Девушка, которая хотела написать книгу о войне

Лилит Мазикина

Четвёртая книга цикла о мире Венской Империи и его волчицах.«Динамичный, драматичный и полифонический поток, который временами головокружительно ускоряется, а иногда наоборот становится глубоким и пугающим, как омут. Это, несомненно, развлекательная литература, но в лучшем её варианте…История Лизы Дре, девушки, которая захотела быть сама и написать книгу, это очень добрая история – несмотря на концентрацию проблем и темную громаду прошлого». Отзыв Анны Ломтевой на fem_books.

Редактор Наталья Крайнова

Бета-чтец Константин Крюков

Бета-чтица Хали Кулешова

© Лилит Мазикина, 2021

ISBN 978-5-4496-2349-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1

Охотиться господин Крабат не любил: глупо убивать зверей, которых ты не станешь потом есть. Но ещё с 1856 года завёл привычку бродить по Рудным горам в охотничьем костюме, с ружьём на плече, когда хотелось прогулок в уединении. Дождь господина Крабата не смущал: мёрзнуть он не мёрз, а от неприятного ощущения мокрого белья даже в дни, когда любая ложбинка на пологих склонах превращалась в бурный ледяной ручей, защищали хорошие дорогие плащ и сапоги.

Лето выдалось на дожди богатым. Уже сходил со склонов один сель, хотя и не такой большой, как тот, что разрушил три года тому назад замок фон Адлигарбов. Холодное, мокрое утро своей бесприютностью вносило мир в душу господина Крабата. Тянуло выпить.

Князь остановился, чтобы достать и приложить к губам флягу с крепкой и сладкой домашней наливкой. Закручивая пробку, чуть склонил голову. Так и есть. Сквозь шум дождя до острого слуха Его Высочества доносилось скуление. И многолетний отцовский опыт не позволял усомниться в том, что звук исходит из человеческого горла. Не очень большого. Не очень далеко от князя.

Господин Крабат пошевелил носком сапога пучок жёсткой травы, вцепившейся в каменистую кочку, и неторопливо пошёл на звук, расплескивая булькающие под дождём лужи и спотыкаясь о невидимые камни на их дне.

Скалистый выступ на крутом участке склона показался быстро. Был он небольшой, с мужской зонт. Водные потоки пока не тронули пятачок холодной твёрдой земли под выступом, и на этом сухом клочке скорчилось в обнимку с туристским рюкзаком существо. Джинсы, курточка, кроссовки — пол существа определить было трудно. С возрастом было легче, по размерам угадывался подросток лет двенадцати-четырнадцати. Чуть младше Йоцо и Канторки.

Существо повернуло лицо — конопатое, курносое, в очках с толстой оправой — и князь, не без колебаний, постановил считать его девочкой. Девочка не плакала. Она положила щёку на грубую ткань рюкзака, закрыла глаза и с наслаждением подвывала, полностью отдаваясь звуку, исходящему из её горла.

Господин Крабат на всякий случай повёл носом, но волками не пахло. Зато стало ясно, что существо — действительно девушка. В период овуляции, кстати.

— Добрый день, — сказал он по-немецки.

Девочка открыла глаза — зелёные, с рыжим ободком, с сильно расширенными зрачками близорукого человека. Вяло ответила:

— Здрасьте…

— Что вы здесь делаете?

Девочка моргнула и сказала просто:

— Страдаю.

Порыв ветра дёрнул охотничий плащ, сплющил о землю мокрую траву и вбросил с ведро холодной воды под уступ. Девочка взвизгнула. Очки стали почти непрозрачными от частых капель, джинсы промокли насквозь.

Князь поморщился.

— Вставайте. Отсюда надо уходить.

— Куда? Там же мокро…

Девчонка сняла очки, принялась вытирать их выпростанным из-под курточки подолом майки. Без очков, как ни странно, стало заметно, что она старше. Может быть, даже взрослая.

— Здесь сухо тоже будет недолго. Идёмте, рядом есть хижина.

— Чья? — поразилась незнакомка.

— Моя.

Девушка вздохнула и вылезла под дождь. Стало видно, что ей вряд ли меньше шестнадцати, просто она — ростом невеличка.

— А рюкзак?

— А кто его украдёт? Это же Рабенмюле, самая низкая преступность в Европе. Я читала.

— Вы его потом найдёте?

— Я постараюсь. А сейчас я замёрзла просто и устала. Если я его надену, я умру.

Говорила девушка без драматизма и ясно было, что умирать она не собирается. Но и рюкзак нести тоже. Господин Крабат поднял его, закидывая на свободное плечо:

— Идите за мной, постарайтесь не упасть. Высушиться легко, отстираться труднее.

— Ой, вы милый, — сказала девушка. Судя по звукам, от князя она не отставала, постоянно держась в пределах двух метров.

Господин Крабат придержал дверь, и девушка юркнула под его рукой.

— Ой, тут темно!

Князь подтолкнул её рукой и вошёл следом. Скинул к ногам рюкзак. Девушка продолжала стоять неподвижно, даже не пытаясь вытереть очки. Князь взял её ладонями за плечи и буквально переставил ближе к скамье у стены, надавил, усаживая.

— Сейчас я разведу огонь, и станет светлее.

Очаг в хижине или, как сказал бы саксонец, каминчик, по старому лужицкому обычаю, был сложен в самой середине, круглый, похожий на колодец с дыркой в боку возле самого пола. Господин Крабат сбросил возле двери плащ, огляделся, высматривая ящик с поленьями и щепой. Споро развёл огонь, в трубе весело загудело. Ёмкость с водой, джезва, ларь с кофе и другими припасами — всё было на своих местах, как князь и любил. Не на своём месте была только незнакомка.

— Переодевайтесь, я не буду смотреть. Рюкзак возле двери. Как вас зовут и откуда вы здесь взялись?

— Лиза фон Мореншильд, — незнакомка уже шуршала вещами. — Я из Хювинкяа приехала.

Князь, не прерывая движения, не подняв головы, плавно переместился так, чтобы между ним и гостьей оказался очаг.

— Далеко вас занесло из Финляндии… Мимо Дрездена промахнулись?

— Нет. Я по партизанским местам хожу. Интересно! А вас как зовут?

Князь прищурился, разглядывая сквозь огонь голую — и вполне оформившуюся, как стало ясно — фигурку. Фон Мореншильд вскинула на него взгляд и тут же, ойкнув, нырнула за рюкзак.

— Вы же сказали, что смотреть не будете!

— Обманул, — рассеянно ответил господин Крабат. — Я никогда не становлюсь спиной… К людям.

Кофе забурлил. Князь заставил себя опустить глаза на джезву, потянуть её прочь с каменного бортика. У двери торопливо шевелилось. Князь отступил к столику, почти наощупь снял с полки кружку и вылил туда кофе.

Фон Мореншильд прошлёпала мокрыми босыми ногами к очагу, пристроила у бортика кроссовки и застыла, пытаясь понять, как развесить сушиться вещи.

— Налепите на колоколец, — посоветовал князь. Лиза посмотрела с недоумением, явно не понимая, что имеется в виду колпак над очагом, переходящий в трубу. — Ладно, дайте я… Держите кофе, вернитесь на скамью.

Боязливо поглядывая на хозяина, девушка приняла кружку и отступила.

— Вы странный… Почему вы не говорите, как вас зовут?

— Зовите меня господином Мёллером, рантье.

Трудно было распознать, ломает она комедию или действительно не узнала самого известного мужчину Лужицкой Республики. Можно было бы понять, подойдя поближе и вдохнув запах кожи, но князь предпочёл не рисковать. Вынув из кармана телефон, он быстро набросал сообщение на дежурный номер своих безопасников: цифровой код, понятный только кругу избранных. К числовым шифрам у князя была слабость.

— Очень приятно, — девушка отхлебнула кофе и тут же сплюнула обратно в кружку. — Обовэ, я явык обожгва! Обовэ!!!

Она вскочила, роняя кружку на пол. Хижину встряхнуло.

— Фто это?! Вемлетряфение?!

— Сель сошёл, — господин Крабат нахмурился. — Тут бывает иногда.

Три года назад такой сель разрушил замок, выкупленный им у фон Адлигарбов. Не упуская гостью из вида, князь переместился к одному из окон, прислушался. Осторожно приоткрыл ставень, ругнулся под нос.

— Вдефь дамы, — сообщила фон Мореншильд.

— А там — разгул стихии. При том, что у нас нет запасов еды.

Точнее, у него-то еда есть. Но ей такая не годится. Об этом он вслух говорить не стал.

— Это надолго?

— В прошлый раз было на три дня…

Телефон пикнул. Князь кинул взгляд на экран. Число, понятное только ему и ближайшим к нему.

–…Но вышвырнуть вас с моей земли я надеялся скорее.

— Ва фто?!

— Гостей не люблю. Ещё кофе?

— Вы фертофки, фертофки фтранный. У меня явык обоввон, и мне холовно.

— Плед в ларе под скамейкой.

Закутавшись, фон Мореншильд села прямо на пол возле очага и привалилась спиной к камням. Рост позволял ей это сделать, не опасаясь угодить волосами в огонь. Господин Крабат подобрал кружку с пола и поставил на стол, к джезве. Единственное немецкое слово, которое ему когда-либо действительно нравилось — die Ordnung, порядок. Всё должно было быть под контролем. Князь нахмурился, полный неприятных чувств к тому, что должен сейчас сделать. Безопасность важнее галантности. Батори был галантен — и чертовски беспечен — и где сейчас он и его Империя?

Выхода не было. Господин Крабат наполнил лёгкие воздухом, как всегда перед тем, как начать чаровать. Хорошо знакомое, чуть болезненное ощущение наполнения своей волей чужого человека. Под пледом дёрнулось девическое плечо.

— Отвечайте честно и прямо. С какой целью вы приехали в Лужицкие горы, есть ли у вас оружие любого типа, какое именно оружие в наличии?

Девушка выпрямилась и воззрилась — другого слова просто не подобрать — на князя с изумлением. Очки ей помогали мало, она щурилась, пытаясь разглядеть лицо мужчины.

— Нифево фебе, какой тон, вы кто такой вообфе, меня допрафывать? Вы мне папафа? Нет! И не мув, я бы вапомнила, ефли бы у меня мув был такой толфтый и фтарый!

Господина Крабата продёрнул холодок. Нет, девчонка точно не волчица, хотя хамить умеет не хуже цыганок. Но чары на неё не действуют. Или их что-то рассеивает? Он нашарил в кармане пиджака и выудил за цепочку кулон крови. После упокоения Батори, кажется, предпоследний из некогда существовавших, если только новая императрица не сообразила оставить простенькое украшение себе. Сделал несколько шагов к фон Мореншильд, остановился, покачивая кулоном так, чтобы рубиновые искры плясали в кровавом камне, привлекая взгляд сидящей девушки. Чуть подержал, убеждаясь, что гостья видит камень и следит за ним. Снова набрал воздуха в лёгкие.

Моя воля — твоя воля. Повинуйся, возьми тебя ведьма.

— Отвечайте… Честно и прямо…

Фон Мореншильд дослушала до конца, удерживая на лице равнодушно-вежливую мину, но князь чувствовал, как расходится от её кожи запах страха. Да она, поди, решила, что имеет дело с маньяком.

А я, я тогда с кем дело имею?

— Я плохой гипнотизёр. Но иногда пытаюсь. Не обращайте внимания…

Кулон легко скользнул на своё обычное место.

— Э-э-э, — самым светским тоном ответила фон Мореншильд. — Мне кавэтфя, профтите, у вас офень дурные манеры. Давайте так не будем.

— Прошу прощения. Наливки?

— Иввините, нет. Вдруг вы меня рефыли опоить и, ну, это.

— «И, ну, это» мужчина моей комплекции может сделать и с трезвой девушкой.

— Я вам глава выфарапаю.

— Это вряд ли. Впрочем, успокойтесь, я — почтенный отец троих детей. Не маньяк.

— Будто маньяки не могут равмноватьфя…

Князь пожал плечами, прошёлся по хижине, подложил дров в очаг. Отпил немного наливки сам.

— Вообще, — сообщил он в воздух, — алкоголь калориен. Особенно сладкий.

— Давайте фитать, фто я на диете, — сдержанно отозвалась фон Мореншильд. Господин Крабат ей не нравился. Она не нравилась господину Крабату тоже.

— Так какими судьбами в наших краях?

— Я раввелафь.

— Мои соболезнования, я тоже. Тем не менее, я у себя дома, а вы — у меня. Понимаете разницу?

— Дайте вэ рафкавать! Я рафкавываю, вы перебиваете. Откуда у ваф такие дурные манеры?!

Князь пожал плечами. Девушка некоторое время сердито на него щурилась, потом продолжила:

— Когда я только выфла вамуф… Второй рав… Я офень хотела изуфять партизанфкое двивэние в лувытьких горах. И попрофила фон Моренфыльда, ковла такого, купить мне домик в Рабенмюле. Но фё не фобиралафь и не фобиралафь приехать. А теперь раввелафь и рефыла, наконеть, напифать книвку.

— Книжку?

— Ну да.

— Вы что, писательница?

— Ну, нет. Но нитего не мефает мне нафять. Я внаю, фто могу напифать эту книгу! И фто её обявательно кто-то долвэн напифать!

Господин Крабат успел набрать очередное сообщение. Числового кода на такой случай не было, но князю было слишком уж интересно, каким образом в Рабенмюле кто-то по фамилии на «фон» мог купить дом так, чтобы ему об этом не доложили.

— А что случилось с первым мужем? — рассеянно спросил он.

— Раввелафь.

— Сколько вам вообще лет?

— Двафать фэфть.

— И за восемь лет совершеннолетия только два мужа? Что так мало?

Фон Мореншильд обиделась. Поджала маленькие розовые губы, вздёрнула короткий носик.

— Фейфяф так мовно. Любят люди друг друга, вэняфя. Не любят, равводяфя. Какой кофмар, да?

— Я за семейные ценности. Но в чужую жизнь лезть не буду. Не мне вас судить, конечно.

— Да вот именно.

Они замолчали. Кажется, девушка задремала, когда господину Крабату пришло сообщение о том, что в Рабенмюле госпоже фон Мореншильд действительно принадлежит дом, зарегистрированный, по новым правилам Великой Германской Империи, на её девичью фамилию Дрентельн. И что оная госпожа Дрентельн-в-девичестве пока как жительница Рабенмюле не зарегистрирована и пребывает в городе по трёхдневному туристическому пропуску.

Господин Крабат ответил цифровым кодом, означающим рекомендацию сообщить некоему лицу, что оно находится в недельном медицинском карантине, и тщательно проверить оное лицо на следы внешней или внутренней магии.

— Ох, давайте фою наливку, — сказала тут же фон Мореншильд, открывая глаза. — Хоть я ваф не так боятьфя буду, опять вэ наркоф. В вывоте буртит, фил нет.

— Успокойтесь уже, вы меня не возбуждаете. Я предпочитаю женщин, больше похожих на женщин.

— Вот тут обидно быво, — прокомментировала гостья, принимая фляжку. — Там фытруфов нет? У меня на фытруфы аллергия.

— Местный продукт. Никакой экзотики, — заверил князь.

— Ой, — сообразила гостья (похоже, это междометие было её любимым словечком). — А вы ведь флавянин!

— И горжусь этим. Кстати, попробуйте говорить нормально. Мне кажется, язык уже в порядке, больно не будет.

Про себя князь решил, что, если фон Мореншильд не преуспеет, то он найдёт любой способ её заткнуть. Слушать бесконечные пришепётывания было уже невозможно.

— Хоро… шо, — неожиданно послушно отозвалась девушка. — Так вы, наверное, участвовали в Сопротивлении? А расскажите что-нибудь о войне! Так интересно послушать от очевидца!

— В войне, госпожа фон Мореншильд, нет ничего интересного, — сухо ответил князь. — Сначала на столбах качаются трупы славян. Потом на столбах качаются трупы немцев. В окна на них глядят дети, которых родители не выпускают из дома. Дети кричат и писаются во сне. А ещё мужчины насилуют женщин. Немцы славянок. И славяне немок. И славяне славянок, из своего партизанского отряда, потому что всё равно помирать. И немцы немок с соседних улиц, потому что а пусть они поднимают боевой дух своим солдатам. Война — это когда больше нет масок, и ты видишь, что другой такой твари, как человек, земля ещё не родила. Ни зверей. Ни упырей. Они с человеком не сравнятся. Если вздумаете писать книжку, не забудьте вписать и это.

Фон Мореншильд нахохлилась и замолчала. А потом вдруг начала рыдать, тихо, но в голос, не пытаясь вытереть лица от слёз и громко шмыгая носом.

— Да что такое, господи ты боже мой… — князь нашарил в одном из карманов чистый платок и подал его девушке. Та взяла не сразу. Трубно высморкалась и продолжила реветь. — Госпожа фон Мореншильд, вы же взрослая женщина!

Гостья высморкалась ещё раз и заткнулась. Только тихонько всхлипывала, глядя перед собой.

— Как вы только с такой душевной организацией в такую тему полезли? — поинтересовался хозяин.

— А с другой об этом писать не надо, — зло огрызнулась фон Мореншильд. — А то выйдут цифры и даты, а не люди и война. Так-то вот.

Князь, пожав плечами, опять занялся очагом. Фон Мореншильд окуклилась и молчала. Пока она дремала, господин Крабат мерил шагами комнату и думал, что делать, если рассвет застанет их здесь вдвоём. Предположим, в то, что девчонка хочет его зарезать, он не верил; но веру со знанием князь предпочитал не путать. По всему выходило, что девчонку придётся связать, и хижину наполнит удушающий запах страха. Многим вампирам он нравился, но не Крабату. Впрочем, летом ночи коротки… да, коротки.

Фон Мореншильд сползла во сне совсем на пол, очки перекосились. Князь мимоходом наклонился и снял их, аккуратно сложил на столе. Хмыкнул, ещё раз взглянув на курносое лицо. Смешно подумать, что такая фитюлька может серьёзно бояться его сексуального интереса. Да и когда он последний раз тот интерес испытывал… Годы его не те. А ведь лицо красное. Температура, у Канторки вот так же пылали когда-то щёки и лоб. Как удачно вы, госпожа фон Мореншильд, оказались нежным созданием.

Когда неподалёку послышался шум подъезжающих армейских джипов, переваливающихся по неверным камням и грязи, до заката оставалось ещё больше двух часов. Господин Крабат распорядился перенести больную на руках. Услышав княжеский титул, девушка открыла глаза и попыталась всмотреться в него. Босые ноги болтались, торча из одеяла, в котором, как новорождённую в конверте, её нёс здоровенный солдат. Сам князь, конечно же, поехал на другой машине, допив сначала наливку из фляги.

Из «Поверий прусских немцев и славян и гадания на рунных картах» Альбины Шварцхунд, 1919 года:

В Пруссии, вполне католической провинции нашей Империи, всё же остались в сельской местности, а частично и в городе, языческие поверья с дохристианских времён. В них можно найти славянские, балтские и германские следы, давно смешавшиеся и слитые воедино.

Больше всего сохранились те поверья, которые оказались привязаны к популярным здесь гадальным рунным картам. Так, широко используются две руны, так называемые знак Тавса и веретено Скэлиньи или Лаймы. Первая считается универсальным охранительным символом, вторая отвращает испытания, которые будут не по силам (как известно, совсем без испытаний от судьбы не бывает награды). Эти руны рисуют ученики на тетрадях, хозяйки на косяках дверей, иногда их носят в виде кулонов. Всего рун двадцать четыре, и к каждой из них для памяти привязано имя какого-то божества. Настоящие названия рун, которые, скорее всего, были схожими со скандинавскими и западногерманскими, давно забыты. Руническое письмо вплоть до недавнего времени активно использовалось для надписей на надгробьях и в некоторых иных случаях.