За что, Господи? Роман

Лев Голубев-Качура

В книге два небольших остросюжетных романа как-бы связанных одной темой – драматическими перипетиями жизни.Первый: охватывает период от ВОВ до наших дней, и как она, война, повлияла на жизнь людей в будущем. Это драма.Второй: о современной девушке, окончившей институт. Она влюбляется в лётчика полярной авиации. Летит к нему на собственную свадьбу и узнаёт…

Посвящаю жене —

верному другу

и помощнику

© Лев Голубев-Качура, 2018

ISBN 978-5-4493-3041-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ЗА ЧТО, ГОСПОДИ?

(Роман в трёх частях)

Часть первая

ПОЖАР

Не прелюбодействуй. Не укради.

Не желай жены ближнего твоего

(Пятая книга Моисея)

Глава первая

КИРИЛЛ

Он сидел на лавочке перед крыльцом пятиэтажки в трусах и потерявшей свой первоначальный цвет майке, с незастёгнутыми сандалетами на голых ногах, и курил сигарету. Тело обдувало предрассветным, шаловливым ветерком. Лавочка пропиталась ночной прохладой и приятно холодила зад. Сигаретный дым, словно назойливый комар, пытался залезть в глаза, заставлял щуриться и отмахиваться от него рукой. По какому-то наитию Кирилл приподнял голову и увидел, как первые лучи солнца, появившиеся над крышей соседнего дома, отразились «зайчиками» от огромных, витринных зеркальных стёкол, почему-то закрытого сегодня «SUPERSHOPa».

Почему «SHOP»? — удивлённо пожал Кирилл плечами, да ещё и «SUPER». Ну, скажите на милость, какой нормальный человек назовет обыкновенный продовольственный круглосуточный магазин смешанных товаров, или попросту «ГАСТРОНОМ», каким-то там «SHOPом»? Мы же в Казахстане живём, а не за границей какой-то там! Причём здесь «Опа, опа, Америка, Европа?»

Нет, ребята, я вот, что вам скажу — вёл он мысленный спор с невидимым собеседником — хоть и болит у меня голова с похмелья, но всё равно, я этого не понимаю. Ну, совершенно не понимаю, и… не принимаю. Я всё же считаю, должен быть «Дукен», «Азык-тулик», или «Коконис-жемис», то есть, всё на казахском языке, или…, дополнительно, на моём родном — русском, высказал своё мнение невидимому собеседнику Кирилл. А то, что же это получается…

Предлагаешь, к примеру, девушке свидание и говоришь ей, так это, знаете, культурненько: «Сегодня погода плохая, дождик моросит, а у тебя зонтика нет, а мне, понимаешь, пока не на что купить, видишь ли, до получки ещё, как до Африки пешком! Давай встретимся в семь ноль-ноль в SHOPe». А вдруг она не так поняла, или у тебя, допустим, дефект речи? Так недолго и по физиономии заработать, и подругу любезную навсегда потерять. Не-ет, что ни говори, а нет у заграничного языка той красоты и напевности, как у нашего…. Нет… О-хо-хо! Грехи наши тяжкие!

* * *

Пешеходы и автобусы ещё спали. Не слышался всегдашний железный скрежет бегающих туда-сюда трамваев. Голуби, по всей видимости, тоже спали. Во всяком случае, они не бродили по двору, выискивая только им видимый корм.

На деревьях, под мягким дуновением ветерка, пошевеливались — то один, то сразу несколько ещё не успевших опасть по случаю осени жёлтеньких листочков. А то, вдруг, как зашумит всё дерево — так и казалось, что оно встряхивалось, снимая с себя остатки ночного колдовского сна.

Хлопнула входная дверь, и мимо Кирилла проскочил сосед Максим, на ходу дожёвывая пирожок. На бегу кивнув приветственно головой, он помчался на свой утренний, дежурный автобус.

Весь город ещё спал, набираясь сил перед новым трудовым днём. Никто и ничто не мешало Кириллу сидеть на лавочке и впитывать в себя, по капелькам, утреннюю прохладу. Она разливалась по всему телу, впитывалась в кровь и мозг, наполняла свежестью забитые сигаретным дымом лёгкие.

Ах, как хо-ро-шо то…, если бы не болела голова…. Хорошо, что у нас с Нинкой первый этаж — еле переваливаясь, ворочалась в голове тягучая, словно асфальтовая смола, мысль. Как-то приятней, когда земля рядом — падать ближе, а если и упадёшь — не так больно, посмеялся он про себя.

Голова продолжала разламываться от похмельной боли. И если ею пошевелить, хоть чуть-чуть, где то внутри, глубоко-глубоко, возникал звон колоколов, а сама она готова была, так казалось Кириллу, разорваться как граната, и разлететься на мелкие-мелкие кусочки….

И чтобы этого ненароком не случилось, Кирилл, так, на всякий случай, обхватил её ладонями.

Во рту было горько от попавших табачных крошек дешёвой сигареты и никотина.

Голова кружилась от выпитой вчера бутылки водки, да ещё с такой «закуской» — четверть буханки зачерствевшего хлеба, и банка кильки в томате на четверых.

Ну, скажите люди добрые, почему в магазине не продают кильку в масле, а только эту, как её — кошачью радость? — подумал Кирилл, и перед его взором, откуда-то издалека, выплыла открытая банка с килькой в масле «Провансаль». Килька в ней была вся золотистая, уложенная ровными плотными рядами и залитая, янтарного цвета, прованским маслом. Казалось, он даже почувствовал его запах, а во рту ощутил упругость золотистых рыбок…. Ооо!

От такого наваждения ему стало даже обидно, что это не настоящее, а лишь химера, его желание, и в животе моментально заурчало от голода.

«Эх, ма — была бы денег, тьма!» — пробормотал он, и даже попытался покачать головой.

Мысли еле-еле, словно так и застряли в жидком гудроне, продолжали тяжело ворочаться в болевшей от глубокого похмелья, голове.

Гос-по-дии! До какого состояния может довести себя человек, если даст слабину своей воле…, чуточку расслабится, да к тому же ещё… «раздавит» бутылку «Зелёного змия», считай без закуси. Тогда… всё — туши свечи! — как-бы чуточку, ну…, самую-самую малость, пожалел себя Кирилл.

Ёлы-палы, и надо было мне пить эту чёртову водку? Ну, расстроился! Ну, вышел из себя! Так, что! Обязательно водка? — в который раз казнил себя Кирилл. Хотя — поначалу, она, чертовка, конечно, ой, как здорово помогает. Притупляются обиды, забываются разные жизненные неприятности…, ну, вот взять… хотя бы мою, вчерашнюю…

Кирилл потёр, массируя, лоб, чтобы легче было вспоминать.

И ведь вспомнил, оказывается.

Наверно массаж помог, с иронией подумал он, и чуть заметная улыбка искривила его рот: нёс, вчера, к прилавку этой… сварливой карге, ящик помидоров…, ну, споткнулся обо что то и, как в фильме…, как же он называется-то…? Пожалуй, сразу, без напряга, и не вспомню даже…, а может быть, и вспомню…. Что-то там о бриллиантах… кажется, и… ещё какой-то там руке…. Ага-ага! Вспомнил, ёлы-палы! Как говорили мы раньше-то, в детстве — « Моряк с печки бряк, растянулся, как червяк».

Нет, опять не то…. Вот чёрт, так недолго и совсем отупеть. Ах, дааа!.. Вот теперь, точно, вспомнил! «Бриллиантовая рука» — вот, как он называется. Нет, ты только посмотри…, оказывается, помню ещё кое-что, ей богу помню. Не совсем разум-то растерял, не совсем…. Вот «Молодец, солёный огурец!»

…Ну, знамо дело, шлёпнулся вместе с помидорами на пол, чёрт побери. Господи, делов-то…, ну, с кем не бывает? Так Васька-буржуй коршуном налетел, клекочет: «За весь ящик помидоров вычту!» А почему, спрашивается, за весь ящик…? Я, когда отсортировал, так там, килограммов пять-шесть целёхоньких осталось. Помыть — и весь базар. Вот живоглот, чтоб ему ни дна, ни покрышки!

А, вот, когда примешь на грудь пару-другую стаканчиков «лекарства от горя», всё становится — о, кэй! Даже жена — о, кэй!

Кажется, я Нинке так и брякнул с пьяни: «Ты у меня, Нинка — о, кэй!

Вчера…? Или позавчера?

Чёрт! Опять забыл что ли?

Так она, дура, нет, чтобы поблагодарить за ласковые слова, высказалась, типа — пить надо меньше! Ещё и губы брезгливо скривила — сволочь!

Конечно, у кого неприятностей не бывает? У всякого человека они есть: даже, у самого-самого крутого, а уж у мелких людишек (таких, как я теперь) — вагон и маленькая тележка. Этто точно!

Ох, Господи, как голова-то болит…!

Это, конечно, магазин виноват, решил Кирилл перефутболить своё пьяное состояние с себя на магазин. Почему допоздна работает? Не работал бы — я бы водки не купил. Не купил бы водки — не напился бы. Не напился бы — не болела бы голова…

Даа…. Философия…. Так можно до чего угодно додуматься — проползла гусеницей мысль в голове. Неет…, так дело не пойдёт. Срочно нужно бросать курить и, конечно же, столько пить…. Вот! Вот возьму, и прямо сейчас брошу! Что, в конце-концов, не мужик я, что ли?! — захорохорился Кирилл, и даже попытался выпрямить спину, но в голове от предпринятого движения тут же что-то стрельнуло, и он охнув, вновь сгорбился…

Посидев в такой позе какое-то время, Кирилл хотел было поплевать на потухший окурок, но во рту было сухо, как в пустыне Сахара, так сухо, что нёбо и язык показались ему двумя наждачными шкурками. Если ими потереть друг о друга, усмехнулся он про себя, то раздастся скрежет трущихся друг о друга песчинок.

И тут же мысль, как-бы не желая покинуть продолжавшую болеть голову, нечаянно зацепилась за… Сахара: это что же, в ней вместо песка сахар лежит и ветром туда-сюда перегоняется? — съёрничал он. Вот бы всех алкашей туда на исправление послать…. Это ж надо, сколько самогону нагнали бы «Чистейшего», словно девичья слеза. Чем не прибыток государству.

От такой мысли Кириллу стало так весело, что он даже попытался засмеяться, но смог только криво улыбнуться.

«Ну, мужик, ты даёшь!» — сам себя похвалил Кирилл.… А голову всё-таки здорово «ломит», со вздохом решил он. Может, попросить Нинку сходить за кефиром? Хотя нет, с такой болью в голове кефир не справится. Сейчас лучше бы пивка! Да не пойдёт ведь… зараза упё-ёр-тая. Сейчас, поди, без задних ног дрыхнет и во сне видит, как от мужа-алкаша избавляется!

Ей что, у неё голова с похмелья не болит. Не-пью-щая! Тьфу! Ну, что за человек такой неполноценный — даже пиво не употребляет…

Пойти всё-таки, разбудить что ли? Или не стоит?

Кирилл, вперив взгляд себе под ноги, хмуро задумался, а мысль черепашьими шагами всё двигалась и двигалась, и конца-краю ей не было видно.

…Опять же, разбудишь её на свою голову…. Она, как всегда в таких случаях, заведёт бодягу — «Денег нет, хлеба нет, а ты даже те копейки несчастные, что на своём рынке зарабатываешь и те пропиваешь. — Посмотри на себя — во что ты превратился? Найди работу… нормальную. Вон, сосед… Максим, шоферит — так и живут себе… обзавидуешься, не то, что мы с тобой!»

Тьфу! Достала! Хоть домой не появляйся. И денег в кармане…, Кирилл полез было в карман за деньгами, но тут вспомнил, что сидит он на лавочке в трусах и майке и, что народ скоро начнёт просыпаться, а он, дипломированный инженер-механик…, то есть, совсем-совсем бывший начальник отдела…

Так и не додумав мысль до конца, он, поддерживая разламывающуюся от боли голову рукой, медленно стал подниматься на крыльцо.

Глава вторая

НИКОЛАЙ

Он всегда просыпается в одно, и тоже время, словно в голову у него встроен будильник. И сегодня произошло точно так же: только он поднял веки, как в глаза брызнуло ранними солнечными лучами — значит, день будет погожим и, по-осеннему прохладным.

Осторожно выбравшись из-под одеяла, чтобы не потревожить спавшую рядом жену, Николай подошёл к окну. Над деревьями и домами куполом застыло чистое, голубое небо, ещё не закрытое от глаз автомобильным смогом. Ярко светило, чуть поднявшееся над проснувшимся городом, солнце. За окном, на деревьях уже копошились неугомонные воробьи. Они подняли такой гвалт, что своим щебетанием заглушили шум просыпавшегося города, и только изредка, в редкие перерывы, можно было расслышать сигнал проезжающего автомобиля или стук каблучков спешащей по своим делам женщины, или «стреляющей» по сторонам глазками, красавицы-девушки.

Налюбовавшись на воробьиные скоки-перескоки, и послушав их, казалось, сумбурное щебетание, Николай пошел в ванную.

Пока он умывался и чистил зубы, в голову лезли разные приятные мысли. Настроение было отличное и, Николай, смотря на себя в зеркало, весело щурил глаза. А тут ещё память подкинула ему проведённый дома с женой вчерашний вечер — за бутылкой шампанского, и приготовленного ею, прекрасно сервированного ужина.

Где она только научилась этому? — ласково подумал он о кулинарных способностях жены. Наверное, у своей матери. В институте такого предмета, как правильно сервировать стол для мужа, нет. По своей учёбе помню. Это вам не институт благородных девиц…, а, в общем-то, жаль конечно. Могли бы ввести такой предмет, чай, не в каменном веке живём. За окном уж третье тысячелетие народилось…

Потом у них была восхитительная ночь любви. Ах, какая это была ночь…!

Всё-таки у него прекрасная жена, и он её очень любит. Света-светлячок…! Повезло ему с ней! Надеюсь, и ей со мной тоже? И, вообще, они прекрасная пара, и смотрятся — дай бог каждому!

Когда они входят в фойе театра или в зал ресторана: она — в вечернем платье, он — в элегантном костюме…

Николай частенько ловил брошенные в их сторону завистливые взгляды мужчин и, оценивающие — женщин. Даа…, они всегда обращали на себя внимание присутствующих.

Уже завязывая галстук на белоснежной рубашке — современная прачечная, это вам не то, что лет десять-пятнадцать назад — он услышал, как в спальне завозилась жена: по-видимому, она проснулась, когда Николай готовил себе завтрак. Он мгновенно представил её себе… всю: проснувшуюся, на пахнущей фиалкой простыне, в неглиже, розовую после сна, и тёплую….

Ооо…!

Возникшее мгновенно «желание» заставило замедлить движение рук, тело напряглось и, ему нестерпимо захотелось к ней. Захотелось вновь прижаться к её, такому тёплому, такому нежному, и такому желанному телу. Захотелось прикоснуться к её нежным губам поцелуем, а потом, целовать, целовать, целовать всю её…

От представшей перед глазами картины любви, он даже застонал от возникшего желания!

Чёрт с ней, с работой! — мелькнула мысль. Обойдутся. И, на ходу срывая галстук, рубашку и брюки, разбрасывая их по прихожей, он ворвался в спальню…

А, она, словно почувствовала его желание, или какими-то, неведомыми ему волнами передалось его состояние ей, уже ждала его лёжа на спине с раскрытыми для объятий руками…

Её светло-розовое тело, с тёмными вишенками сосков и тёмно-русым треугольником волос в низу живота, лежало на простыне постели, и притягивало его взгляд, словно магнитом…

Их руки и ноги переплелись в страстном порыве желания и любви…

Они часто и прерывисто задышали…, а затем пришло то, что всегда приходит — из её уст он услышал тихий стон, потом ещё один…

— Тебе было хорошо со мной? — прошептал Николай, лёжа на боку и смотря в Светкины огромные зелёные глаза.

— Да, — в ответ, чуть слышно, прошептала она и, повернувшись, прижалась к нему всем телом.

— Ты любишь меня? — ещё тише спросил он с надеждой и волнением.

— Даа. Очень-очень.

* * *

В офисе Николай появился с опозданием часа на два. Встретив удивлённо — вопросительный взгляд секретарши Зиночки, он чуть покраснел.

Что подумают сотрудники о своём шефе, никогда не опаздывавшем и строго наказывающем за опоздания? — мелькнула у него мысль, но он отмахнулся от неё. Ааа, пусть что хотят, то и думают, могу я хоть разок опоздать в конце-концов, мало ли какие у меня дела.

— Зина, пожалуйста, принесите сводку поступлений от продажи проездных билетов за прошлый месяц, поздоровавшись, попросил он и, проходя в свой кабинет, хотел ещё добавить, но не успел…

— Николай Александрович! Вас…, там…, в кабинете, ожидают… двое…, давно, — перебила чуть смущённо секретарша. Я…, я не разрешала им заходить в ваш кабинет, но они не послушались…, они сказали, что вы ничего против иметь не будете…

— Надеюсь. — Зина, Вы им чаю предложили?

— Да, но они отказались, — почему-то шёпотом проинформировала своего шефа, Зина. Они какие-то…. И, поджав скорбно губы, замолчала.

— Хорошо, Зина, — я разберусь. — Пока ко мне никого не пускайте, и… не забудьте принести сводку, попозже, уже открывая дверь в свой кабинет, добавил он.

В мягких креслах, у журнального столика, сидели двое и, покуривая сигареты, о чём-то весело переговаривались. Увидев вошедшего Николая, поднялись.

В глаза бросилось: пепельница полна окурков, и две, почти одинаковые, тёмно-коричневые кожаные папки с застёжками «молния» в руках у ожидавших его людей. В кабинете сизым «коромыслом» повис сигаретный дым.

Поздоровавшись, Николай прошёл к окну и открыл одну створку, при этом, краем глаза заметил непроизвольное движение этих двоих в свою сторону, как-бы хотевших помешать ему подойти к окну.

Сев в своё любимое кресло за столом, он вопросительно посмотрел на этих, неизвестных ему людей и, насторожился. Что-то в них ему не понравилось. Мгновенно не понравилось. То ли как они одеты, то ли, уж очень пристально-изучающие его, взгляды. Но, что-то не понравилось. Что-то здесь было не так! И это «что-то» начинало беспокоить его.

Беспокойство медленной волной поднималось откуда-то снизу, от пупка и, поднимаясь вверх, заставляло в тревоге сжиматься сердце. Он не знал зачем они пришли, что можно ожидать от этих…

Затянувшуюся паузу, пока они изучали друг друга, прервал тот, что поменьше ростом и, поплотнее. Одетый в тёмно-серый костюм и белую рубашку с расстегнутым воротом, из которого выглядывала мощная шея, он всей своей фигурой производил впечатление борца. Может, бывшего борца, но не потерявшего ещё своей физической формы. И пострижен он был, как борец. Короткие, с небольшой проседью на висках волосы, обрамляли его крупную голову с непропорционально маленьким, круто срезанным подбородком.

Интересное лицо, мелькнула мысль в голове Николая: судя по строению черепа — слабоволен, но… внешность бывает обманчивой. Посмотрим, посмотрим…

— Позвольте представиться…

Поднявшись с кресла, произнёс «борец» с лёгким казахским акцентом, и небрежным жестом достал из внутреннего кармана пиджака какие-то красные корочки с гербом, очень похожие на удостоверение личности сотрудника полиции.

…Старший следователь следственного отдела УВД, капитан полиции — Акишев Ерлан Абзалович, — представился он. — А, это — старший лейтенант, Васильев Евгений Вячеславович, мой помощник, — показал он на поднявшегося вслед за ним из кресла, и вставшего рядом, сухощавого брюнета, внимательно смотревшего на Николая.

А вы, насколько я понимаю, э-э… директор автобусного парка?

— Да. Патин Николай Александрович…

…Вы по какому вопросу ко мне? Если Вы хотите заказать автобус, так это не ко мне, это к заместителю по эксплуатации. Я этим не заним…

— Вы не могли бы предъявить нам удостоверение личности? — перебил его борец. Затем, мы продолжим наш разговор, — дополнил он, провожая напрягшимся взглядом руку Николая, полезшего во внутренний карман пиджака.

Изучив удостоверение, он как-бы нехотя вернул его.

— Присаживайтесь, я Вас слушаю, — Николай показал на стоящие в чинном порядке стулья возле стола заседаний.

«Борец», отодвинув ближний к Николаю стул, сел, положив перед собой папку. Второй, которого он представил старшим лейтенантом Васильевым, остался стоять, но чуть переместился к двери кабинета, словно преграждая путь.

Наблюдая за странными действиями пришедших, Николай терялся в догадках. Что может быть нужно полиции от него, директора автобусного парка средней величины? Какие нарушения допустили его сотрудники, вызвав интерес полиции?

— Скажите, где вы были…, сегодня…, примерно в пять-пять тридцать утра?

Перебил ход его тревожных мыслей, поинтересовался капитан.

…Хорошо подумайте, прежде, чем отвечать…. Хорошо подумайте, — повторил полицейский, смотря Патину прямо в глаза.

Казалось, он надеялся, таким образом, прочитать ответ прежде, чем успеет Николай ответить, или что-либо придумать в ответ.

Глава третья

КИРИЛЛ

Кое-как поднявшись на крыльцо, Кирилл, с трудом, поминутно хватаясь за голову и постанывая, открыл дверь в подъезд. Перешагнув порог, он тут же получил сильнейший удар под зад. «Твою мать!» — падая на грязный пол, успел выматериться он: в голове словно что-то взорвалось, а в глазах от адской простреливающей боли в голове, сначала появились огненные всполохи, затем, потемнело.

«Чёртовы работнички!» — зашипел он от боли. А увидев свою окровавленную коленку, помянул «не злым, тихим словом» всю родню до седьмого колена того, кто поставил такую, чудовищно тугую пружину, на входную дверь.

«Бедные старушки и старички! — проскользнула в голове неожиданно-жалостливая мысль. То-то их меньше стало на лавочке сидеть. Попробуй, справься с такой бессердечной дверью! Не дверь, а зверь!»

Красивая рифма у меня получилась! — сжав зубы от боли, похвалил себя Кирилл. Нет, ну, надо же, как под зад поддала!.. Найду, кто поставил пружину, руки и ноги поотрываю…

Он хотел улыбнуться от такой, пришедшей в голову, здравой мысли, но в голове в этот момент что-то стрельнуло, и лицо его перекосилось от боли, превратив улыбку в болезненную гримасу.

Вот, чёрт! — опять подумал он с непонятным для себя чувством — надо же, как поддаёт!

Нинка спала. Кирилл прошёл на кухню и, открыв холодильник, поискал, чего бы пожевать. Не найдя ничего съедобного, кроме полупустой пластиковой бутылки с подсолнечным маслом, буханки хлеба, пачки вермишели и сырой картошки, он сделал пару глотков прямо из горлышка бутылки… Мгновенная тошнота подступила к горлу и он, придерживаясь рукой за стену, поволокся в туалет.

Его хорошо «прополоскало».

Кое-как отдышавшись, напился воды из-под крана, затем, подставил голову под холодную струю. Стало чуть легче голове, и язык начал ворочаться во рту, словно наждачную бумагу заменили промокшей, изжёванной газетой.

Пойду, посплю немного, решил Кирилл. Во сне не так жрать хочется, а Нинка встанет, так чего-нибудь сообразит поесть — на то она и жена.

* * *

Он проснулся от тряски. Казалось, его везут в телеге по булыжной мостовой, а он лежит на голых досках. Огромные колёса, стуча по неровно мощёной булыжником улице, раскачивают телегу и бросают его из стороны в сторону. Потом пошёл дождь и, чтобы спрятаться от него, он стал закрываться руками… и, проснулся.

— Ты встанешь когда-нибудь, чёртов алкоголик? — услышал Кирилл «любезный» голос жены. Мне на работу пора, Кирилл, и тебе — тоже.

Так, это не телега и не дождь! — замедленно стал догадываться Кирилл. Это «любящая» жена трясла меня и поливала водой… — Ах, ты, стерва! Ах, ты, змея подколодная! — наливаясь злобой и, всё более и более ожесточаясь, ощерился он на жену. Ну, я тебе!

С трудом открыв глаза, первое, что он увидел — жена, стоящая с чайником в руке, и катящиеся по её щекам, крупные слёзы. Что-то ухнуло у него в груди, оборвалось. Дышать стало тяжело, а сердце заныло от непонятной жалости к ней, и он окончательно проснулся.

Кое-как сев в кровати, Кирилл виновато посмотрел на жену, и жалобно попросил: «Ты уж, Нина, не обижайся на меня, а! Я и сам себя казню за эти пьянки-гулянки, но пока ничего не могу поделать с собой. Но постараюсь. Ей Богу, обязательно постараюсь. — Поверь мне, Нина!»

— Кирилл, я просто не знаю, — сквозь слёзы проговорила она, — ты столько раз клятвенно обещал мне бросить пить, что я уже перестала тебе верить.

— А ты, всё-таки, поверь, родная — взмолился он, ну, пожалуйста, поверь!

— В последний раз, Кирилл…, в последний раз! — и она вновь, заплакала.

— Господи, Боже мой, Нина, радость моя, ну… хочешь, я поклянусь?

— Нет, Кирилл, — произнесла она с болью в голосе, а затем добавила, — ну, ладно…, мне пора, я и так опаздываю на работу…. Ты, между прочим, тоже.

Осторожно одеваясь, чтобы не очень трясти всё ещё болевшую голову, Кирилл думал: о прожитых и потерянных впустую годах жизни; о своей жене — Нинке, отдавшей ему, неудачнику, свою любовь и молодость; о детях — выросших, и давно ставших самостоятельными…

Их любимица Светка даже замуж успела выйти, только-только закончив Семипалатинский медицинский институт. Правда, с мужем её, Николаем, они ещё не успели познакомиться.

Эхх! Даже на свадьбу не смогли поехать. Он тогда в загуле был. Соображалка вообще не работала. А Борис — их младшенький — студент-третьекурсник в Москве. Учится в автодорожном. Пошёл по стопам отца. Наследник! Продолжатель рода Соколовых!

* * *

Мысли, не слушаясь, потекли сами собой. За мыслями — память. Вначале всё было прекрасно. Он закончил строительно-дорожный институт в Усть-Каменогорске. Пригласили работать в автобусном парке. Работа нравилась. Переход от теории к практике не доставлял больших затруднений, тем более, что старшие, более опытные работники, всячески помогали. Потом в его жизни появилась Нина…

Познакомились они случайно. Он торопился на автобус, подошедший к остановке и, нечаянно толкнул стоявшую девушку. Она стала падать и он, подхватил её за талию, но так неаккуратно, что она чёрт знает, что подумала про него и, мгновенно влепила звонкую пощёчину.

От неожиданности Кирилл разжал руки, а она, пытаясь не упасть и удержаться на ногах, всё-таки схватилась за него. Не удержав равновесия, оба грохнулись посредине остановки, на радость стоявшей здесь же детворе. Автобус, конечно же, ушёл без них. Она опоздала в педагогический институт на лекцию, а он, конечно же, на работу, в автопарк.

Это были счастливейшие дни их жизни. Они встречались, чуть ли не ежедневно. Вечерами бегали в кафетерий на углу — пить кефир с булочкой, а потом бежали на танцы, или просто гуляли по дорожкам парка, пугая своим появлением таких же влюблённых. И… целовались!

Они целовались везде: в парке на скамейке, в кинотеатре во время киносеанса, и даже в автобусе…

Им было так хорошо вместе!

У Кирилла на лице постоянно блуждала счастливая улыбка.

Утром, бреясь перед зеркалом у себя в квартире, и видя эту свою улыбку, он говорил: «Ну, до чего же я глупо выгляжу!» И старательно делал серьёзное лицо. Но оно, не подчиняясь, опять становилось счастливым-счастливым, глупым-глупым…!

Ах, какое это было неповторимое время!

Забывшись, Кирилл стал совать правую ногу в уже занятую штанину и, потеряв равновесие, сверзился на пол, ударившись локтем и спиной. Зашипев от боли как змея, он стал подниматься, но запутавшаяся в штанине нога, не хотела помочь ему. Разозлившись, он, лёжа на спине, задрыгал в воздухе ногами, стараясь выдернуть запутавшуюся ногу и, громко, на чём свет стоит, ругаясь. Хорошо, что никто не видит меня в таком смешном положении, подумалось ему. Особенно, Нинка! — «Допился! — сказала бы она, уже штаны самостоятельно одеть не можешь. — До чего ты докатился, Кирилл! Посмотри на себя в зеркало! На кого ты стал похож! Мне стыдно за тебя!..»

Штаны, наконец-то, слезли и упали на пол бесформенной кучей, похожей на коровью лепёшку.

Кирилл поднялся вначале на четвереньки и, уподобившись шимпанзе, медленно выпрямился. Разбитая утром коленка саднила. Подсохшие было ранки, вновь начали кровоточить.

Медленно, покряхтывая, как семидесятилетний, или даже восьмидесятилетний старик, он пошёл в ванную приводить себя в порядок.

Всё болело: голова болела, и тело болело, как побитая тренировочная груша.

Только он не знал — болеют груши после тренировок боксёров или нет? А ему так хотелось верить, что болеют…. Вместе, за компанию, болеть легче.

Глаза от дневного света резало, казалось, в них бросили горсть песка.

Приду на работу — выпрошу у кого-нибудь опохмелиться — мечтал он, совершенно позабыв своё обещание Нине — больше не пить.

В коридоре, обувая старенькие, потрескавшиеся, и давно не чищеные сандалеты, Кирилл, как наяву, увидел в своих руках стакан с вожделенной жидкостью, и даже почувствовал её запах. Кадык сам собою задвигался и, Кирилл, непроизвольно сделал глоток. Ах, чёрт! Что же это я вытворяю! — спохватился он. Я же Нинке дал обещание больше не пить и, сокрушённо покачав головой, вышел, захлопнув за собой дверь квартиры.

Глава четвёртая

НИНА

Господи! Как я устала от этой беспросветной жизни, думала Нина, сдавленная со всех сторон пассажирами автобуса. Ну почему в моей судьбе всё так сложно? Почему? Только судьба поманит счастьем, и тут же — бац! Опять трудности жизни!

С первым браком пролетела — ну, это бывает со многими: неопытность, влюблённость, желание иметь рядом поддержку на все случаи жизни…, а в результате? В результате — слёзы и незаслуженные оскорбления.

Обведя взглядом пассажиров, она не увидела ни одного знакомого лица, зато у всех на лицах отражались свои заботы. Да и немудрено было не встретить знакомых. В их, ранее престижном жилом районе, не жили теперешние её сослуживцы. Аптека, в которой она уже несколько лет работала провизором, находилась у чёрта на куличках, практически на задворках. Добраться до неё было очень сложно — сущее мучение: на двух автобусах, с пересадкой у центрального рынка.

…Мысли медленно продвигались по давно уже наезженной колее: скоро нечего будет надеть на себя, думала она, последние платья донашиваю, а сколько раз я их перешивала, перелицовывала…?

Кирилл одет как бомж, продолжала катиться мысль. Последний свой, более-менее выглядевший костюм, он, паразит, кому то подарил. Сказал: «Человеку на свадьбу сына одеть нечего». А сам? А сам в чём ходить будет, скажите, пожалуйста? Хоть бы зарабатывал прилично. Получит на «своём» базаре копейки и в тот же день половину пропьёт… Эхх, дожился! Кем был, а кем стал? Грузчик с высшим техническим образованием…!

Господии, подскажи как жить дальше-то? За что, Господи, ты наказуешь нас? За какие грехи?

Горечь жизни жгла её израненное сердце. В последние годы она совсем стала падать духом. Нервы не выдерживали, и она стала всё чаще подумывать о…

Ах, Кирилл, Кирилл — плакала она в душе, почему же ты на поверку оказался таким слабым? Почему так быстро сломался…, или что тебя сломало? А казался таким сильным и надёжным. Что же с тобой случилось, Кирилл?

…Столько лет прожили в счастье, мире и согласии, вырастили и воспитали прекрасных детей…. Я была полна тобой, Кирюша, полна твоей любовью и лаской. Я так тебя любила, Кирюша…, нет, я так тебя люблю, Кирюша, поправила она себя. Сейчас бы жить и наслаждаться жизнью…, а, ты? Ты за каких-то пять-шесть лет всё изломал, всё исковеркал, Кирюша…

Господи, опять взмолилась она, помоги моему Кирюше выбраться из этой, засосавшей его трясины! Дай ему, Господи, силы вновь стать человеком! Подскажи, Господи, где мы так согрешили, что так жестоко наказуешь нас?!

Слёзы, постепенно накапливаясь, были готовы прорвать плотину и побежать рекой. Хорошо, что сейчас будет моя остановка, мелькнула у неё мысль, а то бы я не выдержала, разревелась при всём «честном народе».

Войдя в дверь аптеки ровно в девять часов, она лицом к лицу столкнулась с хозяином.

— Вы опаздываете, Нина Владимировна! — попенял он ей, уступая дорогу и демонстративно смотря на кварцевые часы, висевшие на стене аптеки, у окна.

— Извините, Жомарт Естаевич, — проходя мимо него, покаялась Нина. Автобус по дороге сломался, — попыталась она объяснить причину опоздания. Вот я и…

— Мне не нужны Ваши оправдания! — взъярился он. — Мне нужно чтобы Вы в девять часов ноль-ноль минут находились на своём рабочем месте и занимались клиентами! Понятно?!

Посмотрите, какая очередь выстроилась, — и собрался было указующим жестом показать, как плохо она поступила, придя на работу с опозданием. Но вовремя остановился, поняв свой промах…

Э-э, постарайтесь в будущем вовремя приходить на работу, — сбавил он обороты…

Возле витрины стоял одинокий покупатель, и о чём-то мило беседовал с Люсей — молоденькой провизоршей, только в этом году окончившей медицинский колледж.

— Я постараюсь, Жомарт Естаевич! — пообещала Нина, и прошла за перегородку.

— Люсь! Чего это он такой взъерошенный? — прошептала она, украдкой посматривая на хозяина. Как-будто не в себе…! Или что случилось тут без меня?

— Налоговики приходили, — ответила Люська. Уйдёт Жомарт — расскажу.

Нина влезла в белый, похрустывающий от крахмала халат, и принялась за работу: проверила журнал продаж за истёкшие сутки; наличие остатка денег в кассе. Открыв сейф, проверила по ведомости наличие лекарств запрещённых к продаже без рецепта.

Всё было в полном ажуре, как говорит в таких случаях Люська — жизнерадостная, пышноволосая блондинка с голубыми глазами и талией, как у «осы».

С Людмилой Новиковой, или просто — Люсей, они работали «на доверии». За те несколько месяцев их совместной работы они, не смотря на большую разницу в возрасте, подружились, и полностью доверяли друг другу.

Люська щебетала как воробышек, ни на минуту не умолкая. Делилась всеми своими девчачьими секретами и называла её Ниной, а не Ниной Владимировной. Она чем-то была похожа на их с Кириллом дочь — Светлану. Такая же неугомонная, чистосердечная и красивая…, только наша Светлана не такая болтушка…

«Как она там, моя Светочка? — захлопывая журнал, почему-то забеспокоилась она. В письме написала, что вышла замуж и постарается с мужем приехать в гости, но когда не указала. Надо будет перезвонить ей, хотя…, что узнаешь из сбивчивого разговора по межгороду? А так хочется увидеть её, да и с зятем, вновь приобретённым, познакомиться. Узнать, что за человек? Какой у него характер, как на жизнь смотрит, и вообще, какой он?»

— Нина! Я побежала, — прощебетала Люська. — У меня сегодня свидание! Мы с Игорьком идём смотреть боевик…

И, не сбавляя «скорости», пронеслась стрелой мимо хозяина — однако, не забыв дурашливо пропеть: «Прощайте, дорогой Жомарт Естаевич!»

А ещё через мгновение за ней захлопнулась входная дверь. Только её и видели!

На лице хозяина аптеки отразились обуревавшие им эмоции — от удивления, до растерянности, затем, перешедшей в улыбку во весь рот. Но увидев, что Нина смотрит в его сторону, тут же перестроился в сплошную строгость и неприступность.

— Нина Владимировна, нам необходимо поговорить о текущих делах, — строго произнёс он, подойдя к ней. — Новикова, вероятно, сообщила вам, что у нас была неожиданная проверка сотрудниками налоговой инспекции?

— Да…

— Вообще—то, серьёзных нарушений в нашей отчётности они не нашли. Надеюсь, и дальше так будет. — Вы добросовестный работник, Нина Владимировна, и я вами доволен…. Собственно, какие могут быть нарушения у Вас, с вашим-то опытом работы в системе здравоохранения.

Насколько я помню, Вы работали заместителем начальника торгового отдела областного аптечного управления в нашем городе. Надеюсь, я не ошибаюсь, Нина Владимировна, не так ли?

— Даа…

«Что ему от меня надо? — тревожная мысль змеёй заползла в её голову. Какую гадость он мне припас, подслащивая пилюлю? От него слова доброго не дождёшься, а тут, надо же, распелся курским соловьём…. Не иначе, как решил уволить без выходного пособия…»

…И, вы, насколько я помню, награждены знаком — «Заслуженный работник здравоохранения?» — продолжил хозяин, и бережно взял её за руку…

— Простите, какое это имеет значение в настоящее время? — спросила она, и попыталась осторожно высвободить руку. — Ну, да! Но… с тех, приснопамятных времён, прошло никак не меньше семнадцати лет, и-и-и… я не понимаю…?

Она начала пугаться этого разговора, этого, как бы вежливого, но, как показалось её испуганно затрепетавшему сердцу, всё же допроса.

…Сейчас я вам всё объясню, и вы сразу всё поймёте, — улыбнулся хозяин. Вы в курсе, что мы с партнёром, давно приспосабливаем в центре города, у площади, большую аптеку?

— Да. Я слышала об этом от вашей жены. Она, месяца два назад, говорила, что…, ноо… я всё-таки не понимаю…, причём тут я? Каким образом Ваше, Жомарт Естаевич, строительство касается меня, ведь я же не ваш партнёр?

— Касается, касается. Ох, ещё как касается, Нина Владимировна! Так вот! Строительство аптеки завершено. Максимум через месяц мы открываем её, и мы, то есть партнёр и я, предлагаем вам должность исполнительного директора…, с подчинением Вам остальных наших, не только городских, но и периферийных аптек. Об оплате за Ваш труд мы поговорим отдельно. — Сейчас мне необходимо ваше принципиальное согласие…

И после небольшой паузы, спросил: «Так как, Вы согласны принять наше предложение?» — и вопросительно заглянул ей в глаза.

Такого поворота в их многолетних отношениях, она не ожидала. Не ожидала, и всё! Этот сухарь, который вечно брюзжал, вечно был всем недоволен, которого боялись все, в том числе и она, предлагает ей стать чуть ли не партнёром в его бизнесе…

Честно говоря — в первую минуту она растерялась и не могла сообразить, что же ей ответить на столь лестное предложение.

Пауза затягивалась. Хозяин ждал конкретного, она это понимала, ответа на конкретно поставленный, правда, не совсем корректно, вопрос.

— Нина Владимировна, вы что, отказываетесь, или вы не поняли меня? — с каким-то растерянно-удивлённым выражением на лице воскликнул хозяин.

— Не-ет! — и Нина медленно покачала головой. — Я…, простите Жомарт Естаевич, очень… удивилась, иии… растерялась от неожиданности такого предложения… Яаа, согласна…

Она немного помолчала, затем, более уверенно ответила: «Да, Жомарт Естаевич, я согласна принять Ваше предложение! — Когда приступать?»

— Вот и чудненько! — сразу повеселел он и, продолжил, — поздравляю Вас, Нина Владимировна с новой должностью! — Надеюсь, у нас и в будущем будут такие же прекрасные отношения, — закончил он, и с энтузиазмом потряс ей руку.

«Ага, с твоим-то характером» — взволнованная до глубины души упавшим на неё так неожиданно, и так вовремя, предложением, подумала она о своём шефе.

Глава пятая

НИКОЛАЙ

…В пять утра я спал, как сурок — подумал про себя Николай и непроизвольно пожал плечами, но вслух этого не произнёс. Нужно было что-то отвечать. Вопрос задан, и требует ответа…. В молчанку с «этими» не поиграешь, продолжала дальше продвигаться мысль — ишь, как смотрят! Ленин на буржуазию так не смотрел. И, всё же! Какого ответа они ждут? Знать бы, что произошло в это время. Как говорится — «Знал бы, где упадёшь, так соломки бы подстелил».

Но он не знал. Не знал, и всё тут!

…Всё-таки, что же произошло утром…, в пять утра или около этого…, что? Насколько я понял, вопрос касается лично меня, а не кого-то другого…. Надо отвечать, пауза слишком затянулась. А то подумают, чёрт знает что…. Но, что же всё-таки произошло? — продолжала метаться в мозгу пугливая мысль.

Николай был чист и безгрешен перед Законом, насколько это возможно в наше, такое непростое и нестабильное время. Был чист и безгрешен, как агнец божий перед закланием. Но, как все, или почти как все люди на земле, в первое мгновение встречи с блюстителями Закона он растерялся. Скорее всего, даже не растерялся, а испугался! Да! Просто, по-человечески, позорно испугался!

— В пять утра… я находился дома, в своей комнате…, в своей постели…, спал…, — ответил он, волнуясь, на заданный ему нескромный, по его разумению, вопрос.

— В котором часу вы вышли из дома? — Куда пошли? — не давая ему опомниться, поинтересовался старший лейтенант, — или, куда поехали? На чём?

— Вышел я (Николай посмотрел на свои наручные часы) приблизительно в девять тридцать, девять сорок пять, — он слегка покраснел, вспомнив, чем занимался до этих девяти сорока пяти, — затем…, затем…, сел в машину и…

— У вас что, машина во дворе стояла, а не в гараже? — мгновенно последовал вопрос «борца». Вы всегда оставляете машину во дворе? Почему?

— Я часто оставляю машину возле дома. Сейчас не зима. Мне так удобнее, — пояснил слишком любопытным полицейским Николай. Не зима ведь, — повторил он.

— Автомобиль, какой марки…, модели у вас? — быстро спросил старший лейтенант. — Какого цвета? У входа в административное здание его нет? Где он стоит? — добавил он, и пристальным, изучающим взглядом, заглянул Николаю в глаза.

Ишь, как буравят глазами, с неприязнью подумал Николай, и быстро ответил: «Он в автобусном боксе. Я сразу проехал туда…, — и, через мгновение, добавил, — у меня „Фольксваген Гольф“, тысяча девятьсот девяносто восьмого года, красного цвета».

— С цветом машины и её маркой всё ясно… — Сейчас ещё немного поговорим, уточним некоторые детали, а затем сходим в гаражный бокс, посмотрим вашу машину…, — добавил старлей.

— Вы не обратили внимания, когда садились в машину — она стояла на том же месте, где Вы её оставляли? — теперь уже капитан заглянул в глаза Николаю, и быстро задал новый вопрос, — Вы помните, где поставили машину? — Кстати! Когда Вы её поставили?

Вопросы так и сыпались со скоростью пулемётной очереди. Николай не успевал ответить на один вопрос, как тут же раздавался следующий.

Что же случилось? — неотступно вертелась у него в голове мысль. — Что случилось?!

И это постоянное верчение мысли мешало ему сосредоточиться на вопросах и своих ответах.

— Вы всё-таки объясните, почему такой повышенный интерес к моей персоне и моей машине? — успел он в короткую паузу между перекрёстными вопросами полицейских вставить свой животрепещущий вопрос, господин…

— Ерлан Абзалович. Вы можете называть меня — Ерлан Абзалович, — милостиво разрешил капитан.

— Так поясните мне, Ерлан Абзалович, откуда у полиции такой повышенный интерес ко мне и моему автомобилю?

— Я отвечу на ваш вопрос, когда мы осмотрим «Вашу» машину. — Так вы говорите, — ушёл от ответа полицейский чин, — что поставили свой Фольксваген…

Николая начала раздражать эта нарочитая, или, настоящая, бесцеремонность полицейских. Что я им, мальчик, в самом-то деле? И, немного повысив тон, он повторил:

— Я же вам говорил — он в автобусном боксе. Может Вам ещё раз, как непонятливым, повторить для ясности и показать дорогу?

— Вы, Патин, не зарывайтесь! Показывайте дорогу, — лаконично произнёс капитан, и поднялся из-за стола.

Проходя мимо сидевшей за печатной машинкой секретарши, Николай сказал ей, что, если его будут спрашивать по телефону — он в боксе.

И, в сопровождении двух полицейских в штатском, направился к выходу…

Покидая приёмную, он приостановился и, смотря на ожидавших приёма сотрудников, произнёс: «Да! Прошу извинить! Минут через пятнадцать, максимум двадцать, я освобожусь и приму всех».

Желающие попасть к нему на приём посетители удивлённо переглянулись между собой и недовольно заворчали: «Столько времени потеряно и, опять ждать».

У каждого, здесь присутствующего, были свои срочные дела и заботы.

Зина начала их успокаивать, и даже предложила по стакану чая.

* * *

Осматривающие автомобиль полицейские были серьёзны и, по поводу или без повода, так казалось Николаю, задавали вопросы и требовали на них обстоятельного ответа. Каждая замеченная царапина на машине привлекала их внимание. Особенно их заинтересовала небольшая вмятина на облицовке радиатора и правом крыле.

Удивлённо заморгал глазами и Николай. Этих вмятин раньше не было. Во всяком случае, он совершенно не помнил, чтобы они были вчера или позавчера.

Да, нет, чушь какая-то — всё ещё пытался вспомнить он. Их же вчера… точно не было! Я же вчера фары протирал, заволновался он.

И тут же последовал вопрос от бдительных полицейских: «А это откуда?» — показал пальцем старший лейтенант на небольшие вмятины на крыле и облицовке…

— Ей Богу, не знаю, — Николай растерянно развёл руки, — по-моему…

— Где и, когда, вы помяли облицовку радиатора и крыло? Видите, вмятина свежая.

— Я…, я понятия не имею! — выдавил из себя Николай. Во всяком случае…, вчера вечером вмятин вроде бы не было…

Николай опять лихорадочно стал вспоминать свои поездки за вчерашний день, затем, отрицательно-удивлённо покачал головой — нет, не было.

— Послушайте! Может кто-то из моих водителей сегодня задел. Я разберусь.

Но он знал! Он точно знал, его водители этого сделать не могли. Он их хорошо знал, своих водителей — опытных, дисциплинированных. Лучших, из лучших! Он выбирал их вместе с начальником отдела по безопасности дорожного движения и начальником отдела кадров. Выбирал по крупицам из всех приходящих водителей к ним устраиваться. Значит!

Что это значит — он уже предвидел! Ничего хорошего для него лично и для Светланы — для них обоих! Капитан и старший лейтенант были угрозой их благополучию, их счастливой жизни: всему тому, что они со Светланой так бережно лелеяли — их любви!

— Я вынужден Вас задержать до выяснения обстоятельств!

Капитан говорил отрывисто, тихо и зло. Широкие скулы его покраснели, а глаза, то упрямо вонзались в Патина, то сползали вниз, как у школьника со шпаргалкой в руке на экзамене, застуканного неожиданно подошедшим учителем.

— Понятно…, — согласно кивнул Николай. А если я всё-таки ни в чём не виноват?

А в душе с горечью подумал: «Как быстро меняется отношение к человеку со стороны полицейских. Ещё неизвестно, виновен человек или нет, а на нём уже поставили клеймо преступника…. Так не должно быть! Это неправильно! В конце-концов, это же совершенно несправедливо! — кричало всё у него внутри.

— Вы проедете с нами в отделение полиции. Там, без помех, мы поговорим. Да, автомобиль мы тоже забираем на экспертизу, — продолжил жёстко капитан.

— Вы, что, наденете на меня наручники? — уже окончательно разозлившись и, в то же время страшно испугавшись, поинтересовался Патин. И… в чём Вы меня обвиняете? Что такого страшного, противоречащего Закону, я мог натворить, находясь у себя дома, и… лёжа в собственной постели?

— Я почти твёрдо уверен, — капитан перевёл взгляд на «Фольксваген», затем, опять вернул на Николая и, смотря ему в переносицу, продолжил, — что этот автомобиль сегодня утром совершил наезд на человека…, со смертельным исходом.

У Николая всё оборвалось внутри и поплыло перед глазами. Такого и в страшном сне не придумаешь, охнул он. Бедная Светланка! — Какой удар!

Глава шестая

СВЕТЛАНА

Светлана, напевая незамысловатый мотивчик из какого то, почти забытого телевизионного фильма, выбирала во что одеться, в чём пойти на работу. Настроение было прекрасное, а вспомнив её с Николаем утреннюю «джигитовку» в постели, она даже немножечко зарделась от смущения. Хотя смущаться было не перед кем. Дома она была одна-одинёшенька. Настроение прекрасное.

Ярко светило, по-осеннему прохладное солнце и, проникая через тщательно вымытые окна, отражалось от натёртого паркета. Воробьи, всё утро возившиеся и чирикавшие во дворе, куда-то улетели по своим, только им известным, птичьим делам.

Выглянув в окно, Светлана увидела знакомую, так нравившуюся ей картину — за окном их дома, метрах в четырёхстах, возвышались купола православной церкви, и её маковки с позолоченными крестами блестели на солнце. Ей нравилось, когда в церковные праздники оттуда раздавался мелодичный перезвон колоколов, и от этого перезвона на душе её становилось тепло, радостно и светло, как после умывания в горном ручье.

За окном чуть слышно шумел город. Город, в котором она провела шесть с половиной незабываемых лет. Пять с половиной лет студенчества, и чуть больше года практики в городской больнице.

Она, Светлана Патина, в девичестве — Соколова, любила этот не очень большой, но насыщенный студентами, город. Город — стоящий на обоих берегах реки Иртыш. Город — где она встретила свою первую, всеобъемлющую, и такую сладкую, любовь!

Светлана, стоя нагишом, потянулась до хруста в косточках, до сладкой боли в мышцах, и громко засмеялась от счастья и полноты любви.

Взглянув на часы, она, прихватив трусики и халат, валявшиеся в кресле, босиком шмыгнула в ванную.

Она очень любила понежиться в горячей воде с пеной до подбородка, и ещё, чтобы воздух в ванной комнате и вода пахли хвоей. Тогда, погрузившись в воду и закрыв глаза, она представляла, что находится в лесу, а вокруг только ёлки и сосны. Воздух напоен хвойным ароматом. Она идёт по тропинке усыпанной хвоей, и земля мягко пружинит под ногами…

Между ветвями пробиваются тонкие лучики солнца, чередуясь на стволах деревьев и земле, светлыми и тёмными пятнами. И вокруг неё только это великолепие, и первозданная, никем и ничем не нарушаемая, божественная тишина…

Набрав воды в ванную и плеснув хвойного экстракта, Светлана забралась в горячую, пахнущую хвоей, зелёного цвета воду, и блаженно вздохнула. Затем, взбив пену, полежала, расслабившись, несколько минут. Она даже, кажется, задремала, и в этой полудрёме, как в замедленном кино, стала прокручиваться вся её, ещё такая короткая, но такая безоблачная прошлая жизнь.

Родилась она в Усть-Каменогорске, тоже стоящем на Иртыше. В городе с развитой промышленностью, с день и ночь извергающими дым, трубами. В городе, хоть и небольшом, но каком-то домашнем и уютном, где с утра и до поздней ночи, весело перезваниваются трамваи и, где много построенных в старое время зданий.

Когда она родилась, её отец — Соколов Кирилл Владимирович работал заместителем генерального директора в крупном объединении, а мать — Нина Владимировна, в областном аптечном управлении. Через три года родители подарили ей брата — Борю.

Семья жила дружно, помогая друг другу не только советом, но и делом.

В их семье процветали любовь родителей к детям, и детей к родителям. Не в каждой семье встречаются такие тёплые отношения и взаимоподдержка. И она, и её брат Борис, и отец с матерью — вся семья дорожила любовью и дружбой, и всячески старались сохранить их.

Светлана, или, как звали её в семье — Светлячок, росла жизнерадостным и в меру шаловливым ребёнком. Сколько себя она помнит, её ни разу не наказали родители. Считалось — она достаточно благоразумна, чтобы не наделать глупостей. И она старалась! Старалась оправдать доверие родителей.

Пришло время начать учится в школе. И вот — она первоклассница!

Она помнит этот, свой первый день в школе номер двадцать девять. Их рассадили парами — мальчишки с девчонками и, на первом же уроке они с соседом разодрались. Разодрались из-за сущей безделицы. Он взял у неё без разрешения карандаш.

Как же его звали…? То ли Саша, то ли Серёжа…, а возможно и Женя? Нет! Не вспоминается его имя. Но что они подрались — это она помнит хорошо.

Их рассадили. Её отправили на последнюю парту (на камчатку), а его оставили на прежнем месте.

От такой несправедливости она долго плакала от обиды. Вины за собой Светлана не чувствовала. Она привыкла к тому, что дома всегда во всём разбирались и, прежде чем наказывать, если было за что, старались максимально-доступными словами всё объяснить, а тут…

* * *

Шли годы. Светлана взрослела. Хорошела не по дням, а по часам, превращаясь из гадкого утёнка в прекрасного лебедя — с волосами цвета зрелой пшеницы, и зелёными, огромными глазами. За ней уже бегали два мальчика. Папа подшучивал: «Посмотри Нина, говорил он с улыбкой маме, Светланка-то наша, двумя женихами обзавелась».

Она краснела, надувала губы. и обижено шмыгала носом. А Борька — тот, вообще дразнил, когда видел её в сопровождении «почётного» эскорта: напевал фальшивым ломающимся голосом — «Тили-тили тесто, это два жениха и невеста». Она гонялась за ним, чтобы надрать ему уши, но он, хитрец, сразу залезал на дерево. Куда ей, девчонке, было за ним, сорванцом, угнаться, тем более, залезть на дерево.

Закончила она школу не отличницей, а хорошисткой: в аттестате зрелости пятёрки перемежались с четвёрками. Родители не «шпыняли» её за это. Папа даже как-то высказал крамольную мысль — «Теория нужна, но практика важнее!» А вот родители Таськи, её соклассницы и близкой подруги, заели ту до того, что она готова была утопиться в Иртыше.

Конечно, то, что Светлана не отличница, несколько затрудняло поступление в ВУЗ, тем более медицинский, но по здравом размышлении, она ведь могла за лето поднаверстать упущенное — чем она и занялась.

Ежедневно, с раннего утра и до позднего вечера, она сидела и штудировала учебники, особенно химию. Она совершенно забыла, что есть телевизор и есть друзья. Она твердо решила стать врачом — хорошим врачом. Быть врачом — голубая мечта её детства!

Светлана не бросилась очертя голову поступать в столичный ВУЗ, а решила стать студенткой, хорошо зарекомендовавшего себя, Семипалатинского медицинского института. Втайне она надеялась, что конкурентов в студенты будет поменьше и, главное, она будет недалеко от родителей, по которым будет очень-очень скучать.

Светлана про себя знала, что она всё-таки «домашняя кошечка», и отсутствие рядом родителей и брата, усложнит её жизнь.

Ей, наверное, повезло, а возможно дали себя знать ежедневные занятия с учебниками. Она смогла поступить в ВУЗ с первого захода, набрав необходимое количество проходных баллов и, даже химию, за которую очень боялась, сумела сдать на «хорошо».

Окрылённая успехом, она позвонила домой. чтобы порадовать переживавших за неё родителей и, в конце разговора по межгороду, не сдержав эмоций, закричала в трубку: «Урраа! Урраа! Я студентка!»

* * *

Пролетели годы учёбы с их студенческими буднями, сессиями, курсовыми. Отошли в прошлое студенческие строительные отряды с поездками на уборку урожая, — то зерна, то хлопка. И за всё время учёбы Светлана, в отличие от своих сокурсниц, почему-то ни в кого не влюбилась.

Её приглашали на свидания мальчики со своего курса и более старшие, но, после двух-трёх встреч она понимала — это не тот, кто может составить ей «пару» на всю жизнь. Они, все, не были похожи на её отца — умного, весёлого и, очень-очень доброго.

Наверное, это было ошибкой с её стороны — сравнивать претендентов в мужья с отцом, но она ничего не могла с собой поделать. Отец для неё был, и оставался, идеалом настоящего мужчины! Таким, каким должен быть мужчина — глава семьи и её защитник!

При распределении Светлану не направили в село или аул, как молодого специалиста, а оставили в городе. Ещё будучи студенткой, она уже подавала надежды стать хорошим врачом.

Ей предлагали остаться на кафедре и продолжить учёбу в аспирантуре, но она отказалась. Отказалась, чтобы воплотить в жизнь ещё школьную мечту, лечить людей, а аспирантура придёт в своё время, в свой срок, так решила она.

Родители, когда она поделилась с ними своими планами на будущее, подумали, и, уважая её решение, согласились.

На кафедре учли её желание, и направили в терапевтическое отделение городской больницы.

* * *

За прошедшие половину года после окончания института, Светлана многому научилась. В душе она, конечно, понимала, что до звания настоящего врача ей, как до «Африки пешком», шутила она втихомолку, когда оставалась одна, но терпения и настойчивости ей было не занимать. Она проводила в терапевтическом отделении не только свои рабочие часы, но и часть свободного от дежурств, времени.

Так, капля за каплей, она набиралась опыта, а к опыту, так уж в жизни заведено, добавлялось уважение окружающих её сослуживцев и больных. Если на первых месяцах практики её называли просто — Светочкой, то к концу года стали уважительно обращаться — Светлана Кирилловна.

Это, конечно, льстило самолюбию Светланы, но… в то же время заставляло как-бы сдерживать свои девчоночьи эмоции: «В мои-то годы! Не дай бог, превратиться в „классную даму“» — говорила она себе, посмеиваясь.

В конце концов, могла она чуть-чуть…, ну… самую-самую малость пококетничать, когда никого не было рядом, а в доме её хозяйки квартиры, стояла первозданная густая тишина.

У Светланы был ровный, не вспыльчивый характер — как у мамы, и твёрдая воля — как у отца. Целеустремлённости ей тоже было не занимать.

Всё это о себе она знала прекрасно, и умела, в нужную минуту, в соответствующей ситуации, применить. Нет, она не была законченным, расчётливым прагматиком, просто она знала, чего хочет добиться в жизни, и упорным, заложенным с детских лет воспитанием, кропотливым трудом добивалась желаемого.

Света встретила последние минуты второго тысячелетия, находясь на дежурстве (ей «повезло!»). Из палат раздавался тихий шорох, словно стая тараканов (шур-шур-шур) бегала наперегонки и, чьё-то бормотание. Она прекрасно понимала, больные не спят, а «втихую», готовятся к встрече Нового года в новом тысячелетии. Они находились здесь, в больничных палатах, оторванные от своих семей, а родные и близкие дома, возле украшенных ёлок и заставленных разной снедью столов — детишки, постарше, с нетерпением ждали, когда можно будет забрать подарки, а взрослые — боя курантов и салата «оливье».

Так уж заведено у нашего народа, и не мне этот порядок менять, думала Светлана, заполняя очередную карточку «своего» больного.

Буквально за пять минут до Нового года, медсёстры позвали её к нехитрому угощению в честь праздника. Выпив по бокалу шампанского, закусив «чем Бог послал», даже спели потихоньку пару песен из домашнего, праздничного репертуара, а закончили новогодней песенкой: «В лесу родилась ёлочка, В лесу она росла…»

Суточное дежурство прошло относительно спокойно. Больные, немного пошумев в полночь, часа в два, наконец-то угомонились, и ей удалось часа полтора подремать в ординаторской на диване.

От пришедшего ей на смену Виктора Тимофеевича чуть-чуть попахивало алкоголем и дорогим парфюмом. Ему было лет тридцать пять-тридцать семь и, небольшой пивной животик украшал его талию. Света, в начале ординатуры, не могла понять, как это — «пивной живот». Потом, месяца через два, когда неожиданно зашёл разговор на эту тему среди персонала отделения, старшая медсестра, Ирина Михайловна, популярно ей объяснила — Виктор Тимофеевич любитель пива. Он может за один присест выпить литров пять, вот живот бочонком и выпирает, посмеялась она.

Насколько Света знала (сарафанная почта, это вам не детская игрушка и не интернет — работает безотказно), он развёлся со своей женой года три тому назад. У него двое (тринадцати и пятнадцати лет) ребятишек, и он в них души не чает, но вот беда — Виктор Тимофеевич был великим любителем женского пола, попросту говоря — «бабник», каких свет не видывал! Это его и сгубило. Его бывшая жена терпела-терпела его «гульки» (она так называла его похождения) и, в конце-концов, выперла из квартиры, выставив чемодан на лестничную площадку.

Он был хорошим специалистом — опытным, смелым в принятии решений, и его, вначале, прочили в заведующие, но беспорядочная половая жизнь и частые приходы на дежурство с, мягко говоря, лёгкого угара, всё разрушила, и заставила главврача больницы повременить с назначением. Место заведующего терапевтическим отделением было вакантным…

Как могли уживаться в одном человеке — опыт, ум, большое знание жизни, и… лёгкость поведения, Светлана, в силу своей жизненной неопытности, своей девичьей невинности, не могла уразуметь.

В самые первые дни прихода её в отделение, он старательно за ней ухаживал. Делал он это умело — пытался дарить букеты цветов, приглашал на свидания, угощал шоколадом, развлекал анекдотами, в общем — разносторонне и настойчиво её обхаживал.

Светлане было приятно, что за ней ухаживает такой интересный, умный мужчина. Ей было легко с ним. И, однажды, она чуть не согласилась пойти с ним в ресторан. Но Ирина Михайловна, взявшая её под свою опеку, видя, что девочка может пропасть не за грош, всё ей про него выложила. Да и сама Светлана была не настолько глупой, чтобы не замечать кое-какие несуразности в его поведении.

Мягко отказавшись от приглашения в ресторан, она посоветовала ему оставить её в покое, объяснив — она де, ещё не готова к серьёзным отношениям с мужчинами, и не хочет портить ему жизнь. Он, дескать, ещё найдёт себе достойную девушку. На том и закончился их «служебный», не очень длительный по времени, роман.

По его, в дальнейшем, отношению к ней не чувствовалось, что она нанесла ему слишком уж большую сердечную рану.

Она-то, по наивности, думала, что он начнёт её преследовать, устраивать скандалы и каверзы на работе. Ничуть! Он всё также был вежлив с ней, любезен, и частенько помогал советом в сложных врачебных диагнозах.

У него было чему поучиться. И она училась. Училась добросовестно и упорно.

* * *

Сдав дежурство, Светлана оделась и, выйдя на крыльцо приёмного покоя, залюбовалась представшим перед ней видом: солнце ярко светило; небо, без единого облачка — ярко синего цвета. А вокруг белым-бело! Ночью выпал небольшой снежок и выбелил всё вокруг, накрыв дорожки, газоны и больничные скамейки белым покрывалом.

На стройных тополях, важно выстроившихся вдоль дорожек больничного парка, белыми облачками, как — будто зацепившимися за ветви, лежал снег, а вокруг тихо-тихо, и только где-то высоко-высоко в ветвях замёрзшего тополя, цвикала какая-то пичужка.

Она вдохнула свежий морозный воздух…, и чуть не закричала от счастья, молодости и здоровья. Проходи в это мгновение какой-нибудь пешеход, посмотри на её чуть зардевшееся от мороза, счастливое, молодое лицо, конечно же, залюбовался бы ею. Она была похожа на снегурочку из детских сказок — тоненькая, стройная, одетая в белую шубку и такую же белую, меховую шапочку.

Вся, без остатка, отдавшись наслаждению жизнью, она не заметила сидевшего чуть в стороне, на скамье, мужчину, внимательно и с удовольствием наблюдавшего за ней. Лишь только когда он поднялся, она обратила на него внимание, и мгновенно отчего-то страшно, до слёз, смутилась.

— Простите! Девушка, вы, случайно, не в терапевтическом отделении работаете? — вежливо обратился он к ней, приближаясь всё ближе и ближе. Вы не могли бы мне подсказать, где я могу найти Светлану Кирилловну… Соколову? — продолжил он, явно любуясь ею. Моего заместителя в это отделение…, терапевтическое, поправился он, положили… со страшным гриппом…

— Как фамилия больного, то есть, простите, вашего заместителя?

— Костин… Иван…. Иван Иванович Костин! — повторил он, и почему-то густо покраснел. Она удивлённо, и в то же время заинтересованно, посмотрела на подошедшего к ней мужчину, и ещё она подумала — все люди сейчас отдыхают после встречи Нового года, а этот…. Странно. Совершенно трезвый. У него, что — ни кола, ни двора, ни семьи, ни друзей, и даже товарищей?

— Да, есть такой, Костин. Он лежит во втором этаже, в седьмой палате.

Светлана неожиданно почувствовала, как какая-то тёплая волна начала покачивать её, а в груди появилась истома. Этот мужчина странно воздействовал на неё. Он не был писаным красавцем — не выше среднего роста, темноволосый, с голубыми чистыми глазами и не совсем правильными чертами лица, но что-то привлекало в нём — то ли мягкая улыбка, то ли… Может быть голос? Она коротко, для профессиональной практики, заглянула в его глаза и… утонула, а утонув, поняла — всё!

Она влюбилась в этого мужчину! Совершенно незнакомого ей, но такого…. Такого…! Влюбилась с первого взгляда, и… навсегда. Женат он или холост, ей не было до этого дела. Она чувствовала, нет, она знала, теперь это её мужчина, а она… — она его женщина!

Что это он так смотрит на меня? — испуганно подумала она, и лёгкая краска смущения покрыла её лицо. По-че-му он так смотрит на меня?!

Мысли, как вспугнутые воробышки, проносились в её головке. Она растерялась от неожиданно нахлынувших чувств, от той, сладостной истомы, поселившейся в её груди, что затрудняла дыхание…

Она слышала от подруг в институте, что такое иногда случается в жизни, но не верила, считала это досужим вымыслом, девчачьим хвастовством. И вот — это случилось с ней!

Мамочка моя, помоги мне! Спаси! Я не знаю, что мне делать с этим чувством, как с ним справиться, чтобы он не заметил. О, Боже!

Светлана готова была упасть в его объятия, чтобы он прижал её к себе, поцеловал. Её губы вспухли от желания поцелуя, груди налились, а соски стали твёрдыми и, казалось, бессовестно стали выпирать из бюстгальтера. Она почувствовала, как её тело покрылось испариной и ей стало даже жарко…

Господи! Что же это со мной творится?! — спрашивала она себя, и сама тут же отвечала: «Я влюбилась сразу и бесповоротно!!! И, я люблю этого незнакомого мне мужчину, даже не зная, как его зовут! Я лю-бб-люю!!!» — хотелось ей закричать во весь голос, чтобы все вокруг об этом узнали.

Но вокруг никого не было — только он и она! Только этот, незнакомый ей мужчина, неизвестно откуда появившийся в её жизни, и она — Светлана Соколова! Господи! Какое счастье — любить! Ах, если бы еще и быть любимой!!!

Глава седьмая

НИКОЛАЙ

Они вышли из бокса — впереди капитан, за ним Николай со старшим лейтенантом. Несколько водителей, стоявших у ворот и о чём-то беседующих, равнодушно посмотрели в след вышедшим. Для них это была привычная картина, когда с хозяином кто-то ходит по территории автопарка и выбирает автобус для заказа. Их парк не только обслуживал городские маршруты, но и часто поступающие, индивидуальные заказы. И никто из них даже не заподозрил в поведении этих троих «неладное». Они полностью доверяли своему хозяину, уважали его и, в случае какой-либо просьбы с его стороны, отвечали — «Надо? Сделаем!»

Сидя на твёрдом стареньком стуле перед капитаном, сидевшим за столом, Николай вновь отвечал на вопросы.

Кабинет, в котором они находились, ничего интересного собой не представлял: небольшая комната; окно, выходящее во двор; два стареньких стола; три, или четыре, тоже старых, расшатанных стула и покосившийся шкаф для бумаг, приткнувшийся в углу.

Николай, никогда в своей жизни не бывавший в кабинетах следственного управления, был несколько удивлён более чем скромной обстановкой. Работники ГИБДД (он иногда бывал у них) имели в своём распоряжении куда более комфортабельные кабинеты, а этот…

Как предупредил его капитан — это ещё не допрос, а предварительная беседа с целью уточнения некоторых деталей. Поэтому, «если господин Патин не захочет отвечать на какой-нибудь вопрос — это его право».

Николай вновь повторил то, о чём рассказывал ранее и, с возрастающим волнением поинтересовался: «Вы меня, что, сразу арестуете? А как быть с моей машиной, Она, что, так и останется в боксе…, или вы её доставите сюда, в УВД?»

— Ваш автомобиль уже здесь. Его осматривают наши криминалисты. А с вами мы поступим так: сейчас мы запишем всё, о чём говорили…

— Ерлан, у тебя сигаретка найдётся? — раздался из открывшейся двери чей-то голос, — а то у меня закончились.

В комнату вошёл полицейский чин в звании майора и, подойдя ближе, в упор, с интересом посмотрел Патину в лицо.

— Ты за этим муд… м, что ли ездил?

По-видимому, капитану не очень понравилось поведение майора и он, чтобы поскорее выпроводить его, тут же подал пачку сигарет, произнеся при этом: «Игорь, ты мне мешаешь».

— Ну, ну! — взяв сигарету, проговорил невоспитанный майор и вышел.

— Так… на чём мы остановились? — спросил Николая капитан.

— На записях, подписях, на моём автомобиле и…, сигарете для майора.

— Ага…, значит, уловили суть нашего разговора! Сейчас я заполню протокол допроса, вы — подпишете, а дальше…, дальше подумаем. Может, вместе подумаем, как с вами поступит? — словно не поняв ерничества Николая, поинтересовался капитан.

Николай, прочитав заполненный бланк протокола, достал из кармана авторучку, расписался, и вопросительно посмотрел на капитана.

— Курите! — следователь пододвинул ему открытую пачку сигарет «Казахстан».

— Спасибо, не курю. Да и сами поймите, до сигарет ли мне сейчас.

— Похвально… Похвально… А я, вот, поверите ли, никак не могу отказаться от этой чёртовой, пагубной привычки, хотя всеми силами стараюсь…

В кабинете повисла тяжёлая, прямо осязаемая пауза.

Капитан курил сигарету, задумчиво посматривая на Николая. Вероятно, в его голове крутилось — арестовать? Не арестовать?

У Николая тоже мысли бежали скорым поездом: как там в автопарке? Что сказать Светлане? Арестуют его, или не арестуют? Кто же наехал на человека, воспользовавшись моей машиной? Чтобы я ещё когда-нибудь оставил на ночь машину вне гаража…!

В кабинет, прервав затянувшуюся паузу, вошёл молодой полицейский и, подав следователю какой-то бланк, тихо, на ухо, прошептал:

— Всё точно, Ерлан. Заключение экспертизы подтверждает. Этот Фольксваген сбил сержанта ГИБДД.

У Николая, внимательно прислушивавшегося к шёпоту полицейского, от этих слов чуть не остановилось сердце. Он, сильно побледнев, вскочил со стула и, перегнувшись через стол, закричал в ненавистное с первой минуты их встречи, лицо следователя:

— Не делал я этого!!! Я никуда ночью не выезжал, я же объяснил! Я был дома!

— Сядьте! — жестко приказал капитан. — Вы, гражданин Патин Николай Александрович, задерживаетесь до выяснения обстоятельств наезда на сержанта ГИБДД, неоказание помощи пострадавшему при дорожно-транспортном происшествии, и скрытие с места дорожного происшествия. Всё! — сухо добавил он. На этом наш сегодняшний разговор окончен.

И, повернув голову в сторону полицейского, принёсшего заключение экспертизы, попросил: «Вызови врача и охрану».

Николай, как выпустивший воздух шар, безвольно опустился на стул. В голове образовалась какая-то пустота, а потом появился шум. Этот шум всё увеличивался и увеличивался, превращаясь в грохот идущего на всех парах грузового поезда, а в сердце запульсировала боль. Стало трудно дышать…

«Только инфаркта мне не хватало!» — где-то глубоко, наверное, в подсознании, промелькнула неприятная мысль. Потом боль утихла, поезд медленно остановился, и только в ушах продолжало потихоньку шуметь…

…Патин! Патин…! Что с вами? — откуда-то издалека, как сквозь вату, услышал он встревоженный голос следователя.

— Ничего, — приходя в себя, тихо ответил он, и задумался, вновь переживая случившееся с ним.

Опять открылась дверь и в кабинет вошли двое: женщина — по-видимому, врач, потому что была в белоснежном халате и с каким-то прибором в руках, и молодой сержант, вероятно охранник.

Охранник остался стоять у дверей, а врач попросила Николая подуть в трубку прибора.

Поколдовав кнопками и рычажками, она внимательно посмотрела ему в лицо и, повернувшись к капитану, произнесла: «Есть алкоголь…, правда, в небольшом количестве». И, Николаю: «Дайте ваш палец. Я должна взять кровь на анализ».

Закончив возиться, она, собрав какие-то провода и тонкую трубку прибора, не попрощавшись, вышла из кабинета.

Николай в полной растерянности, и с продолжающимся шумом в ушах, услышал, как капитан приказал охраннику увести его, а затем последовал не очень громкий, или так показалось ему, приказ охранника: «Встать! Руки за спину!»

— Вы же знаете, я не совершал наезда! — в последней надежде, что его поймут и поверят, поднимаясь, проговорил он. Вы делаете огромную ошибку! Вы делаете ошибку, ещё раз прошептал он осипшим от волнения голосом.

Глава восьмая

КИРИЛЛ

Появился он на территории рынка почти вовремя. Ну, опоздал, даже не опоздал, а чуть-чуть задержался. Подумаешь, велика беда, не умерли же без него все торговцы, подумал он. А отъевшаяся морда его хозяина вон, за прилавком торчит…. Ишь, косит глазом! И земляной…, тьфу, ты! — земной, поправил он себя, шарик не перестал вращаться в моё персональное…, преперсональнейшее отсутствие.

«Крутится, вертится шар голубой,

Крутится, вертится над головой…»

Вспомнились ему слова давнишней песни. А как там дальше-то? Ей Богу не помню…. Хотя… там же…, кажется, повторяются слова…. Ааа, вроде бы так:

«Крутится, вертится, хочет упасть,

Кавалер барышню хочет украсть…»

Дальше у него застопорилось. Ну, никак не хотело вспоминаться, и всё! Ну, никак, хоть убей! А ведь раньше…! Раньше он помнил слова этой песни. Они с Ниной частенько её напевали сидя на берегу Иртыша, или потихоньку плывя на катере по течению реки, всё дальше и дальше от города. Эх! Какое это было время…

— Эй, друг, ты что, уснул? — прервав воспоминания, раздался хриплый голос его напарника. — Давай, тащи ящик с помидорами. Гля, Васька-буржуй зырит на тебя во все свои лупоглазки — того и гляди накостыляет по шее.

Кирилл с трудом поднялся с пустого ящика, на котором сидел, и поплёлся в подсобку за помидорами. После вчерашнего застолья у Лёньки было невмоготу шевелиться. Даже утренний душ дома не снял до конца похмелье. Хотелось лечь и не шевелиться, так он был разбит.

Кое-как дотащив хлипкий ящик до прилавка, Кирилл совсем выдохся. «Даа… старею я что ли?» — отрешённо подумал он, и поплёлся, еле переставляя вдруг ослабевшие почему-то ноги назад, в подсобку.

— Эй! Кирилл! — опять привязался к нему напарник, — ты чего такой смурной? С бодуна вчерашнего, или дома жена, что ли на тебя наехала? Так мы же, вчера, одинаково пили, и похвастался — смотри, я как тот огурчик! — Ты подожди, подожди, — в его голосе слышалось явное волнение, — я сейчас, я картошку отнесу вон той старой грымзе и дам тебе опохмелиться. У меня немного осталось в заначке…. Я не жадный для друга.

Кирилл прилёг на мешки с картошкой. Сердце билось барабанной дробью, а слабость навалилась такая, что пошевелить рукой было невмоготу.

Даа… укатали сивку крутые горки, как-то замедленно подумал он. Это ж, сколько мне годков? Так…, давай посчитаем, пересиливая слабость стал он дальше рассуждать — если я родился в тысяча девятьсот сорок третьем, а сейчас две тысячи первый, то, дай бог правильно сосчитать и не ошибиться…

Он начал считать в уме, но что-то с этим делом, то есть с этой чёртовой арифметикой, у него не заладилось.

Даа, что-то у меня голова совсем перестала варить…, и вообще… — с горечью сделал он заключение по поводу своих умственных и физических способностей: скоро от этой ежедневной пьянки два плюс два не смогу сложить.

Так, в сорок треть…, тьфу ты! От две тысячи первого отнять одну тысячу девятьсот сорок три — это что же получится? Это получится…

Кирилл напряг мозг и даже закрыл глаза, чтобы ничто не отвлекало его от умственной работы.

…Ага, это значит… мне сейчас… пятьдесят семь лет, почти пятьдесят восемь. Ну, себе ничего! — мысленно воскликнул он. Вот это да!

И чтобы не ошибиться в подсчётах, он ещё раз пересчитал.

Смотри-ка, а ведь точно — полных пятьдесят семь лет иии…

От полученного результата подсчёта он даже поскрёб у себя затылок.

Тут ему, неожиданно, вспомнились их с Ниной уже взрослые дети — Боря и Светлана, вышедшая в этом году замуж, и на свадьбе которой они с женой так и не побывали. Вот помру, подумалось ему, а зятя так и не увижу.

Да и сынок, Борис, как он там? В Москве? Конечно, он парень, ему легче в жизни пробиваться, но… без родительской поддержки тоже, знаете ли, не мёд. По себе, детдомовскому шалопаю, помню. Сколько тумаков заработал, пока школу закончил…, сколько тумаков и царапин!

Тут он, сам не ожидая, ударился в воспоминания о прошлой жизни в Никопольском, что в Украине, детском доме.

* * *

Как он попал в детский дом — он не помнит. Как-то воспитательница на его вопрос о родителях сказала, что его совсем маленького принесли в детдом люди, нашедшие его в кроватке умирающим, а на диване лежала давно умершая пожилая женщина. Принёсшие его люди сказали, что это его бабушка. Больше она ничего не знает. Может быть, ещё что-нибудь в документах есть? Так это в архиве, а ключ у директора. Просто так туда не забраться.

Шли годы. Кирилл совсем забыл о своём желании что-либо узнать о своих родителях, и стал таким же, как все, детдомовцем — вороватым, драчливым, и с речью больше состоящей из нецензурных слов. Их, детдомовцев, все боялись и сторонились, как прокажённых, потому что они всегда ходили ватагой, и чуть что, защищая друг друга, сразу кидались драться.

Весь мир для него делился на своих ребят и маменькиных сынков — чистеньких, наглаженных и накормленных. Считалось большой честью отобрать у «маменькиного сынка» домашний пирожок или булочку, а если, вывернув у него карманы находили деньги, то и деньги, выдаваемые родителями ему на обед. А, если…, а если быть до конца честным, подумал Кирилл и вздохнул, то они где-то в глубине своей пацанячьей души просто завидовали этим чистеньким, хорошо одетым домашним ребятам.

У этих ребят было всё, чего не было в детдоме — папа, мама, коньки, санки, абрикосы, арбузы, школьная форма, и даже фуражки с красивой кокардой, а у некоторых велосипеды и даже… собаки. А в детдоме всего этого не было, и в ближайшем будущем не предвиделось. Значит, чтобы это заиметь нужно было или отобрать что-то у маменькиного холёного сынка, или украсть!

Как сейчас помню, тянулась дальше мысль Кирилла, мне так хотелось покататься на настоящих коньках, а не на самодельных деревяшках с проволокой, но где их взять? Настоящие железные коньки тогда у меня даже перед глазами стояли. Такие, с загнутыми носами, блестящими лезвиями и креплениями из свиной кожи. Их…, их, если я не запамятовал, «Снегурками» называли. И ещё мне нравились эти…, как их…, нуу, пацаны называли их, то ли «ледянки», то ли ещё как-то… В общем — остроносые такие. Я бы за них даже свой самодельный ножик — гордость детдомовца — отдал!

Такие коньки были, но не у меня, а у двух братьев, живущих не так далеко от нашего детского дома, совсем рядом, метрах в ста-ста пятидесяти вниз по переулку.

И однажды я решился! Решился отобрать у них коньки! Их блестящие, хромированные коньки, сам, в одиночку, чтобы владеть ими одному, без-раз-дель-но!

Выследив, когда они выйдут на улицу покататься-покрасоваться, я подбежал к ним и, вытащив ножик из кармана, приказал: «А ну, снимай коньки! Быстро!»

Старший брат, я видел это по его глазам, на какое-то мгновение растерялся и, наверное, отдал бы коньки, а вот младший (я даже не ожидал такой прыти от него) неожиданно ударил меня коньком прямо по ноге.

Адская боль пронзила меня и я, со слезами на глазах, упал на колени, а они убежали домой.

Это была моя первая, и последняя, в жизни попытка грабежа средь бела дня. Не знаю почему, но я больше их не выслеживал и не трогал. Та, так плачевно закончившаяся для меня встреча с ними, отрезвила меня что ли, сняла с глаз пелену зависти. Не знаю, честно говорю, не знаю! Объяснения у меня и сейчас нет, почему я перестал отбирать вещи у других, более слабых и незащищённых.

А вот в ночных налётах на соседские сады я участвовал. Ещё как участвовал.

Как только фрукты или овощи начинали поспевать в садах и огородах я, собрав ватагу из десяти-пятнадцати мальчишек и девчонок (да, девчонки тоже иногда участвовали в наших набегах), ночной порой налетал на приглянувшийся мне сад-огород.

Мы, всем скопом, опустошали его, выдирали с корнем, ломали и крушили всё, что попадалось нам на глаза. Мы набивали животы ворованными абрикосами, вишней, яблоками, морковью, огурцами, помидорами, так, что они трещали от переизбытка пищи.

И опять же не пойму, по какой такой причине я не делал налётов на сад двух братьев, хотя абрикосы в их саду, между прочим, были то, что надо — крупные и, наверное, очень сладкие, а на грядках росла всякая всячина.

Можно было подумать, что на их сад-огород кто-то наложил табу для меня…

Кирилл, вспомнив свою жизнь в детдоме, даже усмехнулся. К чему бы эти воспоминания, дёрнув плечом, подумал он? Не иначе, как расслабился, вот и потянуло на далёкие, полуголодные детдомовские воспоминания.

…Это ж надо, какие горы пришлось преодолеть, чтобы школу без троек закончить, сколько труда вложить. Одним словом — детдомовский! Ни от кого помощи, ни от кого доброго слова. Но ничего, выдержал, не сломался. По кривой дорожке, как некоторые мои одногодки, не пошёл.

А когда в институт поступал, сколько нервов потрепал. Вы только подумайте люди добрые — сдать экзамены, набрать на два балла больше, чем количество проходных и, не увидеть себя в «списках» зачисленных в студенты. Считай, целый месяц, тридцать дней, пришлось обивать пороги деканата и ректора. Упёрлись — «Вы не сдали письменную работу — сочинение, по русскому языку и литературе». Нет, каково, а? В конце-концов пришлось пригрозить — если не найдёте моё сочинение, иду в прокуратуру, а затем подаю в суд.

И-и… что вы думаете? На второй день сам декан нашёл моё сочинение в архиве, а ещё через полчаса мне выдали студенческий билет…

* * *

— Кирилл, держи! — прервав воспоминания, подал ему полупустую бутылку с дешёвеньким вином, напарник, с которым он вот уже считай три года работал здесь, на этом чёртовом рынке. Работал в «высокой» должности — принеси-подай!

…Выпей, мне для друга не жалко, добавил он, примостившись рядом на мешки с картошкой, капустой и редькой.

Кирилл, ни слова не говоря, приложился к бутылке и забулькал горлом, вливая в себя дрянное, дешёвое винцо. Не выпитый остаток он протянул напарнику.

— Что-то я, Стёпа, сегодня не в норме. Что-то душа томится, и мысли разные в голову лезут. Может детишек давно не видал, а? Господи, как они там?

— Ты про кого говоришь-то? Про Светку, что ли? Так сам говорил — замуж она недавно вышла за очень хорошего и богатого человека.

— Говорить-то, говорил. Да сам-то не видел… Пропил я свадьбу-то дочери.

— Ну, так чего? Возьми и съезди. Тут же всего ничего. Подумаешь, каких-то двести километров. Можно… сегодня туда — завтра обратно. Я тут как-нибудь без тебя эти дни… один поработаю. Ничего, справлюсь, я жилистый…

— Хороший, нет, замечательный ты у меня друг, Стёпа. Душевный…

— Да чего там…

Они сидели и молчали, думая каждый о своём. Сделали ещё по глотку из уже почти пустой бутылки, и Степан, что-то буркнув себе под нос, поднялся.

— Пошли к Ваське-буржую, и подал Кириллу руку. — Отпросишься на два дня по семейным обстоятельствам. Попроси у него заработок за неделю. Даст, не обеднеет, добавил он. Не даст — у старой грымзы попросим.

Хозяин недовольно скривился, услышав просьбу Кирилла. Но после поддержки того Степаном, и его согласием поработать за двоих, с грехом пополам согласился, посетовав напоследок на свою доброту, и умением некоторых несознательных и ленивых, вить из него верёвки.

И он бы ещё долго изощрялся в «красноречии», если бы Степан не увёл Кирилла, потянув его за руку.

— Ишь, боров ненасытный, разжирел на чужом труду, — ворчал он, таща за собой Кирилла. Эксплуататор! Капиталист! Какой он предприниматель, продолжал он возмущённо? Обыкновенный махровый спекулянт! Купил дешевле — продал дороже… «Казённый дом» по нему, живоглоту, давно плачет. Ждёт, не дождётся…

— Ладно, Стёпа, угомонись. Не трепи нервы! Плетью обуха не перешибёшь.

— Чего угомонись, чего успокойся? Трахнули нас капиталисты и в хвост и в гриву. А ты, угомонись…, да успокойся…

Я понял бы его, если бы он сам, со своей семьёй, вырастил эти овощи-фрукты, а потом вывез на продажу. Тогда, да — это честный труд! А так — обыкновенный спекулянт! На чужом горбу в рай хочет въехать! — продолжал кипеть-возмущаться Степан, провожая Кирилла на автобусную остановку. И въедет сволочь, жирная морда спекулянтская…. Чтоб он сдох, не сейчас, так завтра! И такие же как он все передохли!

— Послушай, Стёпа, хозяин будет ругаться, что тебя долго нет на месте.

— Подождёт, не сдохнет! — Могу я друга до автобуса проводить. Ты же чуть живой, — не согласился он с Кириллом. Вон, какой бледный…

Глава девятая

СВЕТЛАНА

…Она видела — он неотрывно смотрит ей в лицо, как-будто что-то хочет прочесть на нём. А, что он может увидеть или прочесть? Только любовь и желание принадлежать этому мужчине.

Она попыталась овладеть своими чувствами и, сдвинув брови, постаралась придать лицу выражение холодной неприступности. Любопытно, подумала она со страхом, заметил он её состояние, или нет и, опять почувствовала, как лицо начало полыхать от внутреннего жара. Да что же это такое! Ну-ка, прекрати немедленно краснеть, — попыталась она приказать себе. Я что, девочка пятилетняя, не умеющая владеть своими чувствами?

Мысленно встряхнув себя за плечи, она, почти спокойно, посмотрела на него, но опять испуг охватил её тело.

Он смотрел на неё, не отрываясь, словно хотел вобрать её всю в себя.

Светлана опять затрепетала, как пойманная в сети лань. Мне необходимо бежать от этого человека, подумала она трепеща, и даже лихорадочно попыталась заставить себя сделать это, но не могла сдвинуться с места.

Так, скованная по рукам и ногам невидимыми кандалами, кандалами вихрем налетевшей любви, она покорно отдалась этому сладостному чувству.

Как сквозь плотный туман она увидела, и услышала:

…Его лечит Светлана Кирилловна Соколова, говорил он, заглядывая ей в глаза. Так она здесь? Не подскажете? Как мне встретиться и переговорить с ней? Куда пройти?

— Вы, знаете, — наконец-то почти придя в себя, почти спокойно ответила она, — она здесь и вы вполне можете поговорить с ней…, если… это конечно очень срочно, — добавила она, и вновь залилась жарким румянцем.

— Я…, я… очень хорошо понимаю — Новый год и всё такое… Вероятно, я не вовремя…

Светлана видела, он пытается оттянуть время расставания с ней. Правда, делал это неуклюже, по-мальчишечьи смущаясь, но ей почему-то это нравилось, и она, также не желая скорого расставания, наслаждалась его попытками.

— Представьте себе, действительно не вовремя, — нисколько не помогая ему выйти из затруднительного положения и, в то же время, любуясь им, почти прошептала она.

Тут она снова смутилась: как это можно — любоваться мужчиной? Да! Он очень ей нравится. Но он же не красивая игрушка, в самом-то деле? Он — муж-чи-на!

Она окончательно запуталась в своих эмоциях, в своих чувствах и, чтобы, так ей казалось, выбраться из лабиринта сравнений и неувязок, она сказала себе: «Я женщина, и мне присуще всё женское!», а чтобы больше не затягивать его мучительную попытку выбраться из сложившейся ситуации, она всё же решила помочь ему:

— Я, Светлана Кирилловна Соколова — лечащий врач вашего Иван… Иваныча. Ему необходимо ещё полежать. У него вирусная форма гриппа…, с осложнением, добавила она, и, простите, мне необходимо идти.

— Ну, хоть на несколько минут я могу навестить его и кое-что спросить?

— Увы. Нет! В больнице карантин.

И, желая смягчить свой резкий ответ, она продолжила: «Не переживайте так за своего заместителя. Он, в настоящее время, уже неплохо себя чувствует и, через два-три дня, то есть, после праздника, мы его выпишем»…

Так…, сейчас он, как все мужчины (до чего же они неоригинальны), начнёт напрашиваться проводить меня, решила она. И, со страхом…, и некоторой надеждой, что он именно так и поступит, стала ждать этого волнительного момента.

Но он промолчал, он не предложил. Он почему-то не пред-ло-жил! Такого не должно быть! Ну не должно же быть такого, в смятении подумала она. Не долж-но-о!

Она стояла, не шевелясь, и смотрела, как он уходит, сказав лишь — «До свидания», и в знак подтверждения сказанному, коротко кивнул головой. Уходит! Уходит всё дальше и дальше от неё по заснеженной дорожке, а затем, завернув за угол больничного корпуса, и вовсе исчезает из виду…

Глаза Светланы вдруг что-то защипало, и непрошеные слёзы туманом застлали всё вокруг.

«Улетел мой сокол ясный, улетел», пришли на ум откуда-то запомнившиеся слова. Господи…! Ну почему в жизни так получается? Вот только что было счастье — она могла потрогать его руками и, вмиг его не стало. Оно растаяло, словно туманная дымка в летнее прохладное утро, оно растаяло под нежаркими утренними лучами солнца.

Спустившись с пандуса, она медленно побрела, опустив голову и вытирая катящиеся по щекам слёзы. Грустные мысли теснились в голове, навевая печаль и тоску… «Вот тебе бабушка и Юрьев день» — вспомнилось ей и, вослед «Как встретишь Новый год — так и проведёшь его».

Даа… уж чего хуже можно придумать — не придумаешь. Видно судьба у меня такая, продолжали бежать мысли в голове, как она хочет, так и вертит человеком. Вот захотела она поманить меня счастьем — поманила, да тут же и отобрала…. Не раскрывай рот широко, Светка — этот сладкий кусочек может не попасть в него, а только губы помажет…. Вкус почувствуешь, а съесть не съешь…. Так-то, девочка!

Почему так, я не понимаю? — обиженно спросила она у того, кто распоряжается нашими судьбами?

Но он не ответил ей, он промолчал.

Вокруг, от ярко светящего солнца, всё блестело. Каждая снежинка, отражая свой неповторимый свет, нет-нет да зацепит, как-бы играя, своим лучиком Светлану. То пройдётся по щеке, то пощекочет её хорошенький носик, а то, вдруг, как брызнет всеми цветами радуги прямо в глаза…. Тогда Светлана щурилась, отворачивалась, но слепящие лучики и тут находили её.

Она понарошку сердилась, закрывалась от них рукавичкой, но лучики не отставали, продолжая свою весёлую игру и, Светлана не выдержала. Она сдалась на милость победителей, как крепость сдаётся смелому, храброму рыцарю.

Слёзы постепенно высохли. На щеках опять заиграл румянец, а на чуть полноватых, розовых, нежных губках, появилась едва заметная, как раннее солнышко, улыбка.

Навстречу стали попадаться редкие ещё, прохожие. Город пробуждался и, набирая скорость жизни, готовился к трудовым будням.

В права вступал Новый Век! Век надежд и разочарований, встреч и разлук, горя и радости!

Я тоже вступаю в этот новый, неизвестный ещё никому, загадочный век, и каким он будет для меня, я не знаю — утверждая и спрашивая, шептала Светлана. Ах, как хочется, чтобы он оказался для меня добрым, и чтобы меня полюбил тот мужчина с голубыми глазами.

Затем, её мысль перекинулась на более глобальный вопрос — «А что же он даст, этот Век? Чем наградит всех людей?» — размышляла она, идя по улице и всматриваясь в лица встречных. И не находила ответа. Да и как его найти — «ответ», на совсем, совсем не простой вопрос? Ответ, который ищут люди со дня своего рождения и до глубокой старости. Ответ, скрытый за семью замками или, как будет более правильно — печатями?

Она шла по улице…, по улице, на которой ей был знаком каждый дом, каждая дверь во двор и, даже каждая кошка, греющаяся на солнышке, на подоконнике за стеклом. Она ходила по этим улицам, по этому городу вот уже шесть с лишним лет: пять с половиной лет студенческой жизни, и почти год работы в больнице…

…Шесть, нет, почти семь незабываемых, прекрасных по-своему, лет её жизни. И вот, среди покоя и неги пришла гроза в её девичью жизнь! Она налетела неожиданно, необузданным ураганом, ломая всё на своём пути, вырывая с корнем деревья и завывая…

Так думала Светлана, вспоминая преподнесённую ей, казалось, самой судьбой, встречу с тем человеком, с человеком, в которого она сразу и безоглядно влюбилась, и, с которым готова была пройти рядом всю свою жизнь.

Где же ты сейчас? — спросила она шёпотом у пространства. Что делаешь?

Глава десятая

НИКОЛАЙ

Он шёл по коридору, опустив голову и заложив, как ему приказал охранник, руки за спину, а позади громыхали армейские ботинки со шнуровкой. Коридор был длинный, а пол, проплывающий у него под ногами, был застелен грязного цвета линолеумом с, кое-где, рваными проплешинами.

Всё это проплывало мимо, не задевая его сознания. В голове мелькали обрывки мыслей, казалось, что это калейдоскоп крутится у него в голове: мелькнула и тут же пропала мысль о работе — что подумают о нём сослуживцы, узнав о его неприятностях? И тут же — где его машина, которую он приобрёл совсем недавно? Говорят, в полиции частенько «банкуют» автомобили. А может, врут люди?

Обиделся какой-нибудь бедолага на «беспредел», вот и пустил слушок. А там, глядишь, пошло-поехало. Долго ли снежному кому превратиться в лавину? Кто-то добавил, кто-то убрал…

— Стоять! — словно удар в спину раздалось сзади, затем, последовала новая команда — «Лицом к стене!»

Николай послушно остановился и, приподняв голову, повернулся лицом к стене.

Перед его глазами находилась покрашенная грязно-зелёной масляной краской, облупленная, с нацарапанными вероятно каким-то металлическим предметом, скабрезными словами, стена.

В тишине коридора раздался звон ключей, затем, со скрежетом и каким-то душераздирающим визгом, как-будто пальцем провели по мокрому оконному стеклу, открылась железная дверь, которую Николай только вот сейчас заметил рядом.

— Входи! — опять приказал тот же голос.

Николай перешагнул через небольшой порог и, очутился в камере.

Сзади опять повторился тот же скрежет с визгом — дверь захлопнулась!

В полутёмной, небольшого размера, комнатушке, стояли две двухъярусные кровати, на одной из которых, внизу, сидел человек. Между кроватями стоял накрытый клеёнкой столик, а у самой двери, что-то похожее на унитаз. Из-за плохого освещения, Николай не очень-то хорошо всё это рассмотрел. Но он ясно увидел толстую металлическую решётку за окном, и наклонный деревянный козырёк за ним. Этот козырёк закрывал вид за окном, и даже встав на стол ничего нельзя было бы увидеть.

— Проходи, занимай коечку внизу — своё новое место горя и печали, — пригласил его сидящий человек, показав на противоположное место. Будь как дома, невесело пошутил он, привыкай.

Николай осторожно прошёл между кроватями и сел на табурет. Садиться на застеленную неопределённого цвета одеялом, с двумя парами поперечных, вроде бы сине-зелённых полос, кровать, он побрезговал.

— Давай знакомиться, мил человек, — предложил сидевший на кровати сокамерник. Меня зови попросту — дядя Юра. А тебя как звать-величать, попавший в юдоль скорби и слёз, сокол ты мой ясный?

Только сев на табурет, Николай смог рассмотреть говорившего с ним человека:

Кряжистый дедок лет под семьдесят-семьдесят пять, с бородой лопатой и весь обросший буйным седым волосом, он чем-то напоминал портрет, написанный художником А. А. Васильевым — его (портрет) Николай видел в музее В.А.Тропинина будучи проездом в Москве. И даже его взгляд чуть прищуренных, с хитринкой, глаз, был похож на тот, написанный художником, вероятнее всего с оригинала.

Такое сходство лица и. предположительно, речи, поражало. Так и хотелось спросить: «Вы, случайно, не близкий родственник того самого, который в музее…, на портрете?»

— Николай, — ответил он.

— Ну, вот и ладненько, — согласно покачал головой дедок, и продолжил, — человек не может быть без имени. Даже животные и птицы, которые рядом с человеком живут, имена свои имеют. Имена энти, правда, даёт им человек и, как сам понимашь…, не всегда правильные. В имени, данном при рождении, ежлив оно, скажем, дано конешно человеку, а не бессловесной скотине, заложона судьба человека. И, к примеру, вот, ежлив твоё имя…

Николай постепенно сообразил: по-видимому, его сосед по камере давно не имел возможности поговорить «с чувством, с толком, с расстановкой», или был из тех ещё говорунов, которых хлебом не корми, а дай высказаться «по поводу и без повода». Но поддерживать с ним разговор не было ни сил, ни желания. Поэтому, он просто сидел на табурете и, молчал, а мысли его были далеко-далеко.

Как сквозь вату пробивался говорок дяди Юры, который, кажется, всё развивал и развивал тему присвоения имени и, этот говорок, казалось, убаюкивая Николая, покачивал его на словах-волнах. Иногда в сознании появлялось небольшое просветление, казалось, форточка открывалась в наглухо закрытом окне. Тогда он улавливал некоторые слова: жизнь человеческая, божественная сила, или — Бог наш заступник и утешитель…. И ещё что-то в этом роде, но их смысл, смысл слов, не доходил до его сознания…

Слух и понимание происходящего вернулись к нему от звука вновь издавшей скрежет и визг, открывшейся металлической двери в камеру.

— Тризна! — раздался когда-то слышанный голос от двери. На выход! Да поживее, нечего копаться, как разомлевшая на солнцепёке курица!

— Чай, с вещами, мил человек? — поинтересовался дядя Юра. А то я уж засиделся тут, и баушка меня, чай, заждалась-от домой.

— Нет! Не сегодня, посидишь ещё немного. На допрос к следователю пригласили… персонально, — пошутил конвоир.

— Так я же был у него, — поднялся, расчёсывая пятернёй бороду, дед.

— Давай-давай, пошевеливайся! — построжел молодой конвоир, — и не забудь руки за спину заложить.

Вновь заскрежетала, завизжала, дверь — Николай остался один.

От сидения на жёстком деревянном табурете, да ещё и в неудобной позе, заболела спина. Он посмотрел на тюремную, теперь «свою», кровать, потрогал одеяло, матрас и, тяжело вздохнув, лёг поверх одеяла…. «Даа, это не у родной мамы на пуховой перине», подумалось ему, когда он начал приспосабливать под голову всю из ватных комков, небольшую подушку. У нас в детдоме, помнится, постель была намного лучше, с иронией подумал он о тюремной постели.

Как только тело немного расслабилось, тут же головой опять завладели мысли.

Странно, подумал он, неужели от положения тела в пространстве зависит мозговая деятельность человека? В таком случае, небезызвестный литературный Обломов должен быть великим умницей. Это ж надо, всю жизнь пролежать на диване…! Что-то верится с трудом. Может быть, присочинил писатель для большего эффекта?

От Обломова мысли повернулись опять на себя, на своё — такое незавидное, такое несуразное положение.

В сотый, тысячный раз он спрашивал неизвестно кого — кто взял его Фольксваген и, зачем? Может быть, какой-то пьяный решил прокатиться…? Но… в таком случае, почему не сработала противоугонная сигнализация? На кой чёрт, позвольте спросить, я отдал за неё такие бешеные деньги…? Брелок с ключами есть только у меня и у Светланки: мы их не теряли…. Светланка сказала бы мне обязательно, если бы она их потеряла…. А я-то точно не терял! Ничего не понимаю!

Перед его мысленным взором, словно морская дева из пучины морской, появилась его молодая, красавица жена…. Память Николая мгновенно перенесла его в прошлое, в тот первый Новогодний день, когда увидел её. На душе потеплело, словно рядом зажгли небольшой костерок, и этот костерок отогрел замерзающую душу.

«Снегурочка моя! Родная моя…, как ты там?» — прошептал он. «Ты же ещё ничего-ничего не знаешь. Не знаешь, какая огромная беда обрушилась на нас!»…

И мысли, словно прорвавший запруду весенний ручеёк, побежали, побежали, разматывая и разматывая виток за витком, клубок памяти…

* * *

…Она стояла у дверей приёмного покоя: тоненькая, в белой шубке и такой же белой шапочке, освещённая яркими лучами утреннего солнца — вся такая светлая-светлая, с огромными зелёными глазами, похожая на снегурочку. Он как-то сразу, даже не задумываясь, назвал её снегурочкой.

Подойдя к ней, он в первое мгновение даже как-то растерялся, хотя раньше…. Раньше он был смел и изобретателен при встречах и знакомстве с девушками — я не хуже других, говорил он себе, и добивался своего!

Перед его напором не могла устоять ни одна из них, но все они, эти знакомства, рано или поздно заканчивались тихо и мирно, переходя в бескорыстную дружбу. В них не было главного — любви! Да, именно любви, которую он искал, и ждал, и не мог найти, а была только страсть.

Он прекрасно понимал это, но… не евнух же он в конце-концов.

Ноо… чтобы вот так! Сразу и наповал из двух стволов…, дуплетом…! Из-ви-ни-те! Такого с ним ещё ни одна девушка не позволяла…. Да, но здесь…!

Здесь, наверное, был совершенно другой случай. Здесь он сам, как осаждённая крепость сдаётся на милость победителей, так и он, захотел пасть перед этой, неземной девушкой. Он сразу и бесповоротно утонул в её зелёных глазах-озёрах, раз и навсегда! Эта девушка, стоящая у дверей больницы…, такая…, вначале радостно-счастливая, а затем растерянно-взволнованная, была его судьбой.

Он, нечаянно встретясь с ней взглядом, почувствовал какую-то духовную, что ли, связь с ней, словно они много-много лет тому назад были связаны между собой родственными узами.

Он испугался этого чувства, и в то же время не мог уйти, не сказав ей ни слова. Промямлив что-то о своём госпитализированном заместителе, он быстро попрощался и, стараясь не оглянуться, чтобы не показаться смешным, быстро ушёл.

Не прошло и двух дней, а Николай совсем извёлся от желания видеть Светочку — Светлячка, как стал он называть её про себя. При вспоминании её образа, её голоса, журчащего весенним ручейком, лицо его принимало какое-то растерянно-ласковое выражение.

На второй день после встречи со Светланой Кирилловной, когда он появился на работе, Зиночка, увидев выражение его лица, удивлёно-обеспокоено спросила: «Николай Александрович, с Вами всё в порядке, Вы, случаем, не заболели?»

Не ответив на её вопрос, надев на себя, маску — маску строгого хозяина (если бы она знала, какого неимоверного труда стоило ему это перевоплощение) он, предупредив её, что поехал по делам, и неизвестно когда будет назад, помчался в больницу.

* * *

С этого дня они начали встречаться.

Каждую свободную минуту они проводили вместе. Шли на каток и, взяв напрокат беговые коньки — «норвежки», так их все называли за длинные лезвия — они под громко льющуюся из динамиков музыку носились друг за другом. Или, взявшись за руки, плавно скользили не обращая внимания на окружающих, совершенно забыв, что вокруг них существуют ещё и другие люди. А, затем, устав и проголодавшись, шли в ближайшую пиццерию, заказывали пиццу и кофе «глиссе».

Ему было очень хорошо с ней. Так хорошо, что он обо всём на свете забывал, забывал даже о любимой работе.

И вот однажды дьявол — чёрт завистливый, желая испытать их взаимные чувства, устроил им проверку. Очень жестокую проверку:

Они стояли рядышком на берегу Иртыша, и смотрели на катавшихся на расчищенном льду, ребятишек. Возможно, ничего бы и не случилось, не начни они, дурачась на скользком берегу, толкать друг друга. Не иначе как это были козни нечистого!

После очередного Светкиного толчка Николай, поскользнувшись, упал, и в считанные секунды съехал к краю прорубленной в этом месте проруби. Пытаясь удержаться и не соскользнуть в воду, он расставил руки, но скорость скольжения была велика, и задержаться ему не удалось. Пробив тонкий ледок — это Светланка потом пошутила, рассказывая — он тюленем нырнул в воду.

Ему необыкновенно повезло — в этом месте не было течения!

Он вынырнул и, хватаясь за кромку льда голыми руками, попытался вылезти. Руки соскальзывали, намокшая одежда тянула вниз…

Николай краем глаза увидел, как Светка, сев на зад, заскользила с горки к нему на помощь, но он также увидел: она скользит прямо на него, и понял — сейчас они будут уже вместе в проруби…

Расставив руки и напрягшись, он попытался, как на «кольцах» в спортзале, удержаться на поверхности и не дать ей влететь в прорубь, и ещё раз окунуть его в холодную воду…

У него получилось! Он смог удержаться сам и удержать её на поверхности.

Потом, помогая ему, она долго тащила его из воды — оскальзываясь, падая, обламывая ногти и плача, а вокруг стояли ребятишки и звали на помощь.

Они сумели выбраться сами, и этот эпизод в их счастливой, безоблачной жизни, ещё больше сблизил их.

Сушились они в его квартире, а потом, как-то так получилось, она осталась ночевать у него…. И больше он её уже не отпустил.

В конце мая месяца они зарегистрировали брак, а ещё через неделю — обвенчались, благо церковь была в двух шагах от его дома…