Небо памяти. Творческая биография поэта

Леонид Гомберг, 2022

К поэту Юрию Левитанскому настоящее признание пришло, когда ему было уже за сорок. «Вот и живу теперь – поздний», писал поэт в одном из своих стихотворений. Великая Отечественная, на которую он ушел девятнадцатилетним добровольцем, студентом знаменитого ИФЛИ, оставила глубокий след в его жизни и судьбе, и при этом стихи его стоят всё-таки особняком в творчестве поэтов «фронтовой плеяды»… Тончайший лиризм, блестящее владение словом, уникальные находки в области поэтики делают Юрия Левитанского одним из наиболее выдающихся русских поэтов второй половины ХХ века. Друг и биограф Юрия Левитанского Леонид Гомберг много лет работает с материалами о жизни и творчестве поэта. В этой книге тщательно собраны архивные материалы, размышления и воспоминания самого Юрия Левитанского и многих замечательных людей – о нем. Полифоническое звучание книги дополнено избранными стихами поэта. Издание подготовлено к 100-летнему юбилею Юрия Левитанского. В формате PDF A4 сохранён издательский дизайн.

III. «Ну что с того, что я там был…» (1940-е годы)

В биографиях поэтов Семена Гудзенко и Юрия Левитанского есть удивительные совпадения. И тот, и другой родились в 1922 году, только Гудзенко — на полтора месяца позже — в марте. Оба приехали поступать в ИФЛИ в 1939 году из Украины, в июне 1941-го вместе ушли добровольцами на фронт, были зачислены в одну военную часть и даже стали первым и вторым номерами одного пулеметного расчета. После войны оба подверглись обвинениям в космополитизме, и оба, к счастью, отделались нервотрепкой и временным отлучением от публикаций. Но при этом они были совершенно разными, совсем не похожими друг на друга. И это различие было видно невооруженным глазом еще с ифлийских времен.

«Гудзенко держался со спокойной уверенностью, — вспоминает его друг В. Кардин. — Курил трубку… снискал признание институтской элиты. Его отличал природный ум, быстрота и точность реакции на творившееся окрест, будь то судьбоносные события или казусы повседневности»^[14].

О Левитанском той поры В. Кардин скажет вскользь: «Он в своем кургузом пиджачке выглядел несолидно и провинциально»^[15].

На том же курсе ИФЛИ, рядом с Гудзенко и Левитанским, учился студент Эмиль Аркинд, в будущем известный писатель и литературный критик, подписывавший свои произведения «В. Кардин» (в историю советской литературы он вошел как Эмиль Владимирович Кардин). Он писал: «Когда в комнате студенческого общежития, где обитали Левитанский, Гудзенко и их наставник, знаток поэзии Толя Юдин^[16], а я был гостем, и мы раскладывали на газете ломти колбасы и разливали по стаканам водку, из черного репродуктора донесся голос Молотова. Предсовнаркома объявил о войне с Финляндией… Гудзенко, подумав, заметил: “Это еще не наша война”»^[17].

Но наступило 22 июня 1941 года; все трое — Гудзенко, Левитанский и Кардин — пошли добровольцами на фронт и были зачислены в легендарный ОМСБОН — «спецназ Великой Отечественной», как впоследствии его назвали мемуаристы и историки.

Война детей

В начале июля 1941 года Левитанский пришел в военкомат и написал заявление с просьбой зачислить его добровольцем на военную службу. Сохранилась повестка Сокольнического райвоенкомата, в которой сказано, что «уважаемый товарищ Левитанский» зачислен в «ряды героической Красной Армии». Посему ему «надлежит явиться 15 июля 1941 года на сборный пункт к 8 часам утра по адресу: Стромынка, 13, шк. 378». И далее: «При явке необходимо иметь при себе паспорт, партийный или комсомольский билет, вещевой мешок, смену чистого белья, кружку, ложку, полотенце, мыло и продукты питания на время следования до места назначения».

Левитанский был направлен в Особую группу войск при наркомате внутренних дел. Вскоре подразделение было переименовано в ОМСБОН — Отдельную мотострелковую бригаду особого назначения. Это название осталось в истории Великой Отечественной войны. Формирование началось в июле 1941 года.

ОМСБОН был призван вести разведывательные и диверсионные действия на важнейших коммуникациях противника, ликвидировать вражескую агентуру, действуя отдельными подразделениями, мелкими группами и индивидуально. В соответствии с этими целями необходимо было создать такое формирование, подобного которому Красная Армия фактически еще не знала. Его подразделениям предстояло действовать не на одном каком-то участке фронта, как это было с другими воюющими частями, а в самых разных местах всех фронтов — от Баренцева до Черного моря, а главное — не только на линии самого фронта, но и далеко за его пределами^[18].

Кроме профессиональных военных в бригаду призывали спортсменов. Было решено также привлечь московских студентов: сто пятьдесят добровольцев прислал Институт физкультуры, немало молодежи пришло из МГУ, строительного, горного, кожевенного, станко-инструментального, медицинского, историко-архивного и из других столичных вузов; около тридцати человек зачислены из ИФЛИ.

Учебный полигон Особой группы войск размещался на территории двух стрельбищ — спортивного общества «Динамо» и Осоавиахима — неподалеку от станции «Зеленоградская» в районе Мытищ.

Вокруг открытого тира, пересеченного брустверами и рвами, стоит вековой хвойный лес, и лучшего места для тренировок не найти. Тишина. Только издали время от времени доносится шум электропоездов, да хлопают одиночные выстрелы с огневого рубежа. С приходом добровольцев стрельбища зажили новой жизнью. От деревянных бараков и домиков вдоль беговой дорожки стадиона выстроились ровные ряды квадратов белых армейских палаток. Учебные занятия не прекращались ни на минуту. Бесконечные выстрелы, пулеметные очереди, разрывы гранат, мин и команды военруков гулко отзывались в густом лесу^[19].

На учениях солдаты лежали в специально оборудованных узких щелях, и через их головы, лязгая гусеницами, переползал танк. В него бросали деревянные болванки — «гранаты», бутылки с зажигательной смесью.

Военврач Илья Давыдов вспоминал об атмосфере в роте лейтенанта Мальцева, в которой служили Левитанский и Гудзенко.

«Ближайшая от казармы “щель” — самая шумная, — писал он. — Различаю знакомые голоса. Вот взволнованно говорит Семен Гудзенко. Мысленно вижу его сдвинутые к переносью густые брови… В роте Мальцева много студентов Института истории, философии и литературы имени Чернышевского. Они любят порассуждать. Неслучайно в батальоне их добродушно-иронически называют философами»^[20].

Конечно, не все и не всегда шло гладко.

Принятые в бригаду гражданские парни не сразу привыкли к первой утренней команде «Подъем!» Но уже после недели работы с ними кадровые командиры-чекисты убедились, что эти ребята, не умевшие плотно обернуть портянкой ногу, с поразительной легкостью осваивают все сложности военного дела, с азартом соревнуясь, изучают винтовку, автомат, пулеметы, гранаты, топографию, в полном боевом снаряжении совершают дальние походы, ночные марши. Особенно сосредоточенными и внимательными молодые добровольцы были на занятиях по подрывному делу… Будущие подрывники учились производить расчеты, вязать и закладывать заряды, ставить мины, фугасы и производить разминирование^[21].

В Подмосковье занятия продолжались до середины сентября…

В ночь с 15 на 16 сентября подразделения ОМСБОНа были подняты по тревоге и отправлены в Москву.

«Настроение у всех сразу переменилось, — рассказывает Илья Давыдов. — Красноармейцы, не сговариваясь, закричали “ура”. Остановились в Пушкино и увидели там еще такой же состав. В него грузились другие батальоны полка. На душе стало радостнее. Мы поняли: отправляемся на фронт защищать столицу».

И далее: «Перед бойцами была поставлена задача — обеспечить оборону центра столицы, не допустить прорыва врага через Садовое кольцо. Предстояла также “активная оборона” района Белорусского вокзала, Ленинградского и Волоколамского шоссе, т. е. направления, откуда ожидался прорыв немцев. Осью сектора обороны Москвы, закрепленного за ОМСБОНом, была улица Горького от Белорусского вокзала до Кремля»^[22].

1-й полк разместился в Доме Союзов (там же был и штаб бригады) и здании ГУМа, 2-й — в зданиях в районе Пушкинской площади. Улица Горького выглядела непривычно. Москвичи, видевшие центральную улицу столицы в те дни, запомнили ее такой навсегда.

Первые этажи домов и витрины магазинов были укреплены мешками с песком, кирпичом, сваями. Строились баррикады, первая из них (считая от Красной площади) перегородила район Пушкинской площади от тогдашнего кинотеатра «Центральный» (ныне на этом месте протянулось новое здание «Известий») до недостроенного дома, в котором затем разместился магазин «Наташа». Баррикада представляла собой нехитрое с точки зрения инженерной мысли сооружение: мешки песка, кирпичи, обхваченные стальными обручами, веревками и другим связывающим и цементирующим материалом; справа и слева имелись пока еще открытые ворота для прохода троллейбусов и другого транспорта, особенно военных машин, мчавшихся к фронту. Следующая баррикада — в районе нынешней площади Маяковского и такая же — у Белорусского вокзала… Погашены огни… Оконные стекла в домах и учреждениях оклеены бумажными полосами. Воздушная тревога объявлялась до пяти-семи раз в сутки^[23].

«В октябре 41-го года нашу часть привезли в Москву, когда немцы были рядом и предполагалось, что они могут войти в город, — вспоминал Левитанский. — И в нашу задачу входило держать оборону Москвы… уже в Москве — участок от Белорусского вокзала до Пушкинской площади… Мы патрулировали улицы — ходили вместе с моим другом Гудзенко… Мы, юные патриоты, готовились грудью защищать Москву: у нас была задача не пропустить немцев через Садовое кольцо»^[24].

2-й полк ОМСБОНа, где проходили службу бывшие студенты ИФЛИ Гудзенко, Левитанский и Кардин, разместили в школе на Бронной, в опустевшем Камерном театре (сейчас Театр им. Пушкина) и в нынешнем здании Литературного института на Тверском бульваре.

«В лютую зиму… нас поместили в это казенное помещение с ледяными батареями, с обедом из жидкой баланды, — писал В. Кардин. — Ночью, когда разносился сигнал воздушной тревоги, мы старались затаиться в классах, они же спальни. На моей стоявшей в углу кровати укрывались тремя шинелями… Голодные мерзнут особенно сильно»^[25].

Столовая, где обедали омсбоновцы, находилась на улице Горького около Центрального телеграфа. Когда в один из домов неподалеку попала бомба, молодые бойцы впервые увидели настоящих раненых и убитых. Война подступала все ближе.

«На улице Горького творилось невероятное, — вспоминал Илья Давыдов. — На проезжей части стояло несколько легковых автомобилей с опущенными скатами и побитыми стеклами. Возле диетического магазина, где недавно была длинная очередь, ползали и кричали десятки людей. На мостовой виднелись красные пятна. К месту взрыва бежали люди и останавливались там, не зная, что предпринять. Взрыв тяжелой бомбы вызвал много жертв. В течение часа мы обходили квартиры и делали перевязки раненым. Позже узнали, что такие же фугаски немецкий самолет сбросил на Большой театр, на трамвайную остановку у Ильинских ворот и на угловое здание Центрального Комитета партии. И оттуда автомашины увезли десятки пострадавших»^[26].

В эти дни Семен Гудзенко и Юрий Левитанский написали слова песни, фактически ставшей гимном ОМСБОНа. Об этой песне, звучавшей на улицах осажденной Москвы, о ее важной роли потом напишут многие мемуаристы. Есть упоминания и о других стихотворных текстах, сочиненных Гудзенко и Левитанским на мотивы популярных тогда песен.

«Я проснулся от света, ударившего в глаза, — вспоминал В. Кардин. — Надо мной с карманным фонариком в руке склонился политрук.

— Товарищ боец, товарищ боец, вставайте, надо немедленно написать песню.

— Какую песню? — оторопело переспрашивал я.

— Патриотическую. Про Москву. Приказ командования.

— Я не умею сочинять песни.

— То есть как не умеете? — теперь уже политрук был ошарашен. Он, видно, успел доложить, что у него имеются специалисты по части песен, а тут — “не умею”. — Раз приказано, должны уметь.

— Вы не того разбудили, — оправдывался я, — вон спят красноармейцы Левитанский и Гудзенко. Это по их линии…»^[27].

Семен Гудзенко записал в своем дневнике:

«Темна Тверская. Мы идем обедать с винтовками и пулеметами. Осень 1941 г. На Садовом баррикады. Мы поем песню о Москве. Авторы — я и Юрка (Левитанский. — Л.Г.)»^[28].

Уточним: авторы слов. Песню пели на мотив суперпопулярной в ИФЛИ, а потом и во всей стране «Бригантины» Павла Когана и Георгия Лепского.

Звери рвутся к городу родному,

Самолеты кружатся в ночи́,

Но врага за каждым домом

Встретят пулей патриоты-москвичи.

Припев:

Слышен гул орудий отдаленный,

Самолеты кружатся в ночи́.

Шаг чеканят батальоны.

В бой за красную столицу, москвичи!

Мы за все сполна ответим гадам,

Отомстим за наши города.

Нет патронов — бей прикладом,

Чтоб от гада не осталось и следа!

[Припев]

Наша слава вспоена веками,

В песнях слава воина жива.

На последний бой с врагами

Поднимается рабочая Москва.

[Припев]

Эту песню пели почти всегда, когда солдаты шли строем.

Появление на улицах Москвы подтянутых солдат в строю с полной боевой выкладкой и их песня, утверждавшая: «Мы не отдадим Москвы», имели огромное мобилизующее и психологическое воздействие на жителей осажденной столицы. И авторы книги — свидетели того, как хмурые лица москвичей светлели, выражая надежду. Люди видели, что Москва имеет надежных и крепких защитников^[29].

Ситуация на фронте менялась. Командование приняло решение передислоцировать ОМСБОН в Подмосковье, чтобы встретить врага лицом к лицу.

16 ноября 1941 года подразделения ОМСБОНа были подняты по тревоге и отправлены в район Клина.

За центром Москвы начинался настоящий фронт. Бойцы с любопытством и удивлением озирались по сторонам. Миновав Белорусский вокзал, сразу за границей сектора батальона колонна автомашин въехала в маскировочный туннель, образованный сеткой, натянутой вдоль шоссе на уровне фонарных столбов. Поверх сетки были набросаны ветки и желтые листья. Шоссе возле стадиона «Динамо» и Боткинского проезда пересекала железобетонная баррикада с пулеметными амбразурами. В ней были оставлены два проема для пропуска автомашин. В районе Сокола маскировочный тоннель заканчивался. Вдоль дороги торчали бетонные укрепления, противотанковые ежи и надолбы. На развилке дорог к Волоколамску и Ленинграду женщины и подростки копали противотанковый ров, укладывали в штабеля мешки с песком.

«О противнике мы знали немного, — вспоминал Илья Давыдов, — только то, что он под Волоколамском, за Московским морем и где-то в Калининской области, далеко за Клином. Но уже за Солнечногорском темп движения резко снизился. Следом, пытаясь нас обогнать, шли танки и кавалерия. Оседланные лошади стояли в кузовах автомашин седло к седлу. Укрываясь от снега и ветра, к ним прижимались смуглые низкорослые кавалеристы. Сутолока на шоссе продолжалась до самого Клина. В городе обстановка оказалась не лучше. На узких улицах полно артиллерии, автомашин и пехоты. Группы красноармейцев отыскивали свои части. На окраинах трудились тысячи людей — копали противотанковые рвы»^[30].

Колонна продолжала движение. Недалеко от Ямуги она свернула с дороги и двинулась по заснеженному проселку. Остановились в деревне Борщево… Поступил приказ укрепить оборону на рубежах Решетниково — Завидово — Конаково — Шестаково: установить минные поля и лесные завалы. На следующий день батальон продолжал путь по замерзшим проселкам вдоль границы Московской и Калининской областей. В небе то и дело появлялись группы вражеских самолетов. За Московским морем и где-то южнее гудела артиллерийская канонада. На дорогах часто встречались кавалеристы, автомашины, беженцы.

Отряды ОМСБОНа сосредоточились в районе Ямуги, в пяти километрах севернее Клина.

«…У деревни Ямуга тяжелыми ломами долбим промерзший грунт, закладываем взрывчатку […], — вспоминал Юрий Левитанский. — Ночью минируем железнодорожное полотно. Зима 41-го года была ранней и лютой. Красное зарево, свирепый мороз, немцы — совсем рядом. Ставишь мину, потом осторожно вставляешь в нее взрыватель, голыми руками, на сорокаградусном морозе — рукавицы для этого не годятся, — а потом еще надо ее, эту проклятую коробочку, снегом присыпать, чтобы не была заметна, — и так шаг за шагом, мину за миной, долгую эту ночь».^[31]

22 ноября немецкие войска остановили атаку кавалеристских соединений и предприняли новую попытку атаковать позиции Красной армии.

«Вдруг воздух наполнился гулом, — пишет И. Давыдов. — Из-за леса вынырнули “мессершмитты”, снизились до бреющего полета и с воем пошли над конниками. Рассеяв пулеметным огнем эскадрон, самолеты с черными крестами вернулись к шоссе, обдавая нас длинными очередями. Батальон залег. Раздался голос комбата: “Огонь!”»^[32]

Бойцы ответили пулеметным огнем, «мессер» отпрянул в сторону и вновь атаковал кавалеристов, а потом снова вошел в пике над дорогой, где были сосредоточены омсбоновцы.

«Немцы бомбят и обстреливают из пулеметов, — рассказывал Ю. Левитанский. — Носятся прямо над нашими головами. Падаем в снег, пытаемся стрелять по ним — как нас учили, с “упрежденьем на два корпуса”, — а потом серыми комочками, в серых своих шинелях лежим на сверкающем этом снегу, беспомощно прикрыв голову руками. Первые убитые, первые раненые, оторванные руки, ноги…»^[33]

«Бойцы начали укладывать раненых в кузов первой машины, — продолжает И. Давыдов. — Паперник и Гудзенко привели под руки смуглого скуластого конника. Он громко стонал и просил подать ему клинок, отброшенный за дорогу. Клинок подали. Подогнали вторую машину. Быстро погрузили в нее новую партию раненых. Но едва Левитанский с Лебедевым закрепили борта кузова, как Чихладзе притащил еще одного кавалериста (выделено мной — Л.Г.). На могучих плечах борца раненый казался мальчиком. Положили и его. И вторая машина уехала»^[34].

Это был первый настоящий бой, в котором приняли участие Левитанский и Гудзенко.

В холодные зимние дни конца ноября отряды заграждения ОМСБОНа вместе с частями Московской зоны обороны сорвали план гитлеровцев прорваться к Москве на самом коротком, прямом и выгодном для них направлении. Немецкие войска искали обходные пути и двинулись в том числе на Рогачёво — Дмитров. Сюда перебросили омсбоновцев, которые снова встали живым щитом на пути у фашистов.

Новая атака была отбита. Красная армия перешла в наступление.

«В ноябре нас поставили на лыжи, — вспоминал Ю. Левитанский. — Длинные переходы, броски по 30, 40, 50 километров, в полной выкладке — винтовка, 120 патронов, три гранаты, малая саперная лопатка, вещмешок, противогаз — всего 32 килограмма. Немцы напирают яростно, рвутся к Москве. В районе деревни Давыдково — приказ: заминировать шоссе на участке 15 километров. Под обстрелом, на жесточайшем морозе. Утром команда — взрывать. В это время вдоль всего шоссе — немецкие танки и лыжники, прикрываемые с воздуха “фоккевульфами”. Два часа под непрерывным обстрелом. Но огромные комья земли с грохотом взлетают вверх — шоссе взорвано. В итоге — это я знаю лишь теперь — обеспечен стык армий Рокоссовского и Лелюшенко. Об этом писал потом Рокоссовский»^[35].

«Особенно напряженным был конец ноября и первые дни декабря 1941 года, — пишет И. Давыдов. — Наши бойцы установили минные поля, заложив на этих полях более шестнадцати тысяч мин, до пятисот заградительных фугасов и зарядов замедленного действия. Кроме того, они устроили и минировали около ста пятидесяти лесных завалов, взорвали несколько мостов и наш склад боеприпасов, оставшийся в тылу противника.

Наступление наших войск продолжалось. На центральном участке Западного фронта мы овладели несколькими городами, в том числе Козельском и Калугой…»^[36]

В ходе контрнаступления войска Красной Армии 16 декабря освободили Калинин. (Калининский фронт был образован еще 19 октября.) Наступление в конце декабря было весьма успешным, но в начале января 1942 года оно захлебнулось.

Много лет спустя об этих суровых зимних днях Левитанский скажет: «…Мне нравится выражение Воннегута: “война детей” — да, воюют всегда дети, такими были и мы, лежавшие на том подмосковном снегу декабря сорок первого года. А зима была очень холодная, и лежали мы на этом снегу в своих шинелях и сапожках очень удобными мишенями для немецких самолетов — даже и маскхалатов тогда у нас еще не было. Чувство страха и чувство голода подолгу не отпускали нас в те студеные дни и ночи, а спать приходилось частенько на снегу…» И добавлял: «Сейчас при одной только мысли, чтобы лечь на снег, становится страшно, а тогда мы с Семеном Гудзенко лежали в снегах рядом, два номера пулеметного расчета»^[37].

Гудзенко писал:

«Я все это в памяти сберегу:

и первую смерть на войне,

и первую ночь,

когда на снегу

мы спали спина к спине».

(Прожили двадцать лет, 1942)

«Пули свистят рядом»

В середине января командование бригады сформировало четыре отряда по 80–90 человек в каждом для выполнения разведывательных и диверсионных заданий в ближайшем тылу врага в районе Вязьмы и Дорогобужа. Командиром одного из отрядов был назначен кадровый пограничник, старший лейтенант Кирилл Лазнюк. В его отряд был зачислен и бывший студент ИФЛИ Семен Гудзенко.

Маршрут отряда проходил по городам и деревням, где еще недавно шли бои. Дальше ехать на машинах было невозможно. Гудзенко коротко запишет в дневнике: «Остановили машины. Немцы летают. Нагло низко и обстреливают. Ночью пошли на лыжах… Бродили по снегу, по оврагам. Ночью пришли в Мехово. Здесь штаб армии. Собираются уезжать. Лежали на снегу. Потом ночью в дымной хате ели вкусно»^[38]

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

14

Кардин В. «Ну что с того, что я там был» // Иронический человек… С. 270.

15

Кардин В. «Ну что с того, что я там был» // Иронический человек… С. 270.

16

Юдин Аскольд (Анатолий) Николаевич (1920–1942) — переводчик, однокурсник Семена Гудзенко и Юрия Левитанского, жил с ними в одной комнате общежития. Обладая энциклопедическими знаниями в области литературы и иностранных языков, пользовался большим авторитетом среди студентов. Был освобожден от службы в армии по зрению, но добился призыва. Служил в строительном батальоне, который в июле 1941 года оказался в окружении. В августе 1941 года рядовой Юдин попал в плен. Умер в январе 1942 года в бараке смоленского концлагеря.

17

Кардин В. «Ну что с того, что я там был» // Иронический человек… С. 270.

18

Зевелев А.И., Курлат Ф.Л. Герои особого назначения. Спецназ Великой Отечественной (Array Литагент «Яуза», 2013) Цит. по: https://www.litmir.me/br/?b=169061&p=1

(Далее: Зевелев А.И., Курлат Ф.Л. Герои особого назначения…)

19

Орлов М.Ф. ОМСБОН в обороне Москвы // Смирнов Д.М. Фронт без линии фронта // М.: Московский рабочий, 1968. — Цит. по:

ВикиЧтение: https://document.wikireading.ru/9169

20

Давыдов И.Ю. «Юность уходит в бой» (М.: Воениздат, 1973).

Цит. по: https://libking.ru/books/nonf-/nonf-biography/413223-ilya-davydov-yunost-uhodit-v-boy.html

(Далее: Давыдов И.Ю. «Юность уходит в бой»)

21

Орлов М.Ф. «ОМСБОН в обороне Москвы» // Смирнов Д.М. Фронт без линии фронта. М.: Московский рабочий, 1968. — Цит. по:

ВикиЧтение: https://document.wikireading.ru/9169

22

Давыдов И.Ю. Юность уходит в бой.

23

Зевелев А.И., Курлат Ф.Л. Герои особого назначения…

24

Иронический человек… С. 77.

25

Кардин В. «Ну что с того, что я там был» // Иронический человек… С. 271–272.

26

Давыдов И.Ю. Юность уходит в бой.

27

Шеваров Д. Служили два товарища… // Родина. 2020. 1 янв.

28

Гудзенко Семен. Час ожидания атаки. Н. Новгород: ДЕКОМ, 2020. С. 232.

29

Зевелев А.И., Курлат Ф.Л. Герои особого назначения…

30

Давыдов И.Ю. Юность уходит в бой.

31

Левитанский Ю.Д. «…И смерть проходит мимо» // Гудзенко С. Час ожидания атаки. Н. Новгород: Деком, 2020. С. 284.

32

Давыдов И.Ю. Юность уходит в бой.

33

Левитанский Ю.Д. «…И смерть проходит мимо» // Гудзенко С. Час ожидания атаки. Н. Новгород: Деком, 2020. С. 284.

34

Давыдов И. Ю. Юность уходит в бой.

35

Левитанский Ю.Д. «…И смерть проходит мимо» // Гудзенко С. Час ожидания атаки. Н. Новгород: Деком, 2020. С. 284.

36

Давыдов И.Ю. Юность уходит в бой.

37

Бурин С. Юрий Левитанский: «Я не участвую в войне — она участвует во мне.» // Лит. газета. 1995. № 15. 12 апр.

38

Гудзенко Семен. Час ожидания атаки. Н. Новгород: Деком, 2020. С. 234.