Последнее хокку. Сборник рассказов

Лариса Хващевская

Героини фантастических рассказов Ларисы Хващевской попадают в самые неожиданные ситуации. В какой-то момент им становится понятно, что главное не потеряться в реальной жизни. И помнить, что все не то, чем кажется.

Пятое озеро

Мысли понеслись короткие, бессвязные и необыкновенные…

И какая-то совсем нелепая среди них о каком-то бессмертии,

причем бессмертие почему-то вызывало нестерпимую тоску.

М. Булгаков «Мастер и Маргарита»

1

Ветки иногда хлестали по лицу, но мужчина как будто не замечал этого. Могло показаться, что бежал он без всякой системы, что называется «куда глаза глядят», но это только на первый взгляд. Он был в тайге, как дома, и ориентировался с чуткостью зверя. Сколько раз, чтобы не умереть с голоду или просто забыть свою тоску, он отправлялся вглубь без страха и возвращался обратно по одному ему ведомым меткам. Сегодня он уходил, чтобы не возвращаться. За плечами был холщовый мешок с хлебом, солью, самодельным ножом. Все остальное он мог добыть сам. В деревне его хватятся только под утро, а значит, он успеет уйти очень далеко. Он бежал ровно, не сбивая дыхания, высоко впереди маячила яркая звезда. Он не знал ее названия, но всегда находил ее первой на потемневшем небосклоне. Она то появлялась, то исчезала за высокими лапами елей. Те росли кучно, образуя вверху настоящий купол. В ночной мгле раздавались звуки. Тайга жила своей особенной жизнью. Но звуки эти не пугали, сейчас самым страшным для него были бы человеческие голоса. Но здесь уже не ступала нога человека. Пахло сырой землей, прелыми листьями. Холодный воздух обдувал разгоряченное лицо. Хорошо, что он научился видеть в темноте, как кошка. А лучше летучая мышь. В деревне все боялись этих тварей, только не он. Ему хотелось бы иметь такие же крылья — плащи и бесшумно летать, наводя суеверный ужас на глупцов. Он посмотрел на небо, цвет его неуловимо начал меняться. Значит, совсем скоро появятся эти странные деревья, верхушки которых словно подрезаны на одинаковой высоте каким-то острым предметом. Скоро он будет на месте. Вокруг стало темнее, как будто живые стены обступали его. Небо почти скрылось. Он набрал побольше воздуха и шагнул в заросли, появившиеся ниоткуда. Острые шипы цеплялись за грубую ткань, ноги по щиколотку погружались в мягкую землю. Если бы он захотел посмотреть назад, то увидел бы, как за его спиной ветки сплетаются друг с другом. Впереди он уже видел сияние. Еще шаг, и он на месте. Как всегда у него захватило дух от открывшейся картины. Вода идеально круглого озера была полна звезд. Мелкие, крупные, они дрожали и вспыхивали в глубине. Вокруг мрачной стеной возвышались великаны-деревья со странными кронами. Разбуженные птицы недовольно перепархивали с ветки на ветку. Только сейчас он понял, как устал. Сняв мешок, он бросил его под голову и лег на мягкую траву, которая буйно росла вокруг и в которой, как он точно знал, не было ни одного насекомого. Последнее, что он увидел перед тем, как погрузиться в сон, яркую знакомую звезду, ласково смотревшую на него со светлеющего неба.

2

Забытая Богом, несмотря на наличие деревообрабатывающего объекта, Ужаниха давно не видела молодых, свежих лиц да и вообще лиц новых. Молодежь уехала в город в поисках лучшей жизни. Трудно было обвинить их в этом. Из культуры здесь только библиотека и киоск с промышленными товарами, в котором до сих пор в ходу сапоги «прощай, молодость» и цветастые байковые халаты. Жизнь здесь текла размеренно, подчиняясь природному распорядку. Вставали с рассветом, ложились с закатом. Перед сном обсуждали местные новости. Телевизор смотреть не любили. Все, что показывал волшебный ящик, казалось, происходило в параллельном мире, который и назван так, потому что никогда не пересекается с их миром. Но вчера сработала геометрия Лобачевского. И мир Киры пересекся с миром этого странного места. Кира, занятая своей книгой о фольклоре Сибири, вспомнила об Ужанихе. Вернее, были живы детские впечатления. Ее двоюродная бабушка Шура жила здесь со своим дружным многочисленным семейством. Раскулаченный работящий прадед Ермолай Данилович попал с Украины в Сибирь и начал все с нуля. Так и закрепилось здесь семейство корнями. Кира, всю жизнь прожившая в Новосибирске, с удовольствием приезжала в гости к бабе Шуре. Все работали, и маленькая Кира была предоставлена себе самой. Много времени проводила она на чердаке, где сушились абрикосы, яблоки, вишня. Стоял густой летний запах солнца. Она с удовольствием читала Булгакова, совсем не по возрасту. Но мир булгаковских героев захватил ее воображение. И фигура Воланда совсем не пугала, а заставляла задуматься над не детскими вопросами. Не понятна ей была только печаль, которую вызывало бессмертие у героев Михаила Афанасьевича. Ей хотелось жить вечно: смотреть мультики, есть мороженое, играть с подругами. Любовь к Булгакову привела ее к филологии.

Древняя старушка Федора Ивановна была подслеповата, с острым крючковатым носом и сурово поджатыми губами. На удивление, она помнила Шурку, и потому Кире было разрешено периодически приезжать сюда. Кира и приезжала. Помогала по хозяйству, разговаривала, но больше слушала истории из того, другого времени, которые помнились бабе Федоре, как будто случились вчера.

Кира помнила свой первый приезд сюда. Ровно год назад. Сергей, видимо, устав от уговоров привезти ей любую бабку на дом, чтобы только Кира не ездила в эту глухомань, просто навязал свою помощь. И Кира сдалась. Всю дорогу до Ужанихи он мужественно молчал, начав чертыхаться только на последнем жутком участке бездорожья. Здесь прошел дождь, и Кира впервые порадовалась, что поехала на внедорожнике Сергея. Они вышли из машины, сразу увязнув в грязи.

— Прости, — виновато сказала Кира. — Но вряд ли мне бы подошли старушки из твоего отделения.

По иронии судьбы ее дом стоял почти у самого леса.

— Ну вот, — глубокомысленно заключила Кира, — все как учил великий Владимир Яковлевич Пропп: дом на границе живого и мертвого мира. Главное, чтобы хозяйка оказалась дарительницей, а не похитительницей детей.

— А поподробнее? — откликнулся Сергей, оглядывая довольно запущенный двор: покосившийся от старости сарай, пустую собачью конуру, какие-то палки, сломанные стулья, железный матрац.

— Видишь ли, Сережа, Баба-Яга, как известно, — проводник в мир мертвых. А потому дом ее на границе, — пояснила Кира.

— То есть Баба-Яга — пограничник? — уточнил Сергей.

Кира рассмеялась и продолжила, слегка ткнувшись в его плечо:

— Если все так, то нас ждет ритуальное омовение в бане и еда, не предназначенная для живых.

— Последнее звучит не так чтобы… Понапридумывал ваш этот Пропп. А вот про омовение интересно.

— Даже не сомневаюсь, — не поддержала игру Кира.

— На самом деле, — Кира села на своего любимого конька. — Все имеет свое объяснение. Причем очень интересное.

— Для вас, узких специалистов, интересное? — опять уточнил слегка задетый Сергей, понимая, что не в его интересах обижаться.

— Для человеческой цивилизации. Раньше своих умерших люди хоронили в специальных домовинах. Ну, это такие домики над землёй на очень высоких пнях с корнями. Корни, похожие на куриные ноги. Домовины ставились так, чтобы отверстие в них было обращено в противоположную от поселения сторону, обычно к лесу.

— Ну, да к лесу задом, ко мне передом, — проворчал Сергей, он нашел какую-то палочку и теперь тщетно пытался отковырять грязь от подошвы.

— А домовина с украинского переводится как «гроб», и люди верили, что мертвецы летают на гробах, — продолжала Кира. — Относились к умершим предкам с почтением и страхом, никогда не тревожили их по пустякам, чтобы не навлечь на себя беду, но в трудных ситуациях всё же приходили просить помощи. Так что, Баба-яга — это умерший предок, мертвец, и ею часто пугали детей.

— А почему ты раньше мне этого не рассказывала?

— Потому что ты не спрашивал.

— Закончили?

Голос Федоры Ивановны прозвучал за их спинами настолько неожиданно, что они оба вздрогнули.

— А теперь огород вскопать, ветки сухие попилить, воды в баню натаскать.

3

Солнце настойчиво светило прямо в закрытые глаза, и под веками полыхало пламя. Он проснулся и вдыхал утренние острые запахи. Наконец, Ян решился открыть глаза, через ровные кроны видны были ярко-голубые кусочки неба. Рядом чуть слышно плескалось озеро, точно дышало. Он повернул голову. Теперь в воде отражалось солнце и синева. Она была удивительно прозрачной, каждый камешек можно было разглядеть на дне. И само дно было не илистое, как можно было подумать. Ян скинул одежду и вошел в воду. Как всегда это было необыкновенное ощущение: как будто миллионы иголочек впились в тело, но совсем не больно, пожалуй, щекотно. А потом и это ощущение прошло. Осталось только чувство необычайной легкости. Тело утратило вес, то же самое, наверно, испытывают птицы в небе. Каждая клеточка его тела наполнялась энергией. Поплавав немного, он вышел на берег и посмотрел на свою кожу. Она как будто приобрела серебристый оттенок. По опыту он знал, что так продлится пару минут. Он наблюдал, как кожа отражает солнечные блики и синее небо. Постепенно блеск исчезал, видны стали кровеносные сосуды, как маленькие реки разветвляющиеся, несущие свои красные воды. Вскоре и прозрачность исчезла. Он вспомнил, как первый раз увидев это, обезумел от страха, метался по поляне, терся о траву. Ян тихо засмеялся: каким глупым он был. Ощущение неиссякаемой энергии не проходило. Что самое интересное, есть ему тоже не хотелось, несмотря на то, что последний раз он ел давно, кажется, еще в прошлой жизни. Мысли пришли ясные, четкие. Он отыскал глазами самые высокие деревья. Там, за их стволами, прятался его шалаш, сделанный добротно из густых еловых лап. Он был настолько прочен, что мог укрыть и от проливного дождя, и от ветра. Хотя он знал, что пронизывающего ветра здесь никогда не бывает. Здесь вообще всегда тихо и тепло, как будто это место окутано чем-то упругим и одновременно мягким. Он помнил, что все это испугало его в первый раз настолько, что он поклялся никогда больше не приходить сюда. Но через какое-то время понял, что его манит это озеро.

Однажды он подрался с Михой-аркудой, прозванным так из-за огромного роста и полного сходства с медведем. Как водится, тот пристал первым да по пьяному делу. Вначале куролесил в избе, потом вывалился на улицу. Темная сила требовала выхода, и, ничего не объясняя, Миха ударил его в челюсть. Ян был увертливее, но Миха в два раза больше. И Яну досталось. Кроме разодранной рубахи, были разбиты губы, один глаз превратился в узкую щелочку. Ну, бесило Миху, что Иван (так на русский манер называли Яна в деревне) не пьет брагу, вырезает что-то из деревянных чурок и думает о чем-то. Последнее было особенно обидно. Миха подозревал, что думы Ивана какие-то недоступные. За них то, возможно, и любит его Алена. Так вот Ян добрел тогда до этого озера и снова вошел в его воды. К вечеру этого же дня на нем не осталось ни одной царапины. Алена, видевшая его после драки, охнула и в изумлении уставилась на него.

— Ты, — только и смогла произнести она.

— Что?

— Как ты это сделал?

— На мне все заживает, как на собаке, — отшутился он, но недоверие в ее глазах осталось.

А еще, пожалуй, испуг. Ян тогда твердо решил, что ничего не скажет ей о странном озере. Так прошло несколько лет.

А потом как-то незаметно все стали сторониться его. Когда становилось совсем грустно или тяжело, он уходил к озеру. Изменения происходили и в нем. Не только внешние: он перестал болеть, наполнился недюжинной силой. Но что самое главное — изменения были и внутренними: он вдруг остро стал осознавать, что люди из его родной деревни, как будто говорят на другом языке. И мысли их больше направлены вниз, к хозяйству, скотине, урожаю. Его мысли летели вверх. Все чаще задумывался он о том, зачем все это? Если вокруг дикость, невежество, пьянство, страх, который сопровождает человека всю его жизнь. Должен быть смысл в том, что он, Ян, пришел в этот мир. Его захватила жажда, которую не могло утолить озеро. Это была жажда узнать этот мир, понять его устройство. Не верилось ему, что Илья-пророк едет на своей колеснице, когда в небе грохочет гром и сверкают молнии.

По деревне между тем поползли слухи. В то утро бабы в деревне встали рано, запаслись лукошками и пошли за земляникой. У самой околицы им встретился Ян. Они проводили глазами высокую стройную фигуру, а потом Глафира, острая на язык, вдруг сказала:

— А ведь мой Тимофей в один год с Ванькой рожден. Ведь к сорока им.

— И что? — откликнулась другая в белом выцветшем платке, уродливо закрывающем почти все лицо.

— А то, — огрызнулась Глафира. — Мой седой, как лунь. В морщинах весь, как яблоко из печи. А на энтого погляди. Как будто ему осьмнадцать.

— И то правда, — подхватила Арина. — У мово ноги гудут, болят, спина. Едва с печи слезат.

Алена молчала, покусывая травинку.

— Чево молчишь? Твой ить жених был?

— Был да сплыл, — ответила Алена.

— Чего ж за него не шла?

— А он звал? — в сердцах сказала она.

Алена уже давно вышла замуж за Миху, устав ждать. И тот вроде как остепенился. Во всяком случае теперь походил он на медведя, которого по ярмаркам таскают, выучивши всяким фокусам. Да и сама Алена поняла однажды, что перестала быть Яну парой.

— И все строит что-то, чертит. Странный он.

— Уж почти и не разговариват ни с кем. Живет сам по себе. Как родители его померли, так и живет лешим.

— Да уж не знается ли он с нечистой силой, бабы? — предположила Глафира.

— Скажешь тоже, — не очень уверенно возразили ее подруги.

А вечером все, кроме Алены, не сговариваясь, завели об этом разговор с мужьями, которые тоже Ивана не жаловали. Они от жен отмахнулись, но мысль эта разрасталась, как снежный ком. Вплоть до вчерашнего дня, когда в его избу ввалились пьяные мужики и, набросившись все сразу, с двумя-тремя он бы справился легко, связали его и потащили к местному священнику. Накануне тот произнес пламенную речь о бесах, «овладевающих душами человеческими». До выяснения обстоятельств и процедуры изгнания решено было бросить Яна, предварительно поучив хорошенько бесов, в сарай. Среди ночи Ян развязал веревки и, выбравшись из плена, ушел, прихватив из укромного места заранее припасенный мешок, как чувствовал. Дорога была ему одна — к озеру. Он понимал, что уходит от прежней жизни навсегда. Какая жизнь ждет его впереди, он не знал, но чувствовал, что будет она необыкновенно долгой.

4

К вечеру им было разрешено помыться в бане. Баня была старая, закопченная с сухими пучками травы в маленьком предбаннике. Какое-то время они сидели вместе в летней кухне, где было постелено Сергею. Кира должна была расположиться в доме в маленькой душной комнатке, похожей на кладовку. Из еды им была предложена варенная в мундире картошка, малосольные огурцы собственного приготовления, которые распространяли чудный аромат. От картофеля валил пар.

— Вполне человеческая еда, — заметил Сергей.

— Тебе, наверное, мало? — поинтересовалась Кира.

— Умеренность в питании — залог долгой жизни. Ты же хочешь жить долго?

— Хочу, — согласилась Кира.

— Вот посмотри на нашу Бабу-Ягу. Сколько ей лет? Она, может, еще царя Гороха помнит, а вот жива и бодра.

— Это все потому, что ограничивает себя в питании? — хмыкнула Кира. — Или потому что она сказочный персонаж?

Сергей, видимо, целый день вынашивал план молниеносного наступления. То, что Федора Ивановна постелила им в разных местах, любви к Федоре Ивановне не прибавило. Киру же, скорее, наоборот, забавляло. «Это тебе не услужливые девочки на ресепшене в гостинице,» — съязвила, не удержавшись, Кира. Время, когда она была безумно влюблена и страдала от ревности к жене, к другим женщинам прошло. Все, как известно, имеет конец. Она долго ждала его решительного шага, а потом вдруг поняла, что все прошло. О, это благословенное «вдруг»! Она вдруг излечилась от него. Сергей же не мог или не хотел в это поверить. Теперь они словно поменялись ролями. Так всегда бывает, когда кто-то из двоих любит сильнее. Они обязательно поменяются ролями. «Все сбудется, надо только расхотеть» — эту жестокую мудрость Кира узнала на самой себе. Теперь она спокойно смотрела на его красивое волевое лицо. И даже не находила его особо красивым. Спокойно наблюдала за его попытками вернуть все, как было. Он еще не знал, что Кира отрезала один раз.

— У твоего сказочного персонажа, кстати, букет вполне несказочных заболеваний, — стал он загибать пальцы. — Во-первых, запущенный сахарный диабет. Костяная нога тому доказательство. Во-вторых, кисетный рот при системной склеродермии. Это когда растет много соединительной ткани, где не надо. Стягивает рот, уменьшает просвет кишечника. Этим тоже можно обьяснить худобу. В-третьих, остеопороз, отсюда горб в итоге.

Кира снова засмеялась:

— А ты все-таки умный.

— И наконец, тиреотоксикоз: много гормонов щитовидки. Беспокойная, худая, неуравновешенная, возбужденная. Что значит все-таки? — вдруг дошло до Сергея.

— А ничего это не значит, — отшутилась Кира.

Сверху донизу на полках в кладовке лежали старые журналы «Крокодил» и «Работница». Как выяснила Кира, выписывались они хозяйкой много десятилетий и складировались здесь. Как и старые потертые чемоданы. Мешочки с травой. Несмотря на духоту, пряный воздух приятно дурманил голову. Белье пахло свежестью, а перина была на удивление мягкой.

— Чай-то иди пить, — позвала Федора Ивановна.

На столе стоял пузатый чайник с ромашками. Край крышки был отколот. И старые местами треснувшие чашки с такими же ромашками. В стеклянной вазочке с выпуклыми виноградинами поблескивало варенье. Судя по цвету и запаху — земляничное. В Ужанихе всегда варили именно земляничное варенье.

— Федора Ивановна, а вы какие-нибудь песни, сказки старые знаете? — спросила Кира.

— Каки песни, — откликнулась Федора Ивановна. — Ничего такого я не помню. Ни сказок, ни песен. Смолоду-то мы шибко пели.

Она пожевала губами. Вдруг электрическая лампочка под плетеным абажуром дрогнула, засветилась ярко и погасла. Дом погрузился в темноту.

— Надолго? — почему-то шепотом спросила Кира.

— Кто ж его знат. Может, до утра. Экономят лектричество.

Федора Ивановна зажгла керосиновую лампу. Раньше Кира видела такие только на картинках в книжках про старую жизнь.

— Неужели керосиновая? — удивилась она.

— А то кака? Ко всему готовым надо быть, — философски изрекла Федора Ивановна. — Вот до войны я каки колготы да чулки рвалися, не бросала. В мешочек складывала. А подружки-то: затяжка чуть и ну их в помойку. А я нет. Смеялись все надо мной. Что я, мол, старье всякое берегу. А когда война то была. А потом кончилася, а я на танцах в колготах шелковых. Все от зависти помирали. Богачка, говорят. А богатство-то от тут, — Федора Ивановна постучала по голове.

«Сергей бы сейчас сказал, что это типичное паталогическое накопительство», — подумала Кира.

Свет причудливо играл на лицах, и Кире показалось, что Федора Ивановна моложе своих лет. Какое-то время они помолчали. Слышно было только, как в кладовой комнате изредка во сне вскрикивал цыпленок да кузнечики за окном завели свою вечную песню. Из палисадника в открытое окно доносился тонкий запах мирабилис. Луна не по-городскому огромная смотрела любопытным желтым глазом. Низкое небо вдруг оказалось усыпано миллиардами звезд.

— Сказок не знаю. А вот быль иногда пуще сказки бывает, — услышала Кира.

Она незаметно включила запись на телефоне.

— Быват иногда, что у человека двойник родится. Так и ходят они по земле. Друг про дружку не знат. Был у нас в деревне парень, — Федора Ивановна помолчала. — Красивый. Дружили мы. Мамка ругалась. Говорила все: «Красивый муж — чужой муж». Отец караулил даже. Без роду, без племени, говорили. И как в деревню попал непонятно. Родни никакой. Так и не заладилось у нас. Не знай поэтому, не знай еще почему. Я за Ермолая замуж вышла. Но так сильно только Ивана любила. Он из поляков, говорил, был. Черноволосый, плечистый. На одном месте все не сидел. По краю нашему ездил, изучал. Уехал с геологами. Все искали они что-то, воду каку-то волшебную. Навроде с космоса та вода.

Кира вдруг вспомнила:

— Это вы про легенду о пяти озерах?

— Может, и озера эти. Врать не буду, не знаю.

— Грустная история, — пробормотала Кира. — Жизненная. Но не фольклорная совсем.

— Уж и не знаю, сколько лет прошло. Мне тогда семнадцать, кажись, было. Сейчас семьдесят семь. Вот поехала я в город.

Что-то громыхнуло, и на табурет рядом с Федорой Ивановной мягко плюхнулся ее черный кот. В свете лампы блеснули изумрудной глубиной глаза. Для полного арсенала домика Бабы-Яги не хватало только совы или черного ворона.

— Пришел, гулена, — обратилась она к коту.

Тот промолчал. Ответ и так был очевиден.

— Вы поехали в город, — напомнила Кира, глаза у которой вдруг стали слипаться.

Она уже чувствовала, с каким удовольствием положит голову на пахнущую свежестью и травами подушку. Федора Ивановна ласково погладила морщинистой рукой широкую черную голову.

— В прошлом годе, — уточнила Федора Ивановна. — И батюшки светы, думала, спятила. Идет мне навстречу Иван. Черноволосый. Ни единого волоса седого, ни одной морщинки. Плечи в сажень. Бороду только отпустил небольшую.

— И что же вы? — проснулась Кира.

— Встала, как вкопана, и слова не могу сказать.

— А он?

— Глянул да мимо прошел. Узнать-то меня не просто. Шесть десятков прошло. Красу-то смыло, как водой.

— Может, обознались вы? — предположила Кира.

Федора Ивановна с сомнением покачала головой:

— Никто вот не верит. Думат, свихнулась бабка. А я точно знаю, что он это. И походка, и взгляд. Коли любишь кого, не забудешь.

— Вы же понимаете, что это невозможно, — осторожно сказала Кира.

Федора Ивановна помолчала, задумчиво гладя кошачью голову. Кот мурлыкал на самой большой громкости, и рождалось ощущение, что внутри у него работает моторчик. Глаза у Киры снова начали слипаться.

— А что за озера? — спросила она, встряхивая головой.

— А вот сказку знашь? Про живую и мертвую воду.

— Угу.

Голос ее словно издалека доносился до Киры. Она видела себя на берегу какого-то странного озера, вода в нем сверкала необыкновенно, вокруг росли огромные деревья со странными ровными кронами.

— Навроде как вода в энтих озерах раны заживлят, бодрость дает. Только купнуться надо во всех пяти водах.

— Что ж действительно помогает?

— Так пятое-то озеро найти надоть. Пять камней с неба упало. Четыре нашли. А пятое ишшут. Как найдут, человек никогда не умрет.

Голос Федоры Ивановны сплетался в причудливое кружево. Свет лампы мерцал. Сверкали кошачьи изумруды. Громко бились о стекло веранды, привлеченные огнем, белые бабочки и мотыльки. «Как в сказке», — подумала Кира и удивилась этому беспричинному счастью.

«Нам грозит перенаселение», — совсем не испугавшись, констатировала про себя Кира.

Уснула она почти мгновенно, едва коснувшись подушки. Всю ночь Кира плавала в очень странной воде (к болезни! — как сказала бы ее бабушка Шура). И тело Киры вдруг становилось легким и серебристым, как чешуя рыбы.

5

Боровск был типичным уездным городом. Жизнь здесь царила скучная, а потому абсолютно дикая. То, что это неофициальная столица старообрядчества, Ян Мартинович понял, только когда судьба забросила его сюда. В городе были три молельни, но о настоящей вере речь не шла ни в одной из них. Доходило до того, что члены одной семьи могли принадлежать разным сектам, и жизнь превращалась в настоящий ад. Прав оказывался тот, кто сильнее. О науках, несмотря на наличие уездного училища, здесь и не помышляли. Никто, кроме одного чудесного учителя Константина Эдуардовича, слава о котором бежала впереди него. Ян Мартинович и не собирался задерживаться здесь, но ничего в жизни не бывает случайным. Познакомившись с местным изобретателем-самоучкой, он не смог уехать сразу. Константин Эдуардович был почти глух вследствие перенесенной в детстве болезни и, может, поэтому погружен в какой-то свой мир. Его считали чудаком, не понимали, как он мог тратить все свои деньги на какие-то дурацкие научные опыты и посмеивались над ним тихо, а чаще в открытую. Их встреча произошла, когда Константин Эдуардович запустил с учениками большого бумажного ястреба (увеличенную в несколько раз копию складной японской игрушки), весьма похожего на настоящую птицу. Ребятишки кричали во все горло от восторга, напуганные мужики, не стесняясь, крыли странного учителя арифметики матом, хорошо, что дело не дошло до рукоприкладства.

Яну Мартиновичу нравилось это семейство. В доме царила простота и уют, создаваемый как будто из ничего. Учительская работа денег приносила мало, и как Варвара Евграфовна умудрялась содержать на это семью, оставалось загадкой. Кабинет Константина Эдуардовича был завален бумагами. Наброски, чертежи. Ян принес сегодня результат своего ночного озарения, и тот чуть ревниво разбирал его формулы и схемы. Ян прохаживался по кабинету, а потом остановился возле окна, выходящего в палисадник. Неброской красотой светились васильки: голубые, лиловые, синие, почти фиолетовые. Солнышки ромашек ласкали глаз. Он вдруг вспомнил такой нехитрый букет в ее руках. И то, как она смеялась. И рыжие локоны выбивались из-под шляпки и светились на солнце, и казалось, что счастью не будет конца. Как не будет конца жизни. Он тряхнул головой и повернулся:

— Объем оболочки должен быть переменным, что позволит сохранять постоянную силу при различной высоте полета и температуре атмосферного воздуха.

— Согласен, — воскликнул Константин Эдуардович, внимательно следивший за губами Яна. — Для этого гофрированная боковина и стягивающая система. Волны гофра должны располагаться перпендикулярно оси дирижабля.

— А что если наполнить дирижабль горячим воздухом вместо водорода?

— Друг мой, мы мыслим в одном направлении, — улыбнулся Константин Эдуардович. — Смотри, это чертежи змеевиков, по которым будут проходить отработанные газы.

Ян подошел к столу, и они склонились над чертежами. Отвлекли их удары напольных часов, которые бесстрастно сообщали о том, как быстротечно время.

— А они говорят, что нет смысла поднимать в воздух металлическую машину, — сказал вдруг Константин Эдуардович, откладывая бумаги.

— Так и сказали?

— Ну, что-то вроде «весьма вероятно, что аэростаты будут и металлические, но устраивать металлические аэростаты трудно, а посему бесполезно и неприменимо».

— А что с деньгами?

— О! Конечно, просьбу же о пособии на проведение опытов отклонить, — засмеялся Константин Эдуардович, но глаза его оставались грустными.

— Они просто не хотят видеть дальше своего носа. Так всегда было и, начинаю думать, и будет. А ученый не может быть догматиком. Знаешь, я убежден, что человек покинет земную атмосферу.

— Как возможно это технически? — Константин Эдуардович покачал головой.

— Вначале должна быть мысль, которая потом найдет свое реальное воплощение. Помнишь, что говорил Федоров?

— К сожалению, я так и не решился сойтись с ним ближе. Потом очень жалел, но ты же знаешь, эта моя глухота…

— Да. Это личность, поверь мне. Он сделал из меня того, кем я являюсь теперь. Homo somnians (человек мечтающий). Без этого невозможно никакое открытие.

— А что если, — Константин Эдуардович смотрел вдаль, как будто видел не привычную картину, а нечто прекрасное и недоступное. — Если уж преодолевать земное притяжение и строить какой-то летательный аппарат, то надо лететь дальше. Например, на Луну.

— Например, — Ян радостно улыбнулся. — Я прочитал твою повесть. Она умна.

— Знаешь, я убежден, что человек — существо незрелое, переходное. Скоро на Земле установится счастливое устройство, прекратятся войны.

Ян задумчиво смотрел на друга, в глазах его плескалась печаль:

— Ты думаешь?

— Конечно! — с жаром ответил Константин Эдуардович.

— Давай подумаем лучше, сколько топлива нужно взять в этот аппарат…

— Ракету, — неожиданно сказал Константин Эдуардович.

— Ракету, — согласился Ян. — Чтобы получить скорость отрыва и покинуть Землю.

— Господа, чаю, — голос Варвары Евграфовны прозвучал неожиданно, они словно забыли, что кроме них, в доме есть кто-то еще. Она сдвинула их записи, ставя поднос.

— Иван Мартынович, зачем людям небо, если они не научились жить на Земле?

— Небо нужно тем, кто не хочет больше смотреть себе под ноги. Остальные могут жить привычно.

— Вокруг так много серости, — продолжила Варвара Евграфовна. — Боюсь, она не даст другим смотреть в небо. Это означало бы, что вы лучше.

— Мы и есть лучше, дорогая, — засмеялся Константин Эдуардович.

— А еще мы очень скромны, — подхватил Ян.

— Как это вы удачно нашли друг друга! — всплеснула руками Варвара Евграфовна.

— Да. Это большая удача, — согласился Константин Эдуардович. — Ведь как известно «На высотах мысли царит одиночество».

— Я все думаю о количестве топлива, — Ян чертил ложкой на салфетке замысловатые узоры. — Скорость ракеты зависит от скорости вытекающих из нее газов и от того, во сколько раз вес топлива превышает вес пустой ракеты.

— Думал! — возбужденно воскликнул Константин Эдуардович, задел рукавом чашку с чаем и опрокинул ее, темная жидкость моментально впиталась в белоснежную салфетку.

— Прости, Варенька, — горестно охнул он.

Варвара Евграфовна всплеснула руками:

— Не обжегся?

Ян почувствовал что-то похожее на зависть. У них не было в запасе вечности. И они были счастливы. Он сегодня от чего-то особенно остро ощущал свое одиночество. Вспомнилось, как она стояла на подножке поезда и грустно смотрела на него. И волосы ее отливали медью.

— Ты приедешь за мной?

— Конечно, милая. Через неделю мы снова будем вместе. Навсегда.

— Навсегда, — улыбнулась она.

А потом вагоны, оторванные друг от друга, лежали на боку. Кругом был хаос и мешанина из железа, дерева, стекла и людей. И это было навсегда.

— Я понял! — озарение вытеснило боль. — Есть выход. Ракетный поезд!

— Поезд?

— Он будет состоять из многих ракет, которые соединены между собой.

— Так.., — Константин Эдуардович медленно поднимался из-за стола. — Ракеты работают поочередно, разгоняя всю систему. Топливо в одной ракете выгорает…

— Она сбрасывается.

— Поезд становится легче. Это просто и гениально!

Было много вечеров, но Ян помнил об одном особенно отчетливо. В красках и звуках.

Тогда они засиделись далеко за полночь. Ян вернулся из Москвы, и Константин Эдуардович с жадным вниманием слушал привезенные новости. Словно в комнату с затхлым воздухом врывались волны свежести.

Боровск спал, укрывшись тяжелым одеялом ночи. Где-то во дворах раздавалось редкое тявканье собак во сне. Даже пьяные крики сегодня не разносились. Городишко словно умер, и это было так странно после дневного бестолкового шума. Ян поставил чашку с остывшим чаем на стол и сцепил пальцы на коленях. Решимость пришла сразу, как перед прыжком вводу. Он тронул друга за плечо, тот повернулся и напряженно посмотрел на его губы.

— Я знаю, как совершить полет, о котором мы мечтали.

Брови Константина Эдуардовича взлетели вверх.

— У меня есть корабль.

— Корабль?

— И мы можем улететь, если ты согласишься.

Вопросов было так много, что Константин Эдуардович молчал.

— Помнишь, я рассказывал тебе об озере.

— Из твоей юности?

— Мне больше ста лет, Костя. И это не шутка.

— Я, наверно, плохо разобрал, — забормотал Константин Эдуардович. — Здесь темно на веранде. Может, пройдем в дом?

— Нет, — Ян тронул друга за руку. — Ты разобрал все правильно. Я нашел озеро, которое делает меня практически бессмертным.

— Живая вода? — жалко улыбнулся Константин Эдуардович, все еще не веря себе.

— Думаю, вода самая обычная. Дело в том, что в озере. Я погружался на дно. Хотя это было непросто. Мне пришлось сконструировать специальный аппарат, который позволил это сделать задолго до Генри Флюсса. На дне находится корабль. Уверен, он из космоса. Я не знаю пока, как достать его. Я не уверен, что смогу заставить его летать. Я один. Мне нужен ты.

— Когда ты родился?

— В 17.. году.

— И все это время?

— Да. Я никому не мог рассказать, пока не встретил тебя. Ты — гений. И ты нужен мне. Мы сможем исполнить нашу мечту. Твою мечту. И полететь.

Молчание длилось долго. Наконец, Константин Эдуардович начал говорить. Его голос звучал устало.

— Боюсь, Ян, что я не готов. Я болен. Я стар. Слишком поздно. Меня слишком многое держит. Но я знаю, что должен делать ты.

6

— Собрался на чужбину, в Сибирску сторону,

Пожитки уложилися в котомочку одну.

Не поминайте лихом, оставил отчий дом.

Найдет он смерть, наверно, в холодном крае том,

— голос старушки дребезжал.

Веяло от него старинными временами. Кира с Сергеем сидели на сложенных возле забора бревнах. Вначале от них отмахивались, ссылаясь на дела. А дела, как известно, в деревне никогда не заканчиваются. Но все-таки Мария Андреевна, соседка бабы Федоры, за принесенную в баню воду пела тоненьким девичьим голоском песню о тех, кто в конце 18 века по приказу Екатерины был отправлен за крамолу на вечное поселение в Сибирь. Да и вообще лучшие люди часто оказывались в этом дивном, но суровом крае. Что должны были ощущать выдернутые из привычной жизни люди, отправляющиеся на край земли, где и жизнь, казалось, заканчивалась? И выживал здесь только сильнейший. И расселялись они по негостеприимной стороне, и пускали корни в мерзлую землю. Для многих Сибирь становилась могилой. Для иных настоящим домом. И чем глубже врастали люди, тем счастливее они становились. Отлетало все наносное, ненужное. И становилось вдруг понятно, что на самом деле ценно в этой жизни. Честный труд, чистая совесть, согласие с миром и с самим собой. Сибиряки — люди немногословные и, на первый взгляд, не эмоциональные, но настоящие. Песня закончилась, а Кира все еще находилась под впечатлением.

— Мария Андреевна, спасибо.

— Что Федора? — вдруг спросила старушка.

— Да вроде хорошо. Накормила, напоила, спать уложила, — улыбнулась Кира.

— Даже в бане попарила, — хмуро добавил Сергей.

— Рассказыват про свово друга? Кошея Бессмертного?

— А вы в эту историю не верите? — заметила Кира, ей почему-то стало обидно за Федору Ивановну.

— Вот и кот у нее странный, и она сама. Дальше свово носа не видит. А тут узнала, — поджала губы Мария Андреевна, она явно не считала себя подругой Федоры Ивановны.

— Что за Кощей? — спросил Киру Сергей, когда они возвращались обратно.

— Ты вчера проспал безумное чаепитие со Шляпником. Говорит, знает человека, который шестьдесят лет не стареет.

— Пришли Альцгеймер с Паркинсоном и долго руку ей трясли? — мрачно пошутил Сергей.

— Я понимаю, как это звучит, — Кира не улыбнулась.

— Кира, — Сергей вдруг остановился и взял ее за плечи.

Она покусывала травинку и, прищурившись, смотрела на зеленеющий невдалеке лес.

— Что? — холодно спросила Кира.

— Мне плохо, — Сергей убрал руки с ее плеч.

— Это пройдет.

— А если нет?

— Ничто не длится вечно, — Кира повернулась и медленно пошла в сторону избушки Федоры Ивановны.

Это было ровно год назад. А казалось, очень-очень давно. Она снова ехала по знакомой дороге. Кира любила скорость. Убегающая вдаль асфальтовая лента (хорошо, если лента) давала предвкушение новой жизни, нет, жизни вообще. В салоне машины пел низкий странный голос:

Сигареты в руках, чай на столе —

Так замыкается круг,

И нам становится

Страшно что-то менять.

— Перемен, — подпевала Кира, и нога сама давила на газ. Машина шла легко и послушно. Скоро, правда, хороший асфальт закончился, а грунтовая дорога была испытанием не для слабонервных. Кира закрыла окна. Клубы пыли оседали на боках Сида. К тому же она с сомнением поглядывала на небо. Свинцовые низкие тучи сгрудились на горизонте. Они были прекрасны в своей страшной силе. Было похоже, что совещаться им по поводу дальнейших действий недолго.

— Эпичненько, — подытожила Кира.

Если она не успеет приехать до дождя, путешествие перестанет быть приятным. Ее вдруг снова толкнуло утренней волной. Кира к снам относилась без фанатизма, но Зеланда почитывала и с важностью снов соглашалась. Сегодня проснувшись, она не могла вспомнить свои видения, только обрывки. Странные, тревожные, а вот чувство щемящей, прямо-таки космической тоски помнила хорошо. Она несколько раз пыталась сложить обрывки, но они ускользали, видимо, проснулась Кира в медленной фазе сна. Какие-то необычные во все небо конструкции, очень много света, ощущение невесомости — это все, что удержало сознание. Она чувствовала, что что-то важное было в этом сне. Автомобиль тряхануло на неровностях, ветер, судя по деревьям, усиливался. Впереди Кира увидела одинокую фигуру с рюкзаком за плечами.

— Неужели турист? — удивилась Кира.

Ветер дул мужчине в лицо, кидая в глаза серую пыль. И он обернулся. Кира никогда не брала попутчиков, тем более попутчиков мужчин. Она проехала было мимо. В зеркале заднего вида фигура становилась все меньше, а тучи впереди все больше. До Ужанихи оставалось еще несколько километров, и Кира решительно нажала на тормоза.

Поравнявшийся с ней мужчина был достаточно молод, лет 40—45. Борода его совершенно не портила. Это у современных юношей на тоненьких ножках она смотрелась инородно, словно приклеенная на Новый год к детскому личику борода деда Мороза из ваты. «Но юность, наверно, тем и прекрасна, — думалось Кире, — что смешна и нелепа и совершенно не понимает этого.»

Она еще раз кинула взгляд на мужчину. Лицо загорелое и, кажется, доброе. Да и все его снаряжение говорило о том, что он не деревенский грибник. Одна хорошая кожаная обувь с высокими голенищами чего стоила.

— Неожиданно, — произнес мужчина в открывшееся стекло.

Глаза у него были не просто серые, а как будто подернутые пеплом. И странные. Кира не могла объяснить, в чем была эта странность.

— Сама не ожидала, — согласилась Кира. — Садитесь.

— Не бойтесь меня, — мужчина стряхнул с себя пыль прежде, чем сесть в машину. — Я геолог.

— Никогда раньше не приходилось общаться с геологами, — искренне удивилась Кира.

— Йонас.

— Кира.

— Хорошая музыка, — заметил Йонас. — Настоящая. Как книги.

— Жаль, что ушел рано.

— Все уходят вовремя. Не рано и не поздно.

— Вы так думаете?

Йонас промолчал. Он тоже поглядывал на свинцовую завесу.

— Да, наверно, вовремя уйти — это главное.

— А что могут искать здесь геологи?

— Счастья для всего человечества.

— Думаете, это реально? «И чтоб никто не ушел обиженным»?

— Уже нет. Раньше думалось. Но человечество не хочет быть счастливым.

— По-моему, человечество просто не хочет быть.

Разговор походил на ее любимую игру в бадминтон. Подача отбита, следующий удар. Потемнело как-то сразу. Вначале небо пересек огненный зигзаг, похожий на кровеносный сосуд, и через мгновение свинцовая ткань порвалась. Оказалось, что выражение «льет как из ведра» — это не просто метафора. В машине сразу стало темно, за стеклами тоже. По крыше и лобовому стеклу лились потоки. Кира съехала на обочину и заглушила мотор.

— Чуть-чуть не успели, придется подождать, — печально вздохнула она и с опаской покосилась на попутчика.

— Да, время есть, — подтвердил он без улыбки и посмотрел на Киру.

Кире вдруг стало не по себе. «С ума что ли я сошла? — мелькнуло у нее. — На безлюдной дороге, с неизвестным мужиком. Может, у него в рюкзаке топор. Или чем там они свои булыжники добывают».

Она вдруг вспомнила Чеховский рассказ «Пересолил», и ее осенило:

— Мне тут на встречу друзья выехали. Сейчас, наверно, будут.

Йонас вдруг улыбнулся:

— «Народ здоровый, коренастый… у каждого по пистолету». И на всякий случай у Вас с собой три револьвера. Так, кажется, у Антона Павловича?

Напрягшаяся было Кира покраснела, а потом рассмеялась.

— Не бойтесь меня. Я не опасен, — повторил он. — Здесь ищут озеро. Но пока найти не могут.

Слова его прозвучали, казалось, без всякой связи.

— Что-то такое я слышала. Но разве оно здесь?

— Действительно, вроде бы не здесь. Пять озер — самое известное место в Омской области. Туда приезжают не только геологи. Люди со всего мира. Вы верите в легенды?

— Так странно, что вы спрашиваете об этом именно меня, — задумчиво проговорила Кира. — Но расскажите.

— Существует легенда о том, что когда-то в этом месте упали метеориты или пять частей одного метеорита. От падения возникли котлованы, которые заполнились водой. По одной из версий есть четыре озера: Линево, Щучье, Данилово, Шайтан-озеро, или Урманное. Каждое из них обладает разными целебными свойствами. А пятое так и называется — Потаенное. На картах Потаенного, конечно, нет, дороги к нему нет. Наукой факт существования данного озера не признан. И вообще, путь туда, как говорят местные, открывается только тем, кого озеро принимает к себе. Так вот есть версия, что один из метеоритов упал совсем в другом месте. Гораздо дальше Омска.

— Неужели здесь? Интересно, оно реально потаенное или это миф. Он удачен для привлечения туристов.

— Неизвестно, но все упорно говорят про «Пять озер». В Омске даже водка такая есть. Кстати, местного производства.

— Вы были на всех этих озерах?

— Пятое озеро так и не нашли, — уточнил Йонас.

— Почему вы сказали, что геологи ищут счастья для человечества, — вспомнила Кира.

— Потому что согласно легенде пятое озеро дарует бессмертие.

— И при чем здесь счастье?

— Разве не об этом мечтает человечество?

— Я, конечно, не могу ответить за все человечество, но вряд ли, — задумчиво проговорила Кира. — Бессмертие, по-моему, не в вечной физической жизни, а в том, что человек оставляет после себя.

— Это слова. Просто вам никто его не предлагал.

— Какой-то странный у нас с вами разговор получается. Я точно не стану бороться за ложку элексира.

Йонас внимательно взглянул на Киру:

— Любите Стругацких?

— Кажется, мое поколение не может их не любить.

— Кто вы по профессии?

— Я филолог.

— Тогда представьте: бесконечное время для того, чтобы прочитать все. Изучить языки мира. Читать на языке Шекспира, Мольера, Гомера. Понять истинную красоту того, что ими было создано.

Кира задумчиво смотрела на серую, непроницаемую пелену.

— Вопрос: зачем мне все это, если впереди бесконечность? Мне кажется, острота жизни ощущается лишь потому, что все конечно. Нельзя ценить то, что невозможно потерять. И потом… я узнаю все то, о чем вы говорите. И? Счастье для себя одной? Зачем оно?

— А если за это время удастся найти счастье для всего человечества?

— Убеждена, что человечество мне не поверит. Были прецеденты.

— Вы об Иисусе?

— И о нем тоже. Люди хотят совершать свои ошибки. Вся наша жизнь так не совершенна, — Кира тяжело вздохнула. — Я стараюсь не думать об этом в планетарном масштабе. Есть, наверно, иные миры, где все иначе. Но…

Конец ознакомительного фрагмента.