Мир до и после дня рождения

Лайонел Шрайвер, 2007

Спокойная, размеренная лондонская жизнь Ирины Макговерн, американки русского происхождения, иллюстратора детских книг, девятый год разделяющей кров с интеллектуальным, внимательным, но донельзя предсказуемым партнером, закончилась в ту ночь, когда ей с необъяснимой силой захотелось поцеловать другого мужчину. Друга семьи, привлекательного, экстравагантного, страстного, непревзойденного игрока в снукер Рэмси Эктона… Выбирая, кого любить, Ирина выбирает и свою судьбу. Какая жизнь ждет героиню, если она променяет испытанные временем отношения на яркую вспышку влюбленности? Два варианта событий развиваются параллельно. Читатели вместе с героиней как бы проживают две жизни, стараясь ответить на извечный вопрос: не вел ли к счастью тот путь, по которому мы могли бы пойти, но не пошли…

2

В замке повернулся ключ, и сердце бешено забилось.

— Ирина Галина! — Нет, это не прозвище. Чтобы подчеркнуть поэтичность русского языка, мать Ирины выбрала для рифмы второе имя Галина. Лоренса очень веселило это сочетание звуков, похожих на выстрел из двустволки. Сегодня он еще из холла услышал, как она напевает песенку, словно пребывает в том возрасте, когда восторгаются шоу «Улица Сезам».

Бросив сумки, Лоренс просунул голову в гостиную.

Повернувшись, Ирина ощутила, как сердце проваливается в пустоту. «Со мной никогда такого не было. Я вижу это лицо и совершенно ничего не чувствую», — подумала она.

Ирина впервые посмотрела на Лоренса с интересом, когда он появился на пороге ее квартиры на Западной Сто четвертой улице и переступил его с чуть заметным колебанием. Заметив ее объявление на стенде Колумбийского университета о проведении занятий по русскому языку, он сразу же записался на урок. Она не претендовала на то, что это была любовь с первого взгляда, но все же в момент их знакомства обоим показалось, что они видятся не впервые. Его фигура пряталась за свободной фланелевой рубашкой и мешковатыми брюками, но лицо притягивало внимание: правильные резкие черты, впалые — результат переутомления — щеки, наморщенный лоб; глубоко посаженные карие глаза с застывшей мольбой делали его взгляд похожим на взгляд бладхаунда.

Лоренсу нравилось считать себя своего рода геодезическим куполом, самодостаточным и прочным, хотя Ирина видела лишь предприимчивого молодого человека, сумевшего выбраться из среды дальнобойщиков и подняться до Лиги плюща. В тот день ее сердце разрывалось от мысли, что он голодал, — в Лоренсе было нечто неуловимо схожее с теми дикими мальчиками, что выросли в лесу рядом с шимпанзе и питались кореньями и ягодами.

Первое впечатление до сих пор не забылось, мольба во взгляде и ограниченность потребностей навсегда поселили в ее сердце сострадание, о котором Лоренс даже не догадывался. Этот самонадеянный вид, с которым он прислонился к двери в гостиной, ухмылка раздирали душу, хотя его ужасающий русский никогда не вызывал в ней чувство превосходства. За годы ее сострадание лишь росло.

Теперь она с горечью была вынуждена признать, что одним хлопком двери он разрушил это чувство. Лицо Лоренса было знакомо ей до мелочей, но сейчас казалось, что, изучая его на протяжении девяти лет, она в одно мгновение поняла, что оно совсем чужое.

Она уже все получила. Сюрпризов больше не будет — впрочем, это уже само по себе сюрприз. Словно желая испытать на себе всю силу горечи до капли, Ирина продолжала смотреть на Лоренса, она напоминала себе человека, снова и снова поворачивающего ключ зажигания, не желая признать, что мотор умер.

Идеально прямой нос: ничего. По-мальчишески взъерошенные волосы: никакой реакции. Призывный взгляд карих глаз — она не может больше смотреть в эти глаза.

— Эй, как дела? — спросил Лоренс, коснувшись щеки сухими губами. — Только не говори мне, что ты просто сидишь, даже не читаешь.

Она именно это и делает. Просто сидит. Ее собственный ум превратил ночь в центр домашних развлечений, и ей вовсе не хотелось открывать книгу. Чтение с коробкой кукурузных хлопьев в руках выглядело бы сейчас насмешкой.

— Просто размышляю, — слабым голосом ответила Ирина. — Ждала тебя.

— Уже почти одиннадцать, верно? — Лоренс вернулся в холл, подхватил сумки и понес в спальню. — Скоро начинается вечернее шоу на Би-би-си!

Голос его быстро затих, оставив после себя мертвую тишину, словно с его появлением в квартире исчезла акустика.

Ирина изо всех сил старалась выпрямиться и занять более приличное положение, но так и осталась полулежать на диване. Из спальни донесся шум. Разумеется, Лоренс раскладывал вещи. Чем еще он может быть занят при такой маниакальной страсти к порядку?

До его возвращения в гостиную Ирина так и не придумала, что сказать, она не привыкла «думать» в разговоре с Лоренсом.

— Все, — гаркнул он.

Будто переняв манеру Рэмси, Ирина смогла отреагировать на сказанное лишь через минуту.

— Что — все?

— Все, можем смотреть программу.

Между произносимыми ими словами была пустыня. Ирина отчетливо представила себе, что их серьезный разговор становится похож на иллюстрации, не сочетающиеся между собой по стилю и исполнению, на послание с требованием выкупа, где все буквы вырезаны из разных газет. Ведь они раньше разговаривали. Интересно, какие темы обсуждали?

— У нас еще есть двадцать минут, — продолжал Лоренс, опускаясь на диван рядом с ней. — Ну, как дела? Что нового?

— С нашего последнего разговора ничего не изменилось. — Вот и первая ложь. К горлу подкатила тошнота от мысли, что далеко не последняя.

— Вы ужинали с Рэмси? Только не говори, что ты струсила.

— Ах да, да, — быстро пролепетала Ирина. У нее ничего не получается. Она уже себя выдала. Разумеется, придется рассказать о событиях прошлого вечера, хотя стоит ей произнести имя Рэмси, как сердце отвечает бешеным грохотом. — Да, мы ходили в ресторан.

— И как прошло? Ты переживала, что вам не о чем будет говорить.

— Все прошло неплохо. Надеюсь.

Лоренс неожиданно стал раздражаться.

— И о чем же вы говорили?

— Ну, о Джуд. О снукере.

— Он будет в этом году участвовать в итоговом турнире? Мне бы хотелось пойти.

— Понятия не имею.

— Надеюсь, его рейтинг достаточно высок для участия.

— Понятия не имею.

— Что ж, вы ведь не могли болтать только о снукере.

— Не могли, — эхом отозвалась Ирина. — Не все время. — Такое ощущение, что она вилкой вынуждена вытаскивать изо рта каждое слово.

— Надеюсь, тебе удалось услышать несколько хороших сплетен?

Ирина потерла лоб.

— С каких пор ты интересуешься сплетнями? Тем, что происходит в чужом сердце, а не в твоей голове?

— Ну, например, поговаривают, что Ронни О’Салливан лег в реабилитационную клинику. Интересно, в чем там дело?

— Извини, — с чувством произнесла Ирина. Она не могла за одну ночь превратиться в чудовище. Печально смотрела на Лоренса и размышляла: как ужасно, но ей нечего сказать, она не может бороться с тем состоянием крайней нервозности, что охватило ее с появлением Лоренса. Как от чумы, он бежал от самой главной темы, факт существования которой мигал красным светом в полутьме комнаты. Пока их разговор неуловимо напоминал свидание в тюрьме, будто их разделяет толстое стекло, а звуки доносятся приглушенно, как через переговорное устройство. Ирина решилась нарушить закон и сейчас переживает лишь первый день своего нового существования, тогда как впереди их будет еще невыносимо много. — Я испекла пирог, — жалобно произнесла она.

— Я перекусил в самолете… Впрочем, конечно. Маленький кусочек.

— Хочешь пива?

— Я уже выпил бутылку «Хайнекен». Хотя к черту, давай праздновать.

— Что праздновать?

— Мое возвращение. — Брови приподнялись. — Или ты не заметила?

— Извини, — вновь пробормотала Ирина. — Разумеется, заметила. Для чего же тогда пирог? К твоему возвращению.

На кухне она оперлась ладонями о столешницу, склонила голову и тяжело выдохнула. Почти два часа ее бил озноб, от которого она до сих пор не может оправиться. Слава богу, пирог удался, и он не стоял весь день на столе в кухне, что окончательно бы его погубило.

Она сама сможет проглотить лишь крошечный кусочек. (С того момента, как она отправила в рот последнюю ложку мороженого, запив ее зеленым чаем, она не в состоянии даже думать о еде. Правда, днем она сделала глоток коньяку…)

Ирина отрезала кусочек пирога для себя, такой тоненький, что он едва не развалился, и большой для Лоренса — гораздо больший, чем он захотел бы получить, потому что всегда следил за своим весом. Кусок вредных жиров одиноко лежал на тарелке; от одного его вида рот наполнился слюной. Рэмси не нужен восхищенный его игрой зритель, а Лоренсу не нужен этот пирог.

Ирина достала из холодильника бутылку эля и открыла дверцу морозильной камеры. В другой день она бы выпила бокал вина, чтобы составить Лоренсу компанию, но сегодня ее манила покрытая инеем бутылка «Столичной». Перед приездом Лоренса она почистила зубы, поэтому он не узнает, что она выпила уже две рюмки чистой водки от страха, что он сейчас войдет в дверь.

Она не принадлежала к числу людей, привыкших пить алкоголь на голодный желудок, изменение привычек, даровавшее вначале ощущение свободы, могло в одно мгновение привести к полной отчужденности от своего собственного «я». Ирина взяла запотевшую бутылку, открутила пробку, сделала поспешный глоток и, решив вести себя благообразно, налила в бокал далеко не скромную порцию. В конце концов, они решили праздновать.

Манеры Лоренса не позволили указать ей, что его кусок гораздо больше того, на который он рассчитывал.

— Красный! — по-русски воскликнул он.

— Дурачок, — произнесла Ирина с самой легкой иронией, на которую была сейчас способна. — Ты хотел сказать «красивый». Красная площадь, да? Помнишь?

Ее всегда веселила неспособность Лоренса разобраться в русском языке, но, видимо, сейчас в ее интонациях было нечто, заставившее его оглядеть ее особенно внимательно.

— Извини, пожалуйста, — вежливо произнес он. — Конечно красивый. Да. Красивый пирог.

Ирина удивилась, что он помнит слово «пирог».

— Или моя красивая жена.

Бог мой. По-русски Лоренс назвал ее женой. Это слово, как никогда, показалось слишком нахальным.

Есть некоторая закономерность в том, что и красивой он может назвать ее только по-русски. В английском Лоренс находил такие эпитеты, как «симпатичная», «милая», они могли подойти как для жены, так и для хомяка. Неприлично с таким раздражением реагировать на комплимент любимого человека, но мысли об эмоциональной окрашенности языка вызывали болезненные воспоминания об отце. Он помогал актерам второсортных фильмов работать с текстом и был великолепным знатоком всех акцентов; именно он учил актера, озвучивавшего в «Приключения Рокки и Бульвинкля» Бориса Баденова, как сделать гласные более твердыми, такими, как должен произносить их советский шпион. Он с легкостью переходил от китайского акцента к ирландскому, все это выглядело чрезвычайно забавно. Он говорил ей, что любит ее или гордится ее успехами, только передразнивая переливистое «р» Шона Коннери или перекладывая на мелодию и добавляя шведский акцент. Будучи ребенком, она обожала все голоса, которыми он читал ей сказки, но с возрастом очарование исчезло. Рожденный в Огайо, он в обычной жизни говорил так, словно западная манера произносить слова входила в его коллекцию акцентов.

Возможно, Лоренс использовал русский для сентиментальных фраз, звучащих, по его мнению, неловко по-английски, это был их кодовый язык, которого сейчас стало слишком много. Это было очень личное. И причиняло боль.

— Спасибо, — произнесла Ирина по-английски, чтобы положить конец практике русского.

Но Лоренс вымолвил следующую фразу по-русски, настаивая на продолжении.

— Ты устала? — Интонация показалась ей трогательно-мягкой.

Ирина склонила голову. К пирогу он так и не притронулся.

— Да, немного устала. Плохо спала. — Она надеялась, что это нельзя счесть ложью. Ведь если человек совсем не спал, это и значит, что он плохо спал.

— Ты о чем-то все время думаешь? — Заметил. Выпытывает.

— Может, дело в суши. Сырой тунец — это всегда рискованно. Не уверена, что смогу это съесть, аппетит пропал.

— Ты действительно бледная.

— Да. Я так себя и чувствую. — Не желая показать, что следит за временем, Ирина тайком взглянула на часы на запястье Лоренса. Черт. До передачи еще целых пять минут.

— Как прошла конференция? — Ей стало стыдно, что она не спросила об этом сразу.

Лоренс пожал плечами:

— Одни банкеты. За исключением того, что я увидел Сараево, пустая трата времени. Толпы зануд из ООН и каких-то неправительственных организаций.

— Может, лучше, что ты был там. Не узнал ничего неприятного, не встретил старых знакомых. — Ирина осознала смысл сказанного уже после того, как слова слетели с губ. Она попыталась сгладить положение улыбкой, но по выражению лица Лоренса поняла, что он насторожился. — Милый! — воскликнула она. — Я же шучу, ты не понял?

Он была обязана не дать ему возможность критиковать. Что же случилось с ее умственной добротой? Если уж на то пошло, куда подевалась простая человеческая доброта? Лоренса не было дома десять дней, а она встречает его плоскими шутками, произносимыми с изможденным лицом. Любой другой мужчина — если бы он был — непременно углубился бы в расспросы, но Лоренс не любил неприятности, поэтому потянулся за пультом.

Ирина принялась обдумывать сказанное. Странно, что Лоренс так быстро взял пульт. Надо относиться к себе критичнее.

Когда на экране появилась заставка Би-би-си, она была готова расцеловать экран. Обычно перед телевизором Ирина пришивала пуговицы или нарезала фасоль, но сейчас смотрела на ведущего, как ей казалось, взглядом полным обожания. Она была сосредоточена и увлечена, но не действом. Ирина видела сквозь предметы. Так бывает с одержимыми или с шизофрениками. Тени по ту сторону голубого экрана набрасывались друг на друга, мужчина и женщина будто сливались, и невозможно было разобрать, где руки, а где ноги. Приоткрытые рты, жаркие губы. Она поворачивалась влево и наблюдала, как тот же мужчина прижимает к стене любовницу. Сжимает руки женщины, поднимает над головой и утыкается лицом ей в шею. Стоило ей перевести взгляд чуть вправо, как мужчина и женщина обнимались там, путаясь в гардинах, он с силой прижимал ее к оконному стеклу, ей, должно быть, невыносимо больно. (У нее до сих пор немного побаливал копчик, но это из-за борта бильярдного стола. Могло быть и хуже, если бы они вместе не рухнули на пол.) Те же фигуры вторглись в ее гостиную, Ирина не приглашала их, не желая видеть прижатыми к стене в ее квартире. (Она опустила глаза — на ковре расположилась та же неугомонная парочка. Мужчина был сверху. Он был не слишком тяжелый, чтобы женщина не могла вздохнуть, но все же ей было не очень комфортно. При всем желании у нее не было шансов выбраться. Но она этого и не желала.) В их защиту следует сказать, что они всего лишь целовались, впрочем, с таким же успехом можно сказать, что Джеффри Дамер всего лишь убивал людей и употреблял в пищу их мясо, а Гитлер всего лишь попытался управлять миром.

Галлюцинации приносили страдания. Ирина старалась смотреть шоу вместе с Лоренсом, проглотить кусочек пирога и рюмку «снотворного» — хотя водка испарилась, словно сама собой, она не помнила, пила ли ее. Но вот эти люди опять в ее доме, сжимают друг друга в страстных объятиях, так что начинает болеть внутренняя поверхность бедра.

— Тема не очень тебе интересна, — подал голос Лоренс, — но все же рекомендую посмотреть.

Ирина с трудом оторвала взгляд от бесстыдных гостей.

— Что посмотреть?

— «Ночь в стиле буги»!

Она решилась вступить в разговор:

— Ну, «Танец-вспышка» мне не очень понравился, а «Лихорадка субботнего вечера» вполне ничего.

Лоренс посмотрел на нее с сомнением:

— Как можно пятнадцать минут слушать дискуссию о новом фильме и говорить о том, что он похож на «Лихорадку субботнего вечера»?

— О чем же он тогда? — с раздражением спросила Ирина.

— О порноиндустрии!

— Я немного задумалась.

— Немного?

— Я же сказала тебе, что устала.

— Желание спать не может повлиять на умственные способности человека.

— Не делай из меня идиотку лишь потому, что я не следила за нитью дискуссии. Мне это неприятно. Ты постоянно твердишь, что я глупая.

— Напротив. Я постоянно стараюсь развить у тебя веру в себя, убедить иметь собственное мнение и не бояться высказывать его публично. Я всегда утверждал, что ты умна и проницательна, разбираешься даже в сфере международных отношений, хотя и не имеешь докторской степени. Ничего тебе не напоминает?

Ирина опустила голову. Действительно, знакомые слова. Лоренс неоднократно бросал на нее многозначительные взгляды за ужинами в обществе его коллег, призывая свободнее выражать свое мнение.

— Да, ты всегда мне помогаешь, — заключила она.

— Так почему ты все воспринимаешь в штыки? — расхрабрился Лоренс.

— Не знаю. — Она и сама этим озадачена. Она не понимала, почему, имея такую мощную мотивацию не раскачивать лодку, постоянно провоцирует конфликт? В то время как намеревалась весь вечер не привлекать к себе внимания, ведет себя глупо, говорит раздраженно, чем вызывает настороженность Лоренса. Она хочет, чтобы он узнал? Или пытается навязать ему салонную игру, как говорил Боттичелли: «Я известный человек, мое имя начинается с большой буквы «А».

Ты чувствуешь себя измотанной?

(Сегодня вечером? Только душевно.)

Но ты женщина.

(Пожалуй, даже слишком женщина.)

Где ты была вчера до пяти часов утра?

(Только «да» или «нет». Вопрос некорректный.)

Некорректный? И ты говоришь о корректности?

Может быть, Лоренсу предстояло набросить петлю ей на шею и выступить в роли палача, но он никогда не смог бы допустить мысли, что она стала П-О-Д-Л-О-Й И-З-М-Е-Н-Н-И-Ц-Е-Й.

Вечернее шоу закончилось. Словно оскорбившись ее неспособности воспринимать детали разворачивающихся в фильме событий, экран потух, Лоренс больше не интересовался ее мнением — он просто выключил телевизор. «Включи!» — пронеслось у нее в голове. Она готова была продолжать смотреть телевизор часами, хотя обычно он раздражал ее пустой болтовней. Вместо того чтобы отправиться в спальню, Лоренс опять опустился на диван; сложенные на коленях руки означали, что он хочет поговорить. Ирина старалась хранить равнодушное молчание, позволив чуть растянуть губы в улыбке, хотя совсем недавно была поглощена только собой. Всем своим видом она пыталась выразить мысль: «Я рада, что ты дома» — ложь номер три, и с этим ничего нельзя поделать. Возможно, в этом была доля правды, часть ее радовалась его возвращению, но она не могла найти силы произнести это вслух.

— Ну, так какие еще новости? — наконец сказал Лоренс.

Ирина смотрела на него ослепшими глазами. Неужели он что-то заподозрил?

— Почти никаких, кроме того, что я уже рассказала по телефону. Работа, — добавила она, помолчав. — Я почти закончила работу.

— Можно посмотреть?

— Разумеется… когда закончу. — У нее не было желания показывать рисунок Лоренсу. Она мечтала сначала показать его Рэмси.

Сдавшись, Лоренс встал, по лицу его было видно, что он обижен.

Они заперли дверь на цепочку, закрыли окна и задернули шторы, оба выпили витамины, почистили зубы щеткой и зубной нитью. Все эти действия повторялись ежевечерне, но сегодня казались особенно монотонными. Уставшая и вымотанная бессонной ночью, Ирина все же боялась лечь в кровать.

Лоренс разделся и аккуратно повесил вещи на вешалки. Она не могла вспомнить, когда последний раз они в исступлении сбрасывали с себя одежду, чтобы упасть на пол, задыхаясь от ощущения обнаженного тела. Впрочем, так и не должно быть, когда вы много лет спите вместе, очень глупо с ее стороны думать об этом. Всем ясно, что так бывает вначале, а они с Лоренсом уже добрались до середины. Она полагала, что до середины, но ведь жизнь нельзя пролистать, как обычную книгу, перебирая пальцами страницы. В этом случае могло бы случиться так, что в один самый обычный вечер, переворачивая самую обычную страницу, вы внезапно обнаружите, что находитесь не в середине, а в конце.

Ирина с большей тщательностью, чем вещь того заслуживала, повесила кофту на вешалку, заметив, что дырочка у ворота стала больше. Темная юбка растянулась, к счастью, вернувшись домой, она оглядела себя в зеркало и заметила расстегнутую сзади пуговицу. Тогда же она впервые за весь день расчесала спутанные волосы.

К сожалению, на душ времени не хватило, его и так оставалось очень мало. Тогда ей казалось невозможным выйти из «ягуара», а потом подняться по невыносимо крутой лестнице и ждать, когда Рэмси уедет. Ирина не могла себе позволить поцеловать его на прощание — боялась, увидят соседи.

То немногое время, что оставалось до приезда Лоренса, Ирина потратила на поглощение водки и долгое стояние в холле перед зеркалом. Она стояла, безвольно свесив руки, и разглядывала тело, словно удивляясь, что оно посмело проявить скрытые порочные желания. Теперь от ее кожи исходил компрометирующий запах, пусть это всего лишь запах ее пота.

Предательское зловоние вызывало горькие мысли.

Она стояла голая посреди спальни, но Лоренс даже не взглянул на нее. Что ж, это нормально. Они привыкли друг к другу, и обнаженное тело партнера потеряло свою привлекательность.

Внезапно Ирине стало жаль, что опыт пережитого скрыт для окружающих. Об этом никто не узнает, как и о том, как за ней подглядывал мальчишка в седьмом классе. Возможно, как и тогда, она ждала от Лоренса восторженного возгласа и, зная его рассеянность, тянула время, давая возможность хорошо себя разглядеть.

Он был в хорошей форме. Вел образ жизни солдата и тратил обеденный перерыв на занятия в ближайшем к работе спортивном зале. Широкие рельефные плечи, упругие ягодицы. Пенис даже в спокойном состоянии сохранял более чем внушительный размер. К сожалению, ее заботливые руки способствовали отложению нескольких лишних дюймов на талии, но это она вполне могла простить, поскольку причина крылась в ее любви к пирогам. Кроме того, она снисходительно относилась к его недостаткам — плоскостопию, поредевшим волосам, — ибо они некогда заключили договор, слова которого она могла повторять, как молитву Господу: «Прости мне мои недостатки, а я уже простил тебе твои».

С годами ее грудь немного обвисла; она просыпалась с «мешками» под глазами; варикоз украсил икры иероглифами, предупреждая о приближении старости. Со временем Лоренсу придется развивать талант всепрощения.

К сожалению, он не любил выставлять себя напоказ, но стоило ему хотя бы выпрямиться, и всем становилось ясно, что перед ними подтянутый мужчина с отличной для сорока трех лет фигурой. Многие женщины в возрасте Ирины уже давно были вынуждены видеть совсем другое: округлившиеся животы, покатые волосатые плечи, лысины и плеши вкупе с двойным подбородком. Ей повезло. Очень и очень повезло.

Почему же она не чувствует себя счастливой?

— Почитаем? — спросила она с надеждой.

После десяти дней разлуки он обязан был отказаться. После того как они не виделись десять дней, он должен обнять ее и прижаться губами к шее.

— Конечно, — ответил Лоренс. — Несколько минут можно.

Ирина не представляла, что возможно так быстро переключиться с «формирования нации» на «Конец благоденствия». Она бы на его месте отчаянно хваталась за томик «Анны Карениной» или дешевый триллер. Будни Лоренса были чрезвычайно сухими, похожими на обугленный тост, Ирина не понимала, как можно провести всю жизнь в обсуждениях формирования очередной нации. Сама она не была человеком серьезным. Жаль, что Лоренс всегда ко всему относился с завидным спокойствием. Он никогда не питал ненависти к Джеймсу Элрою, Карлу Хайасену или Патрику Джейку О’Рурку. Даже начав работать в «Блю скай», он контролировал себя во всем. И ради чего?

Ирина устроилась на соседней подушке с «Мемуарами гейши». С этой книгой она сможет скоротать время. Лоренс никогда бы не захотел прочитать роман, где речь идет о слабости, покорности и рабской зависимости. Ведь в ней нет ни слова о преодолении себя, борьбе с недостатками, а мистер Мозговой центр гордился тем, что мальчишка, выросший в Лас-Вегасе, смог взлететь столь высоко, словно «Феникс, возрожденный из пепла». В этой истории речь шла именно о недостатках, более того, даже об их приумножении. Ирина скоро поняла, что в книге, пожалуй, даже слишком обнажалась природа женщины.

Они лежали не касаясь друг друга. Устраиваясь поудобнее, Лоренс положил правую ногу рядом с ее левой, и она чуть отодвинулась, чтобы восстановить дистанцию. Ирина перелистнула всего несколько страниц, как пара из гостиной появилась вновь прямо посреди страницы. К счастью, Лоренс выключил свет, когда Ирина пыталась вникнуть в смысл очередного предложения.

В их отношениях многое строилось по одной формуле. Лоренс уверял, что все пары занимаются этим каждый раз по одному и тому же сценарию, несмотря на то что «вначале» все было очень бурно. Ирина не представляла, на основании чего он пришел к такому выводу. Человека, придерживающегося собственных правил жизненного устройства и способного часами говорить о выборах, сложно представить ведущим задушевную беседу с коллегами за стаканом виски. «Вы всегда с женой используете одну позу в сексе?» Тем не менее, скорее всего, он прав. Зачем выдумывать новые трюки, когда поле для деятельности все равно ограниченно. Когда погружаешься в… — Ирина боялась даже мысленно произнести слово «рутина» — череду хорошо выверенных и привычных действий, согласитесь, будет странно, если внезапно ваши губы потянутся к чему-то, чего никогда не было в программе. «Что такое? Почему ты это делаешь?» Уже не просто странно, но и тревожно. В эту ночь Ирина меньше всего желала тревожной обстановки.

Кроме того, она не против раз за разом повторяющихся действий; монотонность она не считала проблемой. (До прошлой ночи. По крайней мере, ей так казалось. Что же касается ее легкой неудовлетворенности, то восполнение всегда можно отложить на неопределенный срок, отсрочить, чтобы обязательно вернуться. К тому же разве она не испытывала оргазм каждый раз, когда они с Лоренсом занимались любовью, — как много женщин могут сказать то же самое?) Если проблема не в этом, то в чем же?

Ирина привычно повернулась на правый бок, Лоренс, как всегда, поступил так же, обнял ее левой рукой за талию, прижав колени к ее согнутым ногам. Со стороны их тела напоминали букву Z, обозначавшую сон в комиксах. Сейчас они пошлют друг другу им одним понятный сигнал — протяжный зевок и проклятия в адрес трудного дня, — означающий, что оба настроены только на сон.

Но все же Лоренс отсутствовал десять дней, поэтому провел рукой по ее бедру.

— Все в порядке? — прошептал он. — Ты говорила что-то о рыбе.

Ирина едва не сказала все, что было у нее на уме, но сдержалась, однако и остаться равнодушной к вниманию Лоренса она не могла. Ведь это станет своего рода подтверждением, что с ней что-то не так. Она должна вести себя естественно.

— В порядке, — прошептала она. (Ложь номер четыре, огромная ложь.)

Чтобы доказать серьезность намерений, Ирина взяла ладонь Лоренса, блуждавшую, словно потерянная, по ее бедру, и положила себе между грудями. Рука легла, как вколоченный посредине брус. Близость его тела не будила в ней неуемную страсть, но соприкосновение с мускулистым торсом давало ощущение внутреннего покоя и комфорта. Сейчас же Ирина неожиданно почувствовала себя в ловушке. Лоренс несколько раз подался вперед, упираясь пенисом ей в поясницу (именно в место ушиба о бильярдный стол), — будто ткнул пальцем в болезненную точку.

Это было ужасно! Что же она наделала?

Все же, если бы Лоренс делил с ней постель только для того, чтобы использовать ее ноги как подпорки, рассматривал каждое проникновение в ее тело как попадание в капкан, а ее вежливый стук в дверь, за которой крылось сексуальное удовлетворение, считал назойливым, будто жужжание, навязыванием, она бы давно высохла изнутри, превратившись в сморщенную изюминку.

С привычной ловкостью и без протестующего шевеления Ирины Лоренс вошел в нее сзади. Акт по взаимному согласию, под выверенным углом. Впрочем, возможно, Лоренс предпочел бы не один такой угол. Прежде чем правила окончательно устоялись, они перепробовали все известные позы. Ирине стало не по себе — ничто не заставляло их избирать именно эту и придерживаться ее по сей день. Выбор единственного способа для занятий любовью был не случайным или сделанным под влиянием момента, как произошло с темной юбкой и поношенной белой кофтой, в которой ей пришлось отправиться вчера на ужин, поскольку это уже было надето. Они занимали эту позицию на протяжении девяти лет, хотя она должна была давно воспротивиться, впрочем, сейчас, как ни трагично, уже поздно что-либо менять.

Она спасовала перед слабостью Лоренса, настоящей слабостью, а не которую он таковой считает — страхом иметь неразвитые грудные мышцы и вынужденную капитуляцию в споре об Ирландской республиканской партии.

Она обратила внимание на их весьма странный вариант близости: он не предполагал поцелуев. Они даже никогда не смотрели друг на друга. Лоренс видел лишь ее нечеткий из-за отсутствия освещения профиль, а Ирина всегда смотрела в стену. Она никогда не вглядывалась в эти карие глаза, по которым могла бы понять, смогла ли дать то, о чем они молили. В квартире на Западной Сто четвертой улице они зажигали свечи, а сейчас в спальне всегда было темно, словно безразличия на их лицах было недостаточно и его требовалось подчеркнуть.

Ирония заключалась в том, что Лоренс действительно любил ее, но любовь его была для нее чрезмерна. Он любил ее так, что становилось страшно, но никогда не смотрел ей в глаза во время секса, словно это было равносильно взгляду на солнце. Через пару минут, действуя по приказу внутреннего командного голоса, Лоренсу удалось достигнуть самых высот. Его ритмичные движения были не всегда верными — не всегда совершенно верными.

Впрочем, в этом соитии было бы нечто загадочное, если бы клитор был устроен по-другому. Мужчине трудно заставить женщину достичь оргазма, касаясь кончиками пальца ее клитора, это требует такого же мастерства, как у тех ребят из района в центре Лас-Вегаса, способных написать имя на рисовом зернышке. Один миллиметр влево или вправо сравним с расстоянием от Зимбабве до Северного полюса. Неудивительно, что многие любовники времен ее юности, уверенные, что подошли близко к водопаду Виктория, оказывались скованными ее арктически холодным безразличием.

Неумение преодолевать расстояние шириной в волос могло привести не к наивысшему блаженству, а к ослепляющей боли. Как может человек приближаться к такому стратегически важному узлу, не имея о нем четкого представления? Ирина благодарила судьбу за то, что она не мужчина и ей не придется иметь дело с этим загадочным и тонко чувствующим органом размером меньше дюйма, систему работы которого точно не знает даже женщина. Не имеет смысла пытаться корректировать действия, когда весь проект изначально обречен на провал, впрочем, Лоренс, к ее удивлению, был сведущ в этом деле.

Сегодня Ирина никак не могла настроиться на нужную волну. Очень много сил приходилось затрачивать на сдерживание слез. Правда состояла в том, что она боролась за удовлетворение. На этот раз его палец был слишком низко, фатально низко, все это казалось неправильно и недопустимо. Однако, если она не испытает оргазма, а Лоренс это сразу поймет, в его голову могут проникнуть подозрения, что во время командировки в Сараево с Ириной что-то произошло.

То, что она решила сделать, было еще хуже того, что уже совершила, — дьявольская уловка.

Ирина предалась фантазиям. Она представляла, как мог бы делать это другой мужчина и даже, в чем она не призналась бы никому, женщина. В конце концов, в мире существует лишь два пола, поэтому человек должен использовать все, что предоставляется в его распоряжение. Прежде все эти фигуры не имели лиц, были похожи на манекены без голов. Воображение никогда не рисовало образ конкретного мужчины, существующего в реальной жизни, у которого был телефон и адрес, мужчины, предпочитавшего горячее саке и носившего черный шелковый пиджак. Стройного высокого мужчину с серьезными глазами, тонкими губами, за которыми скрывалось неизведанное, и познание этого сравнимо с исследованием парижских катакомб.

Ирине казалось, что прошлой ночью она не целовалась с этим мужчиной, а проникла внутрь его вся целиком. Его рот был похож на целый мир, огромный мир, познание которого вызывало такие же эмоции, как возможность впервые взглянуть на каплю водопроводной воды в микроскоп, открывая множество невидимых ранее фантастических созданий, или наблюдение за звездным небом, казавшимся невооруженному глазу темным полотном, а сквозь телескоп являющим россыпь светящихся звезд.

Но они ведь только целовались. Почему незначительность преступления не избавляла Ирину от чувства вины? Юбка перекрутилась, но оставалась на ней. Кофта ползла вверх, но его руки не были допущены выше. Впрочем, он и не стремился. К чести Рэмси стоит заметить, что он стремился только остановиться.

Ирина должна была поступать так же, но она не пыталась или пыталась недостаточно охотно, потому что не остановилась, ведь, если вы твердо хотите чего-то добиться, это получается, верно? Обязательно получается. Она не вытащила его рубашку из брюк, чтобы прижаться губами к горячей груди. А ей так этого хотелось, что казалось невозможным остановить свою мысль, беспринципную мысль, и страстное желание наверстать упущенное. Она не расстегнула его ремень с тяжелой пряжкой, как и пуговицу, не попыталась заставить язычок молнии съехать вниз, минуя зубец за зубцом. «Мы не можем этого сделать», — произнес он, вопреки очевидному, поскольку они уже могли все. Это заключение — «мы не можем» — осталось, к их позору, по некоторым пунктам лишь теорией. Позже, когда боги уже посмеялись над мужчиной, не нашедшим в себе силы сделать то единственное, что он обязан был сделать, Рэмси произнес: «Я хорошо отношусь к Лоренсу!» Затем он, застегнутый на все пуговицы, прижался к ее бедру, видимо давая понять, что, будь у него возможность, он готов выполнить желаемое.

Все же у них не было секса, верно? Это было бы неправильно. Но она хотела. Хотела секса с ним. Хотела его больше, чем любого другого мужчину в жизни. Она хотела заняться именно сексом, а не «любовью». Это все, о чем она могла думать, вцепившись зубами в наволочку. Она умирает от желания переспать с ним. Она знает это. И чувствует. Чувствует. Это ее единственное желание — трахаться с ним. Вся она, все ее тело мечтает только об этом. Не один раз, а много, трахаться еще и еще. Она готова на все, готова отказаться от чего угодно, чтобы только трахаться с ним. А если он откажется, она готова умолять его, умолять на коленях…

— Ого! — сказал Лоренс.

Мокрая от пота, задыхающаяся, Ирина не сразу смогла отогнать видение взрыва, возникшего перед глазами. Лоренс был внимательным партнером, действовавшим по принципу «женщин всегда надо пропускать вперед». Но сейчас давно настала и его очередь, чего Ирина не заметила.

— Похоже, ты очень по мне соскучилась, — прошептал он, делая последний толчок.

— М-м-м.

Не найдя успокоения, она не смогла провалиться в сон даже под храп Лоренса. Он никогда не должен узнать ее тайну этой и прошлой ночи. Но Ирина никак не могла разобраться в чувствах, что свели ее с ума вчера в доме на Виктория-парк-Роуд, и сегодня, несколько минут назад в собственной постели. Не связано ли это с теорией «умственной доброты»? Все решится на Страшном суде, когда с позором придется принять обвинение не в какой-то одной мелкой краже, а увидеть всю свою жизнь, прокрученную перед глазами, как кинопленка, от рождения до самого ухода.

До сегодняшней ночи Ирина никогда не представляла себя занимающейся сексом с другим мужчиной — реальным, знакомым. Мало того что она целовалась с другим, пока ее мужчина был в командировке, так еще и трахалась с ним. Не стоит пытаться выгородить себя. Она наставила рога Лоренсу в его собственной постели.

Теперь ничто не сможет быть по-прежнему. Какими глупыми кажутся переживания о «вандальном» разрушении блюда с сашими «делюкс», когда следующей ночью она хладнокровно перечеркнула девять лет совместной жизни.

Из-за единственного поцелуя главное достижение ее жизни рухнет на пол и разлетится на миллионы кусочков, как все те вазы и хрустальные кувшины, выскользнувшие из ее неловких рук в детстве. Она и в сорок два такая же неуклюжая. Впрочем, сейчас она стала еще хуже, поскольку поступала так намеренно. Правосудие никогда не заставляет себя ждать.

Она смотрела на расслабленное лицо Лоренса, лежащего на соседней подушке, и душу сковывал лед. Как слон в посудной лавке, она разнесла вдребезги не только их союз, но и собственное сердце.

Взрослая женщина обязана иметь силы вовремя остановиться. Во взрослой жизни каждый поступок должен быть тщательно осмысленным. Она же прыгнула без оглядки и все испортила. Жизнь скоро помашет ей на прощание. Но даже сейчас, называя себя эгоистичной, своевольной, презренной, недостойной любви такого умного и доброго человека, как Лоренс, она видела перед глазами черный кожаный ремень и шелковый пиджак.

Все сорок два года Ирине нередко приходилось иметь дело с последствиями своих поступков. Ей не удалось избежать наказания за спрятанные прямо перед концертом пуанты сестры. Когда в Колумбийском университете, указывая в чеке сумму ее жалованья, случайно приписали лишний ноль, ей пришлось взять кредит под двадцать процентов и возвращать все до последнего цента, когда ошибка была обнаружена. Ей приходилось пожинать плоды, ставшие следствием предательства, переживать боль от каждой грубости в свой адрес, смотреть на плохо подготовленные к печати иллюстрации, ставшие достоянием всех читателей. Разумеется, глупо надеяться повернуть время вспять — не то что годы или месяцы, но даже день. Вот они вновь склоняются над столом для снукера, Рэмси показывает ей верный угол удара.

Перед тем как провалиться в сон, Ирина видела, что смотрит в его полные искушения глаза и отходит в сторону.