Свободное падение

Ксения Трачук (2024)

Анна Тельман — талантливая оперная певица, чья жизнь наполнена музыкой, высоким искусством и не менее высокими амбициями. Максим Гордиевский — математик, эрудит и бывшая телезвезда, карьера которого клонится к закату. Их отношения — не просто роман длиной в двадцать лет; это борьба между свободой и контролем, искусством и рациональностью, желанием быть любимым и боязнью утратить независимость. Каждая их встреча — битва противоположностей, соединение и противостояние мужского и женского, рационального и порывистого, падение в пропасть и очередной взлёт… Новая книга Ксении Трачук — роман о страсти и страстях, исполненный чувственной откровенности и тонкого психологизма, действие которого разворачивается в Москве, Стамбуле, Эдинбурге и Париже.

Картина вторая

МОСКВА

2003–2004

Наталия Сергеевна, поправив любимые очки на изящном шёлковом шнурке, не позволявшем им затеряться при падении с переносицы, посмотрела на Анну своим обычным неодобрительным взглядом.

Это означало: «Какой бы зайкой я тебя ни называла, ты круглая дурочка, дорогая моя!»

Она действительно величала учениц зайками, ласточками и даже хомячками, что не отменяло неизменной строгости, прочно заложенной советской школой. Самым желанным и редким осталось обращение «киска» или «мурочка моя»: в квартире Наталии Сергеевны проживали пять донельзя раскормленных, холёных кошек — предмет самой горячей любви их владелицы. Впрочем, в гостиную, к ученикам, кошки не допускались — то был единственный запрет в их абсолютно вольной, практически райской жизни.

— Что мне с тобой делать, Анна? Отвечай!

Анна молчала: это был один из тех бесконечных и бесполезных разговоров, которые она сама никогда не затевала, но вынужденно терпела. Напоминавшая классную даму дореволюционной гимназии, Наталия Сергеевна Терехова считалась одним из лучших музыкальных репетиторов Москвы. В её по-советски добротно обставленную квартиру на Кутузовском приезжали самые амбициозные или же, напротив, самые безнадёжные абитуриенты Мерзляковки¹³, Гнесинки и Московской консерватории. Но фортепиано, сольфеджио и вокал отнюдь не ограничивали репертуар Тереховой: за несколько лет занятий с Анной — подготовки к поступлению в Гнесинское училище — она стала для неё единственным настоящим другом. Других друзей у Анны не было: она просто не умела их заводить, да и никогда не чувствовала в этом необходимости.

— Что, молчишь? — сурово вопрошала Наталия Сергеевна, не поднимаясь со своего мощного бархатного кресла, стоящего вплотную к роялю. — Думаешь, быть певицей — гораздо приятнее и проще, чем разбирать с кем-то партии и возиться с фальшивящими альтами? Как будто тут и работать не нужно: раз — и ты уже Вишневская, два — Образцова? Да, так ты полагаешь, упрямый мой конёк-горбунок?

Анна не обижалась на «конька». Конечно, её строгая наставница знала, каких трудов ей стоило поступить в Гнесинку, как она мучилась с диктантами по сольфеджио и фортепианной программой, сколько работала над вокализами и полифонией… И вот теперь она сомневалась, что её ученице, успешно поступившей в училище Гнесиных, стоит штурмовать высшее учебное заведение — Академию¹⁴. А главное, ей категорически не нравилось, что Анна хочет сменить абсолютно верную и основательную, в её представлении, специальность — «дирижёр хора» — на что-то другое.

— Я больше не могу, — наконец произнесла девушка, потупившись. — Просто не могу. Мне ничего не нравится. Я не хочу заставлять петь других… Я хочу петь сама! В прошлый раз мне даже стало плохо, когда я дирижировала!

— А одной на сцене, думаешь, легче? — Очки Наталии Сергеевны почти подпрыгнули от возмущения. — Это, птичка моя, один сплошной стресс, как будто зачёт каждый день! К такому ты готова?!

В этом Анна, положа руку на сердце, порой сомневалась. Ей никогда ещё не приходилось петь в одиночестве для большой аудитории — только выступать с хором. Впрочем, она не раз исполняла соло в школьном ансамбле. Но главное — главное! — она иногда по-настоящему сомневалась в своём голосе… Дома, сама себе, она могла петь часами, повторяя любимые арии на коверканном итальянском или французском, однако её голос ей не вполне нравился. Он казался каким-то слишком грубым, неповоротливым, излишне характерным, за что её обычно ругали в хоре, — а порой, наоборот, недостаточно выразительным. Наталия Сергеевна тоже не была от него в восторге:

— И что же ты будешь петь? Меццо? Нет, не контральто, однозначно. Но меццо — стоит ли оно того?.. А тебе ведь, конечно, подавай драм-сопрано?¹⁵

Анна действительно рассчитывала только на сопрано, хотя никто и никогда не давал ей петь «первым сопрано» — только «вторым». Дома она легко брала высокие ноты, а с Наталией Сергеевной свободно распевалась до «си» второй октавы.

— А хор? Наталия Сергеевна, я больше не могу… Это одна сплошная пытка. Меня совершенно замучил Валентин Богданович, наш педагог: ему не нравится, что я так много пропускаю. А мне в хоре петь нельзя, вы же знаете! — наконец взмолилась Анна.

И действительно, она уже живо прочувствовала разницу между хоровой и оперной техникой и теперь всячески избегала изнурительного хорового пения.

Наконец тягостный разговор завершился, и Наталия Сергеевна, ворча что-то себе под нос, отправилась заваривать чай: после урока они обычно устраивали «сладкий стол». Однако в этот раз перед девушкой оказались только дежурные сине-белые чашки с тонюсенькими серебряными ложечками: другие хозяйка дома не признавала. Налив Анне заварки и кипятка, строгая наставница решительно заявила:

— Раз собираешься в певицы — никаких булок и конфет, голубка моя! Знаешь, как говаривала Плисецкая?

— Но она же…

— Да, балерина. Но говорила совершенно верно. Её спрашивали, в чём секрет её стройности, а она отвечала: «Сижу не жрамши». Неужели ты хочешь быть как Монсеррат Кабалье? При всём уважении к её голосу…

Ещё одно больное место! Анна пунцово покраснела, так как её фигура была ещё одной причиной для сомнений. Не самый высокий рост, полноватые ноги и, в довершение всего, непропорционально большой бюст… А лицо, с этим большим носом, стоившим ей стольких обзывалок сверстников? Стоило ли даже думать о сцене с такими данными? Конечно, она поправилась лишь в последние пару лет, а подростком отличалась стройностью, но как только начала расти эта проклятая грудь — нос, как будто нарочно, прямо-таки потянулся за ней! Хорошо, хоть талия ещё как-то сохранилась.

— Ну, ну, — заметив её смущение, смягчилась Наталия Сергеевна. — Я же пошутила. Сладкое теперь нельзя мне. Я говорила, что мне поставили диабет? Вот так-то, дорогая моя. Так что теперь придётся самой бегать по поликлиникам… И кто будет заниматься этими несчастными животными? Ума не приложу… У Геллы опять нет аппетита, уже три дня ничего не ест… Нужно везти к ветеринару, делать анализы…

Тема кошек всплывала в разговоре довольно редко, но, стоило ей начаться, остановить Наталию Сергеевну было невозможно.

Однако на этот раз продолжения не последовало. С явным раздражением поглощая ничем не подслащённый чай, педагог посмотрела на свою ученицу с укоризной и подлила ей ещё кипятка, хотя её не просили об этом. За столом прочно воцарилась тишина. Слава богу…

Порой Анне казалось, что именно в такие молчаливые, суровые моменты она чувствовала себя дома — здесь, в этой насквозь пропитанной музыкой квартире, где жила очень умная, талантливая и бесконечно одинокая женщина.

***

Она ждала этого момента целую неделю. Какое счастье, что родители отбыли на дачу! Анна терпеть не могла эти «выезды на природу», заключавшиеся в бесконечной прополке грядок, таскании леек с водой и собирании смородины. Когда мать, сжалившись, наконец освободила дочь от еженедельной дачной пытки, Анна готова была броситься в пляс, перемыть всю посуду и даже устроить генеральную уборку.

Но в этот вечер она не собиралась делать ничего подобного. Двадцать два тридцать, «Первый канал». Нужно успеть помыть голову, поужинать и заварить кофе: если захочет, она не будет спать всю ночь. А почему бы нет?

Укладка волос в этот вечер определённо удалась. Несмотря на глубокое недовольство своей внешностью, стоившей ей немало горьких слёз, Анна знала, что уж чем-чем, а волосами природа её не обделила: густые и гладкие, они блестящими прядями струились по плечам и спине, а насыщенный тёмный цвет, словно чернозём родной для их семьи Малороссии, оттенял её необычные глаза, казавшиеся светло-карими вечером и сине-зелёными днём. Смотря на себя в старенькое поблёкшее зеркало прихожей — другого дома не было, — Анна мысленно напевала «Хабанеру» Кармен. Нет, она не хочет быть меццо — только сопрано, — но эта ария ей определённо по душе! Когда-нибудь и он, как Дон Хосе, будет у её ног, пусть пока судьба даже не удосужилась их познакомить.

Однако несмотря на все усилия и приготовления, время тянулось слишком долго, а «Новости» казались безумно скучными, но Анна ни в коем случае не хотела переключать канал: пропустить начало нельзя, ведь сегодня… Сегодня точно, совершенно точно играет его команда!

И вот наконец её любимый торжественный позывной.

«Что наша жизнь? Игра!» — пропел невидимый Германн. На экране немедленно появились одетые во всё чёрное игроки, сидящие вокруг круглого стола, оформленного в стиле казино. Посреди был установлен смешной детский волчок с наездником: его крутили, чтобы выбрать вопрос телезрителя, на который отвечали участники игры. Шесть раундов, и в каждом побеждали либо облачённые во фраки интеллектуалы, либо счастливчик, приславший вопрос: в случае выигрыша он получал кругленькую сумму, обозначенную на конверте с письмом.

Родители рассказывали, что когда-то, в советское время, эта игра называлась по-другому — кажется, «Клуб любознательных», — а в качестве призов выступали не деньги, а многотомные энциклопедии. Этого Анна, родившаяся в восемьдесят пятом, конечно же, не могла помнить.

— Дамы и господа, приветствую вас в нашем Клубе интеллектуальных игр! — бодро, с лёгкой хрипотцой начал невидимый ведущий, почти всегда остававшийся за кадром. — Начинаем летний сезон игр «Кто? Где? Когда?»! Команда телезрителей против команды эрудитов. Сегодня играют: Сергей Зверев (Кандалакша), Ирина и Михаил Сутейко (Краснодар), Оксана Рабинович (Калуга)…

Анне никогда не приходило в голову отправить письмо с вопросом. Может быть, спросить что-то о музыке, но вот что? Да и зачем? Гораздо интереснее просто смотреть.

— Представляю наших эрудитов, — продолжал ведущий. — Сергей Кисин (Москва), Вениамин Сутьян-Мареев (Новосибирск), Аркадий Самранский (Смоленск), Георгий Желябов (Москва). И капитан команды Александр Трузьдев (Московская область, Дубна). Итак…

«Как? Он же его забыл! Почему он его не представляет?» — с возмущением подумала Анна.

И оператор почему-то его не показывает. А вдруг он действительно сегодня не играет? Нет, этого не может быть!

Тем временем мужчины во фраках и женщины в вечерних туалетах начали шушукаться, поглядывая на команду игроков.

— Да, меня поправляют, и правильно делают. Оператор, покажите его, пожалуйста… Вот так, спасибо!.. И, конечно же, Максим Гордиевский (Москва). Максим, вы обижены, что я забыл вас представить? — Голос ведущего — «крупье», как именовали его для пущего сходства с казино, местом азартных игр, — звучал насмешливо: Анна давно заметила, что чем успешнее и талантливее игрок, тем чаще ему приходится терпеть такие невинные поддёвки. — Напоминаю, господа, у нас прямой эфир, всё бывает. Мы просим… просим проявить понимание. Максим, вам вопрос от телезрителей… Только, пожалуйста, отнеситесь серьёзно, ведь вы серьёзный человек, правда? — продолжал ведущий всё в том же пошловато-шутливом тоне. — Итак, вопрос: вы женаты?

Камера наконец выбрала нужный ракурс и показала его во всей красе. Анна замерла: в этот вечер он, в отличие от остальных, был не во фраке, а в обычном деловом костюме с тёмно-красной бабочкой, которая придавала его действительно серьёзному, тонкому лицу какую-то комичную фривольность.

Максим Гордиевский, не смотря в камеру, развёл руками и поправил очки, как будто этот вопрос показался ему неприличным.

«Он смущён! — радостно заметила Анна. — Интересно, что же он ответит?» Ей и без того было известно, что Максим холост, окончил Мехмат МГУ, увлекается бильярдом и шахматами. Больше ничего разузнать не удалось.

— Господин ведущий, я бы предпочёл не отвечать на этот вопрос. Но не обижусь, если вы включите его в суперблиц, — после небольшой паузы отшутился Гордиевский, наконец посмотрев в камеру.

Анна снова отметила, что его глаза, тёмно-карие, с чёрными ресницами, эффектно контрастировали со светлыми, слегка вьющимися волосами. Даже сидя в кресле, он казался высоким и, несомненно, стройным и подтянутым, как и подобает настоящему мужчине. Да, этот человек не только был феноменально умён, но и красив настоящей, мужественной, классической красотой…

Присутствующие в студии — небольшом павильончике, затерянном в одном московском парке, — одобрительно захихикали, услышав шутку ведущего и ответ Максима. Все знали, что Гордиевский — восходящая звезда Клуба, настоящий мастер суперблица, специального раунда, когда вместо шестерых игроков на три вопроса должен отвечать лишь один человек и в течение всего одной минуты!

Именно в тот раз, когда Максим, оставшись за столом в одиночестве, за минуту безошибочно ответил на три абсолютно тупиковых вопроса, она впервые обратила на него внимание. Не на то, что именно он говорил, — кажется, первый вопрос был об импрессионистах, второй — о силе трения, а третий — об острове Пасхи, — а на то, как он это говорил, как держал себя, как размышлял в эти сумасшедшие двадцать секунд… Его сосредоточенное, но мягкое, доброе и волевое лицо… Она никогда не любила красавчиков и уже тем более блондинов, но он, конечно же, был исключением. Максим Гордиевский вообще был ни на кого не похож, особенно в своих очках без оправы. Но когда он, погружённый в размышления, снимал их, пожалуй, было даже лучше: лицо его становилось более домашним, понятным, почти трогательным.

— Господин Баранов, перестаньте подсказывать, пожалуйста! — строго осадил ведущий одного из завсегдатаев — полноватого брюнета с усиками, что-то шепнувшего на ухо одному из игроков. — Неужели вы думаете, что Трузьдев не разберётся без вас? Господа, напоминаю, что любые подсказки будут пресекаться! Вплоть до удаления из зала! Вам это понятно, господин Баранов?

Брюнет послушно кивнул, а Гордиевский слегка улыбнулся и прикрыл рот рукой, словно желая скрыть иронию. Волчок начал очередной тур под привычный вертлявый аккомпанемент.

«Интересно, он тоже считает, что ведущий держит себя вызывающе?» — подумала Анна.

Впрочем, в этой немного претенциозной передаче ей нравилось почти всё: и элегантные вечерние наряды, и обращения «дамы и господа», и камерные интерьеры садового павильона, в который зимой даже залетали снежинки…

Но больше всего её привлекала атмосфера интеллектуального соревнования, в котором участвовали сразу столько неординарных, целеустремлённых, исключительно умных людей. По необъяснимой причине её прямо-таки манил, интриговал этот круг, абсолютно недоступный для неё, погружённую в рутину сольфеджио и хора.

— Сектор «Суперблиц». Ну что, господин Трузьдев, кого вы назначите на этот раз? Время, господа!

— За столом останется… — Сухопарый Трузьдев, чем-то напоминающий паука, слегка откашлялся и ещё раз посмотрел на свою команду. — Останется Максим Гордиевский.

— Итак, против эрудитов играет… Внимание! Против вас, господин Гордиевский, играет Галина Сусанина из Пензы. Внимание, первый вопрос…

Анна затаила дыхание. За всё время ей удалось найти правильный ответ лишь пару раз: в вопросах о Бетховене и «Полонезе» Огинского. Что же будет сегодня?

Раздался длинный звонок в дверь, а потом второй, ещё длиннее. Так и не услышав вопрос Галины Сусаниной, Анна нехотя пошла открывать.

— Вы нас заливаете! — В дверях стояла хорошо знакомая ей Дамира Забировна с четвёртого этажа. — Только ремонт сделали… Всё залили, всё! А ещё поёт…

Всплеснув руками, она бесцеремонно оттолкнула Анну и направилась в ванную. Действительно, тонкие струйки уже сочились под дверью… Распахнув её, соседка обомлела: полотенца и мыло плавали в лужах воды, которая лилась с полотка, бежала по кафелю, стиральной машине и унитазу, но каким-то чудом совершенно обошла ванну. Значит, протечка не у Анны, а этажом выше!

Охнув, ретивая татарка бросилась к выходу и понеслась искать правду на шестой этаж. Анна, напуганная, смущённая, никак не могла придумать, что делать. Все тряпки хранились в ванной, но, конечно, давно промокли. Спасать их нехитрые банные принадлежности смысла не имело, вызывать аварийную службу — тоже, ведь Дамира Забировна наверняка уже туда звонила…

Анна захлопнула дверь ванной и заложила её старым халатом: по крайней мере, так вода не попадёт в прихожую.

Вернувшись в большую комнату — так у них в семье называли некое подобие гостиной размером в четырнадцать с половиной квадратных метров — она в сердцах выключила телевизор: заветный вечер был испорчен окончательно и бесповоротно.

***

Что-то очень мешало и одновременно приятно волновало… Она чувствовала: вот-вот произойдёт нечто необыкновенное, важное, страшное, но нужное. Сперва она почувствовала, что его руки, только что крутившие этот дурацкий волчок, гладят её волосы — сначала почти незаметно, потом всё более настойчиво. Ой! Теперь он потянул её за волосы так, что почти выступили слёзы. Но она мгновенно забыла о боли: теперь его руки перешли на бёдра, плавно спустились ниже… Почему же он не целует её? Почему она не чувствует его губ, его дыхания, пропитанного запахом сигарет, которые он только что курил во дворике садового павильона?..

…Проснувшись в кромешной тьме, Анна, полностью одетая, не сразу поняла, где находится. Нет, это была всего лишь её собственная комната — та, которую она заняла после смерти бабушки.

Какой стыд! Такая пошлость приснилась ей в самый первый раз с тех пор, как Максим Гордиевский вошёл в её жизнь. Неужели вот это грязное, животное, такое волнующее ощущение — неужели это и есть?.. Нет, она никак не могла назвать это тем самым словом. Это казалось настолько грубым и недостойным, что Анна невольно поднялась и принялась расхаживать по комнате.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

13

Академическое музыкальное училище при Московской государственной консерватории имени П. И. Чайковского, расположенное по адресу: Москва, Мерзляковский пер., д. 11.

14

Российская академия музыки имени Гнесиных (РАМ имени Гнесиных).

15

Драматическое сопрано.