А more мимо

Лена Чайка

Книга «А more мимо» состоит из двух блоков, «Море» и «Суша». Блок «Море» посвящен Дальнему Востоку, здесь читатели встретят такие знакомые для себя образы, как сопки, песня «Катюша», японские автомобили, зимняя рыбалка, точечная застройка, крики белоснежных чаек, соль Японского моря, крупицы азиатской культуры в пене дней.Сборник «А more мимо» был отмечен в номинации «Молодой поэт» в рамках Всероссийской поэтической премии имени Андрея Дементьева.

МОРЕ

«Оно…»

Оно

Горькое,

Переливается через борт.

Зимой порт потрескивает,

Покрывается белой коркой,

И можно гулять между островами,

Между населёнными пунктами,

Между рыбаками,

Между лунками,

Как будто по бильярдному полю,

Смотреть на вмёрзшую корюшку,

Дышать солью.

Домой придешь —

Вольётся через окно,

Надышит в форточку,

Останется в комнате.

Не выгнать,

Не вытравить,

Не выпрямить край!

Всегда в проёме —

Моё море,

Кошка,

Герань.

«Вода — доро́га…»

Вода — доро́га,

Очевидно любому морскому,

Который ходит.

Напротив — Япония

И неоновые огни билбордов

На Акихабаре,

И ими бредит половина моего поколения.

Школа учила, что там — враги,

У нас военное положение,

Неподписанные бумаги

За курильские саркофаги,

А отцы в детстве возили оттуда

Чудесных кукол,

И цветочек из алого пластика,

И вкусноту…

Я говорила: «Аригато!

Пусть нас завоюет Япония,

Папа, пусть нас завоюет Япония!».

Отец улыбался и пропадал в порту.

«Иллюминаторы запотели…»

Иллюминаторы запотели

И требуют дворников,

Моё праворульное тело рисует Соника,

А левой теребит чешую из пайеток

Между ключиц.

Говорят, что брови похожи на крылья птицы,

Говорят, что родинка — островок,

Говорят, что волосы падают волнами

На висок,

Говорят, я ношу тельняшку наоборот,

Навыворот, а это —

Ну очень плохая примета!

Капаю акварельной краской

На борт блокнота…

Во мне столько морского сока,

Что мне горько,

Что мы одеты.

«Зимой к маяку приплывают ларги…»

Зимой к маяку приплывают ларги,

Припадают к льдинам ворсистым боком.

Мы ходим смотреть на них по субботам,

Бросаем навагу

Под крики гундящих чаек

И шум прибоя

И радуемся, что живое —

Вот оно,

Вот оно,

Не по телеку — перед нами!

В понедельник

Работа возьмёт холодными пальцами

Под ушными раковинами, слегка придушит,

Вынет серёжки,

Во вторник будет немного лучше,

Уже без спешки,

В среду чуть жёстче,

Немного металла

И машинного масла,

В четверг мы будем воздерживаться,

Будет тайфун и праздность,

В пятницу нас отпустят в свои постели.

Воскресенье выбросит нас на берег.

«На работе…»

На работе

Я вижу море

В окнах напротив.

Когда там разгорается ядерным алым,

И грузная бабушка Клава

Тулится между фикусом и алоэ,

И её голова седая

Превращается в панковскую прическу

В закатных бликах,

А чёлка светится над морщинами,

Я понимаю:

Сегодня закат, что надо,

И в сториз будет много счастливчиков,

Которые заманили его в смартфоны.

В темноте покачиваюсь в вагоне…

Дома ращу алоэ,

Готовлю кашпо под фикус.

«Здесь, по левую сторону…»

Здесь, по левую сторону,

В окнах рябое море с точками чаек,

Лодками, яхтами,

Констатирует,

Что ты без яхты,

Но море, море едет параллельно,

Камнями перестукиваясь,

А я жду кондуктора,

Мну билет в кармане демисезонной куртки,

Тыкаясь пальцами в мелочь.

Раньше, в глубинах тёплого,

Всегда

была хотя бы одна трофейная ракушка,

Украденная с прилавка берега,

Я говорила: «Вырасту, сделаю себе серьги!».

И вот, выросла, и на море некогда,

И оно мелькает лишь, когда еду, ссутулившись

На работу на электричке под светом ламп,

И всё жду рассвета,

Но он никак не наступит

На этот портовый город…

А выше, над крашеной головой —

«В случае аварии выдернуть шнур,

Выдавить стекло».

И я осторожно прислушиваюсь к себе:

«А авария наступила может уже давно

На худое горло,

А я не выдернула,

Не выдавила

И не вышла к морю?..»

«Когда поднимаюсь на Тигровую сопку от Морвокзала…»

Когда поднимаюсь на Тигровую сопку от Морвокзала

Круто вверх по тротуару и лесенкам

Мимо художественного зала «Ностальгия»,

Где китайцам продают маяки и матрёшки,

Вспоминаю о том, как ездили в Суйфэньхэ

В приграничную зону,

Как наполняли себя дешёвым и вкусным острым,

Покупали кожу, смотрели шубы,

Смеялись над вывесками на русском,

Где смысла нет, а из понятного — только буквы.

Теперь они едут к нам автобусами,

Летят самолётами,

Им у нас дёшево и доступно.

Летом в кафе не протолкнуться,

Они кладут в себя устриц,

Мидий, ежей и крабов,

Радуются ценам,

Собирают водоросли по пляжам,

Даже не стараются выплевывать из себя

Смешные русские имена.

В школах теперь упор на китайский,

В университетах учат туризму,

Плакаты с иероглифами в центре

На каждой торговой точке.

Я вспоминаю о карме, о даосизме,

В кафе занимаю очередь

И пересчитываю, сколько мой кофе

Будет в юанях.

«Во Владивостоке привыкаешь к раскосым лицам…»

Во Владивостоке привыкаешь к раскосым лицам,

Бело-серым крикливым птицам,

К разводам соли на бетоне моста.

«На небе только и разговоров, что о море», —

Говорит Томас Ян,

А здесь, у моря, только и разговоров

Как бы поэкономней переплыть дедлайн

И не утонуть в пене,

А ещё говорят, наша рыба в Москве дешевле…

Несправедливо.

«Азия безобразно ближе и изобильнее, чем Москва…»

Азия безобразно ближе и изобильнее, чем Москва,

До которой семь часов разницы, восемь часов полета,

И билет туда стоит с десяток МРОТов,

И тебе понятней японская мода, иероглифы, курс юаня,

Чем Транссибирская линия,

Эта дантовая пропасть меж городами,

Глубиной в шесть суток.

А когда выползешь на красный свет площади,

По тебе, провинциальному и нелепому,

Будут стрелять глазами,

Как будто ты — утка,

Поэтому,

Надо сразу ставить себя памятником

Архаичному, устаревшему,

Как шутка про колобка,

Но лучше не ехать и не прилетать туда

По смехотворным квотам Аэрофлота,

Лучше — в Харбин и Сеул,

В Токио и Киото,

Там ты понимаешь, там понимают тебя,

И, видя надпись «Вкусный еда у Паши»,

Ты кланяешься — «Нихао»,

А ещё знаешь «Ан-йо»

И «Коничива».

«Чтобы тебя узнали, надо в Москву и Питер…»

Чтобы тебя узнали, надо в Москву и Питер —

Ломать системы и быть в потоке,

А тебя за жабры держит Владивосток,

И нет ничего дальше от точки кипения,

Пока до тебя доплывет — уже устареет.

У русской провинции есть проклятие —

Целиться в сердце.

Кого не спросишь — каждый,

Каждый

Хочет уехать,

В столицу,

В заграницу,

Все живут завтрашним и однаждым.

Наверно, поэтому,

Так не устроено, раздето, грязно,

Всё едут, едут,

Даже домой приезжают в покой и леность,

Но всё ещё едут мысленно

В «завтра»

На лысой резине,

А ещё надо за коммуналку и детский садик,

А ещё долг висит в магазине,

Вчёрканный в засаленный ежедневник…

/Однажды наши дети переедут в Москву или Питер,

Однажды наши внуки переедут в Москву или Питер,

Однажды «завтра» переедет в «сейчас»/

Себя укладывают в ящик,

В смешные «запятьдесят»,

И подбирают цвет для оградки,

Чтобы не маркий,

Чтобы как можно реже

Перекрашивать и менять.

«У нас по сопкам…»

У нас по сопкам

Дрейфуют косяки праворульных «японок»,

Которых отправили умирать в Россию,

Потому что для той, другой нации, они — износились,

И вышел срок.

А у нас это — свежачок,

Привезённый из-за бугра повод выпить,

У нас говорят: «Я купил новую тачку»,

Считают только пробег по РФ.

«Не распил, не крашена, не бита цивилизацией!»

Япония — не считается,

Там дороги не рваные

И бензин «небадяжный».

Может и правда есть новая жизнь,

Жизнь после

Утилизации?

Пробка уходит в небо

По улице Экипажная.

«Не морские уверены…»

Не морские уверены,

Что море пахнет солью,

Летом и свежим ветром под парусами.

Нет,

Море пахнет перегнившими водорослями

В полосе отлива,

Мёртвыми звёздами, крабами и ежами

После тайфуна,

Море пахнет помётом бакланов

На тёплых скалах, где те вьют гнёзда,

Пахнет плавником,

Закутанным в сети,

Пахнет мазутной плёнкой в порту

И сельдью,

Траленной сейнерами,

А все эти сувениры,

Которые собирают дети:

Перламутр, стекляшки —

Будущий прах песка.

Ракушки — это скелеты.

Дети собирают скелеты

И дарят мамам

На память.

«Пирсы пробуют воду бетонными языками…»

Пирсы пробуют воду бетонными языками,

Море лижет сваи в чулках ракушек,

Качает крабов, чалящихся в тени

Этих ржавых ног с иглами арматуры,

Жаждущих депиляции и ухода.

Я стою на краю,

Топлю камни и жду паром,

Который придёт из города весь битком,

Переполненный органическим кормом…

Тушки чаек качаются на волне,

Месят лапками шапки и ждут подачки,

Ждут таксисты в японских тачках,

Ждут торгаши в продуктовых,

Считают нал и клеят новые ценники

Конец ознакомительного фрагмента.