Старик Хоттабыч

Лазарь Лагин

Сначала шестикласснику Володе Костылькову очень повезло: со дна реки он достал старинный запечатанный кувшин. А когда открыл его, оттуда появился благодарный джинн. Даже слишком благодарный. И вот в этом Вольке не повезло. Он уже не знал, куда спрятаться от благодеяний Хоттабыча. Так продолжалось довольно долго, пока Хоттабыч не начал потихоньку понимать, что Волька и его друзья – люди другой эпохи, и ценности у них совсем другие. Но и мальчишки кое-чему научились у Хоттабыча. Терпению. Уважению к старости. И самое главное – тому, что даже с пожилым и немного странноватым человеком не от мира сего можно крепко дружить. Для среднего школьного возраста.

Намечается полет

— То есть как это — в рабство? — спросил потрясенный Волька.

Старик понял, что опять получилось не так, как надо, и его лицо сразу приняло кислое выражение.

— Очень просто, обыкновенно, как всегда продают в рабство! — нервно огрызнулся он. — Взял и продал в рабство. Чтобы не трепался.

— И Сережку ты тоже продал?

— Вот уж кого не продавал, того не продавал. Кто это такой Сережка, о прелестнейший?

— Он тоже пропал. Женя пропал, и он пропал.

— Я не знаю мальчика по имени Сережка, величайший в мире балда!

— Это кого ты назвал балдой? — полез Волька в амбицию.

— Тебя, Волька ибн Алеша, ибо ты не по годам мудр, — сказал Хоттабыч, очень довольный, что ему удалось так кстати ввернуть слово, которое он впервые услышал от Вольки в парикмахерской.

Волька сначала хотел обидеться, но вовремя вспомнил, что обижаться в данном случае нужно только на самого себя. Он покраснел и, стараясь не смотреть в честные глаза старика, попросил Хоттабыча не называть его балдой, ибо он не заслуживает этого звания.

— Хвалю твою скромность, бесценный Волька ибн Алеша, — молвил Хоттабыч и устало добавил: — А теперь не говори мне больше ничего об этом Сережке, ибо я ослаб от множества вопросов и умолкаю.

Тогда Волька сел на скамейку и заплакал от бессильной злобы. Старик всполошился, он не понял, в чем дело. Робко усевшись на самый край скамейки, он умоляюще заглянул в Волькины заплаканные глаза и прошептал:

— Что означает этот плач, тебя одолевший? Отвечай же, не разрывай моего сердца на куски, о юный мой господин!

— Верни нам, пожалуйста, обратно Женю.

Хоттабыч внимательно посмотрел на Вольку, пожевал губами и задумчиво произнес, обращаясь больше к самому себе, нежели к Вольке:

— Я сам себе удивляюсь. Что бы я ни сделал, все тебе не нравится. В другое время я бы тебя давно наказал за такую строптивость. Мне для этого стоит лишь двинуть пальцем. А теперь я не только не наказываю тебя, но даже чувствую себя в чем-то виноватым. Интересно, в чем дело? Неужели в старости? Эх, старею я…

— Что ты, что ты, Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб, ты еще очень молодо выглядишь, — сказал сквозь слезы Волька.

Действительно, старик для своих трех с лишим тысяч лет сохранился совсем неплохо. Ему нельзя было дать на вид больше ста, ста десяти лет. Скажем прямо: любой из нас выглядел бы в его годы значительно старше.

— Ну, уж ты скажешь — «очень молодо», — самодовольно ухмыльнулся Хоттабыч и, доброжелательно взглянув на Вольку, добавил: — Нет, вернуть сюда Женю я, поверь мне, не в силах.

У Вольки снова появились слезы.

— Но, — продолжал Хоттабыч многозначительно, — если ты не возражаешь, мы можем за ним слетать.

— Слетать?! В Индию?! На чем?

— То есть как это на чем? Конечно, на ковре-самолете. Не на птицах же нам лететь, — ехидно отвечал старик.

— Когда можно вылететь? — всполошился Волька.

И старик ответил:

— Хоть сейчас.

— Тогда немедля в полет, — сказал Волька и тут же замялся: — Вот только не знаю, как быть с родителями. Они будут волноваться, если я улечу, ничего им не сказав. А если скажу, то не пустят.

— Пусть это тебя не беспокоит, — отвечал старик, — я сделаю так, что они тебя ни разу не вспомнят за время нашего отсутствия.

— Ну, ты не знаешь моих родителей.

— А ты не знаешь Гассана Абдуррахмана ибн Хоттаба.