Алена

Леонида Подвойская

Если фее обломать крылья – она станет ведьмой. Даже если она была доброй феей. Так ломают крылья Алёне – девушке из глубинки, а ее паранормальные способности пытаются использовать в своих целях негодяи разных калибров и континентов. Но критическая масса жестокости и подлости порождают еще одну способность девушки – убивать. И Алёна обращается в Немезиду – грозную и беспощадную богиню возмездия. В абсолютное оружие. Но управляемое ли? И навсегда ли? События второй книги цикла «Предтечи Зверя» происходят всё в том же мире, по утверждению автора, очень похожем на наш. Роман написан в характерном для автора смешении нескольких стилей, и читается на одном дыхании любителями фантастики, фэнтези, экшн, детектива и даже любовного романа.

Глава 1

— Я же тебе сказал. Русским языком сказал, да? Я же тебе поручил! И что слышу? — удивленная морда с вытаращенными глазами подалась через стол вперед, словно прислушиваясь. — А я слышу… Да ничего я не слышу!

Рявкнув и грязно выругавшись, босс огромной ручищей хватанул компьютерное кресло и запустил в собеседника.

— Вот так! — вновь перешел он на вкрадчивый тон, но уже обращаясь ко второму, стоящему навытяжку собеседнику.

Первый лежал на полу, то ли оглушенный, то ли притворившийся таковым.

— Может, и ты мне скажешь, что хана, пора о вечном думать? Ну так я вас всех вперед себя пущу! Ну!

— Есть, шеф, один… чудотворец, — начал второй.

— Уже теплее, — откинулся назад шеф, рассматривая подчиненного. Битый. Крутой, а здесь — навытяжку. Да-а, скольких я сломал в этом кабинете… Да и не только в этом. И эта… зараза меня не возьмет!

— Смелее. Садись. И усади этого недоноска.

Битый поднял и кинул в кресло напротив стола «недоноска» — очень похожего на самого шефа мужика, только помельче и не так грубо сколоченного. Сейчас было видно, что он не притворялся: в области левого виска разливался здоровенный синяк.

— Живой он хоть? — поинтересовался шеф и на утвердительный кивок Битого нажал кнопку на пульте.

— Откачать — и опять ко мне сюда, — бросил он двум появившимся охранникам. — А ты давай, про этого святого.

— Он… шеф… не совсем святой. Он чудотворец, шеф, — испуганно поправил его Битый.

— Какая разница! К делу давай!

— Да, конечно. И эти чудеса, за которые его так назвали, именно эти самые… исцеления и есть.

— И такие вот хвори?

— Говорят, и такие.

— И в такой стадии?

— Говорят, и в такой.

— Говорят, говорят… — опять начал яриться шеф. — Ты что мне лапшу… Я тебе за что плачу? Разговорчики слушать? Базарчики? — он потянулся своей лапищей через стол, норовя сгрести Битого за ворот рубахи.

— Но шеф! — вскочил и отпрыгнул в сторону Битый.

Это была неслыханная наглость — уворачиваться от шефа. И от предметов, запускаемых шефом, — тоже.

— Да ты что? — взревел тот, вставая. Стало видно, насколько велик его рост. Говорят, раньше, то есть намного раньше, он даже занимался баскетболом. — Ты… Ты… — остановился, не находя слов, хозяин кабинета.

— Ради тебя, шеф! — жался в дальнем углу подчиненный. — Убьешь — не узнаешь. Не просто говорят! Говорят те, кого он излечил!

— Это другое дело, — плюхнулся назад в кресло шеф. — Ладно… живи. Коротко. Ясно. Быстро. Ну?

— Опросили троих. На серьезе. Не туфта. Сейчас здоровы. А по историям болезней — были… ну, в общем, уже.

— Кто с историями?

— Сам смотрел.

— Знаток, твою!

— Вот фотокопии. Тоже сам сделал.

— Ладно. Вижу, подсуетился. Ну? В чем фишка? Почему он еще не здесь? Почему я его не вижу? И он меня? — вновь вкрадчиво поинтересовался шеф.

— Есть, есть фишка, — затараторил Битый. — Типа только там какая-то целебная вода есть…

— Так набери цистерну и сюда, с этим…

— Она в течение четверти часа действует. А надо несколько сеансов.

— Да, даже на ракете… И что еще?

— Ну… не всех он лечит.

— Это не про меня.

— Помните Жанночку? Отказал. Этому… силовику… не к ночи будет помянут, тоже отказал.

— Ему то за что?

— Не знаю. Он же не рассказал. Как бы не успел.

— Если он мне попробует отказать, если только заикнется, то уже сам не успеет объяснить, почему. Едем!

— Шеф, это… э-э-э… за Уралом!

— Тогда летим! Немедленно! С собой группу. Побазарим, если пойдет в отказ. А ты, — обратился он к вошедшей жертве кресла, — молись, чтобы я вернулся в хорошем настроении. Пока остаешься за Битого…

— Вот так, вот так и вот так. А теперь беги. Ну не бойся, уже не больно! — девушка отпустила белку и та рыжей струйкой брызнула по стволу дерева. А целительница, проводив ее рассеянным взглядом, перевела свои васильковые глаза на небо, на высокие облака, а затем откинулась на мягкую траву и, улыбаясь, задремала. Но очень скоро она резко вскочила на ноги и опять долгим взглядом уставилась в небо, — туда, где, озабоченно гудя, нарезал инверсионный след самолет. Что-то напоминал этот гул, чем-то тревожил. Но что? Но чем? Она не смогла вспомнить и тихонько заплакала. Гулявший на полянке ветерок, казалось, сочувствовал ей и ласково поглаживал челочку со странной седой прядкой.

— Почему? Почему? Почему? Почему? — повторяла она без остановки.

Выбившись из сил, девушка вновь легла на траву и теперь уже спокойно стала рассматривать теряющий резкость след самолета. Солнце начало цепляться за верхушки деревьев, и на поляну выползли тени, когда она всхлипнув, поднялась, взяла корзинку с какими-то травами и пошла по едва приметной тропинке. Через хороших полчаса тропинка превратилась в довольно утоптанную дорожку, и незнакомка надела на свою русую голову серый капюшон монашеской рясы. Она прибавила шагу — надо было торопиться.

Из скита отшельника раздавался неразборчивый разговор. Сегодня с утра к нему приехал какой-то важный монах. И не только он. Вон там, у пещеры, уже толкутся какие-то люди. Много их стало в последнее время. А ведь зимой было так тихо и спокойно! Зимой? Девушка остановилась, пытаясь поймать мелькнувшую мысль. Зима. Не здесь зима. Какие-то санки, горка, лошадь выдыхает пар… Горячая печь… Киса Анфиса… При этом воспоминании она улыбнулась и пошла дальше — в свою маленькую пещерку. Откинула капюшон, развесила сушиться травы, села на койку. Опять задумалась, наморщив светлый юный лобик. Скоро взойдет луна. И опять придут люди. И они с отцом Георгием снова будут лечить их. Почему они все время болеют?

В это время отшельник Георгий, закончив беседу, предложил гостю пойти с ним. Проходя мимо девичьей обители, он ласково позвал:

— Дитя мое, пора.

Девушка, вздохнув, оторвалась от своих обрывочных мыслей и, вновь накинув капюшон, закуталась в темный плащ и вышла.

У пещеры их уже ждали. Человек пятнадцать с детьми на руках, с подростками, со скрюченными или искалеченными родственниками.

— Сегодня вы, вы, вы… и вы. Как договаривались, — обратился к ним отшельник.

— А… святой отец, а мы?

— Ночь коротка, а случаи тяжелые. Долгой молитвы требуют.

— Но мы приехали аж…

— Все здесь не местные. Вот они, — кивнул Георгий на отобранных, — уже ждут неделю, подождете и вы.

— Но вы не отказываете?

— Я никому не отказываю. Езжайте, устраивайтесь и молитесь, чтобы вам не отказал Господь в милости своей.

— Святой отец, но мой ребенок… Я боюсь, что…

— Оставайтесь. И заходите уже. Прямо сейчас. Остальные можете подождать вон на той полянке. Там и скамьи, и костер скоро разведут. А лучше — вон, в часовенке молитесь.

— Дитя мое, сегодня с нами побудет отец Арсений. Он приехал издалека подивиться чудесам, которые Господь являет в этой пещере, — сказал отец Георгий, обращаясь уже к девушке.

Фигура в капюшоне молча поклонилась.

— Теперь пора. Что у него, сестра моя? — обратился отшельник к матери ребенка лет восьми, лежащего на сколоченной деревянной кровати.

— Врачи говорят… врачи говорят… — разрыдалась мать, из суеверного страха не решаясь назвать болезнь ее именем.

— Хорошо, сестра моя. Не надо. Становись вот здесь на колени и молись! Умеешь хоть?

— Выучила. Специально выучила.

— Это похвально. Только молись с душой и Бог услышит.

Отшельник подошел к кровати, наклонился к ребенку. Подозвав закутанную в плащ девушку, покропил ребенка водой из какого-то странного сосуда, затем воздел над ним руки, а ассистентка прикоснулась своими ладошками к широким кистям отшельника. Вскоре над ребенком появилось сияние, лучи которого исходили от рук целителя. Закрыв глаза, он молился. Видимо, молилась и закутанная фигура — был слышен тоненький шепот. Сияние разгоралось все ярче, молитвы становились все истовее. Мать больного ребенка прервала молитву и со страхом посмотрела на эту странную пару. И в этот же момент ассистентка начала медленно оседать. Погасли и удивительные лучи.

— Ты зря прервала молитву, — сурово обратился отшельник к все еще стоявшей на коленях женщине. — Но Господь милостив. Твоему сыну теперь ничего не грозит, завтра он будет совершенно здоровеньким. Бога благодари, не меня! — оторвал он руку от губ разрыдавшейся женщины. — Иди с миром! А следующий пусть заходит через четверть часа.

Когда женщина унесла ребенка, брат Георгий отвел полубесчувственную девушку к стене пещеры, уложил на низенькую кроватку и завозился с чем-то в темноте. Затем скрипнули петли, и откуда-то сверху полился лунный свет.

— Ну вот, видел? — обратился отшельник к отцу Арсению. Но тот молчал, разглядывая открывшееся личико.

— Совсем молодая, — закончил он свои наблюдения. — И ты уверен, что этот ребенок…

— Да, она его исцелит. Можно было бы и сегодня. Она сейчас придет в себя. Но… не будет… той… торжественности.

И действительно, очень скоро целительница пришла в себя. Арсений увидел вдруг, как холодным голубым льдом блеснули ее глаза, и почему-то вздрогнул. Но лед сразу растаял. А может, он вообще почудился священнику.

— Ой, вы извините, что я… Но у меня всегда так, когда им больно. И когда надо все делать быстро. Но я сейчас, я уже… — она, все еще пошатываясь, села и повернула к лунному свету лицо с широко раскрытыми глазами.

А затем… Затем все повторилось. И еще раз. И еще. И еще. Когда же в пещеру начала пробиваться предрассветная прохлада, Георгий и его ассистентка уже закончили удивительное исцеление ожогов обварившейся кипятком женщины.

— Иди и молись Господу нашему! — устало напутствовал чудотворец последнюю на сегодня исцеленную.

— Все на сегодня, братья и сестры! — зашел в часовню отшельник. — С остальными, как условились и как Бог даст.

Исцеленные не спешили ночью пробираться через лес — были тут же, молились. И дожидавшиеся своего часа больные, видевшие их преображение, встретили слова Григория почтительным молчанием.

После ухода паломников, отшельник отнес спящую девушку в ее обитель, затем вместе с отцом Арсением пристроился на длинной скамейке у догорающего костра.

— Ты все видел, — начал он.

— Да, все видел и понял, — жестко ответил священник. — Эти фокусы с рукавами…

— Я ничего перед тобой и не собирался скрывать. Конечно, это она, бедное дитя. И эта сила, и это сияние, и эти исцеления — все от нее.

— Тогда зачем же?!!

— Во славу Господа нашего и Церкви нашей. Ибо чудеса сии узрев, укрепятся их видевшие в вере…

— Не надо, брат. Ты скажи лучше, откуда она такая и не дьявольское ли это искушение?

— Откуда — не знаю. Зимой это было. Если помнишь, лютые морозы стояли в январе. А у меня, как на грех, зуб прихватило. Стою здесь, молитву отправляю. Не отпускает. Вдруг чувствую — коснулся меня кто-то. Смотрю — дева младая, обнаженная. Да что там — голая совсем. Хотел было вскочить, искушение крестным знамением отогнать. Только чувствую — боли зубной уж и нет. А она так по-доброму: «Все-все-все, уже не болит и болеть не будет». Ну, встал я, накинул на нее от искушения дьявольского одежу кое-какую.

— Кто такова, — говорю, — откуда и куда путь держишь?

— Не знаю, — говорит. — Не помню.

Отвел я ее к себе в пещеру. Поесть дал. Чуть поклевала. Потом прямо за столом и уснула. Уложил ее на свою кровать, сам в часовне ночь в молитве коротал. Потом как-то попробовал языком дупло в зубе — а его то нет! Задумался я крепко, потом решил проверить, она это или святость места, или икона чудотворная появилась. Не знаю, ведомо тебе или нет, чем я, грешный, в миру занимался? Но остался у меня плохо сросшийся перелом. И охромел я, и на холод боль приходила мучительная.

— Да, знаю, но теперь ты не хромаешь.

— Она, птаха Божья. За одну ночь. Она всегда ночью. Сначала руки начинают светиться, потом, когда очень трудно, вся светится. Когда силенки кончаются, идет к лунному свету. Наберется от него сил — и опять.

— Ох, чую, не от Бога это, — вздохнул Арсений. — И свет этот лунный…

— Она и от солнечного, — поторопился развеять его сомнения отшельник. — Встанет и смотрит открытыми глазами, не отрываясь. Посты держит. Даже Великий. Ну вот, — продолжил он свой рассказ. — Потом богомолка пришла. Откуда-то издали. Вымаливала здоровья своему сыну. У того — падучая страшная. При мне и забился. Я к нему. И она к нему. В общем, изгнала из него всех бесов. Или усмирила — не знаю… Но так, аккуратно, по-доброму, без всех этих…

— Брат Георгий, не увлекайся. Излечила эпилептика — да и весь сказ.

— Если «весь сказ», отец Арсений, — обиделся отшельник, — то излечила она с того времени не меньше сотни и больных, и искалеченных. И среди них — знаешь кого?

— Знаю. Ты мне прямо скажи, — весь этот балаган непотребный для чего развел? Зачем себе чудеса исцеления присвоил?

— Она исцеляет тела, я — души. После чудес, здесь явленных, паства укрепляется в вере.

— Некрепка вера, если ее чудесами укреплять надобно. Но не об этом. Деньги почто собираешь?

— Деньги? Я? Деньги?

— Потому и прислан. На станции большой стеклянный ящик стоит. Пожертвования на постройку здесь храма Господня собирают. И такой разговор идет — тебе здесь платить — грех. А вот обязан каждый, к тебе попасть желающий, по приезду пожертвовать и после исцеления деньги немалые туда — в ящик. А коль скоро никакого храма не строится…

— Это… это… — вскочил, побледнев, отшельник.

— Не ты, значит?

— Снимите постриг! Вернусь в мир, всех поубиваю. Лично! Мой грех будет, но с такой хулой жить!

— Гордыня еще сильна в тебе! Ох и сильна! И вижу, лукавишь ты несколько. Нравится тебе поклонение.

— Богу же поклоняются. Я…

— Все. Твои пояснения принял и удовлетворен. Помыслы твои чисты. А с этими… пожертвованиями власти мирские разберутся. Сегодня же сообщу о мошенниках. А знаешь, брат мой, храм здесь был бы очень и очень кстати… Но кто она? Не дознавался? Может, приметы какие?

— Не местная, точно. И видно — не помнит, кто она. А из примет…

— Говори.

— Браслетик у нее странный. Змейка такая золотая вокруг руки.

— Не знаю… Знак, вроде, не бесовский. Но доложу… Что же, пора мне и в обратный путь, брат мой. Только… — замялся инспектор. — Только… ты говорил, она и днем может?..

— Что у тебя, отец Арсений? — понял Георгий.

— Радикулит. Кельи в юности — радикулит в старости.

— Пойдем, попросим.

— Но удобно ли? Приехал проверить и воспользовался?

— Ну что же такого неудобного? Проверил, правду ли говорю. Особенно о том, что не только в ночное время она свои способности являет.

Проверкой Арсений остался доволен.

— А об этом доложу, — уже возле машины прощался он с пошедшим провожать его до опушки отшельником. Проезд к самой пещере отшельника был категорически воспрещен.

— А ты знаешь, — осененный новой мыслью Арсений даже выбрался из такси. — Ведь наш горлом мается. Последнее время даже службы… с трудом.

— Буду несказанно рад, если соблаговолит сюда… — начал Георгий.

— Н-е-ет, не о том. Ее надо туда, к нам. Может, с тобой. Новую чудотворницу еще надо… раскручивать, как говорят в мире, а ты уже известен. Ну, с Богом.

— Бедная, бедная птаха, — думал, возвращаясь, отшельник. — Если тебя в центр… Они думают, что все так просто. Я тоже хорош. Не сказал, что больно ей каждый раз. А там — толпы. Миллионы страждущих. Что же с тобой будет-то? И им уже не расскажешь, что вода целебная свою силу быстро теряет. Но что же придумать-то?