подходила, дорогу спрашивала. Рассказывал про черырех детей и семьи какие-то. Ушел потом в свою сторону…

Утром Алла вручную постирала белые брюки и, не зная, куда повесить их сушиться, пристроила у входа, нацепив на острие металлической ограды, как белый флаг. Авось, Энрико не примет это за сигнал полной капитуляции противнику.

Он позвонил в девять тридцать и предупредил, что будет через двадцать минут. Она успела собраться и — вся в белом — приготовилась к старту. Только не знала, куда выбросить пустую пластиковую бутылку из-под воды — ведро для мусора отсутствовало. Энрико любезно разрешил положить бутылку в салон и выбросить потом. И помог повесить сушить брюки на терассу.

Они долго кружили по округе. Пытаясь миновать пробки, Энрико уверенно менял траекторию. Использовав три альтернативы для въезда в Неаполь, потратил час времени. Вдруг спохватился:

— Ты завтракала?

— Нет. Нечем было… Тут магазина поблизости нету?

— А я думал, что у тебя что-нибудь есть с собой.

— Нет… Извини.

— Хорошо, остановимся у бара.

Проехав мимо трех баров, они нигде не остановились. Алла достойно терпела чувство голода. Потом робко попросила притормозить у лавки с фруктами. Энрико купил спелых персиков, абрикосов и черешни — всего понемногу. В половине двенадцатого они въехали, наконец, в душный Неаполь.

— Знаешь, Энрико, я пойду, пожалуй, позавтракаю в баре поблизости.

— Хорошо, я сделаю свои дела и найду тебя там. Это за углом, на маленькой площади.

— Спасибо.

Едва она взяла ячменный кофе и свежую выпечку с рикоттой, как Энрико вернулся, сел напротив и долго говорил по телефону со своей пациенткой, раздраженно закатывая время от времени зеленые с карим оттенком глаза. Пациентка чего-то от него страстно хотела, а доктор активно сопротивлялся и, в конце концов, начал выходить из себя:

— Сеньора, я Вам уже десять раз это повторил! Ничего другого предложить не могу!

Закончив разговор, доктор вздохнул. Вообще он часто вздыхает. Алла вспомнила своего московского врача-гомеопата, для которого вздох — симптом недомогания, даже если речь идет лишь о нервном переутомлении.

— Такая кошмарная эта пациентка! Ей уже семьдесят, а она с живого не слезет, — пожаловался доктор Кокки.

— Болеет человек… А ты клятву Гиппократа помнишь?

— Помню… — снова вздохнул доктор.

Он галантно расплатился за кофе, и они поехали в неизвестном Алле направлении.

Кондиционер шпарил так, что у гостьи замерз кончик носа.

— Можно убавить немного? — попросила она осторожно, боясь показаться капризной.

— Конечно, аморэ! Всё для тебя!

Опять «аморе»! А ведь Алла уже попросила придумать для нее более оригинальное прозвище. Некогда, значит, ему думать. И сейчас он тоже занят тем, что развозит какие-то бумаги по разным адресам.

Ехали молча. За окном мелькал город, хаотичность которого поражала даже из автомобиля. Логики в расположении кварталов Алла не находила — они строились, по ее мнению, пьяными от раскаленного солнца людьми.

— Совершенно не понимаю топографии Неаполя, — поделилась она.

— И не поймешь. Он таков на самом деле — запутанный, странный, расположенный на разных уровнях, — не без любви ответил коренной неаполитанец.

Следующий пункт назначения оказался на улице Джакомо Леопарди.

— Тебе нравится этот поэт? — поинтересовалась Алла.

— Очень…

— Прочти пару строк, если можно? Хочется услышать Леопарди на родном языке.

— Так сразу не могу. Я должен подготовиться, — засмеялся Энрико.

— А что тебе еще нравится?

— Романтическая музыка, итальянский шансон хорошего уровня, в котором можно различить тексты и мелодию. Хорошая литература. «Доктор Живаго» Пастернака. И умные женщины. — Улыбнулся итальянец лукаво.

Все мало-мальски образованные иностранцы знают «Доктора Живаго», благодаря знаменитой экранизации романа с относительно молодым Омаром Шерифом в роли Юрия. Алла считала и этот образ, и всю постановку лубочной и слащавой. А они в восторге.

— А еще мне нравятся немецкие сосиски, но не традиционные, а белые, анемичные на вид, — признался доктор.

— А… Нюрнбергские.

— Ох, и вкусные…

Энрико привез свою новую знакомую на площадь, к станции метрополитена «Золотая медаль», снабдив тремя билетами на все виды внутригородского транспорта, общим сроком действия четыре с половиной часа.

— У станции с таким названием ты не потеряешься, — заверил он с улыбкой. — Осматривай город. Вернешься вечером сюда.

— Получу золотую медаль? — озорно улыбнулась она.

— Обязательно.

Доктор торопился в студию, его ждали измученные болезнями пациенты. Алле предстояло изучать Неаполь самой. Правильно сделала, что не надела элегантную обувь, а ограничилась комфортными сандалиями. Как римская матрона.

Выйдя через две станции, в надежде увидеть исторические памятники, она не промахнулась — перед глазами стоял столбик с надписью: крепость Сантельмо. Неаполь — щедрый. Вы увидите в нем все, что захотите.

Поднимаясь в горку замедленным от жары шагом, Алла с удивлением отмечала, что жители, бесцветно передвигающиеся в ее ареале, совершенно не обращали внимания на красоту их города. На балконах сушилось белье, вытягивались в тени кошки, стрекотали мотоциклы и шуршали машины, из супермаркета выходили озабоченные люди с набитыми всякой всячиной пакетами, на лавочке валялась пустая пластиковая бутылка — город как город. А о нем мечтают миллионы.

Алла вошла на территорию крепости и, не зная, где тут вход и можно ли вообще исследовать сооружение изнутри, прошла вперед, к скамейке под огромным деревом, дабы передохнуть после восхождения в гору по тридцативосьмиградусному пеклу.

— Сеньора, справа от вас находится касса, вы должны взять билет, — раздалось ей вслед из громкоговорителя.

Невидимка в стеклянной будке подумала, что туристка собралась откусить кусочек Неаполя бесплатно. В божественных метрополиях пристрастно отслеживают каждый евро. Алла снисходительно улыбнулась на глупое подозрение и пошла за билетом. Заплатив три евро, она взмыла в лифте на седьмой этаж и оказалась свободной: стой в оцепенении, охай-ахай, наводи фокус, озирайся в изумлении на спутника, если таковой есть в наличии за плечом… Это даже не восторг. Это приобщение к вечному, непреходящему, хоть вулкан Везувий и пытался сорок три года назад изменить окрестности своим извержением и превратить еще разочек вечное в ничто. Теперь он затаился.

Смотровая площадка крепости оказалась залита солнцем настолько, что выглядела, как едва начавший проявляться негатив. Народу практически не было. Два корейца завороженно поднимали к плоским лицам фотоаппараты каждые двадцать секунд. Алла подошла к краю стены и замерла — перед ней развернулась панорама Неаполя в триста шестьдесят градусов. Макушку синеющего вдалеке Везувия украшало белое облачко. Корейцы возбужденно верещали — с такой интонацией, словно им совершенно не нравился Неаполь сверху.

Отсюда был виден и Капри в дымке, и огромный порт, и корабли на рейде, и северный мыс, и паром вдалеке, и крыши домов, оборудованные под терассы: с цветами в кадках, с пустыми шезлонгами и большими зонтами от солнца. А еще с высоты отчетливо проступала хаотичность застроек — улица вдруг резко меняла направление и начинала петлять, словно у архитектора поплыл чертеж. И дома примыкали друг к другу очень плотно — наверное, из экономии пространства. Чтобы в этой изумительной бухте нашлось место всем желающим.

Вечером Алла, желая раскрыть для себя тайны личности Энрико, обратилась к нему:

— Вот ты — коренной неаполитанец. А когда ты последний раз был в этой крепости?

— Хм… Да лет этак пятнадцать назад, наверное.

— Ничего себе… А у тебя есть любимое место в городе?

— Да. Музей археологии. Он сейчас закрыт. Я тебе покажу потом.

— Моя подруга Франка из Тосканы, узнав, что я в Неаполе, написала: «Я люблю Неаполь! Пицца, деревенский чеснок, который сейчас цветет, и лимоны! Ты должна посетить Помпеи!»

— Обязательно! Это недалеко, километров пятьдесят, — поддержал идею Франки Энрико. — Мы съездим на днях.

— Спасибо! Я мечтала увидеть Везувий и Помпеи. «Последний день Помпеи»… Есть такая картина русского художника Брюллова.

— Я не очень хорошо знаю русских художников. Но мне нравится Кандинский. Я даже рисовал копии его картин. Я люблю искусство.

— Какой ты эрудит… И Пастернака нашего знаешь, и Пушкина, и Кандинского, и вашего Леопарди!

Энрико по-детски обрадовался похвале и горделиво положил руку на руль, выпрямив ее, как полководец. Его улыбка преобразовалась в самодовольную ухмылку.

— А какой ты был ребенком? — спросила Алла.

— Дома я делал, что хотел, не слушался, показывал норов. А в гостях сидел смирно, тише воды-ниже травы. Один рос, читал много…

— А профессия твоя тебе по душе?

— Если бы это было не так, я бы этим не занимался.

— А ты вида крови не боишься, когда делаешь надрез?

— Хм! Как можно работать хирургом двадцать с лишним лет, если не можешь видеть кровь? — вскинул черную бровь Энрико. — Знаешь, какая у меня репутация? На меня еще ни один пациент в суд не подал!

Манера говорить у Энрико несколько высокомерна. Алла чувствует себя неловко и замолкает. Ее он ни о чем не спрашивает. Что еще? — везет, угощает, дарит Неаполь. Тут интерес к даме излишен. Мужчину распирает неаполитанская амбиция. Женщина в его «Додже» красива. Машина у Энрико новая, этого года, все зубы свои, ни один пациент в суд не подал, маме восемьдесят два, а она вовсю трескает жирный сыр и белый хлеб, напичканный консервантами, отношения с семнадцатилетним сыном у доктора дружеские… Счастливый человек! Только вздыхает слишком часто. Почему? Ладно, не будем любопытными Варварами.

Алла куталась в белый шелковый шарфик, тщетно спасаясь от беспощадного кондиционера, и смотрела в окно машины. Неаполь — довольно-таки грязный город. Мусорные баки переполнены, мешки небрежно свалены рядом. Сплющенные бутылки из-под воды, обрывки бумаг, пожелтевшие объявления на столбах наклеены друг на друга… В пригороде, похожем на деревню, вдоль трассы валяется мусор в пакетах и без, или большие черные тряпки, напоминающие издалека раздавленных собак. И сильный смог. Жаль униженную таким отношением красоту. «Не ценим мы то, что имеем». Хаос, одним словом. В самом городе пешеходы пересекают улицу, где им вздумается, а то и вовсе стоят посреди дороги и болтают, как у себя на кухне. Автомобильное движение подчинено принципу: кто смел, тот и съел, то бишь, проехал. Если вы возьметесь пропускать кого-то, будете стоять долго-долго. Хотите куда-то успеть, лезьте напролом. Что и делает Энрико.

— Мне можно, я врач, — успокаивает он Аллу и улыбается нагло.

— А почему ты купил именно «Додж»? — Их не воруют так, как «Ауди» или «БМВ».

И это тоже объективная характеристика Неаполя.

Всю субботу сожрали поиски пиджака для Энрико и Аллино незнание города. Доктор Кокки был приглашен на свадьбу дочери кузена, и в его гардеробе не нашлось легкого светлого пиджака. До четырех часов дня нужно было — кровь из носу — таковой купить: начало церемонии в пять. Энрико искал пиджак, как натасканная собака ищет трюфели — отбрасывая ненужное и нервно вынюхивая дальше. Поисковая задача усложнялась тем, что доктор не желал тратить много денег на приобретение вещи, без которой он успешно обходился.

— Для чего работаю? — восклицал он. — Чтобы на такую импровизацию, как свадьба дочери кузена, деньги были. На глупость, по сути. Ведь один раз надену, а потом опять вернусь к своему демократичному стилю. Вон на конгрессе в Бразилии врачи ходили в рубашках «поло» и в шортах!

— Да, — поддержала его Алла, — на самом деле никто не обратит внимание на то, как ты одет.

— Именно! Все будут заняты едой и болтовней с теми, кого давно не видели. Мы сами себе выдумываем проблемы и бросаемся их решать — частенько в последнюю минуту. Си, аморэ?

— Си, дотторе.

Алла ходила за Энрико по пятам и помогала ему надевать очередной пиджак. Выражала свое мнение, принимая из рук Энрико двадцатый неподошедший вариант и незаметно скашивая глаза в сторону одежды для женщин — по всей Италии шел сезон скидок. Но тянуть одеяло на себя, когда на человеке нет пиджака, неловко. В третьем по счету торговом центре Энрико обнаружил, наконец, «трюфель» — бежевый пиджак с двумя элегантными разрезами, который неплохо сидел на его хорошей фигуре с широкими плечами. Алла отчетливо видела, что пиджак мог быть и поинтереснее, но время поисков безнадежно истекло, она промолчала, и Энрико поставил у кассы точку, достав из кармана бумажник. Алла тактично отошла в сторону.

— Энрико, скажи, завтра можно съездить на Капри? — спросила гостья в машине, отодвигаясь в угол от потока холодного воздуха из кондиционера.

— Конечно, аморе! До Капри на скоростном пароме всего сорок пять минут.

— Пораньше, до наступления жары?

— Разумеется! Завтра рано утром я погружу тебя на паром в сторону Капри.

— А ты не мог бы поехать со мной? Или хотя бы приплыть туда вечером. Успели бы еще искупаться в море… Я слышала, что там потрясающие пляжи.

— О, прекрасная идея! Именно так и надо сделать… Тебе холодно, аморэ? А я обожаю кондиционер.

— А я знаю человека с перекошенным лицом и нервным тиком. Он тоже обожал кондиционер. Как раз вот здесь, куда особенно сильно дует, проходит тройничный нерв… — коснулась Алла волос Энрико возле уха.

Конец ознакомительного фрагмента.