Планета по имени Ксения

Лариса Кольцова, 2023

В последней книге цикла «Три жизни трёх женщин Венда» появляется первая возлюбленная героя по имени Ксения. Она прошла через таинственные и закрытые для большинства народов Земли Центры омоложения, дающие подлинную юность. И она вовсе не отказалась от устремлений всей своей предыдущей жизни. Пусть и задавленная, невостребованная в течении десятилетий, её любовь к главному герою всё также жива. Но станет ли её путешествие в запредельный мир новой планеты счастливым? Какие обретения и разочарования ждут её там?

В коконе одиночества

Глубинные страхи Ксении

Она не приходила на ногах, не прилетала на крыльях, не приползала на брюхе, — она просто появлялась, отделяясь от тёмных полей, лежащих за ночным лесом, и наваливалась. У неё и не было ни ног, ни брюха, как и самой зримой воплощённой в веществе формы, но у неё имелось словесное обозначение, имелся и категориальный статус в философских словарях, и она ощущалась как ноющая пустота. Через идеальные прямые линии проложенных наземных дорог для сверхскоростных, молниеносных потомков древних поездов, через полу заброшенные тропы для редких пеших, обленившихся людей, через мельчайшие просветы между деревьями она тяжкой пульсацией, как ленивая старческая кровь проталкивалась, будто через аорты, сосуды и капилляры.

Чем она была, эта пустота? Обиженными лохмотьями, остаточными обрывками, отброшенными обрезками материала Художника для его несравненного Творчества, не вошедшими в рамки Замысла? Возможно, она просачивалась на битком забитую людьми, зверьём и прочей живностью маленькую и тесную Землю из межгалактических глубин?

Человеку так важно осознавать свою принадлежность не только к Солнечной системе, к Млечному Пути, но и к целому Мирозданию, где и малой, пусть и точкой, но он является составляющей частью бесконечности Вселенной. А тот, кто отрицает эту включенность, ниспровергает только себя самого, а уж никак не само человечество, вселённое во Вселенную.

И червяк, и слизняк, и кошачья блоха, гнусная палочка Коха? И они? Да. И они подселенцы в непостижимом этом космическом обиталище. А ты уверена, нашёптывала пустота ей в душу, что твоя Солнечная система с твоим Млечным Путём в никуда не являются отринутой Творцом свалкой неудачных экспериментов? Медленно уничтожаемой, не исключено, что и благим Энтропизатором? В сверх человеческом смысле, если? Это как? В бесчеловечном? Но, в бесчеловечном Мироздании откуда бы и взяться человеку?

И вот она, — проекция ничто, служебная функция Энтропизатора, внедрялась всюду, где зияли прорехи, возникали каверны, скрипели трещины повреждений, петляли тупики упёрто-самонадеянных проектов и колыхались трясины смертоносных заблуждений, чтобы внушить своё несомненное торжество, заявить о своём первородстве, о тёмном могуществе Хаоса.

Но она хотела и жизни тоже, хотела дыхания, потому и лезла в осиротевшие, покинутые и жалобно одинокие души, ища там места и сворачиваясь клубком, как бездомная кошка, нашедшая тёплый укромный уголок. Отогревшись, она вонзала туда когти, перебирала мягкими лапами в сладострастном удовлетворении от найденной жертвы, слившись с которой получит своё, наконец-то, разумное бытие.

Сейчас эта метафизическая тоска пританцовывала, тёрлась шерстяным брюхом о сердце женщины, не имеющей возраста. Но самой женщине казалось, что она отжившая и сухая, забывшая вкус того, чем и питается женщина всю жизнь. Вкус любви. Запах любимого, чьё-то неудержимое к себе стремление, ночное восхищение, покрывающее собою все дневные неурядицы, жёсткую правду и пластичную кривду человеческого устроения. Неужели это было? С нею? И может быть опять? Да нет. Какое там стремление, да ещё и восхищённое. Так бывает только в юности, так было и у неё…

…Следы оставляя в некошеных травах/ Пройдя через сизый реликтовый бор/ Как в детстве идём мы по шпалам, по шпалам/ И лёгкими пьём бирюзовый ликер…

Кто придумал эти строки? И она, и он, они вместе шли и сочиняли, а потом… Свалились в траву, на удивление тёплую, мягкую, несколько высушенную предосенним солнышком, но не настолько, чтобы она кололась и раздражала кожу. И насекомые, живущие вокруг в её дремучих для малых сих тварях измерениях, уже не так активничали как летом, утомились от своей бурной жизнедеятельности, притихли, не досаждали вовсе. Потому и не мешали их встречному устремлению…

Ноги, руки, всё переплелось, уподобились корням, у которых никогда не поймёшь, где заканчивается одно растительное щупальце и начинается другое. Если деревья растут близко-близко, как и бывает в лесу, и переплетаются ими там, в сырой чёрной глубине почвы. Но деревья прохладные и безмолвные, а их тела были горячие и стонущие. И погружение в любовь было таковым, как если бы одушевлённое земное тяготение утягивало её вглубь и темень, а она извивалась кверху, к свету, но сила эта не пускала и продолжала незримым тросом утягивать в вековечную почву и подпочву всего сущего. Окатывала дыханием зева праматери, и это она стонала в ней, принимая в себя через неё, как через синапс, маленький и временный, из трепещущего нерва — из любимого импульс страсти вместе с извержением молодого семени, чем и питается эта праматерь сущего всегда, от начала живого творения. Все девушки испытывают это, если любят, ошеломлённые не своей силой, вырывающейся из их столь ещё и зажатого тела. Все женщины, по замыслу все, должны ликовать в этом, столь и кратком своём счастье, отдавая силу своей праматери, — плату за выделенную напрокат красоту и желанность земного тела.

Она помнила, о чём думала тогда, — нет, не думала, о чём она и могла думать в тот миг? — ощущала в себе свою мать, свою бабушку, и все женские предыдущие поколения. Говорят, что такое же ощущение женщина испытывает и в процессе родов ребёнка, но Ксении не было дано испытать этого. Но вдруг и придётся? И родить, страшно и подумать, от него? От других не надо ей.

Дальнейшее развитие сна закинуло её на пригородную платформу, где они вышли уже после той прогулки. Она знала, что той платформы уже не существует, как и того старого маршрута. Она была там, долго бродила по таким же дремучим зарослям, выискивая прогулочные тропинки, а они там нашлись. Многие всё ещё гуляли там, подчиняясь некому незабытому прежнему алгоритму давно ушедшей жизни, когда любили приходить сюда, чтобы уехать куда-то со своей целью, а то и вовсе без таковой.

Она забралась на поваленный фрагмент старой платформы и села, свесив ноги. Было высоковато, было тепло, отрадно и беспечно как в том самом времени, что ей и снилось. Она и на самом деле там гуляла однажды. Семенила по остаткам разобранных наполовину шпал древней дороги, никуда уже не ведущей. Сидела на той самой плите — останце платформы, глазела то в сизые пространства, то небеса, чья синь маскировалась дымкой бесцветной облачности. От чего небо казалось потолком, ни высоким-ни низким, ни далёким-ни близким, как говорят в сказках.

И вдруг, — не во сне, а в той реальности, что и послужила рабочим материалом для сновидения, — она наткнулась рукой на мужской контактный браслет. Кто-то снял и забыл тут. Чтобы вернуть его владельцу, необходимо было отнести в ближайший пункт потерь. Трогать, влезать в чужие информационные глубины не считалось проступком, но и не желательным, конечно. Хотя любопытство у иных женщин это как вторичный половой признак. Без соприкосновения с живой кожей своего владельца, браслет обычно закрывался от доступа тех, кто его и хватал. Но тут в нём возникла, видимо, некая неполадка, потому что он ожил сразу же, как только Ксения надела зачем-то его на своё запястье. Вернее, активировался лишь один из его сегментов, когда она услышала голос, — Да сколько же можно тебя вызывать? Ты спишь, что ли? Или утонул где?

Голос показался знакомым, а следом и личико обозначилось, Рита! Она с изумлением вглядывалась в Ксению, не находя слов. Потом спросила, — Ты? Откуда у тебя контактный браслет Венда?

— Нашла, — просто ответила Ксения. — Гуляю тут. За городом. Села, поела, дальше пойду.

— Чего поела? — спросила Рита строго, но мягко, как заведующая учебной частью школьного городка.

— Пирожок, естественно, — ответила Ксения. — Захватила с собой в рюкзачке, — она показала Рите маленькую бутылочку с водой. Никакого пирожка на самом-то деле не было.

— Странно, — сказала Рита, — что браслет активировался при контакте с посторонним человеком. Впервые наблюдаю такую вот аномалию

— Так я ему и не посторонняя. Если уж даже его вещи так считают, в отличие от самого хозяина. А я сама по себе и есть аномалия, как ты же не раз мне о том и говорила.

— Ты где? А! Вижу твои координаты. Ну и глушь! Ты чего там забыла?

— Я гуляю в свободное время, где хочу.

— Когда вызовешь общественный аэролёт после прогулки, занеси браслет в ГРОЗ. Оставь внизу у дежурного робота. Я потом туда подойду. Если захочешь, можем вместе попить кофейку в «Башне ветров».

— Отличная идея! Там кофе изумительный. Только я в походных шортах и в майке. Буду эпатировать тамошний ГРОЗный муравейник.

— Да кому ты там и сдалась. Кстати, я заодно сделаю тебе сюда свободный пропуск, чтобы ты приходила в любое время, как захочешь кофейку изумительного откушать. Или со мной войти в родственное общение вдруг пожелаешь. Мы же не чужие с тобой.

— Почему и нет? Я ведь по жизни своей бродяжка неисправимая, а также и дочка твоя, мамочка.

— Будет ведь искать! — проворчала Рита, имея в виду растеряху Венда. — Что у него с головой? Потерять контактный браслет в каком-то диком поле. Чего он там делал-то? А ты сама? По следам его, что ли, ходишь?

— Нужен он мне! — как бы возмутилась Ксения без всякого возмущения на самом-то деле. — Я и узнала-то случайно, что он вернулся. Уж и не помню, кто сказал… Кажется, Елена из экспериментальных оранжерей, что у озера расположены. Я там купаюсь обычно. Она и сказала, что сын её в «Сапфире». Вернулся в числе всей команды, как срок командировки на Троле завершился. Почти все уже домой вернулись, а сын её вынужден задержаться там. Она плакала ещё…

Рита что-то нажала там, у себя, и браслет Венда на руке Ксении оказался заблокированным. Ей надоела её болтовня. Ксения вздохнула. Прижала браслет к губам, опять вздохнула, — Даже твой контактный браслет узнал меня. Даже он отозвался. И ты отзовёшься на запрос моей души рано или поздно. Знать бы, где ты тут бродишь? И опять мы с тобой разминулись…

Это произошло в те самые первые дни после возвращения Рудольфа с Трола на Землю. Тёплый пасмурный предосенний день, от которого Ксению нынешнюю отделяло ровно десять лет.

«Мне уже пятьдесят, полвека. Треть жизни прожита. У той же Вики две девчонки стали невестами. И у многих моих сверстниц есть внуки. В прежние времена это был уже конец женского расцвета. А у меня он и не начинался. Я увяла, не успев расцвести. Что дальше? Уповать на то, что в сто лет жизнь только начинается»?

Надежда с опорой на сверхсовременные технологии

Надежда окутывала её, как атмосфера планету, не пуская в её живое тело вселенскую тоску-бродягу окончательно. С её убивающей всякий росток надежды, как и само стремление к будущему, радиацией.

«Сиди, тварь безликая, в замусоренном предбаннике, коли впёрлась! Грейся пока, соси мою живую энергию, но скоро, скоро я тебя вышибу из себя! Наведу в себе сверкающий порядок, такой же, какой внешне создали мне волшебные передовые медицинские технологии Земли».

Она, Ксения, слава Создателю! не родилась в какое-то там средневековье или в Эпоху войн и катаклизмов мусорной, зашедшей в ловушку цивилизации. Она — женщина ослепительного будущего для тех, кто тогда жили и страдали. Да и для многих ныне живущих она тоже, пока что, женщина будущего. Дорогие и секретные технологии не были доступны большинству.

Она прислушивалась к току своей крови. Нет, эта кровь не тыркалась по старчески в переплетениях и узких лабиринтах изношенных сосудов, она струилась в ней, омывая её ждущее сердце, питая живым согретым кислородом её не спящий мозг. Сосуды упруго и юно напрягались в ней от освобождающихся из былого забытья желаний, кровь звенела в них предвкушением того, что вернётся. Всё ещё сбудется, и она станет матерью, для чего и появилась на свет. Она отдаст свой долг праматери, для чего же та и переполняла её своей силой и жаждой своего продолжения через неё, Ксению?

И Ксения трогала себя, не веря, что эта атласная кожа ей родная, упругое, ожидающее чрево тоже её. И пряталась под простыню от страха, представляя, что темнота вокруг не земная и напитанная жизнью, а та, что ей предстояла — чёрная, в льдистых и убийственных сполохах гибнущих и нарождающихся вновь Галактик, бездна Космоса. Куда предстояло ей провалиться, как в сон без сновидений, чтобы оказаться там, на спутнике, рядом с ним и выполнить свою жизненную миссию. Миссию любви. Или не оказаться уже нигде и не выполнить ничего.

Не получалось спрятаться от темноты, напирающей из-за стены, а стена не была для неё препятствием. И вопросы, на которые Ксения не знала ответа, находились не в темноте, а в ней самой, и только казалось, что напирают они извне. Это они страшили, а не безлунная лесная темнота вокруг её уединённого дома.

После того, как отец женился на Рите, он покинул старое обиталище навсегда. На самом деле Риту звали Кларисса Бете, она была дочерью отца швейцарца и русской матери, так она говорила, но звалась Ритой., За глаза «Кошачий Глаз», якобы названая так в честь планетарной туманности, оставшейся на месте погибшего мира. Туманность обладала невероятной структурой, феерической и загадочной красотой, испускающей газ в виде скоростных струй, узлов, сплетений и концентрических кругов. Она завораживала и околдовывала тех, кто её наблюдал на почтительном расстоянии, и была несовместима с жизнью человеческой. Туманность, конечно, а не Рита. Агония запредельного и древнего мира напоминала из безмерной дали фантастический зелёный глаз, у Клариссы — Риты глаза природно-серые, обладающие по свидетельству редких очевидцев способностью светится в темноте зелёным пугающим светом. Те, кто были не в курсе, не понимали природу свечения, но Ксения знала причину. Так проявляли себя последствия тайных технологий, возвращающих утраченную молодость. А сколько раз её возвращала себе Кларисса — Рита, не знал никто.

Получалось, что Ксения теперь вечный должник Риты, женщины или химеры женщины, это кому как хочется считать, но Ксения всегда ненавидела её. Ненависть, подспудная, длиною в несколько десятилетий не ушла и после «дара богов», обрушившегося на непутёвую дочь — падчерицу.

Рита стала женой отца Ксении тут же после смерти мамы. У этой ненависти — ревности не имелось срока давности, её нельзя было задарить, замолить, чего Рита и не собиралась делать, бросив Ксении волшебство омоложения, как ничего не стоящую милостыню. Дала ей шанс, нищей замарашке, так и не выбившейся в Золушки, не получив взамен и пустякового реверанса внешней благодарности. Ксения всегда читала в кошачьих по разрезу и себялюбивых, отсвечивающих тайной, очах ненавистной мачехи своё определение, своё место в её иерархии ценностей, вернее, вне пределов этой иерархии. Она для Риты всё равно, что погибшая пыль некогда и прекрасного порождения великолепного отца.

Кратко Ксения так могла бы оформить беспощадную мысль Риты — приговор себе. Зачем была длинная и страшная эволюция Земли, земного человечества, Млечного Пути, вступившего в фазу зелёной долины, то есть плывущему или катастрофически бегущему к своему концу и завершению, в объятия неведомого Энтропизатора, называемого раньше чёрной дырой, аттрактором? Неужели, всё это для того, чтобы появилось пошлое и пустое существование рыжеволосой дурёхи под маленькой провинциальной и тоже рыжей звездой, под которой, правда, жили и другие, мнящие себя покорителями и венцами творения? Неужели, эти вселенские затраты относились и к ней, Ксении, неудачливой и бесполезной представительнице планеты Земля с полностью провальной судьбой?

Но сама Ксения кидала её невысказанное мнение через левое плечо, как и её авторитет, или статус, что там было в действительности, в ГРОЗ, как и саму ГРОЗ. Ни много, ни мало, а саму Галактическую Разведку Объединенной Земли. Тоже мне «галактическая разведчица», проторчавшая всю жизнь в небоскрёбах на Земле, а также в постелях видных представителей этой звёздной касты, где она умело пускала им межзвёздную пыль в глаза, изгибая известными кренделями своё неувядающее ведьмино тело и задирая ноги выше их голов. Ксения про себя звала её «чёрной дырой», но уже в сугубо земном, а не космическом смысле. Много кого засасывало её силовое поле, её женское обаяние, её, на взгляд Ксении бутафорский, ум.

Да разве могла Рита знать про неё то, что знала о себе сама Ксения? Разве знает или может знать другой человек в своём самомнении непознаваемую бездну другого человеческого существа? Если каждый, как малая бесконечно точка в масштабах Вселенной, есть её безразмерное зеркало? Ксения, как умный человек, на это не претендовала никогда и считала тех, кто так мнил, людьми ограниченными. И Рита, то есть Кларисса, — и чем эта Кларисса ей не угодила? — в этом смысле для неё ограниченна, не тонка, не интуитивна, не сострадательна к ближнему, потому что недобра изначально. Недоразвита до нужной ювелирной кружевной изысканности своего женского существа, «не» и «не». Её создателем определенно не был русский милосердный Бог, который в момент перед запуском русских женщин в живую Вселенную, подковывал их, как Левша своих блох, золотой подковкой души и не использовал при этом чертежей и математических расчётов. Её-то, Клариссу Бете, выверяли, рассчитывали и соизмеряли с эталонами практичные боги Запада, а вместо поцелуя в темечко снабжали ценником и техническим паспортом с гарантией безупречного механического функционирования.

Но думая так, Ксения вовсе не возносилась перед высокопоставленной мачехой, а когда-то и соперницей, Ритой. То, что знала она о себе, то, что думала, было и хуже, чем беспощадная аттестация Риты, но совсем не так, иначе, по-другому. Прошлая жизнь хранилась в ней, как спрессованный и не раскрашенный пласт чьих-то бездарных рисунков, вроде и не имеющих к ней, настоящей, отношения, хотя она и сотворила их своим личным «гением», как ей тогда мнилось.

Откровения мачехи, столь же невыносимые, как и она сама

Помнила ли Ксения своего «меченосца Космоса»? Того, о ком напомнила ей Ворона Рита в своём каменном многоцветном гнезде, созданным для неё Вороном Вороновичем, отцом Ксении, улетевшим куда-то в своём звездолёте, проколовшем, как игла ткань Галактики, и канувшем где-то в её изнанке?

А как жаждал он, папа Ворон, спасти своё чадо от недостойного избранника. И средства для этого избирал тоже недостойные. Да никто потом, как ни был лучше и добрее, не дал ей даже в приближении того, что давал он, «меченосец» несравнимый, стёршийся, если в деталях, сохранённый как главное событие её жизни. Записи с ним она не смотрела никогда, — у неё их не осталось, полностью уничтоженных в порыве ненависти. Весь нечёткий и расплывчатый в океане её памяти, он периодически выныривал из синих туманных глубин, на какое-то время оставляя, как кит, фонтан на поверхности. Она стряхивала долетающие брызги, давно не ощущая ни их вкуса, ни их горечи, поскольку это было всего лишь её внутреннее кино.

За тридцать с лишком лет он, понятно, сильно изменился настолько же, насколько давным-давно возмужал и заматерел. Правда, до какой степени одеревенелости он покрылся непрошибаемой житейской корой, до какой непохожести на себя прошлого необратимо изменился, ей предстояло узнать, попав на спутник, решившись прыгнуть в космическую прорву, как в смерть.

И оказалось, что смерть, о которой она столько мечтала в свои особенно тяжкие и тёмные часы, очень её страшила. И Ксения ворочалась и вздыхала, ложилась на спину и таращилась в потолок, по отражающей поверхности которого скользили смутные тени фантомных существ, иногда людей, иногда животных, забрасываемые в дом через прозрачную панель ночным шевелящимся лесом. Их облик зависел от воображения того, у кого и возникала нужда их рассматривать, наделяя призрачной жизнью.

Ксен любил спать в шёлковых пижамах, и шёлк ещё больше делал его не похожим на мужчину, на того мужчину, который ей нужен, которого она, с чувственным замиранием, любованием перебирала в его ускользающих деталях. Десять лет тишины и гармонии и вот опять…. Он оказался вынут из её памяти на поверхность произволом чёрной Вороны Риты. Древняя Рита-Кларисса возжелала ради своих только целей пихнуть Ксению туда, к нему на страшный спутник. Ксения не стала спрашивать: «А чего же не желаешь сама туда вернуться»? Потому что знала почему.

Неожиданно Ворона сама поведала ей, не вдаваясь в обширные подробности, но живое воображение Ксении дорисовало картину в её целостности, как проходила там её жизнь, на спутнике Гелия.

— Представь, — начала Рита, — я просыпалась, а на подушке лежали пряди моих волос, я могла и облысеть там. Легко. А париков и восстанавливающих центров там же нет. Я ходила стриженная, как мужик, к тому же я не вылезала из комбинезона, рост у меня высокий, а грудь маленькая, так что новоприбывшие принимали меня за молодого человека, за парня. Девки изучали на предмет сближения, а ГОРа Венда принимали за… Ну, не будем уточнять. Пока до них не доходило, кто я.

А он ныл, поскуливал по ночам, потому что был одновременно страшен и жалок, как брошенный в покинутой инопланетной колонии пёс. Правда, такой пёс, какой описан в старинной сказке, у которого глаза как мельничные колеса, а сам размером с лошадь. Вонял, казалось, уже не смываемым потом от каждодневных стрессов и перегруза: «Где твоя прежняя виртуозность, игра? Я устаю и хочу полноценного расслабления». Какая там игра в ледяной, окружающей жути? Сидишь, как мышь под колпаком, дрожишь от каждого звука тревожной сирены, от любых неполадок в системе искусственной атмосферы. Ведь обосновались на самом холодном континенте планеты, поскольку самый стабильный он там.

А он мне: «Ты стала похожа на издыхающую механическую куклу»! У меня же пропали все интимные желания, и я до сих пор удивляюсь тем бабам, которые там умудрялись бесперебойно функционировать. Вот отбор поставлен! Таких киборгов выплавляют в этих Космодесантных структурах. У них нервная система не иначе как из искусственных нейроволокон. Их ничто не берёт. Ну, действительно, отряхнулись как собаки после пробега от своей усталости, погрелись о бока друг друга, и снова бодрые, жизнерадостные. Говорю это не из желания унизить как людей, так и собак. Поскольку я против собак ничего не имею, тогда как люди способны порой вызывать разрушительные эмоции и переживания даже в моей закалённой и бронированной душе, а общения с людьми никак не избежишь, пока живёшь…

Она на какое-то время делала краткий перерыв, собиралась с силами, и Ксения ждала. Устроившись на огромном диване поудобнее, она слушала её, как ребёнок страшную захватывающую сказку, леденея, а не имея сил прервать жуткое повествование.

— Признаюсь честно, чуть не отдала там свою душу, не знаю, кто там есть в том мире, такой же Вселенский Творец или кто другой. Это тоже загадка для поколений и поколений современных метафизиков, если уж и с Землёй они не разобрались за тысячелетия. Но и сам он, Венд, как кузнец отбабахал свои положенные удары, — с ходу, с налёту и спиной — отход ко сну. Бессловесный, механический секс, как вколачивание свай в меня, и всё это не считаясь с моим настроем, а утром совершенно бодрый подъём. Я же лежу и, правда, издыхаю там. Сил не было от постели оторваться. Казалось, встану и рассыплюсь вся на фрагменты…

Тут же, мгновенно, Ксения считала её ложь. Рита просто в силу их давнего знакомства, в силу того, что она была женой отца Ксении. И хотя сама Рита никогда не жила под одной крышей с Ксенией, всё таки ж, невольно объединились они в единую родовую душу. Как бы уже и не тайна они друг для друга, не за семью печатями. Печати сильны только для тех, кто Риту не знал близко. Ксения слишком хорошо знала своего отца, и уже через него, воспроизводя его облик в себе, считывала Риту. Пусть это и странно для тех, у кого не развиты тонкие и особые настройки в голове. Понимая отца, она понимала и всякую, приближённую к нему, женскую душу.

Рита лгала. Она менялась лицом во время лжи. Подспудно напряжённая мимика не соответствовала небрежно — сказанному. Умышленный цинизм прикрывал её некогда пережитое и нешуточное, отчаяние. Не было у неё на спутнике никакого секса! Она только мечтала о подобном экстремальном виде спорта, а не было ничего! Неясно, по какой причине он её отодвинул от себя там, где не могло быть ни одной по-настоящему красивой женщины.

— И хоть бы погладил, приободрил, пожалел, потискал нежно и утешительно, — продолжала Рита, нервно и кокетливо поводя плечищами, нежно — девическими по качеству кожи и широкими по-мужски. — Но на этот раздел человеческого существования там и слов нет. Это же смешно! Там у человека только функции. Он же быстро и очень убедительно вошёл в свою главную роль. ГОР — эталон мужества, выносливости, рутина, грубость и полное отсутствие слюнтяйства, так они именуют неизбежные человеческие проявления слабости.

Искоса и неявно она отслеживала воздействие своих слов на Ксению, — Одно и было там исключение, Рамон Грязнов. Самый чистый там человек, нежный, весёлый, сострадательный. Девки вокруг него хороводы завивали. Всякой же женщине, где она ни будь, нужно нежное слово, ласка во взгляде, архаичное снисхождение «сильного пола» к «слабому». Иногда, не скрою, вдруг возникала потребность в этом специфическом неравенстве, всю жизнь мною отрицаемым. Да куда там! Стал ревновать! А мне что Рамон, что свая титановая, всё едино. Меня тошнило от любого проявления физиологии как таковой. Хотелось только одного; домой! Домой!

Тут Ксения подумала и о том, что причиной его охлаждения, действительно, могло стать внутреннее оледенение самой Риты, проявившее себя внезапно и не подчиняясь её воле. Всё-таки Рита принципиально презирала ложь, выраженную словесно. Другое дело, что ложь проявляет себя и в умолчаниях, а о многом сообщают и вообще расплывчато, — то ли фас, то ли профиль, додумывай сам, как фантазия подскажет.

Рита остановилась, чтобы передохнуть, сделала затяжной вдох. Подняла, ставшие во время исповеди страдальческими, глаза к высокому потолку, на котором зеркальные вставки причудливой мозаикой отражали её холл и её саму. Через бледность на узких скулах проступил румянец, это было проявлением внезапного счастья при мысли, что всё рассказанное осталось позади, отринуто, неправдоподобно, кошмарно. Она же здесь, в светлом чертоге сияющего настоящего — заслуженного праздника. Она улыбалась, вынырнув из космической черноты, из искусственной тесноты под куполом, из-под псевдо супружеского, такого негреющего пледа на свободу, под синие небеса, под прочный родной потолок небоскрёба могущественной и тоже давно родной ГРОЗ.

— В конце концов, до несгибаемого Венда дошло, что я могу и накрыться худым куполом, и он, скрипя зубами, всё же отпустил меня. Там, понимаешь, такие правила, если Главный не хочет отпускать, никто на Земле не имеет права вмешаться. Как бы на время человек перестаёт существовать для Земли, и это по-настоящему страшно. Я же, окрылённая ещё на Земле своей тягой броска в глубокий Космос, забыла составить контракт для невоеннообязанного члена команды, и тем самым перешла автоматически в число его рабов, а по сути, это так и есть. Он мог и распылить меня, и спроса бы не было. Может, я покушение на него готовила, кто докажет обратное? А учёные, не входящие в их десантуру, вольные люди и на них невозможно им там покуситься без проблем для себя в дальнейшем.

Так вот в чём дело! Он возненавидел её там и, не шутя, желал её физического уничтожения. Значит, было за что возненавидеть ему ту, кто не отлипала от него как хроническая болезнь во всю его жизнь на Земле. А тут и в Космос пропёрлась, повисла, пиявка извилистая — бровь изломанная, губищи вампирские.

— Надо было так сглупить? Так он и оттянулся по полной, мстя мне за моё своеволие над собой на Земле в прошлом. Он оказался зверски мстителен. И он ничего не забывает, вплоть до обидного себе слова. И мстить умеет, сволочь, даже с отсрочкой на много лет. То, что ты видела в первую нашу встречу, это я уже макияж земной навела, а видела бы ты меня там! Сквозь меня можно было узреть то, что за мною скрыто. Я стала, как иные душевнобольные, хрустальная, но буквально. Стукни он меня пару раз во гневе, и я бы сыпанулась вдребезги. Но до этого не дошло. Просёк, что контракт там или его отсутствие, а с него спросят за меня. Найдётся тот, кому это надо. Отпустил. Плакал на прощание как сосунок, от груди не могла оторвать. Забыл своё, хотя и дикое, но спутниковое величие. ГОР! Я простила его, конечно, за всё. Но это сейчас. А там я его ненавидела. Я там и плакать научилась. Можешь себе представить это? Вся морщинами пошла, как трещинками. Так он в порыве злобы орал: «Комета блуждающая ты, а не женщина! Не придуряйся, что всех тут нежнее! Будешь пахать, как и все на той делянке, что тебе и предписана. Здесь нет твоего маринованного перца советника! А то выкину тебя для употребления рядовой десантуре, ты им и такая в радость»! Я слишком обольщалась по поводу своей власти над этими психами. Вообще же, я несу в себе сильное разочарование в собственной профессии, усталость неимоверную. Думаю так; отдохну, как следует, верну себе прежнее равновесие и сменю род деятельности.

А вот это было чистейшей правдой! Ксения злорадно усмехнулась.

Он заставлял её там работать. Он отселил её в персональный закут и провёл зримую черту между собою, главным там, и ею, ничтожеством ни к чему там не годным. Рита заметила усмешку. Мимолётно-гневным взглядом перехватила эту усмешку и сорвала её с губ своенравной падчерицы. Ксения понимала, что Рита вовсе не отвечает ей взаимностью на ту мучительную и ядовитую смесь чувств, какие она излучала из себя. Рита всегда была выше всякой никчемной или пошлой обыденности, даже не будучи добрячкой.

Рита передёрнула заметно похудевшими и ещё не набравшими округлость плечами, как будто тот абсолютный холод, что остался за пределами родной материнской атмосферы Земли, опять придвинулся к ней вплотную и давит из-за незримых и кажущихся не надёжными стен купола.

Ксения изучала её совершенно юное лицо, какое она приобрела в своих закрытых святилищах за гранью досягаемости для остальных, то есть большинства землян. Будто она только-только вышла из подросткового нестабильного периода и едва вошла в свою всё ещё воздушную юность, колеблемую вешним ветерком и зыбкую для зрения, тем и особенно прекрасную, без будущей и неизбежной зачерствелости черт. И не могла поверить, что женщина без пяти минут старуха первой встречи и эта юница одно и то же лицо!

Рита следила за её реакцией, вызванной изучением красочной и первозданной будто персоны, она это и видела, и чувствовала, и усмехалась усмешкой опытной стервы, мало вяжущейся с лучистой личиной полудевы — получёрта.

— Согласилась бы отдать мне свою волю за такой же себе подарок? За юность?

Ксения ощутила веяние космического ледяного абсолюта в своё лицо. И вслед за этим её накрыла волна жара. Она вспотела мгновенно.

— Зачем тебе?

— Да? Нет? Кратко!

— Да что тебе моя воля? Ты как Мефистофель, в женском только роде…

— Отвечай! Мне некогда. Вводная интимная часть беседы окончена. Не ты, другую найду. И без затрат на омоложение. Подлинную девчонку, любую красотку. Это что проблема? Без твоих тут комментариев. Начитанностью в другом месте сверкнёшь. Хотя и там не ею тебе сверкать будет надо.

— Там? Чем сверкать? Перед кем? Я не пони…

— Там, на спутнике Гелия. Сверкать будешь тем, что спрятано в твоём нижнем белье. Чего притворяешься дурочкой? Передо мной не надо. Понятно, это произойдёт после того, как тебя введут в девственные формы. И отправят во Вселенское путешествие. И не воображай, что сумеешь отвертеться потом или увильнуть. Контракт подпишешь сейчас. До погружения в фазы омоложения.

— А что бывает за нарушение контракта?

— Никакого нарушения не бывает. Оно невозможно. Человека просто берут и сажают в звездолёт, а на Марсе погружают в стазис — камеру до места назначения. Всё!

— К кому я полечу? Кто он — нержавеющий сплав сказочного пса и кузнеца, злой и страшный киборг, воняющий трудовым потом, а заодно и поскуливающий от человеческой усталости в твою подмышку… Это трогательно, а совсем не страшно. Проявление минутной слабости в сильном человеке, когда живая душа сжимается от давления неизмеримой бездны, — всё это в нормальной женщине способно только усилить привязанность… Когда двое наедине под чужой звёздой… Так кто же он? Тот, кому ты не сумела дать поддержку…

— О ком я тебе только что рассказывала? Не поняла?

— ГОР?

ГОР — означало на сленге космодесантников Главного Ответственного Распорядителя земной базы.

— Ты уставала от него там? — спросила Ксения без церемоний. Не она же затеяла эти откровенности о подушках. — Он раздавил тебя бесперебойной сексуальной функциональностью, или он сдал? — тонкая усмешка опять проявилась на губах милейшей утончённой падчерицы. — Давил своим невозможным характером? — Ксения деликатно исправила свою оплошность.

«Кошачий глаз» заметно мигнул, затем сузился. Не от стыда, конечно, и не от злости, а от того, что изобразил превосходство своего существа как высшего, над Ксенией как непомерно низшей.

— Тебе это интересно? Тебя же не пугают его характерные особенности? Ты боишься, что он утратил то, что для тебя в нём было самым ценным, за что ты и терпела всё остальное в нагрузку? Хотя и не нагрузка это, а полноценный груз, от которого и я прогнула свой хребет. Выносить такое давление, — это надо быть пластичной или же по-настоящему воздушной. Женщина с чёткой личностной структурой рядом с ним обречена на слом. Как женщина женщине, как подруге и родной к тому же, могу сказать, что я охотно сбрасывала его и другим. Там были желающие, кому он подходил по размеру и темпераменту. В этом плане на него не действуют, повторюсь, ни физические перегрузки, ни нервные перетряски. В других все эти хвалёные и перепроверенные вживлённые механизмы защиты человека в иноземных сферах рано или поздно дают сбой. Но не в его случае. Закалка Трола всё же сказывается. Хотя там, на Троле этом, по меркам безжизненного мира был рай земного типа. Жаль, что меня не пустили на Трол. А как я хотела тогда. Всё могло бы сложиться иначе. С ним и со мной, это я имею в виду.

— С тобой?!

— Были и собственные, сугубо профессиональные интересы, сама ведь понимаешь. Говорю тебе, его невозможно долго выносить. Он вытягивал из меня всю силу там, требовал какой-то самоотдачи.

— Боже мой! Невыносимо! — не удержалась тут Ксения, хоть так давая понять Рите, что ложь её не съедобна для той, кого она перекормила этой отравой ещё в подростковой юности. Рита прищурилась ещё больше. При этом рот ощерился, и что означала гримаса, отвращение или смех над той ситуацией, было непонятно. Юное лицо пропало, вместо него возникла жуткая маска.

— Он ничуть не постарел, но… ты же понимаешь, там нет тех, кто ему нужен. Он весьма разборчив…

Искусительница расширила, наконец, свои кошачьи окуляры, молниеносно блеснула ими в зрачки Ксении, породив в ней временное ослепление.

— Ко мне бесперебойно поступает вся информация оттуда. Ты же тогда не согласилась, вот он и вызвал бывшую «жену», и у них начался повторный расцвет отношений, давший и плоды. У неё там четверо детей родилось от него.

Ксения болезненно затаилась, не желая выдать своей зависти и ревности Вороне. Но Ворона и сама была переполнена тем же.

— Если бы ты не улетела назад, ну мало ли, не смогла? Интересно, какой бы ты стала там? Волосы бы выпали, кожа резко постарела, веки обвисли, и глаза были бы тусклые? Ты, если учесть количество этих твоих омоложений, не можешь покидать Землю, и все эти вживлённые защитные штучки в тебе не работают там, в иных средах, как происходит у других людей, не избранных. Ты уже полностью, по сути, искусственная. Условно живая. А как будет со мной?

— Я не обижаюсь на твои ругательные выпады. Тебя что-то задело в моих речах? Ревность к той? Да это смех! Та, к кому ты ревнуешь, — поглупевшая, подурневшая от своего безостановочного конвейерного материнства инопланетная пчелиная матка. А чего ей там и делать, если всю работу делают другие, а она только и сидит в своей геометрической и нелепой конструкции, сооруженной там ей на радость. И ты — роскошная женщина, редкая, замечу, в наше время. Ты способна пробуждать атавистические влечения в любом сапиенсе, даже самом умственно-развитом и стерильном от прошлых животных излишеств. Меня уже одолевают по поводу тебя мужчины. Кто ты, что тут делаешь? И это, заметь, интересуются не мальчики, а солидные статусные люди. А что же будет, когда ты вернёшь себе юность? Если, конечно, согласишься на мои условия.

Так вот в чём дело! И дара богов не жалко ради осуществления мести. — Что же ты не смогла её одолеть? Ту? Заставить его забыть о ней? — Ксению ничуть не заинтересовала информация об озабоченных, «статусных» инкогнито. Может, их и не было ни одного, а это был неумелый комплимент Вороны.

— Я другая, чем ты. Да и не было у него ко мне той безумной любви в прошлом. Я сама его соблазнила, сыграла на мальчишеском любопытстве. А тебя он любил. Ты сама всё испакостила настолько, что и поправить было ничего нельзя. Ты же рехнутая была! Я всегда говорила твоему отцу: «Лечи ребёнка»! «Нет! Она нормальная, но слишком эмоциональная. Остынет». Но ты же не остыла? Хотя и покрылась коркой льда, я же чую, какие в тебе спрятаны гейзеры до сих пор. Нет? Конечно, Ксен не тот, кто опробует их на себе. Шкура тонка у него для таких экспериментов. Ты же умышленно их закрыла, ты всё же научилась владеть собой. Но думаю, его ошпаришь, как и тогда. Грехи твои он простил. Да просто забыл всё, да и сам-то…

Рита — искусительница или благодетельница?

… Ксен сопел, уткнувшись носом в ложбинку на её спине, это единственное, что ему и было позволено, верх интимно возможного, после её телесного катарсиса, возвращения молодости, ослепительного возрождения или рождения Афродиты из пены засекреченных островных Центров омоложения на теневой стороне цивилизации, в том смысле, что спрятанной.

Ксен напоминал собою её любимого в прошлом миниатюрного таксу Харлея, с которым он в своё время боролся за место у неё под боком, ругаясь, что она приучила собаку спать рядом в постели. Пихал его, ругал зубастым и вонючим карликовым бегемотом, но такс упорно расчищал себе местечко у хозяйки не под бочком, так в ножках.

— Это же извращение! — бурчал муж на собачьего фаворита, — Что ты тут спишь с человеком? Тут тебе не конура собачья, не твой домишко.

Но маленький такс был вроде неполноценного, но ребёнка для одинокой женщины, не считающейся с чувствами мужа-приживала, которым она не дорожила. Дом был её, а Ксен мог жить, а мог и не жить. Ксен жил, не уходил.

…. — Как он там жил? На том Троле? — она вопрошала Риту о том, о чём спросить было не у кого. Она была уверена, что Рита ничего не расскажет. — Там, кажется, был расцвет архаики? Или правильнее, закат цивилизации? — Ксения не могла решиться на прямые расспросы о Нэе. А Рита неожиданно и охотно затараторила как заурядная сплетница.

— Так и жил. Жутко, архаично. Утратил даже подобие человечности, разлагался, в общем, на не лучшие составляющие фрагменты его некогда горделивого «я».

— А ту Нэю где он нашёл? В их притонах?

— Зачем же в притонах? Она была дочь лучших представителей той планеты, местная аристократка, хотя и обнищавшая, кажется. Потому и клюнула на него. Их правящие кланы живут очень закрыто и обособленно от большинства. А большинство там такое, дикое и пёстрое, грязное и толкучее, как и положено быть сброду, живущему в нижних уровнях архаичных социальных пирамид. Но ты не бойся. Я его после того тёмного мира починила. Он стал как новенький. А то, что я нагнала на тебя страху, так это я слишком эмоционально обрисовала тебе своё состояние неприспособленности к таким мирам, к колониям, короче. Я всё же порождение земных оранжерей, а там? Но ты-то другая. И он, представь его преображение, стал семьянином! Многодетным отцом. И у тебя иная задача, несколько опять его разложить. Я, конечно, грубо утрировала то положение, в котором они там существуют. Там дисциплина и стальные рамки для каждого, там своеобразный монастырь, и единственное отличие — там дозволена интимная сфера проявлений жизнедеятельности. То есть семьи и прочее, но в чётко заданных скобках, понимаешь? У них же и дети там растут, их воспитывают и учат на конкретных примерах. Там нет, и не может быть излишеств ни в чём. Ну, конечно, есть своя специфика, как и в любой закрытой колонии, но ты полетишь с мужем. Семейная пара, а это значит привилегированный круг в закрытом семейном сегменте. Да вы с Ксеном по контракту полетите, вы в подчинении ГРОЗ, а не у ГОРа непосредственно будете находиться.

— Я боюсь его встретить. Я даже в мыслях этого не делаю. Чего мне стоило его забыть.

— Ты можешь обманывать Ксена, себя, но не меня. Ты жаждешь повторения того, что утратила. Ты веришь, что только он даст ребёнка твоему окаменевшему чреву. Ты же верила всегда в теории твоего отца. Он пусть и такой-сякой, этот Венд, он создан для тебя. Вы две части когда-то разорванного целого. И я это всегда понимала.

Имя было, наконец, произнесено, и Ксении сразу же стало легче дышать, напряжение покидало её.

— А та?

— Она же не земная женщина в той степени, как ты. Она следствие какого-то не поддающегося пониманию и изучению эксперимента, сотворённого неведомым и неизвестным нам миром. Вот и проверим её на стойкость к воздействию агрессивной среды.

— Какие же у них дети?

— Прекрасные дети. Земные, как и положено. Ничем не отличимые от наших детей Земли. Мы же их и на Земле изучили, полностью.

— На Земле? Она тут оставила детей?

— А кто бы ей их отдал? Лететь это был её выбор. А дети не могли делать выбор в отличие от тех, кого она родила там.

— Скажи, у неё же был другой муж. Как он отнёсся к её бегству?

— Не знаю, как отнёсся. Но дети по закону его. Две дочери Рудольфа и одна его собственная, но он их удочерил всех. Воспитанием занимается совместно со своей матерью. Если бы он был против, её могли бы и не отпустить. Но он взял детей себе, а ей дал вольную от них. Она могла бы их вообще отдать в общественный сектор воспитания, или в другие семьи, но это заняло бы время, а так он ей, что называется, стал попутным ветром в спину.

— И Рудольф простил ей измену?

— Сам её позвал. И любит, так передают мне мои источники. Преданно и горячо.

— Чего же мне лезть?

— Надо. Хватит ему семейного счастья. Заигрался. Не заслужил больше. Он и вообще-то не заслужил никакого счастья после того, что вытворял.

— Тебе зачем рушить его жизнь? Если, конечно, я сумею сотворить эту подлость. Ты же сама удрала. Из семейного и вымечтанного тобою, так я понимаю, закутка?

— Я не могу там жить. Он же нужен мне здесь. Хватит ему там торчать. А он не хочет возвращения.

— Но если он не захочет меня?

— Шутишь, что ли? Там новенькие все нарасхват, а тут возврат юного и волшебного видения.

— Но если жена всё простит? А он не захочет её оставлять даже после нашего сближения?

— Она не простит. Она не ты.

— Я ему тоже не прощала.

— Да всё ты прощала! Кому врёшь? Придёшь, увидишь, победишь! В награду я буду и здесь, на Земле, в оговоренные дни позволять тебе любить его. По взаимному согласию, конечно. Если захотите этого.

— Уж и уверена во всём…

— Что не устоит против тебя? Да. Он же не ангел. Хотя в молодости своей до чего же был и похож! Кудри светились, как в нимбе, лицо точёное, взгляд глубокий, лучистый и отчасти печальный. Что сделала с ним жизнь, или что другое? Не знаю. А ты каким его помнишь?

— Наглым. Всегда. Ты его, видимо, испортила к тому времени, когда меня с ним свела.

— Что?! Свела? Это было случайно! Я и понятия не имела, что он на тебе споткнётся до такой степени. Я думала даже, что ты не в его вкусе. Да ты же глупая была, хотя и хорошенькая как солнечная фея. Вот и станешь опять солнечной феей, а глупость при тебе, кажется, так и сохранилась. Это уже пожизненный диагноз.

— Умным слишком много жизненных благ надо, таким как ты. А уж мы-то, глупые, всегда готовы потесниться, подчиниться, обойтись тем, что остаётся от щедрот умников.

— Не умничай. Тебе и не идёт. Твоя красота тем и привлекала, что без лишнего ума была. Ну, согласна?

— Не люблю я его уже давно. И забыла совсем.

— Полюбишь заново. Вспомнишь. И потом. Это же последняя твоя возможность заиметь полноценного ребёнка по любви и естественным путем. Ты же отказалась от возможности иметь ребёнка искусственным путем? Хочешь же только по любви и любви взаимной. Нет? От Ксена же не получается? А от него будет. У вас полное созвучие. Если было, то и осталось. Это тоже, если хочешь, пожизненный диагноз — любовь. Хотя часто люди и загоняют её в подсознание, но это не уничтожаемо, поверь мне. Только вместе с самим человеком это и уходит.

— Не хочу. Я всё забыла.

— Ничего ты не забыла! Он торчит в тебе, поэтому ты и не смогла жить полной и счастливой жизнью. Он мучил тебя и тогда, и всю жизнь ты была несчастна из-за него. Отомсти ему! За то, что с тобою сотворил. За забвение тебя, за слом твоей души, за то, что мог жить и наслаждаться с другими, а ты нет. Отомсти за всё его подлое существование!

— Да как?

— Разрушь его семейную идиллию. И брось. Оставь одного.

— Думаешь, я смогу?

— Ты сможешь.

Ослепляющее счастье юности

Ксения была из тех немногочисленных людей, кто любил купаться в ледяной воде. Она купалась поздней осенью, ранней ещё весной. Этому её научила Лора, уверяющая, что холодное купание лучшее средство не стареть долго. И обладая уже возрождённым, заново юным телом, Ксения не изменила своей привычке. Она стояла одна на серповидном пляже лесного озера, того самого, где и видела его в последний раз перед отлётом. А он её не узнал, так ловко она замаскировалась большой розовой шляпой и очками, да и постарела она тогда, изменилась всё же. Он же запомнил её двадцатилетней девушкой. Он пришёл с какой-то распущенной дешёвкой, готовой отдаться всем желающим, не будь его рядом. И Ксения вспомнила, как та фефёла трясла своим обременённым похотью задом у всех на виду, в символическом купальнике, всё открывающем тем, чьим глазам была охота по ней елозить. Она приседала от прохлады воды, но с умыслом возбудить чужие эротические помыслы чужих ей самцов.

— Бр-р-р! — Ксения отмахнулась от мерзкого воспоминания, разбила его ладонью о гладь холодного озера. Вокруг не было ни души. Где-то в отдалении кто-то в лесу перекрикивался со своими гуляющими детьми. Она окунулась юным телом, усталой душой, чтобы и её встряхнуть и уравновесить в себе все части собственной прежней разлаженности.

— Я стала как прежде, — сказала она себе вслух, — и у меня всё впереди, ничего нет позади, мне просто приснился тяжкий сон, и сейчас я сброшу его в холодный поток, — и она поплыла туда, где в озеро вливалась наполненная вешней водой маленькая речка.

Выбираясь на уже тёплый песок из ледяной воды, она фыркала и отряхивалась, а душа расправляла свои тайные морщинки. Вода этого озера была особенной, она хранила в себе память о её подлинной молодости и всегда возвращала её, оживляя некой загадочной субстанцией, спрятанной где-то в банальных молекулах Н2О, в их незримом сцеплении. Ледяного заплыва хватало надолго, а чтобы избежать судорог, Ксения принимала перед погружением стимуляторы.

Когда-то это было только их озеро. Но в ночь его свадьбы с Лорой Ксения пришла на берег с Рамоном Грязновым в яростном, злом желании всё осквернить. Разбить хрустальную память, думая избавиться от Венда. Но не получилось избавиться. Чистейший целомудренный Грязнов плакал, сидя на песке и пряча лицо в коленях, жалуясь на невозможность забыть подлую и глупую Лорку. Ксения топила пальцы в его завитках, тихонько рвала их вверх, желая ему боли, но он ничего не чувствовал. Потом они искупались, как два малолетних дурака, вопя и брызгаясь, надеясь на приговор свыше тем двум дуракам — Рудольфу и Лорке. И приговор был приведён в исполнение неумолимым и высшим Судьёй, конфисковавшим их намеченное счастье, но и им с Рамоном Он, этот непознаваемый и скрытый ото всех Судья, всыпал того же. Уравновесил, так сказать. Просили покарать? Я исполнил. Но и вам дать ничего не могу. Не за что. Не желай другому того, чего не хочешь для себя.

Дрожа, она закуталась в пушистую простыню — полотенце и села на молочный песок, привезённый откуда-то и не похожий на пески подмосковные. Неестественно-белый, искристый, он слепил глаза и казался неуместным на фоне подмосковной природы, искусственным каким-то. Лично она любила естественные мягко-палевые пески, отмели, да где их было взять в мегаполисе? Вспомнилась удивительная первобытная глушь у маленькой зелёной речки, которую они как-то с отцом нашли и где? В Подмосковье! Там был природный мягкий песок, матовый, как тальк, но не такой белый, конечно, а цвета заварного крема. На берегу валялось поваленное дерево, росли кувшинки и речные лилии, и не было ни души. В следующий раз там проходили какие-то съемки, а третьего раза не было. Попасть бы туда опять. Но где это было? Она не помнила. Знал отец. Но у него уже не спросишь. В то время он, отец, был у неё единственным человеком мужского рода, кого она любила. Её внутреннее спокойствие было подобно той реке, почти неподвижно-стеклянной, безмятежно-тихой.

— У моей приёмной в ГРОЗ вечно толкутся курсанты. То один шляется по коридорам, то другой. Спросишь: в чём дело? Чего-то беспомощно врут, но чую, тебя караулят. Не вздумай с ними связываться. Ни с кем! Они обречены Космосу.

— Папа, там у вас есть высокий такой блондин с волнистыми волосами, у него нашивка в виде крылатого дракона на форме. Я слышала, что один из учебных звездолётов, к экипажу которого приписаны те, кто носит такой символ, называется «Велес». Велес же умел принимать вид дракона. Тот парень часто мне встречается… Он кто? У него такое лицо, как будто он уже на звёздах. Умное и… Не знаю, короче, но другие ребята не гордятся собой нисколько, все простые и симпатичные, а этот другой. Необычный…

— Других не держим, и простых у нас нет, поскольку отбор очень суровый по всем параметрам. И кудрявых там не сосчитать, — отец с усмешкой погладил свою лысину.

Во второй раз он вспомнил первый разговор.

— Его Рудольфом зовут. Рудольф Венд. О нём ведь спрашивала? — отец, не глядя на неё, задумчиво изучал заросший противоположный берег подмосковного леса, похожего на джунгли. В то лето дожди и жара вызвали к жизни фантастическую обильную растительность.

— Он не русский? — удивилась Ксения.

— Русак. По отцу если. А мать? Она смешанных кровей, а поскольку даже в своей юности она отлично владела русским языком, подозреваю, что без русских предков там не обошлось. Она же любит всё архаичное, и поведение своё строит по музейным, замшелым этикетам, напускает на себя какую-то высоко породную спесь: «Кто там вы? А кто я»! Кажется, сын всегда был ей без особой надобности. Она не считает его высокохудожественным произведением, какового бы ей пристало иметь при её личном, да и фамильном совершенстве. Видишь ли, папаша из настырных простаков подвернулся, она и дала маху. Но это не моё, понятно, мнение. Она так всю жизнь считает. Осталась сиротой, вот и вышла замуж без родительского совета. И жили, как водится, весьма недолго. Очень непростая мамаша, таков и сынок. Высмотрела? Когда и успела? — спросил он, но так, что Ксения почувствовала его неудовольствие. Почему оно было?

— Мне всё равно. Мне никто не нравится. Я только оценила чисто объективно.

— Неужели никто? Скрытничаешь? — тормошил отец. — Ты что же, спящая красавица? Выпала из современности?

И ругал мать, отдавшую её в архаичный балет, сделавшую её чудной, не такой, какими были сверстницы. Да причём и балет? У них было так же, как и вокруг, как везде. На берегу в тот день снимали исторический игровой фильм для школьников, скорее всего. Глушь оказалась обманчивой. И отец говорил ей, вот бы где тебе жить! В том прошлом. Бедно, горестно, войны, но романтика, накал чувств, чего нет ни у кого сейчас. Зря ты, говорил он, не хочешь выбрать себе другую профессию. Бросай ты эту сценическую благоглупость, эти свои «па дэ труа».

— А у вас? Настоящие отборные покорители Вселенной? Не то, что артисты? Или поклонники с цветами? Тебя бы это устроило, если бы я нашла у вас подлинного мужчину? У вас же совсем другая жизнь.

Отец молчал. Не опровергал, не подтверждал. Когда в её жизни возник такой «космический покоритель», папа приложил все свои галактические по мощи усилия, чтобы растащить их в разные стороны. Но «покоритель», как более тяжёлое тело с мощнейшей гравитацией стащил с неё её живительную атмосферу, уйдя в свою космическую бездну. А её вышиб с привычной орбиты. Оставив свою уютную прежнюю гравитационную ямку, привычное вращение, она превратилась в бесприютную комету.

В сшибке и в отталкивании, иногда недолго и зависая, вращаясь у других не менее притягательных, но ненужных уже тел, она покрылась копотью столкновений, льдами одиночества, пока не вышла на мирную, хотя и отдалённую орбиту вокруг маленькой планеты, совсем не первой в списке, по имени Ксен. Светило с их вселенских координат было маленькой, не греющей звёздочкой, сама планета пустынна и сера. Ведь для того, чтобы заиграли фантастические ландшафты, нужен свет любви, а света не было. И не выявленные красоты планеты стыли в ледяной же неизвестности. То ли они были, то ли их и не было.

Итак, он тыкался холодным и преданным носом, собачьим по своей ласке, в её ноги, как делал это и её любимый некогда такс, но в отличие от таксы, он не будил в ней чувства умиления к брату своему меньшому. Однако, он её спасал, не давал продрогнуть окончательно. Спасал от мировой пустоты, от не нужности уже никому.

Коварная Ворона хотела использовать её, как таран для разрушения семейной крепости Рудольфа, куда благополучно спрятался этот космический «покоритель» после своих подвигов в чужих мирах. Он оказался в своей жизни столь же бездарен, как и Ксения. Он не совершил великих открытий или свершений, как иные. Он тупо сидел в недрах неблагополучной планеты и разлагался в элементарные частицы. Месть отца Ксении оказалась ужасной, но другим остриём этого оружия он так шибанул свою любимую дочь, что сделал её такой же калекой. А сам пропал в красноватом смещении неизвестной старой Галактики. Он был виноват и перед мамой, считала Ксения, чью недолгую жизнь он не лелеял так, как обещал ей это в молодости. Но это была уже другая история их с мамой взаимоотношений, их любви, их разлада. Но и там эпицентром бедствия была эта Рита — Кларисса — «Кошачий Глаз» — Ворона.

Чья крона выше — того и свет

— Страшно мне, — призналась она Ксену.

Они сидели в лоджии — террасе и пили чай из маминых чашечек с синей кобальтовой сеточкой и вызолоченной внутренней поверхностью. От этого казалось, что это не чай, а жидкое горячее золото. Ксения ловила натянутой поверхностью плескающегося чая утреннее солнце и плескала его на стол. Она любила кофе, но Ксен не пил его никогда и по утрам заваривал только чай, думая и Ксению приучить пить его по утрам. Но она, вздыхая и тихо злясь, вставала и варила кофе, иногда это делал робот, иногда, всё же, Ксен. И так каждое утро он её допекал своим чаем. Из-за этого Ксения любила вставать раньше, чем он, чтобы в одиночестве попить кофейку. Закусить сладким, которое он тоже ругал, будто не видя в упор, насколько ей не грозит полнота, о вреде которой он не уставал ей рассказывать поучительные истории. Иногда Ксения из вредности, если он не замечал, сыпала ему в чашку сахарный песок, он плевался, а она с тем же занудством доказывала ему, как полезен сахар для питания мозговых нейронов. И сквозь эту инфантильную утреннюю возню в ней пробивалась мысль о том, до какого же ничтожества скатилась дочь великого человека из ГРОЗ и его тончайшей и изысканной жены-несчастливицы. Она приобрела себе в наследство причуды и неумную привычку говорить в лицо собеседнику неприятности от отца, а также его чрезмерную открытость, забыв унаследовать его карьерное преуспеяние и мощь характера, а от мамы унаследовала способность быть несчастливой даже там, где другие находили россыпи счастья.

— Ты только подумай, — отозвался этот сладкоежка, воюющий с сахаром, но поглощающий при этом кекс с шоколадом и изюмом, — сколько возможностей у нас появится после исполнения контракта на спутнике. Мы приобретём круглый самодвижущийся дом за полярным кругом, где будем зимой жить под полярным сиянием. Этот перестроим на новый лад, закажем сверхсовременный дизайн, возьмём новый аэролет с несколькими режимами скорости и высоты. У тебя появится возможность отдыха от нелюбимой рутинной работы, пусть и на время, но какое по насыщенности! Пропутешествуем по всем континентам Земли, и не только. Вот я ни разу не был на Марсе. А ты? Много где и была?

— Да я уже всё прочла. Весь контракт. Всё. Согласилась. Не уговаривай. Я только боюсь.

— Ну, это и естественно, — он вглядывался, ширя голубые и вечно детские, зависимые глаза на неё, ставшую иной, другой, как бы и его дочерью по внешнему возрасту. Из той прежней жизни, когда ему не было к ней доступа. И опять не стало. После выхода из Центра омоложения она его к себе не подпускала. На его хныканье разрешала только полежать под бочком, лживо объясняя, что целых три месяца, то есть больше по времени, чем до отбытия, ей нельзя. Ни в коем случае. Он верил и смирялся. Психологически ни он, ни она ещё не справились с её новым обликом.

— Я очень боюсь реакции на тебя этих заскорузлых освоителей-поисковиков и прочих космодесантников. Вдруг прибудет такая нереально красивая девушка. Они там весьма специфическая публика, огрубелая, оторванная от норм Земли. Мне, конечно, дали гарантию, что у них там стальной и суровый шеф, всё держит в руках и с большим опытом работы в иноземных мирах. Там вообще-то не забалуешь. Не Земля — милостивица. За бунт, за серьёзные нарушения — ликвидация. Очень быстро и жестоко, но как иначе? Природа человека оказалась с изъяном и её не лечит никакой технический прогресс. Никакая супермощь нашей цивилизации не способна сделать из нас ангелов. Или же мы идём не тем путем?

— Да закрой ты свой лекторий! — вяло оборвала Ксения, — дай собраться с силами в тишине. А что ты будешь делать, если этот эталон дисциплинированности и гарант твоей безопасности полезет ко мне туда, куда тебе доступа сейчас нет? Вызовешь его на первобытную дуэль? Ты со своим экспериментальным огурцом с грядки, выращенным размером с дубину, а он против тебя с одним лишь кулаком. Чья будет правда, как думаешь? Он этим кулаком размозжит твой зелёный огурец вместе с твоим носом в лепешку. Ты хоть когда видел этих космодесантников вживую? И оружия у тебя не будет, как у человека не военного. Там фауны живой нет, и все служащие безоружны. А у них оно на поясе присутствует, как деталь дизайна.

— Но ты сама? Твоё человеческое желание или его отсутствие? Там же не мрак первобытности царит.

— Там холод, необитаемость, но полная опасности. За куполом искусственного мирка. Но представь, этот шеф — эталон и образец не только хозяина земной колонии, но и мужественности, и как знать, вдруг он обладает ещё и магией сексуального притяжения. Что если я увлекусь?

— Да нет… — Ксен замолчал в растерянности, не понимая, где шутка перешла во вполне серьёзный намёк. — А на Земле мало что ли мужчин? Их миллионы и миллионы. Всюду. Но ты же никогда…

— У замкнутого пространства несколько иные психологические законы, не знал этого? Вот представь, вошли в скоростной лифт мужчина и женщина, а лифт застревает между уровнями, а робот — техник сломан на данном секторе слежения, и пока сигнал не дойдёт до дублирующей системы, они вдвоём. На улице они и не обратят друг на друга внимание, а там будут друг друга изучать пристально и впритык. И часто бывает так, искра между ними зажигает их сердца неодолимым влечением. Всё зависит от того, проявят ли они взаимно эту изучающую инициативу, или кто-то из них отвернётся в сторону.

— Какой нелепый и беспредметный разговор, — Ксен ел кекс, очевидно наслаждаясь его ванильным ароматом и мягкостью.

— Ты похож на кекс, — сказала она, имея в виду его мягкость и лёгкость, с какой его могут сожрать при желании сильные челюсти. Но он решил, что она имеет в виду его нелепость. Его, ставшую ей неподходящей, заурядную внешность, его заурядную жизнь среди множества ему подобных заурядностей.

Она подняла голову вверх, щуря глаза и утопая ими в синеве майского неба через ажурное плетение недавно распустившейся липы, очень старой, росшей у окна столовой. Большая часть её кроны прикрывала панель-стену лоджии, сейчас открытую. Это был второй этаж. Внизу тоже была терраса, но открытая полностью и по ступеням можно было выходить к соснам, а через них к их бассейну на улице, сейчас пустому и без воды.

— Чья крона выше, того и свет, — сказала Ксения, глядя в крону липы. Но Нэя со спутника ничего не могла ей ответить, а Ксен не понял о чём она.

Со временем, изжив большое количество дней и лет, устав от настоящего, человек начинает тосковать о прошлом, где его счастье покоится на дне памяти в неизменности. А если его достать? А если вдохнуть жизнь в его застывший лик? И прикасается жадно к устам прошедшего, и часто вдыхает эту жизнь, включает ответное биение.

…Нэя сидела за столиком кафетерия со своим трогательным пузиком, иногда она смещалась в образах Ксении на лесную тропинку. Молодая и пригожая, круглые глаза страдальчески и пугливо влипли в самые зрачки Ксении. Земные женщины никогда так не смотрели, у этой было какое-то феноменальное зрение, а возможно, и прочтение тайных мыслей, способность проникновения в глубины сознания и ещё глубже, туда, где сознание смещалось в спектры ультра и инфра человеческого и общечеловеческого подсознания. Возможно ли это, бороться с нею, звёздным суккубом, тактикой давно отринутой женщины, женщины разлюбленной, а также и заумной стратегией Риты — Клариссы, пусть и омоложенной несчётное число раз, но тоже всего лишь женщины, да ещё и с изношенной душой? Ксения очнулась.

Ксен смотрел так, словно опасался подъёма температуры у тяжелобольного человека и был начеку со своими методами защиты. Он всё списал на следствие длительных процедур омоложения. Его же предупреждали, психическая нестабильность имеет место быть в первое время. Плавающее состояние, некоторая неадекватность в поведении. Это была полная чушь, считала Ксения. Она была ясна и чиста душой как никогда.

— Налей воды в бассейн и подогрей! — приказала она Ксену как служке. И он ушёл исполнять её просьбу-приказ. Ей же хотелось побыть одной, настроить душу на юное звучание вслед за телом, вызвав в себе свет юности, разрыть окаменелости прошлого, освободить от наносов, чтобы они ожили под излучениями божественного бессмертного неба, чтобы белые облака стряхнули с них пыль. Казалось, на глазах облака темнели, забеременев скорым дождем. И этот будущий дождь уже окончательно омоет её вскрытые, готовые к повторной молодости чувства, даст им блеск и новизну, как фарфоровой чашечке, умытой после чаепития и поставленной в прозрачную горку, чисто ожидающей своего нового наполнения.

Подлинной юности нет возврата в дом, полный старых грехов

Она вертела чашечку в руках, помня, как прикасалась к ней губами мама, а Рудольф, сидя рядом, чай не пил. Развалившись с продуманным изяществом, а в нём всегда дремал актёр, он скрывал за развязностью своё волнение и неуверенность, боясь не маму, а возможного появления отца. Но отец так и не вышел пить чай с ними. Он вышел через другой выход, и они увидели, как с площадки поднялся вверх его аэролёт. И Рудольф оживился. Небрежность позы пропала. Он с радостью заёрзал и взял чашечку с уже остывшим чаем, с шумом его вытягивая своими прекрасными губами. И Ксения видела, как любуется им мама и как горда она его любовью к своей любимой дочери, в отличие от неприязненного властного отца. Что за счёты были у отца с ним, с мальчишкой? Мама ей открыла потом. Отец в молодости был страстно влюблён в мать Рудольфа, но она его отвергла. Вышла замуж и родила сына тоже от другого. И поэтому он видел в сыне прежней возлюбленной продолжение соперника, едва только стало очевидно, что причудливая игра жизни свела его дочь и сына соперника от той, его отринувшей.

Откуда мама это знала? Да от Риты. Мама для чего-то общалась с этой параллельной женой отца и делала вид, что ничего не понимает и не знает. И Рита ей подыгрывала. Гипнотически, не мигая, изучала маму по-кошачьи, когда вот также сидела тут и пила чай из старинных чашечек, мурлыча приятности и женские пустые новости. Нет, из других, из кофейных, Рита не любила чай, а только кофе. Маленькие кофейные чашечки тоже были с сеточкой, но уже золотой на кобальтовом фоне. Это происходило тогда, когда папа отсутствовал на Земле, и мама приглашала Риту, а Рита всегда прибывала с «дарами данайца». Может, мама считала, что такое дружеское сближение лишит соперницу наглости и жестокости увести отца окончательно? Она притаскивала маме то редкую статуэтку, то чашечки эти, зная любовь мамы к экзотической красоте прошлого, столь отличной от безликой штамповки, выходящей из подземных заводов, где всё производили неживые роботы. А в этих чашечках таилось прикосновение человеческих рук, их изготавливающих, расписывающих, тоже с привлечением машин того времени, но всё же и контактирующих с живыми руками людей-творцов.

— Маргарита, — так звала мама Риту-Клариссу, а та незаметно морщилась, но любезно и мягко поправляла:

— Я Рита. А Маргарита это не моё имя.

— Но это полная версия.

— Моя полная версия — Кларисса. Но это имя я не люблю уж совсем. Я выбрала Риту.

Мама соглашалась, но упрямо забывала всё при следующей встрече. Или это была её бессильная месть и протест?

— Я полюбила эти чашечки, — и это было правдой. — Вот что значит дар от души. Пью из них чай или кофе, — а сервизов было два, кофейный и чайный, — и благодарю тебя за щедрость души. Как ты всегда умеешь угадать?

— Ничего хитрого. Если я что-то приобрету такое, что мне сильно нравится и самой жалко с этим расстаться, то я знаю наверняка, что человеку дар придётся по душе.

Рита слегка улыбалась, но тепло улыбки не касалось кошачьей внимательности глаз. Могла мама не знать о её связи с отцом? Могло быть такое? Ксения с мамой не говорила об этом никогда. Зачем? Всё было шито-крыто. У таких людей, разведчики всё же! невозможно было ничего понять по внешним проявлениям, на публике если. Но Ксения узнала об их связи случайно.

Мама тогда опять попала в медицинский Центр. Ксения примчалась как-то раньше срока с практики, балет был к тому времени отброшен, или она была отброшена балетом, неважно это, а за соснами, за жасмином, в бирюзовом бассейне… Прозрачная вода преломляла низ, уродуя отца… Ксения уже вскарабкалась на второй этаж в лоджию и изучала их подводный секс в нехитрое увеличивающее устройство, оставшееся у неё с детских лет. Она понимала, что уподобляется библейскому Хаму, застигнувшего отца в недолжном срамном образе, но не могла себе приказать не смотреть. Эта мерзавка, как бледная водяная змея оплела его каким-то немыслимым кольцом, чёрные волосы плавали вокруг неё, как страшные своей одушевлённой чернотой водоросли. Лицо отца было отвратительно искажено, его дёргало как от тока, это и был ток преступной любви. Ядовитая гадина откинулась от него и легла на поверхность воды и не захлебнулась, плавучая тварь, держась при помощи движений рук, совершая бессмысленный со стороны заплыв на месте и не отпуская его, зажав своими ногами его бёдра. Звуковое сопровождение отсутствовало из-за дальности места действия, но явно оно было. Она совершила ловкое движение и опять оказалась прижатой к телу распутного папаши, завилась вокруг него человекообразной лианой, и их свело общей судорогой скрытого источника электрического напряжения, так это выглядело со стороны. Ужасно, непереносимо для постороннего свидетеля, для девочки, для дочери, да ведь кто и приглашал этого соглядатая? И чужая пронзительная, хотя и не должная, радость перетекла в её душу вселенским омерзением и такой же пронзительной, но тоской-отрицанием порядка земных вещей. Или их беспорядка. Ксения забилась к себе и вышла к ним, когда они пили кофе на веранде внизу. Он в зелёном купальном халате, она в шортах и спортивной майке.

— Давно? — спросил опешивший отец, спихивая блудную кошку Клариссу с коленей и пролив кофе на свой халат. Та спокойно села рядом, нога за ногу, размер этой ноги был огромный, как у доброго мужика, да и сами ножищи, как у бегуньи на длинные дистанции. Колени, если сравнить их с точёным совершенством мамы, были как булыжники, а плечи вешалка и есть вешалка, прямые и лишённые намека на округлую женственность. Грудь спортивная, но почти плоская. Соски победно торчали из тонкой ткани, промочив её влагой, которую она не вытерла со своей кожи. Она подняла руками прямые и длинные волосы, встряхивая их, как бы жестом просушивания.

— Купались? — спросила Ксения-лицедейка, изображая безразличие.

— Только что пришли с озера, — соврала также безразлично, не менее одарённая лицедейка, Рита. — Летели мимо, решили купнуться. — Она так сказала «купнуться».

— Купнуться — совокупнуться! — засмеялась Ксения, дочь своего несдержанного ни в чём отца. И в словах тоже. — Я пришла, а ваш аэролёт стоял на площадке.

— Да мы пешком ходили. Это же рядом, — всё так же спокойно и сдержанно ответила Рита.

— А ты в домашнем халате, что ли, ходил на пляж? Шёл через весь посёлок? — обратилась дочь к отцу.

— Почему в халате? — смутился он, — переоделся только что.

Он, как фокусник, достал из кармана халата чудесное кольцо с ярко фиолетовым камнем-кабошоном. Его причудливая поверхность казалась оплетённой узором из узких листьев, создающих объемный голографический эффект.

— Видишь, какой редкий по красоте чароит? — спросила Рита таким тоном, будто это она и дарила ей перстень.

— Маме отдам, — с вызовом сказала Ксения, но увидела жалкое лицо сильно покрасневшего прелюбодея, даже лысина покрылась пятнами. Он не умел скрывать своих эмоций, как и все рыжие. И вдруг подумала, что не может он предпочесть божественно изысканной маме эту человекообразную лошадь, каким-то колдовским чудом завладевшую бело — мраморным и чётким лицом девушки. И волосы, как жёсткая и чёрная грива у лошади, и сильный круп с тонкими относительно мощного тела, но стройными ногами. В глазах, гипнотически уставившихся на неё, была связывающая Ксению сила, так и не давшая ей возможности запустить в неё стеклянной, массивной, зелёной вазой со стола, на которой лежали распечатанные крекеры вперемежку с яблоками. Они всё поняли, что она всё поняла. Но могли и не знать, какое зрелище только что предоставили ей. Хам вылез из Ксении не до конца, она так и не смогла заснять их на контактный браслет. Это был бы верх или низ? Их взаимного уже и общего падения. Она стукнула собственного хама по лбу и заставила его умереть в себе. Ради мамы, а не ради этих сношающихся где попало вороной кобылы и её лысого коня, понуро повесившего вдруг голову и виновато хрустевшего печеньицем, разламывая его лошадиными белыми и крупными зубами. Было очевидно, что он травояден, несмотря на свои габариты, а девка-оборотень могла в следующий раз обернуться и сучарой зубастой, и он полностью в её копытах, в лапах, в присосках, в руках, одним словом.

… — Артём суров с вами, со своими учениками? С детьми, как он вас называет, — спросила тогда мама у Рудольфа.

— Он строгий, но справедливый. Всегда. Мы его уважаем, но не боимся. — Ответил Рудольф, нервически теребя своё ухо.

— Думаешь, он простит тебя после того, как выловил тебя у Ксении здесь? — в лоб спросила мама.

С пепельными пушистыми и лёгкими волосами, собранными вверх яркой заколкой-бабочкой, с синими промытыми глазами, в голубом летнем платьице, хрупкая мама казалась девушкой. Рудольф изучал её, даже забыв о Ксении.

— Вы очень похожи с дочерью, — ответил он на её вопрос, — но у вас разный цвет волос и глаз.

— Не боишься своего начальника? — опять спросила мама.

— Нет. Почему я должен бояться, если мы любим друг друга?

— Врёшь! Боишься ты. Глаза тебя выдали, когда ты его ждал. Но чего ты испугался? Он мог тебя побить?

— Вы шутите? Если не избил сразу, то теперь-то чего?

— Ты — нахал, — засмеялась мама, — зачем так? Залез ночью в родительский дом девушки? Пришёл бы с предложением руки и сердца, с конфетами там, с цветами, как и принято было всегда.

— Вы смешно говорите. С предложением руки и сердца. Так никто уже не говорит.

— А я вообще старомодная. Во всём. Я выпала сюда из другого времени. Из прошлого. Мне здесь трудно. Тяжело.

— Вам тяжело? А на вид вы будто невесомая, светлая и весёлая. Ксюня в вас. Будто и нет у неё такого отца. И она только ваша дочь.

— Какого? Такого отца?

— Ну, сурового, огромного. Воина. Героя Земли.

— Именно от героев и воинов рождаются самые прелестные дочери. Не знал?

— Нет.

— Ведь таких мужчин сильно любят девушки. А от страстной любви только и рождаются красивые люди. Ты любишь мою Ксению?

— Да. Люблю. Зачем же я по-вашему и залез к ней как преступник? Не могу без неё. Даже дышать становится трудно, если долго не вижу. Она как кислород, — он застеснялся своего признания, скулы порозовели, и он нагнул голову, пряча глаза в чашке с уже выпитым чаем, словно искал в ней желанные остатки спасительной жидкости. Нашёл на один глоток и хлебнул. Мама засмеялась опять.

— А глаза у тебя такие…

— Какие?

— Не простые, — вздохнула мама, — как и у Артёма. Вы не сможете с ним договориться на равных. Он так и будет тебя давить, как высший по статусу и званию, а ты будешь артачиться. И боюсь, будет взрыв между вами…

— Мамочка, — прошептала Ксения, прикусив край золочёной чашечки, как будто стараясь поймать то мамино касание к пережившей её чашке, — ты всё поняла тогда. Предвидела этот страшный взрыв, разнесший нас в стороны друг от друга. Но и отброшенная, засыпанная комьями грязи, моя любовь и не подумала сгинуть. На этот раз папа уже не встанет между нами. И я рожу своего ребёнка, твоего внука или внучку, мамочка. Я хочу повторения. — Нет. Это будет иначе. Без повторения прошлых ошибок, без всяческих ошибок вообще. Это будет возрождением того прекрасного, что было у них в то прекрасное первое время…