Тришестое. Василиса Царевна

Леонид Резников, 2020

Решил царь Антип обженить сынов своих, дабы к порядку привесть и Тришестое родное в надежные руки передать. Да только без надобности молодцам женитьба та. Но разве поперек батюшки-царя пойдешь? Взяли они луки и пустили по каленой стреле. Старшим братьям по тому еще чуду досталось, а вот Ивану и вовсе не свезло. Сыскалась стрела его на болоте в лапах у дочки Кощеевой – Кваки Болотной, а Василиса вроде как и вовсе ни при чем оказалась. Но правду все одно не спрячешь… Банально, скажете? А как же любовь и злоба, дружба и ненависть, козни коварные и приключения? В общем, скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается.

Глава 3. Три стрелы и Ее Лягушачье Высочество

Долго ли коротко ли бродил Андрон по болоту — то и ему самому уже неведомо было. Давно уж проклял он задумку свою нелепую. Выбраться бы обратно к людям, да куда тут пойдешь? Заплутал Андрон в лесной чащобе, что уж и сам рад не был. Куда ни глянь, всюду проклятое болото, деревья да поганки с мухоморами. И ни одной живой души, окромя лягушек противных. Сидят, подлые, на кочках, глазами навыкате на Андрона смотрят, поквакивают от любопытства, мол, кого это к нам занесло.

Болото тут топкое, непроходимое. Одного сапога Андрон уже лишился, другой бросить пришлось за ненадобностью. Комары над головой вьются, звенят тоненько да жалят скоренько — только отмахиваться от них успевай. Какие тут, к лешему, разбойнички, в этой трясине. И где тут их сыщешь, если и есть они? Разве у лягушек поспрошать, так Андрон по-лягушачьи ни гутен морген.

Стемнело быстро, Андрон и оглянуться не успел. Окутала ночь покрывалом своим лес, темнотища — хоть глаз выколи! Выбрался Андрон на травяную кочку, камышом поросшую, ноги поджал к подбородку, сидит, на комаров огрызается, головой вертит. Что делать — ума не приложит. Вдруг слышит, будто шевелится кто в темноте совсем недалече. Тихонько так шевелится: то ли лягушка в воду шлепнулась, то ли кочка какая чавкнула. Страшно стало Андрону, а ну как ужас какой — мало ли страхов всяких в лесу ночном! Прислушался. Тихо вроде, лишь камыш шуршит на слабом ветерке… Вот, опять!

Андрон резко обернулся влево и стал медленно сползать с кочки в жирную вонючую жижу. И тут нога предательски оскользнулась. Съезжая на пузе в болото, Андрон едва исхитрился в последний момент ухватиться за камыши.

— Помо… — ушел он с головой в болото, но вынырнул, тягая на себя ветки камыша и хватая разинутым ртом воздух.

— Ква! Ква, ква! — переполошились твари болотные, скача по рукам и голове Андроновым.

— Пошли прочь, подлые! Прочь! — зашипел на них Андрон, отмахиваясь обломанной камышиной.

— Ква, ква! — возмущенно засуетились лягушки на кочке.

— Кому сказал?! А ну, пошли отсендова. У, мерзость проклятая зеленая!

— Твы кваво этво мерзвостью обозвал, прыщ болотный? — раздалось вдруг в ночи.

Лягушки разом стихли.

Андрон, едва вытянувший себя на кочку, опять с перепугу съехал в гнилую воду. Совсем близко от него зажглись два желтых фонарика-светлячка. Но они почему-то висели на месте, не двигаясь, будто пристроились на одном кустике. Погасли, вновь зажглись. И его вдруг осенило: не светлячки то вовсе, а глаза в ночи светятся. Большие глаза, даже очень большие. А коли таковы глаза, то каков же их обладатель?

— Кто ты, чудище болотное? — пролепетал Андрон, ни жив ни мертв.

— Нет, квакой нахал! — Глаза стали еще крупнее и круглее. — Сперва мерзвостью обозвал, а твеперь еще и чудвищем кличвет!

— Ква, ква! — подтвердили лягушки.

— Но как же мне тебя называть? — заскулил Андрон, едва держась сколькими пальцами за камыши.

— Кваше Лягвушачье Квысочество, остволоп!

— О-о! — Андрон нашел в себе силы удивиться. — Простите, Кваше Квысочество, дурня необразованного.

— Лягвушачье!

— Да-да, именно ляг… лягвушачье. Но будет ли позволено мне молвить слово?

— Молви, толькво побыстрее. Уствали мы от твебя, беспоквойный твы кваквой-то.

— Я сейчас утопну!

— Эква тоже беда! На то оно и болотво, — Глаза погасли, но затем сызнова вспыхнули в ночи.

— Но мне нельзя утопнуть, Кваше Квысочество!

— Лягвушачье!!!

— Да чтоб ты провалилась вместе со своими титулами! Помогите-е-е!..

— Эй, ктво твам! Вытващвите этвого болвана, — разорвал тишину ночи властный и довольно неприятный и визгливый женский приквакивающий голос. — Я хвочу знать, почвему ему нельзя утвонуть, квак всем.

Мгновением позже Андрон ощутил вокруг себя мельтешение десятков холодных, мерзких лягушачьих тел, вода взбурлила. Андрона подбросило, оторвало от камышей и потащило невесть куда. Андрон глаза зажмурил, так страшно ему стало, лишь крепко сжимал в руках обломанные камыши, словно спасительные соломинки какие, и несся на всех парах по болоту, поднимая невысокую волну. Он даже пикнуть не смел, до того его одолел страх. И вдруг налетел он в темноте на что-то твердое, приложившись о него лбом и пузом.

— Ох-х! — помотал головой Андрон, приходя в себя.

Мельтешения под ним более не ощущалось, равно как и топкой жижи, а лежал он на твердой земле. Лбом же приложился, как оказалось, к стволу березы, — похоже, не рассчитали малость зеленые спасители. На лбу вздувалась вторая шишка, но это вовсе не страшно. Шишка — что! Главное, жив остался, из трясины выбрался.

— Жив… — Андрон отбросил камыши и ощупался на предмет целости. — Жив, батюшки святы! Я жив!

— Жив, жив, — подтвердили глаза, вновь загораясь во тьме совсем рядом.

— О Кваше… — бухнулся на колени Андрон, тыкаясь лбом в сырую траву.

— Этво акцент твакой, — остановил его властный голос. — Можешь говорить нормальным языквом.

— Ваше Вы… то бишь, я хотел сказать, Лягушачье Высочество! Вы мне жизнь спасли.

— Нужен твы мне больно, спасать твебя. А твеперь признавайся: почвему твебе нельзя утвопнуть. Да не вздумай лгать! — грозно предупредили желтые бельма. — Самолично утвоплю! — ярче сверкнули глаза.

— Слушаюсь, государыня, — стукнулся шишками в землю Андрон. — И не смею врать вам: злоба во мне кипит лютая, отмщения требует. Потому и нельзя мне пропасть. Никак нельзя.

— Этво забавно. Сквазывай по порядкву, чтво твам к чвему, — дозволили глаза.

— Взъелся на меня царь Антип, — начал, помолясь, Адрон.

— Слыхивала я про твакого. Чвем же твы ему досадил твак, чтво он твебя в болотво мое по уши загнал?

— Да ни за что, можно сказать, за сущую пустяковину. Вот слушайте! — Андрон поудобнее уселся на травке. Страх его уже сошел на нет, и по новой закипела, забурлила в нем злоба лютая на царя-батюшку. А вдруг глаза энти чем и помогут? — Служил я ему верой и правдой…

И почитай, до самой утренней зорьки без устали сказывал Андрон про свои обиды да притеснения, и сам не заметил, как под утро забылся сном тяжелым, беспокойным, зябко ежась от холода под березой, свернувшись калачиком и почесывая голые грязные пятки одну о другую. Снились Андрону кошмары глазастые и царь-батюшка разъяренный. И еще Федька страхолюдный, и всякое подобное, чего наяву никак не увидишь и с трудом выдумаешь…

Двери в царскую залу с грохотом отворились, и в них ввалился Иван Царевич, таща на спине боярина Филимона. Руки боярина безвольно свисали с плеч царевича, ноги волочились по полу. Боярская шапка торчала у Ивана Царевича подмышкой, посоха боярского не было и вовсе. С Филимона струйками стекала вода, собираясь в темные лужицы на пыльном, натоптанном полу.

Царь Антип, дремавший на троне, встрепенулся от резкого хлопка и привстал, вцепившись судорожно в подлокотники. Посох, стоявший у царя-батюшки меж колен, с грохотом упал, перебудив остальных бояр.

— Что? Где? Кого? — всполошились те, вскакивая со своих мест. — Никак пожар? Где пожар? Пожа-ар!!!

— Да какой там пожар. Ванька то, не видите, что ль? — зевнул рассудительный боярин Семен, махнув рукой.

Царь Антип, кряхтя, нагнулся, подобрал с полу оброненный посох, выпрямился, перебирая по нему руками, вернулся на трон. Зевнул широко.

В зале было светло. Утреннее солнце весело играло пылинками, кружащими в воздухе, обращая их в диковинные искорки. Заливались трелями птицы. Во дворе голосил голодный скот, требуя корму, горланили куры, надрывно завывал кот. Кто-то с кем-то ругался, но кто и из-за чего — поди разберись. Да и царское ли то дело во всякие дрязги холопские встревать.

Царь Антип отер сонное лицо ладонью, поежился, поплотнее запахивая халат, и уставился на застывшего у дверей Ивана Царевича с тяжким грузом на плечах.

— Чего это с ним? — недовольно спросил царь.

— Вы, отец, этого дуралея больше за мной не посылайте, — мрачно заметил Иван Царевич, опуская на пол боярина. Затем вытащил из подмышки боярскую шапку, выколотил об колено и водрузил на затылок лежащего ничком боярина Филимона. Пригляделся, чуть сдвинул, выровняв, и кивнул сам себе — сойдет, мол.

— А чего так? — подивился царь Антип. — Чего случилось-то?

— Этот дуралей звать-кликать меня зачал. Ну, я из клозета-то и ответил ему в шутку, мол, неча так голосить, а то утопну еще. А он решил, будто я в колодец провалился.

— И? — Царь недоуменно моргнул.

— В колодец полез. Спасать меня. Насилу вытащил, ужо пузыри пущать начал.

— А чего у него шишак-то на лбу? — повнимательнее пригляделся к боярину Филимону царь Антип.

— Так энто, того, ведром его малость приложило, — поправил шапку Иван Царевич, заслоняя собой боярина Филимона.

— Ах ты, душегуб проклятый! Да кто же так людёв из колодцев-то вынимает, ась?

— А чего?

— Веревочку ему надоть было спустить!

— Так я и спустил!

— С ведром?

— А чего?

— Ох, остолоп! — хлопнул царь Антип ладонью по лбу. — Жив-то хоть Филька али как?

— А чего ему сделается-то? — пожал плечами Иван Царевич. Очень уж сильно обидные слова царя-батюшки за душу его зацепили. Ведь как лучше хотел, человека спас. — Оклемается, чай, не впервой.

— Энто как? — насторожился царь-батюшка.

— А очень просто: он уж дважды чуть не утоп по хмельному-то делу, — охотно пояснил царю Семен Потапыч, опередив Ивана Царевича. — А покамест спасали, в единый раз веслом по башке получил, а в другой — мосток сложился да и рухнул на него вместе со всей челядью, что боярина из воды вынимала.

— То-то я гляжу, странный он какой-то, — покосился царь-батюшка на завозившегося на полу боярина Филимона, — словно с башкой у него чего так. Значит, отойдет, говоришь?

— Не впервой, — вздохнул боярин Семен, пожевав губами.

— Это ж сколько времени, сукин кот, угробил на простую-то работенку, — взялся заводиться царь Антип. — Сказал как человеку: поди, разыщи сыновей. А он что? В колодец полез, дурья башка! А где Данила с Козьмой?

— Так он их позвать-то и не успел, — откликнулся Иван Царевич.

— Ну, Филька!.. — выдохнул в чувствах царь Антип.

— Так я их сейчас кликну. — Иван Царевич с готовностью шагнул к дверям.

— Куды? — пристукнул посохом царь-батюшка. — Стой здесь! Сами заявятся. Жрать как приспичит… О, чую! Один ужо здесь.

И вправду, в неплотно притворенную дверь сквознячком потянуло перегарный дух, а за ним и сам Козьма объявился: морда отекшая, глаза красные, что у твоего кролика, нос сигнальным огнем светится — полыхает. А вонища от него стелется по зале — не приведи господи! Бояре враз носы в воротники поутыкали. Более выдержанный царь-батюшка лишь поморщился.

— А, Козьма! По здорову ли?

— Здоров, отец, — проскрипел Козьма, недовольно обводя оловянными глазами пустое помещение. Ни стола тебе, ни снеди — опоздал, что ль?

— Часы повернул?

— Ага, как есть повернул.

— И сколько ж натикало?

— Да, почитай, восемь вечера, да еще четверть сверху.

— Вечера, говоришь? — прищурил левый глаз царь-батюшка.

— Ага, как есть.

— Так чего ж ты жрать-то заявился, коли ужин тю-тю ужо?

— Так я энто… водицы испить, — выкрутился Козьма. — Вот напьюсь и пойду бдеть.

— Потом бдеть будешь! А покедова стой, где стоишь. Ты ужо так набдел — в помещении дыхнуть нечем.

— Как скажете, — безразлично отозвался Козьма.

— А вот и Данила пожаловал, — обрадовался царь-батюшка, видя, как в двери втискивается средний сын. — С чем пожаловал, сынок?

— Куренка вот подстрелил, — гордо вытянул руку Данила-охотник. В руке его покачивалась курица-пеструха с обвисшими скрюченными когтистыми лапками и вываленным из разинутого клюва языком.

— Угу, — понимающе кивнул царь Антип. — Во дворе, что ль?

— Скажете тоже, отец, — разобиделся Данила. — То в лесу случилось.

— Да неужто кур в лесу разводить зачали?

— Ничего вы, отец, в дичи не смыслите.

— Да уж куда мне! Так ты бы еще яичек с десяток или поболе настрелял, больно яичницы хочется. А сало — слышь, Данила? — сало там, в лесу нигде крыльями не взмахивало, ась?

— Не взмахивало, — буркнул в ответ Данила, пряча куренка за спину.

— Жаль, — показно расстроился царь-батюшка, — а то бы яичница с салом была. Ну да ладно. Куренка на кухню снеси, да поскорее возвертайся. Дело у меня до вас, сыны мои.

— Ага. — Данила вывалился из залы и утопал, скрипя половицами и сотрясая здание грузными шагами.

Остальные молча оглядывали пустое помещение, всякими знаками намекая царю-батюшке, что пора уж и за трапезу приниматься.

Они и губами шлепали, и облизывались, и зубами цыкали, и животы чесали, а все впустую. Царь Антип словно не замечал знаков тех. Сидит себе на троне, мурлычет под нос себе да притопывает. Ждет, значит, когда Данила вернется.

Данила обернулся быстро, на ходу хрустя с голодухи сухарями, но, заметив хмурые лица, ссыпал сухари в карман, наспех проглотил те, что во рту перекатывал и преданными глазами уставился на царя-батюшку.

— Значится, так, — нарушил молчание царь Антип. — Бояре мне тут мыслю дельную подали: обженить вас надобно.

— Че-его-о? — протянул Козьма недовольно, сдвигая сальную шапку набекрень.

Остальные сыновья лишь рты поразинули, так их кдивило известие это нежданное-негаданное.

— Да на кой они, бабы-то энти?! — замотал головой Козьма.

— Цыц, вобла пивная! — саданул царь Антип посохом в пол. — Не твово ума дело, на что. А как сказал, так и будет.

— Дело ваше, отец, а токма я несогласный.

— В поле пойдешь — сеять, пахать, коров за титьки дергать! — грозно свел брови царь Антип.

— А чего сразу в поле-то? — разом скис Козьма. — Чуть что — сразу в поле.

— Так чего выбираешь?

— Ладно уж, давайте бабу, коли так. — Козьма содрал с головы шапку и хлопнул ей об пол.

— Я те кто, Козьма? — пуще прежнего разозлился царь-батюшка, — торгаш какой непотребный али сваха, баб тебе доставлять? Сам найдешь.

— Так у меня работы — во! — Козьма сжал пальцами горло.

— Обождет твое «во».

— Не обождет, — буркнул Козьма.

— Обождет!

— Нет!

— В поле!!!

— Так бы сразу и сказали, а чего ругаться-то? Чуть что — сразу ругаться.

— И шапку подбери. Не на базаре, чай, шапками кидаться.

— Шапку, шапку, — проскрипел Козьма, но шапку подобрал и зажал в руках. — Где их искать-то, баб энтих?

— А и вправду, — призадумался царь Антип. — А, бояре? Где у нас бабы-то водятся?

— Бабы — они везде водятся, — степенно покачал головой боярин Семен Потапыч.

— Вот помню случай был… — отозвался с полу боярин Филимон, который уже пришел в себя, только лежал тихонько да к разговору прислушивался — не об нем ли толкуют.

— Цыц, стукнутый! Лежи себе, сохни.

Филимон заткнулся, прикрыв глаза, будто уснул опять.

— Так где, говоришь, Потапыч? — вновь обернулся царь Антип к боярину Семену.

— Везде, батюшка наш, куды ни плюнь.

— Точнее.

— А точнее, так у меня три дочки на выданье.

— Во-он ты куды плюнул! — царь Антип поправил корону концом посоха. — Породниться, значится, хочешь.

— А чем мои других хуже? — выкрутился боярин Семен.

— А мои? — встрепенулся лежащий на полу боярин Филимон. — Мои тоже ничего!

— А их тоже, того, веслом? — уставился на него царь Антип.

— Зачем веслом? — похлопал глазами Филимон, воздевая себя на непослушные ноги и ища глазами свой посох.

— Мало ли, может у вас энто наследственное, хе-хе.

— Ха, ха-ха! — загоготали бояре.

— Скалкой было, для порядку.

— По башке?

— Зачем по башке?

— Да так. Веселый ты человек, Филька.

— Ага, ну да, — поспешно согласился боярин, выжимая руками полы кафтана.

— Еще у кого дочки? — царь Антип обвел взглядом бояр.

— Да, почитай, у кажного по две, по три, — ответил за всех боярин Семен Потапыч.

— Расстарались вы, бороды многогрешные, — прицокнул языком царь-батюшка. — Так что ж делать-то будем, ась?

— Да бери, надежа-царь, моих, и всего делов! — стукнул посохом боярин Семен, гордо выпрямляя спину. Луч солнца коснулся его кафтана, и тот заблестел, засиял шитьем золотым.

— А чего это твоих? — вскочил со скамьи боярин Трофим. — Мои-то, чай, не хуже будут.

— Молчал бы уж, — бросил боярин Семен. — Сравнил тоже!

— Ты на что енто тут намекашь, ась? — Борода у боярина Трофима встала дыбом, глаза выкатились, наливаясь гневом. — На что намекаешь, я тя спрашиваю?

— Знамо на что! У дочек-то поспрошай. Особливо у старшей.

— Ах ты…

— Ну, ты, не балуй! — погрозил посохом боярин Семен.

— А мои?! — поспешно вскочил вслед за Трофимом боярин Василий. — Мои тоже, чай, не пальцем деланые!

— А ты, Васька, не встревай! — прорычал в бороду боярин Семен.

— Да-да, ты лучше помолчи! — поддакнул Трофим.

— Чего это я молчать должон?

— А того!

— Чего — того?

— Того самого!

— А в глаз?

— А в лоб?

— Ах ты…

Бац!

Хлоп!

Хрясь!

— О-ох, уби-или! Обезглазили! — заголосил боярин Трофим, вертясь на месте и держась за глаз.

— Мое ухо, ухо мое! — взвизгнул боярин Василий.

— Что ухо! У меня искры из глаз! О-ох, свет в очах померк… — прорычал боярин Семен, потирая зашибленный лоб. — Ну, пес смердячий!..

Хлоп!

Бац!

Хрясь!

— Ау!

— О-ох!

— У-у-ы-ы!

— Цыц! Прекратить! — не вытерпел царь Антип.

И возня в думском углу враз стихла, будто и не было ничего. Бояре сидели рядком, преданно взирая на царя-батюшку.

— Безобразие! Вам тут чего, харчевня али царские палаты? Раздухарились, орлы, крыльями размахались. Ух, я вас!..

— Дак мы, царь-батюшка, — осторожно подал голос боярин Трофим, пытаясь проморгаться правым опухшим глазом.

— Молчать!!! Сватья, чтоб вас, тестюшки дорогие.

Бояре думские стыдливо потупили очи и надули губы. Неясно только, вину свою осознали али обиду на морды налепили.

— Вот так! А будет, как скажу. Пока вы тут посохами размахивали да за бороды друг дружку таскали, мысля мне пришла: дадим детям луки тугие да стрелы каленые, выйдут они во поле чистое…

— Как, отец? Опять в поле? — перепужался Козьма, аж присев чуток. — Так вы же сказали…

— Ты дослушай сперва, а потом уж энти, как их… реверансы откалывай.

— Но ведь поле… — пробормотал Козьма.

— А я бы сейчас груздёв моченых отведал, — мечтательно облизнулся боярин Филимон.

— Это ты к чему, Филька, сказанул? — повернул к нему голову царь Антип.

— Энта, как ее… ассосанция наклюнулась: каленые — моченые, — покачал боярин Филимон рукой из стороны в сторону, будто ходики маятником.

— Ага, — скумекал царь Антип. — А у меня тоже кой-чего наклюнулось. Вот послушай: груздей — плетей.

— Да за что же, отец родной?!

— А за глупость, Филька. Может, огреть чем тебя по башке, шоб не встревал в умные беседы со всякими глупостями, ась? Груздев ему, видишь ли!

— Нет, нет, — попятился боярин Филимон и опустился на скамью, — я тута вот посижу.

— Значится, — продолжал царь Антип, — как я ужо сказывал, выйдут они во чисто поле, натянут тетивы да и пустят по стреле на кого Бог пошлет. Вот и узнаем, какая да откель кому баба.

— Умно… Гениально… Сногсшибательно… — зашептались бояре. — Умопомрачительно… эх, груздёв бы…

— То дело, отец, — произнес Данила, прикинув так: стрела — она ведь дура дурой, куда полетит — то никому не ведомо, да и вряд ли угодит в то место, где бабы-то водятся — произрастают.

Царь Антип кивнул.

— А ты что скажешь, Иван?

— А что тут говорить. Тут ведь, кто косу носит, тот и сено косит.

— Это ты к чему? — насторожился царь-батюшка.

— Присказка такая, отец. Вы корону носите, стал-быть, как скажете, так тому и быть.

— Ох, Ванька! — погрозил царь Антип пальцем. — Хитришь все. Ну, на том и порешим.

— А я? — подал голос Козьма.

— Чего — ты? — оделил царь Антип старшего сына недобрым взглядом.

— Меня забыли спросить! — ткнул шапкой в грудь Козьма.

— Вот именно, что забыли, — хмыкнул царь Антип и отвернулся. — Эй, кто там! Собирайте на стол, трапезничать пора.

— Так ведь, стольничий-то того, — напомнил царю-батюшке боярин Семен, — улетучился.

— Ах да, — спохватился царь Антип. — Ну, Филька, принимайся за дело.

— Я… — начал было подниматься со скамьи боярин Филимон.

— Я сам соберу, отец, — вызвался Иван Царевич, выступив вперед. — А то ведь опять чего не так пойдет, и сберемся мы не заптракать, ан как раз ужинать.

— И то верно, — призадумался царь Антип, но ненадолго. Пузо уже ворочаться зачинало и тянуло так неприятно. — Токма поскорее обернись. Шамкать больно охота.

— И груздёв не забуть! — крикнул вслед Ивану Царевичу боярин Филимон, и все посмотрели на него.

— Чего? — боярин смущенно повертел посох в руках, но никто ему не ответил, лишь царь Антип головой покачал и вечно сползающую с головы корону поправил.

И никто не заметил, как совсем маленькая лягушка, мирно до того сидевшая в уголке под скамьей, проскакала к дверям, выскочила в них и была такова. Она услышала и узнала, все, что ей было нужно.