Синдбад

Леонид Резников, 2018

О сказочный Восток! Мир минаретов и прекрасных гурий, коварных колдунов и могущественных джиннов, готовых исполнить любое твое желание… Эх, если бы все было именно так. В смысле, с джиннами… А вот Синдареву Богдану не повезло. То ли джинн ему неправильный попался, то ли еще что. Но, скорее всего, именно первое. Ну скажите, какой нормальный, уважающий себя джинн будет ютиться в старой керосиновой лампе?.. В общем, не заладилось у них с Богданом. Отправил джинн докучливого молодого человека на так обожаемый им Восток, и началась у Богдана жизнь, полная странствий, приключений, приятных и не очень знакомств и, разумеется, любви – куда же без нее!

Книга первая. Синдбад-мореход

Глава 1. Здравствуй, Восток!

Никто не мог сказать точно, когда в небольшом портовом городе Эль-Хайя объявился молодой светлокожий человек лет тридцати. Лицо у него было овальное, нос чуть приплюснутый, глаза зеленые и хитрые, с длинными женскими ресницами, которыми парень наивно хлопал по любому поводу. Его темные жесткие волосы кучерявились, а чуть пухлые губы виновато улыбались каждому встречному.

Парень щеголял в несуразном наряде, состоящем из необычных узких штанов синего цвета, прошитых желтыми нитками, и тонкой рубахи с нарисованной на ней страшной мордой лупоглазого джинна с треугольными волосами, торчащими во все стороны. Рубаху украшала корявая надпись на никому не известном языке. Ноги молодого человека были обуты в невиданную бело-красную обувь, завязанную веревками, продетыми в дырочки крест-накрест. Молодой человек не понимал ни слова из языка правоверных мусульман и все время бормотал непонятные слова на странном варварском наречии. А когда его спрашивали о чем-либо, он тыкал себя кулаком в грудь и выкрикивал нечто вроде «синдар бадя». Постепенно все стали называть парня Синдбадом. Новое имя молодому человеку пришлось по душе и он на него охотно откликался.

Синдбад был силен, крепок телом и широк в плечах, но его не особо тянуло к тяжелой работе. Он всегда долго, с сомнением, приглядывался и приценивался к ней, вечно привередничал и воротил нос. В общем, вел себя подобно нуворишу, хотя иной раз ему и в рот-то положить было нечего. И это несказанно удивляло окружающих. Однако если уж парень брался за что, так работа спорилась у него в руках. Купцы и бывалые грузчики только диву давались, как Синдбад, словно шутя, перетаскивал тяжеленные тюки и ворочал огромные бочки, с которыми иные справлялись разве что по двое.

Жил Синдбад в одной из подворотен близ пристани в закутке меж двух смыкающихся глинобитных стен. Там у молодого человека лежал набитый соломой джутовый мешок — что еще надо бедному чужестранцу, чтобы хорошенько выспаться или просто передохнуть.

Обедал Синдбад, как правило, в чайхане на пристани, где собирались завсегдатаи городка неспешно обсудить за пловом и горячим зеленым чаем новости и дела. Обычно молодой человек скромно сидел в уголочке и ел лепешку с чаем, а иногда, если удавалось заработать немного денег, то даже с пловом или кабобом, и прислушивался к разговорам, пытаясь вникнуть в смысл незнакомых слов.

Надо заметить, кабоб в Эль-Хайя называли исключительно жареным мясом — именно так и никак иначе! Дело в том, что эмира этого благословенного города звали Нури ибн Кабоб, и потому никто не рисковал называть мясное блюдо именем великого правителя. Откуда правителю досталось такое имечко, оставалось только догадываться.

И вот, в один из погожих дней, когда Синдбад уже доедал свой скромный обед, в чайхану вошли два расфуфыренных джентльмена, в которых Синдбад признал чопорных англичан колониальной эпохи — не узнать их было просто невозможно. Англичане смотрели на всех свысока, явно полагая себя исключительной нацией. Надменно вскидывая подбородки, они пихали плечами всех, кто, по их мнению, мешал им пройти к элитному топчану, застеленному лучшими курпачами, с квадратным резным дастарханом в центре.

Один из англичан, проходя мимо Синдбада, пихнул его локтем. Синдбад, в тот момент наполнявший пиалу горячим чаем, плеснул на себя кипяток, вскочил и зашипел от боли, что показалось англичанам крайне забавным. Они заржали, вместо того, чтобы извиниться и убраться подобру-поздорову. Но когда мания величия позволяла себе обдуманные поступки!

Синдбад от злости покраснел, словно хорошо проваренный рак, схватил наглого англичанина за жабо, притянул к себе и без особого размаха съездил здоровенным кулачищем по наглой англосакской морде. Жабо осталось в руке Синдбада, а самого англичанина снесло к противоположной стене чайханы и так припечатало к ней, что несчастный закатил глаза и неторопливо сполз на пол. Окружающие охнули, округлив глаза. Второй англичанин, изрядно побледнев, потянул из ножен шпагу. Синдбад предупредительно зыркнул на него, но англичанин, похоже, попался совершенно тупой.

Блеснула сталь клинка. Англичанин сделал выпад вперед, однако Синдбада в том месте уже не оказалось. Парень успел сместиться вбок, схватил англичанина за широкую короткую штанину и камзол, шутя поднял в воздух и, держа над собой, словно пуховую подушку, пронес к перилам на улицу. Англичанин от неожиданности выронил шпагу и заверещал, потешно болтая руками и ногами.

— И-и-эх! — ухнул Синдбад и выбросил англичанина из чайханы.

Тот покатился по хорошо утоптанной и унавоженной мостовой и плюхнулся в одну из свежих навозных куч. Чайхана огласилась здоровым хохотом. Все кинулись поздравлять Синдбада, но тот только скромно высморкался в ажурное шелковое жабо, которое все еще держал в руке, засунул его в карман штанов и вернулся к прерванному обеду. Хозяин чайханы принес в подарок Синдбаду огромную палку шашлыка, посыпанную нарезкой из лука и щавеля, еще одну лепешку и полный чайник свежезаваренного чая.

Не подумайте только, будто хозяин чайханы впал в слезливый альтруизм. Нет! Во-первых, англичане редко когда платили по счетам, и потому хозяин не особо радовался подобным гостям. А во-вторых, чайханщик сразу смекнул выгоду — да такого охранника еще поискать надо!

Синдбад же поблагодарил чайханщика скромным кивком и принялся за еду, сочтя ее вполне заслуженной.

Мимо на карачках прополз первый англичанин, отклянчив зад и бренча по полу кончиком шпаги. Вокруг его правого глаза расплывался огромный синяк. Англичанин пугливо косился на местного богатыря, но Синдбад не удостоил его вниманием, продолжая трапезу и периодически утирая рот рукавом халата. А когда Синдбад покончил с так удачно, можно сказать, за сущий пустяк привалившим шашлыком, бросил на стол пару медяков за чай и лепешку с чувотом¹ и собрался уйти, к молодому человеку подлетел хозяин чайханы и дернул за рукав халата.

Синдбад недовольно нахмурил брови, но чайханщик расплылся в заискивающей улыбке и попытался жестами объяснить, что желал бы нанять его вышибалой. Синдбад долго не мог понять, чего от него добивается пожилой пройдоха, а затем коротко кивнул, отодвинул чайханщика с прохода, вернулся на свое место и указал пальцем на пустой чайник. Чайханщик, вздохнув, поплелся за полным.

Работы у вышибалы было немного. На Востоке народ в большинстве своем добропорядочный, воспитанный и законопослушный. Тем более когда наказание за проступки весьма сурово. Но Синдбад все же оправдывал свое содержание. Периодически он вытряхивал деньги из наглецов, не желавших по тем или иным причинам платить за еду, причем, как правило, все, что были их в карманах. Никто, правда, не возмущался — слава Аллаху, живы остались! Иногда выставлял из чайханы местных мафиози в лице разбойной шайки с громким названием «Гиены пустыни», державшей в страхе торговцев — «Гиены» требовали огромную плату за «крышевание». А то и подворачивались под руку эмирские сборщики налогов. Последние были еще наглее разбойников, и с ними Синдбад вовсе не церемонился.

Сборщики налогов возмущались вовсю, брызгали слюной и грозили страшными бедствиями, на которые Синдбаду, по большому счету, было начхать. Но собственное здоровье сборщикам налогов было дороже нескольких серебряный монет, отсутствия которых пресветлый эмир даже не заметит, и Синдбаду до сих пор все сходило с рук.

Нужно сказать, в драке Синдбад был быстр, ловок, неутомим и практически неуязвим. Несколько ссадин и легких порезов не в счет. К тому же он применял никому неизвестные здесь приемы, действенные и наводящие ужас даже на бывалых громил. Так что вскоре портовая чайхана стала самым безопасным и процветающим местом в городе. Ее хозяин не мог нарадоваться на нового работника, но каждый раз принося ему плов или шашлык, он на нет изводился от жадности и весь вечер потом не находил себе места — Синдбад не только отменно исполнял свои обязанности, но и ел за троих.

За пару с небольшим месяцев Синдбад прилично выучился говорить на местном наречии и охотно сдабривал речь восточными ругательствами — как известно, именно ругательства есть то, что, как правило, в первую очередь учат все переселенцы.

— Куда прешь, грязный шакал? — отгонял Синдбад нищих попрошаек, не желавших зарабатывать честным трудом. Или подбадривал вылетающих из чайханы разбойников фразой «Будешь знать, сын облезлой верблюдицы!» Ну и тому подобное в том же духе.

А по вечерам, когда на ночном небе зажигались звезды — здесь они не такие, как у него на родине, и небо шире и бархатнее, и луна крупнее и ярче, — Синдбад лежал на топчане и вздыхал о том мире, откуда он не по своей воле был заброшен сюда, на Восток.

По настоящему Синдбада звали Синдарев Богдан, Бодя, как звала его мама, ласково улыбаясь и приглаживая сыну непослушные вихры, о которые было сломано немало гребней. Мама воспитывала сына одна, выбиваясь из сил на должности главбуха крупной фирмы. Папа исчез еще до рождения Богдана, и единственное, что мальчик знал о своем отце — тот был казахом. Ни имени, ни фамилии, ни кем он был по профессии. Просто казах — не более и не менее. Заделал матери ребенка и слинял, вероятно, устрашившись ответственности.

Мать особенно не расстроилась, хотя ночами иногда плакала в подушку, но Богдана не раз одолевали сомнения, что именно казах был причиной ее слез. Несчастной женщине вполне хватало проблем и с собственным сыном, вечно встревающим в разные истории.

Учился Богдан ни шатко ни валко, перебиваясь с четверки на тройку. Драки обходил стороной, но если уж кто его задевал по-настоящему, то остановиться уже не мог и принимался крушить все вокруг. Ссадины и шишки у его противников — только полбеды. Вылетали стекла, ломались парты, падали классные доски… Несчастная мать не успевала оплачивать ремонты, а Богдан все твердил свое: «А чего он?» — и неизменно шмыгал носом, в душе соглашаясь с матерью. И каждый раз обещал себе взнуздать свой непокорный характер.

Чтобы направить энергию сына в нужное русло, мать отдала Богдана в секцию дзюдо. Там Бодя, помимо прочего, научился держать себя в руках.

При всем при том Богдан просто бредил Востоком. Вероятно, тяга к Востоку было единственным, что ему передалось от отца. Богдан зачитывался «Тысячей и одной ночью», похождениями хитреца и заступника бедных ходжи Насреддина и с жадностью поглощал фильмы, имеющие хоть какое-то отношение к Востоку.

После школы были колледж, где Богдан выучился на повара, и армия, о службе в которой Богдан не любил вспоминать — нудное однообразие с попыткой превратить его в беспрекословно подчиняющегося робота, чего Бодя терпеть не мог. Да и оружие он не особо жаловал. А после была столь же нудная работа в ресторане, где спесивым клиентам вечно что-нибудь не нравилось. И еще неудачная любовь…

Однажды, перебирая старые вещи на пыльном чердаке своего дома, Богдан наткнулся на пыльную керосиновую лампу. Он повертел лампу в руках и, поднеся к уху, потряс — внутри плеснулся керосин. Богдан никогда не держал в руках подобных ламп, и ему стало любопытно, как она работает. Тем более в лампе сохранилось немного топлива.

Молодой человек вернулся к себе в комнату, прихватив находку, и долго вертел в руках необычный светильник. Лампа была очень старая, стекло ее покрывал толстый слой пыли, сквозь который виднелась сеточка мелких трещин. Зеркало помутнело, окислилось и ничего не отражало, а никелированное покрытие на металлическом основании кое-где вздулось пузырями и отслоилось. Из-под него проступили темные пятна ржавчины.

Богдан аккуратно, почти любовно, протер лампу тряпочкой, затем принес с кухни коробок спичек и покрутил маленькое колесико сбоку. Чиркнул спичкой.

Зажечь лампу он не успел.

— А-апчхи! — раздалось из лампы.

Лампа подпрыгнула на столе, и Богдан едва успел подхватить ее, чтобы та не грохнулась на пол. Но тут же поставил на место и отдернул руку — из лампы повалил сизый дымок.

Спичка, догорев, обожгла пальцы.

Богдан зашипел от боли, загасил спичку и отбросил ее. Обожженный палец он засунул в рот, пристально, с интересом наблюдая за дымом, продолжавшим валить из фитиля. Странное дело, но Богдану почему-то не было страшно. Сколько раз он читал о джиннах и видел их в кино, но никогда не думал, что ему выпадет удача вживую столкнуться с одним из таинственных волшебных существ Востока.

Дым между тем не рассеивался, а собирался под потолком, словно заполнял собой некую невидимую форму, по очертаниям напоминавшую грудь, плечи, руки и голову человека. Силуэт с каждым мгновением становился плотнее. Внезапно распахнулись зеленые глаза и пристально уставились на Богдана.

— Привет, — дружелюбно улыбнулся Богдан и помахал рукой.

Джинн удивленно вскинул дымные клубящиеся брови, но промолчал.

— Ты что, немой? — Богдан немного обиделся.

— Я не немой, — хрипло отозвался джинн. — Мое имя Ала-джинн. Скажи мне, о человек, который сейчас год?

Богдан проигнорировал вопрос и спросил:

— Разве джиннам не полагается сказать «слушаю и повинуюсь, о мой господин»?

— Нахальный маленький человечек! — Джинн начал грозно раздуваться. — Я могу растереть тебя в порошок, превратить в…

«Вероятно, какой-нибудь полоумный джинн, — решил Богдан. — Или у него старческий маразм и толку от него теперь никакого».

— Хорошо, можешь убираться. — Богдан внезапно утерял к джинну всякий интерес и потянулся за спичками.

— Что ты собираешься сделать? — разволновался джинн, перестал увеличиваться в размерах и даже немного опал, несколько уплотнившись.

— Хочу посмотреть, как она горит.

— Заклинаю тебя, не делай этого!

— Почему? Моя лампа! Что хочу, то и делаю.

Богдан пододвинул лампу поближе к себе. Дымный хвост джинна потянулся вслед за ней, а сам джинн, дернувшись, испуганно отстранился.

— Но где же я тогда буду жить? — воскликнул Ала-джинн.

— А мне пофигу! Найдешь другую лампу.

Богдан чиркнул спичкой, и на ее конце расцвел трепещущий огонек.

— О человек, пощади! Я перебрался в твою лампу давным-давно, спасаясь от гнева великого Сулеймана. Я марид² и не переношу огня!

— Врешь, лампе от силы лет пятьдесят.

Богдан поднес спичку к фитилю, скрытому за медной сеточкой.

— Вру, — согласился джинн. Лампа немного отодвинулась от пальцев Богдана. — Я отказался выполнить волю повелителя джиннов, и меня исторгли из моего жилища. Ах, какая была лампа, медная, удобная… Подожди, о человек!

— Ну что еще? — спросил Богдан, замерев с горящей спичкой в пальцах.

— Скажи свое сокровенное желание, и я исполню его!

— Только одно?

Богдан загасил спичку и повертел ее в пальцах.

— А разве бывает много сокровенных желаний, о мой жадный друг? — выкрутился джинн, заискивающе подплывая к молодому человеку.

— Нет, — согласился Богдан. — И я вовсе не жадный.

— Я читаю в твоем сердце…

— Лучше не надо, я сам неплохо в нем читаю, — остановил Богдан джинна.

— Но разве ты не хотел попасть на Восток? Ах, дивный, чарующий Восток. — Джинн повел рукой и слегка зацепил люстру. Та опасно закачалась, но джинн ничего не заметил, продолжая проникновенно вещать: — Мир минаретов и прекрасных гурий, заставляющих трепетать мужские сердца! Мир сказочных легенд, услаждающих слух и разум отроков, подобно кристальным водам колодца средь жгучей пустыни, дарующим наслаждение и радость усталому путнику…

— Достаточно, я понял, — оборвал Богдан. — Но все же желаний маловато.

— Хорошо, два! Только для тебя, о мой несравненный повелитель.

— Три, — продолжал торговаться Богдан.

— Ты слишком многого требуешь от меня!

— Четыре!

— Хорошо, три так три! — поспешно согласился джинн и обреченно вздохнул. — Но после обещай даровать мне свободу.

— Да на здоровье!

— О щедрейший и добрейший из повелителей! — обрадованно воскликнул джинн, сложив руки на груди. — Приказывай, и я исполню твое первое желание!

— Ты что-то там говорил про Восток, и я подумал…

— Слушаю и повинуюсь! — выпалил джинн, не дослушав, склонил голову, вытянул губы трубочкой и дунул на Богдана.

Мир вокруг закружился. Богдана подхватил воющий поток и бросил в пучину времени и пространства…

Так Бодя попал на Восток. Лампы при нем не оказалось и как теперь добраться до бессовестного джинна, облапошившего его, словно младенца, Богдан не представлял.

Восток оказался вовсе не таким сказочным местом, как то рисовали его фантазия и сладкие речи джинна — нищета, грязь, нахальные стражники, хитрые торговцы, жадные менялы, обирающие народ наравне с муллами, сборщиками налогов, бессовестными судьями и прочим влиятельным сбродом. И, главное, никаких гурий! А самое противное, нигде не продавали ни хваленой араки, ни вина на худой конец — спиртное было официально запрещено Кораном, но Синдбад не без причины подозревал, что где-то его все-таки подпольно продают. Только вот где?

…Синдбад спустил ноги с топчана и протянул руку за стоявшей у стены саблей. Саблю он не так давно отнял у одного из разбойников в качестве военного трофея. Ее легкие ножны были отделаны серебряными завитушками и полудрагоценными камнями, а удобная рукоятка оказалась богато инкрустирована крошечными рубинами. Богдан потянул саблю из ножен, отложил их и полюбовался тонким синеватым лезвием дамасской стали. Такое лезвие действительно могло рассечь тончайший шелковый платок налету. Богдан вытащил из кармана жабо англичанина и принялся любовно полировать лезвие.

На входной лестнице что-то зашуршало. Синдбад опустил саблю на колени и прислушался, вглядываясь в темноту. За углом чайханы кто-то тихонько крался. Синдбад затих, затаился — не иначе воры пожаловали!

Появившаяся из-за стены тень толстого, низенького человека остановилась на верхней ступеньке и покачалась из стороны в сторону. Человек пробормотал нечто неразборчивое и крепче прижал руками халат на груди, словно сильно замерз. Синдбада он не заметил. Молодой человек медленно поднялся с топчана, прокрался вдоль стены и схватил за грудки неизвестного.

— Ага-а, попался, гнусный воришка! Ух ты, шайтаново отродье!

— Ай! — Неизвестный подпрыгнул от неожиданности. — Синдбад, это же я!

— Хозяин? — Синдбад разжал пальцы и принюхался.

От Махмуда — так звали чайханщика — разило винным духом.

— Ты не спишь? — заплетающимся языком проговорил Махмуд, отодвигаясь от собственного вышибалы и придерживая руками что-то под халатом.

— А ты, хозяин, как я погляжу, злостный нарушитель Корана, — шутливо погрозил пальцем Синдбад, прищурив один глаз.

— С чего ты… ик… взял?

Пятящийся Махмуд несколько сошел с лица, что было заметно даже в темноте. Лишь его нос продолжать пылать красным пятном.

— А что у тебя припрятано там, под халатом? — спросил Синдбад, надвигаясь на чайханщика вихляющей походкой.

— Ничего, теб-ик… показалось. Иди лучше спать, — пролепетал Махмуд, отступил еще на шаг и уперся спиной в деревянные перила.

— Тебе, наверно, тяжело, давай помогу, — продолжал настаивать Синдбад, протягивая руки.

— Уйди, сын греха! — взвизгнул вконец перепуганный Махмуд, заслонившись одной рукой.

— Э, хозяин! — поцокал языком Синдбад и осуждающе покачал головой. — Разве я сын греха? Это ты у нас величайший грешник. К тому же разве тебе неизвестно, что пить одному — великий грех?

— Ты уверен? — Махмуд недоверчиво уставился на своего работника.

— Точно тебе говорю! Аллах завещал делиться с ближним.

–…Знаешь, М-мх-муд! Ты н-нплохой… как его… м-жик! — Синдбад вертел пальцем у лица Махмуда, приобняв чайханщика за плечо и пытаясь сфокусировать взгляд на его лице.

Они сидели на элитном топчане. На дастархане перед ними стояли последний из трех кувшинчиков с аракой, две пиалы и тарелка с нарезанным салатом из помидоров и огурцов, к которому никто так и не притронулся. Махмуд что-то мычал, все время пытаясь завалиться вбок. Лицо его опухло, нижняя губа отвисла, а глаза остекленели и глядели в одну точку.

— Д-вай выпьем, — предложил Синдбад, ухватил нетвердой рукой кувшин и плеснул в две пиалы араки, но больше пролил на столик.

— Д-вай, — согласился Махмуд, принял пиалу и опрокинул ее на себя.

— Сюши, Мх-муд. — Синдбад влил в себя араку, поморщился и грохнул пиалой о столик, — а хде у вас тут… эти, как их… бабы?

— Ба-бы… — эхом отозвался чайханщик. — Хто-хто?

— Жен-щи-ны! — раздельно произнес Синдбад, потрясая руками. — Хде они?

— Бабы — они… взде, — произнес Махмуд и упал лицом в салат.

— О-о, — расстроено протянул Синдбад и потряс кувшин, который до сих пор держал в руке. Арака плеснулась на донышке.

Синдбад вылил остатки араки в рот, откинул пустой кувшин на курпачу и, кряхтя, сполз с топчана. Он долго пытался попасть ногами в кроссовки, затем махнул на них рукой и, покачиваясь, направился в личные апартаменты Махмуда — душа требовала еще кувшинчик, а у барыги-чайханщика явно где-нибудь был припрятан еще хотя бы один. Но Синдбад дотянул только до лежанки, застеленной мягкими, словно царская перина, курпачами, и блаженно растянулся поперек нее.

Глава 2. Судья Икрам-бей

Утром Синдбада разбудил невообразимый шум. Синдбад поморщился и нехотя сполз с лежанки, держась за больную голову. Во рту пересохло, словно в давно высохшем колодце, а в голове, казалось, отстукивал однообразный ритм начинающий ударник. Молодой человек не сразу сообразил, где он находится. События прошлой ночи с трудом вспоминались, всплывая обрывками из глубин памяти. Сначала он поймал Махмуда с аракой, потом тот долго сопротивлялся, не желая делиться выпивкой, а после они пили, пили, пили… Что было дальше, Синдбад так и не смог припомнить. Одно было ясно: Махмуд остался дрыхнуть на топчане, а Синдбад каким-то образом очутился в комнате чайханщика, в его постели.

С трудом воздев себя на ноги, Синдбад доковылял до серебряного кумгана³, стоявшего на прикроватном шестигранном столике с резными ножками, и вдоволь напился. Потом приблизился к неплотно прикрытой двери и осторожно выглянул наружу сквозь узкую щель.

В чайхане и около нее собралось, казалось, полгорода. Все удрученно качали головами, глядя на несчастного чайханщика, бившегося в руках двух эмирских стражников, державших длинные копья. На Махмуде не было лица. Он пытался оправдываться, но стражники его не слушали, застыв в ожидании указаний своего начальника — громилы в кольчужной рубашке, в металлическом шлеме с шишкой и с кривой саблей, заткнутой за пояс. Тот ковырял в носу, брезгливо морщась.

— Поверьте, господин стражник, я не пил, Аллах тому свидетель! Я вчера сильно устал и прилег поспать на свежем воздухе!

— Э, да от тебя несет, как из винной бочки! — не поверил главный стражник. — Старый лгун, ты еще запираться вздумал и оскорблять своим лживым языком светлое имя Аллаха?! Тащите его!

Двое стражников подхватили несчастного Махмуда под мышки и потащили за собой. Обмякшие со страху ноги чайханщика волочились по деревянному полу. Он верещал, одурев от ужаса, и уже не помышлял ни о каких оправданиях. Народ расступался перед стражниками.

До Синдбада наконец начал доходить смысл происходящего. Вероятно, утром Махмуда кто-то из ранних посетителей заметил дрыхнущим на топчане. Махмуд храпел и распространял вокруг себя отвратительную вонь перегара, а добропорядочный мусульманин, вместо того чтобы поднести несчастному рассольчику или водички, поспешил доложить куда следует о вопиющем безобразии. Дальше все было ясно и без объяснений.

Синдбаду почему-то стало жаль жадного пройдоху-чайханщика — ведь именно он напоил его до беспамятства.

Вопли Махмуда доносились уже издалека. Народ постепенно расходился. Некоторые пошли следом за стражей — им было крайне любопытно, чем-то закончится история с пьяным чайханщиком, презревшим заповеди Корана.

Когда чайхана опустела, Синдбад выбрался из комнаты Махмуда, наскоро прополоскал рот, потом нашел на кухне яблоко и сгрыз его. В корзине с фруктами обнаружился еще и лимон. Синдбад выдавил сок в рот, поморщился — по идее, должно перебить запах. Догнав толпу, следовавшую за стражей, Синдбад пристроился в ее хвосте, стараясь на всякий случай держаться как можно дальше от людей.

Чайханщика приволокли к дому городского судьи — толстому проходимцу с вечно бегающими круглыми глазками. Этот судья трактовал закон исключительно по подношениям и к нему старались не обращаться без особой на то веской причины. Но здесь и без подношений все было ясно как день. Чайханщика втащили в дом судьи по высокой каменной лестнице и бросили у самых ног необъятного телом хозяина дома, вкушавшего в тот момент утренний плов. Жирными, словно сардельки, пальцами судья загребал очередную порцию риса с огромного блюда, которого хватило бы на пятерых голодных людей, приминал и отправлял в разверстый рот, обрамленный толстыми губами, перемазанными маслом.

— В чем его вина? — спросил судья, с горестным вздохом отодвинув блюдо с недоеденным пловом, и вытер губы рукавом новенького халата.

— Он пил вино, о справедливейший из судей, — поклонился главный страж, — и заслуживает самого сурового наказания!

— Я сам определю его меру вины и наказание! — жестко поставил судья стражника на место. — А ты, негодная свинья, презревшая заповеди нашей священной книги — Корана. — Кустистые брови судьи сошлись на переносице. — Ты сознаешься в столь гнусном деянии?

— Сознаюсь, о пресветлый Икрам-бей! — Махмуд стукнулся лбом об пол. — Каюсь, шайтан попутал! Это все он!

— Ты с ним, что ли, пил? — усмехнулся судья собственной шутке, но больше никто не засмеялся.

— Нет, нет, — запротестовал Махмуд, испуганно отшатнувшись. — Что вы!

— Ну хорошо! Ты уважаемый в городе человек, Махмуд, и поэтому… — Судья воздел к полотку алчные глазки и побарабанил по подбородку пальцами. — С тебя причитается двадцать золотых штрафа и двадцать палок по пяткам. Благодари меня за мою доброту!

— Помилуйте, о светлейший судья — целых двадцать золотых! — застонал Махмуд, молитвенно воздев ладони.

Синдбад, стоявший в дверях, хорошо понимал чайханщика — жадность того была известна всем. Махмуда больше волновала потеря денег, нежели весьма болезненное наказание.

— Ты отказываешься воспользоваться милостью, оказанной тебе? — вспыхнул судья, его толстые щеки негодующе заколыхались.

— Нет, но… — залепетал вконец перепуганный чайханщик. — Двадцать золотых…

— Тридцать золотых! — выкрикнул судья. — И тридцать палок по пяткам! Уведите.

Икрам-бей дал отмашку, подвинул к себе блюдо с пловом и как ни в чем не бывало продолжив прерванную трапезу.

Махмуда утащили во двор для наказания, а толпа любопытных начала разочарованно расходиться. Синдбад спустился с лестницы последним и поплелся обратно в чайхану. Сзади доносились глухие удары и вскрики уже порядком охрипшего от непрестанного крика чайханщика.

Махмуд вернулся в чайхану лишь спустя час. Он вперевалочку доплелся до лестницы, взобрался по ней, непрестанно охая и стараясь не наступать на пятки. В чайхане никого, кроме Синдбада, сидящего на топчане с пиалой в руке, не было. Народ разумно решил, что сегодня Махмуду будет не до того.

— Ты! — воскликнул Махмуд, потрясая кулаками. — Мерзкий оборванец, отродье шайтана, смотри, что ты натворил!

— Я? — искренне удивился Синдбад, ткнув пальцем в грудь. — Э-э, уважаемый, неужели я насильно вливал в вашу почтенную глотку араку?

— Ты еще дерзишь, негодный отпрыск облезлой верблюдицы и пустынного шакала? Зачем ты меня опоил? О, позор на мою голову!

— Не умеешь пить — не берись, — философски заметил Синдбад. Сам-то он уже вполне пришел в себя и выглядел трезвым, словно стеклышко.

— Ах ты!.. — ринулся было на своего работника Махмуд, но замер на полушаге, поморщился от боли и схватился за поясницу. — Ох-х, шайтан тебя раздери! — Махнул он рукой на Синдбада и, прихрамывая, скрылся в комнате, где недовольно принялся звенеть монетами.

Из комнаты Махмуд появился спустя минут десять. В руке он нес красный, вышитый золотой нитью кошелек.

— На! — кинул он кошель в ноги вальяжно развалившемуся на топчане Синдбаду. — Отнесешь судье.

Синдбад подобрал кошелек, слез с топчана и, подвязав саблю к поясу, которой страшно дорожил и гордился, вышел из чайханы. Солнце уже палило вовсю, и пока Синдбад добрался до дома судьи, располагавшегося почти в центре города, успел несколько раз облиться потом. Взбежав вверх по лестнице, Синдбад постучал костяшками пальцев в косяк распахнутой настежь двери.

— Тук-тук, у вас все дома? — осведомился он и заглянул внутрь.

Судьи в комнате не оказалось, только худощавый, кривой на один глаз слуга в драном халате. Судя по его виду, ему мало что перепадало со стола судьи-обжоры. Слуга прибирался, гремя грязной посудой.

— Что вам угодно, почтеннейший? — с уважением спросил слуга, держа в руках пустые блюда и глядя на богатую саблю, торчащую у Синдбада из-под халата.

— Нам угодно видеть почтенного Икрам-бея, — сказал Синдбад с гордо вскинутым подбородок.

— Хозяин изволит спать, — извиняющимся тоном произнес слуга.

— Как жаль… А я ему деньги принес.

Синдбад достал кошель и подбросил его на ладони. Глухо звякнули монеты.

— Деньги? — спохватился слуга, словно завороженный глядя на тугой, увесистый кошелек. — Я немедленно доложу хозяину, что его ожидают.

Слуга сиганул в боковую дверь и через пару минут в комнату вошел сам судья. Он был в нижних штанах и рубахе, а поверх них, зевая, натягивал на ходу халат.

— Слуга что-то сказал о деньгах, — произнес судья, опускаясь на них.

— Он сказал правду! — выпалил Синдбад, сделал два шага вперед, вытянулся «во фрунт» и протянул судье кошель. — Я от почтенного Махмуд-ако.

— От чайханщика? Хорошо, — облизнулся судья и милостиво принял кошель. — Очень хорошо!

Синдбад отступил к дверям и кивнул.

— А не тот ли ты работник Махмуда, что славен на весь город непримиримой ненавистью к разбойникам и плутам?

— Это есть я, — важно сказал Синдбад.

— Наслышан, наслышан, — удовлетворенно дернул подбородком судья, взвешивая кошель в руке и никак не решаясь раскрыть его.

— Я могу идти, ваше благородие? — спросил Синдбад.

— Да-да, — рассеянно произнес судья, размышляя над странным обращением, которого он до того никогда в жизни не слыхивал. — Нет, постой! Сначала я должен сосчитать деньги.

Синдбад пожал плечами и замер в расслабленной позе, выжидающе постукивая кончиками пальцев по рукоятке сабли.

Икрам-бей развязал кошель, высыпал прямо на пол золотые монеты и взялся пересчитывать их, возя пальцем и шевеля губами.

— Одной не хватает, — наконец произнес он, подозрительно уставившись на Синдбада.

— Я доложу Махмуд-ако о досадном недоразумении. Вероятно, он ошибся, когда складывал их в кошелек.

Если честно, Синдбад сам не верил в то, что говорил. Чайханщик нарочно мог не доложить одной монеты, в надежде, что судья не будет их пересчитывать. Или того хуже, решил подставить Синдбада… Ну что стоило пересчитать монеты еще в чайхане!

Дело в том, что чайханщик только вчера заплатил Синдбаду за работу оговоренную плату в один золотой, и конечно же видел, как Синдбад убрал монету в задний карман брюк.

— А не ты ли спер недостающую монету? — прищурился Икрам-бей.

— Что вы? Как можно, почтенный Икрам-бей? — Синдбад изобразил на лице величайшее удивление, помноженное на недоумение. Последний и наихудший из вариантов обрел силу.

— Ах ты, змея, пригретая нашим уважаемым чайханщиком Махмудом, — погрозил пальцем судья и сгреб с пола монеты. — Украл монету и решил оболгать своего несчастного хозяина?!

— Я? — праведно возмутился Синдбад. — Да я в жизни чужого не брал!

— Врешь! Стража! — гаркнул судья. Он поспешно ссыпал монеты обратно в кошель и засунул его за пазуху от греха подальше.

В комнату вбежали двое стражников с саблями и замерли у дверей в ожидании приказа.

— Взять нечестивца, — приказал Икрам-бей, — и проверить его карманы!

Стражники мгновенно вцепились в Синдбада, словно голодные собаки в кусок мяса, стальной хваткой сжав его запястья.

— Вы совершаете ошибку, — сделал последнюю попытку Синдбад, спокойно стоя перед судьей. — Вас потом измучает совесть.

— Э, совесть! — отмахнулся судья. — Мулла мой большой друг, как-нибудь вымолю прощение. Обыщите его!

— А-а! — вскрикнул Синдбад, рывком подался назад и резко свел руки.

Стражники, явно не привыкшие к серьезному сопротивлению обвиняемых, гулко столкнулись лбами, закатили глаза и осели на пол. Синдбад перешагнул через них и склонился над судьей. Икрам-бей сжался, закрывшись рукой, губы его мелко задрожали.

— Вы ошиблись, уважаемый Икрам-бей! Я не брал этих денег, — раздельно произнес Синдбад.

— Не брал, не брал, — согласно закивал судья. — Я ошибся! Ты можешь идти.

— Э, нет. Что полагается по шариату за оговор?

— Один золотой! — выпалил, не задумываясь, судья, словно отличник на уроке, и запоздало прихлопнул рот пухлой ладошкой.

— Давай золотой, — протянул руку Синдбад.

— Штраф обычно получает судья, — нашелся Икрам-бей. — Твой золотой зачтен в счет долга нечестивца Махмуда. Ты свободен!

Синдбад поразился наглости и находчивости судьи, но русская душа требовала отмщения. Пожевав губами и не придумав ничего другого, Синдбад плюнул. Плевок угодил в глаз жадному судье, а молодой человек засунул руки в карманы брюк, развернулся и направился к выходу.

— Это сдача, — бросил он через плечо.

— Ну, погоди, отрыжка шайтана, — прошипел судья, утерев лицо рукавом, и погрозил кулаком. — Я еще с тобой расквитаюсь!

Глава 3. Амаль

Синдбад вернулся в чайхану злой до невозможности. Горя праведной местью, он взлетел по ступенькам и обшарил глазами пустое помещение. Дверь в кухню была распахнута настежь, внутри никого не было видно. В комнате Махмуда тоже, вроде бы, никого. Дверь прикрыта наполовину, но через широкую щель видна большая часть комнатушки, и спрятаться там особо негде.

Из рукомойника тихонько капала вода. Сорвавшись из-под потолка, над головой пронеслась ласточка. Из-за ближайшего топчана вырулил приблудный полосатый кот, заурчал и потерся об ноги Синдбада, выклянчивая подачку.

Синдбад упер кулаки в бока ласково позвал:

— Хозяин? Ты где? Выходи-и.

Тишина. Еле слышно скрипнула половица.

Синдбад порывисто обернулся на звук. Скрип явно донесся из комнаты хозяина, где была устроена вторая дверь, ведущая в сад позади дома.

— Я иду, — елейным голоском предупредил Синдбад и направился на цыпочках в комнату.

Там что-то загремело, гулко бухнуло, а затем послышалось тихое кряхтение. Видимо, перепуганный чайханщик зацепился больными ногами за что-то металлическое и опрокинул его. Синдбад с грохотом распахнув дверь, ворвался в комнату Махмуда и остановился за порогом.

Чайханщик лежал на полу у самой двери в сад, совершая безуспешные попытки подняться с пола — сильно же ему досталось от палача. Рядом с чайханщиком валялся огромный казан, что раньше был прислонен к стене у самой двери.

— Чего же ты спрятался, хозяин, в прядки хочешь поиграть?

— Ты? Уф-ф, а я уж думал…

Махмуд сел. В его расширенных глазах таился неподдельный ужас.

— Воры? — уточнил Синдбад, медленно приближаясь к чайханщику. — Нет, все гораздо хуже.

Махмуд поспешно отполз в угол комнаты и сжался.

— Хуже? — переспросил он, бледнея.

— Гораздо хуже — злой я!

— Синдбад, дорогой! Ты, верно, шутишь?

— Разумеется, я ведь похож на балаганного шута?

— Нет, нет, — протестующе замахал руками Махмуд. — Что ты! Ты все неверно понял.

— Тогда объясни! — потребовал Синдбад, нависнув своими двумя метрами над вконец перетрусившим чайханщиком.

— Поверь, все произошло случайно, клянусь Аллахом!

— Что произошло?

— Как… что? — растерялся Махмуд. Лицо его от удивления вытянулось. — Значит, все хорошо?

— Ну разумеется! Если забыть о судье, решившем получить причитающийся ему недостающий золотой с меня. И еще о том, что мне пришлось драться со стражей.

— Синдбадик, дорогой… — еще сильнее побледнел Чайханщик.

— О, я очень дорогой. И тебе это обойдется… — Синдбад задумчиво посмотрел в потолок. — Скажем, в пять золотых. За нанесенный, так сказать, моральный ущерб.

— Мора?.. — судорожно сглотнул Махмуд.

— Вот именно, — покивал Синдбад и рявкнул: — Гони монету!

Махмуд вздрогнул всем телом, закрыл глаза и обмяк. Голова его свесилась на грудь.

— О-о, — протянул расстроено Синдбад. Он наклонился, поднял руку чайханщика и отпустил. Рука безвольно упала на пол. — Готов.

Синдбад похлопал Махмуда по щекам, потом прошел к кумгану, набрал в рот воды и прыснул ей в лицо чайханщику. Махмуд завозил руками перед лицом, облизнулся и медленно приоткрыл глаза.

— Будет жить, — констатировал Синдбад.

— Что со мной? — слабым голосом спросил Махмуд.

— Ты решил поспать. А до того хотел расплатиться со мной.

— Я?

— Махмуд, кончай крутить, — вконец разозлился Синдбад. — Или ты платишь мне пять золотых, или… — Он саданул кулаком в ладонь.

— Бей! — поразмыслив, сказал Махмуд. Затем сильно зажмурил глаза, приготовившись к очередной экзекуции.

Синдбад постоял над жадным чайханщиком, сплюнул на пол и вышел из комнаты.

Он опять остался без работы и без крыши над головой. В его кармане — всего один золотой, на который можно протянуть от силы пару недель, если не сильно шиковать, и за столь малый срок необходимо найти новую работу. В крайнем случае можно продать саблю, но с ней Синдбаду расставаться вовсе не хотелось.

Оказавшись на улице, Синдбад засунул руки в карманы, зло пнул камешек, подвернувшийся под ногу, и пошел вдоль пристани. У одного из причалов плечистые грузчики с красными потными лицами, пыхтя от натуги, разгружали только что прибывший корабль. Таскать бочки и ящики, надрываясь и обливаясь потом, Синдбаду совершенно не хотелось. И даже смотреть на то, как их таскают другие. Поэтому он свернул на тихую узкую улочку и направился вверх к центру города.

Размышляя о своей горькой судьбе, Синдбад все брел и брел, не разбирая дороги. Мимо проходили люди, спешащие по своим делам, туда-сюда носились шумные ватаги детворы. Кто-то выплеснул под ноги Синдбаду мыльную воду прямо из окна, но он ничего не заметил и прошел дальше. Остановился Синдбад, лишь упершись лбом в высокую стену.

Стена была сложена из белого камня и имела в высоту локтей десять, если не больше. Тянулась она в обе стороны до самых концов длинной широкой улицы, а там загибалась и убегала куда-то. Перед стеной, разбросанные случайным образом, росли пальмы и старые, в два-три обхвата тутовые деревья. За стеной раскинулся прекрасный сад, и его зеленые пышные кроны кое-где выступали за стену. На ветках висели крупные, с темно-красной шкуркой яблоки, но их почему-то никто не обрывал. Синдбад приподнялся на носочках, сорвал яблоко, отер его ладонями и надкусил. Сочная сладкая мякоть таяла на языке.

Мимо проехала груженая арба. Синдбад прижался к стене, пропуская ее. За арбой прошли двое мужчин в чалмах и дорогих халатах. Мужчины что-то шумно обсуждали, размахивая руками, словно мельницы крыльями, и потрясая ухоженными черными бородами. Синдбада они, казалось, не заметили вовсе.

Улица Синдбаду была не знакома, и его разобрало любопытство, что может скрывать такой длинный и высокий забор. Даже не забор, а заборище!

Оглядевшись по сторонам, нет ли кого поблизости, Синдбад приблизился к одному из тутовых деревьев, быстро взобрался вверх по его кривому стволу и удобно устроился в развилке трех толстых суков. Густая крона надежно скрыла молодого человека от случайных взглядов.

Внизу опять кто-то проехал. Синдбад осторожно выглянул из-за ветвей. Проехавший мимо дерева мужчина верхом на ишаке клевал носом. Ноги его в потертых шлепанцах едва не волочились по земле. За мужчиной, закутанная с ног до головы в серую паранджу, следовала женщина. Она вела за руку маленького мальчика. Синдбада никто из них не приметил.

Синдбад отвернулся, уселся поудобнее и вытянул шею.

Перед ним раскинулся дивный яблоневый сад. За садом остроконечными башенками устремлялся ввысь прекрасный дворец, слепящий глаза белизной стен и золотом куполов. Дорожки, посыпанные сверкающим в лучах солнца песком и усаженные пальмами, разбегались лучами от входа дворца и терялись в зелени сада. Зрелище было чудесным и неописуемо великолепным.

Из сада тянуло свежестью и прохладой. Где-то, невидимые глазу, журчали фонтаны. Меж шелестящих на слабом ветерке крон деревьев то и дело мелькали крыши беседок и мраморные скамеечки. Справа от них расположился рукотворный пруд с белыми лебедями. Рядом с прудом важно расхаживал павлин, раскинувший радужный «глазастый» хвост.

Синдбад, с восхищением взирая на удивительный пейзаж — такого великолепия он здесь еще не видел, — дохрустел яблоком и через плечо, не глядя, выбросил огрызок.

Снизу донеслось «бум!», словно палкой ударили по жестяному тазу. Синдбад пригнулся и глянул вниз. Под деревом стояли двое стражников в бронзовых шлемах, кольчугах и с копьями на плечах.

— Ты чего? — спросил длинный и худой.

— Смотри, — показал себе под ноги тот, что был пониже ростом и потолще, и поправил съезжающий на глаза шлем. — Кто-то кинул огрызок.

— Кто?

Стражники закрутили головами. Синдбад поспешно укрылся за толстым суком.

— Вот шайтан! — пробормотал он. — Принесла же вас нелегкая.

Стражники между тем все озирались. Вдруг из подворотни напротив выглянула любопытная мальчишеская мордашка, за ней еще одна и еще. Чумазые мальчуганы уставились на стражников, шмыгая носами и утирая их.

— Ах вы, щенки! — погрозил стражник кулаком.

Головы скрылись.

— Кто бы знал, как мне надоели проклятые дети! — посетовал тот, что пониже ростом.

— И не говори, — согласился длинный. — Пошли, что ли?

— Пошли.

И они двинулись дальше вдоль забора, неся на плечах тяжелые копья. Синдбад проводил стражников взглядом и опять обернулся к саду, из глубины которого в это самое мгновение раздался женский смех, а после слуха молодого человека коснулись серебристые ангельские голоса. Синдбад попытался разглядеть обладательниц голосов, но за деревьями ничего нельзя было толком разобрать. Тогда Синдбад пролез по толстому суку, уходившему далеко за забор, осторожно, чтобы не сверзиться вниз, перебрался на сук одной из яблонь и, замерев, огляделся — вроде бы никого. Синдбад быстро спустился пониже и бесшумно спрыгнул на траву. Присел.

Тишина — ни криков охраны, ни топота собачьих лап. Собаки беспокоили Синдбада гораздо сильнее — это не тупые стражники. Последних можно надуть или, в крайнем случае, отправить в нокаут одним ударом. А вот собаки — вещь крайне неприятная.

Прокравшись меж деревьев в направлении пруда, Синдбад залег за каменной ротондой с перильцами и скамеечкой, обегающей беседку по внутреннему кругу. Рядом с ротондой журчал невысокий фонтанчик с чашей в виде цветка.

Синдбад прополз чуть дальше.

Девушек было семеро. Молодые особы в шелковых шальварах и расшитых жилетках с рукавами из невесомой материи играли у пруда. Одна из прелестниц раскачивалась на деревянных качелях, двое стоящих позади и спереди качелей раскачивали их, дергая за привязанные к ним веревки. Остальные девушки весело перебрасывали друг другу мяч. В волосах у той, что сидела на качелях, сверкала золотая диадема, отделанная бриллиантами. Волосы девушки были светлыми и длинными, забранными на затылке в оригинальную пышную прическу, удерживаемую несколькими золотыми китайскими заколками с рубинами на крупных головках. Девушка была прекрасна, и Синдбад невольно залюбовался ей. Нет, остальные тоже были ничего, но эта…

–Я хочу пить, — объявила красавица.

Девушки остановили качели, покорно склонили головы. Красавица легко спрыгнула на траву и направилась к ротонде. Служанки устремились следом, но девушка взмахом тонкой ручки остановила их:

— Нет! Я сама могу напиться. А вы играйте в мяч.

Служанки послушно вернулись на поляну и присоединились к подружкам.

— О всевышний! Кто бы знал, как они все мне опостылели, — тихо произнесла красавица, приближаясь к тому месту, где залег Синдбад. — Вечно ходят за мной, как собачонки.

Синдбад отполз назад, ближе к широкому входу в ротонду, стараясь как можно меньше производить шума, но девушка услышала шорох и замерла.

— Кто здесь?

Страха в ее голосе не было. Любопытство, и ничего более. Ну кто чужой мог появиться в давно наскучившем ей саду? Но почему-то никто не вышел и не поприветствовал, как полагается, принцессу, что было странно и весьма необычно. Девушкой овладел легкий испуг.

— Кто здесь? — повторила она вопрос. — Покажись! Или я кликну стражу.

— О, несравненная красавица, — Синдбад поднялся с земли, отряхнулся и вышел из-за ротонды, стараясь оставаться незамеченным для остальных девушек, — не надо стражи. Я не причиню тебе вреда.

— Кто ты? — удивилась девушка, окинув взглядом ладную фигуру Синдбада, и добавила: — Витязь?

— Хм-м… А что, пожалуй! — Синдбад приосанился.

— Как ты попал сюда? Ты гость моего отца?

Глаза у девушки были пронзительно голубые и бездонные, Синдбад почувствовал, как тонет и растворяется в них.

— Не совсем, — с заминкой ответил он. — Видишь ли, я здесь случайно.

— Случайно?

— Через забор.

— Через забор? — эхом повторила девушка, и глаза ее еще более расширились.

Незнакомец не внушал опасений, к тому же принцессе совершенно не хотелось, чтобы молодой человек ушел, или его схватила дворцовая стража.

— Ну да. Понимаешь, забор, сад, дворец… — Язык у Синдбада заплетался, чего с ним никогда раньше не случалось. — Мне захотелось взглянуть на сад, и я забрался на дерево. А потом кто-то засмеялся…

— Это я смеялась.

— Правда? — почему-то обрадовался Синдбад.

— Правда, — кивнула принцесса. Молодой человек оказался забавен. — Как тебя зовут, о незнакомец, лазающий в эмирские сады через заборы?

— Бо… Синдбад. Меня зовут Синдбад.

— Странное имя, — нахмурила прелестный лобик девушка. — Но красивое и звучное.

— А тебя как зовут?

— Меня? — еще больше удивилась принцесса.

Во-первых, ее имя все знали, даже там, в городе. А во-вторых, никто и никогда еще так просто не спрашивал у нее, «как тебя зовут?» — безо всяких набивших оскомину эпитетов. Необычно и приятно.

— Меня зовут Амаль.

— Амаль, — глухо повторил Синдбад, наслаждаясь именем девушки, словно мятной конфетой.

В имени ее чудилось дуновение свежего ветерка, прохлада озерной воды, плавный полет легкокрылой птицы…

— Осторожно, моя принцесса!

Синдбад сбросил с себя оцепенение, овладевшее им, и порывисто обернулся. Кричала одна из девушек, решившая поинтересоваться, куда так надолго могла запропаститься ее обожаемая принцесса.

— На помощь! Стража!!! — не унималась девица, заходясь в истошном визге, топоча ногами и приседая, словно мучимая нестерпимой нуждой.

— Беги, о Синдбад! — Принцесса чувственно протянула руку к молодому человеку, но не решилась коснуться его. — Беги, иначе тебя схватят.

— Я вернусь, Амаль! — крикнул Синдбад и сорвался с места. — Верну-усь.

Он запетлял меж яблонь, чьи нагруженные спелыми плодами ветви сгибались почти к самой земле.

Со стороны дворца донеслось бряцание оружия и доспехов — доблестная стража спешила на помощь принцессе. Не страшно — Синдбад три раза успеет сбегать к стене и обратно и еще хорошенько выспаться, пока они доберутся сюда. Но тут сзади послышался лай. Видно, кто-то додумался спустить собак, что было гораздо хуже и серьезнее. Синдбад поднажал. Впереди меж деревьев уже виднелся забор, но дробные удары когтистых собачьих лап быстро приближались. Синдбад не решился оглянуться, боясь оступиться или влететь со всего маху в ствол дерева. Упругие ветви больно хлестали его по лицу. Он отмахивался от ветвей руками, подныривал под ветки, вскакивал и опять бежал. Вот и забор! Но собаки уже совсем близко, и, судя по злобному лаю, никак не болонки или чихуахуа.

«Где же проклятый тутовник?»

Синдбад заметался около забора, вглядываясь вверх в попытке отыскать длинный ствол, перемахивающий через забор. Вот он, наконец-то! И как только он его раньше не заметил.

Синдбад рванулся к одиноко стоявшей яблоне, над которой простирался толстый кривой сук шелковицы. Огромная черная собака, нагнавшая было беглеца, впустую клацнула зубами и, промахнувшись, недоуменно уставилась на то место, где только что стоял враг. Зарычав, она опять припустила за непрошеным гостем, но другая собака, рыжая, с черными подпалинами, первой настигла Синдбада, когда тот уже резво взбирался на яблоню, и в прыжке вцепилась в развевающуюся полу халата. Синдбад от сильного рывка едва не свалился с дерева, однако в последний момент успел вцепиться обеими руками в ствол у самой земли и шустро вскарабкался на него. Страх быть разорванным на мелкие кусочки придавал силы. Собака продолжала болтаться на халате. Синдбад зло пнул ее в попытке стряхнуть с себя, но собака зарычала и лишь сильнее сжала зубы.

— А, шайтан тебя раздери! — буркнул Синдбад, продолжая тыкать собаке в нос мягкой подошвой кроссовки.

И тут подоспела вторая собака. Не долго думая, она подпрыгнула и схватила зубами свободную часть полы. Теперь Синдбада тянуло к земле килограмм пятьдесят, не меньше. Он все ниже и ниже сползал с сука, делая тщетные попытки удержаться на нем.

— Вот же навязались на мою голову! — в сердцах бросил Синдбад собакам, сильно качнулся и, забросив на сук обе ноги, сцепил их крест-накрест. Одновременно он отпустил руки и выгнулся назад. Халат соскользнул с плеч и вместе с собаками упал на землю. Халата, конечно, было жаль, но не расставаться же из-за него с жизнью.

Подтянувшись, Синдбад шустро взобрался на сук, с него перемахнул на другой, более высокий, и наконец перебрался на широкий сук шелковицы. Развалившись на нем, молодой человек немного отдышался и, быстро перебирая руками и ногами, пополз по суку в сторону забора.

Собаки, как только халат оказался в полной их власти, утеряли интерес к Синдбаду. Каждой их них хотелось заполучить долю добычи, чтобы похвастать ей перед хозяином, но халат был один, и собаки тянули его каждая в свою сторону, рыча и дергая огромными головами. Не выдержав подобного обращения, халат затрещал и разошелся по швам. Собаки мгновенно успокоились и, гордо вскинув головы, бросили к ногам подоспевших стражников добычу.

— Ушел, отрыжка шайтана! — воскликнул стражник, прибежавший первым, и саданул по яблоне тяжелым копьем.

На головы стражников и собак посыпались спелые яблоки. Люди пригнулись, а собаки отбежали в сторонку.

— Ах вы, дрянные, никчемные псины! — накинулся стражник на собак, еще больше расходясь.

Одной он отвесил пинка, и та, заскулив и поджав хвост, припустила прочь, а по другой не попал — эта оказалась опытнее своей товарки и вовремя увернулась от ноги. Стражник упал на землю, но тут же вскочил и принялся охаживать древком копья подчиненных.

— Бездельники, лодыри! Догнать, догнать и схватить! Чего вы ждете, олухи, дармоеды? В яме сгною!

Стражники рванули к южным воротам, выходящим на улицу за забором, в то время как Синдбад отдыхал в кроне шелковицы, посмеиваясь над незадачливой охраной дворца и ожидая, когда улица вновь опустеет — тогда можно будет спокойно спуститься с дерева и убраться подальше отсюда. А тем временем…

…Толстый судья Икрам-бей был ужасно злопамятен и не мог спустить оскорбления, нанесенного ему презренным оборванцем. Когда судью немного отпустил страх, а стражники очухались после легкой контузии, Икрам-бей принялся честить их на чем свет стоит. Стражники виновато пялились на судью и вздыхали — глупо, вышло, конечно. Но тащиться невесть куда по жаре и ловить какого-то проходимца им совершенно не хотелось. Стражников тянуло обратно в прохладный уютный подвальчик, где они с радостью продолжили бы так не вовремя прерванную игру в кости. Одному из них сегодня необычайно везло, а другой горел желанием отыграться. Однако Икрам-бей был иного мнения на сей счет и не желал сносить страшного оскорбления. Вызвав еще двух стражников — слишком уж ловок и силен оказался мерзкий и скользкий, словно угорь, слуга чайханщика, — судья лично возглавил поиски своего обидчика.

В пустой чайхане Синдбада не оказалось. Там обнаружился только Махмуд, злой на весь свет и особенно на Синдбада. Судья с хмурым лицом выслушал грязную ругань чайханщика в адрес бывшего слуги и направился бродить по улицам города, вглядываясь в лица мужчин, так или иначе напоминавших Синдбада. Но того и след простыл.

Стражники вот уже битый час понуро плелись за судьей, про себя проклиная его несносный характер. Обойдя город вдоль и поперек, заглянув во все курительные и чайханы, судья свернул в сторону дворца — больше укрыться беглецу было негде.

— Хозяин, — заныл один из стражников, — может, шайтан с ним, а? Пойдемте уже домой.

— Молчи и следуй за мной, ленивая обезьяна, — прошипел в ответ судья, выходя к забору, окружающему сад эмира. — Я его засажу в зиндан, сотру в пыль, растопчу, как ядовитую змею! Я…

Никто так и не узнал, что собирался сделать судья с Синдбадом дальше, поскольку тот внезапно свалился ему на голову, соскочив с дерева.

— Ой-ё-о! — воскликнул судья, упав от неожиданности на необъятный зад. — Ты!

— Я, — спокойно сказал Синдбад, отряхивая ладони. — А вы, почтеннейший судья, никак искали меня? Решили отдать причитающуюся мне золотую монету?

— Ты! Мерзкая собака с языком змеи. Да я тебя…

Судья захлебнулся от подобной наглости, лицо его налилось кровью. Подбежавшие стражники с трудом подняли своего хозяина и поставили на ноги.

— Взять его! — выкрикнул судья.

Произошло замешательство, в ходе которого двое стражников бросились к Синдбаду, а двое других — к проходившему мимо него старику с длинной седой бородой.

— Да не того, а этого! — заорал судья. — Идиоты. Его, его хватайте!

Икрам-бей указал на Синдбада, но рука судьи от охватившей его ярости дрожала, и стражники никак не могли взять в толк, кого же конкретно следует ловить.

— Да не он! Бросьте его, — надрывался Икрам-бей. — О Аллах! За что ты ниспослал мне остолопов? Молодого, молодого держите! На кой мне сдалась эта дряхлая развалина?

— Что вы творите, разбойники? О отец! — К старику на помощь, размахивая огромным молотом, бежал мужчина в заношенных штанах и кожаном передники. — Отпустите его!

Стражники бросили старика и вчетвером накинулись на кузнеца. Кузнец ловко отмахивался от них молотом, превращая шлемы в покореженные горшки, а копья — в щепу и обломки. Судью уже никто не слушал, и тот, выдохшись, прислонился к стволу тутового дерева и промокнул выступивший на лбу пот концом поясного платка.

— Если я вам больше не нужен, то я пошел, — сказал Синдбад, приблизившись к судье.

— Пес шелудивый, — огрызнулся из последних сил Икрам-бей и попытался ухватить пухлой рукой нахального молодого человека.

Синдбад увернулся от вялой попытки схватить его и оглянулся. К нему приближались пятеро эмирских стражников.

— Извините, почтеннейший, но сейчас мне недосуг.

— Стой, порождение тьмы! — потряс руками судья и каким-то чудом все же умудрился схватить Синдбада за футболку. — Не уйдешь! Держите же его, идиоты! Чего вы плететесь, как полудохлые верблюды?

Стражники Икрам-бея, побитые и измученные, в помятых доспехах и с обломками копий в руках, медленно приближались хозяину, насилу переставляя ноги и покачиваясь. Синдбад вывернулся из слабых пальцев судьи.

— Золотого от вас не дождешься, так что с меня стандартная плата — за незаслуженные оскорбления и побои.

Он метко плюнул судье в другой глаз и заспешил вниз по улице. Судья медленно сполз на землю по стволу дерева и заплакал от злости и обиды.

Глава 4. Капитан Сорви-голова

Нури ибн Кабоб предавался послеобеденному отдыху, блаженно развалившись на топчане на мягких подушках в тени развесистого чинара. Эмира непрестанно обдували два опахала из павлиньих перьев. Опахала держали в руках два черных мальчика-слуги лет двенадцати. Глаза эмира были закрыты. Он слушал пение соловья, сидящего в золотой клетке, что висела рядом с топчаном на витой, золотой же подставке. Рядом с эмиром стоял серебряный кувшин, наполненный розовым вином, но Нури ибн Кабоб даже не притронулся к нему.

Несчастного эмира мутило. Он изволил сегодня скушать очень много вкусного и оттого ужасно страдал животом. Капли, выданные придворным лекарем, помогали слабо. Вернее, вообще не помогали, и эмир уже задумывался о необходимости расстаться с липовым врачевателем, могущим лишь вытягивать огромные деньги на свои хитроумные снадобья, толку от которых не было ни на грош. Нури ибн Кабоб давно подозревал в лекаре плута, но никак не мог поймать с поличным — у того всегда и на все находились хитрые отговорки. Внезапно покой эмира был нарушен шумным появлением начальника дворцовой стражи в сопровождении двух стражников, уныло плетущихся чуть позади.

— О великий эмир! — воскликнул начальник стражи, приблизившись к топчану. Эмир поморщился от его громкого голоса и приоткрыл один глаз.

— Вот! — Начальник стражи продемонстрировал эмиру рваную тряпку.

— Э! Что ты нам приволок, Хасан?

— Ваша дочь опозорена, о мой повелитель! — рявкнул начальник стражи, испуганно склонившись перед эмиром.

— Что? Что ты сказал? — Эмир вскочил, распахнув и второй глаз и разом позабыв про боли в желудке и тошноту.

— В ваш сад сегодня проник какой-то оборванец. Он посмел увидеть лицо вашей дочери — несравненной Амаль, — и даже, простите, разговаривал с ней, о повелитель правоверных!

Начальник стражи склонился еще ниже.

— Какой еще оборванец?!

Эмир в ярости запустил подушкой в голову Хасана. Начальник стражи не посмел увернуться, и подушка огрела его по лбу.

— Неизвестно, о великий эмир. Разбойник бежал через забор, и стражники не успели его схватить. Собаки прибежали раньше, но они лишь содрали с нечестивца халат.

В доказательство своих слов начальник стражи вновь протянул эмиру разодранную тряпку.

— Убери это с наших глаз, — застонал Нури ибн Кабоб, схватился за сердце и устало закончил: — Казнить, всех немедленно казнить.

К эмиру придвинулся мирза⁴, склонил ухо к голове повелителя и вытащил перо и бумагу.

— Собак тоже? — уточнил он.

Нури ибн Кабоб задумался ненадолго, потом вяло дернул кистью руки, пальцы которой были унизаны тяжелыми золотыми перстнями.

— Тоже.

— Пощади их, о пресветлый эмир! — рухнул на колени Хасан, припав к ногам владыки.

— Кого, собак?

— Моих людей. Они невиновны, о сиятельный эмир! Стражники выбежали, лишь заслышав женский крик в саду, и понеслись, подобно ветру! Но дерзкий оборванец успел взобраться на стену и перелезть через нее.

— Хорошо, но больше не проси нас ни о чем, — снисходительно согласился эмир.

— Слушаю и повинуюсь, мой повелитель! — обрадовался начальник стражи. Стражники же незаметно выдохнули с облегчением. — Вот двое, которые видели лицо проходимца.

Хасан жестом подозвал к себе стражников. Те робко приблизились к эмиру и тоже упали на колени, склонив головы к самой земле.

— Нам это неинтересно, — вновь поморщился эмир. Его опять замутило. — Изловить и казнить! Нет, привести ко мне! Прежде мы хотим посмотреть в его наглые, бесстыжие глаза.

— Слушаюсь, о пресветлый эмир. Все будет исполнено в точности.

Непрестанно кланяясь, начальник стражи отступал назад. Стражники на карачках поползли следом за ним. Когда все трое удалились на достаточное расстояние, начальник стражи выпрямился, поправил шлем, скошенный набок ударом подушки, и одарил подчиненных суровым взглядом.

— С каждого по золотому, — сказал он, развернулся и зашагал по своим делам. Стражники, уж было распрощавшиеся с жизнью, не решились перечить.

Но эмир вдруг спохватился:

— Мы забыли спросить, как проклятый нечестивец проник в сад. Вернуть сюда начальника стражи!

— В том нет необходимости, о великий эмир! — Вперед выступил главный визирь и низко поклонился, приложив ладонь к груди. — Я сам только что осмотрел то место и могу сказать вам, как негодяй проник в сад.

— Говори!

— Он перелез по длинному суку шелковицы, растущей по ту сторону забора.

— Спилить дерево! Немедленно!

— Мой повелитель, — главный визирь вновь склонился в поклоне, — смею напомнить вам, дерево это у жителей вашего города считается священным. Оно старо, как наш город. Возможны народные волнения.

— Да? — засомневался эмир.

— Именно так. К тому же, если будет угодно сиятельному эмиру, мне кажется, проще спилить злосчастный сук.

— Ты как всегда прав, визирь! — обрадовался Нури ибн Кабоб. — Немедленно спилить сук!

— Будет исполнено, мой повелитель. Ваша мудрость не ведает границ! — льстиво произнес главный визирь и поспешно удалился.

— А что делать с собаками, о мой повелитель? — опять влез мирза.

— Да чтоб ты провалился со своими собаками! Тут такое… Эй, кто-нибудь, позовите нашу дочь. Живо!

Эмир дотянулся до тапок, стянул их с ног и одним запустил в мирзу, а другим — в соловья, пытавшегося перекричать эмира. Клетка сильно закачалась. Соловей примолк, втянув голову.

— Э, нахальная птица!

Мирза тем временем сиганул в сторону пруда, высоко подобрав халат.

— Эй, кто там? Принесите наши тапки!..

Амаль явилась в сопровождении свиты и, чуть присев в знак уважения, похлопала очаровательными густыми и длинными ресницами.

— Вы звали меня, отец?

— Звали, дочь наша. Мы хотели поговорить с тобой…

— О женитьбе?

— О какой еще женитьбе? — вспылил Нури ибн Кабоб, с трудом усевшись и подогнув ноги.

— Как же, отец? Вы все уши мне прожужжали принцами, а теперь спрашиваете, какой? Так вот, драгоценный отец, я выбрала жениха!

— Ты? Выбрала жениха?! — Эмир подскочил, словно ужаленный. — Кто он, скажи нам скорее, дочь наша! Может, Акмаль ибн Салад — принц восточных земель, что простираются до самого моря? Или Нурали аль Маруф, у которого из-под земли бьют удивительные источники горючей черной воды?

— Ни тот ни другой! — отрезала Амаль. — Все они самовлюбленные дураки!

— Зато богатые-е, — мечтательно причмокнул губами эмир.

— Мы, дорогой отец, тоже, милостью Аллаха, не бедны!

— Так кто же он тогда, твой жених?

— О, он прекрасен и чист, словно Ризван⁵, силен как лев, ловок и быстр как гепард. — Амаль мечтательно воздела руки к небу.

— Да-да, но все же? Скажи, наконец, его имя! — нетерпеливо воскликнул Нури ибн Кабоб, потрясая руками.

— Ах, отец! — горестно вздохнула Амаль и опустила голову. — Я забыла, как его зовут.

— Как так — забыла? — опешил эмир.

— Он сегодня посетил наш сад…

— Наш сад? — задохнулся Эмир от догадки. — Не тот ли это нищий оборванец, который посмел?..

— Не называйте его оборванцем, отец! — топнула Амаль, сжав кулачки. — Он благородный! И не говорите о нем плохо.

— О, наше больное сердце, — застонал Нури ибн Кабоб. В животе его что-то кольнуло, и ладонь эмира, приложенная к груди, сползла вниз. — О, наш несчастный живот! Ты нашей смерти хочешь, да?

— Отец, я люблю его!

— Уходи, — вновь застонал повелитель правоверных. — Уходи и оставь нас! Эй, стража!

Перед топчаном возникли двое стражников, вытянувшись, словно проглотили по копью, и уставились поверх головы повелителя.

— Немедленно изловить…

— Вспомнила, вспомнила! — обрадовано подпрыгнула Амаль и хлопнула в ладоши. — Его зовут Синдбад.

— Да-да, немедленно изловить гнусного колдуна Синдбада, обольстившего нашу дочь, и привести к нам!

Эмир обессиленно откинулся на подушки.

— Отец, что вы хотите с ним сделать? — Амаль подозрительно покосилась на отца.

— То, чего он и заслуживает — самой суровой казни. Махальщики, нам душно!

Двое мальчиков наперебой испуганно замахали опахалами, мешая друг другу.

— Вот так, хорошо… — одобряюще качнул жирным подбородком Нури ибн Кабоб.

— Нет, я не позволю!

— Э, уйди, дочь наша. Не доводи до греха. — Эмир устало отмахнулся от дочери и закрыл глаза. — Гнусный проходимец опозорил тебя и нас, и его постигнет заслуженная кара. Все, уходи. Мы устали.

— Не бывать этому!

Амаль скрипнула зубками, развернулась и, растолкав свою свиту, побежала к главному входу дворца. Девушки устремились следом, словно свора прилипчивых собачонок.

— Ох, как нам плохо, — застонал эмир и протянул руку к пиале.

Слуга поспешно наполнил ее вином и с поклоном протянул эмиру.

Базарная площадь гудела. Народ покупал, щупал, глядел, по-восточному, с пеной у рта, торговался, сбивая взвинченные до небес жадными торговцами цены. Пронзительно надрывались зурны⁶, гулко, в непривычном дробном ритме бухали барабаны, жалобно пели рабабы⁷. По высоко натянутому канату ходил мальчик, держа в руках ужасно длинный шест. Мальчик иногда опасно раскачивался и подпрыгивал. Толпа в ужасе замирала, а потом принималась ликовать и подбадривать его.

Еще с площади тянуло запахом шашлыка, плова и самсы.

Синдбад оставался ко всему равнодушен. Весь, без остатка, он был поглощен единственной мыслью — об Амаль. Девушка всецело завладела его душой, каждым ее закоулком и потайным уголком, не оставив места ни для чего другого. Даже голод затих, спрятался где-то в пустом желудке. Такого с Синдбадом еще никогда не случалось, и теперь он, неприкаянный, слонялся по городу, не зная, куда себя деть. Неизвестно как, он вышел на немноголюдную пристань. Ноги сами принесли его сюда, пока голова была занята другим.

Усталые грузчики, уже покончившие с разгрузкой очередного судна, отдыхали в тени пыльного, дырявого матерчатого навеса, натянутого меж четырех вколоченных в землю палок. Один из грузчиков, заметив бредущего по солнцепеку Синдбада, приветственно помахал ему. Синдбад кивнул в ответ и, обогнув от греха подальше до сих пор пустующую чайхану Махмуда, вышел к деревянным причалам, заваленным пустыми бочками, ящиками, сложенными в невысокие пирамидки, и тюками, которым не нашлось места на складах или их владелец просто решил сэкономить на хранении.

Укрывшись за ящиками и растянутыми меж шестов на просушку рыбацкими сетями, Синдбад устало опустился на край причала. У самых ног море перекатывало зеленые волны, гулко разбивающиеся о каменную кладку пристани, поросшую скользкими водорослями. Совсем рядом, справа, покачивались на волнах и бились друг о друга бортами небольшие рыбацкие лодки со спущенными и подвязанными парусами.

Разувшись, Синдбад спустил ноги в воду.

Вода была мутной от поднятого со дна ила. Сквозь нее почти ничего невозможно было разглядеть, даже мелькания крупных рыб, которые угадывались только по пузырькам воздуха. На поверхности воды плавали нитеобразные водоросли и трубчатые обломки тонкого тростника, сплошным серо-зеленым ковром устилавшего прибрежную часть моря.

— Кар-рамба, кар-раул! — донеслось из-за ящиков откуда-то слева. И еще хлопанье крыльев и топот ног.

— Отдай, проклятая птица! Отдай, кому сказал! — проорал чей-то гнусавый, с хрипотцой голос.

В просветы между ящиками Синдбаду было плохо видно. Он привстал и выглянул поверх своего укрытия. К ящикам, низко летя и натужно хлопая крыльями, приближался крупный попугай. Красный, с сине-зелеными крыльями ара тащил в когтях нечто белое, похожее на большой кристалл, ослепительно сверкающий множеством мелких граней на солнце. Следом за арой, потрясая над головой огромными кулачищами, бежал немолодой мужчина со встрепанной седеющей шевелюрой и отекшим морщинистым лицом. Ноги его заплетались, красные свободные штаны, раздувались, словно паруса, хлопали и мешали бежать. Некогда белая рубаха, давно не стиранная и покрытая темными пятнами пота, липла к телу мужчины.

— Вор-ры! — опять истошно завопил попугай, разевая белый с черным клюв. — Кар-раул! Сахар-рок!

— Сам ворюга! — огрызнулся мужчина. Он быстро нагонял птицу. — Стой, джинново отродье! Шайтан с крыльями!!!

Попугай, заметив за ящиками голову Синдбада, резко отвернул в сторону моря.

Мужчина свернул следом за птицей и протянул руку к ее длинному хвосту, но неудачно зацепился ногой за моток каната и шумно, со всего разбегу ухнул в воду. Попугай резко затормозил, повисел на месте, наблюдая за фонтаном брызг, потом отлетел к ящикам и тяжело опустился на них неподалеку от Синдбада. Кусок сахара он на всякий случай откатил лапой за спину.

— Помогите… буль-буль, тону… буль-буль-буль! Кто-ни… буль! — голосил мужчина, бестолково хлопая руками по воде. Его голова то появлялась над водой, то вновь скрывалась из виду.

— Кар-рамба! Тону, тону! — радостно задергал клювом вредный попугай.

Синдбад не раздумывая бросился в воду и быстро поплыл к утопающему. Подобраться к мужчине оказалось не так-то просто. Тот совсем одурел с перепугу и запросто мог утопить еще и своего спасителя. Синдбад, не придумав ничего лучшего, саданул с размаху мужчине по широкой нижней челюсти, когда та в очередной раз возникла над поверхностью воды, и подхватил обеими руками обмякшее тело. Попугай любопытно крутил головой, наклоняя ее то так, то эдак, а когда Синдбад с трудом, выбиваясь из последних сил, втащил на доски причала мужчину, серьезно изрек:

— Кар-рамба. Дур-рак! — затем отвернулся и принялся обгрызать мощным клювом кусок сахара, придавив его когтистой лапой.

Мужчина все еще пребывал в отключке, но дышал ровно. Под ним образовалась приличная лужа воды, медленно, тонкими струйками, утекающая сквозь щели меж досок. На руках спасенного синели татуировки: русалка, скалящаяся, рот до ушей, в приступе смеха; штурвал с арабской вязью по кругу и якорь с извивом цепи.

Синдбад стянул с себя штаны, хорошенько отжал и повесил сушиться на ящики. Все еще тяжело дыша, он опустился рядом с мужчиной. Любопытный попугай отвлекся от своего занятия, вытянул шею и посмотрел вниз.

— В первый раз вижу моряка, не умеющего плавать, — сказал Синдбад попугаю.

— Плавать. Тону! Кар-раул! — довольно задергал головой попугай. Видимо, подобные события уже имели место быть не единожды, и попугай успел запомнить и увязать между собой смысл слов.

— Вот именно, — поддакнул Синдбад.

Попугай задумался, но ничего не сказал. Цепляясь клювом и когтями за ящики, он перебрался на плечо Синдбада, удобно устроился на нем, нахохлился и уставился на хозяина.

— Секир-р башка? — спросил он.

Синдбад не сразу понял, о чем спрашивает птица.

— Нет, живой, — с некоторой заминкой отозвался он. — Немного «буль-буль», но скоро отойдет.

Это было не совсем правдой, насчет «буль-буль», но не рассказывать же птице, как он в целях спасения ни за что ни про что огрел в челюсть тонущего, взывающего о помощи человека.

Синдбад протянул палец и почесал попугаю шею под клювом. Перья у попугая оказались шелковистые, мягкие и приятные на ощупь.

«Дошел! Уже с птицей разговариваю…»

Попугай задрал от удовольствия голову.

Мужчина завозился, приоткрыл глаза и сел.

— Что со мной? — спросил он, отерев с лица воду. Дотронувшись до челюсти, мужчина поморщился. — Вот зараза! Челюсть болит, — пожаловался спасенный Синдбаду.

— Вы, дядя, в воду неудачно бухнулись… — начал было Синдбад и осекся — а вдруг он все помнит?

— Не помню, — признался мужчина, подвигав челюстью, и у Синдбада отлегло от сердца. — О отважный юноша, благодарю тебя за мое спасение!

— Да чего там, — отмахнулся Синдбад. — Спас и спас.

— Мой спаситель, вовек не забыть мне твоей услуги!

Мужчина резко перевернулся на колени и благодарно треснулся лбом о доски так, что те затрещали. Синдбад испуганно отстранился.

— Ну сказал же, все, проехали!

— Нет! — мужчина вскочил на ноги. — Такое не забывается. Оторви Башку у тебя в неоплатном долгу!

— Что, что? — переспросил Синдбад, не совсем уловив смысл сказанного. Может, какой местный маджнун⁸?

— Не что, а кто. Так меня зовут. — Моряк ткнул кулаком в грудь.

— Знаете, по-моему, гораздо красивее звучало бы Сорви-голова, — подсказал Синдбад.

— А ты прав, мой мудрый не по годам спаситель, — обрадовано загорелся мужчина. — Я сам чувствовал, что звучит грубовато. Сорви-голова… — задумчиво протянул он, словно пробуя слова на вкус, и закатил от удовольствия глаза. — Да! С этого самого мгновения я так и зовусь.

— Рад за вас, дядя.

Синдбад сдернул влажные брюки с ящика и неторопливо натянул. Потревоженный попугай перелетел обратно на ящик, где у него лежал сахар, и оттуда недоверчиво косился на хозяина. Но мужчина уже и думать позабыл про украденный кусок сахара. Казалось, он был полностью поглощен новым случайным знакомством.

— Как тебя зовут, о мой скромный и мудрый спаситель?

— Синдбад меня зовут. И хватит уже о спасении. Лучше бы, дядя, плавать научились.

Синдбад поднялся с досок и застегнул брюки.

— Не получается. — Моряк грустно развел руками. — Столько раз уже пробовал и все впустую, — горестно шмыгнул он крупным носом. — Видно, кость тяжелая.

Синдбад окинул придирчивым взглядом грушевидную фигуру мужчины с довольно толстым задом, что в обвислых мокрых шароварах стало особенно заметно.

— Ладно, бывайте, дядя. — Синдбад развернулся и зашагал прочь.

— Постой, куда же ты, славный юноша? — поспешил нагнать его Сорви-голова. — Разреши хотя бы угостить тебя обедом.

— Обедом? Ну хорошо! — сдался Синдбад, прекрасно понимая, что иным способом от слишком назойливого нового знакомого отделаться не удастся. — Только скромный обед. И все!

— Будь по-твоему, о Синдбад, — обрадовался Сорви-голова.

Попугай заволновался. Бросить кусок сахара было выше его сил, а лететь с ним за хозяином — верный способ лишиться выстраданной добычи. Решение к нему пришло внезапно. Зарыв сахар в тряпках, валявшихся меж ящиков, он, вполне довольный собой, в несколько взмахов крыльев настиг удаляющихся людей и устроился на плече Синдбада. Ластиться к хозяину попугай все еще опасался.

— Ваш? — спросил Синдбад.

— Мой, — кивнул Сорви-голова, потирая все еще болевшую челюсть, на которой сквозь ухоженную короткую бороду явственно проступал огромный синяк. — Препротивнейшее, смею заметить, создание, мда! Тащит все, что не так лежит. Выменял в одном порту у пьяницы на свою голову. Я, видишь ли, капитан на «Золотой стреле».

Моряк указал сухим пальцем на обшарпанный бриг, стоявший на приколе у самого края пристани.

— Голову. Дур-рак! — встрепенулся попугай. — Стр-рела в зад!

— Вот именно, — сказал Сорви-голова. — А чем занимаешься ты, мой драгоценный друг?

— С сегодняшнего дня — ничем, — честно признался Синдбад.

Мужчина почему-то располагал к откровениям, чего Синдбад никогда и ни с кем себе обычно не позволял. Жаловаться кому-либо на тяжелую судьбину было против его правил, тем более когда с жалоб чаще всего выходил один вред. По-настоящему сочувствующих попадались единицы, остальные только и знали, что позубоскалить на его счет с друзьями или знакомыми, нажиться на горе или подложить огромную вонючую хрюкающую свинью своему ближнему. Ведь, как известно, для некоторых людей нет ничего радостнее и слаще, чем видеть, как кто-то мучается с подложенной тобой свиньей.

— О! — Глаза Сорви-головы округлились. — Прискорбно. Но мы об этом еще поговорим.

Он панибратски хлопнул широкой заскорузлой ладонью Синдбада меж лопаток, отчего молодой человек едва не улетел в придорожный арык.

— Но давай все же для начала перекусим. Здесь неподалеку есть одно местечко, где подают отличную араку и сало. И, разумеется, все остальное.

— Сало?! Араку?! — воскликнул Синдбад, сбившись с шага.

Некоторые из прохожих обернулись, прислушиваясь, не почудилось ли им.

— Не кричи так! — зашипел Сорви-голова. — Здесь полным-полно ушей. Ну сало, ну арака — что тут такого?

— Но ведь Коран запрещает…

— А разве Коран разрешает преумножение богатств, которыми больны все поголовно? Или продажных судей? Или сварливых жен? — выкрутился Сорви-голова. — К тому же мы по чуть-чуть, — показал он Синдбаду сведенные большой и указательный пальцы, — и будем морщиться. А сало… Знаешь ли, сколько народов — столько и обычаев. К примеру, есть удивительная страна, в которой корова — священное животное, а баранов там вовсе нет. И что же прикажешь делать? Приходилось есть свинину!

— Вы бы и сами, дядя, того, потише, — предостерег Синдбад моряка. — А то на нас уже косятся.

— Да-да, ты прав, мой юный друг! Идем же скорее, я уже изрядно истосковался по нормальной пище. Кстати, послушай вот это:

«Доколе будешь нас корить, ханжа ты скверный,

За то, что к кабаку горим любовью верной?

Нас радует вино и милая, а ты

Опутан четками и ложью лицемерной».

Или вот еще:

«Запрет вина — закон, считающийся с тем,

Кем пьётся, и когда, и много ли, и с кем.

Когда соблюдены все эти оговорки,

Пить — признак мудрости, а не порок совсем».

— Омар Хайям? — припомнил Синдбад. — Да, дядька умный был.

Сорви-голова, хитро прищурившись, ничего не ответил и заторопился к базарной площади. Синдбад не отставал от него ни на шаг. Ему действительно хотелось есть, а уж выпить «по чуть-чуть», так сказать, за знакомство было совсем нелишним. Тем более на халяву!

Глава 5. У эмира Нури ибн Кабоба

Забегаловка, отрекомендованная Сорви-головой, оказалась обычной кальянной, где множество бездельников всасывали через трубочки дым, включая и опиумный. Они попыхивали им и вели сколь неспешные, столь и пустопорожние беседы. Хозяин забегаловки, средних лет мужчина в латаном-перелатаном халате и тюбетейке набекрень, встретил гостей у входа.

— Уй-юй! — хлопнул он руками по острым коленкам, которые, казалось, того и гляди прорвут поношенные узорчатые штаны. — Никак Оторви Башку вернулся! Сто лет тебе жизни, благодетель!

— Я теперь соизволением всевышнего зовусь Сорви-голова! — гордо заявил моряк, всходя по ступенькам внутрь сомнительного заведения.

— Сорви-голова… — задумался хозяин кальянной. — Звучит. Сами придумали?

Сорви-голова ничего не ответил, только покосился на Синдбада.

— А я думаю, когда же появится наш дорогой Отор… то есть Сорви-голова! — Хозяин заторопился, проходя вперед бочком по стеночке, чтобы ненароком не обеспокоить завсегдатаев забегаловки. — Заканчивается уж все. Вскорости курить нечего будет, так народ меня самого на табак перетрет.

Хозяин захихикал в кулак над собственной шуткой, а Сорви-голова лишь сдержанно улыбнулся.

— Привезли ли вы, уважаемый, все заказанное мной?

— Привез, привез. Пойдешь на корабль — там тебя ждут три тюка. Только сначала обслужи нас.

— С превеликим удовольствием! — засуетился хозяин.

Он оглянулся на дверь, нет ли кого поблизости, затем дернул за что-то рукой в стене, и перед ним отворилась дверь, отделанная под обычные деревянные панели, какими были обшиты стены заведения. За дверью оказались ступеньки, ведущие куда-то вниз.

— Прошу вас, почтеннейшие.

Хозяин склонился в низком поклоне, пропустил гостей вперед.

В проходе было темно и сыро, и Синдбад, спускаясь на ощупь следом за Сорви-головой, едва не съехал по ступеням вниз, оступившись на чем-то скользком. Сорви-голова удержал его за локоть и зыркнул на хозяина. Тот только плечами пожал, мол, так уж вышло.

Внизу была еще одна дверь, распахнув которую Сорви-голова и Синдбад оказались в небольшой комнатушке, поделенной на кабинки, занавешенные выцветшими отрезами шелка. Кабинки напоминали примерочные в магазине. Меж кабинок тянулся узкий проход.

— Проходите, уважаемые, прошу вас! — Хозяин протиснулся мимо гостей и торопливо направился в конец комнаты. — Сюда пожалуйте. Вам повезло, сегодня пока никого.

— Апчх-ик! — раздалось из средней кабинки справа. Ткань на ней колыхнулась. Что-то упало и покатилось, грохоча.

— Никого нет? — переспросил Сорви-голова, уперев кулаки в бока.

— Почти, — заискивающе улыбнулся хозяин. — Да ему уже все равно, считайте, что никого.

Он отдернул ткань. За ней обнаружился топчан на три персоны, устеленный курпачами. На них, сложенные в уголке стопкой, лежали несколько небольших подушек.

— Располагайтесь, пожалуйста. Все, как обычно, уважаемый Сорви-голова?

— Постоянство — одна из благодетелей, — философски заметил Сорви-голова, засунул туфли под топчан и взобрался на него.

— Как вы правы, уважаемый Сорви-голова!

Хозяин дождался, пока Синдбад усядется на топчан напротив Сорви-головы, задернул занавесь и направился к кабинке, в которой совсем недавно кто-то чихнул.

— Эй, сын греха, тебе пора спать! Ох, как же от тебя разит, как от вонючего козла, прости Аллах! Э, эй, сначала заплати. Вот же навязался на мою голову.

— А как он домой-то пойдет? — тихонько спросил Синдбад.

— Кто?

— Ну, тот, которого хозяин гонит.

— Никуда он не пойдет, — ответил Сорви-голова, подкладывая под бок подушки и вытягивая ноги к проходу. — Здесь выспится.

Хозяин объявился минут через пять. На разукрашенном подносе у него стоял уже знакомый Синдбаду брат-близнец тех кувшинчиков, которые откуда-то припер ночью чайханщик Махмуд. Еще на подносе находились две пиалы, коса⁹ с чувотом и блюдце с тонко нарезанными кусочками настоящего соленого свиного сала!

— Тэк-с! — Сорви-голова облизнулся и вожделенно потер ладони. Глаза его загорелись.

Хозяин между тем составил все принесенное в серединку топчана, поклонился и ушел.

— Вы уверены, что сало вам действительно можно? — спросил Синдбад, подозрительно косясь на сало.

— Я никого не учу жить, никого ни к чему не принуждаю и не терплю, когда обратным образом поступают со мной, — ледяным тоном произнес Сорви-голова, наполняя пиалы, затем взял свою.

— Дело ваше, — пожал плечами Синдбад, тоже поднял пиалу и принюхался к ее содержимому. Чистейший, как слеза, самогон. Интересно, где его в таких количествах гонит пройдоха-хозяин?

— Разумеется, мое! За тебя, мой юный спаситель, ниспосланного мне Аллахом, — велеречиво произнес Сорви-голова и опрокинул в рот содержимое пиалы. Поморщился. Деревянной ложкой подцепил немного чувота и заел араку. Затем, изысканно держа двумя пальцами, отправил в рот дольку сала.

— Ты обязательно должен попробовать! Незабываемое ощущение.

Синдбад не стал спорить, тем более в своей прошлой жизни он никоим образом не гнушался сала, особенно под водочку.

Арака обожгла пищевод и разлилась теплом по желудку. Синдбад закусил из косы, но к салу не притронулся — почему-то не тянуло.

— Я вижу в твоих глазах печаль, о Синдбад! — произнес, прожевав, Сорви-голова и вновь наполнил пиалы из кувшинчика. — Поведай мне о ней. Быть может, я смогу помочь.

— Маловероятно, — скроил кислую физиономию Синдбад.

— Да знаешь ли ты, кто я?! — громогласно воскликнул Сорви-голова и опрокинул в рот новую порцию араки. — Знаешь? — выдохнул он и яростно грохнул пиалой.

— Нет, — честно признался Синдбад. — А кто?

— Я — седьмой сын великого султана эр-Рияда, правителя половины мира!

— Сын султана? — Синдбад недоверчиво покосился на нового знакомого.

— По твоему взгляду я вижу, что ты не веришь мне, — сник Сорви-голова. — И неудивительно, в моих одеждах и повадках не осталось ничего царственного.

— Нет, почему же! — попробовал утешить моряка Синдбад.

— Спасибо, добрый юноша. Но я не нуждаюсь в твоем снисхождении — я сам выбрал свой жизненный путь. Лучше быть капитаном корабля, чем седьмым сыном султана, — горько усмехнулся он.

— Почему?

— Даже шестому ничего не досталось и не на что рассчитывать в будущем, а о чем же тогда мечтать мне? Но оставим это. Поведай мне, славный юноша, о своей печали…

–…Ха-ха-ха! — заливался смехом Сорви-голова, откинувшись на подушки и дрыгая босыми ногами. — Прямо в глаз? Ох, мой живот. Ой, держите меня, правоверные!

— И еще раз, потом, чуть позже! — напомнил Синдбад.

— И еще! Ой, не могу! Сейчас лопну от смеха. Ха-ха!

— Я вот никак не пойму, — рассуждал Синдбад, вертя в пальцах пиалу с аракой, — судья совсем тупой или ему просто нравится?

— Ха-ха-ха! Нравится… — надрывался Сорви-голова. — Ох, и насмешил ты меня, — произнес он наконец, утирая слезы с еще более раскрасневшегося лица. — А насчет Амаль — возможно, я тебе помогу. У меня дело до ее отца, и сейчас мы направимся к нему вместе.

— Шутить изволите, почтеннейший? — Синдбад залпом осушил пиалу, выдохнул и, пощелкав пальцами, схватил последний кусочек сала, который едва не стащил у него из-под носа Сорви-голова. — Да меня вся городская стража, наверное, разыскивает. Поймает и сделает секир башка. На месте, не отходя от кассы.

— Стр-ража! Секир-р башка! Дур-рак! — обрадовался попугай, удобно пристроившийся на согнутом колене Синдбада. — Кар-рамба!

— Замолчи, дурень, — дернул ногой Синдбад.

Птица расправила крылья, балансируя, и пребольно вцепилась острыми когтями в колено.

— Ах ты!.. — взвыл от боли Синдбад, замахнувшись на попугая, но тот сделал печальные глаза и произнес: — Попка хор-роший! — Но когти все-таки разжал.

— Дур-рак попка, — передразнил Синдбад. — Больно же, попугайская твоя морда!

Попугай нахохлился и ничего не ответил, хотя, как Синдбад уже заметил, птица с удовольствием реагировала на слова со звуком «р».

— Пошли! — сказал Сорви-голова, допив остатки араки. Он бросил в пиалу пару серебряных монет и поднялся с топчана. — Время не ждет.

Выбравшись наверх, в солнечный день, Сорви-голова огляделся, весело прищурился на солнце и, подхватив Синдбада под локоть, потащил его какими-то сомнительными закоулками, о которых тот и слыхом никогда не слыхивал. Синдбад честно пытался запомнить путь, но сбился на пятом повороте и плюнул на бесполезное занятие — если что, путь от дворца назад он и без того найдет. Впрочем, куда назад? Если «назад» вообще будет…

— Вот он! — неожиданно раздалось из переулка слева, когда они с Сорви-головой уже почти достигли знакомой Синдбаду дворцовой стены. — Держи его! Стой!!!

Синдбад прижался спиной к стене дома, на глазах бледнея и трезвея одновременно. Из переулка к нему спешили стражники. Целых десять стражников. У всех длинные копья со сверкающими на солнце остриями и страшные, просто озверелые лица. Отпихнув застывшего в полном недоумении Сорви-голову, они радостно окружили Синдбада.

— Попался! Награда наша, — радовались стражники, будто дети, грозя Синдбаду острыми копьями.

— Друзья, это недоразумение! — попытался выкрутиться Синдбад. — Я не сделал ничего плохого, поверьте.

— Ну разумеется, — оскалился в щербатой улыбке один из стражников. — Кроме того, что забрался в сад нашего правителя и обесчестил его дочь.

— Я?! — искренне удивился Синдбад. — Не было такого!

— Палач разберется, — заверил молодого человека стражник и легонько, для острастки, ткнул копьем в ребра. — Ну, пошел!

— Больно же! — дернулся Синдбад, чуть отстранясь и отводя копье рукой.

— Ты еще толкаться вздумал?! Хватай его!!! — взревел оскорбленный до глубины души стражник.

— Уважаемые, — прокашлявшись, учтиво произнес Сорви-голова, до того молча наблюдавший за происходящим. — Вы изволили толкнуть меня!

— Эт-то еще кто здесь умничает? — обернулся стражник и остолбенел. Лицо его медленно вытянулось, челюсть почтительно отвисла, а копье опустилось. — Ха… лид эр-Рияд? — сглотнул стражник. — Ох, а мы вас не заметили, о великий. Честное слово!

— Эр-Рияд… Оторви Башку… — зашептались стражники.

— Да, я. Но теперь, милостью Аллаха, я зовусь Сорви-голова! И мы с этим юношей направляемся во дворец. — указал моряк на Синдбада.

— Но его разыскивает вся городская стража! — воспротивился стражник.

— Ты слышал? — повысил голос Сорви-голова. — Мы направляемся к эмиру. И если вам угодно, можете сопроводить нас до дворца.

— Разумеется, но…

По растерянному лицу стражника было хорошо заметно, что он пребывает в глубоком сомнении. Ему ужасно хотелось получить премию за поимку опасного преступника, но та ускользала из рук, словно скользкая верткая рыба.

— Можно ли узнать, кем вам приходится этот дерзкий оборванец, уважаемый Сорви-голова?

— Он мой сердечный друг! — гордо сказал Сорви-голова.

Стражники сначала недоуменно уставились на него, а потом некоторые заулыбались.

— О, мы понимаем! — закивал стражник, едва сдерживая рвущуюся наружу улыбку, и подмигнул Синдбаду.

— Я не… — Синдбад покраснел. Он раскрывал и закрывал рот, не находя нужных слов для достойного ответа. Если честно, вообще никаких.

— Дурачье! — вспылил Сорви-голова, схватившись за несуществующую саблю. — Он выручил меня!

— Да-да, я тоже когда-то в молодости служил на корабле, — понимающе кивнул стражник, хитро щуря один глаз и оглаживая бороду.

Теперь уже заулыбались все.

— О всевышний, за что ты ниспослал мне этих остолопов?! — схватился за голову Сорви-голова. — Он спас меня от неминуемой смерти!!!

— А-а, — разочарованно протянул стражник. — И ни к чему так кричать, о великий. Мы отведем вас во дворец.

Он махнул своим товарищам, и стражники, разбившись на две группы — одна спереди, а другая позади, — повели пленника и личного гостя эмира во дворец. Другие группы стражников, попадающиеся им на пути, с завистью взирали на счастливчиков, даже не подозревая, что тем ничего не светит.

Небольшая заминка произошла в воротах дворца. Приведший пленного Синдбада и Сорви-голову стражник долго стучал тупым концом копья в ворота, пока из них не высунулось заспанное лицо.

— Кто такие? — недовольно зевнуло лицо и почмокало пухлыми губами.

— Доставлен особо важный преступник по имени Синдбад! — гаркнул стражник. — Получи и распишись!

Молодые, только что набранные стражи ворот из детей высших военных чинов города, поскольку служба на дворцовых воротах считалась наиболее престижной, то есть менее опасной и не требующей больших физических и умственных затрат, не особо разбираясь, кто есть кто, спешно отворили ворота, радостно вцепились в Сорви-голову и потащили его пред светлые очи эмира.

Опешили все и разом. Сорви-голова от неожиданности даже не помышлял о сопротивлении. По его мнению, подобного категорически не могло с ним произойти, и старого капитана просто-напросто переклинило. Стражники застыли в полной прострации, недоуменно сдвинув на лоб шлемы и почесывая копьями затылки, а Синдбад только и спросил:

— А как же я?

— Идиоты, отродье шайтана! — Первым очухался стражник, приведший Синдбада. — Кого вы тащите? — застонал он, потрясая копьем. — Это же личный гость эмира, а арестованный — вот он! — указал стражник на Синдбада.

Синдбад в подтверждение его слов кивнул.

Теперь пришла очередь растеряться стражам ворот. Они остановились, посмотрели сначала на того, которого волокли под локти, потом на Синдбада, застывшего в воротах. Но недоумение стражей улетучилось очень быстро, ибо задача была для младшей детсадовской группы. Они бросили Сорви-голову в пыль у своих ног и побежали обратно к воротам за пленным.

— Ой-ёй-ёй, какой кошмар! — схватился за голову стражник, выронил копье и побежал к растянувшемуся на дорожке Сорви-голове. — Простите этих идиотов, Ваше Высочество! — Он помог подняться несколько ошалевшему от происходящего бывшему принцу и тщательно выбил из него тяжелой ладонью пыль. — Вот так!

Стражи ворот, крайне довольные собой, что все так успешно разрешилось, чуть не вприпрыжку вели под руки следующего.

— Оставьте его! — Сорви-голова, сжав кулаки, бросился им наперерез. — Вы, тупоголовые ишаки, он со мной!

Стражи остановились и уставились на преградившего им путь мужчину.

— Ты кто такой, — нахально спросил один из них, — чтобы указывать дворцовой страже, что ей делать?!

— Я — наследный принц султана эр-Рияда! — выпалил Сорви-голова и на всякий случай, для особо одаренных, добавил: — Вашего повелителя. А вы… — едва сдерживаясь, процедил Сорви-голова, — вы покойники.

Стражи ворот в сомнении повернули головы к стражнику, стоящему рядом с Сорви-головой. Тот только пожал плечами и едва заметно кивнул, мол, так вышло. Стражи выпустили из рук Синдбада и синхронно рухнули на колени.

— Пощади, о великий! — распластались они, отклянчив зады, у ног знатной особы. Шлемы слетели с их голов и, бренча, откатились.

— Двести палок по пяткам. Каждому. Это хорошо укрепит их память, — вынес беспощадный вердикт Сорви-голова.

— Уй-юй! — опять схватился за голову стражник, но те, что валялись в пыли у ног Сорви-головы, подползли к нему и принялись благодарно лобызать его обувь — хорошо, живы остались! К концу процедуры лобызания обувь принца блестела, словно генеральские сапоги на параде. Сорви-голова осмотрел результат работы стражей, удовлетворенно хмыкнул и сменил гнев на милость.

— Двести палок, но на двоих.

— О великий! — радостно взвизгнули счастливые стражи, не смея поднять голов.

— Пошли, мой юный друг, — сказал Сорви-голова Синдбаду, положив руку ему на плечо. — Я уверен, эмир уже в курсе моего прибытия и изнывает от желания встретиться со мной поскорее.

Он оказался прав. Новости и слухи во дворце разносятся крайне быстро, что, впрочем, происходит не только во дворце и не только на Востоке.

Эмир, уже несколько отошедший после плотного обеда, успел перебраться в прохладный тронный зал дворца и теперь метался от трона к окну и обратно, невзирая на желудочные колики. Ожидание и предвкушение обладания редкой вещью были тягостны для его сознания. И вот, наконец, на пороге зала возник глашатай.

— К пресветлому эмиру прибыл Сорви-голова! — возвестил он и, приложив ладонь к груди, склонил голову, затем сдвинулся в сторону.

— Сорви-голова? — изволил удивиться Нури ибн Кабоб. Его лицо разочарованно вытянулось. — Кто он такой? Впрочем, пусть войдет.

Глашатай еще посторонился, пропуская мимо себя гостей.

— О, это вы, дорогой наш Оторви Башку! — обрадовался эмир.

Для солидности он поспешно взобрался на трон, похожий на низкий, неширокий диван с валиками и атласными подушками, установленный на возвышении в половину человеческого роста — повелитель непременно должен возвышаться над своими подданными.

— А нам доложили, будто прибыл какой-то Сорви-голова.

— Меня теперь так зовут, — устало вздохнул Сорви-голова. Как же тяжело, оказалось, менять имя.

— Разве? — задумался эмир. — Впрочем, какая-разница. Привезли ли вы обещанное?

Сорви-голова неспешно, вразвалочку, приблизился к трону.

За ним увязался Синдбад, выглядывая в толпе приближенных Амаль, но девушек, к сожалению, в зале вообще не было. Вокруг толпились одни бородатые морды в невообразимо высоких чалмах и двух, а то и трех халатах, надетых один поверх другого, что, возможно, повышало уровень самозначимости дворцовых прихлебателей.

— О да! Вам только надлежит послать охрану на мое судно и…

— Почему же вы не захватили его с собой? Вещица, должно быть, совсем крохотная, — разочарованно протянул Нури ибн Кабоб, поерзал на троне и запустил в правого махальщика подушкой, вымещая на нем нетерпение и злость.

— Но очень ценная! Я не рискнул идти с ней без охраны.

— Да, конечно… — Эмир вынужден был признать очевидное. — Эй, стража! Срочно принести с корабля Сорви-головы вещь, которую… В общем, вещь.

— Слушаемся и повинуемся! — Стражники рванули с места в карьер, рыча от усердия и отпихивая друг друга локтями. Каждому из них непременно хотелось выслужиться перед повелителем.

— А мы пока… — Эмир многозначительно прищурил один глаз и потер ладошки.

— О! — обрадовался Сорви-голова. — Ваше «пока», мой дорогой Нури, очень кстати.

Нури ибн Кабоб сполз с диванчика, спустился по ступенькам и, переваливаясь, словно беременная утка, заковылял к дверям в боковые покои. Все, кроме махальщиков, остались в зале, разочарованно облизываясь в бороды. Им не хуже Сорви-головы прекрасно было известно, что означает эмирское «пока».

Высокие резные створки дверей распахнулись, и глазам Синдбада открылась квадратная комната, украшенная лепниной и фресками на стенах, подобными тем, которые ему доводилось видеть в книге «Тысяча и одна ночь» — простенькие бытовые сюжеты и никакого понятия о перспективе. Впрочем, у каждого народа свое художественное видение. У Египтян, к примеру, людей почему-то рисовали в профиль… Хотя, надо признать, фрески в натуральном виде смотрелись очень величественно.

Слева тянулся узкий балкончик с невысокими перильцами, казавшимися игрушечными и ненадежными. Балкончик и комнату разделяли ряд тонких столбов. Столбы у потолка соединяли ажурные переплетения завитушек, нижней своей кромкой напоминающие купол минарета.

Посреди комнаты был накрыт дастархан. На дастархане не было ничего, кроме кувшинов, двух пиал и тарелочек с арахисом и миндалем. Дастархан окружали тушаки¹⁰, вышитые серебряной нитью.

— Э-э, — недовольно протянул эмир, заметив увязавшего за Сорви-головой Синдбада, — почтенный Оторви Башку, скажите своему слуге, пусть ступает на кухню, там его накормят.

— Ты дважды ошибся, пресветлый эмир. — Сорви-голова засунул большие пальцы за пояс. — Во-первых, меня зовут Сорви-голова.

— Ну да, разумеется, — поспешно согласился Нури ибн Кабоб, пропустив мимо ушей столь неуважительное «ты» — Сорви-голова был единственный, кому дозволялось подобное. — А где же я ошибся еще, почтенный Сорви-голова?

— А во-вторых, он не мой слуга.

— Не твой? Так какого же Иблиса он вообще здесь делает? — возмутился эмир и уже хотел было кликнуть стражу, как Сорви-голова остановил его.

— Не торопись, светлейший эмир. Он действительно не слуга — он мой друг! И даже брат, спасший меня от неминуемой гибели.

— О! Что же вы раньше не сказали? Проходи, уважаемый, присаживайся, — почтительно обратился эмир к Синдбаду. Сам Нури ибн Кабоб уже успел удобно разместиться во главе дастархана. — Эй, кто там? Принесите еще одну пиалу дорогому гостю.

Из небольшой двери справа выбежал юркий слуга и поставил пиалу перед Синдбадом, усевшимся по левую руку от эмира. По правую, подмяв под себя подушки, развалился Сорви-голова.

— Но, многоуважаемый Нури, я не вижу здесь еды? — подивился наследный принц.

— К сожалению, дорогой Сорви-голова, вы опоздали. Мы уже отобедали совсем недавно, — быстро произнес Нури ибн Кабоб, лично разливая густое красное вино по пиалам. При упоминании о еде эмира вновь замутило.

— Э-э, но мы-то голодны, как львы после неудачной охоты, и с удовольствием отведали бы дивного шашлыка.

— Будь по-вашему, — нехотя согласился эмир. В животе у него опять что-то заворочалось и неприятно забурлило. — Приготовьте гостям шашлык! — гаркнул Нури ибн Кабоб и поднял пиалу. — А пока отдадим должное божественному нектару, во имя…

— Ох, светлейший эмир, не гневи Аллаха! — пожурил Сорви-голова, перебив. — Давайте просто выпьем.

— Да-да, твоя правда! — спохватился эмир, прикрывая ладонью рот. Входные двери комнаты закрыли, и эмир тоже перешел на «ты».

Чокнулись. Тонкие фарфоровые пиалы тихонько и мелодично звякнули.

— Но ты забыл представить своего спасителя, — напомнил Нури ибн Кабоб, поднося пиалу к губам. — Это невежливо, уважаемый… э-э… Сорви-голова.

— Его зовут Синдбад!

Эмир поперхнулся вином и зашелся в кашле. Лицо его налилось кровью, а глаза вылезли из орбит. Пиала вывалилась из его пальцев и завертелась по дастархану.

Синдбад услужливо похлопал эмира по спине. Эмир перестал кашлять, потряс головой, словно одуревший баран, уставший ломиться в закрытые крепкие ворота, и уставился выпученными глазами на Синдбада, вытирая рукавом халата рот. Влетевший в комнату хлопальщик по спине — и такая удивительная, как оказалось, имелась при дворе профессия! — непонимающе уставился на повелителя, потом потихоньку попятился и удалился восвояси.

— Ты! — наконец выдавил эмир сквозь трясущиеся от гнева губы. — Паршивый оборванец, лазающий через заборы!

— Я, — подтвердил Синдбад, как ни в чем не бывало прихлебывая вино из пиалы. — Знаете, у вашего вина удивительно богатый букет! — довольно прицокнул он языком.

— Сын порока! Растлитель непорочных дочерей! Бездельник! Гад!

— Уф-ф, вам же уже сказал, я это, я! Только вот обзываться не надо, — немного обиженно произнес Синдбад и протянул эмиру пустую пиалу. — А можно еще вина?

— Что?! — опешил эмир от подобной наглости. — Да ты!.. Да мы!..

— Успокойся, уважаемый Нури, иначе тебя ненароком хватит удар, что станет огромной потерей для всех нас, — смешливо проговорил Сорви-голова.

— Юй-у! Да знаешь ли ты, кого пригрел на своей груди? — взъярился эмир, взмахнув широкими рукавами халата так сильно и порывисто, что мух, кружащих над пролитым сладким вином, сдуло на раз-два.

— Знаю. Все знаю, — просто ответил Сорви-голова и тоже протянул эмиру пиалу. — А и правда, налей нам еще вина.

Эмир надул щеки и взялся за кувшин. Синдбаду из принципа он налил на донышке, но тот продолжал требовательно держать пиалу в вытянутой руке, и эмиру волей-неволей пришлось наполнить ее как полагается.

— Этот молодой человек… — начал Сорви-голова.

— Нахален, как хорек, — перебил эмир и грохнул кувшином об пол.

— Прост, — поправил Сорви-голова.

— Непочтителен и своенравен, как осел…

— Молод и наивен.

— Дерзок!

— Напорист.

— Развратен!

— Влюблен!

— Бесстыден!

— Ну, знаете!.. — не выдержал Синдбад.

— Его нужно немедленно казнить!

— Его нужно наградить. Он спас меня. И тебя, между прочим, уважаемый Нури, — пылко возразил Сорви-голова.

— Когда это?

— А только что, когда ты задыхался.

— Тьфу, у тебя на все найдутся отговорки, почтеннейший Сорви-голова, — обиделся эмир и сложил руки на груди. Потом вдруг схватил пиалу и быстро выпил.

— Шашлык для дорогих гостей, о великий эмир! — возвестил слуга, внеся в комнату лаган¹¹ с изумительно пахнущим шашлыком, посыпанным лучком и приправленным виноградным уксусом. Поверх шашлыка лежала свежая румяная лепешка.

— Где ты здесь видишь дорогих гостей, ишак?! — вскинулся Нури ибн Кабоб, сорвав злость на слуге.

Слуга от неожиданности в ужасе отшатнулся обратно к дверям и едва не упустил из рук богато украшенное глиняное блюдо.

— О, простите, уважаемый Сорви-голова! — опомнился эмир.

— Ничего, я понимаю вас. Эй, слуга, долго мы еще будем ждать? Угощение скоро остынет и станет невкусным!

Слуга спешно опустил тарелку в центр дастархана, испуганно косясь на повелителя правоверных, поклонился и убежал прочь. Синдбад и Сорви-голова осушили пиалы и взяли по палке шашлыка. Впились зубами в нежное, хорошо прожаренное мясо, истекающее соком и жиром. Эмир поморщился и отодвинулся чуть назад, когда мясной дух коснулся его обоняния.

— Поведай нам, о почтеннейший Сорви-голова, как этот молокосос мог спасти тебя от смерти? — ехидно осведомился эмир. — А может, именно он все и подстроил?

— Ты неправ! — возразил Сорви-голова, на секунду оторвавшись от еды.

— Так как же было дело, а? — усмехнулся эмир, вновь наполнив пустые пиалы.

— Э-э, — рассеянно промямлил Сорви-голова, переглянулся с Синдбадом.

Тот только дернул плечами и продолжил как ни в чем не бывало уплетать шашлык, заедая его колечками лука.

— Значит, я купался в море, — неуверенно начал Сорви-голова и запнулся.

— И у вас свело ногу, — подсказал Синдбад, придя на помощь новому другу.

— Да! — ухватился за его выдумку Сорви-голова. — Нет! На меня напала акула.

— Так акула или ногу свело? — уточнил Нури ибн Кабоб.

— И то и другое. Разве ты сомневаешься в моих словах? — яростно сверкнул глазами Сорви-голова.

— Ни в коем случае, многоуважаемый Халид! И в мыслях не было, — поспешно заверил принца Нури ибн Кабоб, но по его хитрому лицу было заметно, что он действительно сильно сомневается в словах бывшего принца.

— У меня и вправду свело ногу, а потом на меня напала мерзкая акула. Я закричал, моля о спасении, а проходивший мимо Синдбад не раздумывая отважно бросился на помощь и вытащил меня из воды, когда отвратительная рыбина уже собралась мною позавтракать. — Сорви-голова поднял пиалу. — Выпьем же за моего спасителя!

Эмиру вовсе не хотелось пить за Синдбада, но он вынужден был согласиться.

В главные двери постучали.

Эмир отставил пиалу и крикнул:

— Войдите!

В дверях возникли двое стражников. С трудом неся за железные ручки тяжелую ношу, они быстро приблизились к эмиру и аккуратно опустили на пол небольшой деревянный ларец, украшенный драгоценными камнями.

— Это… оно? — спросил эмир у Сорви-головы, будто не верил глазам.

Моряк коротко кивнул, вынув из-за пазухи небольшой ключик и протянул эмиру.

Нури ибн Кабоб схватил ключ, попутно взмахом руки отпустив стражу, дрожащими от волнения пальцами с третьего раза воткнул ключ в замочную скважину ларца и повернул против часовой стрелки. В ларце щелкнуло, крышка чуть приподнялась. Эмир, затаив дыхание, откинул тяжелую крышку и заглянул внутрь. Синдбад любопытно вытянул шею.

Внутри ларца на красной шелковой подушечке лежало… обыкновенное зеркало, в серебряной оправе, овальное, с завитушками по краям и длинной ручкой.

— И вправду оно! — пылко воскликнул эмир, запустил руки в ларец и осторожно вынул зеркало.

По стене мелькнул солнечный зайчик и задрожал, застыв на потолке.

— Зеркало? — Синдбад недоуменно воззрился на приобретение эмира. — Вы что, зеркал никогда не видели?

— Дурак! — резко бросил эмир. — Это «зеркало-скажи»!

— В каком смысле? — Синдбад отложил недоеденную палку шашлыка. Любопытство всецело завладело им.

— В самом прямом, — ответил за эмира Сорви-голова. — Оно может ответить на все вопросы. Почти на все. И даже показать то, что у него спрашивают.

— Обалдеть! — выдохнул Синдбад.

— Что? Что еще за слово такое? — уставился на него эмир.

— Выражение крайнего восторга и удивления. В стране, из которой я прибыл…

— О-бал-деть, — повторил по слогам эмир, недослушав. — Красиво. Надо запомнить.

— Да на здоровье! — хмыкнул Синдбад и поднял пиалу. — Выпьем же!

Они чокнулись с Сорви-головой и выпили.

— А-а… чего оно молчит? — спросил эмир. Он уже успел ощупать, повертеть в руках, потрясти и даже обнюхать зеркало — разве что на зуб не попробовал.

— Э-э, уважаемый Нури! — жуя кусок мяса, сказал Сорви-голова. — Там в сундуке… эта… ин… инс… Вот шайтан, как же ее?

— Инструкция, — подсказал Синдбад, закинув в рот пригоршню миндаля. Он уже вполне освоился в присутствии столь знатных особ и не ощущал ни малейшего дискомфорта.

— Во, точно! Ин-срун-ция. И не выговоришь!

Эмир порылся в ларце и вытащил из-под подушечки свернутый вдвое листок пергамента. Развернув лист, он покрутил его перед глазами так и эдак, отодвинул подальше от себя и прищурился.

— Ничего не понимаем, здесь не по-арабски! Что здесь написано?

— Конечно, не по-арабски, — подтвердил Сорви-голова. — Я же приобрел его в одной дикой северной стране, где бродят медведи и вечно царит лютый холод.

— Постойте, как вы сказали? Медведи? — Синдбад с сомнением уставился на Сорви-голову. — А ну-ка, дайте я посмотрю, — протянул он руку, предварительно отерев жирные пальцы о белоснежную скатерть тонкой работы.

— Э-э, оборванец, что ты смыслишь в грамоте! — с презрением в голосе бросил эмир, отодвинув руку с пергаментом.

— Тогда читайте сами, раз такие умные.

Синдбад возмущенно скосил нижнюю челюсть и сам налил себе и Сорви-голове вина.

— Ладно, на, — подумав, согласился эмир.

— Не надо.

— На, говорим! Упрашивать еще тебя, оборванца. И вина нам налей!

— Да на здоровье, — буркнул Синдбад и налил эмиру, но меньше половины пиалы. Потом взял пергамент из толстых пальцев эмира. — Наоборот же надо, вот так.

Он перевернул лист и, хмуря брови, пробежал глазами по строчкам, вчитываясь в непривычное глазу написание букв.

— Что же там написано? — нетерпеливо поерзал эмир.

— Не торопите меня, почтеннейший!.. Ага! Значит, так: «Сей чудный прибор, изготовленный знаменитым мастеровым умельцем Данилой…»

— Постой, постой. Что такое «при-бор»? — уточнил эмир. Глаза его от выпитого уже немного косили.

— Прибор? — задумался Синдбад. — Как бы вам объяснить…

— Ты того… не умничай, — погрозил пальцем эмир. — Выискался, понимаешь…

— В общем, это такая сложная вещь, которую делают руками. Непонятно что у нее внутри, но она работает.

— Читай дальше, — отмахнулся эмир, ничего не поняв.

— Здесь сказано, что нужно произнести фразу «свет мой, зеркальце-скажи, мне ответь и покажи».

Эмир подхватил с колен зеркало и, сбиваясь на каждом слове, произнес кодовую фразу. Язык его уже начинал заплетаться.

Зеркало оставось совершенно равнодушно к стараниям эмира и по-прежнему продолжало отражать красную, несколько отекшую, с бусинками пота физиономию великого эмира.

— Не работает, — пожаловался он. — Ах ты, мошенник! — замахнулся он зеркалом на Синдбада.

— Постойте! — спохватился тот. — Вот тут, ниже, сказано, что зеркало нужно настроить на язык говорящего.

— Так что же ты сразу не сказал, остолоп! — пуще прежнего разгневался Нури ибн Кабоб. — Говори, что нужно сделать?!

— Так. — Синдбад вел пальцем по строчкам с перечислением языков. — Вот! Арабский. Два раза нажать на правый второй сверху завиток, а затем три раза на третий слева.

— Два, три… Мы ничего не поняли, — уныло промямлил эмир.

— Э-э! Дайте сюда!

Синдбад вырвал из руки онемевшего от подобной наглости эмира зеркало и быстро проделал все необходимое. Затем вложил зеркало эмиру в растопыренные пальцы и с гордым видом налил себе еще вина.

— Вот теперь пробуйте.

Нури ибн Кабоб не стал спорить и опять сбивчиво произнес фразу. Поверхность зеркала осветилась, в ней появились два прекрасных женских глаза с восточным разрезом.

— Что вам угодно знать, о добрый человек? — спросило зеркало, хлопая ресницами.

— Ага! — радостно подпрыгнул эмир. — Хорошо мы тебя не казнили, нечестивый оборванец. Но мы ничего не забыли, так и знай!

— Рад за вас, — проворчал Синдбад, но эмир не услышал — он уже полностью переключился на новую игрушку.

— Так, нам угодно… А что нам, собственно, угодно?

Синдбад с Сорви-головой одновременно пожали плечами. Эмир же озадаченно поскреб макушку.

— Покажи нам, э-э… нашу дочь!

Глаза исчезли, а вместо них появился нежный изгиб девичьего стана, белая кожа, черные, ниспадающие на спину длинные влажные волосы. Девушка, оказавшаяся одной из прислужниц Амаль, повернула лицо, словно почувствовала, что за ней наблюдают. Рядом в тумане прятались еще две фигуры. А помещение… Эмир, растерявшийся от неожиданности и выпитого, не сразу сообразил, что это, собственно, за помещение, где водятся нагие гурии. А когда до него дошло — баня! — он быстро зажмурился, на всякий случай прикрыл глаза ладонью и поспешно прижал зеркало к груди.

— Не надо гурий! — испуганно воскликнул он. — То есть дочери! Ничего не надо.

Сердце несчастного эмира колотилось, готовое вот-вот выскочить из груди.

— Что случилось, сиятельный Нури? — уточнил Сорви-голова, пытаясь попасть пиалой в губы.

Эмир посмотрел на него невидящим взглядом, схватил пиалу и разом опорожнил ее. Немного полегчало.

— Ох, какая опасная вещь. Очень опасная! И ей надлежит пользоваться крайне осторожно.

Боясь заглянуть в зеркало, Нури ибн Кабоб сунул его обратно в ларец, гулко захлопнул крышку и закрыл на ключ от греха подальше. Ключ эмир спрятал в глубокий карман халата.

— Эй, бродяга! Налей еще вина.

— Сами вы… — огрызнулся Синдбад, но послушно поднял кувшин и вылил остатки вина в эмирскую пиалу. — Кончилось, — с сожалением произнес он, зачем-то заглянув в кувшин.

— Как… кончилось? — не поверил Нури ибн Кабоб. — Ничего не кончилось. Эй, слуга! Два, нет, три кувшина, и живо, шайтан тебя раздери!

Глава 6. Вино — это зло!

— О, моя бедная голова! — застонал Синдбад, с трудом разлепив отекшие веки.

Первое, что бросилось ему в глаза — небольшие оконца на серой, отделанной деревянными досками стене. В оконца врывались солнечные лучи, текли золотистым ручьем в пыльном воздухе и весело скакали по лицу Синдбада. Вернее, даже не скакали, а как бы мазали. Лизнет эдак и сместится, и опять, и еще раз. Странное поведение луча немного раздражало. И еще все время кто-то раскачивал жесткую кровать из стороны в сторону. Очень жесткую, словно Синдбад лежал на голых досках, застеленных… неизвестно, чем, в общем — простыня больше напоминала грязную старую дерюгу. Странно, что такие кровати и простыни имеются в эмирском дворце. Может, слуги на таких спят?

— Эй вы, прекратите раскачивать кровать, — зло бросил Синдбад и окончательно проснулся от собственного, хриплого с похмелья голоса. С трудом усадив непослушное, словно отлитое из свинца, тело, Синдбад протер глаза и окинул помещение мутным взглядом.

Комната небольшая, сплошь отделанная деревом. Простенькая широкая дверь с медной потускневшей ручкой. Ничем не застеленный стол почему-то прикручен к полу — довольно странно и необычно. Возле стола — два стула. Кровать расположена у стены, напротив двери. В изголовье, справа, — невысокая тумбочка. На тумбочке стоит широкогорлый кувшин и глиняная кружка, простенькая, грубой работы. Синдбад нахмурил лоб. Комната ни отделкой, ни обстановкой никак не походила на дворцовые покои, а посуда — на ту, из которой ели и пили вчера. К тому же, как оказалось, раскачивалась не сама кровать, а вся комната. Мерно так — вверх, вниз, вверх, вниз, и еще из стороны в сторону, и это настораживало.

Синдбад взял кувшин, принюхался и поднес горлышко ко рту. Теплая безвкусная вода полилась в рот. Но Синдбад с наслаждением вылакал полкувшина, утер рот тыльной стороной ладони и вернул кувшин на место. Голова немного прояснилась.

— Что за… — начал было Синдбад, вновь оглядев комнату, но не успел договорить.

Дверь распахнулась, и на пороге возник Сорви-голова собственной персоной, чистенький, бодрый и совершенно трезвый, что было особенно обидно, хотя… Ведь Сорви-голова раньше отключился, и ему меньше досталось проклятого вина, которое все никак не заканчивалось, будь оно неладно!

— Проснулся? — почему-то обрадовался Сорви-голова.

— Угу, — морщась, прогудел под нос Синдбад и пожаловался: — Голова болит.

— Я вообще удивлен, как ты жив остался после вчерашнего. — Сорви-голова прошел к столу, опустился на стул и вытянул одну ногу вперед, а в колено другой упер руку. — А насчет пресветлого эмира до сих пор переживаю, как бы на встречу с Азраилом не отправился.

— Где я? — слабым голосом спросил Синдбад. — Это ведь не дворец?

— Увы, друг мой. Ты на моем корабле.

— Корабле? — Синдбад подскочил на кровати. — Какого шайтана я здесь делаю?

— Ты что, ничего не помнишь?

— Отчего же! Кое-что, кое-где…

После того, как эмир потребовал принести еще вина, Синдбад с трудом мог припомнить, о чем конкретно говорилось, но в память врезались отдельные эпизоды.

…Он уговаривает Сорви-голову поехать кататься на лодке и ловить акул — говорят, плавник акулы непередаваемо-изысканное лакомство. Но Сорви-голова, бледнея, почему-то категорически отказывается.

…Синдбад требует развлечений, и эмир вызывает танцовщиц. Девушки вертятся и изгибаются в танце, словно сытые удавы, эротично сбрасывая с себя одну тряпицу за другой, а когда остаются в широких трусиках, похожих на те, что с гордостью носили на пляже женщины середины прошлого века, и в жилетках, дамы подбирают разбросанные по полу одежды и удаляются. Синдбад возмущенно освистывает плясуний, а эмир доказывает ему, что именно это и есть самый настоящий стриптиз!

…Синдбад с Сорви-головой отплясывают джигу под тягучую мелодию музыкантов, не успевших слинять вместе с женщинами, а эмир, постоянно сбиваясь и всех путая, задает ритм на бубне. Ничего путного из танца не выходит, и Синдбад пытается научить несчастных музыкантов мелодии «Вдруг как в сказке скрипнула дверь…». Но то ли музыканты попались тупые, то ли Синдбад не может ничего толком объяснить — в общем, эмир в ярости, музыканты в ужасе, Сорви-голова в полной отключке, а Синдбад старается успокоить разошедшегося не на шутку эмира.

…Синдбад дружески хлопает по плечу эмира, ласково называя его Нури Кабобовичем, и просит отдать за него Амаль. Эмир с трудом фокусирует взгляд на юноше, кое-как, с восьмой попытки, сворачивает из пальцев вялый кукиш и пытается им попасть в нос Синдбада.

Потом вино все-таки закончилось, и они с эмиром в обнимку куда-то идут… Только вот куда? Смутно всплывают в памяти перепуганные бородатые лица. Халаты, кольчуги… Эмир, гоняющийся за кем-то с отобранным у палача топором, насилу волоча его за собой… Сабля!

Синдбад вспоминает, что забыл саблю и собирается бежать за ней, а эмир уговаривает его пойти париться с гуриями. Но на кой Синдбаду гурии без сабли?.. Дальше — полный провал в памяти.

–…Ты вообще меня слушаешь? — Сорви-голова в сердцах огрел кулаком по столу.

— Что? — пришел в себя Синдбад, разгладив собравшиеся на лбу от умственного напряжения морщины. — Да, конечно. Я весь внимание: вы проснулись и отвели меня на корабль.

— О Аллах! Во-первых, я не спал, а делал вид, иначе меня неминуемо постигла бы та же участь, что и эмира. С тобой пить, так лучше уж сразу перерезать себе глотку!

— Хитрый вы человек, — неподдельно восхитился Синдбад, качнув головой, но схватился за лоб и опять застонал.

— Зато живой, — осклабился Сорви-голова и продолжил загибать пальцы. — Во-вторых, я не участвовал в ваших развлечениях, если их так можно назвать.

— Неужели все так плохо? — насторожился Синдбад.

— Не выведи я тебя поздно вечером из дворца, сегодня благословенный Нури наверняка устроил бы показательную казнь, не тратя время на долгий суд.

— А… что же я такого натворил?

— Ужасные вещи! — округлил глаза Сорви-голова. — Если не считать того, что вы с Нури уничтожили месячный запас очень дорогого вина, то ты: подбивал эмира смотреть грязные, недозволенные Аллахом танцы; пытался проникнуть к луноликой Амаль и лично посвататься к ней; называя себя неким Петром, а окружение эмира — об… обоз… ревшими боярами…

— Оборзевшими, — машинально поправил Синдбад.

— Неважно! Уговаривал эмира сбрить всем бороды, начиная с главного визиря и кончая самым ничтожнейшим из приближенных, причем топором!

— Ох-ё-о! — только и выдохнул Синдбад.

— Вот именно. И это не считая наверняка сильно пошатнувшегося сегодня здоровья эмира и сомнений слуг, явно уверовавших в то, что в их благодетельного правителя вселился джинн. А может, и не один.

— Опять двадцать пять! — Синдбад хлопнул ладонями по коленям. — Но ведь не я заставлял его пить!

— Ты ввергал старого, слабого человека в бездну порока, потворствовал его черным желаниям, вместо того, чтобы, как более молодой и сильный, оградить от них. Я никогда еще не видел, чтобы милейший Нури — прости меня господи! — так нажирался. Да он разве что не хрюкал.

Синдбад совестливо склонил голову.

— Вот то-то же! — одобрил его смирение Сорви-голова. — Судя по тому, что ты вытворял, я могу точно сказать, кто ты!

— И кто же я, по-вашему?

— Одержимый джиннами неверный из северных стран, вот кто!

— Не по-онял, — набычился Синдбад, подавшись вперед и сжав кулаки. — Что за?..

— Тихо, тихо! Хорошо, мы не будем касаться несколько скользкой темы твоего происхождения, — быстро проговорил Сорви-голова, но на всякий случай чуть отодвинулся вместе со стулом. — Да и не в том дело.

— А в чем тогда?

— В том, что мне наплевать, кто ты. Но ты поможешь мне добыть Яйцо Циклопа!

— Чье яйцо? — Синдбад непонимающе уставился на Сорви-голову.

— О юноша! Неужели ты не слыхал о Яйце Циклопа?

— Как-то не привелось, знаете ли. А что, разве циклопы несутся? Или я должен кастрировать несчастное животное?

— Они не животные, а ужасные страшилища в три моих роста, может, чуть поменьше, — прикинул Сорви-голова, задумчиво сведя брови.

— Постойте, постойте. Вы так говорите, будто циклопы на самом деле существуют.

— О, они существуют! Можешь мне поверить, мой необразованный друг.

— Но тогда… — оторопело пробормотал Синдбад.

Странный, ни на что не похожий Древний Восток, Сорви-голова, капитанствующий на корабле и поедающий свинину, в то время, как ему полагается бороться против колонизаторов. Северная страна, в которой умельцы изготовляют говорящие зеркала. Эмир, напивающийся в хлам с первым встречным… Хотя эмиры, разумеется, разные встречаются. Теперь еще живые циклопы!

Синдбад застонал и спрятал лицо в ладонях.

— Ну, джинн, попадись ты мне!

— Что ты сказал? — не расслышал Сорви-голова.

— Нет, ничего. — Синдбад постарался взять себя в руки. — Так что вы там говорили о мошонке циклопа?

— Какой еще мошонке?! Э-э, мой туповатый юный друг! Подобная неосведомленность просто непростительна для образованного юноши, каковым я тебя полагал, — удрученно посетовал Сорви-голова на явные пробелы в образовании Синдбада. — Неужели ты и вправду ничего не слышал о чудесном Яйце, хранящемся с древних времен у циклопов и дарующем мудрость своему обладателю?

— Впервые слышу, — честно признался Синдбад. — А его что, съесть надо или ко лбу приложить?

— Его никуда прикладывать не надо. — Сорви-голова начинал заметно нервничать, теряя терпение. — Впрочем, неважно!

В дверь постучали.

— Войдите! — откликнулся на стук капитан и обернулся.

Дверь открылась, на пороге возник полненький матрос в серых шароварах, свободной рубахе-тельняшке и чалме, смотанной из разноцветного платка. Матрос держал в руках серебряный поднос, на котором стояли тарелки с аппетитно пахнущим вареным мясом, домашним сыром, салатом из свежих помидоров в каймаке и еще большой чайник чая и две пиалы.

— Ваш завтрак, господин! — торжественно возвестил матрос, проходя к столу и сгружая принесенное на стол перед Сорви-головой.

Покончив с сервировкой стола, матрос удалился и бесшумно прикрыл за собой дверь.

— Приступим, — радостно потер ладони Сорви-голова.

— Надеюсь, вина не будет? — осведомился Синдбад, подсаживаясь к к столу.

— О нет, на сей счет можешь быть спокоен! На моем корабле сухой закон.

— Что, вообще ни грамма? — несколько расстроился Синдбад.

— Вообще. Разве что я перед сном выпью пиалу-другую, — сдержанно улыбнулся Сорви-голова. — Скорее даже половинку… четверть, — на всякий случай поправился он.

— Это святое, — понимающе кивнул Синдбад и набросился на еду. Вчера он так и не успел толком поесть, а потом уже было не до того.

Сорви-голова только хмыкнул, дивясь скорости, с которой молодой человек уплетал еду за обе щеки. Минут через десять, вполне насытившись, Синдбад откинулся на спинку стула. Теперь можно было продолжить неоконченный разговор.

— А скажите, почтенный Сорви-голова, — начал Синдбад, двузубой вилкой ковыряя в зубах, — вот вы сказали, что я помогу достать циклопово яйцо. Но мне, знаете ли, не очень охота лезть к циклопам в три или пусть даже в два ваших роста.

— Но ведь ты обещал! — Сорви-голова в крайнем изумлении выронил недоеденный кусок сыра.

— Я?! Когда?

— Вчера! Не ты ли разливался соловьем перед эмиром, требуя руки его дочери. А он, после долгих сомнений, пообещал тебе Амаль, если ты добудешь Яйцо Циклопа. Ты согласился. И не просто согласился, а долго бил себя кулаком в грудь.

— Не помню, — развел руками Синдбад и перекрестился. — Вот-те крест!

— Ага! Значит, ты и вправду неверный северный варвар! — обрадовался Сорви-голова.

— Сами вы… нехороший человек, — обиженно огрызнулся Синдбад.

— Ну и… ладно. — Сорви-голова стиснул в руке сыр так, что из него потекла вода, затем стряхнул с пальцев сырное крошево и брезгливо отер их платком. — Так ты отказываешься от своих слов? Я пойму, если так. Ты давал обещание, одурманенный винными парами, к тому же… в общем, сам понимаешь, кто ты.

Капитан пристально смотрел в глаза Синдбаду из-под низко нависавших бровей.

— А вот этого не надо, — разозлился Синдбад. — Я тоже, знаете ли, привык не только давать обещания, но и выполнять их.

— Так ты со мной или нет? — продолжал настаивать Сорви-голова, ожидая недвусмысленного ответа на поставленный вопрос.

— Само собой! — выпалил Синдбад, да и куда ему теперь было деваться.

— Вот и отлично!

Сорви-голова вскочил со стула и кинулся обниматься, распахнув объятия.

— Э, э, дядя! — Синдбад выставил ладонь. — Давайте обойдемся безо всяких там объятий.

— Не понимаю тебя, о мой сердечный друг и спаситель, — растерянно застыл капитан в позе, напоминающей орла на германском гербе начала прошлого века.

— Тем более не надо. Но если уж вам очень хочется, можете легонько похлопать меня по плечу.

— Престранный обычай, — нахмурился Сорви-голова но все же протянул правую руку и легонько, пару раз, хлопнул Синдбада по плечу. — Так?

— Где-то как-то. Но давайте ближе к делу.

— К делу? Ах да, разумеется! — спохватился Сорви-голова, прошел к потайному ящичку в стене рядом с дверью и, произведя манипуляции с деревянными брусками обшивки, распахнул его. Внутри ящичка стопкой лежали какие-то бумаги, мешочки с деньгами, два кувшина (!!!) и свернутая в рулон карта. — Вот!

Капитан вытащил сверток, вернулся к столу и, сдвинув в сторону посуду, развернул карту и придавил ее ладонями.

— Подержи.

Синдбад склонился над картой, прижав одну из ее сторон растопыренными пальцами.

— Мы здесь. — Сорви-голова ткнул жирным пальцем в правый верхний угол карты, и там осталось поблескивающее пятно. — Нам нужно обогнуть вот этот мыс, затем выйти в открытое море.

Капитан вел пальцем по карте, отмечая намеченный путь полоской жира. Синдбад обратил внимание, что карта уже изрядно замызгана. Видимо, у ее хозяина имелась привычка копаться в бумагах во время еды.

— Затем мы пройдем мимо группы островов и направимся к во-о-от этому острову. — Палец Сорви-головы неспешно спустился почти в самый низ карты. — Вот и все!

Капитан отпустил карту, и она свернулась в рулон.

— А что мы будем делать на острове?

— На острове мы постараемся незаметно забрать Яйцо. Видишь, как все просто!

— Просто? Но почему же в таком случае его никто еще не забрал?

— Видишь ли… — Сорви-голова задумчиво помассировал пальцами заросший подбородок. — Циклопы, они того, очень глазастые. И слух у них, как у… В общем, хороший слух.

— Ага, и если что в морду дать могут. Чтоб всякие не тянули шаловливые ручки к их яйцам.

— По всякому, знаешь ли, мой друг. По-всякому, — уклончиво отозвался капитан, покосившись на Синдбада. — Кому в морду, а кого и… кхм-м.

— То есть не «кхм», а «ням-ням», вы хотели сказать?

— Ну-у, можно и так выразиться, — кхекнул в кулак Сорви-голова и ободряюще похлопал Синдбада по плечу — этот жест ему очень понравился. — Но ты у нас шустрый и хитрый, у тебя все получится.

— У меня?

— Ты обещал! Даже два раза!

— Я не отказываюсь, конечно, но мне не нравится ваше «у тебя».

— Я никого там, — Сорви-голова дернул подбородком, указав куда-то вправо, — за язык не тянул. А мои люди — они, знаешь ли… к шайтану на рога не полезут.

— А я, значит, полезу? — покивал Синдбад.

— А чего тебе терять? Как неверному, тебе все одно дорога в рай заказана. Да еще и присовокупив остальное…

— Что остальное?

— Сам знаешь, что!

— Вот вы как, значит! А я его еще спасал… Кстати, на кой ляд эмиру сдалось это долбаное яйцо?

— О, наш Нури большой любитель коллекционировать диковинные вещицы.

— А вам немножко заработать?

— Нужно же на что-то жить!

— Тоже мне, Лара Крофт нашелся, — проворчал Синдбад. — Имеет собственную яхту…

— Корабль, — мягко поправил Сорви-голова.

–…еду ему таскают на серебряных подносах…

— Я ведь все-таки потомок султана, а не какая-то там!.. — Капитан, оскорбленный до глубины души подобным презрительным тоном, нервно повертел пальцами.

–…и к тому же потомок султана, — закончил Синдбад. — Что и говорить, нищий одним словом. Да вы, любезнейший, с жиру беситесь.

— Я? — задохнулся Сорви-голова. — Бешусь с жиру?

— Да ну вас, почтеннейший, — только и отмахнулся Синдбад. — Лучше скажите, где у вас сортир?

— Сор-тир? Что такое «сортир»?

— Отхожее место где, спрашиваю? — потряс руками Синдбад. — И поскорее, если можно.

— Ах, да-да. — Сорви-голова указал пальцем на пол у дальней от двери стены.

Там, в углу, был прорезан небольшой люк, прикрытый деревянной крышкой на петлях.

— Мое, персональное! — с гордостью сказал капитан.

— О великий Аллах! — воздел очи горе Синдбад и проковылял к люку. — Бедные рыбы.

— Если что, я на мостике, — сказал Сорви-голова и выскользнул в дверь, мимоходом захлопнув потайную дверцу, от греха подальше.

— Чтоб я еще раз так нажрался! — пробурчал Синдбад, в раскоряк устраиваясь над люком, что при морской качке было затруднительно сделать. — Чтоб я еще раз…

Глава 7. Остров склочных сирен

— Куда ты полез, сын безмозглой каракатицы — это не фок, а грот-мачта! (Ну не все же такими умными уродились!) Как ты вяжешь узел, якорь те в задницу! (Ого, круто!) Идиот, тупой ишак, куда ты тянешь шкот? Ты нас всех угробить решил? (Да с превеликим удовольствием, только чтоб ты заткнулся, наконец!)

Так проходило обучение Синдбада морским премудростям. Путешествие к острову Циклопов, такое короткое на карте, на самом деле сильно затягивалось, и не было морю-океану ни конца ни края. И дело даже было не в том, что на корабле терпеть не могли бездельников. Синдбад изнывал от банальной скуки, и не было от нее иного средства, как занять себя чем-нибудь полезным, например, обезьяной взобраться по вантам на самую верхушку мачты вместе с другими матросами и подвязать тяжелый парус или до блеска надраить палубу машкой, так, что боцман начинал восхищенно накручивать на палец длиннющий обвислый ус.

Со временем Синдбаду (разумеется, не обошлось без протекции Сорви-головы), начали доверять и штурвал. Сначала под бдительным присмотром рулевого, а потом и вовсе оставляя одного на час-два, а то и поболее. Синдбаду нравилось ощущать себя капитаном дальнего плавания, управляющим огромным судном и выверяющим путь по компасу или звездам, в которых он до сих пор ничего не смыслил, сколько Сорви-голова ни бился с парнем. Но нудная, однообразная работа быстро наскучила Синдбаду — слишком утомительно стоять у штурвала часами, пялясь то в компас, то в однообразный горизонт, да еще и под палящими лучами солнца.

В один из таких дней, когда команда отдыхала после изнурительного труда, разморенного жарой Синдбада начало неудержимо клонить в сон. Он честно пытался щипать себя и заставлял вглядываться вправо, туда, где почти на самом горизонте, чуть в стороне от курса, появился островок, который сегодня корабль должен был обогнуть и выйти на финишную напрямую. Но потом глаза Синдбада закрылись, и он безвольно повис на штурвале, сладко похрапывая во сне и причмокивая губами.

— Уй-юй! Куда ты рулишь, отродье шайтана? — внезапно рявкнул над ухом голос рулевого, решившего на всякий случай проконтролировать направление. — Быстро отворачивай влево — здесь везде рифы! Да быстрее же, идиот!

— А? — Синдбад очнулся, вздрогнув всем телом, но рулевой Карим уже резко крутанул штурвал и стряхнул с него сонного Синдбада.

Синдбад больно ударился бедром и локтем, зашипел, потирая ушибленные места, но сразу вскочил и вытаращил глаза.

— А-а!!! — дико заорал он. — Спасайся, кто может!

Прямо по курсу из воды торчала здоровенная вершина подводной скалы.

— Кар-раул! Кар-рамба! — проснулся, заходясь в истошном крике, попугай, сидевший рядом на перилах. — Дур-рак!

— А-а!!! — вторил Синдбаду рулевой, выкручивая что есть сил штурвал и давя на него всем телом, что было совершенно бессмысленно — дальше крутить просто было некуда.

Корабль сильно и резко накренился вправо, проскакивая мимо острой верхушки подводной скалы, но на его пути из-под воды показались еще две. Их миновать не было никакой возможности, и нос корабля вошел точно меж двух каменных зубцов.

Раздались отвратительный скрежет, ужасающие грохот и треск. Корабль застыл на месте, чуть задрав нос. Рулевого бросило на штурвал. Он смешно задрал ноги, все еще держась за деревянное колесо, сделал переворот через голову и удачно приземлился на выбежавшего на палубу боцмана.

Люди, как горох, посыпались с ног и покатились к правому борту. Поднялся невообразимый шум. Из своей каюты в одних подштанниках выскочил сонный Сорви-голова, и Синдбад решил, что вот сейчас самое время спрятаться, забиться в какую-нибудь щелку, чтобы до него не дотянулись руки разъяренного хозяина судна. Ну, и остальных тоже. Упав на четвереньки, Синдбад отполз к кормовым перилам и укрылся за пустыми бочками, чудом устоявшими при сокрушительном ударе.

— Кар-рамба! Тону! — надрывался попугай, дергая головой и хлопая крыльями. Всеобщее «веселье», разом охватившее весь экипаж, ему явно пришлось по душе. — Стр-риптиз! — добавил он уже о капитане, в исподнем стремительно взбиравшемся по лестнице на мостик.

— Башку оторву! — ревел капитан, словно разбуженный медведь, вырывая редкие волосы на загорелой, покрытой наколками груди. И Синдбад наконец понял, откуда у капитана взялось его прозвище. — Где рулевой?! Где этот отпрыск тупого верблюда?

— Р-рулевой! Дур-рак! — обрадовался попугай, перелетел на бочки и постучав по одной из них клювом. — Р-рулевой. Кар-рамба!

— У, змея хвостатая! — погрозил ему кулаком Синдбад. — Клюв бы тебе скотчем замотать.

Попугай скосил один глаз и уставился им на Синдбада.

— Вали отсюда, ябеда несчастная! — зашипел на птицу Синдбад и ткнул ее пальцем в бок.

— Ябеда! Кар-рамба! — захлопал крыльями попугай, переступая с ноги на ногу.

— Ага-а! — Заглянув за бочки, Сорви-голова ухватил Синдбада за шкирку и выволок на открытое пространство. — Ты!

— Ну, я. А чего так орать-то? — виновато шмыгнул носом Синдбад, поднимаясь с пола и отряхиваясь.

— Ты! Мой корабль. — Сорви-голова от сильнейшего потрясения потерял способность связно изъясняться.

— А чего корабль? Вот он ваш корабль. Никуда и не делся.

— Ты!

— Вот заладили! Ну, виноват. Заснул.

— Ты!!! Заснул? — Пальцы Сорви-головы, то сжимающиеся в кулаки, то вновь разжимающиеся, непроизвольно потянулись к шее Синдбада.

— Э, эй, дядя! — Синдбад предупредительно отступил на шаг.

— Ты! — Пальцы капитана сжали воздух.

На лестнице появился здоровенный боцман, красный, будто вареный рак, и волочащий за шкирку несчастного рулевого, даже не помышлявшего о сопротивлении. Голова Карима билась о ступеньки, отчего зубы рулевого клацали.

— Это не… не я! — голосил тот, суча руками и ногами. — Я не… Все он… Он!

— Вот! — Боцман дотащил свою ношу до капитана и бросил перепуганного насмерть Карима к ногам Сорви-головы. — Собачий сын, посмотри, что ты натворил!

— Оставьте его! — выкрикнул Синдбад. — За штурвалом был я.

— Ты? — воскликнул боцман.

— Ты… — эхом повторил заклинивший Сорви-голова.

— Капитан, там пробоина! — На мостик взбежал один из матросов. — Небольшая, слава всевышнему! В трюме полно воды, но мы, кажется, не тонем.

— Кажется?

Сорви-голова, мгновенно выйдя из ступора, порывисто обернулся к матросу.

— Не тонем, — уверенно повторил матрос. — Мы крепко засели на Зубах Шайтана. Но сейчас прилив, и нас может скинуть с них.

— Главное, чтобы отлива не было, — пробормотал Сорви-голова. — Быстрее! — скомандовал он и поспешил к лестнице. — Нужно осмотреть пробоину, заделать ее и до отлива убраться отсюда.

Боцман с матросом ринулись за ним следом. Про Синдбада все позабыли. Оставшись один, он тяжело опустился на верхнюю ступеньку и повесил голову.

— Чего расселся? — окликнул его снизу Сорви-голова. — Живо за мной!

Пробоина на удивление оказалась действительно небольшой. Рваная трещина тянулась на пару метров вдоль носовой части корабля почти у самого киля. Пик, торчавший из воды, оказался не столь острым, а скорость судна недостаточно высокой. Так что корабль, по сути, взгромоздился на два подводных пика, и теперь преспокойно покачивался на них. Воды в трюме ни прибывало, ни убывало. Трещина находилась вровень с водой, что сильно облегчало ремонтные работы.

— Здесь нам его не починить, — заключил Сорви-голова, осмотрев пробоину. — Нужно наложить временную заплату и добраться как можно скорее до острова. — За работу! Живо!

Моряки подхватились и разбежались кто за досками, кто за инструментом. Работа лихорадочно закипела. Звенела пила, летела стружка, стучали молотки. На палубе варили смолу, чтобы залить ей отверстия вокруг деревянной заплаты.

— Кхм, — виновато прокашлялся Синдбад, приблизившись к Сорви-голове, стоявшему со сложенными на груди руками и хмуро наблюдавшему за работой команды. — Мне очень жаль. Все вышло как-то случайно.

— Я сам виноват, друг мой, — глухо отозвался капитан. — Ты неопытный рулевой, и я не вправе был оставлять тебя одного во время маневра. Хорошо еще, что Карим вовремя поднялся проверить.

— Но я позорно заснул.

— И более опытные засыпали, — успокоил Сорви-голова. — Главное, корабль на плаву, и его можно починить.

— Да, конечно…

К Сорви-голове подскочил один из матросов, державший в руках ведро с остатками дымящейся смолы.

— Готово, капитан! Можно сниматься.

Сорви-голова приблизился к заплатке и придирчиво оглядел ее. Заплата представляла собой нагромождение досок, капитально, на совесть залитое еще не до конца затвердевшей смолой.

— Выдержит, — уверенно заявил матрос. — До острова дотянем.

— Поднять паруса! Нагрузить корму! — гаркнул Сорви-голова. — Попытаемся слезть с «зубов».

Матросы вновь бросились исполнять приказание капитана.

Паруса наполнились ветром, так кстати успевшим сменить направление с попутного на встречное, и корабль, поскрипывая, медленно начал пятиться, сползая в воду с остроконечных подводных пиков. За штурвалом стоял сам капитан, напряженно вздрагивающий при каждом скрипе и треске. Но все обошлось как нельзя лучше. В один из моментов нос корабля соскользнул в воду, и судно резко осело до ватерлинии, сильно качнувшись с кормы на нос.

— Ура-а-а!!! — грянул дружный возглас, и в воздух взвились чалмы и платки.

Сорви-голова отвел судно на безопасное расстояние от каменных зубцов, сверился с картой, на которой были обозначены подводные препятствия, и лично повел корабль, идя в бейдевинд¹² к острову, раскинувшемуся прямо по курсу в трех-четырех километрах впереди широкой зеленой лентой с серым скальным основанием.

Найти место для стоянки оказалось делом непростым. Берег острова представлял собой сплошное нагромождение скал, но через час поисков внезапно обнаружилась брешь в гранитной отвесной скале — небольшая, почти идеально круглая бухточка с песчаной косой — как раз то, что нужно. Матросы убрали основные паруса. Корабль медленно, на одних кливерах¹³, вошел в бухточку и замер, ткнувшись килем в песчаную отмель.

Бухту со всех сторон окружали отвесные стены скал высотой метров в десять, море здесь было спокойным. Сквозь его зеленоватую поверхность можно было разглядеть дно, усеянное ракушками и крупными, поросшими водорослями валунами.

— Все. — Сорви-голова устало оперся локтями на штурвал. — Теперь будем ждать отлива. Из бухты ни ногой!

— Почему? — удивился Синдбад.

Ему не терпелось сойти на землю и ощутить наконец под ногами твердую, незыблемую поверхность вместо палубы судна, непрестанно раскачивающегося от любого малейшего волнения моря, словно люлька младенца.

— Это легендарный остров Сирен! Разве ты и о нем ничего не слыхал, о мой необразованный друг? — вскинул брови Сорви-голова.

— Никогда, — честно признался Синдбад.

— Странный ты молодой человек, — только и пожал плечами капитан. — Не знаешь элементарных вещей.

— Я знаю про морских сирен. Они заманивают моряков сладкозвучными голосами, и корабли разбиваются о прибрежные скалы. Но морские сирена, вроде как, живут в море?

— Те, про кого ты ведешь речь, действительно морские сирены, а на острове живут сухопутные. Своими речами и телом способны довести любого правоверного мусульманина до сумасшествия, после чего тот больше не жилец.

— Чесать языком мы тоже могём, а вот насчет тел… Но я все равно не возьму в толк, чего мы сидим на корабле, когда можно прогуляться по острову, собрать свежих плодов и пополнить запасы пресной воды?

— Ты дурак или просто хочешь им казаться? Молись, чтобы гнусные твари не прознали о нас!

— Да молюсь я, молюсь, — проворчал Синдбад. — Только все равно не понимаю.

Сорви-голова только рукой махнул и ушел в свою каюту. Синдбад остался на палубе один. Подойдя к фальшборту, он оперся на него и с тоской вгляделся в берег, скалы и буйную растительность там, наверху, наполненную трелями птиц и прохладой. Взгляд его уныло скользил вдоль стволов диковинных деревьев с изогнутыми, перекрученными стволами и кривыми ветвями. Внезапно Синдбад напрягся. Наверху мелькнула и пропала женская фигурка, одетая во что-то воздушно-белое и короткое. Синдбад долго вглядывался в одну точку меж корявых стволов двух крепких деревьев, но там больше никто так и не показался. Не померещилось ли ему?..

Женская фигура вновь показалась из-за деревьев, но уже гораздо левее. Женщина, стараясь держаться в густой тени кроны, разглядывала корабль. Однако ее выдавала короткая белая туника, ярким пятном выделяющаяся на фоне зелени леса. Женщина постояла немного без движения, вновь скрылась и возникла еще левее. Теперь она не пряталась, а гордо возвышалась над кораблем на самом краю утеса, уперев руки в широкие бедра.

— Э-э, капитан! — осторожно позвал Синдбад, отступая к двери каюты Сорви-головы и не сводя глаз с девицы. — У нас, кажется, гости.

Дверь резко распахнулась, едва не сметя Синдбада, и на палубу вынесся Сорви-голова с саблей в руках.

— Какие гости? Где? — Капитан лихорадочно озирался вокруг.

— Да нет, вон там, наверху! — указал пальцем Синдбад.

— О Аллах! — Сорви-голова наконец разглядел девушку, стоявшую на скале. — Как они прознали о нас?

— Так у нас мачты торчат над лесом, словно иголки на заднице возбужденного дикобраза. Чтобы не заметить корабль, нужно быть абсолютно слепым и тупым одновременно.

— Да-да, ты прав! Но что же нам теперь делать?

Сорви-голова в растерянности опустил саблю и озабоченно насупил брови.

— Она не выглядит опасной. Может, вы чего напутали, и это вовсе не сирены, а амазонки?

— Нет, именно сирены. Амазонки живут гораздо восточнее.

— Капитан, они уже здесь! — выкрикнул один из матросов, отступая к мачте и белея на глазах.

У правого борта собралась уже приличная стайка белокурых женщин. Они стояли кучкой человек в двадцать, все красивые, с ладными фигурками, в одинаковых туниках выше колен и откровенно (или вожделенно — кто их там разберет) пялились на мужчин.

— Все, нам конец. — Сабля выпала из ослабевших пальцев Сорви-головы. Он медленно опустился на колени и прислонился плечом к фальшборту. — Та хитрая бестия наверху лишь отвлекала внимание.

— Да вы чего, мужики? — Синдбад удивленно оглядел насмерть перепуганных моряков. — Это же обычные бабы! Вы поглядите на них.

Но собравшиеся на палубе матросы воротили лица, прикрываясь ладонями.

— Ой, какие мужчинки к нам пожаловали, — проворковала одна из стоявших внизу девушек.

— И сразу так много! — добавила другая.

— Идите к нам! — махнула загорелой ручкой третья. — Мы вас не обидим.

— Честное слово! — поддакнула четвертая. — Ну почему они не идут? Эгей, где вы там спрятались? Выходите, мы вас видели.

— Не выходят, — огорченно сказала первая. — Всего один… А было сто-олько!

— Какой хорошенький! — облизнулась еще одна.

Синдбада передернуло от ее пристального взгляда, но он не в силах был оторваться от милого личика.

— Иди к нам! Мы тебе яблочко дадим. Вот! — Девица покрутила ручкой с зажатым в ней спелым красным яблоком, неизвестно откуда взявшимся в ее пальцах. — Не хочешь яблочко? А бананчик? — В другой руке девушки возник перезрелый банан. — Тоже не хочешь? Сыты-ый!

— По-моему, они нас боятся, — задумчиво произнесла вторая.

— А давайте к ним заберемся? — предложила другая. — Я страсть как хочу познакомиться с таким большим и усатеньким. Он во-он там только что стоял.

Девушка указала пальчиком правее Синдбада. Тот скосил глаза на притихшего за одной из бочек боцмана. Боцман еще сильнее побледнел, икнул и сполз по бочке на палубу.

— Нет, я так не играю! — топнула ножкой первая. — Мы к ним со всей душой, а они даже говорить с нами не хотят. Вот сейчас как поднимусь!..

— Угомонись! — резко осадила ее молчавшая до того более старшая. — Не видите, вы их пугаете. А от пуганых мужчинок толку сами знаете.

— Мы их пугаем? — удивились несколько девушек разом. — Ты, сестра, хочешь обидеть нас? Да мы сама ласка и доброта! Это они тебя испугались, старой мымры.

— Меня?! — взвилась оскорбленная до глубины души старшая. — Да ты на себя в зеркало давно смотрела? Тощая косоглазая мартышка!

Синдбад отметил про себя, что девушка и вправду была несколько худа и чуть косила на один глаз.

— А ты!.. А ты!.. — задохнулась та, не находя слов. — А у тебя жвачка в волосах!

— Где? — испугано вскрикнула старшая, судорожно ощупывая пышную прическу, будто в волосах была не жвачка, а стая скорпионов.

— Вот!

Молодая рванулась к ней, вытащив из зубов кусок смолы, и с силой влепила его в волосы старшей.

— Ах ты, сволочь! Стерва проклятущая! — накинулась на нее старшая, повалила на песок и принялась мутузить. — Да я же из тебя отбивную по-багдадски сделаю!

Женщины сцепились, градом посыпались шлепки. Одни щипались, другие царапались длинными ногтями, шипя и дергая друг друга за космы, третьи щедро раздавали тумаки направо и налево. Команда дружно подползла к фальшборту — такое зрелище пропустить было просто невозможно. Но еще оставались женщины, которые не участвовали в общей забаве. Они переступили через катавшихся на песке сестер и загородили их своими стройными телами.

— Вот они все, смотрите!

— Ах, какие красавчики!

— Идите же к нам!

— Не идут… Почему они не идут? Ой, смотрите, а у них дырочка, — заметила одна из девушек пробоину.

— Верно! Фи, какая некрасивая, — наморщила прелестный носик другая. — Терпеть не могу всякие дырочки!

— И я.

— И я!

— И мы! — хором согласились с ними остальные.

— Надо же, они жвачкой ее залепили. Вот глупенькие! — захихикала девушка.

— И верно! Кто же так делает?

— Глупые мужчинки.

— А вы все такие умные! — не вытерпел Синдбад. — Тоже мне, кружок умелые крюки.

— Молч-ши! — зашипел Сорви-голова, выкатив глаза и дергая Синдбада за рукав, но тот только отмахнулся.

— Да погодите вы!

— Да, мы умненькие! Мы пригоженькие! Иди к нам, сладкий мужчинка, — обрадовались девушки, дружно заскакав на месте.

— Не пойду. Я обиделся.

— Обиделся? Почему? — У всех девушек одновременно огорченно вытянулись лица.

— Вы обижаете сладких мужчинок. И еще у нас дырочка.

— Дырочка? Ах, дырочка!

— А давайте ее починим, — загорелась внезапно одна. — Я страсть как люблю всякие дырочки чинить.

— И я.

— И я!

— И я тоже!

— А мы? — спросили остальные, которым явно не нравилось чинить разные дырочки, залепленные черной жвачкой.

— А вы развлекайте мужчинок!

— Ура-а! — обрадовались те.

— А потом вы к нам спуститесь?

— Ничего не могу обещать, — решительно отрезал Синдбад. — Посмотрим на ваше поведение.

— Мы хорошие, мы очень хорошие. И хорошенькие. Смотри!

Девушки одна за другой поскидывали туники. В их руках невесть откуда появились флейты и бубны, и девицы весело заскакали в танце по песку, изгибаясь, вертясь и взмахивая руками. Другие куда-то унеслись, только пятки засверкали.

— О Аллах! — простонал Сорви-голова, сквозь пальцы косясь на пляшущих на песке у корабля девушек и не находя в себе сил оторваться. — Только не пляски! Теперь мы в их власти. Что ты наделал, сын греха и порока?!

— А что такое? — недоуменно спросил Синдбад, спокойно наблюдая за экзотическим танцем. — Бабы как бабы, пляшут… Красиво, но до ансамбля песни и пляски Александрова точно не дотягивают.

— О, я не могу на это смотреть! — еще сильнее застонал Сорви-голова. — Злобные происки шайтана.

Моряки бились головами о деревянные поручни, стонали и рвали на себе рубахи, пуская слюни и тараща глаза. Некоторые рвались вниз, но Синдбад в корне пресекал их попытки спрыгнуть в воду, щедро раздавая тумаки и оттаскивая одуревших моряков подальше от фальшборта, но те опять ползли и пялились на девушек.

Между тем внизу уже кипела работа по заделке пробоины. Девушки оказались не только мастерами дудеть, отплясывать и строить глазки, но еще и неплохо плотничали, хотя никак не могли сладить друг с другом. Меж них то и дело возникали ссоры, переходящие в локальные стычки.

— Как ты кладешь? Нужно вдоль, а ты поперек!

— Не лезь, без тебя знаю! Так крепче!

— Нет, вот так!

— А я говорю, так, дура набитая!

— Кто?

— Сама слышала!

— Ах ты…

Или:

— Аккуратнее лей, а ты паклей лучше прокладывай!

— Чего раскомандовалась? Без тебя знаю!

— Да чего ты знаешь, идиотка криворукая? Он же после твоей починки через полпарсанга¹⁴ потонет!

— Кто криворукая, я?

— Ты, а то кто ж!

— Да я тебя, рыло твое бесстыжее, хорек безрукий, клизма желчная, сейчас тут же и закопаю! Вот этим самым молотком.

— Только попробуй!

— И попробую!

Бац!

— А-а-а…

Спустя час, когда Синдбад уже изнемогал от непрестанной беготни туда-сюда и готов был свалиться на палубу пластом, работы внизу внезапно закончились. Девушки разом перестали плясать, а ремонтницы вышли на видное место и отряхнули руки.

— Мужчинка, ты где? — позвала одна из девушек.

— Я здесь. — Обессиливший в борьбе с экипажем Синдбад с трудом вскарабкался на перила и повис на них. — Чего вам?

— Дырочки больше нет! — радостно возвестила девушка. Она была вся чумазая, покрытая слоем опилок, пятнами смолы, а под левым глазом красовались два фиолетовых синяка.

— Я рад за вас. Спасибо, девоньки! Выручили вы нас.

— Спасибо? — переглянулись сирены. — И… все?

— А что же еще?

— Ты обещал спуститься, негодный мужчинка! — возмущенно топнула ножкой девушка.

— Я?

— Ты!

— Не было такого уговора!

— Но, как же… — Девушки переглянулись.

— Я сказал, посмотрим на ваше поведение. А вы вели себя просто безобразно. Да-с!

Девушки одновременно потупили глазки и зашаркали босыми ножками по песку.

— Вы посмотрите на себя! — Синдбад призывно вскинул руки. Девушки честно оглядели себя и стоявших рядом. — Вы грязны, черны. Вот у тебя, у тебя и еще у тебя — да-да, у тебя! Впрочем, и у вон той тоже — на шее вакса, а под носом клякса. А вы дрались, как склочные женщины, — я все видел, отпираться бесполезно! А ваша компания устроила грязные танцы. Посмотрите, до чего вы довели несчастных мужчинок. Глядите!!!

Синдбад простер ладонь в сторону обомлевшей команды. Сирены же еще сильнее расстроились и зашмыгали носами. Некоторые пустили слезу.

— Вот так! — Синдбад оперся рукой о перила и скрестил ноги. — Идите и подумайте над своим поведением!

Девушки тяжко вздохнули, развернулись и… побрели к расщелине в гранитной стене, подбирая с песка брошенные одежды и инструмент.

— Как? Что? Что такое? — пробормотал Сорви-голова, поднимаясь на ноги. — Они уходят?

— Сами видите.

— Но как тебе удалось их отвадить, мой юный друг?!

— Разве это важно? Главное — результат! И давайте уже поскорее уберемся отсюда, мало ли что им еще в башку взбредет.

Сирены тем временем уже добрели до расщелины и скрывались в ней одна за другой, вытянувшись в одну шеренгу.

— Да-да, нужно торопиться! — спохватился Сорви-голова. — Сталкивайте корабль с мели, ставьте паруса — мы отплываем!

С правого борта сбросили веревочные лесенки, по которым вниз заспешила часть команды. Другая ее часть уже лихо взбиралась по вантам.

— О всевышний, только бы они не одумались, — бормотал Сорви-голова, спеша на мостик. — Только бы…

— Стойте, сестры! — Призыв одной из девушек, замыкавших строй, прокатился над пляжем и заплясал, отскакивая от стен бухточки. — Нас надули! Куда вы, вернитесь!

— Ну вот, накаркали, — вздохнул Синдбад. — Быстро же они очухались.

Девушки остановились, покрутили головами, пытаясь сообразить, где и в чем вышла промашка, а потом с воем устремились обратно к кораблю.

— Там же полкоманды!

Сорви-голова рванулся к фальшборту, но Синдбад опередил его. Перевалившись через перила, он скатился к воде по дергающейся лестнице.

— Куда ты, несчастный? — крикнул ему вслед Сорви-голова, схватившись за голову. — Ты же погибнешь. Мы все погибнем!

Девушки были совсем рядом, когда Синдбад, обогнув сбившихся в кучку напуганных моряков, выбежал навстречу сиренам и выбросил руку в их сторону.

— Остановитесь, женщины!

— Мы не женщины! — рявкнула оказавшаяся самой сообразительной, но все же остановилась. Позади нее полукругом столпились остальные.

— А кто? — воззрился на нее Синдбад.

— Мы — порождение огненного дыхания Иблиса, нашего владыки и повелителя!

— Фу-у, — выдохнул с облегчением Синдбад. — Всего-то? А я уж было решил…

— Хватайте же его, сестры, хватит ему глумиться над нами!

— Вы все сестры? — не поверил Синдбад.

— Разумеется! И мы очень голодны.

— Э-э, в каком смысле? — дрожащим голосом поинтересовался один из моряков.

— В обоих! Мы вас будем любить, пока не высосем из вас все соки!

— Ой-ё! — Моряк закатил глаза и оплыл на песок.

— Да хватайте же их, чего вы стоите?

Девушки рванулись вперед, но их остановил резкий окрик Синдбада.

— Стойте! Так не пойдет.

— Почему? — удивилась одна из сестер.

— Как это? — спросила другая.

— Запросто! Я — великий Синдбад, и меня достойны любить только избранные красавицы!

— Разве мы не хороши для тебя?

— Гхм-м, — смущенно прочистил горло Синдбад. — Ну, если честно, то мне нравишься вот ты, — он указал на заляпанную смолой и опилками девушку, — и еще ты. Да, ты, с молотком, у которой такие сильные женственные руки. И ты, и еще ты. — Палец уткнулся в двух перепачканных сажей с торчавшими дыбом, просмоленными волосами. — Остальные девушки, так сказать, прошу извинить.

— Вы слышали, сестры? — гордо выступила вперед та, что в пятнах и опилках. — Ему нравлюсь я.

— А мы? — недоуменно переспросили другие девушки.

— А вы… Ну, сами понимаете. — Сирена важно вздернула носик.

— И откуда ж ты такая шустрая выискалась, а? — грозно спросила старшая.

— Да все оттуда! — презрительно отозвалась чумазая девушка.

— А ты не лезь, старая карга, — поддакнула другая «избранная» с черной паклей волос на голове.

— Кто карга, я?

— Ты!

— Ах ты ж, стерва просмоленная! Гаси ее! Их! Всех!

— А-а-а!!!

Девушки, потеряв всякий интерес к мужчинам, бросились мутузить ни в чем не повинных сестер, дружно, всем скопом. В ход шло все, до чего могла дотянуться рука — инструмент, палки, камни, заколки. Над пляжем стояли вой и гвалт. Нет, все-таки женское побоище и в самом деле нечто неописуемо-непостижимое…

— Чего вы встали, ослы? — прикрикнул Синдбад на моряков. — Быстро сталкивайте корабль, пока они опять не опомнились.

Синдбад первым подбежал к форштевню и уперся в него плечом.

— Т-так! И вот т-так!

К Синдбаду тут же присоединились все остальные. Упавший в обморок пришел в себя и тоже поспешил на помощь. Мышцы у людей трещали от напряжения, ноги, скользя, погружались в мокрый песок, но корабль мало-помалу отходил назад. И наконец, дернувшись, судно просело — дальше дно резко уходило вниз — и пошло от берега, ведомое раздутыми верхними парусами.

Моряки посыпались в воду, но мгновением позже вскочили и припустили к веревочным лестницам, болтающимся в воде. Взобраться на борт было делом пары минут.

— Сестры, нас опять надули! — очухалась одна из девушек.

Великое побоище разом стихло. Окровавленные, в оборванных туниках, сирены сгрудились у воды, глядя на разворачивающийся в метрах двадцати от берега корабль.

— Стойте, куда вы? Назад! — закричала старшая, подпрыгивая и приседая в бессильной злобе. — Ну, попадись ты мне еще раз, паршивый Синдбад!

— И тебе всего доброго, прелестная незнакомка, — крикнул в ответ Синдбад, в прощальном жесте помахивая рукой.

Старшая только плюнула с досады в спокойную морскую гладь, повернулась и побрела к расщелине. Остальные потянулись за ней, низко опустив головы, загребая ступнями песок и то и дело оглядываясь и кидая горестные взгляды на удаляющийся корабль.

Глава 8. Пират Кошкандыр

— И все-таки я никак не возьму в толк, мой юный друг, как же тебе удалось отвадить грязных тварей? — спросил Сорви-голова, когда они с Синдбадом, сидя в капитанской каюте, приканчивали кувшинчик вина за успешное освобождение от сирен.

— Все очень просто, уважаемый Сорви-голова, — произнес Синдбад, занюхивая очередной стаканчик соленым огурцом. — Грязные твари, как вы их назвали, терпеть друг дружку не могут. Я удивляюсь, как они живут столько лет вместе и до сих пор еще живы!

— Возможно, они бессмертны, — предположил капитан, ловя двузубой вилкой маслину, но та все время ускользала, что сильно раздражало Сорви-голову. — А, будь прокляты хорошие манеры! — вконец разозлился капитан, бросил вилку и, поймав маслину пальцами, победно отправил ее в рот. — Ну-ну, я тебя внимательно слушаю.

— Так вот, приметив эту их странность, я решил сыграть на ней. Вот и все.

— Но неужели они настолько глупы, что ничего не поняли? Даже два раза.

— Они слишком самоуверенны и мнят себя неподражаемыми и непогрешимыми, что очень мешает размышлять и делать выводы.

— Замечательно, о мудрый юноша! Но вот чего я никак не могу понять, почему их чары не действовали на тебя?

— Чары? О каких чарах вы толкуете? — Синдбад состряпал на лице мину неподдельного удивления.

— Ну как же! Прелести, танцы… — Сорви-голову передернуло. — Прости меня, о Аллах!

— Подумаешь! — презрительно фыркнул Синдбад, подвигая капитану пустой глиняный стакан. — Тоже мне прелести. Что ж я, голых бабс никогда не видел? Да в самом задрипаном стриптиз-баре этих сирен и вовсе тухлыми яйцами закидали бы.

— Где-где? — заинтересовался Сорви-голова, плеснув обоим по капельке вина, чтобы растянуть удовольствие.

— Неважно! Вы бы наливали нормально, уважаемый, а то, клянусь всеми святыми, сущее мучение! — вздохнул Синдбад, заглядывая в стакан, где на донышке плескалось вино. — Можно подумать на такое событие вам вина жалко.

— И вина жалко, и себя, — сказал Сорви-голова и опрокинул стакан в рот. — Тем более на сегодня уже достаточно.

— Ну вы даете! — окончательно расстроился Синдбад. — Да тут такое случилось.

— По твоей вине, между прочим.

— Теперь всю жизнь попрекать будете? — проворчал Синдбад, выпил вино и отставил стакан, перевернув его вверх дном. — Ладно, пойду спать.

— Никуда ты не пойдешь. Еще не хватало, чтобы команда учуяла, как ты благоухаешь, словно ходячая винная бочка.

— Да какая бочка? Выпили-то — смешно сказать! — возмутился Синдбад.

— Нет, ляжешь здесь, на полу. Возьмешь один матрац… — он не договорил.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Чувот — восточная кисломолочная закуска из густого кислого молока и нарезанной зелени, немного разбавленная водой

2

Марид — джинн воздуха или воды (араб. )

3

Кумган (тюркск. ) — узкогорлый сосуд, кувшин для воды с носиком, ручкой и крышкой

4

Мирза (перс. ) — секретарь, писарь

5

В Исламе главный хранитель Рая и начальник над его остальными ангелами-хранителями

6

Зурна — деревянный духовой инструмент, считающийся предшественником гобоя

7

Рабаб — арабский струнный смычковый инструмент с круглым корпусом

8

Маджнун (араб. ) — безумный, одержимый джинном

9

Коса — восточная глубокая сферическая тарелка

10

Тушак (вост.) — тонкое стеганое одеяло шириной около 1м

11

Лаган (вост. ) — широкое плоское блюдо с низкими краями, в котором подают плов, манты и прочие кушанья.

12

Курс бейдевинд переменными галсами или лавировка (мор.) — зигзагообразное движение судна против ветра

13

Кливер (мор.) — треугольный парус в носовой части корабля

14

Парсанг, храсах (перс.) — мера длины, равная 5250м