Канарейка

Леонид Алексеев, 2018

1995 год. Неизвестные лица заставляют пожилого рабочего секретного предприятия оборонной промышленности сотрудничать с ними, угрожая расправой над членами его семьи.Содержит нецензурную брань.

Дмитрий Игнатьевич

В переходе под железнодорожными путями станции «Ручьи» Дмитрия Игнатьевича обогнали два парня в «типовых» чёрных кожаных куртках и мешковатых брюках. Лица их прятались в тени длинных козырьков бейсбольных кепок. Под свободной одеждой угадывались атлетичные фигуры. На улице парни вновь появились — буквально выросли из-под земли — и стали городить полную несуразицу:

— Сколько косточек в виноградине? — обратился один из них к Дмитрию Игнатьевичу.

–Чего? — опешил тот.

— Если кишмиш, то косточек вообще нет, — назидательно сказал второй.

Парни расступились и Дмитрий Игнатьевич оказался перед задними дверями «Фольксвагена-Транспортера», подъехавшего во время содержательной беседы о ботанике. Через мгновенье двери распахнулись и парни в бейсболках втолкнули Дмитрия Игнатьевича внутрь фургона, где его подхватили два других крепких молодца, свиду один в один похожих на первых, только в черных балаклавах на головах. Они уверенно, отработанными движениями, поставили Дмитрия Игнатьевича на колени, прижав к невысокой металлической перегородке за передними сиденьями, отделявшей грузовой отсек от пассажирского. Перегородка давила на грудь и дыхание сбивалось. В тесном пространстве кузова пахло кожей, соляркой и духами. Водитель и девушка-пассажир тоже прятали лица под масками. Девушка нажала кнопку видеомагнитофона, закрепленного под бардачком, и на массивной консоли, засветился экран. На размытом изображении Дмитрий Игнатьевич различил внучку на детской площадке и с правой стороны экрана уголок газеты с буквами «РОС» и датой «Вторник, 28 марта 1995 г.» Девушка ткнула другую кнопку. Картинка на экране моргнула, и показался плотный, высокий мужчина, выходящий из парадного. Мужчина сел в красный «Джип Чероки». Машина тронулась. Промелькнули ещё несколько кадров, мужчина подошел к забору, из-за которого виднелись производственные сооружения, и скрылся за воротами. Детали на записи расплывались, но Дмитрий Игнатьевич узнал девятиэтажку в Нижнем Новгороде, где жила его младшая дочь с семьей, и понял, что ему показывают поездку зятя Михаила на молокозавод, который тот строил последние полгода и собирался вот-вот запустить. Справа также маячила газета, только дата изменилась на тридцать первое марта. Девушка снова тронула видеомагнитофон, и экран погас.

— Дядя Дима, у Вас на заводе есть фирма «Гемтрест». Узнайте, пожалуйста, зачем им столько металлолома, — девушка говорила монотонно, выговаривала не все буквы и тянула слюни — за зубами она перекатывала какой-то небольшой предмет, из-за чего голос и дикция искажались.

— Какой еще трест?! — Дмитрий Игнатьевич тщетно попытался закричать. — Что вам надо от моих детей?! Вы кто? Да…

Сзади его толкнули в затылок.

— Дядя Дима, не волнуйтесь так. Просто узнайте. И ничего никому не говорите. И к ментам ходить нет смысла: нас вы не знаете, а стукнете про «Гемтрест» — они откупятся, а Вас закопают. Со всей семьёй. И вообще, мы за Вами следим. Телефон слушаем. Поэтому сделайте, как просят, и всё будет чики-пуки. И у Кристины и у Лиды тоже.

— Что за бред! Отпустите! При чём здесь мои дочери? — Дмитрий Игнатьевич, немного придя в себя, попытался вырваться, но в спину тут же уперлось мощное колено. Перегородка впилась в грудь. Дмитрий Игнатьевич зажмурился от боли и почувствовал, как сдавило сердце, и на лбу выступил холодный пот. «Чёрт! Это что, со мной происходит? Только не паниковать!» — подумал он и немного расслабился. Его истязатели тоже ослабили хватку.

— Дядя Дима, успокойтесь! Мы Вас сейчас отпустим. Идите домой. А мы Вас потом найдем, когда будет надо.

— Как найдете? — Дмитрий Игнатьевич почувствовал слабость во всем теле. — Опять схватите и швырнете в фургон?

— Дядя Дима, вы не брыкайтесь, всё будет взаимно нежно и обоюдно ласково, как говорит… Блин! — девушка спохватилась и неожиданно строго добавила, вскинув руку: — Всё, отпускайте его!

Дверцы фургона открылись и с улицы Дмитрия Игнатьевича приняли два уже знакомых ему здоровяка. Дверцы захлопнулись, и фургон покатил, будто просто проезжал мимо.

— Послушайте! — Дмитрий Игнатьевич огляделся по сторонам, но парни исчезли. «Номера!» — сообразил он. Но фургон уже свернул, огибая лысый скверик напротив здания станции.

Дмитрий Игнатьевич приезжал сюда каждый день вот уже, с небольшим перерывом, больше тридцати лет. Завод, где он работал, чего только не выпускал для оборонки за годы своего существования. Но за десять лет перестройки в строю остались только два цеха — литейка и механосборочный. Оставшаяся продукция по—прежнему считалась секретной, но как секретность соблюдалась в царившей на территории завода неразберихе, Дмитрий Игнатьевич не мог понять. Почти все заводские строения сдавались в аренду. Часть цехов под вьетнамский рынок с общежитием. Часть — под автосервисы и склады. В других зданиях во всех углах копошились разные новообращенные купцы, дельцы и их подпевалы. И хотя два еще живых цеха охранялись по-прежнему особенно тщательно, и они были частично арендованы ювелирной конторой «Гемтрест». Работа с золотом и другими драгоценностями требовала особой охраны и необъяснимыми кривдами «Гемтрест» проник в режимную зону. Он занял часть литейного цеха, установив там муфельные печи, и оттяпал часть механосборочного, с выходом как раз к литейке. Проходную расширили и даже сделали в ней ремонт. Установили новые турникеты в попытке разделить людской поток на идущих по спецпропускам и на остальных, снующих туда-сюда по разовым бумажкам. Но для знающего человека ничего не стоило просочиться в любой закуток этого муравейника. Дмитрий Игнатьевич остался на заводе единственным сварщиком и работал в механосборочном сразу на трех сварочных постах. В начале девяностых он уходил на несколько месяцев в коммерческую строительную фирму, но там все кончилось некрасивой историей и Дмитрий Игнатьевич вернулся на завод. Благодаря квалификации, его взяли обратно, даже несмотря на предпенсионный возраст и сокращения, которые уже шли полным ходом.

Страх уже меньше давил на сердце, но теперь Дмитрия Игнатьевича бросило в жар. Ноющие суставы и мышцы напоминали о пережитом унижении. В голове неслась карусель вопросов: «Почему Зоя одна гуляла? Почему на видео не было Стины? Что это за люди? Во что вляпался Мишка? Что делать?» Перед глазами то и дело возникала внучка, как он её видел в фургоне: с ведёрком и пупсом. Вернуться к действительности его заставил визгливый клаксон автобуса. Оказалось, Дмитрий Игнатьевич, сам того не помня, добрел до остановки и стоял на проезжей части. В автобусе он забился в угол за поручнями на задней площадке, где толкотня пассажиров не мешала ему обдумывать случившееся. «Металлолом они ж только на прошлой неделе начали возить, — размышлял Дмитрий Игнатьевич, потирая бровь, — с понедельника меня припахали резать им этот лом. Они сами же купили под это дело два зила баллонов с кислородом. И начцеха обмолвился о долгосрочном договоре с ними. За копейки, но всё ж работа. А ведь и правда, на кой ляд им этот лом, когда у них ювелирное производство? Да, попахивает тухлым. Ох, бардак!» Поглощенный раздумьями, Дмитрий Игнатьевич не заметил, как вышел из автобуса и спустился в метро. В поезде, под гулкий перестук колес, на него снова навалился страх, и он почувствовал, как зародившаяся паника вот-вот прорвется наружу. Видимо со стороны он выглядел странно, потому что, когда в очередной раз Дмитрий Игнатьевич схватился за поручень, молодой человек, сидевший рядом, уступил ему место. Дмитрий Игнатьевич поблагодарил и с устало плюхнулся на продавленный диван. Сколько он не тасовал варианты, напрашивалось только одно решение: несмотря на запугивания, идти в милицию. «Если отделение, как и прежде, на соседней улице, — планировал Дмитрий Игнатьевич, — проскочу дворами, авось не заметят». Ободренный найденным решением, он немного успокоился, задремал и чуть не проехал свою «Чернышевскую». На улице ему казалось, что каждый прохожий работает на бандитов, что из каждой машины за ним следят. И хотя он уверенно направился в отделение, душу не покидало смятение. Кто-то хлопнул его по плечу. Дмитрий Игнатьевич вздрогнул и испугано обернулся. Это был его сосед по дому по прозвищу «Джинтоник», парень неопределенного возраста, худощавый с грязной челкой и сломанным передним зубом:

— Гнатич, привет, гуляешь?

— Фуф, Коля! — Дмитрий Игнатьевич облегчённо выдохнул. — Кстати, слушай, наше отделение по-прежнему на Чайковского, не знаешь?

— Да, тут, — Джинтоник неопределенно махнул рукой, он, как всегда, радовался встрече с соседом. — Слушай, зашибись, у нас с пацанами ваще жир! Мы в гаражах сервис открыли. Вот. И Гоша со стекляшки на параллельной линии тоже. Вот. Их на второй день кубаринские под крышу взяли. Прикинь, а мне корешман один шепнул, что наши менты тоже крышуют. Вот. Я участковому подмигнул. Он сказал, говно вопрос. Вот. И, прикинь, короче, они кубаринских шуганули, я даже не при делах был, а Гошин сарай ваще закрыли.

— Крышуют? — переспросил Дмитрий Игнатьевич, растеряно глядя на Николая. Того самого, которого они с женой в своё время спасли от колонии. История простая: Коля рос без отца, мать на работах целыми днями, вот и связался с компанией. Худенький был, недокормленный. Компания сдала его ворам. А те парня научили в форточки залезать и двери им открывать. Когда хватились, малому уже реальный срок улыбался. Хорошо Зоя Андреевна — жена Дмитрия Игнатьевича — со своей бригадой крановщиц с Балтийского завода взяли его на поруки. После он даже учиться пошёл. Но из армии всё одно малахольный вернулся.

Стало понятно, что в милицию идти нельзя. Он наскоро попрощался с Джинтоником и пошёл домой.

Дверь открыла Лидия — старшая дочь Дмитрия Игнатьевича — и почти по-военному отрапортовала:

— У меня ученик. Скоро заканчиваем. Вот, за ним уже пришла мама. — Слово «мама» далось ей с заметным усилием.

В холле на длинной банкетке сидела женщина в кроссовках и дубленке, накинутой поверх джинсового комбинезона. Несколько кудряшек из копны завитых волос падали на неровно загоревшее лицо без косметики. На коленях у нее лежал раскрытый журнал «За рулём». Дмитрий Игнатьевич почувствовал еле уловимый запах то ли бензина, то ли машинного масла и воспоминание о злосчастном фургоне заставили сердце вновь сжаться от осознания собственного бессилия.

— Зинаида, — представилась женщина. — В ее улыбке и позе читалось лёгкое смущение.

— Угу, — Дмитрию Игнатьевичу было не до новых знакомств.

— Это мой отец. Дмитрий Игнатьевич, — отчеканила Лида.

Дмитрий Игнатьевич снял куртку и поспешил уединиться в своей комнате. Ему хотелось принять душ, но он боялся, что если разденется, станет совсем беззащитным. Закрыв дверь, он сел на диван и закрыл глаза ладонью. «Вот же хрень! Менты крышуют Джинтоника, — варилось у него в голове. — Кого еще они крышуют? Может, к кубаринским? Они уж точно полгорода крышуют, не меньше. Так это они и могли меня… Одни крышуют, другие под крышей. Один я голой жопой на ёлке. Надо Мишке позвонить». Хлопнула входная дверь — ушел Лидин ученик. Дмитрий Игнатьевич выглянул в гостиную:

— Дуня, ты не знаешь, у Мишки был этот… телефон переносной… — обратился он к Лиде, стараясь выглядеть спокойным.

— Сотовый.

— У тебя номера нет, я имею в виду.

Лида полистала записную книжку и, открыв её на нужной странице, отдала Дмитрию Игнатьевичу. Он переписал телефон на клочок бумаги и на следующий день с утра, благо была суббота, поехал в гаражи к Джинтонику.

Около четырех кирпичных боксов, называемых теперь «сервисом», крутилась разновеликая шпана под стать Джинтонику. Сам Николай, на фоне гипнотического блеска черного «Лэнд Крузера», разговаривал с солидным мужчиной в кожаном пальто и начищенных ботинках.

— Гнатич, эт ты шоль? — не скрывая радости, удивился Джинтоник. Он попрощался с собеседником и подошел к Дмитрию Игнатьевичу.

— Здорово! Слушай, Колян, у тебя же есть эта… Как её… Труба?

— Ну, есть, да, — Джинтоник насторожился. — Сотовый. А те на кой?

— Звякнуть надо… одному.

— О, Гнатич, а ты газом варишь? — оживился Джинтоник и полубоком пошел в сторону «Лэнд Крузера».

— Коля, дай позвонить! — твердо сказал Дмитрий Игнатьевич, не сходя с места.

— Да позвонишь! Иди, глянь!

— Джинтоник, ты с коня упал? Я на тойоте ничего варить не собираюсь!

— Да ты чё, — засмеялся Джинтоник, — это ж новый крузак. В боксе копейка, надо латку на дверь прикинуть.

Проходя мимо внедорожника, Дмитрий Игнатьевич благоговейно потрогал сверкающую краску и проворчал:

— Кто-то ж может себе такую машину позволить.

— Перец один из конторы, — донесся из гаража голос Джинтоника. — Это служебная. Хочет подшаманить пару моментов, так, без протокола.

Дмитрий Игнатьевич осмотрел дверь жигулёнка:

— Где горелка?

— Ща хлопцы подкатят и баллоны, и всю спецприблуду.

— Ты телефон дашь или нет, приблуда? — Дмитрий Игнатьевич гневно посмотрел на Джинтоника?

— Да на-на, Гнатич, не кипишуй! — Джинтоник достал телефон, зубами вытащил антеннку и, откинув крышку, протянул его Дмитрию Игнатьевичу.

Дмитрий Игнатьевич несколько раз ошибся с набором номера и вышел из себя:

— Коля, иди, помоги набрать! Как эта херня работает?!

Джинтоник взял трубу, повернул руку Дмитрия Игнатьевича, чтобы видеть цифры на бумажке и быстро набрал номер:

— Держи, дядя Дима.

— Не понял?! — Дмитрия Игнатьевича как водой окатило от воспоминания о девушке в фургоне, — Что ещё за…

В телефоне послышался голос.

— Алло, алло, Миша? — закричал было Дмитрий Игнатьевич, но осекся и, прикрыв микрофон ладонью, отошел в сторону. — Миша, это папа, ты слышишь?

— Да-да, Дмитрий Игнатьевич! Привет!

— Как у тебя дела? — Дмитрий Игнатьевич понял, что не знает с чего лучше начать.

— Папа, вы мне звоните на трубу, чтобы спросить как дела?

— Да… Нет… Ай, к чёрту! Слушай, у тебя что, неприятности?

— А у кого их сейчас нет? — вздохнул Михаил.

— Миша, слушай, какие-то бандиты угрожают, что расправятся с вами. И с Зоей, и с Кристиной, и с тобой. Я не знаю ни кто это, ни в чем вообще дело и не знаю что предпринять. Они показали мне запись на видео. Зою и тебя. Они следят за вами. Ты слышишь меня?

— Слышу, — Михаил секунду помолчал и продолжил потухшим голосом: — Значит, они и за Вас взялись. Сволочи!

— Они хотят, чтобы я узнал, — Дмитрий Игнатьевич перешел на шепот, — про одну контору на нашем заводе…

— Так, папа, не надо по телефону, — Михаил подул в трубку. — Пока делайте, как они просят, а я постараюсь с ними побыстрее утрясти. Если что, держите меня в курсе. Лады?

— Ладно. А девчонки где?

— Я их отправил в Чехию на месяц, — Михаил выдержал короткую паузу и выдохнул: — Но это ничего не гарантирует. Всё, папа, давайте, пока.

— Держись там, Миша. Пока!

Дмитрий Игнатьевич отдал телефон Джинтонику.

— Ну, ты, Гнатич, горазд шушукаться!

— Как ты сказал, Колян: «мужик из конторы, подшаманить без протокола»?

— Ага, из Большого дома, если тебе так понятнее. У него там…

— А чего ж ты в контору не пошел крышеваться? — перебил его Дмитрий Игнатьевич. — Они ж круче ментов или нет?

— Они и так нас всех крышуют, — гаденько захихикал Джинтоник. — Не, Гнатич, ты охренел? Хотя, — он задумался, ковыряя носком ботинка промасляные опилки на полу, — кто их там знает…

Дмитрий Игнатьевич нахмурился, потёр большим пальце бровь и вдруг повеселел:

— Так, значит, из конторы и без протокола! Ну, Джинтоник, где твоя копеечная дверка?

Дмитрий Игнатьевич, окрыленный родившейся идеей, работал всласть. И даже прожженная брючина и забытая в гараже кепка не испортили ему настроения. Но по дороге домой радость понемногу сгорела, а шаткое чувство уверенности постепенно сменилось сомнением. «А если ничего не выйдет? — обдумывал он детали, — Тянет на приличный срок. Сгноят в «Шпалерке» и Магадан не покажут».

Дмитрий Игнатьевич вспомнил, что Лида уехала с подругой на авторынок. Представив скучную тишину пустой квартиры, он купил полуторалитровую бутылку пива и зашел в «Мясное бистро». В недорогом и более-менее чистом заведении завсегдатаям негласно разрешалось приносить алкоголь, поэтому, со дня открытия, его облюбовали жильцы близлежащих домов. Вот и сейчас Дмитрий Игнатьевич разглядел среди пёстрых компаний, в углу у окна, Петровича — соседа по площадке, примерно одних с ним лет. Дмитрий Игнатьевич заказал две порции жареных колбасок «по-чешски» и чуть виновато попросил пустой стакан.

— Здравствуй, Валь! — Дмитрий Игнатьевич хлопнул Петровича по плечу и протиснулся на свободный пластмассовый стул.

Петрович кивнул, уминая очередную порцию люля-кебабов. На низком подоконнике рядом со столом в маленькой клетке с деревянным каркасом и тронутыми ржавчиной прутьями нервно прыгала растрепанная щуплая канарейка. Дмитрий Игнатьевич посмотрел на канарейку и кивнул на трафарет красной курицы на белом кирпичном простенке:

— С нее, что ли, писали?

— Да не, — хмыкнул Петрович и поднял кружку с тёмным пивом, — везу на Полюстровский, может, кто купит, а нет, так просто отдам. Давай, будем!

Они выпили и Петрович отправился покурить. Дмитрий Игнатьевич провел пальцем по прутьям клетки:

— А тебя кто крышует? Петрович?

Канарейка в ответ заметалась по клетке.

— Валентин, — задумчиво спросил Дмитрий Игнатьевич, когда тот вернулся, — а ты в блокаду где был?

— Нас с матерью в сорок втором эвакуировали в Новую Ладогу, осенью. Мы на Ваське жили, но дом разбомбили в первые же дни. Тётка нас приютила. А ты?

— Бабка рассказывала, что меня зачем-то летом — в сорок первом ещё — увезли в область. Не только меня, там много детей было. Потом нас вернули в город. А мамка так и пропала по дороге. До сих пор не знаю, что с ней случилось. А мы с бабкой здесь так и прожили. Голодали люто, конечно. Слава Богу, хоть дом наш не пострадал. Вообще, представляешь! Мне тогда четыре с половиной было. Я сам-то мало что помню…

— А мне шесть, — Петрович невесело улыбнулся.

— Помню, птица у меня была какая-то. — Дмитрий Игнатьевич не сводил глаз с канарейки. — Мать сказала, что с собой взять нельзя и выпустила её. Поэтому я только пустую клетку хорошо запомнил.

За разговорами и воспоминаниями прошло часа два. Изрядно выпивший Петрович хлопнул ладонью по столу:

— А, ладно, завтра на рынок поеду.

— Столько хватит? — Дмитрий Игнатьевич сунул ему пятитысячную, полученную от Джинтоника за работу.

— Ну-м… — Петрович растерянно пожал плечами.

— На, вот ещё три, — Дмитрий Игнатьевич взял клетку и направился к выходу.