Электрический идол

Кэти Роберт, 2022

Он был самым красивым мужчиной в Олимпе… И самым беспощадным. В ультрасовременном городе Олимпе за все приходится платить. Психея знала, что рано или поздно ей предстоит столкнуться с яростью Афродиты, но никак не ожидала, что на карту окажется поставлено ее сердце… Как не ожидала и того, что приказ нанести ей смертельный удар будет отдан великолепному сыну Афродиты. Эросу легко дается проливать чужую кровь. Воспитанный, чтобы стать оружием своей матери, он привык считать себя монстром, а не человеком. Но когда приходит время уничтожить последнюю цель, он оказывается не в силах это сделать. Сбитый с толку реакцией, которую пробуждает в нем Психея, он прибегает к единственному пришедшему на ум способу ее уберечь: привязывает ее к себе и душой, и телом. Психея не ожидала, что окажется замужем за самым опасным убийцей в городе, но что-то в Эросе пробуждает в ней огонь, который она не ощущала никогда прежде. Когда границы стираются, а объекты привязанности меняются, она понимает, что Эрос все же может завладеть ее сердцем… и не уверена, что сумеет пережить эту утрату.

Глава 2

Психея

Эрос Амброзия считает меня красивой.

Я выбрасываю из головы эту глупую, совершенно безрассудную мысль.

— Сделаю вид, что это шутка.

Хотя понимаю, что это не так. В Олимпе нет ничего опаснее, чем быть красивой девушкой, которая смогла так разозлить Афродиту, что та посылает к ней своего сына.

В особенности опасно быть красивой девушкой, которая может помешать ей выбрать следующую Геру по своему усмотрению.

— Вовсе нет.

Не могу понять, всерьез Эрос говорит или нет, но лучше не рисковать. Он явно не хочет разговаривать, а проводить в его обществе больше времени, чем необходимо, — ужасная идея. Я уже открываю рот, чтобы извиниться и ускользнуть в уборную, где собираюсь прятаться, пока он не уйдет, но в итоге говорю совсем другое.

— Если зайдешь туда раненым, может, кто-нибудь решит довести дело до конца. В том зале предостаточно ваших с матерью врагов. — Не нужно уточнять, что при малейшем проявлении слабости эти враги слетятся, как стая ворон?

Эрос приподнимает брови.

— Почему тебя это волнует?

— Совсем не волнует. — Мне правда все равно. Я просто дура, которая не знает, когда остановиться. Каким бы ни был Эрос, он, как и я, не выбирал быть ребенком одного из Тринадцати. — Но я не конченая социопатка. Позволь помочь тебе.

— Мне не нужна твоя помощь. — Он разворачивается и идет обратно к лифтам.

— Но я все равно ее предлагаю.

Мое тело принимает решение пойти за Эросом, пока мозг не успел остановить меня; ноги движутся сами по себе, и я удаляюсь от относительной безопасности вечеринки. Войти в лифт — все равно что пройти точку невозврата. Я была бы рада сказать, что преувеличиваю, но репутация Эроса опережает своего обладателя, а согласно ей он… очень жесток и очень опасен. Сложив руки перед собой, я сдерживаюсь, чтобы не начать болтать всякую чушь.

Мы спускаемся на несколько этажей, и Эрос ведет меня мимо кабинетов из стекла и стали и толкает дверь, которая послушно ему поддается. Он закрывает ее за нами, и я понимаю, что мы находимся в роскошной уборной. Как и все остальное в башне Додоны, она выполнена в минималистичном стиле: черные полы, несколько кабинок, выложенная плиткой душевая и три стальные раковины. Возле двери небольшое пространство с парой уютных кресел и маленьким столиком.

— Похоже, ты неплохо здесь ориентируешься.

— Моя мать ведет много дел с Зевсом.

Я с усилием сглатываю.

— Наверху тоже находятся уборные. — Ближе к вечеринке.

— В этой есть аптечка первой помощи. — Эрос наклоняется, чтобы открыть шкафчик под раковиной, и морщится.

Это толкает меня начать действовать. Я здесь, чтобы помочь, а не смотреть, как он мучается.

— Сядь, пока не упал.

Удивлена, что он не спорит, а послушно идет к креслам и падает в одно из них. Я решаю не думать о странности происходящего и сосредотачиваюсь на своей задаче: понять, как сильно он ранен, залатать его и вернуться в банкетный зал, пока мать не отправила за мной поисковую группу.

Если учесть, что в последний раз, когда одна из ее дочерей пропала во время вечеринки в башне Додоны, в итоге она оказалась на другом берегу Стикса в объятьях Аида… Да, лучше не уходить надолго.

В шкафчике под раковиной действительно есть аптечка. Я достаю ее, поворачиваюсь и замираю.

— Что ты делаешь? — Я почти кричу, но ничего не могу с собой поделать.

Эрос останавливается, наполовину сняв рубашку.

— Что-то не так?

Все. Я уже десять лет знаю этого парня, и мы вращаемся в одних кругах, но я видела его только на вечеринках, идеально одетым и сияющим. Его красота головокружительна, она настолько совершенна, что кажется нереальной.

Сейчас он выглядит не таким совершенным.

Но таким реальным. Невозможно удерживать стену, которую я мысленно выстроила вокруг образа Эроса, опасного плейбоя, когда он снимает рубашку и обнажает тело, которое словно высечено богами. Усталость, отразившаяся на его лице, лишь усиливает его привлекательность, и я чувствую, что мне нечем дышать.

Паника. Настоящая паника. Нет, это не влечение. Только не это. Не к нему.

— Ты раздеваешься.

Я вижу пластыри, которые кто-то (а может, это сделал сам Эрос) налепил ему на грудь. Парень одаривает меня очаровательной улыбкой, которая получается слегка натянутой.

— У меня сложилось впечатление, что ты бы хотела, чтобы я снял одежду.

— Точно нет, — выпаливаю я и ощущаю, как рушатся барьеры, которые я с таким трудом создавала.

— Все остальные хотят.

Как ни странно, его высокомерие меня успокаивает. Я делаю вдох, еще один и бросаю на него ироничный взгляд. Мы лишь шутим. Я умею это делать. Всю взрослую жизнь обменивалась остроумными оскорблениями с такими, как Эрос.

— Я должна тебе посочувствовать? Или ты хвастаешься? Выражайся яснее, пожалуйста, чтобы я могла отреагировать соответственно.

Он хохочет.

— Умно.

— Стараюсь. — Я хмурюсь. — Думала, у тебя ранена нога.

— Просто синяк. — Снова эта обаятельная улыбка. — Пытаешься и штаны с меня снять?

Если мне стало так неловко, когда он всего лишь снял рубашку, то точно не хочу, чтобы он лишился еще какого-то предмета одежды. Это может зажечь меня, и тогда, если не умру на месте от смущения, у Эроса появится оружие, которое можно использовать против меня.

— Конечно нет.

Он скидывает рубашку и резко выдыхает.

— Вот досада.

— Ничего, переживешь. — Я ставлю аптечку на стол и осматриваю грудь Эроса. Некоторые пластыри почти отклеились, и там, где рубашка пропиталась кровью, остались красные разводы.

Что с ним случилось? Подрался с кустом роз?

— Это нужно переделать.

— Дерзай. — Он отклоняется назад и закрывает глаза.

Я собираюсь сделать замечание, что он заставляет меня все делать в одиночку, но слова застревают в горле, когда отклеиваю первый пластырь и вижу…

— Эрос, крови очень много. — Из-за мешанины пластырей не могу понять, насколько серьезны его раны, но из некоторых продолжает идти кровь.

— Ты бы видела другого парня, — говорит он, не открывая глаз. Это подтверждает мои подозрения.

Другой парень жив? Не стоит задавать этот вопрос. Раз Эрос здесь, значит, успешно справился с порученным заданием. У него на груди по меньшей мере десяток порезов.

— Придется промыть, иначе пластыри не будут держаться.

Он машет рукой, давая разрешение.

Стараясь не волноваться, я роюсь под раковиной в поисках чистых полотенец. Я мочу два и, захватив остальные, возвращаюсь к Эросу и пытаюсь смыть кровь. У меня уходит несколько минут, чтобы промыть раны.

Неожиданно я понимаю, что протираю полотенцем тело Эроса Амброзии.

И резко отстраняюсь.

— Эрос, на некоторые порезы нужно наложить швы. — Все выглядит не так плохо, как раньше, пока я не промыла раны, но я не врач. У них наверняка есть личный доктор, как и в любом семействе Тринадцати. Не понимаю, почему Эрос не позвонил ему вместо того, чтобы идти на эту чертову вечеринку.

— Ничего. До конца ночи потерплю.

Я хмуро смотрю на него.

— Шутишь. Пойти на вечеринку для тебя важнее, чем найти врача, который окажет необходимую медицинскую помощь?

— Ты лучше других знаешь, почему мне это нужно. — Он открывает глаза. Кажется, их голубизна стала ярче, и в них мелькает нечто странное. Вероятно, боль — быть не может, чтобы Эрос Амброзия, сын Афродиты, смотрел на меня с вожделением.

Невольно смотрю на его рот. У Эроса чувственные губы изогнутой формы. Я снова жалею, что он опасный убийца.

Чтобы отвлечься от безумных мыслей, встаю и иду к раковине. Напоминает бегство, но я делаю вид, что мне надо смыть с рук кровь. Бросаю взгляд в зеркало и замираю. Эрос смотрит на меня со странным выражением лица. Это не вожделение, которое, как убедила себя, мне привиделось. Нет, Эрос смотрит на меня так, будто впервые видит, будто я не та, кого он себе представлял.

Это не имеет смысла. Хотя я и бываю на тех же вечеринках и мероприятиях, что и он, у Эроса нет причин думать обо мне. Да и я не думаю о нем. Возможно, Эрос великолепен даже по меркам Олимпа, настолько безупречен, что его портрет красовался бы на каждом рекламном щите, если бы он захотел, но он опасен.

Я вытираю руки и снова сажусь напротив него. Теперь происходящее кажется более интимным. Я прогоняю эту мысль и начинаю накладывать повязки. Я не удивилась бы, если бы он оттолкнул мои руки и сделал все сам, но он сидит неподвижно, едва дыша, пока я осторожно накладываю повязку за повязкой. Я насчитываю около дюжины порезов, но большинство из них неглубокие и уже перестали кровоточить.

— У тебя неплохо получается. — Его низкий голос звучит резко. Не могу понять, критикует ли он меня или просто комментирует.

Решаю не искать скрытый смысл в его словах.

— Я выросла на ферме. — Вроде того. По сути, это была ферма, но не такая, какую представляют обычно люди, когда думают о фермерской жизни. Там не было милого домика с выцветшим красным амбаром. Возможно, мама и приобрела большое состояние за счет трех браков, но и начинала она не с нуля. У нее имелась промышленная ферма, и обстановка там была соответствующая.

Эрос кривит губы, в его взгляде мелькает блеск.

— И часто на фермах получают колотые раны?

— Значит, ты признаешь, что тебя пырнули ножом.

Теперь он открыто улыбается, хотя на его лице все еще читается боль.

— Я не собираюсь ничего признавать.

— Конечно нет. — Я понимаю, что стою слишком близко к нему, и, резко отодвинувшись, снова иду к раковине вымыть руки. — Но отвечая на твой вопрос: когда кругом полно всевозможной техники, не говоря уже о животных, которые любят выражать свое недовольство глупыми людьми, случаются травмы. — Особенно, когда у тебя есть сестры, которые обожают приключения. Но Эросу я об этом не собираюсь рассказывать. Этот разговор уже стал слишком личным и странным. — Мне надо возвращаться.

— Психея. — Он ждет, пока я повернусь к нему. На миг он становится совсем не похожим на хищника, которого я старательно избегала. Он просто парень, уставший и страдающий от боли. Эрос прикасается к повязке на груди. — Зачем помогать ручному монстру Афродиты?

— Даже монстрам порой нужна помощь, Эрос. — Мне стоит на этом закончить, но его вопрос прозвучал неожиданно искренне, и я не могу противиться желанию его утешить. Совсем немного. — К тому же ты не монстр. Не вижу ни чешуи, ни клыков.

— Монстры принимают разные формы, Психея. Живя в Олимпе, ты должна об этом знать. — Он начинает застегивать рубашку, но руки у него так дрожат, что ничего не получается. Я подхожу ближе, не успев подумать, почему это может быть ужасной идеей.

— Давай я. — Наклоняюсь и осторожно застегиваю пуговицы. Мои пальцы несколько раз касаются его обнаженной груди, и я слышу, как он шумно выдыхает при этом. Боль. Все дело в ней. А не в моих прикосновениях. Задержав дыхание, застегиваю последнюю пуговицу и отхожу.

— Вот и все.

Он встает. Я наблюдаю, но, похоже, теперь Эрос тверже стоит на ногах. Он надевает пиджак и застегивает его, скрывая пятна крови.

— Спасибо.

— Не благодари меня. Любой сделал бы то же самое.

— Нет. — Он мотает головой. — Вовсе нет. — И не дает мне возможности ответить. — Идем. Поднимайся без меня, мне нужно найти сменную рубашку. — Он колеблется. — Если увидят, что мы возвращаемся вместе, для нас это добром не кончится.

Это правда. Сплетники Олимпа начнут болтать, и Афродита с Деметрой придут в ярость. Меньше всего мне хочется, чтобы нас с Эросом что-то связывало.

— Конечно.

Когда мы выходим в коридор, Эрос опускает ладонь мне на поясницу. От этого прикосновения я вздрагиваю. Я оступаюсь, но он подхватывает меня под локоть, не давая упасть.

— Все в порядке?

— Да, — говорю, не глядя на него. Не могу на него смотреть. Мне и так сложно игнорировать то чувство, которое вспыхнуло между нами, пока я обрабатывала его раны. И меня пугает риск, когда он стоит так близко, опустив одну руку мне на поясницу, а другой придерживая за локоть. Мне совершенно не стоит…

Я поднимаю голову, а Эрос опускает взгляд — и боги… Это ошибка. В любую минуту я отстранюсь, и окажется, что этого странного эпизода не было вовсе. В… любую… минуту…

Яркая вспышка обжигает глаза. Я отскакиваю от Эроса и часто моргаю. О нет. О нет, нет, нет, нет. Не может быть.

Но все так и есть. Мое зрение медленно проясняется, и надежда, что поблизости лопнула лампочка, развеивается как дым. Невысокий мужчина с ярко-рыжими волосами и камерой в руках стоит в паре метров от нас и широко нам улыбается.

— Видел, как вы вместе зашли в лифт. Психея, не желаете прокомментировать, почему сбегаете с вечеринки Зевса, чтобы уединиться с Эросом Амброзией?

Эрос делает угрожающий шаг в сторону фотографа, но я хватаю парня за руку и выдавливаю улыбку.

— Просто дружеская беседа.

Мужчина не обращает внимания на мои слова.

— Поэтому у Эроса неправильно застегнута рубашка? А на снимке вы выглядите так, будто вот-вот поцелуетесь? — Не успеваю придумать новую ложь, как он уходит.

— Нас сделали, — выдыхаю я.

Эрос произносит живописное ругательство.

— В общем, так и есть.

Я знаю, как все происходит. Не успеет закончиться ночь, как наши с Эросом снимки окажутся на сайтах сплетен, а люди начнут строить теории о запретном романе. Представляю заголовки газет.

«Обреченные любовники! Что подумают Деметра и Афродита о тайных отношениях своих детей?»

Мать не просто придет в ярость. Она меня убьет.