Анастасья. Парижский роман

Ксения Трачук, 2021

Сколько стоит французская мечта?Выпускники московского Иняза Настя и Боря приезжают учиться в Париж. Она стремится стать настоящей парижанкой, а он – сказать новое слово в науке. Престижный институт, где готовят французскую элиту, утончённые интеллектуальные круги, полезные знакомства… Уникальный шанс – или ловушка для неискушённой русской души? В середине двухтысячных и десять лет спустя герои ищут выход из заколдованного французского "Шестиугольника", где сплелись воедино большие страсти, скандальные расследования и по-русски мучительные нравственные дилеммы.Об авторе: Ксения Трачук – кандидат исторических наук, политолог, выпускница МГИМО и Института политических наук Парижа (IEP de Paris), посвятившая многие годы профессиональному изучению Франции.Данная книга содержит критику "новых" западных ценностей (включая нетрадиционные), которые автор решительно отвергает, равно как любые попытки пропаганды антисоциального поведения, порока, духовного и нравственного разложения и пр.

Часть первая. Праздник всегда с тобой

Глава первая. Человек с улицы Сен-Ришар

Париж — Монреаль — Париж, 2018

Итак, дело начинается!

Следственный судья Жан-Люк Моди, ещё задолго до того, как получил официальное назначение, каким-то шестым чувством понимал, что это будет его, его досье!.. Так было и в Лионе, и Бордо, и теперь — в Дирекции финансовых расследований Парижского суда.⁵ Дело Обенкур стартовало и раскручивалось с поразительной быстротой.

Мэтр Роже Гарди — налоговый юрист миллиардерши Марианны Обенкур — случайно засыпался на небольшой махинации, довольно безобидной. Однако предварительное расследование навело на такое, что могло затронуть многих, очень многих высокопоставленных лиц… Конечно же, мадам Обенкур, вторая в списке богатейших женщин Европы, давно и успешно уходила от налогов — впрочем, кто этого не делает? Но если бы только это! Едва они переварили откровения налогового юриста, как всплыли новые подробности. Оказывается, больную и отошедшую от дел Марианну здорово подоил один из её многочисленных любовников, некий Франсуа Барнье — фотограф, уже десяток лет увивавшийся за эксцентричной миллиардершей. Её единственная дочь Валери, давно недолюбливавшая этого типа, сделала несколько заявлений в прессе… И в материалах, пока разрозненных и неполных, появлялось всё больше зацепок, обещающих, что дело будет «горячим», говоря на судебном жаргоне.

Сидя в крошечном кабинете-пенале на улице Итальянцев, судья Моди в двадцатый раз перечитывал распечатанные листочки: он до сих пор работал по старинке и ненавидел ломать глаза за компьютером.

— Орели, пожалуйста, можно тебя на минутку? — Моди позвонил своей ассистентке — эффектной брюнетке, сидевшей в кабинете по соседству. Он привык работать в одиночестве и настоял, чтобы ему выделили пусть крохотное, но своё собственное помещение. — Собери информацию о фонде Обенкур — у них есть благотворительный фонд. Да, и ещё…

Моди никак не мог вспомнить, что так зацепило его в одном из только что прочитанных документов. Кажется, чьё-то имя?.. Нет, всё-таки надо сделать перерыв: дело ещё официально не в его компетенции, а он уже, как зверь в клетке, места себе не находит — это никуда не годится!

Жан-Люк Моди считался практически неприкосновенным: знаменитый следственный судья имел репутацию безупречно порядочного и прозорливого представителя правосудия. Однако на первый взгляд никто не заподозрил бы в этом щупленьком человеке, почти похороненном под грудами бумаг на столе, грозу коррупционеров. А на улицах шикарного квартала Опера, где располагалась их контора, переведённый в Париж всего год назад скромняга Моди в своём старомодном плаще вообще выглядел как дикий хорёк, сбежавший из леса в фешенебельный пригород.

Мало кто знал, что Моди родился и вырос в столице. В юности он даже готовился поступать в элитный Институт политических и социальных наук⁶, в народе именуемый Ля Гранд-Эколь⁷. На подготовительных курсах — prépa — Моди практически ни с кем не дружил, кроме двух человек. Первым был странный парень с американским акцентом, на вид смахивавший на итальянца, — Рафаэль Санти-Дегренель. Вторым — его долговязый кузен Жан де Кортуан, впоследствии ставший блистательным директором этого института… Моди сошёлся с этими двумя снобами только по одной причине — страсти к философии, которой горели все трое. Забавно, что никто из них так и не преуспел в этом направлении…

Почему-то Моди снова и снова вспоминал Санти-Дегренеля, де Кортуана, кружок молодого Батиста де Курзеля — теперь известного философа и романиста… Откуда эти осколки давно забытой молодости?

— Всё-таки пойду выпью кофе, — как будто извиняясь, сообщил он Орели и отправился на улицу. Нет, работать в Париже было значительно сложнее, чем в Бордо!

***

Как правильно: «вертится на языке» или «крутится на языке»? Неужели дошло до того, что она стала постепенно забывать русский?

Анастасья где-то слышала, что всё начинается с числительных: поначалу не можешь правильно склонять трёхзначные числа, а потом… Кажется, это «потом» для неё уже наступило. Французский и английский требовались постоянно, а в русском необходимости практически не было.

А с кем разговаривать по-русски? Тёти Мары давно нет, а Рафаэль, хоть и свободно читает на русском, никогда не беседует с ней на её родном языке. Впрочем, на каком бы языке он с ней ни говорил, всё равно её постоянные командировки — как пропасть в этом далеко не регулярном общении! L’enfer c’est les autres — так, кажется, у Сартра? En fait, l’enfer c’est juste lui!⁸ Да, ещё немного, и она действительно начнёт даже думать на французском…

Сидя в своём номере отеля в Монреале, который, за исключением цветовой гаммы, мало чем отличался от того, где она обитала месяц назад в Коста-Рике, Анастасья прокручивала в голове прошедший день. Всё как обычно: абсолютно пустая встреча в офисе Global Alternatives — благотворительной организации, миссия которой осталась для неё загадкой, нудный тренинг по использованию соцсетей, а затем онлайн-совещание с её начальником Ги Шульцем, озабоченным предстоящим гала-ужином в Гран-Пале⁹… О, если бы она могла оказаться дома, в Париже!

Устроившись в большой, но совершенно неудобной постели со странной плоской подушкой, она знала, что всё равно не заснёт. Лучше уж как-то себя занять, чем поддаться чёрным мыслям… Соцсети — нет, только не это! Может, включить какой-нибудь фильм? По-хорошему, надо бы выспаться: завтра начальник может позвонить с утра пораньше, у него в Бельгии рабочий день будет в разгаре. А потом снова сиди на этом дурацком тренинге с неформалами-экологами, делая вид, что собираешься немедленно спасать весь мир… Рафаэль сформулировал бы это именно так — значит, она думает не только на его языке, но и его фразами… Полная каша в голове!

«Всё смешалось в доме Облонских…» Так любила говорить тётя Мара… Откуда это? Достоевский?.. Одно время под влиянием Рафаэля Анастасья довольно много читала, но потом бросила это дело. Зачем, ради чего? Она всё равно никогда не будет равной ему и останется всего лишь ученицей, внимающей своему сенсею. Ей не сравниться с Марианной Обенкур — женщиной, когда-то имевшей над ним такую власть… Недавно она прочитала, что знаменитая миллиардерша вовлечена в крупный скандал: кажется, её подозревают в уклонении от уплаты налогов… Интересно, а что он думает об этом?

«Все смешалось в доме Облонских…» — да ведь это же Толстой, «Анна Каренина»! Открыв компьютер, Анастасья немедленно набрала в Интернете название… Она не помнила, читала ли когда-нибудь этот роман. Может быть, в школе? Да, то было в другой жизни…

***

Доктор Гросс оказалась именно такой, какой Анастасья ожидала, — типичной породистой парижанкой: угловато-худая, неброско одетая, с неухоженными волосами и без грамма косметики. Однако её лицо выражало не характерное превосходство и равнодушие, а так необходимую для психотерапевта душевную теплоту.

— Итак, мадам Беккер… Извините, Анастазья́! — Как и все французы, доктор Гросс произносила её имя именно так; впрочем, Анастасья давно привыкла к этому звонкому «з» и ударению на последний слог. — Так на чём мы остановились?

После недавнего перелёта из Монреаля Анастасью клонило в сон: разница во времени по-прежнему давала о себе знать, но сейчас надо было сосредоточиться.

— Доктор Абаду, к которому я обращалась из-за головной боли, считает, что это психологическая проблема… — начала она, стараясь как можно нейтральнее сформулировать то, что её беспокоило. — Я уже полгода не могу нормально спать, голова просто раскалывается. Таблетки не помогают. Ещё бывают неприятные сны… Но лучше я потом расскажу поподробнее.

— Как вам будет угодно. В любом случае, прежде чем переходить к выбору терапии, мне необходимо знать о вас как можно больше. Обычно я сразу предлагаю пациентам рассказать о себе всё, что они считают нужным. О чём бы вы хотели мне поведать?

Такое начало оказалось неожиданным, и Анастасья почувствовала холод протёртого кожаного кресла, которое ей предложили.

— Хорошо. — Она представила, что проходит собеседование с потенциальным работодателем. — Мне тридцать шесть. Закончила магистратуру Ля Гранд-Эколь — я имею в виду парижский Институт политических и социальных наук. Работаю в международной благотворительной организации, много путешествую. Командировки по всему миру, очень утомительные: только что вернулась из Канады, а до этого была в Коста-Рике и в Индии. Жуткий график.

— Понимаю.

— Что ещё?.. Я родилась в России. Да, я знаю, что советуют обращаться к русскоязычным психотерапевтам, но у меня нет времени на поиски… К тому же я очень давно живу во Франции… Да, почти пятнадцать лет.

— Конечно, — согласилась доктор Гросс, — терапия была бы более эффективной, если бы проводилась на вашем родном языке, хотя ваш французский безупречен. Однако вы абсолютно правы: лучше на французском, чем вообще никак!

— Совершенно верно. Не знаю, что ещё надо рассказывать… — В этот момент Анастасья подумала, что, наверное, пришла зря: эта француженка вряд ли сможет понять её загадочную русскую душу — если даже сам Рафаэль, так хорошо знающий Россию, уже десять лет не может этого сделать. — Может быть, вы зададите мне вопросы? — предложила она.

Доктор Гросс охотно пришла на помощь:

— Расскажите о вашей семье!

— Я не замужем, вернее разведена. Никаких связей с бывшим мужем не поддерживаю, это был очень недолгий брак. Собственно, Беккер я по мужу, моя русская фамилия Белкина.

— А ваши родные живут в России?

— О, я с ними мало общаюсь… — Анастасья действительно уже несколько месяцев не звонила матери в Россию и только теперь вспомнила об этом. — Меня воспитала тётя. После смерти отца мать вторично вышла замуж и родила четверых детей. В общем, я оказалась ненужной — меня отправили к тёте… Это была замечательная женщина, я очень её любила. К сожалению, десять лет назад она умерла…

— Кого вы считаете самым близким человеком теперь? — продолжала участливо интересоваться мадам Гросс.

— Близким человеком? Как вам сказать… У меня, конечно, есть друзья здесь, в Париже, но…

Психотерапевт смотрела на неё с такой теплотой и вниманием, что неожиданно для себя самой Анастасья решила пойти ва-банк: поймёт мадам Гросс или нет, но каждый сеанс как-никак стоит двести евро!

— На самом деле в этом главная проблема… Два моих брака — гражданский и официальный — расстроились, потому что… В общем, из-за меня самой, вернее из-за чувства к одному человеку.

Вот, она это сказала! Наверное, помогла очередная прочитанная глава «Анны Карениной»… Продолжать было легче:

— Я даже думаю, что это не обычное чувство, а наваждение, почти умопомешательство. Нет, я не ненормальная, но… Одно время мне казалось, что я его люблю и что это взаимно. Но… Его представления о жизни очень отличаются от моих. Кроме меня у него было много женщин — да, я далеко не единственная, и даже сейчас… И всё равно, когда я его вижу… — Она умолкла; дальше слова как-то не складывались в предложения.

— Что вы чувствуете, когда видите его?

Анастасья уже жалела, что так легко вывернула себя наизнанку, но теперь надо было идти до конца:

— Что я чувствую? Что живу. Что я не одна. Что, пусть я и не чистокровная парижанка, здесь мой дом. Но это только иллюзии — вы понимаете, о чём я говорю?..

***

Бельвиль…

Какой музыкой когда-то звучало для него одно только название этого квартала, самого парижского из всех парижских! Стоя на смотровой площадке у входа в Бельвильский парк, Борис Левин со смешанными чувствами вглядывался в очертания любимого, но уже чужого для него города. Как и прежде, под крышей павильона образца восьмидесятых — уродливого сооружения, щедро украшенного настенными надписями, — тусовалась местная шпана. Крошечный террасный парк, чудо ландшафтного искусства на уступах скалистого холма, радовал красками осенней листвы и ароматами последних цветов.

Стоило спуститься по лестнице, миновать несколько площадок с увитыми плющом арками, и он окажется на улице Куронн… Потом узенькая Шевро, а там до дома, где когда-то жил его приятель Анри, рукой подать! Сколько же раз, выйдя из метро «Пиренеи», он проходил этим маршрутом! А ведь они как-то незаметно потеряли друг друга из виду. Надо бы созвониться, встретиться по-человечески… Или Анри давно его забыл?

За эти десять лет в Бельвиле, кажется, ничего и не изменилось, разве только надписей на стенах прибавилось… Да ещё эти «жёлтые жилеты» с их митингами и бесчинствами! Многолюдные демонстрации из-за налогов и изменения скоростного режима — очень по-французски! Впрочем, Борис, а ещё больше его жена Лена, боялись скорее забастовок транспортников, которые в последние годы сотрясали всю Европу. Он приехал в Париж на три месяца — чудом выбитая в институте командировка для написания докторской диссертации — и теперь сам не верил, что снова оказался в местах своей студенческой поры…

Погрузившись в прошлое, Борис на какое-то время почти забыл о главном — своей книге. Пять лет он корпел над капитальным трудом — монографией о советско-французских отношениях в годы Второй мировой войны. Левин наконец договорился опубликовать книгу во Франции: мадам Шазаль, один из лучших специалистов по России, лично обещала помочь… Это будет отличная, по-настоящему прорывная вещь — хоть сценарий для фильма пиши!

Но сейчас, неподвижно застыв на бельвильской смотровой площадке, Борис не думал ни о «Сражающейся Франции»¹⁰, ни о де Голле, ни об уникальных архивных документах, которые отыскал за эти годы… Рассеянно вглядываясь в туманную дымку парижских крыш, он как вчера видел перед собой хрупкую девушку с веснушчатым лицом и золотисто-рыжими волосами. Она стояла на этом самом месте, в васильково-голубом платье под цвет её глаз. Юная, трогательно-серьёзная, но всегда готовая рассмеяться от души… Анастазья! Да, кажется, французы произносили её имя именно так.

***

Дома, наконец-то дома!

После непростого сеанса у психотерапевта Анастасье хотелось скорее вернуться в любимый пятнадцатый округ, где её работодатель — SOS World — снимал ей небольшую симпатичную квартиру. Поезда метро опаздывали, везде сновали полицейские, и обстановка отдавала нервозностью: в эту субботу ожидались очередные уличные выступления.

К счастью, в её личном рае — респектабельном и тихом уголке Парижа — всё выглядело неизменным. Один вид элегантных, заботливо разлинованных улиц, где никакое здание не превышало размерами соседнее, а орнаменты и резные двери удивительно сочетались друг с другом, приятно успокаивал. Зимой, когда ветви были голыми, из маленького скверика у метро виднелась Эйфелева башня, краешек её проглядывал и из окна квартиры, расположенной на шестом этаже. Порой Анастасья проклинала почти игрушечный старинный лифт, в котором с трудом помещалась даже она одна… И всё равно каждое свидание с этой квартирой вызывало в ней самые тёплые чувства.

«Тёте наверняка понравилось бы здесь…» — думала она, глядя на привезённый из Тамбова портрет Мариетты Георгиевны в так любимой ею тёмно-малиновой шляпе… Впрочем, тётя вряд ли одобрила бы многое другое.

И всё же думать о грустном не хотелось: ведь она, после этих изнурительных командировок, снова в Париже и уже виделась с Рафаэлем! Пятница — а сегодня именно пятница — всегда была их днём, и Анастасья надеялась, что вечером они снова встретятся в Сите-Ю.

Едва она вошла в квартиру, зазвонил телефон. Увы, это был не он…

— Анастазья, ça va¹¹? Надо срочно позвонить Анджеле в Нью-Йорк по поводу участия Гая Ричи! Я отправил тебе имейл. А кроме того, отчёт по Коста-Рике требует доработки… Меня очень тревожат эти беспорядки, они могут серьёзно навредить гала-ужину… Не верится, что на дворе две тысячи восемнадцатый, как будто Средневековье! Что там говорят? Может, позвонишь тому типу из пресс-службы Елисейского дворца?

Анастасья покорно слушала трескотню Ги Шульца, исполнительного директора SOS World — международной благотворительной организации, помогающей жертвам терактов. Её неутомимый шеф, который вызывал в ней восхищение и раздражение одновременно, обожал грузить всех срочными поручениями в любой день и час. И как этот кипящий энергией франко-немец находил время для чего-либо, кроме работы? А ведь у него как-никак трое детей! В отличие от Анастасьи, постоянно живший в Брюсселе Ги путешествовал немного: тринадцать лет назад после теракта в лондонском метро он потерял ногу и передвигался только в инвалидном кресле. Впрочем, через месяц он собирался приехать в Париж на благотворительный гала-ужин, от которого зависела почти треть бюджета их организации.

«Послушай, Ги, мы же договорились, что я возьму пару дней отдыха, эти командировки меня доконали! К тому же я только что была у доктора и хотела бы прийти в себя», — собиралась произнести Анастасья, но вместо этого неожиданно спросила:

— Ги, скажи, а что ты думаешь по поводу моих идей?

— Твоих идей? — повторил он так, будто неожиданно речь пошла о полёте на Марс.

— Разве ты не получил мой имейл? Пока я была в Канаде, у меня появилось много соображений… Думаю, люди, пережившие этот ужас, заслуживают большего, тебе не кажется? В последнее время мы сосредоточились на юридических аспектах: судебных исках, изменении законодательства, онлайн-консультациях. Но этого недостаточно!

— Анастазья…

— Прости, Ги, дай мне закончить… Необходимо усилить психологическую помощь выжившим в терактах! У меня куча мыслей: горячая линия на разных языках, добровольцы — вернее, создание целой сети. Можно, например, назвать это «Отзывчивые соседи»! И специальные тренинги для местных психологов — ведь далеко не везде есть нужная экспертиза. Что ты об этом думаешь?

Анастасья живо представила выражение лица Ги Шульца на другом конце провода: наверняка он сделал своё любимое движение головой, означавшее, что она снова испытывает его терпение.

— Анастазья, мы обсудим это потом! Ты же понимаешь, сейчас главное — гала-ужин и ещё раз гала-ужин! Без этих спонсорских денег…

— Кстати, я расписала, как мы можем оптимизировать расходы, — продолжала гнуть своё Анастасья. — Например, сократить мои командировки! Я могу участвовать в тренингах удалённо…

— Нетворкинг — это наше всё! Ты прекрасно знаешь, что без личных контактов…

Прослушав получасовую лекцию, Анастасья наконец положила трубку и отправилась прямиком в ванную. Теперь она уж точно нуждалась в полном расслаблении: не помешало бы полежать часок в горячей воде с пеной, не думая ни о каких тренингах и ужинах в Гран-Пале…

Ги не в первый раз зарезал на корню её проекты. Стоило проявить хоть немного инициативы — и вот пожалуйста: находилась куча аргументов, чтобы отмести любые, даже самые здравые предложения! А потом он нередко сам возвращался к её идеям, которые уже искренне считал своими… Она была исполнителем — обычным исполнителем без права на свой голос! Да, Рафаэль в шутку даже сравнивал её с той девушкой из «Дьявол носит Prada»… Слава богу, Ги Шульц не требовал, чтобы она лично подавала ему кофе!

Жаль, что в ванную нельзя взять компьютер: «Анна Каренина», которую она начала читать в Монреале, пошла на удивление хорошо — а она-то думала, что ненавидит Толстого! Анастасья уже собиралась положить телефон на полочку у зеркала, как вдруг на нём появилось новое сообщение: «Вылетаю по делам в Милан. Напишу, когда вернусь». Конечно же, классика жанра! Несколько дней назад, когда она была у него в Сите-Ю, профессор Рафаэль Санти-Дегренель ни словом не упомянул о предполагаемой поездке…

Лион — Париж, 2004

Осень две тысячи четвёртого выдалась на удивление мягкой: казалось, лето никогда не кончится и листва лионских скверов так и останется зелёной и свежей. Набережные Соны завораживали спокойствием, а гора Фурвьер со своей бурной растительностью живописно контрастировала с однообразно элегантной застройкой центра.

Настю Белкину, две недели назад приехавшую учиться в Лионском университете, красота осени трогала очень мало. Какой контраст с Парижем! Второй по величине промышленный город Франции, где её любезно зачислили в магистратуру на курс политики инновации и развития территории, казался недружелюбным и скучным. Уже в восемь вечера Лион словно вымирал: по улицам слонялись лишь арабы да всякие попрошайки. Приличные лионцы собирались в «своих» ресторанах или просто сидели по домам. Как будто в этом сонном городе нет ни кино, ни хороших баров, ни просто мест, чтобы потусить с друзьями…

Как же ей хотелось в Париж! Там остался Жан-Ив… Судьбоносное знакомство состоялось на прошлогодней стажировке: два месяца Настя слушала нудные лекции и ходила по экскурсиям, и вот наконец на одной из вечеринок это случилось — она встретила его! На первый взгляд Жан-Ив, немного зажатый, в забавных круглых очках, казался обыкновенным симпатичным парнем. Настя сразу поняла, что она ему нравится: это бросалось в глаза. Выпускник Ля Гранд-Эколь — Института политических и социальных наук, название которого тогда ничего ей не говорило; увлекается комиксами — она узнала, что по-французски они называются bande dessinée и это целая книжная индустрия. Однако, гуляя с Жан-Ивом по набережным Сены, она даже не подозревала, что её ухажёр — сын самого Батиста де Курзеля, знаменитого философа и романиста, о чём ей сообщил однокурсник Боря Левин — ходячая французская энциклопедия и ужасный ботаник.

И вот теперь, из-за того что ни один столичный университет не одобрил её заявку на обучение, пришлось ехать в Лион и только мечтать о встрече! Конечно, они с Жан-Ивом регулярно созванивались, но, как известно, такие отношения не могут продолжаться долго…

Стараясь не думать об этом, Настя тщетно искала в настоящем моменте хоть что-нибудь хорошее. Единственной радостью было то, что она наконец купила телефонную карту и может позвонить тёте! Тётя Мариетта, заменившая ей мать, жила в Тамбове — городе, где Настя провела большую часть жизни, мечтая поскорее оттуда уехать.

— Тётя Мара, это я! — радостно выдохнула она в телефонной кабинке, услышав привычно громкое «Вас слушают!».

На заднем плане гремела ария Кармен в исполнении Елены Образцовой: кажется, весь город знал, что Мариетта Георгиевна, неудавшаяся оперная прима, признавала лишь «настоящий звук» — только грампластинки, никаких современных аудиосистем.

— Стасенька, девочка, наконец-то! А я уже волновалась. Ведь ты целую неделю не звонила! Ну как ты там? — Голос тёти Мары всегда звучал энергично и возбуждённо: недаром она слыла одной из самых экспрессивных сопрано Театра Станиславского.

— Ой, тётя, и не спрашивай! Еле нашла отдел иностранных студентов, надо оформить кучу документов… Мне же ещё делать вид на жительство, транспортную карту. А с жильём…

— Так тебе дали общежитие?

— Да, но не то, на которое я рассчитывала! В основном кампусе нет мест. Только комната в пансионе кармелиток — для девушек, католическом. Ужас! Далеко от универа, приходить строго до девяти. А девицы — сплошь одни полячки, скучные…

Настя искренне ненавидела это странное заведение: ей и в голову не приходило, что в наше время есть места, где нельзя громко включать мелодию вызова на телефоне!

— Ничего, всё наладится, — подбадривала её тётя Мара. — Ну а твой Ромео звонил?

Знала бы тётя, что Настя только об этом и думала… Конечно звонил, но этого было мало! Ей не терпелось снова с ним встретиться, и она ломала голову, как поскорее вырваться в Париж.

— Да, мы несколько раз созванивались… Он слишком загружен, тётя! У него куча дел, конкурс комиксов…

— Комиксов? Разве он не устроился работать в финансовую компанию?

— Да, он уже три месяца служит в инвестиционном банке. Но я же тебе рассказывала, комиксы — это его хобби!

Объяснить тёте Маре, да и вообще русским знакомым, что такое комиксы и как их любят французы, никак не удавалось: эти рисунки с подписями у всех ассоциировались исключительно с журналами для детей.

— А почему Жан-Ив не может приехать к тебе в Лион? — не унималась тётя, которая уже считала его почти что Настиным женихом. — Примчаться должен к любимой! Настоящее чувство не знает преград!

О, если бы всё было так просто…

— Знаешь, тётя, я сама поехала бы прямо сейчас! — чистосердечно призналась Настя. — Собрала бы вещи — и вперёд! Я этот Лион понять не могу, какой-то он скучный, мрачный…

— И Нина тоже жалуется. — Тётя не без удовольствия вспомнила о проблемах Настиной одноклассницы Нины Поярчук, получившей место в Университете Париж — Нантер. — Вчера встретила её маму. Говорит, Нина недовольна! Это на самом деле не совсем Париж, до центра ехать на электричке. А в университете странная публика: то бастуют, то песни поют…

— Забавно… Я думала, Нантер¹² — это и есть Париж. Зато Борю Левина взяли в крутой институт, в самом центре Парижа — Ля Гранд-Эколь! Пригласили в их Школу журналистики, прямо на собеседовании в посольстве! Ох, он уже там, наверное…

— Стасенька, не раскисай! Лион — только начало. Хочешь в Париж — значит, будешь в Париже, ведь это твоя мечта!

Тётя Мара могла заразить оптимизмом даже камень, но Настя, чудом выбившая скромную посольскую стипендию, смотрела на вещи более прагматично:

— Знаешь, сколько стоят билеты на поезд? Если без скидок — пятьдесят евро! Буду ловить студенческие скидки… И вообще всё дорого, на продукты уже потратила кучу денег…

— А разве Жан-Ив не может купить тебе билет на поезд? — поинтересовалась тётя Мара. — Раз ухаживал, должен позаботиться! Если это настоящая любовь! Как там? L'amour est enfant de Bohême…¹³

«Начинается…» — с тоской подумала Настя. Она давно наизусть знала все тётины любимые арии и в душе ненавидела Бизе, Верди, Россини, Пуччини и иже с ними.

— Тёть Мар, надо маме позвонить! — прервала она тётино пение. — Ты сама только, ладно? Скажи, что у меня всё хорошо! — Настя очень редко разговаривала с мамой, которая жила в другом городе с Настиными сводными братьями и сёстрами.

— Да, я позвоню! У них там Жорик, кажется, опять в больнице. Всё время кто-то болеет — известное дело, четверо детей…

— Вообще-то пятеро, я же пятая! — поправила её Настя. — То есть первая… Ты только маме про меня особо не рассказывай. Ну, что я к Жан-Иву поеду и всё такое… А то неудобно: она по больницам, а я в Париж собираюсь. Подумает, что зря мне тридцать евро подарила на день рождения!

***

Ля Гранд-Эколь — институт, откуда вышла бóльшая часть французской элиты, — находился в самом центре шестого округа на улочке Сен-Ришар¹⁴. Престижное месторасположение имело недостатки: старинное здание с его камерными помещениями не справлялось с возрастающим потоком французских и иностранных студентов. Даже в крошечном кафе с цветными столиками было не протолкнуться. В хорошую погоду выручал внутренний дворик: учащиеся устраивались на терраске возле кафе, а то и прямо на небольшой зелёной лужайке.

Жан де Кортуан, в тридцать восемь лет ставший самым молодым директором Ля Гранд-Эколь, обозревал лужайку из окна своего роскошного кабинета и неизменно радовался: популярный дворик напоминал кампусы американских университетов — ориентир, к которому он стремился вопреки костным французским традициям, глупым циркулярам и лени балбесов студентов. Впрочем, учащиеся безоговорочно любили длинноволосого Джонни, как прозвали де Кортуана по аналогии с известным рок-певцом¹⁵. После того, как он лично дал добро на создание Ассоциации геев, лесбиянок и трансгендеров Ля Гранд-Эколь, благодарные ученики встретили его приезд овацией и танцевали с горящими зажигалками.

— Жан, к вам Борис Левин, студент из России! — сообщил секретарь де Кортуана, смазливый Шарль, которого, как и его начальника, все звали уменьшительно-ласкательно — Шарли.

— Что это ещё? Я же просил, сегодня никаких посетителей, тем более из России! Скоро у меня важная встреча!

Де Кортуан, что не было тайной для его помощника, накануне провёл бурный вечер в ночном клубе. Несмотря на две чашки кофе и таблетку аспирина, голова так и раскалывалась, а когда он поднимался по лестнице, опять возникла эта одышка — неприятные ощущения… Конечно, он ещё молод, подумаешь — пара косяков и несколько коктейлей!

— Месье Левина на прошлой неделе записал на приём Аксель, то есть, я хочу сказать, профессор Дортуа-Фиже, — пояснил Шарли, который терпеть не мог пронырливого заместителя своего шефа.

Де Кортуан в характерной для него манере лишь выразительно поднял брови: пусть, дескать, заходит, чёрт бы его побрал! В запасе у него остался энергетический коктейль — пригодится для предстоящего визита в Елисейский дворец¹⁶…

В проёме двери, не решаясь войти в сверкающий кабинет, оформленный в стиле ампир с вкраплениями ультрасовременного дизайна, стоял плотно сложённый молодой человек с неаккуратной светлой шевелюрой. Глаз придирчивого де Кортуана резанул лохматый клетчатый шарф, который почему-то ассоциировался у него с русскими babouchka.

— Итак, молодой человек, чем я могу вам помочь? Проходите, не стесняйтесь, у меня мало времени!

— Меня зовут Борис Левин. Я прошу прощения за беспокойство, но вынужден побеспокоить вас. — Боря, от волнения повторяя слова, смущённо стоял в дверях.

— Садитесь! — Де Кортуан широким жестом указал ему на массивное кресло.

Боря, как будто неохотно, подошёл и присел на краешек.

— В Москве, когда меня пригласили в Школу журналистики…

— Ах да, конечно! Вы — та самая русская звезда, которую мы зачислили в Школу журналистики нашего института, — наконец вспомнил его де Кортуан. — Так что привело вас сюда?

Глотнув воздуха, Левин с трудом начал заранее подготовленный монолог:

— Дело в том, что координатор иностранных студентов, мадам Гроховски, болеет. А месье Дортуа-Фиже, к сожалению, не может помочь. Возникла проблема с моей стипендией…

— А в чём дело? Вы же получили стипендию Ля Гранд-Эколь?

Де Кортуан возмущался при одной мысли, что ему, лично ему, надо заниматься подобной ерундой!

— Мне сказали, что стипендия, которую мне дают, покрывает лишь плату за обучение, то есть я учусь бесплатно. Но мне надо на что-то жить… — робко пояснил Боря, которого совсем не радовала необходимость выпрашивать то, что ему совершенно официально обещали во французском посольстве после многочасовых собеседований и личной встречи с сидящим перед ним директором Ля Гранд-Эколь.

Де Кортуан выразительно поморщился. Неделю назад, на торжественном открытии Школы журналистики — новой магистерской программы, которая должна была заткнуть за пояс все безнадёжно устаревшие аналоги, — он высокопарно заявил, глядя на многочисленных журналистов:

«В нашей школе будут представлены не просто страны Европы, но и все центры международного влияния! Нет, это не очередная франко-французская Школа журналистики, а программа, открытая глобальным идеям и многообразию культур. И я рад, что среди наших студентов есть блестящий выпускник Московского лингвистического университета Борис Левин, поразивший нас своей эрудицией и безупречным французским!»

Да, тогда им по зарез нужен был хотя бы один русский — ведь американка, китаец, индианка и японка уже нашлись. А теперь набрался полный комплект!

— Месье Левин, мы обязательно разберёмся с вашей стипендией, — убеждённо заявил де Кортуан. — Не сомневайтесь, мы сдержим слово и вы сможете учиться! Шарли, запиши, что я беру эту проблему под свой личный контроль!

Де Кортуан чарующе улыбнулся и глазами указал Боре на дверь. Тот, пробормотав вежливое: «Merci infiniment»¹⁷, немедленно вышел.

Студенты на лужайке продолжали есть бутерброды и пить из своих фляжек. Глядя на них, де Кортуан достал из ампирного шкафчика небольшую чёрную бутылочку. Убедившись, что Шарли плотно прикрыл дверь, он отвернул металлическую крышку и с наслаждением глотнул. По телу пробежала привычная тёплая дрожь: этот поляк действительно подарил ему классную штуку!

***

Месяц…

Он в Париже почти месяц, а ситуация такая, что хоть езжай обратно в Москву! И это после подачи заявок в десяток магистратур, собеседований в посольстве и всех хлопот с оформлением стипендии!..

Боря Левин уже много лет бескорыстно и романтично любил Францию. Его французский действительно вызывал восторг носителей языка, особенно когда те узнавали, что он был во Франции всего раз в жизни. Боря не просто годами учил лексику и грамматику — он погрузился во Францию целиком, без остатка, часами напролёт слушая международное французское радио, перечитав всю богатую библиотеку Французского центра и не пропуская ни одного нового фильма. Его главным кумиром стал шансонье Рено¹⁸ — патлатый тип в кожаной тужурке на голое тело, прославившийся своими бунтарско-левацкими песнями, замешанными на арго и его личных неологизмах.

Впрочем, лениво-мечтательный Боря никогда бы всерьёз не подумал об учёбе во Франции, если бы не его однокурсницы Белкина и Поярчук. Настя Белкина — хрупкая рыженькая девушка из Тамбова, казавшаяся такой наивной и юной, была его одногруппницей в московском Инязе¹⁹. Очень непохожие, Настя и Боря невольно подружились: их группа состояла всего из пяти человек, а оставшиеся трое появлялись в универе постольку-поскольку. Обмениваясь с Настей конспектами и помогая ей с французским, Боря, как это часто бывает с застенчивыми и нелюдимыми мальчиками, сам того не заметив, безответно влюбился в неё ещё на первом курсе…

Настя приятельствовала с Ниной Поярчук из параллельного потока — вызывающе-самоуверенной особой при обеспеченных родителях. Девушки были знакомы ещё по Тамбову и даже учились там в одном классе. Именно энергичная Нина разведала о французских стипендиях и заразила этим Настю, а та, в свою очередь, — Борю.

И как это получилось, что он, обожавший часами лежать на диване с французскими детективами, вдруг стал бегать по посольствам и выбивать стипендии? И всё-таки, с лёгкой руки Белки, как все в институте звали Настю, он неожиданно оказался в святая святых — парижском Институте политических и социальных наук. Но что ему, сыну одинокой матери, работающей библиотекарем, делать в Париже без стипендии?

Сам себя не помня после аудиенции у де Кортуана, Боря хотел перевести дух в кафешке Ля Гранд-Эколь, но, как назло, ни одного свободного места не оказалось!

— Эй, чувак! — вдруг кто-то окликнул его по-русски.

Как из воздуха прямо перед ним возникло знакомое лицо — стажёр Анри, с которым он познакомился два года назад в Инязе. Русский по матери и француз по отцу, компанейский Анри Фурнье говорил на обоих языках почти одинаково хорошо. Впрочем, его русский порой звучал довольно забавно.

— Ты что тут делаешь? — осведомился Анри.

— Меня приняли в Школу журналистики.

— Ни фига! — Анри аж присвистнул: попасть в только что открытую журналистскую программу казалось практически невозможным.

— Вот и я думаю, на фига?

— В каком смысле? — не понял Анри игры слов. — Слушай, давай пойдём в другое место, здесь всегда толпа.

— Ладно, только что-нибудь дешёвое, — предупредил Боря. — Меня прокатили со стипендией, а своих денег кот наплакал.

***

Через полчаса Анри с Борей оказались в Люксембургском саду: там можно было совершенно бесплатно посидеть на металлических стульчиках, любуясь изысканным садовым ансамблем и элегантным зданием дворца — пейзажем, которому так шла мягкая парижская осень. По дороге они купили по бутылке газировки и теперь чувствовали себя совсем неплохо.

— Ну так что со стипендией? Не дали её тебе? — осведомился Анри.

— Не то чтобы не дали… Только оказалось, что это не стипендия, а освобождение от платы за учёбу! Они ошиблись, похоже.

— Ничего себе… — живо посочувствовал Анри. — А где ты живёшь?

— У одного француза, знакомого моего школьного учителя. Но нельзя же там обитать вечно! Думал, получу стипендию — найду жильё. Маман в Москве страдает — понимаешь, она хотела, чтобы я уехал во Францию. Чтобы в армию ненароком не забрали. А теперь переживает — зачем я вообще это затеял? Каждый день звоню ей, успокаиваю…

— Да, ситуация… — посочувствовал Анри. — А помнишь, как мы в Москве зажигали в общаге перед моим отъездом?

— Это когда Нина Поярчук танцевала на столе? Ну да, я вообще пожалел, что туда пошёл! — Боря очень хорошо помнил тот день и радовался, что их с этой шумихой не замели в полицию.

— Да ладно, классно было! Просто зашибись! Кстати, а Нина как поживает? Я всё ей хотел написать, но как-то… некорректно получилось. — Анри многозначительно ухмыльнулся, но наивный Боря не сразу понял почему. — Мы же тогда после этой вечеринки… В общем, я обещал позвонить, но потом передумал, — расплывчато пояснил Анри.

— Поярчук, кстати, тоже сюда приехала учиться, в Нантер, — без энтузиазма заметил Боря. Хоть бы не столкнуться с ней где-нибудь ненароком: провинциально-гламурная Нина всегда его раздражала.

— Вот как… Слушай, чувак… Я тут подумал… — Анри ловким жестом бросил пустую бутылку прямо в урну. — Я сам учусь в магистратуре Ля Гранд-Эколь. Кстати, живу с приятелем в collocation²⁰. Не хочешь с нами?

— Collocation — снимаете квартиру вскладчину, так?

— Ну да. Дёшево выходит — по триста в месяц, половину ещё компенсирует государство.²¹

— И правда недорого. Но у меня сейчас триста евро всё равно нет! Жди ещё, когда дадут стипендию…

— А хочешь, поехали пока ко мне, потусим немного? — немедленно предложил Анри, по-видимому не намеренный ограничиваться газировкой: в Москве он, как казалось Боре, здорово пристрастился к недорогому крепкому алкоголю. — Это в двадцатом округе — далековато, конечно… Бельвиль, знаешь?

При этом слове Боря чуть не присвистнул. Во время прошлой стажировки он влюбился в этот необычный и разнообразный район, хотя его восторги разделили бы далеко не все: Бельвиль находился несколько на отшибе и считался небезопасным.

— Шутишь — да я всегда хотел там жить! Культовое место — бывший рабочий пригород, арт-тусовка, этнические уголки… Фантастический квартал, могу там гулять часами!

— Обалдеть, чувак, откуда ты всё знаешь? Ну поехали тогда, не будем тянуть время!

Приятели немедленно снялись с места и отравились к ближайшей станции метро, по дороге обсуждая Бельвиль, запахи парижской подземки и Нину Поярчук.

Глава вторая. Девушка на все руки

Милан — Париж, 2018

Пинакотека Амброзиана — небольшая художественная галерея при старинной библиотеке — всегда была излюбленным местом Санти-Дегренеля в Милане. Сравнительно слабый поток туристов, небольшая, но изысканная коллекция, изящные интерьеры — это чем-то напоминало камерную галерею Боргезе²² в Риме. Осмотрев все знакомые до мелочей шедевры, Рафаэль остановился у «Мадонны дель Падильоне» Боттичелли²³. Это был их фирменный женский типаж…

На этот раз здесь была назначена встреча. Да, Валери должна появиться с минуты на минуту!

— Раф, я здесь!

Она уже стояла за его спиной, даже в помещении не снимая тёмных очков: внешне очень похожая на свою мать, Валери Обенкур, как и Марианна, отличалась многими странностями. Они с Рафаэлем не стали целовать друг друга в щёку, как принято у старых друзей, и ограничились лёгким кивком головы.

— Предлагаю перейти в библиотеку, — сказал он, заметив, что к ним приближается небольшая экскурсионная группа.

К счастью, в роскошной библиотеке Амброзиана они оказались почти одни — идеальное место для предстоящего разговора.

— Итак, у тебя всё получилось? — осведомился Рафаэль.

— Да, Дидье сделал так, как я просила… И материалов там больше чем достаточно. — Валери всё же сняла очки, и теперь Рафаэль видел, как она постарела и измучилась: по-видимому, всё это далось ей непросто.

Он не видел дочь своей прежней возлюбленной много лет — с тех пор, как она ещё была беспечной кареглазой студенткой, привыкшей к светскому круговороту в гостиной родителей. Впрочем, она всегда ему симпатизировала, и он это знал. Именно поэтому она позвонила ему около года назад, когда о медийном скандале вокруг семьи Обенкур ещё не было речи: у Валери возникли вполне обоснованные подозрения, что новый фаворит её матери месье Барнье стал зарываться… Что ж, Марианна нуждается в помощи, для Рафаэля это было очевидно!

— С тех пор как наши семейные дела стали всеобщим достоянием, я места себе не нахожу… Если бы Доминик дожил до этого… — еле слышно произнесла Валери.

Она обожала своего покойного отца, Доминика Обенкура, и даже после замужества продолжала носить его фамилию.

— Дорогая Валери, это рано или поздно забудется, уверяю тебя! Но ты всё абсолютно правильно сделала. Учитывая откровения мэтра Гарди, скандал всё равно разразился бы. Франсуа Барнье заслужил небольшую взбучку, назовём это так… Украсть несколько миллионов — это ещё туда-сюда; но вот завещание Марианны — нет, это уже никуда не годится! Неужели кто-то всерьёз поверит, что Марианна оставила ему все своё состояние? Записи, сделанные вашим верным поваром, будут очень кстати — и, думаю, ты найдёшь средства отблагодарить Дидье за рвение… О, я до сих пор вспоминаю его тюрбо²⁴ c морскими гребешками!

Валери привычно поджала губы: она предпочла бы ни с кем не обсуждать свои проблемы, но Санти-Дегренель, хоть уже давно отдалился от Марианны, по-прежнему оставался частью их клана.

— Я пока ничего не сказала мужу, но… Раф, что теперь делать — я должна передать записи в полицию? Но ведь получается, что… Ведь они тайно записывали разговоры моей матери, её юриста, этого мерзавца Барнье… А я и так с ней почти на ножах, мы не виделись несколько лет… И всё из-за этого чёртового фотографа!

— У тебя есть выбор: ждать, пока правосудие сделает своё дело, или же действовать самой. А правосудие может заблуждаться — понимаешь, о чём я?

Валери прекрасно понимала. Да, ей придётся передать следователям ещё одну порцию грязной информации: необходимо нейтрализовать этого прожорливого типа… Нет, она не допустит, чтобы кто-то воспользовался слабостью её матери!

***

Солнце неприятно светило прямо в ухо, и сейчас Анастасья это ясно почувствовала — как будто дело было не в ноябре, а в разгар лета. На этот раз взамен изношенного старого кресла ей предложили новенькое, с претензией на эргономичность, но оно оказалось ещё хуже предыдущего: она безуспешно пыталась найти удобное положение, силясь сосредоточиться на вопросах психотерапевта.

— Простите, вы спрашивали о моём сне?

— Да, вы сказали, что на прошлой неделе плохо спали и видели неприятные сны. — Перед внимательно смотревшей на неё мадам Гросс лежал открытый блокнот. Неужели она собирается всё записывать? — Не волнуйтесь, я буду просто делать небольшие пометки, для себя — надеюсь, вы не возражаете? — осведомилась она.

Сны обрушивались на Анастасью каждую ночь: с тех пор как Рафаэль уехал в Милан, она постоянно просыпалась в три часа и больше не могла заснуть — электронный Толстой неизменно приходил на помощь… Анна и Вронский уже встретились на злополучном вокзале, и теперь Анастасью занимало одно: почему судьба вновь столкнула этих случайных людей — или же в этом не было ничего случайного? Как получилось, что умная, благополучная, добрая женщина, так любившая своего ребёнка, оказалась перед этой пучиной ада? Да, тогда существовали нелепые условности, нерасторжимость брака — наверное, кому-то теперь показалось бы странным даже читать об этом. А сейчас, наверное, уже сам брак стал условностью — во Франции уж точно!

Помнится, Рафаэль как-то сравнивал «Анну Каренину» с «Мадам Бовари»… Да, он говорил, что эти две разные философии адюльтера, обе гениально описанные, отличаются так же, как вино категории Grand Cru²⁵ и добротный, но примитивный пастис²⁶… Да, кажется, он использовал такое сравнение. Интересно, а Марианне Обенкур он тоже это рассказывал?

— Анастазья, простите, вы плохо себя чувствуете?

Вопрос доктора Гросс вернул её к реальности.

— О нет, всё в порядке, немного отвлеклась. Да, сны… Мне часто снится одно и то же, и я могу объяснить почему. Во времена студенчества я пережила очень неприятный опыт. Это было в Москве. Один мальчик пригласил меня на занятия по ирландским танцам — знаете, как Lord of the Dance? — Доктор Гросс кивнула, хотя Анастасья сомневалась, что она поняла, о чём речь. — В тот самый вечер террористы захватили здание, где мы занимались. Вы вряд ли слышали об этом, но это был один из самых громких и трагических случаев захватов заложников в России. Мюзикл «Норд-Ост» — так называлось представление, которое шло в том здании. Не знаю, нужно ли говорить, как это было?

Ей не очень хотелось продолжать, но доктор Гросс, пометив что-то у себя в блокноте, не переставала подбадривающе кивать.

— Мы танцевали, и вдруг врываются люди с автоматами, в камуфляже, ведут нас куда-то… Я думала — всё, убьют прямо там… Но нас загнали в зал, где сидели зрители мюзикла, и держали там два дня. Всё это было как один большой кошмарный сон. Ночью спецслужбы пустили внутрь здания какой-то газ, чтобы все уснули и появилась возможность освободить заложников. Я почувствовала запах, закрыла рот платком — так нас учили когда-то, ещё в школе, рассказывая о газовых атаках… А дальше ничего не помню — должно быть, меня вынесли оттуда без сознания.

Уф, и с этим покончено — она рассказала практически всё, что её мучило… Рафаэль и «Норд-Ост» — два сюжета, которые возвращались в её снах и наяву. Теперь будет легче!

— Чрезвычайно травматичный опыт, — посочувствовала доктор Гросс. — Вы тогда обращались к психологу?

— Нет, в тот момент я отказалась — наверное зря. К счастью, я не пострадала в физическом плане, но эти два дня в зале — сплошной ад… Подробности таковы, что я хотела бы это забыть, забыть навсегда, но не могу! А три года назад случились эти теракты в Париже — в театре «Батаклан» и в редакции еженедельника «Шарли-Эбдо»… Всё снова вернулось. Теперь я часто вижу во сне тот зал и женщин-террористок в чёрном… Просыпаюсь оттого, что мне нечем дышать — наверное, это паническая атака? Какое-то время я даже избегала театров и клубов, но потом это прошло.

— Понимаю.

— Самое удивительное — ведь я работаю в организации, которая помогает таким, как я, жертвам терактов! Но почему-то для меня горе этих людей — что-то постороннее, не имеющее ничего общего с моими чувствами. Днём я никогда об этом не думаю, а ночью…

Ночью она не думала об этом, только когда была с Рафаэлем.

— Но вы работаете в этой сфере уже давно? — уточнила доктор Гросс.

— Да, десять лет. И для меня это не было проблемой. Может быть, потому что я лично мало общаюсь с жертвами терактов, этим занимаются другие люди.

— А в чём заключается ваша работа?

Хороший вопрос. Угождать капризам Ги Шульца? Мотаться по всему свету, меняя часовые пояса как перчатки?

Наконец Настя сформулировала адекватный ответ:

— Как говорят, fille à tout faire — «девушка на все руки»… Логистика, организация мероприятий, пиар, связи со спонсорами. Мой начальник считает, что я очень эффективна — впрочем, я была бы ещё эффективнее, если бы мне дали возможность хоть немного проявить инициативу… Мне кажется, в работе мне просто везёт — оказываюсь в нужный момент там, где надо, встречаю того, кого нужно. Забавно, ведь в личной жизни — с точностью до наоборот!

***

Времени оставалось в обрез, коллоквиум начинался через двадцать минут, а Борис Левин безнадёжно застрял у витрины традиционной ремесленной булочной²⁷ на улице Жакоб. Он уже давно не увлекался сладким: после тридцати откуда ни возьмись стал накапливаться лишний вес, и он поневоле начал считать калории. Но это было выше его сил!

Эти булочные… Только ради них можно было бы ехать в Париж! Не какие-то магазины, где продают хлеб и пирожные, нет, — настоящие храмы французского образа жизни! Можно ли представить Париж без ароматного хрустящего багета, который каждый день на рассвете рождается в этих крохотных раскалённых кухнях?

За стеклом уже украшенной к Рождеству витрины расположились бриоши²⁸, разнообразные слоёные булочки и, конечно, пышущие свежестью сливочные круассаны! Слюнки текли сами собой, заставляя забыть обо всех коллоквиумах на свете. Парижский круассан… Что сравнится с этим маленьким шедевром, который тает во рту и проглатывается в один присест, даже если ты уже успел по-русски плотно позавтракать?

С трудом удержавшись от покупки, Борис поспешил в CIPRI²⁹ — французский исследовательский институт, куда он был приглашён на коллоквиум мадам Шазаль, известным специалистом по России и большим другом его русского научного руководителя.

Неужели потерялся? Борис растерянно глядел на перекрёсток улиц Жакоб и Сен-Пер: когда-то он ориентировался на левом берегу Сены лучше, чем в Москве! Устыдившись своей тупоголовости, принялся вспоминать: вот эта мебельная галерея, кафе на углу, малюсенький отель «Дю Данюб»… Из-за нагромождения лесов (в соседнем здании начались ремонтные работы) знакомые места казалось совершенно чужими. Наконец, с облегчением отыскав нужную дверь, он уверенно вошёл внутрь.

«Конечно же, я не один такой, будут ещё опоздавшие», — успокоил себя Борис, опустившись на неудобный пластиковый стул. Девица в очках уже начала нудное вступительное слово, и сидевшая в первом ряду мадам Шазаль, похожая на актрису Фанни Ардан, приветливо ему кивнула.

— К сожалению, один из наших докладчиков, месье Санти-Дегренель, по уважительной причине опаздывает, — пояснила очкастая девица. — Поэтому начнём с новых течений в испанской историографии. Мадам Гонзалез, прошу вас!

Мало интересуясь темой этого доклада, Левин мысленно вернулся к своим проблемам. Он думал, что жена приедет к нему после Рождества: в конце концов, она никогда не была в Париже и это заменило бы так и не состоявшийся медовый месяц. Но теперь все насмотрелись ужасов по телевизору; митинги «жёлтых жилетов», устроивших погром на Елисейских Полях, привели Лену в состояние, близкое к истерике. Она не только не собиралась приезжать к нему сама, но даже намекала, что и ему хорошо бы немедленно вернуться. И это после всех заморочек с организацией этой долгожданной поездки! Нет, никакие митинги не могли отравить Борису радость от встречи с Парижем. Никакие митинги и даже…

Дверь открылась, и в зал тихо вошёл коренастый смуглый тип, одетый во всё чёрное… Не может быть! Санти-Дегренель — как он сразу не отреагировал на это имя? Глядя, как этот слегка постаревший плейбой, слывший одним из ведущих экспертов по России и США, пробрался в первый ряд и уселся рядом с мадам Шазаль, Борис снова увидел перед собой золотисто-рыжие пряди, веснушки и васильковые глаза… Неужели Настя Белкина замужем за этим скользким типом?

— Спасибо большое, мадам Гонзалез! А теперь обратимся к американской проблематике: как в современном политическом дискурсе отражается историческое наследие Гражданской войны, известной как Война Севера и Юга. Месье Санти-Дегренель!

Получается, он следующий, после этого субъекта? Борис на секунду почувствовал себя плохо подготовленным студентом, который боялся осрамиться перед маститым профессором… Слушая блестящий по форме, но довольно пустой доклад Санти-Дегренеля, он никак не мог собраться с мыслями: правильный ли файл презентации он отправил мадам Шазаль? Надо не забыть поблагодарить её перед началом выступления — как изящно это сделал этот чёртов профессор!

***

Отмучился.

После выступления Бориса началась кофейная пауза, и он, ответив на несколько дежурных вопросов, вместе с остальными машинально устремился к столикам, уставленным миниатюрной выпечкой. Выбрав крохотный pain-au-chocolat³⁰, он поспешил отойти в сторону, но его манёвр не удался.

— Месье Левин, кажется, мы знакомы?

Перед Борисом стоял приветливо улыбающийся Рафаэль с бумажным стаканчиком кофе: он почти не изменился и выглядел не менее импозантно и самоуверенно, чем десять лет назад. Неужели он его помнит?

— Да, месье… Санти… — промямлил Борис: почему-то он всегда с трудом выговаривал двойную фамилию этого человека. — Очень интересный доклад!

— О, называйте меня Рафаэль! Впрочем, я ничего нового не рассказал. А вот вы меня действительно поразили. Неужели нашли столько нового в архивах? И по содержанию — прямо чувствуется французская историография, я бы сказал Ренувен³¹… Поздравляю!

Левин не мог не чувствовать себя польщённым: всё-таки этот Санти считается одним из крупнейших специалистов по России — конечно, не таким, как Элен Каррер дʼАнкосс³², но всё же…

— Да, я большой поклонник Ренувена, а ещё больше — Дюрозеля³³, — подтвердил Борис. — Это классика исторической науки. Ну и, конечно, российская школа…

— Блестяще! Интересно, а почему вы взялись за эту тему именно сейчас? Советский Союз, де Голль, движение Сопротивления³⁴… — продолжал Рафаэль. Интересно, он спрашивает просто из вежливости?

— Мне кажется, это логично, учитывая предстоящий в две тысячи двадцатом юбилей, — начал Левин. — Я имею в виду семьдесят пять лет со дня победы во Второй мировой войне. Более того, я подготовил монографию — надеюсь, скоро она будет опубликована на французском.

Борису хотелось ещё и ещё говорить о своих исторических находках, но он постеснялся, считая своего собеседника слишком крупной птицей для таких подробностей. Однако при упоминании монографии Рафаэль немедленно отреагировал:

— Книга — это замечательно! Но, увы, просвещать новое поколение — непростая затея… Знаете, что регулярно спрашивают у меня студенты и даже докторанты? Почему в Париже одна из станций метро называется именем Сталина — «Сталинград».

Борис не нашёлся что ответить: конечно, если все уже давно забыли о Сталинградской битве, ставшей переломной в войне… По-видимому, Рафаэль, опубликовавший несколько книг о России, знал, о чём говорил. Однако именитый собеседник Бориса решил сменить тему:

— Так вы надолго в Париж?

— До Рождества.

— Прекрасно. Вот моя визитка — будете в Сорбонне или рядом, дайте знать. Посидим где-нибудь в баре, поболтаем! Меня очень заинтересовали ваши исследования!

— Спасибо. — Борис никогда бы не решился сам спросить о Насте, но собирался хотя бы что-то выяснить по поводу своего приятеля Анри. — А вы… Случайно не знаете… Э… Один человек, с которым я дружил…

— Наверное, вас интересует Анастазья? — Рафаэль упомянул её имя так, как будто это была мадам Шазаль или ещё кто-то посторонний. Неужели он не женат на ней?

— Да… Как она?

— Замечательно! Правда, в Париже редко бывает, много командировок, но сейчас как раз здесь, — невозмутимо ответил Санти-Дегренель.

— Надо же… Передайте ей привет от меня. Надеюсь, у неё всё хорошо…

Не дождавшись от собеседника никакой реакции, Борис вернулся к своей идее:

— Кстати, Рафаэль, а вы, случайно, не пересекались с моим другом Анри Фурнье?

В этот момент Борис ясно вспомнил, как однажды они вдвоём с Анри почти вломились к Санти-Дегренелю в его профессорскую резиденцию — неужели это было на самом деле? Впрочем, Рафаэль нисколько не смутился:

— Анри Фурнье… Нет, не знаю такого!

— Он выпускник Ля Гранд-Эколь. Когда-то тоже занимался исследованиями — кажется, в институте SNRC³⁵.

— Послушайте, я знаю одного Фурнье — Антуана. Антуан Фурнье! Вот он как раз работает в SNRC.

— О, точно, это его дядя!

— Замечательно! Позвоните мне на днях, возможно, я найду его контакты. Или обратитесь прямо в институт.

— Спасибо, я буду очень признателен. И передавайте привет Насте! — напоследок не удержался Борис. Раз уж Рафаэль сам завёл о ней разговор…

— Да, непременно… Любопытно, что вы так её называете — теперь она сама зовёт себя Анастазья! Если увижу, обязательно передам, что встретил вас. Она будет рада!

«Если увижу», — мысленно повторил Борис. — Значит, он с ней не живёт? Всё-таки невероятно противный тип».

Париж, 2004

Столетний лифт, наверняка видавший Наполеона — если не Первого, то Третьего точно, — находился внутри лестничного пролёта и казался таким крохотным, что Боря не решился им воспользоваться. Поднимаясь по витой лестнице со стёртыми каменными ступеньками, он уже начал сомневаться, правильно ли поступил: всё-таки надо было позвонить заранее! Он знал, что во Франции не принято так запросто являться к другу в гости. Но после всех перипетий со стипендией, которую Институт политических и социальных наук обещал, но не собирался ему назначать, Боре так захотелось увидеться с Анри, что ноги сами привели его в Бельвиль.

Домофоном пользоваться не пришлось: он вошёл внутрь подъезда с какими-то хипповатыми типами. Поэтому теперь, добравшись до знакомой ему слегка обшарпанной двери, Боря просто постучал. Никакого ответа. Он попробовал снова — тщетно. И вдруг…

— Анри, ты чего, ключ забыл? — прозвучало за дверью на чистом русском со знакомыми визгливыми нотками.

Боря отпрянул, как от удара током, но было уже поздно. Нина Поярчук… Дверь распахнулась, и бывшая однокурсница предстала перед смущённым Борей, облачённая в явно принадлежавшую Анри футболку с изображением Фиделя Кастро. Её растрёпанные волосы и неаккуратный макияж не вязались с привычным образом «Мисс Тамбов — 99», который он так хорошо помнил по институту.

Поярчук, ничего не говоря, выразительно сверлила Борю взглядом. Тот, в свою очередь, настолько смутился от неожиданности, что даже не решался поздороваться. Молчаливый поединок рисковал неприлично затянуться, но, к счастью, за Бориной спиной нарисовался Анри, гружённый связкой продуктовых пакетов.

— А, друган, заходи! Тут вот… э… Нина зашла в гости. Будешь с нами ужинать?

Через десять минут накрашенная и переодетая Нина, недружелюбно поглядывая на Борю и яростно — на Анри, устроилась на большом старом диване с бокалом кот-дю-рон. На фоне серой обивки ярким пятном выделялся её внушительный бюст: казалось, красный вырез живёт своей, отдельной жизнью, не связанной с окружающей действительностью. Анри изредка бросал в её сторону многозначительные взгляды, не забывая поддерживать беседу и раскладывать принесённые припасы.

Не решаясь приблизиться к Поярчук, Боря уселся как можно дальше, на протёртое икеевское кресло. Он чувствовал всё возрастающую неловкость и собирался с силами, чтобы попрощаться.

— Santé — за ваше здоровье! — благодушно произнёс Анри, который, казалось, был бесконечно рад поболтать с двумя русскими сразу. — Ну, что нового, чувак? Дали стипендию?

— Если бы! Кормят завтраками. Околею тут, пока ждать буду. Вообще думаю убираться к чёртовой матери, зачем мне эти мучения?

Боря, истощивший все свои ресурсы, действительно подумывал сматывать удочки: на что ему жить в Париже, где один поход в магазин обходится минимум в двадцать евро?

— Да брось, всё наладится! Обещали — значит, дадут! — не терял оптимизма Анри. — Кстати, слышал про концерт Рено в «Олимпии»? Цены очень высокие, а то я бы купил билет.

— Что за «Рено»? — вмешалась Нина.

— Певец такой. Левак, нонконформист, бунтарь. На арго поёт.

— Блин, я думала, вы о машине… — разочарованно протянула Поярчук.

— Сама ты «машина», — обиделся Анри. — Классный чувак этот Рено, у него офигительные песни. Он мне всегда нравился, да, но — как это сказать — уже устаревалый.

— Устаревший! — поправила Нина.

— Ну да. Ты не стесняйся, наливай себе вина!

— Вот ещё! — фыркнула она. — А сам мне не нальёшь?

Анри, усмехнувшись, налил ей полный бокал, не сводя глаз с красного декольте.

— Вы, русские, живёте… как сказать… в традиционном обществе. У нас же женщины сами всё делают — и вино себе наливают, и пальто надевают. Я балдел от этих штук в Москве, когда бывал на стажировке. Это сексизмом называется, знаешь, крошка!

— Нашёл себе крошку! Лучше ужин приготовь, сексист, — отрезала Поярчук. — Борька, так тебя правда кинули со стипухой в Ля Гранд-Эколь, да?

— Типа того.

— Да уж… Хорошо, что мне не надо никакие стипендии просить — слава богу, родители нормальные! Тебя же этот де Кортуан, директор Ля Гранд-Эколь, сам пригласил и стипендию обещал — разве нет? Ты, кстати, с ним встречался? Говорят, обалденно крутой чувак: в джинсах ходит, со студентами тусит, травку курит. Даже Ширак его принимает как родного. Хотя, вообще-то, он голубой. Вернее бисексуал.

— Кто, Ширак? — не понял Боря.

— Какой Ширак — де Кортуан! Так говорят, по крайней мере, — заявила Поярчук с видом полной осведомлённости. — Я о нём читала в Интернете: он ещё в Школе администрации³⁶ был одним из первых, поэтому все смотрели сквозь пальцы на его фокусы — он ведь немного того, ненормальный, что ли… Студенты называют его Джонни — знаешь? Как Джонни Халлидея, рокера этого старого. Очень продвинутый мужик!

Вернувшись из кухни с большой миской спагетти, Анри прервал её болтовню, и все трое принялись за макароны, показавшиеся Боре неожиданно вкусными: умеют же эти французы из ничего сделать конфетку!

— Спагетти «Карбонара», фирменные, — с гордостью объявил Анри, энергично поглощая свою порцию. — А кто ещё из ваших во Франции?

— С курса — никто. Хотя нет, Настя Белкина! Она в Лионе, правда, бедняжка — не прокатило в Париж! — не без удовольствия заметила Нина. — Настя-то рассчитывала приехать к своему парижскому приятелю, у них же в прошлый раз закрутилось — тогда, на стажировке. Борь, помнишь этого Жан-Ива? Очкарика такого?

Боря слегка покраснел: ещё бы, он помнил, как на прошлогодней стажировке Настя неожиданно ушла с одной из вечеринок с маловразумительным худым субъектом в очках и после этого практически не появлялась на занятиях…

— Придурок этот Жан-Ив, сразу видно! — не унималась Нина. — Я с ним двух слов сказать не смогла. Но Настя на всё готова, что ей терять!

— Вообще-то этот Жан-Ив — сын Батиста де Курзеля, — не выдержал Боря, не питавший тёплых чувств к Настиному дружку, но ещё больше раздражённый тирадами Поярчук.

— Ничего себе, — присвистнул Анри. — Философа? Неоструктуралиста?

— Его самого. Теперь ударился в литературу, пишет романы. «Апокалипсис разума» — кажется, это его. Очередной бестселлер.

— Подумаешь, апокалипсис какой-то, — не унималась Нина. — Интересно, как Белкина из Лиона будет выбираться к своему дружку? Навряд ли его папаша философ даст ей денег на билет, как же! Скупердяй, наверное, ещё тот!

— А ты откуда знаешь? — поинтересовался Анри.

— Да знаю я вас! Вот ты — какое вино купил? Дешёвку за три евро?

Впрочем, это не мешало ей пить за двоих, хотя Боря давно заметил, что Поярчук всегда умела вовремя остановиться. Тамбовская школа!

— А ты разбираешь в вине? — с притворным удивлением заметил Анри, обращаясь к Нине.

— Разбираешься, а не разбираешь! Я — разбираюсь. Я же не сирота, как Белка, у меня родители приличные!

— Почему сирота, у неё же мать есть. И тётя, — снова не выдержал Боря.

— Чокнутая эта Настина тётя, весь Тамбов её знает! Обломалась в Москве с оперной карьерой — таких, как она, пруд пруди, а выпендривается, как Нетребко³⁷!

— А твои родители типа крутые? — продолжал Анри, подкладывая себе спагетти.

— Типа да. Самая дорогая частная клиника в Тамбове — «Медика-Плюс»! Оборудование заграничное, своя лаборатория… И филиал скоро будет в Воронеже. Понял?

— Вот класс! Так ты тоже потом в клинике работать будешь? А что — медсестра хорошая получилась бы, точно!

Метнув на Анри яростный взгляд, Нина сама налила себе ещё один, явно лишний, бокал и заявила:

— Я буду жить и работать здесь, во Франции, поняли? И замуж за француза выйду — и не за тебя, не беспокойся! — Ещё один взгляд на Анри. — Я что, по-вашему, зря три года ходила по репетиторам, чтобы поступить в Иняз? Зря в этой Москве сумасшедшей жила на съёмных квартирах? Все эти муки адовы — чтобы обратно в Тамбов убраться? Фигушки вам!

Анри, казалось, млел от того, что её спровоцировал, а Боря отчаянно искал предлог, чтобы распрощаться.

— За сбычу мечт! — провозгласила Поярчук и, не глядя ни на кого из присутствующих, залпом осушила свой бокал.

***

Приёмная Жана де Кортуана в Ля Гранд-Эколь никогда не казалась такой пустой: воспользовавшись отсутствием начальника, пронырливый Шарли досрочно устроил себе выходной, уйдя с работы сразу после обеда с друзьями, продолжавшегося почти четыре часа. Такими отлучками он компенсировал неприемлемый для большинства парижан график, который де Кортуан навязал своему секретарю, как сам считал, на американский манер: мог вызвать и в десять вечера, и в праздники. В помещении одиноко домывала пол уборщица-марокканка, довольная непривычно ранним уходом всех сотрудников.

Де Кортуан поднялся к себе по широкой лестнице, не встретив никого из коллег. «Чёртовы бездельники! — думал он, привычно бросая кашемировое пальто на кресло у кабинета Шарли. — Стоит мне уехать, и жизнь останавливается!»

Перелёт из Нью-Йорка прошёл непривычно хорошо, поэтому он чувствовал прилив сил и всю дорогу обдумывал новый проект — набор талантливых подростков из неблагополучных районов Парижа — zones d'éducation prioritaire³⁸. Как это назвать? «Ля Гранд-Эколь: твой шанс». Или…

Американцы уже не раз намекали ему, что образ Ля Гранд-Эколь, института для белых богатых французов, безнадёжно консервативен: любой уважающий себя западный колледж гордился программами в духе социальной ответственности и этнического многообразия. Об этом давно задумывался и сам де Кортуан. А ведь он уже столько сделал для обновления этого косного заведения! Взять хотя бы международные проекты — от партнёрств c ведущими американскими университетами до программ в Восточной Европе и России, которые он про себя именовал «наш третий мир», а также соглашения с китайскими вузами. Кажется, в их институте теперь чаще слышался английский и китайский, чем французский!

Неожиданный звонок прервал его размышления. Номер Рафаэля… Взять или нет? Этот «любимый кузен», как он в шутку его называл, действительно доводился ему дальним родственником. Когда-то, будучи детьми, они вместе проводили каникулы у старой тётушки Сесиль в Шампани. Потом отец Рафаэля получил назначение в Нью-Йорк, где их семья провела почти десять лет. Раф одновременно с Джонни пробовал силы на конкурсе в Ля Гранд-Эколь и, благополучно провалив его, удовольствовался Сорбонной. Потом он ещё пару лет учился в Штатах, где, впрочем, так и не решился осесть.

С тех пор Рафаэль Санти-Дегренель успел стать доктором наук, но не продвинулся дальше места профессора Франко-американского колледжа³⁹ Сорбонны. Этот тип даже не имел своего жилья, довольствуясь жалкой квартиркой в университетском городке Сите-Ю! Впрочем, вхожий в разные светские круги, Рафаэль пользовался неизменным успехом у влиятельных дам. Сейчас он находился в тайной, но при этом всем известной связи с владелицей одной из крупнейших промышленных групп Франции Марианной Обенкур. Да, Рафаэль всегда умел разбираться в женщинах, что де Кортуана по-своему восхищало.

— Привет, кузен, — нехотя ответил он на звонок, хотя уже почти решил не брать трубку.

— Привет, Джонни! Ну, как там Нью-Йорк? Зажёг по полной?

Джонни ненавидел эту иронично-самоуверенную манеру Рафаэля. Кто он такой, чтобы говорить с ним в таком тоне?

— Ладно, Раф, что тебе надо? Я только приехал, сразу на работу — ты меня знаешь, болтать некогда!

— Ещё бы! Бесконечно извиняюсь за беспокойство — хотя мы, простые смертные, обычно не забываем о днях рождения родственников. Мне, как ты помнишь, сегодня стукнуло… Впрочем, неважно сколько… Не хочешь поздравить?

Действительно, у Рафаэля день рождения тринадцатого ноября, и де Кортуан совершенно об этом забыл.

— Раф, извини, без обид. Поздравляю! — вяло отреагировал он.

— Спасибо, Джонни! — ни на секунду не смутившись, продолжил Санти-Дегренель. — Конечно, мы недостойны того, чтобы лицезреть твой божественный лик, но я — и Марианна — будем рады, если ты заглянешь на небольшой праздник, который она организует в мою честь у себя в Нейи⁴⁰.

— Мадам Обенкур? Мило с её стороны!

— Это, если хочешь, небольшой прощальный подарок, если ты об этом. Марианна и Доминик не меньше чем на год отправляются в кругосветное путешествие. А твой покорный слуга остаётся в многострадальной Лютеции⁴¹. Поэтому — грандиозный праздник! Обещалась Клод Ширак⁴². И, возможно, Николя.

— Сарко? — равнодушно уточнил де Кортуан, стараясь никак не выдать своей заинтересованности: всё говорило о том, что энергичный Саркози вполне может вскоре занять место президента Ширака…

— Он самый! — охотно подтвердил Рафаэль. — Приём через три недели, ближе к Рождеству, Марианна уже отправила тебе приглашение. Приходи, и я лично встречу тебя на входе с родственными объятиями!

— Да пошёл ты!.. Ладно, подумаю. Шарли тебе напишет, если что. Не обижайся, Раф, это не от меня зависит, — сказал де Кортуан на прощание и наконец положил трубку.

Впрочем, на приём сходить стоит… «Для стипендий трудным подросткам понадобятся деньги, а значит, надо будет потрясти «ЛʼОреаль», «Буиг» и ещё пару контор. Старушка Обенкур будет очень кстати», — рассудил Джонни и, чувствуя прилив энергии, обычно посещавшей его после очередной дозы любимых средств, принялся распаковывать свой ноутбук: новый проект в его мыслях обретал всё более чёткие очертания.

***

Почему-то французские вечеринки всегда приводили Настю в состояние, близкое к эйфории. Приглушённый свет, ненавязчивая музыка, неизменное объявление для соседей («Заранее приносим извинения за неудобства»)… На эти стоячие сборища приходили не есть: за бокалом вина, сангрии или чего-нибудь покрепче люди знакомились, флиртовали, дурачились. После такого продолжительного аперитива можно было отправиться ужинать в ресторан, а потом — в ночной клуб или к кому-нибудь в гости.

— Chéri, а сколько будет народу? Человек двадцать?

— Хм… — Жан-Ив, разбиравший только что принесённую из магазина пластиковую посуду и бутылки, затруднялся с ответом. — Наверное, около тридцати, не меньше. Кстати, Батист тоже обещал заглянуть. Они с мамой собираются в театр и, возможно, по пути домой…

— Как, твои родители придут на молодёжную вечеринку?

— А что такого? — удивился Жан-Ив.

— Может… они хотят познакомиться со мной?

Ещё какую-то неделю назад Настя прозябала в ненавистном Лионе. За два месяца она так и не свыклась с этой провинциальной ссылкой, разнообразие в которую вносили лишь приезды Жан-Ива на выходные. И теперь, плюнув на свой лионский университет и вырвавшись из заточения на целых две недели, Настя, практически на правах хозяйки дома, собиралась принимать гостей в съёмной квартире Жан-Ива у подножия Эйфелевой башни! Шикарный, дышащий буржуазным шиком седьмой округ с его Марсовым полем и стильными османовскими⁴³ домами казался воплощением парижской мечты… Впрочем, перспектива знакомства с именитыми родителями настораживала. Как же назывался последний роман, который опубликовал Батист де Курзель?

— Анастазья, а ты не могла бы намазать блинис⁴⁴? — застенчиво осведомился Жан-Ив, протягивая ей коробочку с маленькими толстыми лепёшками, отдалённо напоминавшими оладьи.

Пока ей практически не нужно было ничего делать по дому, поскольку Жан-Иву даже в голову не приходило попросить Настю что-нибудь приготовить или помыть посуду. Наверное, это у них происходит только после свадьбы, и ей не верилось, что француженки, поразившие её своей неухоженностью, при этом ещё ни черта не делают по хозяйству.

Принявшись накладывать на блиниc какую-то пасту под названием «Тарама», Настя вдруг осознала, что совсем не продумала свой наряд! На прошлогодней стажировке она поняла главное: надо навсегда забыть московский и уж тем более тамбовский стиль и делать вид, что тебе плевать на то, как ты выглядишь. Минимум макияжа, никаких навороченных укладок. А одежда… Приехав в Париж, Настя готовилась поразиться элегантностью и изяществом женских образов, но быстро поняла, как жестоко ошибалась. Теперь она благоразумно предпочитала носить джинсы с чёрной футболкой — универсальный парижский наряд.

Но сегодня, в душе побаиваясь встречи с сиятельными де Курзелями, она не хотела выглядеть простушкой. «Может, выбрать тот топ с блёстками, который был на мне, когда я познакомилась с Жан-Ивом? Или полупрозрачный свитер, под который можно надеть что-нибудь яркое? Или платье? Тётя бы, конечно, посоветовала маленькое чёрное платье, как у Одри Тоту⁴⁵…»

Закончив с блинис, Настя немедленно пошла примерять наряды. Кажется, она немного поправилась за последнее время — нельзя же есть столько круассанов! К счастью, чёрное платье сидело безукоризненно — не хуже, чем на культовой французской актрисе.

— Анастазья, я пошёл в bureau de tabac⁴⁶ — сигареты кончились, а Габриэль и Люк наверняка будут курить, — предупредил Жан-Ив. — Кстати, платье неплохое. Мне нравится!

«Отлично, — подумала Настя. — Платье так платье!»

***

— Ça va?

— Да. А у тебя?

— Тоже ça va.

— Ты учишься или работаешь?

— Учусь. В Лионе. В магистратуре.

— Здорово. Лион — классный город. Тебе нравится?

— Нормально. Но в Париже лучше.

— А как тебе лионский Праздник света?

— Очень красиво!

— Супер. Ну ладно, твоё здоровье!

Очередной гость, приветливо улыбаясь Насте, воспроизводил один и тот же шаблонный разговор и решительно продвигался в сторону друзей со своим стаканчиком вина. Эти пластиковые стаканы… Жан-Ив объяснил ей, что использовать на вечеринках настоящую посуду не принято, но у неё не укладывалось в голове, что, снимая квартиру за тысячу евро в месяц, они подают гостям одноразовые вилки и тарелки!

Приём начался час назад, но у них уже было не протолкнуться: завалив кровать в спальне своими пальто, приглашённые с трудом умещались в обширной, но неудачно обставленной гостиной: казалось, хозяева квартиры питали нездоровую слабость к вычурным этажеркам и столикам в стиле ампир.

Настя чувствовала себя всё более неуютно: платье «под Одри Тату» выполняло лишь одну функцию — гости мгновенно узнавали в ней русскую, ведь пришедшие француженки все как одна облачились в джинсы. Конечно, внешность и так выдавала её с головой: непослушные золотистые пряди, трогательные веснушки и славянские серо-голубые глаза говорили сами за себя.

«Почему я не пригласила кого-нибудь из наших? Хотя бы Борю, он ведь в Париже. Или даже Поярчук!» — уныло думала Настя. В то время как Жан-Ив специально спрашивал, не хочет ли она позвать русских, а Настя только поморщилась: зачем? Устав от однообразных бесед, она направилась на кухню и там, глотая слёзы досады, смотрела в окно на проезжающие машины и редких прохожих, спешащих укрыться от противного мелкого дождя.

— О, извините, я помешал? — вдруг послышалось за её спиной.

Посреди кухни, уже заваленной скопившимся из-за вечеринки мусором, стоял незнакомый Насте коренастый брюнет лет сорока и беззастенчиво смотрел на неё в упор. От его взгляда становилось не по себе: казалось, эти тёмно-карие, почти чёрные глаза светились недобрым светом и смотрели словно сквозь неё. Во всём его облике проглядывало что-то не совсем французское, а полностью чёрная одежда придавала ему слегка демонический вид.

— Вы позволите?

Самоуверенный тип, не дожидаясь ответа, бесцеремонно распахнул дверцу кухонного шкафчика, достал два бокала, штопор и, ловко открыв неизвестно откуда взявшуюся бутылку (Настя помнила, что такого вина они не покупали), наполнил оба бокала.

— Ненавижу пластиковую посуду, — спокойно пояснил он. — О, извините, я не представился! Рафаэль, для друзей просто Раф. А вы — та самая Наталья Водянова⁴⁷?

— Анастасья. — Настя приняла из рук Рафаэля бокал и сделала первый глоток. Кажется, неплохое вино… — Вы друг Жан-Ива?

— Скорее друг семьи — как видите, я немного старше ваших друзей. На самом деле я крёстный Жан-Ива, но это было так давно, что, пожалуй, не стоит вспоминать… Мы с Батистом — его отцом, которым я, конечно, безмерно восхищаюсь, — в некотором роде дружим. Хотя я никогда не разделял кое-каких его взглядов — к примеру, неприязни к неотроцкистам.

— Так вы тоже философ, как Батист де Курзель? — предположила Настя.

— О нет, гораздо скромнее… Преподаю сравнительную политологию и историю — рядовой лектор.

— В Ля Гранд-Эколь? — попыталась угадать Настя, уже наслышанная о лучших парижских учебных заведениях.

— Вы слишком хорошего мнения обо мне! Нет, всего лишь во Франко-американском колледже при Сорбонне, где пригодилось моё умение без запинки болтать по-английски.

— Не слышала об этом колледже, — честно призналась Настя.

— Неудивительно. Это небольшое и в академическом плане довольно среднее заведение, созданное для богатых американцев. Они любят Париж, а французский учить не хотят, поэтому для них это отличное решение. Впрочем, не только для них… Ещё, кстати, раньше я недолго преподавал в Нантере — знаете, есть такой университет?

— О да, конечно.

— Удивительно, сколько вы уже знаете! Впрочем, русские необыкновенно талантливы, — заметил демонический Рафаэль. — Я много лет учил ваш язык, но, увы, вряд ли смог бы поддержать с вами разговор. А в России каждый второй прекрасно говорит по-французски, как и вы.

— Вы бывали в России?

— Бывал… У меня русские корни, по материнской линии. Впрочем, я, как обычно, нескромно увлёкся собственной персоной. А вы… Сколько вам лет?

Настин бокал замер в воздухе.

— О, извините, я так бесцеремонен!

— Ну почему же. Мне семьдесят пять!

Ей вдруг стало почти весело под влиянием чудесного согревающего напитка, в котором Настя, хоть и не могла похвастать обширным опытом, всё же распознала бордо.

— Так и знал, двадцать с хвостиком! — безошибочно определил её новый знакомый. — Я вам завидую: впереди столько открытий, встреч, ошибок… Знаете, особенная прелесть ошибок в том, что потом их совершать всё сложнее…

— А… Откуда вы знаете Батиста? — попыталась сменить тему Настя.

— О, это долгая история… Кстати, Батист и Жюльет не придут. Я встретил их в театре и знаю, что они собирались заглянуть на пару минут, но не смогут. Можете считать, что я их заменяю, — высокопарно заявил он. — Хотели с ними познакомиться? Вы им понравитесь, это милейшие люди! Батист без ума от России и наизусть цитирует Достоевского.

— Надо же, а я его не читала! — выпалила Настя, тут же пожалев об этом.

— Не читали Достоевского? Жаль. А он наверняка сравнит вас с… как же её звали?.. Настасьей Филипповной! Почитайте. Если не ошибаюсь, это «Идиот».

Настя, попивая удивительно приятное вино — кажется, лучшее из того, что она пробовала, — с интересом рассматривала самовлюблённого брюнета. Пожалуй, его лицо могло считаться красивым, даже неожиданно мужественным для француза — но, если присмотреться, в нём было что-то неприятное…

— Вам же здесь неимоверно скучно, да? — вдруг ни с того ни с сего заявил Рафаэль, подливая Насте чудодейственного напитка, без которого она вряд ли призналась бы, что не знает произведений из школьной программы. — Ваше лицо. Не обижайтесь, но у вас всё написано на лице. Это такая редкость!

Действительно, Настя невольно покраснела, хотя чувство лёгкости, возникшее после бокала бордо, не проходило.

— Видите ли, я хорошо разбираюсь в людях, и это не бахвальство, а констатация факта. Думаю, не ошибусь, если скажу, что вам трудно вписаться в эту насквозь французскую компанию — хотя вы умны, прекрасно говорите по-французски и завоевали сердце нашего малыша Жан-Ива. Я прав?

— Вы… как это будет… ясновидец? — улыбнулась Настя.

— Ясновидящий. Нет, просто вы мне интересны, потому что вы — другая. Это не делает вас лучше, но это несомненно так.

Что это? Флирт? Настя невольно начала поглядывая на дверь: почему-то ей было бы неловко, если бы Жан-Ив или кто-нибудь другой стал свидетелем этого разговора.

— Чувствую, что я вам надоел, поэтому удаляюсь! — как будто прочёл её мысли Рафаэль. — Надеюсь, вам понравилось вино — это из виноградников моих друзей в Сент-Эмильоне.

Едва Настя успела открыть рот, чтобы произнести что-то банально-вежливое вроде «приятно было познакомиться», как демонически-чёрный тип, приветливо подмигнув, испарился так же внезапно, как и появился, а в руках у неё оказалась стильная визитка с иссиня-чёрными буквами:

Профессор Рафаэль Санти-Дегренель, политология и история

Вернувшись к гостям, по-прежнему занятым друг другом, Настя не обнаружила нового знакомого: по-видимому, он ушёл, не попрощавшись ни с кем из присутствующих.

Глава третья. Философ с острова Ре

Париж, 2018

Дело Обенкур поневоле отошло на второй план: «жёлтые жилеты» прочно заняли заголовки новостей. Но как следственный судья не только по должности, но и по душевному призванию, Жан-Люк Моди не мог не думать о злополучной миллиардерше. Почему-то прокурор до последнего не хотел передавать расследование в их руки: по всем признакам он давно был обязан обратиться к судебным следователям, но по-прежнему тянул резину…

Как Моди знал из своих источников, дочь Марианны Валери недавно предоставила в распоряжение правосудия новые документы, и, по-видимому, там было достаточно много «жареного». Эти материалы, предварительный допрос фотографа Франсуа Барнье, насмерть напуганного предстоящим разбирательством, вся масса информации об этой загадочной женщине, Марианне Обенкур, — всё это, как парижская детская карусель, беспрестанно крутилось в его голове. Даже когда он разговаривал по телефону с женой или обедал с коллегами, Марианна Обенкур не переставала занимать его воображение.

Моди подозревал, что прокурор не хочет передавать дело следственным судьям просто потому, что на носу Рождество и всем хотелось бы поскорее забыть об уличных забастовках и разойтись на долгожданные каникулы. Возможно, существовали и другие соображения, о которых судья не знал или не мог знать…

В этот день, совершив традиционную утреннюю пробежку, Моди собирался перед работой зайти выпить кофе у стойки бара, но неожиданно вспомнил нечто важное и остановился прямо посреди улицы. Как не раз бывало, масса информации, которую он переварил, наконец выдала промежуточный результат — плодотворную идею, которую можно было использовать.

Конечно, Рафаэль Санти-Дегренель! Кажется, Моди раз или два слышал по радио его выступления в качестве эксперта по американским выборам и, кажется, по России. Именно он, Санти-Дегренель, был любовником Марианны задолго до злополучного Франсуа Барнье! Как он сразу не подумал об этом! Да, этот тип может быть полезен для расследования… Когда-то они вместе учились на подготовительных курсах для поступления в Ля Гранд-Эколь, куда, кстати, оба так и не прошли… И этот философский кружок тогда ещё молодого Батиста де Курзеля, куда они ходили вместе с Жаном де Кортуаном… И хотя в деле имя Рафаэля пока ни разу не упоминалось, Моди не сомневался, что нащупал нужную ниточку. Он должен увидеться с этим субъектом!

— Орели! — Судья немедленно набрал номер своего ассистента и обрадовался, что застал её на месте: обычно никто не приходил раньше десяти. — Срочно найди мне контакты Рафаэля Санти-Дегренеля. Да, «Санти» через «a». И посмотри, что пишут о нём в связи с Марианной Обенкур. Нет, это неофициально! Ты же знаешь, пока мы занимаемся тем же, чем раньше. Да, и побыстрее, пожалуйста!

***

— Итак, Марианна, ты вспомнила о Люцифере?

— Я никогда тебя не забывала, и ты знаешь об этом! Но сейчас мне так важна поддержка друзей…

Предупредительный мажордом Паскаль, прекрасно помнивший привычки Рафаэля, уже застыл рядом с подносом, на котором стояла рюмка коньяка Hine Rare. Марианна Обенкур кивком отпустила своего помощника, с трудом приподнялась и, тяжело ступая, приблизилась к Рафаэлю.

Он сидел в кресле у окна, которое когда-то так любил Доминик, её покойный муж. Нежно проведя руками по лицу Рафаэля, она застыла в одном положении, стоя вполоборота и глядя поверх головы своего бывшего любовника. Её рука оставалась в его руке, и они долго молчали, вспоминая всё, что связывало их долгие годы.

— Итак, мэтр Роже на старости лет решил стать честным человеком, — начал Рафаэль.

Он предполагал, что Марианна, с которой он не виделся несколько лет, вызвала его из-за финансового скандала. Дело Обенкур продолжало занимать умы парижан, и, если бы не «жёлтые жилеты», журналисты трубили бы о нём с утра до вечера.

— Я устала, Раф, я очень устала…

Марианна действительно выглядела на десять лет старше своего возраста: он ещё помнил её свежей сорокалетней женщиной, с порывистыми движениями, едва смягчёнными светскими манерами, и горящими любовью к нему глазами. Теперь перед ним была утомлённая жизнью, сильно накрашенная пожилая дама…

— Доминика больше нет… Моя дочь, увы, не хочет иметь со мной ничего общего! И ещё это расследование… Если бы ты только знал… С тех пор как ты отдалился от меня…

— Перестань, я никогда не отдалялся от тебя!

— Я сама во всём виновата… Только я! Да, этот Барнье оказался обыкновенным мошенником, я всё знаю… Я так любила его — но ты был прав, ему никогда нельзя было доверять!

Рафаэль предпочитал не комментировать увлечения Марианны — это было не в их правилах — и всё же действительно всегда испытывал неприязнь к этому скользкому Франсуа…

— Говорят, он неплохо поживился на приобретении картин для твоей коллекции? — осведомился Санти-Дегренель.

— О, Раф, если бы только это! — Марианна привычно понизила голос: после обнаружения в её доме прослушивающих устройств она приучила себя к осторожности. — Франсуа подделал завещание, украл кучу вещей Доминика — даже ту гравюру Медичи, которую ты помог найти во Флоренции… О господи, что я натворила! Пожалуйста, помоги мне! Я хочу сесть рядом с тобой…

Рафаэль, осторожно поддерживая Марианну, помог ей сесть на диван и устроился рядом, продолжая держать её слегка дрожащую руку. Он чувствовал, что она страдает и морально, и физически, но знал, что любое проявление жалости ей претит. Но он обязан был задать этот вопрос:

— Я могу что-то сделать для тебя, Марианна?

— Мой новый адвокат — некто Делиль — говорит, что я должна указать тебя в числе свидетелей. Конечно, если дело дойдёт до этого…

— Ты можешь на меня рассчитывать!

Вздохнув, Марианна Обенкур откинулась на мягкую спинку дивана. Её силы были на исходе: свидание с прежней любовью оказалось тяжелее, чем она ожидала. Но ей ещё так много надо было сказать…

— Я знаю, Раф, ты сделаешь всё, что в твоих силах, и мэтр Делиль тебя проинструктирует. Впрочем, он говорит, что мне ничего не угрожает. Все операции проводились без моего прямого участия, я действительно ничего в этом не смыслю… Ну а ты — что теперь делаешь ты? Я хочу знать всё, я имею на это право!

В глазах Марианны заиграл знакомый ему огонь — даже в своём нынешнем состоянии она оставалась властной и восторженной женщиной, привыкшей к всеобщему подчинению.

— Дорогая, тебя вряд ли заинтересуют мои серые будни… Что ж… Моя книга о России переиздана в третий раз. Недавно выпустил монографию об американской избирательной системе. Пара статей о Пармской школе живописи — да, я не оставил наше общее увлечение… Кроме того, Моруа-Кобе предлагал возглавить один франко-немецкий институт, но, как ты знаешь, я терпеть не могу немцев…

— А ты не думал о Французской академии? — с жаром начала Марианна. — Я уверена, твоё место там! Как-то давно я говорила об этом с Элен… Она всегда была очень высокого мнения о тебе!

Марианна знала независимый характер Рафаэля: за эти годы он отверг не одно заманчивое предложение. Впрочем, он и сейчас оставался собой:

— О, ты хорошо знаешь мою позицию! Даже мнение блистательного секретаря Французской академии, которое мне очень льстит, не имеет значения. Я не хочу сковывать себя узами древних структур. И, честно говоря, после последних избраний желание сидеть на Ке-де-Конти⁴⁸ пропало окончательно. Кстати, моя поездка в Россию…

— Да, расскажи мне об этом — нет, не о России! Я хочу услышать о твоей русской возлюбленной! Ведь ты по-прежнему с ней?

Марианна приподнялась и с силой сжала его руку: казалось, речь шла о жизни и смерти. Рафаэль с наигранной иронией приподнял брови: никогда не имевший сердечных тайн от Марианны, на этот раз он, кажется, не разделял её энтузиазма.

— Дорогая, я никогда ничего от тебя не скрывал — ни о ней, ни о ком-либо ещё. Но, прости, я не понимаю, зачем…

— Раф, мне уже так мало осталось — неделя, месяц, я не знаю сколько… Я всю жизнь была легкомысленна. Но теперь ты и моя дочь — это всё, что у меня есть!

— Не говори так, Марианна! Ты ещё проживёшь много лет, я уверен.

Это было неправдой, о чём они оба знали, но Марианне было мало пустых утешений:

— Ведь эта русская заменила тебе меня — так, признайся? Ты сравнивал её с женщинами Бронзино⁴⁹ и Боттичелли… Ты никогда не говорил обо мне так, как о ней! Ещё когда мы были вместе, ты хотел её — больше, чем когда-либо хотел меня! Да, я стара и некрасива, но когда-то…

— Дорогая, никто никогда не заменил бы мне тебя, и ты знаешь, что все эти годы…

— Брось, Раф, я знаю всё! — перебила его мадам Обенкур. — Я знаю, что она работает в благотворительной организации и постоянно куда-то ездит. Но когда она здесь, в Париже, она первым делом несётся к тебе, как влюблённая лицеистка. Десять лет! Ведь это продолжается почти десять лет? Мы с тобой были любовниками и того меньше! Ты изменил своим привычкам, не так ли?

— Кажется, мы с тобой всегда были выше ревности и прочих ненужных эмоций…

— О, ревность… При чём тут это? Ты видишь, что я очень больна. Я хочу знать о тебе то, чего ты не хочешь мне сказать!

Зная её настойчивость, Рафаэль поддерживал разговор, который не входил в его планы:

— Дорогая, между нами нет никаких тайн! Анастазья русская и всегда ею была. Сколько бы она ни жила в Париже и сколько бы ни ездила по миру. Увы, она никогда не будет смотреть на вещи нашими глазами. Ведь ты понимаешь, что я имею в виду?

— Именно поэтому ты выбрал её! Я права?

Марианна смотрела, требуя немедленного подтверждения своих слов, — о, это было так в её духе! Что она вбила себе в голову? Не считает ли мадам Обенкур и его самого влюблённым лицеистом? Забавное сравнение… Рафаэль без зазрения совести соврал бы следователю прокуратуры, чтобы выгородить Марианну, но дорога в его душу была закрыта даже для неё.

***

Доктор Гросс сломала руку, поэтому встретила Анастасью в специальной лангетке, и та не могла не спросить, в чём дело.

— О, пустяки! Играла в мяч с младшим сыном и неудачно упала. У меня четверо детей — всё время что-то случается…

«Четверо… Ничего себе!» — подумала Анастасья. У её матери, не считая её самой, тоже четверо: двойняшки, мальчик и девочка, и ещё двое младших, мальчики. Она не помнила, когда видела их в последний раз… Слава богу, вроде не забыла имена: Жорик, Света, Слава и Костя. Наверное, они уже совсем взрослые! Надо бы попросить маму прислать фото. Давненько они не общались… У рядовых французов обычным делом считается завести троих или даже четверых детей, но проблема в том, что ей попался совсем не рядовой француз!

— Скажите, а что вы думаете об «Анне Карениной»? — Анастасья сама не знала, почему задала этот вопрос.

— Простите, что?

— О, извините… Дело в том, что в свободное время я предпочитаю читать и сейчас увлечена одним романом Толстого, на русском. Как вы думаете, это может помочь?

— Если вы чувствуете себя лучше, то конечно!

Кажется, её психотерапевт была рада переложить проблемы пациентки на Льва Николаевича.

— На самом деле особых улучшений нет и сны продолжаются… — уточнила Анастасья. — Но мне кажется, я стала кое-что понимать.

— Послушайте, я уже не раз говорила и повторю опять: терапия как таковая не решит ваших проблем! Только вы сами должны разобраться в себе и найти их решения. А наши сеансы лишь наметят путь к этому познанию.

По-видимому, мадам Гросс говорила эту заученную фразу всем без исключения.

— Конечно, я это понимаю.

— Думаю, вы уже сами сформулировали то, что вас мучает, — продолжала доктор. — Мы разобрали вашу семейную историю, и корень проблемы, как мне видится, именно там. Ваши отношения с матерью, пусть и эпизодические, очень конфликтны. Вы не можете её простить — это порождает многое другое. Возможно, на самом деле подсознательно вы не совсем отделились от вашей матери: сепарация — это такой психологический термин…

Только не это! Анастасья не любила модные научные словечки, которые ей мало о чём говорили. К счастью, доктор Гросс ими не увлекалась.

— Да… А что касается вашего… друга, Рафаэля, — продолжала психотерапевт, — то, думаю, здесь прежде всего проблема ревности — понимаете, о чём я? Это очень типично для таких «свободных союзов», и я нередко консультирую тех, кто живёт так сознательно, но всё равно ревнует. Вы находитесь в этих отношениях не по своему желанию, ведь вы сами никогда не хотели полной свободы, так?

Хотя Анастасья и не думала требовать, чтобы Рафаэль женился на ней или даже жил с ней, но мысль о том, что он свободно встречается с другими… Что и с кем он делает, пока она открывает очередной филиал SOS World или проходит тренинг на другом конце света? По-прежнему ли он бывает у Марианны Обенкур? Вспоминает ли он вообще, что она, Анастасья, существует? Ей хотелось бы не думать об этом, но она не могла. Конечно, и у неё самой время от времени появлялись ухажёры — взять, к примеру, этого Томá из Квебека… Но если Рафаэлю было плевать, что она может оказаться в чужой постели, то она признавала только одну — его парижскую постель!

— Знаете, я чувствую себя как Анна Каренина в романе Толстого: она ушла от мужа к любовнику из-за большого чувства. Но её избранник страдал гораздо меньше, чем она, то есть фактически он чувствовал себя свободным, а она нет! Да, наверное, так и есть… Я всегда ревновала Рафаэля к разным женщинам, а особенно… — Анастасья осеклась, чтобы не произнести имя Марианны Обенкур: как бы доктор Гросс, наверняка следящая за новостями, не сочла её по-настоящему сумасшедшей!

Впрочем, помимо скандальной миллиардерши, были и другие. Полгода назад они столкнулись в Опере Гарнье⁵⁰ с известной телеведущей, лучезарно улыбающейся блондинкой. Анастасья не могла забыть, как эта королева новостей смотрела на Рафаэля… О, это был хорошо знакомый ей взгляд — и так смотрели на него очень многие успешные и красивые женщины, вхожие в парижскую интеллектуальную тусовку…

— Вот видите, вы сами осознаёте свою проблему! — поддержала её психотерапевт. — Конечно, чтение на русском может помочь, ведь это ваш родной язык! Кстати, вы не знакомы с романом Батиста де Курзеля «Скифы снегов»? Он как раз о России. Блестящая вещь, рекомендую!

***

Борис любил Париж таким, какой он есть: с криминальными кварталами на севере, куда чужакам лучше не заглядывать, с пёстрыми этническими уголками, разбросанными по разным округам, с вылизанным туристическим центром…

И всё же существовало место, которое он не переносил, — шестнадцатый округ. Этот приют респектабельной парижской буржуазии вызывал у него отторжение: накрашенные вежливые старушки, чинно выгуливающие мопсов по узким тротуарам, чопорные мадам с благовоспитанными отпрысками, амбициозные молодые клерки… Дорогой, тихий, мёртвый квартал, почти лишённый растительности, если не считать, конечно, примыкающего к плотной городской застройке Булонского леса.

Оказавшись здесь много лет спустя, Левин смотрел на шестнадцатый округ другими глазами: оплот неизменности в меняющемся мире, где бастуют транспортники, бесчинствуют «жёлтые жилеты» и настенные надписи появляются даже на средневековых постройках. Наверное, он просто постарел…

— Месье Левин?

За его столик присел мужчина средних лет в зелёном клетчатом пиджаке.

Это был дядя Анри — профессор Антуан Фурнье, работающий в исследовательском центре SNRC в этом самом шестнадцатом округе. Румяный дядюшка казался необыкновенно свежим для своего возраста, как будто трудился не в центре Парижа, а где-нибудь в альпийской деревушке. Особого сходства с Анри, впрочем, не наблюдалось, разве что курчавая шевелюра и яркий стиль одежды чем-то напоминали его неформала племянника.

— Называйте меня Антуан, пожалуйста! Я ещё не так стар. Мне исключительно приятно, что вы приехали ко мне сюда. Конечно, можно было бы встретиться в нашем институте, но теперь в кабинете вместе со мной сидит стажёр, поэтому отвлекать его неудобно, — с улыбкой пояснил профессор Фурнье, по-видимому, обрадованный возможностью отлучиться на часок-другой.

— Понимаете, я десять нет не был в Париже, — издалека начал Левин. — Очень хотелось бы увидеть Анри! Через знакомых нашёл его телефон, но, кажется, он отключён…

— О, это непростая история! — огорчился дядя Антуан. — Я сам не видел моего дорогого племянника больше года. С тех пор как он ушёл из института — ведь он работал в SNRC, но принял решение прекратить свой контракт и уволился… — сокрушённо уточнил он. — В общем, если в двух словах, то Анри решил открыть для себя Бразилию. Или, выражаясь философски, отправился на поиски себя!

— На поиски себя? В Бразилию? — Борис не подозревал, что Анри интересовался этой страной. Кажется, он не владеет португальским?

Дядюшка Антуан сделал неопределённое движение головой: по-видимому, он и сам не до конца понимал, что двигало его племянником.

— Анри давно метало из стороны в сторону… — расплывчато пояснил он. — Наверное, причиной этому русская кровь — ведь его мать, Вероника, из русских. Правда, она никогда не жила в России, её родители эмигрировали ещё в первую волну. Потрясающая община! Вы имели дело с белыми эмигрантами? — живо поинтересовался месье Фурнье, как будто считал это само собой разумеющимся.

— Белые эмигранты?.. Нет, я с ними мало знаком… — честно признался Левин. — А вы не знаете, когда Анри вернётся в Париж?

— Каверзный вопрос! Пару дней назад мой брат, то есть отец Анри, получил странное сообщение. Племянник пишет, что находится в Санкт-Петербурге — то есть в вашей прекрасной стране. Впрочем, никто не гарантирует, что это не очередная шутка. А вы, Борис… Простите за любопытство, какая у вас научная специализация? — вежливо осведомился дядюшка Антуан.

— Сначала занимался современностью — в общем, политологией, — защитил кандидатскую. А потом переключился на новейшую историю — франко-российские отношения. Всё-таки с историческими дисциплинами как-то меньше проблем… — пояснил Левин.

— Что вы имеете в виду? — поинтересовался его собеседник.

Борису казалось, что он говорит очевидные вещи:

— Понимаете, я не хочу лезть в политику. То, что происходит сейчас, мне не то чтобы неинтересно, но… Не хочется быть заложником политической конъюнктуры, — наконец дипломатично сформулировал он свою мысль. Нет, углубляться в эту тему не стоило…

— О да, кажется, понимаю! Впрочем, лично я относился и отношусь к России и русским с уважением и даже любовью…

Левин снова пожалел, что залез в эти дебри, но деваться было некуда:

— Ведь вы как специалист понимаете, что история — это факты. Факты, подтверждённые признанными, проверенными источниками. Можно сколько угодно спорить по поводу текущих событий, оценок, высказываний… Но исторические факты непреложны! Конечно, есть разные толкования…

— Увы, здесь не всё так просто… Впрочем, не будем о сиюминутном, как вы говорите! — Дядя Антуан, по-видимому, тоже не хотел муссировать щекотливые вопросы. — Простите за нескромность: вы, кажется, женаты? Приехали с супругой?

— Нет, жена боится приезжать из-за «жёлтых жилетов». А вы сами что думаете по этому поводу — я имею в виду манифестации? — поинтересовался Левин.

— О, мы, парижане, всегда найдём предлог для недовольства, — улыбнулся дядя Антуан, но тут же принял серьёзный вид. — Этих людей можно понять: в регионах падает уровень жизни, не хватает врачей, безработица… Плюс ещё пенсионная реформа, а ведь французы долго боролись за то, чтобы учителя и другие льготники уходили на пенсию раньше остальных… Но, с другой стороны, у нас нет денег на поддержание такой затратной социальной системы.

— Да-да… Так вы думаете, Анри ещё выйдет на связь? — с надеждой спросил Борис и поспешил добавить: — Я здесь до конца года. Если он вдруг объявится, дайте мне знать, пожалуйста! Вот моя визитка.

— Не волнуйтесь, когда что-то прояснится, обязательно сообщу! — бодро заверил дядюшка Антуан. — Если, конечно, наш дорогой Анри не затеряется где-то в джунглях Амазонки! Кстати, у Батиста де Курзеля есть замечательный роман — «Трансцендентная Амазония»? Не читали?

Услышав имя знаменитого философа-романиста, Борис чуть не пролил кофе на брюки: все как будто сговорились напоминать ему о Насте Белкиной!

Париж — остров Ре (департамент Приморская Шаранта), 2004

«Кафе де Флор»⁵¹ считалось невероятно претенциозным местом, поэтому Боря, стыдясь своего скромного студенческого рюкзака и заношенной куртки, робко оглядывался по сторонам и не знал, как привлечь внимание кого-нибудь из персонала: надо было всего лишь сказать, что его ожидают.

Наконец добрая душа провела его на второй этаж, где за круглым столиком у окна сидела типичная француженка средних лет — худая, непричёсанная и одетая во всё серое. Её вытянутое лицо в аккуратных очках выглядело дружелюбным, почти милым, а небрежно повязанный шарф придавал её образу немного богемный вид.

— Мадам Стюарт? — робко поздоровался Боря.

— Месье Левин, здравствуйте! Вы будете кофе или чай? Может быть, минеральной воды? У меня не так много времени, поэтому сразу перейдём к делу.

— Конечно. Правда, я…

— Да, всё это очень странно даже для меня самой, — перебила она. — Но когда мне позвонил Жан — месье де Кортуан, я имею в виду, — и рассказал о вашей ситуации, всё сложилось на редкость удачно. Значит, вы не можете продолжать учёбу в Школе журналистики Ля Гранд-Эколь из-за того, что у вас нет стипендии?

— Именно так, — подтвердил Боря. — Месье де Кортуан предложил мне учиться в Школе журналистики. Это было очень неожиданно, но я согласился. А потом выяснилось, что в Ля Гранд-Эколь дают не стипендию, а лишь субсидию на оплату учёбы.

— Да, я это поняла. Ужасная ситуация… Жан сожалеет, что так получилось, но ничего не может сделать, поскольку Управляющий совет не выделяет дополнительных средств. Вам нравится в Школе журналистики?

Честно говоря, Боря жалел, что согласился на эту авантюру. Он прекрасно писал на французском, но бегать с телекамерой и микрофоном по Парижу — нет, это не для него!

— Кажется, до этого вы подавали документы на участие в исследовательской программе? — подбодрила его мадам Стюарт.

— Да, изначально я думал именно об исследованиях, но потом соблазнился предложением пойти в Школу журналистики, — честно признался Левин, сам не до конца понимавший, как это получилось.

Его ответ явно порадовал добродушную мадам Стюарт, которая, как он уже знал, заведовала одним из исследовательских центров в Paris I Panthéon-Sorbonne⁵².

— А вы когда-нибудь слышали о cotutelle? — продолжала она. — Это совместная аспирантура французского и русского вуза, в данном случае Сорбонны и МГУ. Вы будете учиться одновременно в двух университетах — интересно, правда?

Он будет учиться… Что она имеет в виду? Складывалось впечатление, что они уже всё за него решили — ему требовалось лишь утвердительно кивать… Боря, не обращая внимания на принесённую ему минеральную воду, с интересом ждал продолжения: что за очередной сюрприз готовит ему Париж?

— Дело в том, что у нас осталось одно место в этой программе, — пояснила его собеседница. — Поэтому я могу предложить его вам. Стипендия рассчитана на три года — правда, только на те шесть месяцев в году, которые вы будете находиться во Франции. А в Москве у вас будет российская стипендия, как у аспиранта.

Мадам Стюарт говорила так, как будто собиралась пристроить неходовой товар: действительно, не каждый согласился бы учиться в двух аспирантурах сразу! Боре ещё не приходилось слышать о таких программах.

— А что я должен делать — писать диссертацию? — на всякий случай решил спросить он, хотя ответ был очевиден: что же ещё можно делать в аспирантуре?

— Две диссертации, — уточнила мадам Стюарт. — Одну вы будете защищать в России, другую — во Франции. К сожалению, не получилось сделать единую защиту — административные сложности… Кстати, вы можете выбрать тему, связанную со средствами массовой информации, — это один из предметов моей специализации.

Положа руку на сердце, всё это выглядело сомнительно: учиться сразу в двух местах, да ещё ездить туда-сюда… Даже Боре, с его наклонностями ботаника, это казалось запредельным. Но Париж… Ещё три, пусть и неполных, года в Париже!

— У вас есть время подумать, — заверила его мадам Стюарт. — Не стесняйтесь, звоните мне, если будут вопросы. Но постарайтесь решить поскорее, потому что… Вы знаете, французская бюрократия — такая штука! Сейчас они должны срочно пристроить эту стипендию, а потом будет поздно!

Ещё вчера Боря по телефону говорил маман, что собирается покупать билет в Москву и готов был паковать чемодан! И вот теперь…

— Я согласен! — неожиданно для самого себя выпалил он.

***

Нина Поярчук считала себя умной, красивой и успешной — и не без основания. Природа наделила её не только бюстом размера DD, но и — редкий случай — не поскупилась на серое вещество. К двадцати трём годам она успела с золотой медалью окончить лучшую школу Тамбова, поступить в московский Иняз, из которого вышла с красным дипломом, и — высшее достижение — отправиться на учёбу в Париж. Кто-то усмотрел бы в этом блат и помощь папаши-бизнесмена, но факт оставался фактом: Нина была исключительно талантлива.

Но всё же кое-что омрачало её французскую жизнь, и это определялось одним словом: Нантер. Да, как и томившаяся в Лионе Настя Белкина, Нина Поярчук мечтала унести ноги из университета, куда попала волей случая!

Через месяц после её приезда учёба, заключавшаяся в посещении лекций в громадных переполненных аудиториях, и вовсе приостановилась: студенты-леваки снесли стену одного из зданий. Предлог для этого выбрали самый никчёмный: студенческим профсоюзам не понравилось введение ограничений на посещения общежитий посторонними.⁵³

Эти плохо одетые, непричёсанные и невоспитанные полуподростки слонялись по кампусу без всякого дела; там и сям возникали какие-то выступления, вывешивались лозунги, выкрикивали ругательства… Поговорить Нине было просто не с кем: в её магистерской программе, где, как предполагалось, преподавали международное право, не нашлось ни одного человека, кто вообще мог поддержать разговор. Все изъяснялись на противном жаргоне, а иностранных студентов было раз-два и обчёлся. Жуткая публика, жуткая атмосфера, никаких знаний и уж тем более полезных знакомств — всё это Нина прекрасно понимала.

«Это мой шанс, — думала она, стоя на входе в амфитеатр⁵⁴, где только что начал выступать с лекцией директор Ля Гранд-Эколь Жан де Кортуан, редкий в этом убогом заведении гость из элитного парижского мира. — Если только он не задержится со своей дурацкой лекцией… Надо рвать когти!»

Наконец двери открылись, и де Кортуан с каким-то хорошо одетым юнцом быстрым шагом направился к выходу. Студенты оставались внутри, поскольку после де Кортуана должен был выступать какой-то министр, и ему, судя по количеству охранников внутри аудитории, грозил весьма агрессивный приём…

— Месье де Кортуан, извините!

Атака Нины, бюст которой даже из-под пальто рвался наружу, началась.

— Позвольте, — благообразный мальчик-секретарь попробовал принять удар на себя, но Нина отстранила его одним движением руки.

— Месье де Кортуан, я из русской газеты «Ведомости». Пожалуйста!

— Извините, мы должны идти!

— Пожалуйста, один вопрос! — не унималась Нина.

Де Кортуан, не обращая никакого внимания на её отчаянные попытки, продолжал двигаться к выходу.

— Мадам, обратитесь в пресс-службу Ля Гранд-Эколь, — посоветовал Нине секретарь.

— Шарли, дай ей визитку, — бросил де Кортуан, собираясь наконец покинуть этот «вокзал», как он мысленно называл современное здание университета Нантера.

И вдруг из-за угла, как чёрт из табакерки, выскочил патлатый тип с плакатом «Че Гевара, вперёд!» — и ринулся прямо на Жана де Кортуана. Хилый секретарь ошарашенно отпрянул, однако Нина в мгновение ока бросилась наперерез хулигану и поставила ему ловкую подножку. Патлатый тут же оказался на полу, где его, чертыхаясь на все лады, настигли запоздавшие стражи порядка.

Всё-таки в тамбовской спецшколе Нина недаром была чемпионкой по карате!

***

— Итак, вы представились корреспондентом российской газеты, чтобы взять у меня интервью. А затем спасли меня от сумасшедшего троцкиста.

— Совершенно верно!

Поярчук, одетая в эффектный топ, подчёркивавший все достоинства её фигуры, сидела напротив де Кортуана в его кабинете в Ля Гранд-Эколь, приятно отличавшемся от простоватых интерьеров Нантера. Джонни, как про себя называла его Нина, выглядел добродушно и жевал жвачку — она надеялась, что это хороший знак.

— Я всегда восхищалась Ля Гранд-Эколь и теми изменениями, которые произошли в философии и имидже этого института с тех пор, как его возглавили вы. Поэтому для меня большая честь взять у вас интервью — пусть и не для «Ведомостей», но для русско-французской интернет-газеты, которую недавно запустили мои друзья. Она называется «Русский Париж».

— Я к вашим услугам! Впрочем, должен принести извинения: французские службы безопасности оказались не на высоте и подвергли вас неоправданному риску. — В обществе де Кортуан славился галантными фразами, которые он расточал так же легко, как в частной жизни рассыпал ругательства. — Они сосредоточили свои усилия на охране оратора в аудитории — ему, кстати, действительно пришлось туговато. Увы, у него не было такого телохранителя, как вы!

— Итак, вы согласны на интервью? — обрадовалась Нина.

— Приступайте! — Де Кортуан широким жестом показал, что готов отвечать на любые вопросы: в этот день у него было прекрасное настроение.

— В прошлом году в Нью-Йорке вы сказали, что ваша главная мечта — сделать Ля Гранд-Эколь похожим на Гарвард. Вы уже произвели революцию: ввели обязательные курсы на английском, дали возможность каждому студенту год обучаться за рубежом, привлекли новые кадры… Но не кажется ли вам, что этого мало?

— Что вы имеете в виду? — уточнил де Кортуан, слегка подняв брови.

«Эта русская неплохо осведомлена — пожалуй, даже слишком хорошо для рядовой студентки Нантера…» — невольно подумал он.

— Ля Гранд-Эколь не лишён недостатков, — продолжала Нина. — Один из них, например, — элитарность: дорога в эти стены по-прежнему доступна лишь избранным…

— О, это досадное наследие прошлого, увы, — вздохнул Джонни. — Но у меня на этот счёт есть и хорошая новость. Ваше издание будет одним из первых, кто сможет рассказать о новом проекте — запуске программы для наиболее талантливых студентов из неблагополучных кварталов Парижа. Лучшие ученики смогут бесплатно обучаться в Ля Гранд-Эколь и получать стипендию. Будут организованы подготовительные курсы и специальный отбор. Пока этот проект находится на стадии разработки, но, в качестве исключения, вы можете написать о нём. Другие вопросы?..

Джонни по-настоящему оценил напор этой особы: наглецы любого пола вызывали у него смесь восхищения и раздражения. И всё же он надеялся побыстрее отделаться от неё, предвкушая, как на обеде в Guy Savoy, назначенном на два часа дня, в деталях расскажет своему бойфренду Кристофу эту забавную историю…

— А можно… вопрос личного характера? — не унималась Нина. — Вы верите в судьбу?

Что за идиотские вопросы! Де Кортуан явно терял время.

— Я верю в упорный труд, настойчивость и талант, — всё же ответил он. — Это определяет судьбу.

— И вы довольны результатом вашего труда — вашей судьбой? — продолжала неугомонная русская.

— Вряд ли пора подводить итоги. Надеюсь, что у меня ещё будет возможность достичь большего, — лавировал Джонни.

— Например?

Де Кортуан задумался. Разговор, начавшийся с Ля Гранд-Эколь, перетёк на его персону, а эта щекотливая тема не входила в его планы.

— Мои цели — сделать Ля Гранд-Эколь ведущим вузом не только франкоязычного мира, но и всей планеты. Это мой скромный вклад в формирование умов. А вы, такая целеустремлённая и сильная, — каковы ваши цели? Ведь вы учитесь в Нантере? Будете юристом?

Нина, слегка переменив положение, ещё больше приблизилась к де Кортуану и произнесла заранее продуманную сентенцию:

— Университет Нантера — очень… демократичное место, но мои амбиции значительно серьёзнее. Базовое юридическое образование в России я уже получила, а также прекрасно владею иностранными языками. Моя цель — учёба в институте высшего разряда, то есть в Ля Гранд-Эколь. Моё место — здесь!

Такого поворота он не ожидал. Всё-таки эти русские много о себе возомнили!

— И что же вам мешает? — холодно спросил де Кортуан. — Вы имеете право подать документы.

— Но в этом году конкурс уже закончился… — многозначительно заявила Нина, и её декольте, казалось, прямо-таки рвалось в бой.

— Но я не сомневаюсь, что удача улыбнётся вам в следующий раз!

— А я не сомневаюсь, что для вас нет ничего невозможного!

Карие глаза Нины, лишь слегка тронутые тушью и карандашом (жизнь во Франции уже научила её скромности в макияже), смотрели на де Кортуана так, что он невольно отвёл взгляд.

— Мадемуазель… Пояршук, — как все французы не выговаривая звук «ч», произнёс де Кортуан. — Я признателен вам за спасение моей скромной персоны. Но, увы, конкурс завершён. Я ничем не могу вам помочь.

— Ну что же, благодарю за интервью.

Нина поднялась и, не прощаясь, эффектно прошествовала в сторону двери. Её походка, в Москве повергавшая в ступор малочисленную мужскую часть Иняза, как нельзя лучше соответствовала её фигуре и торжественности ситуации.

— Впрочем, подождите, — неожиданно услышала она за спиной. — Вы увлекаетесь журналистикой? Возможно, у нас есть одно вакантное место в магистерской программе…

***

— Ты приедешь на Рождество к нам на остров Ре? — с надеждой спросил Жан-Ив. — Родители сказали, что ты можешь приехать! Боюсь, из Лиона добираться неудобно, но мы что-нибудь придумаем.

Она поедет на Рождество в семью Жан-Ива!

Стоя со своим сотовым телефоном в узком коридоре общежития кармелиток, Настя едва сдерживалась, чтобы не завизжать от восторга. Де Курзели приглашают её в своё загородное имение! Хорошо, пусть не имение, а дом на острове недалеко от Ла-Рошели, на атлантическом побережье…

— Понимаешь, и Флоранс будет с женихом, и Себастьян привезёт очередную подружку, — обстоятельно объяснял Жан-Ив, имея в виду своих брата и сестру, с которыми Настя уже познакомилась в Париже. — Правда, разместить всех в нашем домике невозможно — увидишь, это та ещё лачуга… Но отцу нравится, ведь по соседству живёт Жоспен.

— Жоспен? Политик? — уточнила Настя: кажется, она где-то слышала это имя.

— Да, социалист. Бывший премьер-министр. В общем, Флоранс с Мишелем остановятся в гостевой комнате, а Себ с подружкой — в новой пристройке. Это не совсем справедливо, но, похоже, нам с тобой придётся ночевать в гостинице в Ла-Рошели… Как тебе вариант?

— В гостинице? Хм… Надеюсь, нам будет там так же хорошо, как здесь в Les quatre vents. — Настя имела в виду отель, где обычно останавливался Жан-Ив, приезжая в Лион. — Ты хоть скучаешь там без меня?

— Ещё бы! Правда, с этой работой… Не представляешь, как меня достала Констанс — я тебе говорил, это моя новая начальница, — уныло начал он.

— Начальница? И ты так спокойно об этом говоришь? Наверняка она молодая и красивая! — притворно возмутилась Настя.

— Ну что ты, стерва стервой, лет сорок! Всё время спрашивает, как продвигается мой отчёт — неужели надо это делать каждые пять минут? Кстати, мы с Луи придумали новую штуку! Я тебе говорил, что мы будем делать детектив с ужастиками?..

Настя приготовилась ещё двадцать минут слушать о комиксах. Да, работа в инвестиционном банке, на которую Жан-Ива устроил его блистательный папочка, совершенно не вязалась с его необычным увлечением. Она и сама в глубине душе не воспринимала всерьёз эти крупноформатные книги для подростков, которые Жан-Ив хранил в специальных картонных коробках, занимающих добрую половину спальни, и Настя не сомневалась, что без неё он уже завалил комиксами всю квартиру.

***

Батист де Курзель встречал гостей в полосатой вязаной шапочке: по его словам, только это помогало защититься от неизбежной сырости острова Ре. Невысокий брюнет с вполне заурядной внешностью, он выглядел совсем не по-парижски, немного «мелкотравчато», как какой-нибудь провинциальный учитель или доктор. Его большие глаза непонятного цвета постоянно бегали туда-сюда, но когда останавливались на чьём-то лице, то как будто сверлили собеседника. Нет, Настя совсем не так представляла себе властителя французских умов!

— Знаете, Анастазья, в прошлом году я выступал в Москве с лекцией о Сартре и Раймоне Ароне⁵⁵, — начал Батист, немного растягивая слова, как будто и сейчас находился перед благодарной аудиторией. — Русские студенты поразили меня своей эрудицией: задавали дельные, острые вопросы, на прекрасном французском. Москва меня эпатировала — да, это именно то слово! И тем не менее я предпочитаю Санкт-Петербург: великий имперский дух, места Достоевского… Ведь вы из Москвы?

— Да, я там училась, но…

— Здесь у нас всё скромно, в традициях этого края, — продолжал знаменитый неоструктуралист. — Я вижу, вас удивляют низкие потолки, голые стены… На острове Ре всё сурово и лаконично! Я постарался максимально сохранить уникальный дух этого жилища. Это дом местного доктора; мой отец приобрёл его случайно, но это истинная жемчужина.

Действительно, морскую резиденцию де Курзелей никто бы не назвал шикарной: как и большинство строений на острове, традиционный белый домик с зелёными ставнями выглядел довольно неказистым, хотя оказался вполне современным внутри.

— Мы специально добавили пристройку, чтобы чувствовать себя в комфортных условиях. Конечно, это стоило кучу денег… — вмешалась Жюльет, мама Жан-Ива, с которой Настя уже успела бегло познакомиться в Париже. — Скажите, Анастазья, а ваши родители не возражают, что вы не приехали в Россию на Рождество?

— Родители? Нет, моя тётя… — начала Анастасья, но Батист снова перебил её:

— Жюльет, дорогая, ты забыла, что по православному календарю Рождество празднуют на две недели позже — кажется, седьмого января?

Не дожидаясь подтверждения своих слов, он протянул Насте бокал с какой-то жидкостью янтарного цвета. Неужели коньяк на аперитив?

— Это пино! — провозгласил Батист де Курзель. — Пино-де-шарант. Вы уже знакомы с этим напитком? Находясь здесь, мы уже не парижане — делаем всё как местные жители…

Глотнув, Настя поняла, что это креплёное вино — довольно приятное, немного напоминающее разбавленный коньяк.

— Кстати, дорогой, вчера доставили подарок от Рафаэля — ящик вина из Сент-Эмильона, я тебе говорила? — обратилась к мужу Жюльет.

Рафаэль? Настя невольно насторожилась. Неужели это тот самый жгучий брюнет во всём чёрном? После памятной вечеринки она осторожно расспросила Жан-Ива, и её догадки подтвердились: даже в продвинутом кругу интеллектуалов этот тип слыл чудаком, «американцем» и, как она сразу почувствовала, безудержным донжуаном. Знаменитая связь с Марианной Обенкур не была единственной: Жан-Ив упоминал о романах и с другими известными женщинами. «И что они только находят в этом пижоне?» — добавлял её бойфренд, ничуть не смущаясь того, что речь идёт о его крёстном.

— О да, щедрая Марианна Обенкур, видимо, присылает ему по ящику в месяц, — благодушно заметил философ, вальяжно расположившись на диване со своим бокалом пино. — Кажется, она купила тот самый шато⁵⁶, который когда-то хотели заполучить китайцы? А ведь я давно говорил, что надо законодательно запретить передавать французские виноградники в чужие руки!

— Рафаэль — крёстный Жан-Ива, — пояснила Жюльет. — Мы дружим с давних времён, его мать общалась с семьёй Батиста, поэтому мы попросили его быть крёстным, хотя он был слишком молод для этой роли. Ну, вы понимаете…

— Дорогая, Рафаэль — человек с энциклопедическими знаниями и прекрасный специалист по России, — перебил её Батист. — Возможно, Анастазья была бы рада с ним пообщаться. Что из того, что он любовник Марианны Обенкур? Назовём вещи своими именами, мы ведь не в каменном веке?

— Батист, мне кажется… О, я вижу, подъехали Флоранс с Мишелем…

Метнув на мужа многозначительный взгляд, Жюльет поспешила встречать только что прибывшую дочь — маловыразительную особу с вытянутым лицом, которую Насте в прошлый раз не удалось разговорить даже на пару банальных фраз.

Батист, налив ей добавки янтарного пино, доверительно продолжал:

— Жюльет до сих пор считает нас католиками. Впрочем, мы ими, конечно, являемся, но это не мешает нам здраво смотреть на вещи. Нравы изменились, и в этом нет ничего сверхъестественного. Лично я уже не вижу криминала в однополых браках и суррогатном материнстве. То, что раньше делалось тайком, просто признали нормой, вот и всё! Боюсь ошибиться, но, кажется, в России на это смотрят иначе?

— О, нравы меняются везде, — уклончиво ответила Настя, предпочитая сменить тему. — А что изображено на этой картине — кажется, какое-то судно?

Ей безумно хотелось выведать побольше про Рафаэля и Марианну Обенкур, но это могло показаться неприличным. Она даже нашла в Интернете пару их общих фотографий… Знаменитая магнатша, выглядевшая лет на десять старше своего приятеля, казалась совершенно обыкновенной, даже некрасивой — бледная брюнетка, каких в Париже пруд пруди, в самом обычном чёрном платье…. Неужели у этой женщины, владелицы крупнейшей промышленной империи, нет желания хотя бы одеваться в соответствии со своим положением? По-видимому, Санти-Дегренеля привлекает в ней что-то другое…

Жан-Ив, только что перетащивший из машины вещи — им всё-таки выделили комнатушку в гостевой пристройке, — наконец устроился на диване рядом с Настей и собственнически положил руку ей на плечо. Как ни невыразительно было его лицо в круглых очках, Настя чувствовала: он горд тем, что впервые приехал к родителям с девушкой. Конечно, она не Марианна Обенкур, но всё же…

Глава четвёртая. Ошибка Камиллы

Париж, 2018

Почему он не стареет?

Лёжа рядом с Рафаэлем на так хорошо знакомой ей «дворцовой» кровати с балдахином, Анастасья смотрела на по-прежнему атлетически безупречное мужское тело. Идеальная модель для древнегреческой скульптуры… Смуглая кожа, едва тронутые сединой блестящие волнистые волосы — даже ещё не «перец и соль», как говорят французы! В свои тридцать шесть она, пожалуй, тоже неплохо сохранилась: привычка заниматься йогой, возникшая после очередного тренинга на Гоа, пошла ей на пользу. Да, вместе они смотрелись очень эффектно, хотя в последнее время так редко выбирались куда-то вдвоём…

Анастасья не дождалась пятницы и приехала к Рафаэлю сразу же, как только он вернулся из Милана, поэтому впервые за долгое время они проснулись вместе в такую рань: в десять начинались его лекции. За окном, выходившим на одну из лужаек Сите-Ю, мелькали редкие любители утренних пробежек. Начинался один из типично дождливых ноябрьских дней.

Обычно, когда она оставалась с Рафаэлем, снов не было. Но в этот раз вместо чёрных террористок появился высокий страшный человек, в котором Анастасья тут же узнала Вронского. Он ехал на вороной лошади и намеревался её задавить — она в ужасе отпрянула и проснулась… Неужели на неё так подействовала эта книга? Наверняка Рафаэль с иронией отнёсся бы к её впечатлительности, ведь он, со своей уникальной начитанностью, воспринимает литературу совершенно иначе.

Завтрак проходил в полном молчании: по утрам Рафаэль не любил расточать красноречие. Однако Анастасья не могла сосредоточиться на своём кусочке багета с джемом.

–…Кстати, помнишь Нину Поярчук, мою однокурсницу? Я иногда вижу её в соцсетях, а тут случайно посмотрела интервью на одном русском портале. Она видная персона — пиарщица в крупном банке.

— А, мадам Фостер… Да, я встречался с ней в России — я не говорил? Столкнулись на конференции в Сколково.

— Я не знала, что у неё есть дети, тем более двое… — заметила Анастасья.

— Трое. Вернее, третий намечается, — уточнил Рафаэль. — Впрочем, это её не портит, она отлично выглядит.

«Ждёт третьего… Да, Поярчук — просто ракета», — подумала Анастасья. Карьера, муж, трое детей — кому ещё из подруг удалось что-то подобное?

— Она на редкость энергичная особа, — заметил Рафаэль. — Не передашь мне круассан? Скажу Гилену, чтобы поменял булочную. Багеты сегодня просто отвратительны, тебе не кажется?

— Рафаэль… Послушай, наверное, сейчас неподходящий момент…

— Дорогая Анастазья, он всегда будет неподходящим — если это то, о чём я думаю. — Голос Рафаэля звучал ровно и бесстрастно, но ничего хорошего это не предвещало.

Как всегда, он знал обо всём заранее — даже о чём она не решалась сказать! Впрочем, Анастасья не собиралась сегодня этого делать, и всё из-за всадника Вронского, будь он неладен!

— А если бы у нас был ребёнок? — твёрдо произнесла она: в конце концов, что в этом такого?

Рафаэль, положив на тарелку аккуратно разрезанный пополам круассан, посмотрел на неё одним из своих убийственных взглядов:

— Ты знаешь, что я защитил докторскую по постсоветским политическим системам. Считаюсь одним из лучших экспертов по России и СНГ, неплохо знаю Северную Америку. Что ещё? Высокое Возрождение, редкие книги, антиквариат, вина Старого и Нового света… Но дети — не моя специализация! Надеюсь, я ответил на твой вопрос?

***

«…Он знал очень хорошо, что в глазах этих лиц роль несчастного любовника девушки и вообще свободной женщины может быть смешна; но роль человека, приставшего к замужней женщине и во что бы то ни стало положившего свою жизнь на то, чтобы вовлечь её в прелюбодеянье, что роль эта имеет что-то красивое, величественное и никогда не может быть смешна».⁵⁷

Выходит, всё новое — то же старое, что было сто, двести, триста лет назад… Страницы на экране бежали одна за другой, и Анастасья, читая о страданиях Вронского и Анны, мысленно проводила неожиданные параллели.

Иметь семью, детей, быть верным жене — пожалуй, в тех кругах, где вращается Рафаэль, это верх банальности! Взять хотя бы де Кортуана, директора Ля Гранд-Эколь: ведь он для многих, включая своих студентов, был образцом для подражания. Или Марианну Обенкур… Бедная старушка переживала непростые времена: журналисты смаковали подробности, вымышленные и реальные, её связи с фотографом Франсуа Барнье и его беспардонные махинации, о которых Марианна, по-видимому, и не подозревала. Сколько же у неё было этих любовников — а может, ещё и любовниц?.. Да, ничто не вечно под луной — Анастасья, наивная дурочка, просто этого не понимает!

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

5

Juge d’instruction — следственный судья, или судебный следователь — во Франции является представителем судебной власти. Он проводит расследование с целью установить, должно ли дело слушаться в суде. Дела следственным судьям передаются прокурором Республики (procureur de la République), как правило, после предварительного расследования самой прокуратуры.

6

Помимо университетов, во Франции существуют особые высшие учебные заведения — специализированные Высшие школы, для поступления в которые необходимо пройти жёсткий конкурсный отбор. Такие заведения, как Школа национальной администрации ENA, Парижский институт политических наук IEP, Национальная школа магистратуры ENM и др., считаются престижными и в образовательной иерархии стоят гораздо выше, чем более доступные для рядовых учащихся университеты.

7

Название института вымышленное.

8

Цитата из пьесы французского писателя и философа Жан-Поля Сартра (1905—1980) «За закрытыми дверями» (Huis clos): «Ад — это другие», и вариация на эту тему: «Ад — это именно он».

9

Гран-Пале, или Большой дворец (Grand-Palais) — крупный выставочный центр в Париже, построенный для Всемирной выставки 1900 года.

10

La France сombattante — «Сражающаяся Франция» (изначально «Свободная Франция») — патриотическое движение, созданное за рубежом генералом Шарлем де Голлем с целью освобождения Франции от фашистской Германии. Примкнувшие к этому движению военные образовали Свободные французские силы.

11

Выражение приветствия, означающее: «Как дела?» и «Всё хорошо». — Здесь и далее, если не указано иное, перевод автора.

12

Нантер — один из крупнейших пригородов Парижа, находящийся в 11 километрах от центра французской столицы.

13

«Любовь — цыганское дитя…» (фр.) Слова из арии Кармен из одноимённой оперы Жоржа Бизе.

14

Название вымышлено.

15

Имеется в виду Джонни Халлидей (1943—2017) — французский рок-певец, композитор и актёр кино.

16

Елисейский дворец — резиденция президента Франции. Как глава крупнейшего учебного заведения, готовящего французскую элиту, директор Ля Гранд-Эколь входит в число высокопоставленных государственных чиновников и лично общается с высшим руководством страны.

17

Спасибо большое (фр.).

18

Рено Пьер Манюэль Сешан, более известный как Рено (род. в 1952 г.) — французский поэт, бард, анархист.

19

Иняз — обиходное и распространённое название Московского государственного лингвистического университета им. Мориса Тореза.

20

Совместная аренда (фр.).

21

Речь идёт о компенсациях на аренду жилья от Кассы семейных пособий (CAF). В описываемое время даже иностранные студенты имели право на компенсацию половины расходов на аренду жилья.

22

Галерея Боргезе — художественное собрание семьи итальянских князей Боргезе, которое экспонируется в здании Малого дворца на территории парка виллы Боргезе в Риме.

23

Сандро Боттичелли (1445—1510) — итальянский живописец, один из значимых мастеров эпохи Возрождения, представитель флорентийской школы живописи.

24

Тюрбо — морские донные рыбы, блюда из которых обладают прекрасными вкусовыми качествами.

25

Grand Cru — категория дорогих марочных вин.

26

Пастис — анисовая настойка, обычно употребляется как аперитив.

27

Ремесленные булочные — места продажи и изготовления выпечки по традиционной технологии.

28

Бриошь — сдобная булочка из белой муки в форме пышки.

29

Название исследовательского института вымышленное.

30

Булочка с шоколадом.

31

Пьер Ренувен (1893—1974) — французский историк, крупный специалист по истории международных отношений.

32

Элен Каррер д’Анкосс, урождённая Зурабишвили (род. в 1929) — постоянный (пожизненный) секретарь Французской академии (избрана в 1999 году), историк, политолог, специалист по истории России.

33

Жан-Батист Дюрозель (1917—1994) — французский историк и политолог, изучавший международные и дипломатические отношения.

34

Национальное освободительное движение, возникшее на территории Франции в годы Второй мировой войны для освобождения от немецких оккупантов.

35

Вымышленная аббревиатура.

36

Имеется в виду Школа национальной администрации (Ecole Nationale d’Administratrion).

37

Анна Юрьевна Нетребко (род. в 1971 г.) — российская оперная певица.

38

Зона приоритетного образования — термин, которым французы обозначают кварталы, где преобладают выходцы из других стран, имеющие слабую успеваемость.

39

Название учебного заведения вымышлено.

40

Нейи-сюр-Сен — богатый парижский пригород.

41

Лютеция — одно из древних названий Парижа.

42

Клод Ширак (род. в 1962 г.) — младшая дочь Жака Ширака, президента Франции с 1995 по 2007 год.

43

Имеются в виду дома, построенные под руководством барона Жоржа Эжена Османа (1809—1891) — префекта и градостроителя, во многом определившего современный облик Парижа.

44

Blinis (фр.) — небольшие оладьи с разными начинками, традиционно подающиеся к аперитиву.

45

Одри Жюстин Тоту (род. в 1976 г.) — французская актриса театра и кино, исполнительница главной роли в культовом кинофильме «Амели».

46

Табачная лавка, где, как правило, также представлена свежая пресса и товары первой необходимости.

47

Наталья Водянова (род. в 1982 г.) — российская супермодель, начавшая карьеру во Франции.

48

Институт Франции, где находится Французская академия, расположен на набережной Конти.

49

Аньоло Бронзино (1503—1572) — итальянский живописец, выдающийся представитель маньеризма, придворный художник Козимо I Медичи.

50

Парижская опера (то же, что Гранд-Опера, в современной Франции известна как Опера Гарнье) — театр в Париже, один из самых известных и значимых в мире театров оперы и балета.

51

Одно из самых известных кафе, когда-то популярных среди парижской богемы. Находится в Сен-Жермен-де-Пре.

52

Университет Париж 1 Пантеон-Сорбонна — государственный университет, один из самых известных во Франции.

53

Университет Париж-Нантер (Université Paris-Nanterre) является традиционно популярным среди студентов, близких к левым и крайне левым партиями, и славится своими сильными студенческими профсоюзами. Тем не менее описанные в романе события являются плодом воображения автора.

54

Амфитеатр — amphi — наименование большой лекционной аудитории.

55

Раймон Клод Фердинанд Арон (1905—1983) — французский философ, историк и политолог.

56

Шато — здесь: винодельческое хозяйство.

57

Л. Н. Толстой, «Анна Каренина».