Рыцарь, куколка, царевна и Вася

Ксения Славур

Хорошенькая как куколка Инна не может быть счастливой, потому что родилась не в Москве внучкой профессора, а дочерью прапорщика в захолустной глубинке. С детства она мечтает превратиться в изысканную барышню и жить богато. Ее идеал мужчины – коренной москвич-интеллигент. Она прилагает много усилий, чтобы претворить свои мечты в жизнь…

Когда его уже не ждешь

Выйдя из офисного центра в положенные девятнадцать часов Инна невольно сделала кислое лицо и, возведя глаза долу, изобразила покорность ноябрьской неприглядности: в воздухе висит сырая взвесь, фонари еле видно, все вокруг покрыто грязной скользкой кашей. Пешеходы скукожились и спешат укрыться в тепле и сухости зданий. В такую погоду на фоне темных громадин домов люди всегда кажутся жалкими и чахлыми, придавленными низким черным небом к твердому неживому асфальту.

Инна обреченно вздохнула и тут же резко выдохнула — чувствовалась загазованность безветренной погоды. Закинув сумку на спину, она подняла шикарный воротник норкового полушубка, который стала носить, не дождавшись морозов, уткнулась в приятный мех носом, чтобы дышать собственными духами, а не гарью, и пошла к машине, уповая, что ее не придется чистить. Не пришлось — уже радость.

Как и следовало ожидать, она плотно встала в пробке на Садовом кольце. Навигатор показывал, что до нужного поворота стоять около часа. Инна была очень голодна: завтрак она проспала, а для обеда времени не выкроила, весь день терзала себя кофе. Желудок сводило. От усталости и голода начала болеть голова, и Инна знала, что так просто боль не унять даже таблетками. Раздражение не заставило себя ждать, а когда оказалось, что и вода в бутылке на заднем сидении закончилась, она стала ругаться — вслух, матом, понося мегаполис, светофоры, автомобилистов, в очередной раз обещая уволиться и найти работу подальше от центра. Инна выплескивала негатив буквально с упоением, одной рукой стучала по рулю, другой грозила кому-то неведомому, но ответственному за все происходящее.

Вообще, за последние два года она стала очень раздражительной, была всем недовольна. Чаще ее можно было увидеть не в духе, чем спокойной, не говоря уже, чтобы радостной. Самой повторяемой фразой у Андрея, ее мужа, стала: «Инна, успокойся! Что ты от всякой ерунды заводишься?» Раньше была другая: «Всем бы такие нервы!» А как было не заводиться, если все у нее в жизни не ладилось и не соответствовало ее желаниям? Теперь еще и Андрей объявил, что уезжает работать в Швейцарию. На самом деле Инна знала, что он уезжает от нее. Она ему в тягость, как случайный груз, вроде, и донести надо, раз взялся, но и непонятно, зачем тащишь. А ведь когда-то называл ее спасительницей. И еще когда-то говорил, что она легкая, и он завидует ее легкому отношению ко всему на свете. Инна на это всегда улыбалась, ее, действительно, не волновали ни войны, ни несправедливость, ни беды, ни трагедии. Какая разница, если это не касается лично ее? Она ни разу не возразила и не уточнила, что легко относится ко всему, кроме самой себя. Зачем? Лучше слыть девушкой с крепкими нервами, чем бездушной.

Боковым зрением Инна заметила, как опускается стекло у машины слева и почувствовала, что это действо по ее душу. Она увидела мужчину, который явно над ней хохотал и показывал большой палец вверх. Видимо, это надо было понимать так, что, во-первых, она его рассмешила, а во-вторых, он с ней согласен. Но это не все: Инна почувствовала, что она ему нравится. Такое она всегда чувствовала. Неизвестно ведь, как долго он за ней наблюдал, вполне мог очароваться. И если просто хотел посмеяться над ее возмущением, то посмеялся бы, но он же открыл окно и начал общение. А это уже кое-что. Он видел ее в свете фонаря, а вот она его не видела. Сквозь грязь стекла и темноту Инна попыталась рассмотреть машину и мужчину. Бентли. Не слабо. Наверное, водитель. Мужчина включил свет в салоне и уставился на Инну теперь уже без смеха. Какое-то время они в упор разглядывали друг друга. Он оказался настолько красивым, что Инна внутренне ахнула: брюнет, брови длинные, заканчиваются где-то на висках, ресницы черные и плотные, образуют «стрелки» вокруг светлых глаз, нос крупный, рот крупный, подбородок квадратный. «Он настоящий? — шарила Инна глазами по его лицу. — Мужчина может быть настолько красивым?» Спохватилась, что у нее рот открыт от удивления. «Оливье Мартинес какой-то» — додумала она свою мысль до конца. Мартинес был явно не водителем: одет свободно. И в глазах свобода, сам себе хозяин.

Мысль Инны торопливо заработала, пытаясь оценить, как она выглядела, когда ругалась, и как выглядит вообще, какое именно впечатление произвела на него. Жаль, что сейчас вечер, вечером она всегда уставшая и голодная, от этого приобретает осунувшийся вид, и брови почему-то всегда чуть опускаются. И волосы уже не такие свежие и рассыпчатые, как утром. Но это не беда, с утра он ее не видел, не с чем сравнивать. Инна знала, что ее курносый нос и улыбчивое выражение лица производят на людей, а особенно на мужчин самое приятное впечатление. Правильнее даже сказать — притягательное. В ней была манкость, от слова манок, дудочка такая, которой охотники уток подманивают. Поначалу к ней все тянутся. У нее такое строение лица, как будто бы она всегда чуть улыбалась. Это был ей подарок от природы. Вдобавок она еще и зубы отбелила, отчего сама себе казалась бесконечно открытой, здоровой, свежей и приятной, хотя от шампанского и кислых фруктов давно пришлось отказаться. Она часто представлялась людям не такой, какой являлась на самом деле.

Инна обезоруживающе улыбнулась соседу во все тридцать два отбеленных зуба. Мужчина энергично показывал рукой, чтобы она опустила стекло. Инна опустила и он закинул ей в салон телефон. От неожиданности Инна капельку опешила, но внутренне возликовала: «Отлично!» Не отпуская с лица выражение растерянности, она уставилась на мобильник, упавший ей на колени. Очень хотелось, чтобы сосед зафиксировал ее растерянность. Она уже поняла, что для него будет милой. Нутром почувствовала, что ему понравится милая девушка, ни в коем случае никаких акульих замашек и инициативы. Агрессия не для него, он ее наелся и хочет от нее отдохнуть, это наитие пришло Инне сразу. Хотя Мартинес и увидел ее ругающейся, Инна знала, что даже в раздражении не выглядит раздраженной, а в злобе злой. Даже когда она рвала и метала или исходила ядом, про нее говорили: «Обидели девчонку!» Спасибо курносому носу и улыбчивому строению лица.

Телефон зазвонил, она глянула на мужчину, он энергично показывал, что это он звонит и ей надо ответить.

— Да? — неуверенно ответила Инна в трубку.

— Привет. Меня зовут Макс, — ответил мужчина потрясающе бархатным голосом, и Инна растерялась по-настоящему.

Сердце ее ударилось о ребра, лицо обдало жаром, и по телу разлилась слабость и готовность подчиниться и отдаться. За всю свою жизнь подобные обволакивающие мужские голоса она слышала только в песнях, рекламе и любовных фильмах. Такой голос мог принадлежать Антонио Бандерасу и Мартинесу, конечно же. Никакой бодрости, энергии, напора, смеха или шутливости в его интонациях не было, он говорил так просто, как спящий кот издает свое: «Муррр». Желание познакомиться он не считал нужным прикрыть шуткой или смехом, просто знакомился и все.

— Инна, — сказала Инна и заметила, что клацает зубами. Потом поняла, что дрожит всем телом. Такого с ней еще не было, несмотря на серьезный интимный опыт и постоянное присутствие мужчин в жизни. Такое с ней творилось впервые. Неужели это он — тот, о котором она давно мечтала, во встрече с которым была уверена всем смертям назло?

— Давайте поужинаем вон в том ресторане, видите, справа? А то стоять еще долго, а кушать очень хочется.

— Давайте, — послушно ответила Инна, что было на нее совсем не похоже, она любила поломаться, заставить себя уговаривать. Обычно она использовала провокации: скажет что-нибудь вызывающее, а когда мужчина среагирует, идет на попятную, мол, что ты, я не такая. И так постоянно: закинет удочку — вытянет, закинет — вытянет. Пока мужчине уже не захочется получить и подчинить эту дерзкую девчонку. Тогда труби победу!

— Заезжайте на тротуар, я за Вами. Если что, штраф оплачу, — сказал Макс.

Вот это мужской подход! Вот это ей по вкусу! Головную боль, усталость и раздражение как рукой сняло. Инна встрепенулась, ожила, глаза ее заискрились, брови приподнялись, и выражение лица стало самым юным и жизнерадостным.

Она подождала, пока впереди стоящий автомобиль отъехал на полметра, и вывернула вправо, в конце концов, протиснулась и забралась на тротуар. Когда они вышли из машин и Макс подошел к ней, оказалось, что он просто богатырского сложения и на полторы головы выше Инны. Инна от таких всегда млела.

— Пойдемте, надеюсь, будут свободные столики, — предложил руку Макс.

Идя с ним под руку Инна постаралась унять дрожь, но быстро отказалась от этих усилий, потому что почувствовала, что Макс тоже несет в себе подобную вибрацию. Это было самое настоящие предзнаменование будущей страсти, которая уже зародилась и разовьется прямо сейчас, пока они будут ужинать. Нечто, отдаленное похожее на этот мандраж, Инна уже проходила и просто обожала такие периоды. Во влюбленности и страсти она раскрывалась с лучшей стороны, не казалась, а была милой, веселой хохотушкой, бесконечно обворожительной и сексуальной. Во влюбленности она оживала и ждала от жизни перемен к лучшему. Давно у нее такого не было, вот она и закисла в последнее время. Как можно не закиснуть, если чувствуешь себя ненужной и нелюбимой?

Инна обрадовалась, что в ресторане оказалось правильное для внешности освещение: сверху, мягкое и рассеянное, чуть оранжевые плафоны придавали лицу свежий вид. А то навесят лампы дневного света и сидишь под ними труп трупом. Еще низкие свечи на столе убивают лицо, подчеркивая морщинки, круги под глазами, усталость. Инна их всегда задувает, говоря, что ей глазам неприятно.

Проходя мимо зеркала в пол она увидела себя рядом с Максом, и капельку обиделась, что проигрывает ему. Макс был красив, она всего лишь симпатична. Всегда неприятно, когда про тебя думают: «Надо же, ничего особого, а такого красавца подцепила!» И как отрадно слышать, когда Андрею, с его не слишком яркой внешностью, завидуют: влюбил в себя фею. Все познается в сравнении. Что поделать, если Инне нравятся именно красавцы? Альфа-самцы. Крупные, мускулистые, волосатые.

Сидя визави за столиком они рассматривали друг друга. Макс задал такой тон поведению, который Инне был по душе, о котором можно только мечтать: по-взрослому, не стесняясь, показывать, что тебе нравится новый знакомый, и ты хочешь большего, чем один раз поужинать. И самое главное — инициатива принадлежала ему. Инна чувствовала, что ее завоевывают. Это то, о чем она тоже давно мечтала, потому что до сих пор всегда сама арканила мужчин, и это было ей обидно.

— Представлюсь получше, — улыбнулся Макс. — Лазарев Максим Николаевич, тридцать три года, женат не был, имею сына пяти лет, который проживает со своей матерью. Занимаюсь строительным бизнесом.

Инна внутренне возликовала: он хочет с ней завязать отношения, иначе с какой стати с первых минут говорить про возраст, семейный статус, ребенка?

Макс протянул Инне визитку, на которой взгляд выхватил сочетание «генеральный директор». Это еще один увесистый плюс в пользу Макса.

Свою фамилию Инна не любила, но из упрямства, чувства собственности, и чтобы порадовать родителей, выйдя замуж, оставила себе отцовское наименование. Хорошо, что обычно в России никто не знает, как переводится ее фамилия. Пацюк — крыса.

Очаровательно улыбнувшись, она сказала, проглотив первое слово:

— Пацюк Инна Михайловна, бухгалтер, — через полсекунды, словно спохватившись, добавила, — детей нет. — И залилась искристым смехом, чтобы он отвлекся и не спросил про замужество. А то сразу врать нехорошо, и вдруг у него принципы какие-нибудь есть, например, с замужними не встречаться. Или еще хуже — как преподнести свою готовность к роману? Прямо с бухты-барахты представлять себя циничной, легкомысленной или безнравственной никому не хочется. А потом, со временем, когда все прояснится, ее поведение спишется на затмение разума. Ему же еще и лестно будет, что заставил ее, мужнюю жену, голову потерять.

Увидев, что Макс хочет ее о чем-то спросить, Инна опередила его вопросом:

— Не знаете, вкусно здесь кормят?

— Не знаю, впервые здесь. Я обычно в другом месте ужинаю.

Они улыбнулись друг другу. Мягкие интонации Макса обволакивали Инну, он нравился ей все больше. Внутренняя дрожь не отпускала, Инна опасалась, что может начать стучать зубами. Она уже несколько раз поймала взгляд Макса на своих губах. Это добавляло волнения. Она ему нравилась, явно сильно нравилась, зацепила. Инна постаралась источать волны нужных флюидов, на которые мужчины всегда замечательно ведутся. Она чуть приглушила улыбчивость, чтобы не сойти за «свою девчонку» и не утратить флёр притягательности. На секунду дольше необходимого смотрела ему в глаза и тут же смущенно отводила взгляд. Ей даже не пришлось особо стараться, Макс ей действительно нравился и действовал на нее гипнотически.

— Далеко Вам ехать? — спросил он.

— В Куркино.

— Не хотел бы я каждый день утром-вечером в пробках стоять!

— Что делать? В «Плазе» работаю.

— В «Плазе»? На каком этаже?

— На пятом.

— Надо же! Мы соседи. Я на седьмом расположился.

— Ни разу не видела на парковке голубого Бентли.

— Я обычно на работу на Мерседесе езжу.

Такой набор автомобилей у одного человека не может не понравиться и не внушить уважение.

— Дела Ваши, судя по всему, процветают, — мягко и доброжелательно улыбнулась Инна. — Далеко ездить приходиться?

— Нет, на Кропоткинской живу.

Инна внутренне застонала: кажется, москвич и богатый!

— Счастливчик! Хотя и говорят, что в центре жить невозможно.

— Вырос в этом районе, люблю его. И люблю в окно видеть набережную. Купил квартиру рядом с родителями.

Наконец-то за десять лет проживания в столице она встретила того, кого отчаялась увидеть: коренного москвича и к тому же богатого! Эти два критерия были ее золотой мечтой, никак не удавалось повстречать мужчин, счастливо их сочетавших. Всегда или одно или другое. Просто москвичей она, конечно, знает, но ей хотелось встретить настоящего, т.е. такого, у которого как минимум три поколения предков жили в столице. Про три поколения — это была аналогия с интеллигентностью. Когда-то она услышала, что интеллигентом считается тот, у кого за спиной три университета: свой, отца, деда. Например, Андрей был, самым что ни на есть коренным москвичом и, кстати сказать, интеллигентом, однако не олигарх. Богатых, но новоявленных москвичей Инна тоже знала: в них не было той внутренней уверенности, которую получаешь, родившись в центре мира с золотой ложкой во рту, в них через край выплескивается самоуверенность нахрапистого захватчика. Про их манеры, речь и привычки даже говорить не стоит!

Инна всегда общалась исключительно с богатыми мужчинами, только толку для нее от них не было. Ей хотелось встретить такого богатого, деньги которого лично ей можно было бы тратить бездумно, это ее заветная мечта, неотъемлемый атрибут счастливой жизни. До сих пор ей самой приходилось себя обеспечивать, и было обидно, что ее ухажеры никогда не спешили одаривать ее пачками денег на шпильки да булавки. Инна всегда недоумевала: неужели она не вызывает желания баловать ее? Почему всякие прошмандовки быстро начинают получать заветные пять-десять тысяч долларов в месяц на красоту и наряды, а за нее только в ресторане платят?

Впрочем, Максу можно сделать скидку до двух поколений, раз он зарабатывает столько, что смог купить себе квартиру на Кропоткинской.

— Ой, скорее бы еду принесли, — вздохнула Инна, — а то я сейчас стол грызть начну.

Она улыбнулась так очаровательно, как Одри Хепберн в фильме «Моя прекрасная леди», когда уже превратилась в эту самую леди. В свое время Инна долго отрабатывала перед зеркалом эту улыбку и выдавала ее после каких-нибудь резких слов для контраста, вот, мол, какая я очаровательная, но с перчинкой. Мужчин это всегда цепляло. Не прошло и мимо Макса, Инна увидела в его глазах промелькнувшее предвкушение этой «перчинки».

— А я обычно после работы ужинаю в соседнем с «Плазой» ресторане, потом в машину сажусь. Плохо переношу чувство голода. А сегодня вот судьба, видимо, вмешалась.

Инна застенчиво улыбнулась: судьба, мол, такая, может.

— Я и не завтракала, и не обедала сегодня, — пожаловалась Инна.

— Некогда было?

— Да, зашилась совсем.

— Я теперь буду за Вами заходить, забирать на обед. Буду следить за Вашим здоровьем, — сказал Макс.

Инна по-доброму, но нейтрально улыбнулась, мол, ценю вашу любезность, но понимаю, что это ничего не значит.

Она решила, что можно переходить к физическому контакту и положила руку на стол, поглаживая ножку фужера с водой. Столик был маленький и фужер стоял почти на середине. Макс не заставил себя долго ждать и накрыл своей рукой ее руку. Инну обдало жаром, щеки зарделись, губы налились и потяжелели. Краем сознания Инна отметила, что ее движения, даже моргание глаз, стали медленнее. Организм включил соблазнение. Она превращалась в самку, бездумную и примитивную. Дрожь и внутренний накал было уже не унять. Пространство вокруг них наэлектризовалось. А ведь и часа не знакомы!

Хорошо, что Макс не навязывал никакой игры, остроумного пикирования или еще чего-нибудь в этом роде. Видимо, он эту манеру знакомства уже перерос. Естественным образом между ними складывалось немногословное и одновременно напряженное общение: мало говорили, много чувствовали. Оба прислушивались к своим чувствам, оценивали их, и оба понимали, что что-то будет. Мыслями и чувствами Инна постоянно скатывалась в эротику. Она уставилась на губы Макса, конкретно — на правый уголок рта, там была крошечная коричневая родинка. Очень хотелось его поцеловать, чтобы этот уголок раздвинулся, и можно было почувствовать теплую влажную нежность внутри. Инна нервно сглотнула. Рот у Макса был крупный и губы хорошо очерчены, как у мужчин-моделей в рекламе мужского парфюма. Нечасто такой рот увидишь.

Макс тоже изменился, перестал вести любезный разговор, посерьезнел. Он тоже внутренне подрагивал. И он тоже рассматривал лицо Инны. Как и Инна, он хотел получить от этого прикосновения как можно больше интуитивных подсказок.

Чувствуя его руку, Инна снова поняла, что с ним надо быть максимально естественной. Внутренний голос сказал, что Макс не приемлет игры, а тем более лжи в отношениях. Что же, это прекрасно, Инна давно отчаянно хочет, чтобы нашелся мужчина, который полюбил бы ее без прикрас, без ухищрений, без притворства, со всеми достоинствами и недостатками. Такой, какой ее знал и принимал только один человек на свете — подружка Кира.

Только сразу быть собой нельзя, можно оттолкнуть. Сначала обаять, потом понемногу раскрываться. Того, что она только что решила вести себя не вполне честно, Инна не замечала. Она старалась преподнести себя с лучшей стороны, разве это не естественно?

От всех этих мыслей и чувств между Инной и Максом возникли неловкость и смущение. Они с облегчением разняли руки, когда подошел официант. Ели почти в молчании, больше обменивались говорящими взглядами. Некоторое расслабление пришло на добавочной порции чая.

— Как мы здорово придумали переждать пик за ужином! — светски улыбнулся Макс.

Инна много раз перед зеркалом репетировала эту светскую улыбку, но тщетно. Почему-то Кира могла так улыбаться, это для нее было естественным, как и для Макса. И замечание вроде этого: «Как мы здорово придумали переждать пик за ужином!» — тоже в духе Киры. Инна так и не научилась разговаривать подобным образом, если она что-то такое и говорила, то только потому, что старалась. Во-первых, «мы»! Это проклятое умение разделять собственные заслуги с другими Инне не давалось. Почему «мы», когда «он»? Инна бы обязательно сказала: «Какая я молодец, что затащила нас в ресторан!» А во-вторых, — это уважительное «переждать пик за ужином». Для Инны естественным было воскликнуть: «Все как лохи в пробке торчат, а мы, такие деловые, в ресторане сидим!» Хорошо хоть, что она умела следить за своим языком.

— Благодаря Вам! — тоже светски улыбнулась Инна. Это вышло естественно, и Макс чуть качнул головой, мол, ценю ваш комплимент. Здорово, как в лучших домах Лондона и Парижа!

Было жаль, что ужин закончился, но одновременно и хорошо, потому что Инна устала от внутреннего напряжения. Слишком много волнения для каких-то полутора часов.

— Завтра в обед я найду Вас на пятом этаже, — сказал Макс, провожая ее к машине.

— Ну, не знаю, — включила Инна кокетство и состроила милую гримаску.

— Не отказывайтесь, я уже привык к мысли, что теперь буду с Вами обедать! Без Вас мне будет невкусно, — снова светски улыбнулся Макс.

В Инне всколыхнулось задиристое: «Ой-ой-ой, как же, как же! Невкусно ему будет! Сам, небось, лопать будет за троих!» Но такой задор явно не для Макса, и она ответила в духе Киры:

— Не посмею лишить Вас аппетита, а себя удовольствия! Офис пятьсот пять, — и слегка улыбнулась.

Макс деликатно посадил ее в машину, захлопнул дверцу и помахал рукой.

Инне нужно было успокоиться, и она, чтобы не уезжать сразу, достала телефон, изображая переписку. Когда Макс отъехал, помахав ей еще раз, она отбросила телефон, откинулась на сидение и счастливо улыбнулась. Ничто в сегодняшнем дне не предвещало такой шикарной встречи! Надо будет запомнить этот день — двадцать первое ноября. Очко! Ее выигрыш. Она все-таки встретила мужчину своей мечты!

***

Дверь открыл Андрей. Он что-то готовил и быстро скрылся в кухне.

— В пробке простояла? Привет, Инн. Голодная, небось, как волк? Балую тебя на прощание, карпа жарю, чувствуешь аромат? — прокричал он из кухни.

— Привет, — буркнула Инна недовольно и даже обиженно.

У нее такая встреча, такая удача, а тут он! Окрыленная радостью от знакомства с Максом, она и забыла про Андрея. Теперь пришлось вспомнить, и ей стало неприятно: опять он со своим ужином, снисходительностью к переменам в ее настроении, вселенской мудростью и всепрощением. И опять она в сравнении с ним сволочь сволочью. Почему Кира называет его идеальным мужем? Скорее бы он уехал в свою Швейцарию!

— Я на работе задержалась, там и поела. Ты без меня ужинай. Я в душ полезу, к чаю приду, — крикнула Инна и закрылась в ванной.

Когда она уселась за стол, то не знала, как с собой совладать и как себя вести. Из нее перло раздражение к Андрею за то, что он хороший. Инну это бесило, почему она должна чувствовать себя дрянью рядом с ним? В который раз за годы брака ей хотелось, чтобы Андрей исчез.

— Ты что-то сама не своя, — сказал он и внимательно посмотрел на нее.

— Ой, перестань! Меня такие замечания из себя выводят! — огрызнулась Инна.

Андрей понимающе качнул головой:

— Снова демоны мучают?

— Отстань со своими демонами!

— Ничего, скоро все успокоится и определится.

— Знаешь что, психолог чертов? Отстань!

Ужасно хотелось его обидеть и унизить, а себя выставить привлекательной и обаятельной. Чтобы знал, как ему повезло отхватить такую милаху, как она. Рассказать бы, как на нее клюнул Макс. И какой этот Макс из себя — ого-го! Ни чета Андрею с его ста семьюдесятью пятью сантиметрами роста. Но Инна себя сдержала. В глубине души она боялась Андрея, потому что знала, что и у его снисходительности есть предел. В его характере было ее просто выставить и захлопнуть дверь. Еще и вздохнет с облегчением, что избавился от неугомонной супруги. Потом всем говорить, что ее выставили? Нет уж, спасибо. Хватит с нее одного раза с Васей. К счастью, четыре дня осталось до его отъезда.

Андрей раздражал Инну своей проницательностью и интеллигентской мягкотелостью. И пусть Кира говорит, что это не мягкотелость, а удивительнейшая и редчайшая мудрость, что якобы Андрей дает возможность Инне самой победить своих демонов (Кире очень нравилось обозначение Инниных душевных метаний демонами), сделать душевный выбор и принять саму себя. Лично Инна такой мудрости не понимала и считала, что нормальный мужик должен был взять ее за шиворот и отметелить по пятое число, чтобы неповадно было жене зарываться, грубо разговаривать, кричать и срывать зло на муже. Андрей же обычно осуждающе качал головой и говорил что-то типа:

— Ох, Инна, Инна, будешь ли ты когда-нибудь довольна тем, что имеешь? Или уж набирайся решимости и меняй жизнь.

Больше всего бесило, что он попадал в яблочко. Инна никогда никому не говорила, что Андрей не ее формат и масштаб. Ее тайной болью и унижением являлось то, что, несмотря на армию богатых ухажеров, Андрей — единственный, кто сделал ей предложение, хотя никогда ее не любил и не полюбил в браке. Инна заарканила его в трудный для него период, когда Андрей искал элементарного утешения. А потом, как джентльмен, не смог на ней не женится. Инна его за это джентльменство презирала, считала дураком, а своих ухажеров, которые ею пользовались и бросали, уважала и заискивала перед ними. На это Кира говорила, что бог наказал Инну, не дав ей ума и доброты, но Инна была с ней не согласна. Она все всегда просчитывала, просто ей не везло. Она тоже не любила Андрея, а вышла за него замуж, чтобы укрепиться в себе, получить статус москвички и замужней женщины, не все же порхать. В душе она была согласна с Кирой, что с учетом обстоятельств их брака, Андрей ведет себя по отношению к ней хорошо, вежливо и культурно, а сама она подло. Но ее бесило, что он относится к ней как терпеливый доктор к докучливой больной. А она не больная, а просто возмущенная, потому что не получала от жизни того, чего хотела.

Ей хотелось другого. Большего. С самого детства. Она должна была быть избранной.

Инна

Если добрая половина юношей и девушек не знают, чего хотят в этой жизни и вяло плывут по течению туда, куда им укажут родители или обстоятельства, то у Инны таких проблем не было. Ее желания четко оформились во втором классе, то есть тогда, когда Инне было восемь лет. И ни разу с тех пор не менялись.

Скорее даже это были не желания, а требования и претензии к жизни. Потому что желания обычно носят оттенок мечты и не всегда подвигают к действиям: ах, вот бы случилось так или эдак! Или: хорошо было бы, если..! Подобное слюнтяйство не для Инны, она никогда не верила, что что-то появляется ниоткуда. Эту мудрость она получила от бабушки, будучи совсем крошкой. Бабушка всегда разговаривала сама с собой, Инну это удивляло и заставляло прислушиваться. «Надоила молочка, теперь есть, что попить, — приговаривала бабушка, — помыла полы, как свежо стало, легче дышать! Грядки подпушила, эх, какие огурчики пойдут! Холодца хочется, надо поросенка забить». Кто-то другой улыбнулся бы этой бабушкиной манере и не нашел бы в ней ничего необычного. Инна — не кто-то. Она интуитивно открыла для себя закон причинно-следственной связи и навсегда уяснила, что не бывает результата без действий: хочешь борща — свари, нет огурцов — сорви, но сначала посади. Это был ее первый неосознанный урок, зарубка на корке головного мозга. Восприняв сию премудрость на бессознательном уровне еще в детском саду Инна на всю жизнь лишилась иллюзий и не верила в чудесные дары свыше, стала проявлять бойцовские качества и бульдожью хватку: делай сама или забери у другого. Иначе никак. Потому что мир устроен несправедливо, это был ее второй урок, вторая зарубка. Несправедливость жизни Инна уразумела после того, как поняла, чего она хочет и чего лишена: быть коренной москвичкой и иметь интеллигентных и богатых родителей. Она должна была родиться в квартире профессора Преображенского из фильма «Собачье сердце», а самому профессору надлежало быть ее дедом. Папа обожал Полиграфа Полиграфовича и смотрел фильм раз сто, Инна тоже всегда смотрела, но обожала пятикомнатную квартиру на Пречистенке и Филиппа Филипповича. Все желаемое могло быть у нее от рождения, если бы этим обладали ее родители. Но они не обладали и даже не стремились обладать, были довольны тем, что имеют. А кто-то обладал! Несправедливость заключалась в неравномерном распределении жизненных благ и возможностей людей. Это понимание наполняло Инну гневом и ненавистью к счастливчикам. Второй урок увенчался тем же выводом, что и первый: делай сама или забери у другого. Инна постановила, что во взрослой жизни будет жить в большой квартире среди дорогих и красивых вещей. И это будет ее квартира.

Родители Инны были из Украины. Папа военнослужащий, а мама медсестра. Отца, как водится, переводили из одной части в другую, и распад СССР они застали в Астраханской области. Родители решили принять российское гражданство, и из всей их многочисленной родни только они и тетка стали россиянами. Тетка, мамина сестра, вышла замуж за папиного сослуживца и жила по соседству, у них тоже была одна дочка, Вера, на год младше Инны. Все остальные дяди, тети, бабушки, дедушки, племянники и прочие близкие разной степени родства остались в другом государстве. Папу с мамой никто не осуждал и не уговаривал вернуться на родину, потому что их решение было связано с карьерой, выслугой, льготами и недавно полученным ордером на квартиру, это все понимали. Кроме того, все не сразу усвоили обособление государств, считали его условным, запросто ездили друг к другу и общались по-прежнему. Родни было много, отношения поддерживались самые крепкие.

Когда в начале девяностых повсеместно начались трудности с деньгами и снабжением, военных перестали финансировать, начался развал армии, и вся страна узнала, что такое кризис, родственники с Украины регулярно привозили и передавали сало, смалец, домашнюю тушенку, колбасу и картошку. На окраине военного городка родители купили домик с большим садом и начали сажать огород и запасать маринады с вареньями да компотами. Они почти полностью обеспечивали себя сами. Мама мешками сушила чернослив и курагу, делала пастилу и тоже посылала родне. Летом разводили кур и кроликов, а осенью забивали, запасались. Запасы у них были везде и кругом: в погребе в доме и по всем углам в квартире. Это Инне не нравилось, потому что в квартире профессора Преображенского никаких мешков, банок и коробок с провизией не было. Это все от бедности. Почему родители не понимают такой простой вещи и не хотят разбогатеть? И ужасно не нравилось поливать огород и полоть сорняки, а собирать смородину и ежевику было сущим наказанием.

Ее радовал только сад. Как она любила лакомиться плодами прямо с веток! Забиралась на старую черешню или абрикос и не спускалась, пока не наедалась до отвала.

И еще Инна любила мир с высоты — все воспринималось иначе. Самым высоким в их дворе был старый раскидистый тутовник с толстыми ветвями, лазать по которым было легко и удобно. Он рос на углу дома и давал тень на обе стены. Инна забиралась повыше, особенно в ветреный день, подставляла лицо навстречу невидимому горячему потоку, закрывала глаза и растворялась в необыкновенном удовольствии чувствовать движение воздуха кожей лица и тела. Каждая клеточка, пора, мельчайший волосок ее кожи трепетал от нежного касания. Ветер развевал волосы, и ей казалось, что он касается головы так же уверенно и нежно, как это делала бабушка, когда мыла ее. Насладившись этим ощущением, Инна переключалась на шелест листвы, и это тоже было прекрасно. Часто она просто смотрела в даль, на горизонт степи. Неизменно голубое высокое небо без единого облачка сходилось с желтой землей идеальной прямой линией. За этим горизонтом находился мир, в котором Инна была взрослой, ослепительно красивой, богатой, довольной, улыбающейся. Она видела себя в центре самого большого и лучшего города — Москвы, только что вышедшей из пятикомнатной квартиры Филиппа Филипповича, в бело-розовом воздушном платье на высоких каблуках с роскошными светлыми волосами, завитыми в локоны. От нее шло сияние, ее улыбка делала людей счастливыми и люди понимали, что видят перед собой звезду, самую лучшую и счастливую девушку на земле. И все восхищались ею и любили ее, было слышно, как в толпе говорят: «Это же королева!»

— Вот мартышка! — часто разрушал ее грезы мамин голос. — Опять на дереве? Навернешься когда-нибудь, получишь у меня по заднице! Слазь, давай! Я пирожков нажарила, поешь с простоквашей!

Получить по заду от мамы Инна не боялась, у мамы были мягкие и теплые руки. Уже не раз было такое, что мама, вспылив, хватала Инну за руку, с явным намерением отшлепать, но тут же испуганно говорила: «Господи, худорба какая!» — и начинала ее целовать и горячо прижимать к себе, такой мягкой, теплой, родной.

На столе под виноградником, где они ели в теплое время года, стояла миска, полная румяных пузатых пирожков, и запотевшая банка с холодной простоквашей. Папа уже мыл руки под краном, и Инна, вырвавшись от мамы, бежала к нему, чтобы вместе дуть в горячую начинку и на спор есть: кто больше.

Потом наступал вечер — лучшее время после дневного зноя.

В короткие закатные часы, когда солнце уже готово было скрыться за горизонт, становилось не так жарко, безветренно и очень тихо, воздух заполнялся жужжанием мух и писком комаров. Папа поливал раскаленную землю водой из шланга, и горячая глинистая почва отдавала нестерпимо родной и приятный аромат, который щекотал ноздри. Почему-то в это время все-все казалось другим: звуки, движения, поведение. Даже калитка скрипела иначе, и папа делал все медленнее и задумчивее. Тут же приходило время благоухать душистому табаку и левкоям, высаженным мамой вдоль дорожек и перед домом, Инна глубоко вдыхала все это буйство ароматов, смотрела на муравьев, обегавших лужи, и желание было одно — чтобы остановилось это мгновение. В груди Инны теснилось какое-то щемящее чувство, и она глубже вдыхала неповторимые запахи родной земли, словно старалась насытиться ими впрок, навсегда. Она снова забиралась на тутовник и тихо сидела, смотрела на родителей. Иногда папа обливал маму из шланга, она верещала и убегала. Они смеялись и вели себя не так, как обычно, и Инна понимала, что они видят друг в друге того парня и ту девушку, которыми познакомились когда-то. Затем папа приносил низкую переносную скамеечку, они садились рядышком возле цветов и говорили об огороде, урожае, что зарплату задерживают и хорошо, что есть свое хозяйство.

Инну все это не интересовало и не волновало, даже вызывало некоторое презрение, потому что к этому периоду она уже знала, что будет жить иначе, без беспокойства о том, что кушать нечего и жить не на что. В средних классах Инна уже сделала вывод, что все мамины хлопоты и заботы от бедности. Быть бедным унизительно и неинтересно, один огород на уме. Когда вырастет, Инна собиралась стать богатой и жить в Москве и забыть о банках в погребе и грядках. Хотя патиссоны в остром маринаде и печеную тыкву, которыми они мамины стараниями были обеспечены до самого лета, она очень любила. Особенно если полить тыкву медом и посыпать тертыми орехами, облизывать образовавшийся сироп с тарелки было настоящим блаженством. А патиссонов Инна съедала банку за раз: устраивалась удобнее на стуле, ноги закидывала на стол, ставила банку себе на живот и рукой выуживала скользкие упругие кругляхи. Как они хрустели! В ушах хруст отдавался! А рассол чего стоил! Потом Инна всегда удовлетворенно и сыто отрыгивала. Хорошо, что мама так вкусно готовит, Инна надеялась на нее в своем светлом будущем как на поставщицу деликатесов. А сама будет присылать маме помады и туфли на каблуках, чтобы все знали, как ее дочка из столицы балует.

***

Инна любила представлять себя взрослой, думала, как она будет вести себя, что говорить, кто ее будет окружать. Она наблюдала за взрослыми на улице, в магазинах, за мамиными и папиными друзьями; становилась поодаль и смотрела на того, кто чем-то привлек ее внимание. Восхищалась тетей Надей из-за высоких каблуков и голубых теней на веках, это было красиво. Еще тетя Надя громко смеялась и носила несколько золотых цепочек и колец. Мужчины всегда вокруг нее ходили важными индюками. Перед мамой не ходили, да мама и не красилась, и не носила каблуков, потому что в отличие от тети Нади уже была замужем. Мама только и говорила, что надо выдать Надюху замуж и всегда приглашала «перспективных» мужиков в гости, которые должны были «клюнуть» или «повестись». Если такой мужик сидел возле тети Нади и шептал ей что-нибудь на ухо, обнимал или норовил поцеловать, то Инне было понятно, что он «клюнул» и «повелся», потому что лицо мамы принимало довольный и хитрый вид, она заговорщически переглядывалась с папой.

Инна представляла себя красивой взрослой женщиной, с прической, голубыми тенями и на высоких каблуках. Что она красиво смеется и царственно поглядывает на мужчин, а они перед ней заискивают и шутят, лишь бы ей понравится. Все женщины завидуют ее успеху, а мужчины из-за нее дерутся. От таких приятных мечтаний у Инны румянились щеки. И она отвлекалась от наблюдения и начинала продумывать, какие туфли надо иметь в будущем — хотелось белые и розовые, интересно, такие бывают? Все носят черные или коричневые. У нее будут, потому что она будет богатой и сможет все себе приобрести, ведь в Москве все есть.

Еще Инна очень любила приезды родственников, потому в квартире становилось шумно, весело, из-за стола не выходили целыми днями, а на полу возле батареи постепенно выстраивались рядком бутыли разного калибра из-под бабушкиного самогона, перцовки и горилки. Инне нравилось, что все много смеялись, шутили, перекрикивая друг друга, и оттого, что все ругаются матом, было не стыдно, а смешно. Она любила слушать взрослые разговоры и шутки, и с трепетом в сердце представляла, когда же она сама вырастет и будет точно так же общаться. Специально медленно ела свою тарелку борща, в которой слой смальца был с палец толщиной, и просила себе очередную пампушку с чесноком, чтобы подольше задержаться за столом.

Папины сослуживцы, друзья и знакомые из военного городка любили приходить к ним в гости, тоже много смеялись и начинали разговаривать на манер хозяев, с украинским говором, особым произношением, перемешивая русские и украинские слова. Сосед дядя Коля всегда дотошно расспрашивал перевод слов и ему наглядно объясняли, чем, например, слово «любить» отличается от «кохать». Показывали на крестной и она отчаянно отбивалась под всеобщий смех. Инна тоже смеялась и была счастлива: в такие моменты она забывала про главный недостаток этих людей, что они не москвичи, и любила их.

***

В первом классе Инна начала страдать из-за речи, потому что над ней стали посмеиваться и передразнивали. В детском саду таких проблем не возникало, наоборот, воспитатели любили слушать ее и охотно хохотали. Часто ее специально просили что-нибудь рассказать, сажали на стул и слушали, покатываясь от смеха. Инна такие моменты обожала, потому что была в центре внимания.

В школе же собственная манера разговаривать больно ударила по самолюбию. Инна не замечала, что мешает русские и украинские слова, так говорили в ее семье и вся родня. Что тут смешного? Однако стоило ей сказать, что у нее немаэ карандаша, как все в классе начинали смеяться и передразнивать: «Немаэ!» Инна искренне недоумевала и крутила пальцем у виска, показывая всем их ненормальность. Ее посадили за вторую парту, и она спросила мальчика: «Звiдки ти приiхал?» Он сделал круглые глаза и совершенно ее не понял: «Что ты говоришь?» Пришлось спрашивать по-русски, но передразнивать ее уже начали.

Вечером Инна сказала маме, что над ней смеются. Мама махнула полотенцем, которым вытирала посуду, и нарочито не по-русски сказала:

— Нехай смiються, а всi будуть бачити, що ти панна!

Инну это не утешило. Собственно говоря, насмешки ее не пугали: не на ту напали. Было, конечно, неприятно, потому что из всеобщей любимицы превратиться в осмеянную, это не может нравиться. Но это не было катастрофично. Удручило понимание, что речь станет препятствием на пути к мечте. Это пришло наитием, когда она увидела, что весь класс объединился в смехе против нее. Быть против всех ей не хотелось, хотелось быть лучше всех. Хотелось признания, что она лучше всех. Над тем, кто лучше, не смеются.

— Мам, а мы русские?

— Я — русская, а у папы отец украинец, а мать русская. Хотя, никакая она не русская, молдаванка, кажется, но в паспорте записана русской. Папа тоже записан русским. Просто мы жили в Украине, поэтому тут считаемся украинцами, а там русскими. Выбирай, что хочешь!

— А я как записана?

— Русской.

— Мам, а кто говорит правильно?

Мама кивнула на телевизор, вон, мол, дикторы говорят правильно.

— Правильнiше всiх? Або можна ще правильнiше? — Инна хотела понять максимум.

— Правильнее всех. У них правильный московский выговор, — мама прекрасно умела говорить по-русски, но не говорила, потому что это требовало усилий, а она не любила напрягаться.

Инна начала самостоятельно учиться говорить правильно, так, как говорили дикторы по телевизору. Упорно сидела и повторяла за ними. И чувствовала себя преотлично, потому что знала, что работает для себя, для своего будущего. У нее будет правильная московская речь.

Инну завораживало все, что можно было назвать московским. Профессор Преображенский был оттуда. Лучшие вещи на детях были из Москвы: «Папа из командировки в Москву привез». Красивая посуда, которую она видела в гостях, тоже из Москвы: «В Центральном Военторге урвали». Шоколадные ириски «Забава» и шоколадный сыр «Карат» привозили оттуда же. Все передачи по телевизору шли из Москвы. «Мам, а где живут артисты? — В Москве». Там артисты, правительство, самые лучшие магазины. Мама просила знакомых привезти из командировок в Москву обои, шторы, покрывала, ковры. В общем, все лучшее было в Москве. А теперь еще одно — правильный московский выговор.

Именно в этот период стало оформляться твердое намерение Инны быть москвичкой и обвинение судьбы в несправедливости.

***

Если бы Инна была мудрым старцем или философом, то она сказала бы, что мысль материальна и неведомые силы выстраивают возможности для осуществления наших желаний. Но она не была ни старцем, ни философом, поэтому считала счастливым случаем то, что с ней случилось через пару лет.

В четвертом классе с Инной случилось чудо — она встретила человека, которого полюбила так, как полюбить еще кого-нибудь было бы невозможно. Слепо, навсегда, преданно. И который впоследствии повел ее за собой в заветную Москву.

На большой перемене Инна играла с другими детьми в школьном дворе. Скакали на скакалке под «Шёл крокодил, трубочку курил…» Инна увидела, что одна девочка из другого класса играет в мяч. Непонятно, где она его взяла, это зеленое резиновое чудо. Забыв про скакалку, Инна прямым ходом направилась к девочке и поступила так, как поступала всегда, и как учил ее отец: «Никто ничего тебе на блюдечке не принесет, пойди и возьми сама». Она выхватила из рук девочки мяч, отбежала в сторону и стала стучать им об землю. Девочка растерялась, но через секунду подошла и сказала:

— Это мой мяч.

— И что?

— Отдай! — в голосе девочке послышалась готовность разреветься. Тогда бы вмешались учителя, и мяч пришлось бы отдать.

— Возьми! — с вызовом ответила Инна и отбежала подальше.

Девочка начала плакать, но пока не громко, не привлекая особого внимания, поэтому можно было поиграть еще. На всякий случай Инна презрительно сказала:

— Давай, давай, громче реви, а то не все еще слышат!

Девочка попыталась плакать тише и подошла ближе, а Инна начала бить мячом по стене. Как же здорово он отскакивал! Новый, упругий, еще не спущенный. Девочка встала рядом и плакала. Но не отбирала же мяч! Значит, можно и дальше играть, слезы Инне не помеха, пусть плачет. Как говорит мама: «Меньше пописает!»

Тут к ним подошла еще одна девочка, незнакомая Инне, наверное, новенькая. Новенькие в их школе были часто, для детей военнослужащих это нормально. Инна бы проигнорировала эту новенькую, если бы не некоторые «но». Она была одета как-то слишком аккуратно, вся какая-то выглаженная и накрахмаленная. Волосы у нее были заплетены непросто, а мудрено красиво. И самое главное, у нее было такое выражение лица и такая улыбка, что становилось понятно, что это не простая девочка, а очень воспитанная. Инна почувствовала смутное беспокойство и волнение: как будто она ее уже видела, но при этом совершенно точно знала, что никогда не видела. Странно.

— Ты хочешь поиграть в мяч? — дружелюбно и миролюбиво спросила незнакомка Инну, очень воспитанно улыбаясь. Она говорила и улыбалась, как говорят и улыбаются девочки в фильмах. Как будто бы сошла с экрана телевизора.

Почему-то Инна не смогла ответить ей заветное: «Тебе какое дело? Катись отсюда колбаской!» и просто перестала стучать мячом, уставившись на непрошенную миротворицу.

— Давай попросим мяч, — предложила девочка и повернулась к той, что ревела, — можно мы чуть-чуть поиграем?

Зареванная хозяйка мяча подошла ближе и согласно закивала, она почувствовала в этой девочке защитницу.

Инна расхотела играть в мяч и бросила его новенькой. Та стукнула им один раз по земле и отнесла рёве.

— Спасибо. Такой замечательный и звонкий мяч у тебя! Это подарок?

Счастливая хозяйка игрушки осветилась улыбкой и энергично закивала.

— Еще раз спасибо тебе.

Когда обладательница мяча убежала, девочка подошла к Инне и этой своей неподражаемо воспитанной интонацией как-в-кино сказала:

— Меня Кира зовут, Зимовская Кира. Будешь со мной дружить?

Инна поняла, где видела эту девочку: в своих мечтах. Такой должна была быть внучка профессора Преображенского, то бишь, она сама, Инна.

— Буду, — сердито буркнула Инна.

Инна всем своим существом чувствовала, что покорена, хочет быть такой же девочкой, что она ею восхищается и уже обожает.

— Как тебя зовут? — взяла ее Кира за руку.

— Инна.

— У тебя необыкновенно красивое имя! И ты очень красивая, — сказала Кира.

«Точно как в кино разговаривает, — подумала Инна, — это называется быть любезной»

— У тебя руки после мяча грязные, пойдем, помоешь, надо успеть до звонка.

— Пойдем. Ты откуда приехала? — спросила Инна почти стеснительно, отчего-то перед Кирой она утратила обычную бойкость.

— Я из Москвы. Папу сюда служить перевели, года на четыре.

То, что Кира была из Москвы, подчинило Инну окончательно. В Москве находилось все самое лучшее, и девочка-как-в-кино тоже была из Москвы. Кира явилась этакой воплощенной мечтой Инны и стала ее кумиром. С этого момента Инна уже не могла расстаться с Кирой, стала принадлежать ей. К Кире Инна никогда, с самой первой секунды, не испытывала зависти, только хотела приобщиться к тому миру, в котором жила Кира, и через нее попала туда.

Оказалось, что Кира всего третий день в школе и учится в параллельном классе. На прошлой неделе ее привезла бабушка; они с бабушкой ждали, пока родители обустроятся на новом месте. Квартиру им дали в самом центре городка, в лучшем сталинском доме, рядом со школой и Домом офицеров, потому что папа у Киры был полковником. Для Инны это было само собой разумеющимся, где еще могла жить идеальная Кира? Не в бараке же. И ее папа никак не мог быть прапорщиком.

После школы они вместе отправились домой, и, когда подошли к дому Киры, Кира пригласила Инну на обед.

Сердце у Инны замерло еще в подъезде, потому что дом оказался с парадной лестницей, красивыми огромными и тяжелыми дверями и высокими потолками, даже эхо раздавалось. В холле было чисто и стояли горшки с цветами. Очень понравилась плитка на полу, уютно, как ковер. У Инны в подъезде полы были просто цементные, никаких цветов и исписанные стены.

Дверь им открыла красивая старушка, и Инна опешила от того, что старушка может быть красивой. Она считала, что красивыми бывают только молодые. Ее мама и бабушка про какую-нибудь красивую женщину обычно говорили: «Да, молодая! Молодые все красивые» И то, как повела себя старушка, тоже выбило Инну из колеи. Она не шлепнула Киру по попе, не щелкнула по носу со словами: «Привет, коза! Где вымазалась? Много двоек принесла?» Красивая старушка улыбнулась не золотыми, а белыми зубами и ласково сказала:

— Здравствуй, Кирочка! Ты как раз к обеду! — и поцеловала Киру в висок.

— Познакомься, бабушка! Это моя подруга Инна.

— Очень приятно, Инна! Меня Альбина Петровна зовут.

Инна кивнула одеревеневшей шеей. Не баба Катя или баба Вера, или еще какая-нибудь баба, как у всех, а Альбина Петровна!

— Кирочка, мойте руки, и приглашай Инну к столу!

Кира провела Инну по всей квартире:

— Посмотри, как мы живем, и чувствуй себя как дома, — сказала она.

Квартира оказалась трехкомнатной, с высокими потолками и большими окнами. Комнаты были просторные, по два окна в каждой. И, хотя мебели стояло много, все равно было свободно. На стенах висели портреты Киры в разном возрасте.

— Мама пишет, она закончила художественную школу. Очень любит портреты.

Портретов было, как показалось Инне, штук сто. Как в музее. Все у них было не так как, у Инны дома, другой мир. Даже на балконе оказались горшки с геранью и фиалками, а не мешки с сухофруктами и консервы. Она обратила внимание на шторы и, пораженная, замерла. У Инны был второй любимый фильм после «Собачьего сердца» — «Унесенные ветром». Его два раза показывали по телевизору, и оба раза Инна смотрела не отрываясь. Больше всего ей нравилось платье, которое Скарлетт сшила из зеленых бархатных штор с золотыми кистями. И вот сейчас она увидела точно такие же зеленые бархатные шторы с золотыми кистями. Невероятно! Неужели у кого-то в самом деле висят такие шторы на окнах? Это же из ряда вон! Инна была почти у половины городка в гостях и ни у кого ничего подобного на окнах не висело. Иногда даже сомнение брало: а есть ли на самом деле та красивая жизнь, которую показывают по телевизору и о которой она мечтала? Теперь видела, что есть. В Москве! Вот ее доказательство в этой квартире! Инна испытала что-то вроде чувства победы.

За время обеда Инна неимоверно устала. Оказалось, что едят в семье Киры не в кухне, а в комнате, как будто был праздник, и стол накрыт не клеенкой, а белой скатертью. Инна даже не поняла, что она ела, и было ли вкусно, так переживала, что заляпает скатерть и сделает что-нибудь не так. Ее о чем-то спрашивали, она отвечала, но все как во сне. К концу обеда она хотела уже только одного: поскорее уйти, чтобы перевести дух. А когда вышла из квартиры, то со всех ног побежала домой. Нет, она не мчалась к родному крову, чтобы найти там успокоение и защиту в привычном простом укладе. Вовсе нет. В беге Инна выплескивала напряжение и восторг от знакомства с желанным миром, от того, что она только что окунулась в него, и почти час прожила в нем. Добежав до своего обшарпанного подъезда, она уселась на лавочке у входа и, успокоившись, поняла, что сделает все, чтобы быть как Кира и жить как Кира. Не важно, когда, но когда-нибудь будет.

Зайдя домой, Инна увидела свою квартиру новым взглядом и грустно вздохнула: под стульями, столом и у стенок стояли банки с закрутками, а обстановка была такой, какую позже Инна будет называть «чистенько, но бедненько». Диван покрыт самодельным покрывалом, на стульях красовались связанные крючком из старых вещей круглые подстилки. Бумажные обои заметно выцвели, полировка на мебельной стенке пошла волнами и потрескалась, ножка на тумбочке под телевизором была «укреплена» синей изолентой. Полы не паркетные, а покрашенные коричневой краской. Инна присела на диван и пригорюнилась, ее терзали противоречивые чувства. Она любила свой небогатый дом, атмосферу уюта, рожденную теплом маминых и папиных рук. Многое здесь было сделано ими самими. С кухни, как всегда, доносился поставленный голос ведущих радио «Маяк», звон кастрюль и шум воды. Эти звуки были неотъемлемой частью Инниной жизни, и от них щемило сердце. Окно в комнате было распахнуто, и до боли знакомый силуэт старого тополя привычно шумел ветвями, чуть ли не внутри комнаты. Инне захотелось плакать, и она упрямо поджала губы и передернула плечами. Словно со стороны увидела вошедшую маму, ее уютную полноту, застиранный фланелевый халат и «химию» на голове, и поняла, что она любит и всегда будет ее любить, но не хочет быть похожей на нее. Мама протянула Инне черный хлеб, намазанный смальцем, который ела, предлагая укусить, но Инна отрицательно покачала головой. Инна хотела быть другой не когда-нибудь, а прямо сейчас. Но говорить об этом никому не стоит, чтобы не обидеть. В ее новой жизни не едят бутербродов со смальцем. Мама хорошая, просто другая. Мама не смогла бы быть царицей среди белых скатертей, паркета, ковров, книг и пианино, а Инна сможет. И мама не стала бы пользоваться тканной салфеткой за столом, чтобы не добавлять себе стирки, а Инна станет.

***

В шестом классе они с Кирой записались в театральный кружок, который вела жена одного офицера, закончившая театральный институт в Волгограде. Зинаида Васильевна помогла Инне с исправлением речи. Инна и сама уже добилась успеха, у нее остался чуть заметный выговор. А после того как целый год она старательно выполняла всякие речевые упражнения, для которых носила в кармане орехи, то смогла говорить так, как хотела. Только в волнении или при потере бдительности у нее проскакивали чуть заметные, характерные для украинской речи нотки.

Летом, отдыхая у бабушек в Украине, она говорила только по-русски, и детвора дразнила ее москалькой. Нашли чем дразнить! Они ей льстили!

На каникулах Инна часто плакала. Родственники переживали за нее и старались развлечь, звонили маме и жаловались, что Инна очень домашняя, привязана к родителям, так сильно по ним скучает, что постоянно плачет. Маме и папе это было приятно, они сами начинали шмыгать носом от умиления и обещали Инне кучу подарков и обнов.

Но скучала и плакала Инна по Кире, а не по родителям. Ей не хватало Киры, ее ясных глаз, ясных суждений, доброго отношения ко всему. В отсутствии Киры она вела себя как Кира и в этом находила утешение. Идя с ребятами на речку, она останавливалась, чтобы дать поесть бездомному котенку, потому что так сделала бы Кира. Ребята реагировали так, как обычно реагировала она сама, в том числе рядом с Кирой:

— Оставь его, Инка, сам пусть воробьев ловит! Нечего его баловать, а то не выживет!

— Ну, разок-то можно угостить, — отвечала Инна интонацией и словами Киры и становилась чуточку счастливее.

Она не в первый раз задумалась, почему Кира чувствует жалость ко всем? Ну и что, что котенок один? Выживет, никуда не денется, вон их сколько, беспризорных. Ну и что, что старушка горбатая? На то она и старость, чтобы быть немощным. Подумаешь, неграм в Африке есть нечего! Пусть сажают огород и кур разводят. Ее родители же сажают и разводят. Чего жаловаться и скулить? Бери да дело делай! Инна терпеть не могла жалости, считала, что это для слабаков и слюнтяев. И дядька ее, у которого она сейчас гостила, говорил, что жалеть кого-то только портить, потому что тогда ни работать человек не захочет, ни отвечать за себя, паразитом станет.

Дядька был жутко умным, говорил мало, но всегда резонно. Все его уважали и слушались беспрекословно, со всего села приходили спрашивать у него совета. Инна хотела хоть раз подловить его на том, что он ошибся, но не получалось. Например, у него была молодая овчарка, сучка. Такая непутевая собака, что даже странно. Бестолковая, лаяла на все подряд, носилась как угорелая без всякой цели, при этом высоко задирала задние лапы, как взбесившийся конь. Звали ее Динка, дядька ее принес откуда-то. Тетя Валя, жена дядьки, говорила, что толку от такой глупой и неуправляемой собаки не будет. Соседи тоже смеялись и советовали пристрелить, но дядя Коля брал морду Динки в руки, смотрел ей в глаза и говорил:

— Погодите чуток, вот понесет, и дурь из нее вылетит. Еще удивляться будете.

— Как это — понесет? — спрашивала Инна.

— Забеременеет. Вот забеременеет и сразу поймет, кто она и для чего в этой жизни существует. Она и сейчас умная, просто… дура еще.

Инне это казалось странным объяснением и она чувствовала недоверие. Как это вот так просто можно враз все про себя понять и обрести свое место в жизни? И как это — уже умная, но еще дура?

В середине лета все обратили внимание, что Динка уже какое-то время ведет себя солидно, как подобает собаке благородных кровей. Она не грызла обувь, не кидалась на проезжавшие мотоциклы, не брехала с утра до вечера. Вырывала яму в земле и лежала в ней, спасаясь от жары. Есть приходила не спеша, посторонних во двор впускала, но никого без хозяев не выпускала — садилась у калитки, рычала и скалила зубы. И где такому хитрому приему научилась?

— Ты смотри, — говорили все, — прав Николай!

— Что, понесла? — уточняла Инна.

— Да, понесла.

— А как вы узнали?

— Вон на соски ее посмотри, видишь, увеличились?

Инна опускалась на корточки и видела, что да, увеличились.

— Она с нами играть перестала.

— Конечно. Теперь будет все агрессивней, ей потомство надо сберечь.

— А она такой умной и останется? Или ощенится и все?

— Теперь уже навсегда ее характер проявился. Она себя поняла.

Все-таки до конца уразуметь такую метаморфозу Инне было сложно. Мучил вопрос: как так — раз и другой собака стала? Из-за беременности? И люди тоже из-за детей меняются?

— А люди тоже из-за детей меняются?

— Обязательно. Сначала бесятся, потом перебесились и все, знают уже, для чего живут.

Чудно.

Инна начинала читать, потому что Кира любила книги и много читала, хотя на саму Инну они не производили того впечатления, что на Киру, и вообще казались скучными. Обычно она не читала, а только слушала пересказы подруги. Кира всегда рассказывала интереснее, чем было написано. Инна даже пробовала учить английский, как Кира, но это оказалось выше ее сил. Лелея в душе образ подруги, и желая походить на нее, Инна перестала бегать лохматой, и причесывалась, хотя обычно пропагандировала естественный беспорядок на голове. Вообще, в отсутствии Киры Инна вела себя как Кира, а рядом с ней из необъяснимого упрямства бросала вызов привычкам подруги, хотя млела от ее манер и поведения. И почти каждый день писала Кире письма и ходила на почту за ответом. С замиранием сердца она читала, как подруга проводит лето в Крыму, ездит на экскурсии в Ливадию и горы. Слова-то какие: Ливадия, экскурсия! Слова из другой, красивой жизни. Инне нечем было удивить Киру, она помогала бабушкам в огороде и купалась с местными ребятами в речке. Кира писала, что очень загорела, Инна радовалась, что в этом ей не уступает, нос у нее облупился уже дважды.

Инна всегда хотела вернуться домой позже Киры, чтобы Кира с нетерпением ждала ее возле подъезда и все бы увидели, как сильно они радуются встречи и крепко обнимаются. Но Кира приезжала позже, и Инна ждала ее у подъезда, от волнения не умея усидеть на скамейке. А потом они бросались друг другу в объятия и не расставались до следующих каникул.

В девятом классе Кира сказала, что ходит в их школу последний год, что десятый и одиннадцатый классы будет учиться в Москве, чтобы иметь возможность посещать курсы в институте и поступить в иняз. Для Инны эта новость стала громом среди ясного неба. Во-первых, как она будет жить без подруги? Во-вторых, как это у Киры могут быть планы на будущее без нее? В-третьих, оказывается, школа реально скоро закончится и надо определяться с дальнейшей учебой. Без Киры ей ничего не хотелось, они должны учиться вместе и жить рядом. Кира смогла успокоить Инну, только когда принялась расписывать, как будет здорово, когда Инна приедет в Москву. У Инны сначала отлегло от сердца, а затем снова сдавило: где и на кого она сможет учиться? Она не такая умная, как Кира, и оценки у нее средние, а языки ей вообще никогда не давались.

— Я тебя вижу бухгалтером, — словно прочитала ее мысли подруга. — Ты ведь любишь все просчитывать, прикидывать, раскладывать по полочкам, знаешь на все цены. Ты умеешь копить, заполнила целых две копилки! У тебя ведь мышь мимо не проскочит!

— Вообще-то, да, — неуверенно протянула Инна. — А что бухгалтеры делают?

— Контролируют денежные потоки, — авторитетно заявила Кира.

— Денежные потоки? — замерла Инна.

Денежные потоки — это звучало очень и очень внушительно. Денежные потоки — это не медсестра и не учительница. Это — ого-го!

— Да, зарплату начисляют, переводами занимаются, еще что-то. Это твоя стихия, Инн.

— Точно?

— Точнее некуда. Ты к деньгам относишься с уважением. Кто на рынке торгуется так, что продавцы падают? Кто ходит, перевешивает все на контрольных весах?

— Меня мама научила, а то дурят.

— Вот! А меня учи не учи, я всему верю.

Так с легкой руки Киры определилась Иннина профессиональная стезя. И Инна никогда об этом не пожалела, с ее профессией подруга попала в точку.

— Ты только на математику поднажми, чтобы пятерка была, и чтобы поступить смогла, — сказала Кира.

Перед расставанием они сходили в фотоателье и сделали снимок на память. Эту фотографию Инна повесила на стене у своей кровати, рядом с живописным портретом Киры. Портрет она сама попросила у Елены Аркадьевны, мамы Киры, и та разрешила выбрать.

Следующие два года, хоть и были горькими от разлуки, но пролетели быстро, потому что у Инны была цель и полная занятость в подготовке к этой цели. Инна никогда так старательно и прилежно не училась, как в последние два года. Она перерешала все задачники по математике из школьной библиотеки и еще те, которые нашлись у учительницы дома.

Кира звонила ей по средам, а Инна по субботам. Они рассказывали друг другу о своей жизни. Вернее, Кира рассказывала, потому что у нее была жизнь, а у Инны нет. Кира два раза в неделю занималась на курсах в институте, говорила, что это ей помогает и мешает одновременно. Мешает тем, что она уже чувствует себя своим человеком в стенах института и невольно расслабляется, а это для абитуриента опасно. Инна записала слово «абитуриент» на листочке и стала щеголять им в школе. Еще Кира посещала театры и рассказывала, как трудно было достать билеты, что отстояла длинную очередь, но не жалеет. Что-то в постановке у них с Альбиной Петровной вызвало восторг, а что-то разочаровало. Инна слушала и представляла себе взволнованных и наряженных Киру и Альбину Петровну, как они собираются, предвкушают, сидят в бархатных креслах и наслаждаются прекрасным, потом обсуждают увиденное с другими театралами. Инне тоже хотелось в театр. Альбина Петровна, наверное, прикалывала к платью брошку в виде павлина. Это была настоящая драгоценность, несколько раз Альбина Петровна разрешала им с Кирой рассмотреть и подержать ее. Маленький павлин оказался тяжеленьким, изумруды и рубины в его хвосте сверкали необыкновенно.

— Альбина Петровна брошку надевала? — уточняла Инна.

— Конечно, — понимающе смеялась Кира, — куда она без нее!

Инне нечего было рассказать в ответ и она слушала Киру. Кира жаловалась, что им с бабушкой почти месяц пришлось ждать очереди к портному, чтобы пошить костюмы по фигуре. И еще почти месяц ждали ткань, которую они выбрали. Кира — букле цвета топленого молока, а Альбина Петровна «гусиные лапки». Инна старалась представить, как могут выглядеть букле и «гусиные лапки», наверное, красиво, раз их ждали целый месяц. Только не понятно, к чему такие сложности.

— А купить костюмы нельзя? — спросила Инна. Ей не очень-то нравилась идея с портным. Мама шила себе платья у знакомой портнихи, но все выходили какие-то колхозные варианты. — В Москве же полно магазинов. Или дорого все?

— Портной ведь четко по твоей фигуре шьет, все как влитое сидит. И у него, кстати, дороже получается, чем в магазине.

— Наверное, крутой портной.

— Говорю же, очередь на месяц была.

Инна вспомнила фильмы про итальянских мафиози, они шили костюмы у старичков-портных. Ей захотелось одеваться у крутого портного, чтобы ждать очереди, и одежда сидела как влитая. И жаловаться на это знакомым, щеголяя безупречным платьем.

Надежды Инны увидеться с Кирой летом не сбылись. В последние школьные каникулы родители решили отправить ее в турне по всей родне в Украине. Мама сказала, что неизвестно, как оно будет дальше, может, они ее потом и не увидят сто лет. Инна и не собиралась в будущем тратить время на поездки по родственникам, поэтому отнеслась к маминой идее как к последнему долгу. Тем более, что у Киры родился братик и ехать к ним в гости было неудобно. Да и лето Киры было расписано по дням: летние курсы в каком-то другом институте, автошкола, поездка на море.

***

Во время поступления Инна жила у Киры. Увидевшись после двухлетней разлуки они долго обнимались, кружились и смеялись, разглядывая друг друга. Кира здорово изменилась. Инна помнила ее худеньким подростком. Теперь Кира вытянулась в высокую и стройную девушку с выразительными глазами и каштановыми волосами до самого пояса. Она была очень хороша.

— Какая ты красивая! — искренне похвалили Инна.

— И ты красивая! — ответили ей Кира и Альбина Петровна в один голос.

— Я маленькая, — пожаловалась Инна на собственный рост. — Совсем не выросла.

— Миниатюрная, — уточнила Кира, — как куколка.

Они встали рядышком перед зеркалом в прихожей и рассматривали себя. В их внешности не было ничего общего, абсолютно разные типажи.

— У меня есть подружка, жуткая собачница, — сказала Кира. — Она всех людей сравнивает с собаками. Глядя на нас, она бы сказала, что я овчарка, а ты болонка.

Они прыснули от смеха:

— Похожи!

— Скажешь тоже, Кира! — возмутилась Альбина Петровна.

Квартира Зимовских понравилась Инне чрезвычайно. Она была лучше той, что они занимала в военном городке. Четыре комнаты в старинном доме, высокие потолки с лепниной и красивый паркет. В гостиной оказался настоящий камин, увидев который Инна ахнула.

— Он с меня ростом! — воскликнула она.

— Его не топят, как ты понимаешь, — пояснила Кира.

— Жаль, — сказала Инна, заглядывая внутрь этого чуда.

— Ничего не жаль, — вставила Альбина Петровна, — моя бабушка говорила, что было настоящей мукой выносить золу в ведрах каждый день. Еще и дрова носить.

— Наверное, — согласились девушки.

— С камином атмосфера совсем другая, — добавила Инна.

Она озиралась по сторонам и чувствовала: вот так она хочет жить. И когда-нибудь будет. Скоро. Ведь приехала в Москву именно за этим.

Родители Киры жили за городом, перебрались на лето на дачу. Альбина Петровна настояла на том, что за девочками на время экзаменов нужен уход и осталась в городе. Кире и Инне общество Альбины Петровны было в радость, она умела не напрягать и любила молодежь.

Подруги ездили поддерживать друг друга в сдаче экзаменов и переживали так, что обе похудели, несмотря на старания Альбины Петровны. А когда обе были приняты, то танцевали и прыгали, пока соседи снизу не пришли с жалобами.

Провожая Инну в Москву, папа сказал, что, если она поступит, он подарит ей путевку в Крым. А у вагона поезда добавил, что если не поступит, то эта поездка станет ей прощальным подарком перед трудовой жизнью. Инна заранее предупредила об этом Киру и та тоже купила себе путевку. Поэтому первые две недели августа девушки блаженствовали на море. Инна наконец-то увидела Ливадию и побывала на экскурсиях.

Мечты начали сбываться.

Инна поселилась в общежитии, потому что в конце августа вернулись родители Киры вместе с маленьким сынишкой, и было неудобно.

Соседкой по комнате оказалась тихая молчаливая барышня с другой кафедры, Инна не почувствовала желания с ней дружить и ограничилась вежливым соседством. Зато с Кирой виделась часто и каждый день созванивалась. Выходные поначалу они проводили вместе, много гуляли, Кира знакомила ее с Москвой. Они с Альбиной Петровной составили список мест, где должна побывать Инна. Поскольку это все были сплошь музеи, парки и кладбища, что Инну совершенно утомляло и наводило скуку, то после Кремля и Исторического музея Кира перестала мучить подругу и предложила просто гулять. Инна призналась, что ее интересуют магазины. ГУМ и ЦУМ очаровали и покорили ее с первого взгляда.

— Это мой мир, — восторженно шептала она Кире. — Я хочу одеваться здесь. Смотри, продавщицы меня как будто не замечают, это потому, что я бедно одета. Когда-нибудь все будет иначе!

— Конечно, будет, — улыбалась Кира.

ГУМ и ЦУМ стали для Инны храмами, в которые она в последующие годы ходила удостовериться, что есть в этом мире свет и счастье, и наполнялась силами, глядя на манекены в красивых нарядах. Именно здесь было средоточие всего прекрасного, здесь Инна обретала умиротворение и покой. Даже ничего не покупая, она оставалась довольна, словно получила благословение на борьбу за место под скупым московским солнцем.

***

К концу семестра Инну закружила веселая студенческая жизнь, она до утра пропадала на дискотеках, в клубах, вечеринках и посиделках. Учеба у нее проходила вторым планом, не пропускала она только профильные предметы. Инна пыталась и Киру втянуть в свою компанию, но не смогла, Кира училась с увлечением, изучая даже не два языка, а три.

Уже на первом курсе Инна влюбилась в первый раз. Парень был хорош собой и бесконечно сексуален. Он пробудил в Инне чувственность и несколько месяцев у нее прошли в любовном угаре. Думалось, что это навсегда, однако его очарование внезапно сошло на нет. Инна перестала его желать и его поцелуи, и объятия вдруг стали скучны и даже в тягость. Если ее спрашивали, почему она рассталась с таким красавцем, Инна честно говорила, что ни почему, просто она его «наелась». Инна стала заглядываться на других и обнаружила, что привлекательных парней пруд пруди. Она заметалась, не зная, кого выбрать, потом здраво рассудила, что нет причин ограничивать себя. К концу третьего курса она переспала со всеми красавцами института, заскучала, задумалась и стала жаловаться Кире. Кира возводила глаза долу и недоумевала:

— Неужели со всеми?

Инна уточняла:

— Не со всеми, а со всеми красавцами! Это большая разница. Красавцев не так много, не пугайся.

— Жалуешься на что? Что закончились?

— Надо что-то менять, понимаешь?

— В смысле? Институт поменять?

— Здрасьте! — удивлялась Инна. — Ну, ты как скажешь! Причем тут институт? Подход надо менять.

— В смысле?!

— Три года убила на чистый секс, понимаешь?

— Почему убила? Тебе же нравилось.

— Нравилось. Но я уже насытилась. Это как шведский стол в ресторане: нахватаешь всего от жадности и ешь до отвала. Потом уже чистым продуктом наслаждаться хочется. Каким-то одним.

Кира понимающе кивнула, но пустила шпильку:

— Пока не надоест и захочется другого?

— Да что заморачиваться неизвестно о чем? Как будет, я не знаю. Надоест — поменяю, нет — останусь.

Они замолчали, думая о своем.

— Влюбиться мне надо. В москвича.

Кира рассмеялась:

— Ты как скажешь, Инн! Влюбиться по собственному желанию?

— Если человек подходящий, то почему бы и не влюбиться? У меня даже есть один на примете.

— Из бывших?

— Все бывшие — либо лимита, либо еще не наелись со шведского стола. Зачем мне такие? Нет уж. Я приметила одного мажорчика с третьего курса. Наблюдаю за ним уже месяц и не пойму, почему при полном параде и симпатичной рожице у него девушки нет? Он пару раз явно забивал стрелку с девчонками, но потом они его избегали. Как думаешь, в чем дело?

— Понятия не имею, — пожала плечами Кира.

— Вот и я не пойму. Надо проверить.

Мажорчика звали Никита. Высокий русый парень с медовым оттенком кожи, прозрачными глазами русалки и яркими пухлыми губами, которые хотелось поцеловать. Про подобных красавцев Инна обычно думала: «На хрена парню такие яркие краски? Мне бы и половины этой палитры хватило. Экономила бы на косметике».

При ближайшем рассмотрении Никита оказался милым парнем и Инне реально понравился: модно одетый, культурный, незлобивый, спокойный и улыбчивый. В чем его проблема Инна поняла довольно скоро: там у него все было весьма миниатюрно. Это как ни странно его совсем не смущало, а Инну, как, видимо, и всех остальных девушек, озадачило. Как у такого высокого, крепкого и красивого парня может быть такая подстава? Инна всерьез и долго думала, продолжать ли отношения. Плюсы были весомые: он жил в собственной квартире, подаренной родителями, и ежемесячно получал от них сумму, на которую вдвоем можно было существовать припеваючи. Никите неведома была жадность и расчетливость, поэтому свой кошелек он для Инны раскрыл с готовностью блаженного. И вообще, он как ласковый котенок моментально к ней приклеился и был очень мил. Никите явно хотелось иметь постоянную девушку. Минус тоже был серьезный: размер «мини». Ясно, что удовлетворения естественным способом не получить.

Инна решила проблему неординарно и просто: зашла в магазин для взрослых и купила все, что могло помочь ей лично в достижении цели, а также порадовать Никиту разнообразием.

Их отношения длились два года. Инне очень нравилась роль хозяйки московской квартиры. Она с удовольствием готовила, убирала, стирала — чувствовала, что держит бразды правления в своих руках. Никита был покладистым и неприхотливым, ел все и не обращал внимания на ворчание Инны на разводимый им беспорядок. Целыми днями он играл в компьютерные игры.

Мама Инны завела дружбу с проводницей поезда и регулярно передавала дочке домашние гостинцы. Инна поначалу возмущалась и не хотела ездить на вокзал и таскать тяжести. Потом оценила удобство иметь под рукой домашнюю тушенку, квашеную капусту, сало, маринады и прочее. Категорически отказалась только от смальца. Она купила две красивые сумки, чтобы не разъезжать с клетчатыми баулами, и просила маму передавать чуть-чуть, чтобы не приходилось надрываться. Так две сумки ходили от мамы к Инне непрерывным круговоротом. Со временем Инна сообразила посылать на вокзал Никиту и все стало еще удобнее. Никита с удовольствием ел гречку, картошку или макароны с тушенкой, хрустел капустой, перекусывал салом. Всем хорошо! А какая экономия! Инна каждый сбереженный рубль тратила на себя. Стала хорошо одеваться, купила приличные сумочки и обувь.

Все бы ничего, Инна готова была и дальше пресекать свое желание иметь нормального мужика с нормальным «инструментом», если бы не Никита. Он оказался до невозможности легкомысленным и ленивым. Инна работала с четвертого курса, а Никита только играл, хотя закончил учебу на год раньше. Он жил за счет родителей, уверяя их, что не может найти работу по душе. Инна знала, что не искал. И что ужасно, не желал меняться, говорил, что его все утраивает. Еще он не хотел жениться, а Инне нужна была прописка. У нее стало появляться чувство, что она зря теряет время.

Родители Никиты, в конце концов, перестали ссужать ему деньги, устав от его безделья. Никита плотно сел на шею Инны, и она сказала, что если он не изменится, то она уйдет от него. Никита выдал разнонаправленные реакции на эту угрозу: да куда тебе идти? что вы все от меня хотите? вали! дай мне время!

Инна подождала два месяца, потом собрала вещи и ушла на съемную квартиру.

— Ты не вернешься? — жалобно спросил Никита, перед тем, как она закрыла дверь.

— Вернусь, когда у тебя будет дом с белой гостиной, — твердо сказала Инна.

Белая гостиная стала ее мечтой недавно, но всерьез. Она увидела ее в кино, и квартира в духе профессора Преображенского померкла. Белая гостиная своей современностью, свежестью, новизной и простором соответствовала внутренним стремлениям Инны к светлому счастливому будущему, которому она сама положит начало. Инна вдруг почувствовала неприязнь к старым вещам, потертым персидским коврам и пыльным диванам. Чужая энергетика. Наследовать ей некому, значит, чужая. Да нужен ей всякий негатив?! Только новое! Все сначала! Зарядить каждую вещь собой. Инна поняла, что хочет жить именно в такой обстановке. Хотя и прежнюю мечту было жаль. Жаль терять мечту о преемственности и возможности говорить: «Этот резной комод достался мне от бабушки».

В любом случае у нее была четкая, определенная цель — квартира. Лежать на диване навстречу мечте было не в характере Инны, поэтому Никита был безжалостно отрезан.

Все это она излагала Кире, приехавшей помогать обустраиваться на новом месте.

— Я теперь на пороге новой жизни, представляешь, как это здорово? — вдохновенно мечтала Инна.

— Представляю, конечно. Все же жаль, что с Никитой так получилось. Приятный, красивый парень, — сказала Кира.

— Нечего его жалеть. Меня лучше пожалей, — отрезала Инна. — Я два года терпела.

Инна рассказала подруге, что именно она терпела, демонстрируя половину указательного пальца.

— Зачем? — удивилась Кира.

— Как зачем? У него квартира своя. Думала, женю его на себе.

— Кажется, быть акулой не сладко? — посмеялась Кира. — Ну, не переживай.

— Да я жалею только о потерянном впустую времени. Сто раз могла бы уже замуж выйти, — сокрушалась Инна.

— А я выхожу, — сказала Кира.

— За кого?

— Как за кого? За Родиона.

— Япониста своего?

— Да.

Кира начала встречаться с Родей на третьем курсе. На Инну он не произвел большого впечатления, потому что не был красавцем. И вдобавок к этому оказался сыном обычных, не богатых, родителей, хотя и москвичом. А когда Кира сказала, что Родион японист, то Инна не сразу поняла: что значит японист? Поняв, принялась отговаривать подругу, призывая обратить внимание на бизнесменов. Кира только смеялась, называя Инну неисправимой акулой.

Кира со второго курса стала поддразнивать Инну акулой. Это из-за трезвого цинизма, с каким Инна выбирала себе парней и из-за безжалостности наевшегося хищника, с которой она их оставляла. Так, по крайней мере, говорила Кира. Инна не обижалась, даже не думала обижаться, потому что знала, что Кира ее беззаветно любит и желает добра. Кроме того, Инна всего лишь говорила вслух то, что думает каждая женщина, перед тем, как соблазнить мужчину: стоит ли и почему именно он. Почему стоит и почему именно он Кира слушать не любила и махала на Инну руками, мол, у тебя всегда одни причины: кажется, он «ого-го» и это надо проверить, и у него есть деньги.

— Брак должен быть по любви, — сказала она, — а деньги заработаются, если дураков и лентяев нет.

— Разобьется ваша любовь о лодку быта и безденежья, будешь знать, — обещала Инна. — Надоест тебе молоком с сушками гурманствовать, — и помахала надкусанной сушкой.

Они сидели в кухне Инниной квартиры и пили холодное молоко с хрустящими сушками. Это было их любимое лакомство со студенческих времен.

— Ну, браки чаще богатства не выдерживают.

— Скажешь тоже!

— И вообще: где лад, там и клад.

— По мне, так, где клад, там и лад.

Они замолчали, думая о своем.

— Иногда ты меня очень удивляешь, — сказала Кира. — Ты умеешь молчать о глубоко личном, например, о недостатке Никиты. Это внутренняя деликатность? — и не ожидая ответа, добавила: — Ты молодец.

Инна пожала плечом: не хотелось говорить об этом, вот и не говорила. Да и было бы, о чем говорить!

— Надеюсь, мы по-прежнему будем близки, — сказала Инна, сменив тему. Ей вдруг стало жутко грустно.

— Конечно, нас друг у друга уже не отнять. Даже если мы будем ненавидеть друг друга, все равно мы будем родные и самые близкие. И никуда нам от этого не деться.

— Кирка! — обняла Инна подругу и чуть всхлипнула. — Будь счастлива, хотя Родька твой зануда! Я буду подружкой невесты?

— Конечно, кто же еще! — засмеялась Кира.

— Тогда слушай меня! Я знаю, как все должно быть!

— О, мама дорогая, я так и знала! — закатила глаза Кира.

А потом Инна растерянно замолчала, побледнела и потеряла сознание.

***

Из приемного отделения ее прямиком увезли в операционную. Оказалось, что у Инны больная почка и все плохо по гинекологии. Испуганная Кира не сразу смогла понять, что говорит ей врач. У Инны не будет детей. Ее диагноз — это всегда бесплодие. Даже если она каким-то чудом забеременеет, то из-за почек не сможет выносить.

— Да у нее никогда ничего не болело! — возмутилась Кира.

— Верю. Особенности симптоматики, плюс высокий болевой порог. Ваша подруга как толстокожий бегемот мало что чувствует, а на то, что чувствовала, не обращала внимания.

— Что же делать? — голос Киры задрожал.

— Для начала вести здоровый образ жизни. Ну и придется всю жизнь поддерживать себя лекарствами, лечением. Ничего, люди и не с такими болезнями живут.

После операции Кира долго, очень долго сидела у койки в палате, держа Инну за руку, свободную от капельницы. Они молчали и только слезы текли по их лицам.

Кира взяла отпуск за свой счет и дни и ночи не отходила от подруги. Иногда ее сменяла Альбина Петровна. Как-то, увидев, что у Инны текут беззвучные слезы, старушка склонилась к кровати.

— Болит? — спросила Альбина Петровна, чуть касаясь живота Инны.

Инна взяла ее руку и положила себе на сердце, тут, мол, болит. Подбородок Альбины Петровны задрожал, и она стала ободряюще гладить руку Инны:

— Ничего, дорогая, ты молодая и сильная. Природа и медицина творят чудеса. Все у тебя будет хорошо, я это чувствую.

Инна все две недели молчала. В день выписки сказала Кире:

— Хрен им всем! У меня будет трое детей и дом с белой гостиной!

Она отказалась пожить какое-то время у Киры и вообще хотела побыть одна, но Кира проявила упрямство и на время переселилась к подруге.

Пока Инна лежала в больнице, Кира навела идеальный порядок в ее съемной квартире. Перестирала все, что можно, вымыла окна, заполнила подоконники цветами, переставила мебель и в коридоре переклеила обои. Ей помогал Родя. Когда Инна вошла к себе, то была тронута до глубины души. Сама она не стремилась создавать уют на чужой территории, считая это ненужным, но теперь оценила.

В спальне на кровати был разложен нежнейший пеньюар цвета топленого молока и крошечный шейный платок с символикой Шанель.

— Это тебе, наслаждайся! — обняла ее за плечи Кира. — Натуральный шелк.

Сердце Инны зашлось от благодарности, лицо скривилось в смешной и жалкой плаксивой гримасе, и выступили слезы, но уже не текли. Легче стало от одной только гримасы, что позволила себе скривиться так, как хотелось все последние недели, а слезы закончились еще в больнице.

— Ну и хорошо, — приговаривала Кира, гладя ее по голове, — ну и молодец. Пока у тебя нет белой гостиной, живи тут. И пока у тебя нет троих детей, и ты не вырядилась в халат и фартук, походи в шелковом пеньюаре.

Инна улыбнулась и сказала, что хочет есть. Тоже впервые за последние недели.

— Бабушка вчера тут весь день провела, пекла, варила, жарила. Даже не представляю, на сколько нам всего этого хватит. Еще и пельменей про запас налепила и наморозила. Пойдем, посмотрим.

— Спасибо, — шепнула Инна.

Если брать, то за рога

Инна слов на ветер не бросала и сразу взяла быка своей судьбы за рога. Цель уже была четко обозначена: дом с белой гостиной и трое детей. Значит, нужны деньги и мужчина. Хорошо бы получить два в одном, то есть богатого мужчину.

Она рассудила, что в ее затрапезной фирме ей не светит повстречать олигарха и надо менять работу. Сказано — сделано. С утра отправилась к шефу с заявлением об увольнении.

— Инночка, Вас что-то не устраивает? — никак не ожидал подобного шага от подчиненной демократичный и нежадный руководитель их фирмы.

— Ловить мне здесь нечего, Андрей Иванович, — честно ответила Инна.

— Ловить?

— Да, расти некуда и людей я не вижу. А мне, между прочим, замуж выходить надо.

— Так выходите, разве кто против?

— Как я выйду, если даже познакомиться с кем-то мне некогда? Пропадаю тут с девяти до девяти.

Шефу не хотелось терять классного бухгалтера.

— Повышением зарплаты я Вас удержу?

— Нет. У меня другие планы, жизнь устраивать буду.

Андрей Иванович только вздохнул и подписал заявление. Он Инну вполне понимал, не хоронить же себя молодой девчонке в кресле за компьютером, у него самого две дочери, которые все никак не могли выйти замуж.

Дальше все само пошло в руку.

Почти сразу в поисковом сайте Инна увидела объявление о конкурсе на место бухгалтера в топливную компанию. Как такое могло быть, Инна не понимала, поскольку считалось, что вакансии в таких местах передаются по наследству, а не набираются, пусть даже и по конкурсу. Инна подала заявку. Испытаний не боялась, была донельзя уверена в своих знаниях и профессиональном чутье, потому что бухгалтерские премудрости были для нее не работой, на которую приходят и уходят, а частью натуры, привычным ходом мыслей, ее стихией. Очень уж Инна любила свою причастность к денежным потокам. Она так и использовала это детское определение Киры и считала его самым правильным. Денежные потоки манили как райские кущи, и Инна стремилась узнать о них как можно больше и приблизиться, как можно ближе. Ей нравилось думать, что она ими жонглирует, и не ленилась знакомиться с новыми приемами и схемами. Она проводила много времени на профессиональных форумах, изучала материалы, мнения, новые веяния, любила головоломные задачки. По собственному определению, она была заточенным бухгалтером, трудностей не боялась и считала, что не боги горшки обжигают, во всем можно разобраться и что-нибудь придумать. Касательно денежных потоков у нее всегда был миллион идей.

Инна прошла испытания и была принята. И не в филиал, а в головной офис, правда, пока помощником бухгалтера. Такой зигзаг судьбы вдохновил ее и окрылил:

— Вот чего я раньше сиднем сидела в этом подвале? Как еще задница квадратной не стала, удивляюсь? — спрашивала она себя и Киру. — Давно бы уже все поменяла.

— Всем бы в таком подвале сидеть! — возмутилась Кира. — Зарплата у тебя была не детская!

— Да не проходное там место, не видишь никого, и расти некуда. Тупик.

— Ты опыта набиралась, так что не жалей. Все происходит вовремя, тогда, когда мы к этому готовы.

— Да я давно готова!

— Чего ты ждешь от новой работы?

— Замужества.

Кира колокольчиком рассмеялась:

— Логика у тебя железная!

— Эх, Кирка, ничего ты не понимаешь! Там же совсем другой уровень! Ты хоть представляешь, как живут олигархи? Уж сушки в молоко не макают! Короля оторву! Богатого, красивого.

— Набалованные они, богатые и красивые.

— Не беда, влюбится в меня и всех забудет.

— Завидую твоей уверенности.

— Никто еще не смог в меня не влюбиться, — горделиво подняла подбородок Инна. Потом нахмурилась. — Замуж только пока еще никто не звал. — Подумала и добавила: — Почему-то. Не знаешь, почему?

— Ты же всегда с совсем молодыми парнями встречалась, им рано жениться.

— Думаешь? Точно не во мне дело?

— Не в тебе.

— А я произвожу впечатление, что буду хорошей женой?

— Не сразу, но именно это впечатление ты и оставляешь.

— Почему? И почему не сразу?

— Не сразу, потому что ты сбиваешь с толку легкомыслием. А как только возникает ситуация, в которой нужно что-то сделать, или выразить мнение, становится понятно, что ты земная, хозяйственная, трезво мыслишь, знаешь счет деньгам. Потом вдруг выясняется, что ты рукастая, и это тоже плюс. Много ли девушек в наше время знают, как холодец варить, как лук хранить или яйца на Пасху красить?

— Ты знаешь.

— Знаю и делаю, но для меня эта сторона жизни проходит вторым планом, на автомате, я бы с удовольствием отказалась от домашних хлопот, мне жаль тратить на них время. Ты — нет, ты любишь быт и желаешь жить хозяйством. Ты хозяйственная, как мышка. Для тебя дом — и цель, и способ, и смысл, и средоточие жизни. Заботиться о ком-то — твое счастье, а вещи — наполнение и суть твоего бытия.

— Вроде похвалила, а почему-то не радостно. Как будто завхоза описываешь.

— Не придумывай. — Кира рассмеялась: — Кто посмотрел на Родиона и заявил, что носки лучше с лайкрой брать, чтобы форму держали? Ты помнишь, как у него рот от удивления открылся? Кто, кроме тебя, способен такие замечания при знакомстве делать?

— А что у него носки выглядели как пакеты? Неправа я, что ли? Жених, тоже мне!

— Права, права, но говорить и обращать внимание на такое способна не каждая девушка. Именно поэтому к тебе мужчины и тянутся, видят в тебе правильную хозяйку.

— Точно не завхоза?

— Хозяйку!

— А королям хозяйки нужны?

— Золушку же принц полюбил, она, вроде, что-то там королю починила.

— Почему-то все, что ты сказала, у меня ассоциируется с какой-нибудь толстой мамой Чёли из бразильского сериала, — недовольно вздохнула Инна. Потом шепотом, доверительно склонившись к Кире, добавила: — Ты лучше про меня так никому не говори. По-моему, я не такая, я — принцесса, нежная и красивая.

Кира весело округлила глаза.

— Да, ты просто не обращала внимания, но, увидев меня, у мужчин замирает сердце, — поделилась Инна. — Особенно когда я в мини и на каблуках.

— Точно сердце? — почти смеялась Кира.

— Точно.

— Ну и как там, на небесах?

— Каких небесах?

— На землю, говорю, спуститься не хочешь? Говорят, полезно.

— Чего?

— Познакомиться, говорю, не терпится с твоим принцем, у которого сердце замрет.

— А! Ну, с тобой первой познакомлю.

***

На работу Инну приняли перед Новым годом, и она, еще толком не узнав сотрудников в своем отделе, едва изучив коридоры, попала на корпоративный банкет. Это ли не мечта? Вот что значит правильно поставленная цель! Жизнь сама выстилает тебе красную ковровую дорожку. Главное, ушами не хлопать и свое не упустить. Действовать!

Ее начальница, главный бухгалтер, болезненная женщина пенсионного возраста, на правах опекуна водила Инну по залу, представляла, рекомендовала любить и жаловать и нашептывала про присутствующих. Говорила главное: кто женат или холост, какую имеет зарплату, должность, перспективы. У Инны как у борзой перед охотой заколотилось сердечко и от сладкого предвкушения приятного и полезного времяпрепровождения блестели глаза, и повисла полуулыбка. Мужчин вокруг было много, и все молодые, прекрасно одетые, улыбчивые, наигранно простые. У Инны сама собой выпрямлялась спинка, поднималась грудь, и взгляд становился обманчиво рассеянный. За столы еще не садились, толпились в центре зала, пили шампанское, общались.

Инна ждала, когда они дойдут до менеджеров высшего звена. Именно они были ее целью, она их наметила, изучив зарплатную ведомость. Зарплата у них с пятью нулями, а премии и прочие бонусы с шестью. Заранее узнала, что все холостые.

Или что-то в Инне неуловимо изменилось или ее опекунша была женщиной опытной, и сама все поняла, но она сообразила оставить Инну в кружке этих мужчин:

— Мальчики, я отойду, а вы не дайте скучать нашей новенькой красавице!

«Мальчики» оценивающе посмотрели на Инну, как будто не с ними ее только что знакомили, и довольно равнодушно улыбнулись: мол, пусть стоит рядом, если хочет.

Прием, конечно, не горячий, но лиха беда начало! Сердечко Инны сладко затрепетало, и она стала присматриваться, кто из четверых мужчин ей больше нравится. Всем на вид от тридцати до сорока лет. Не сказать, что красавцы. Даже совсем не красавцы: почти все русые, т.е. без бровей и ресниц и с округлыми чертами лица. Такие лица Инну не впечатляли, она их называла «пельменными». Но не отступать же из-за этого! Протиснувшись в их круг, она смотрела чистыми глазенками и улыбалась. Ей тоже улыбались, но как бы свысока, снисходительно, мол, много вас таких вокруг нас вьется. Инна видела, что ее оценивают сверху вниз и снизу вверх и читала вывод: ничего так, но и не удивила, видали лучше. Инна держалась стойким солдатиком и «не замечала» отсутствие интереса к себе, смеялась, делала комплименты шуткам, говорила, снова смеялась, снова хвалила чье-то остроумие. Однако вибраций ни к кому не чувствовала и ни от кого не получала. Полный ноль, даже минус. Мужчины разговаривали больше между собой. Инна уже готова была приуныть, как к ним подошел еще один мужчина и сам (сам!) представился ей:

— Василий. Закупки.

— Инна, бухгалтерия, — протянула она руку.

— Пожалуй, все же не Инна, а Инночка! — приложился к ее руке Василий.

Внутри Инны вспыхнул салют и плечики сами собой игриво передернулись. Василий придержал ее руку и случилась химия. Но какая-то не совсем обычная химия, так сразу и не поймешь, не объяснишь. Хотя ёкнуло внутри вполне конкретно, и не заметить этого было нельзя.

Василий сразу же взял Инну под руку и вывел из круга:

— Пройдемся?

Инна почувствовала, что он хочет единолично завладеть ее вниманием, и обрадовалась: нормальный мужчина-завоеватель. Остальные тоже это почувствовали и автоматом выдали некоторое сопротивление:

— А что ты от нас красавицу уводишь? Ее нам под крылышко оставили.

Надо же, она уже и красавица и про опеку вспомнили!

— Под вашими крыльями уснешь от скуки, — парировал Василий.

Между Инной и Василием сразу началось легкое и органичное общение, как будто давние знакомые рады встрече и никак не могут наговориться. Инна такой удачи не ожидала, и можно было бы радоваться, если бы не одно «но». Ключевое слово в их общении — знакомые, потому что между знакомыми обычно бывает интерес друг к другу, но не романтического свойства, а в пределах: как сам, чем живешь? Как мужчина Вася Инну не цеплял. Такое с ней было впервые и рождало панику: что за дела? Как некстати! Ведь он — тот, кто нужен, кого искала.

Мысли и чувства растерянно метались, Инна искоса поглядывала на Василия, даже принюхивалась к нему. Ничего! Хотя пах он хорошо, чистым и теплым ароматом здорового сильного мужчины. Об него, наверное, греться хорошо, и под боком его надежно и мягко. Инна чуть прижалась к Василию, чтобы проверить, действительно ли хорошо. Да, хорошо, по-домашнему.

Они продолжали ходить под ручку между собравшимися, Инна пыталась услышать свой внутренний голос, чутье, которое ее никогда не подводило и было просто звериным, но не понимала себя. Василий вел разговор, что давало Инне возможность думать о своем, прислушиваться к себе. Ведь екнуло же сердечко, когда руку целовал! Или это оттого, что в присутствии других он ее красавицей выставил? Похоже на то. Химия была! Хотя тоже не совсем обычная. Не которая свет в глазах зажигает, а еще какая-то, другая, как будто родственную душу распознала. Бывает же такое, когда с первого мгновения чувствуешь, что с этим человеком споешься, такому можно не договаривать, сам все поймет. Что-то подобное она при встрече с Кирой испытала. И еще: что-то в нем было, что-то такое, что сигнализировало: этот мужчина недаром подошел, он не случайный. С чего бы, если не заискрило?

Вопросов осталось больше, чем ответов. Инна решила, что вечер только начался, успеет еще разобраться, что к чему. Пока можно присмотреться к нему внимательнее.

Мама дорогая, что же он такой некрасивый?!

Во внешности Василия ничто не указывало на воротилу бизнеса или сколько-нибудь умного человека. Разве что дорогая одежда. Он был похож на казаков, какие были нарисованы на сувенирных деревянных досках у бабушки дома: низкого роста, ширококостный, с крупным квадратным лицом, низким покатым лбом, круглым носом, короткой шеей и короткими руками и ногами. Надеть на него вышиванку и шаровары, прилепить чуб и усы, всунуть в рот чубук — будет точно лубочный казак! И стрижка у него абсолютно идиотская, под машинку, как стригут первоклассников.

Василий улыбался так же широко и часто, как Инна. У него это тоже было отвлекающим маневром: открытостью улыбки он гасил хитринку в глазах и непрекращающуюся аналитическую работу ума. Как и Инна, он редко смеялся глазами.

У Инны не получалось кокетничать с ним и очаровывать его: во-первых, ни одна струна ее души или тела на него так и не задрожала, во-вторых, руки опускались от его некрасивости. Ей всегда нравились рослые, атлетически сложенные красавцы. Сама она была крошечной, собственные сто пятьдесят восемь сантиметров составляли ее тайную печаль и вынуждали носить каблуки неимоверной высоты. Василий был лишь немногим выше нее. Как не посмотри — не ее формат. Но через какое-то время Инна поймала себя на том, что после знакомства с Васей не видит, не слышит и не общается с другими мужчинами. У Васи, что называется, говорили и зубы, и губы. Он не отпускал ее внимание ни на секунду, бесконечно шутил, и через полчаса после знакомства они просто покатывались со смеху. И так весь вечер, перемещаясь от стола к дивану, от дивана на танцпол, с танцпола на балкон и обратно за стол или диван.

Иногда Инна на какое-то мгновение трезвела и недоуменно смотрела на Васю: чем он ее взял и держит? Только языком молотил! Ничего привлекательного, даже просто примечательного для нее в его лице не было. С тех давних пор, когда Инна увидела длинные брови и густые ресницы Киры, она стала млеть от длинных бровей и влюблялась только в длиннобровых. Это был ее критерий отбора. У Васи брови были широкие, редкие, русые и короткие, едва достигали внешнего края глаза, если провести перпендикуляр. Инна имела такие же брови, поэтому нещадно их выщипывала, красила и удлиняла карандашом. Глаза у Васи были тоже как у Инны — серые, глубоко посаженные, скрытые вечной улыбкой. Рот отличался от Инниного только шириной, у нее ротик был маленький, а губы у обоих тонковатые. Украшением ее лица всегда служил изящный курносый носик, Вася не мог похвастаться подобным убранством. Зато от него исходило ощущение силы, скрытого ума, хитрости, он подчинял. Напоминал то ли неповоротливого от мышечной мощи вола, то ли медведя, а взгляд имел паучий, выжидающий. С него в пространство стекала энергия больших денег, для мужчины это бесспорный плюс. Еще ему в плюс можно было поставить то, что он выбрал ее, Инну. Она иногда ловила на себе любопытствующие взгляды, что, мол, за барышня привлекла не последнего человека в компании. Это льстило.

Очень скоро Инна поняла, что Вася изучает и оценивает ее не менее пристально и внимательно, чем она его. И надо сказать, в отличие от нее, Вася не был растерян. Он вел их разговор, задавал тон, менял диспозиции, вообще, руководил ею. Несколько раз Инна мимолетно чувствовала, что если он решит, что она будет принадлежать ему, то у нее не останется выбора. Ей становилось и страшно, и сладко. По его взгляду Инна угадывала, что он еще не решил, принадлежать ей ему или нет. Он думал! Это не нравилось. Она сама привыкла думать, будет ли ей принадлежать кто-то. Было в принципе неприятно, что он раздумывает, вместо того, чтобы естественным образом пасть ниц перед ее очарованием. Разве есть сомнения в неотразимости и губительности ее чар?

Иногда Инна терялась, не знала, как себя вести. Пару раз на автомате «включала очаровашку», начинала капризно выпячивать губки и делать недовольное лицо, зная, что от этого выглядит кукольно и мило. Вася саркастически поднимал правую бровь и усмешкой стирал с ее лица всякую нарочитость. Вообще, он вел себя таким простаком, что собственные приемы очарования представлялись Инне глупыми и искусственными. При этом ей казалось, что он специально навязывает ей естественность, хотя в других обстоятельствах был бы не прочь полюбоваться на кокетство. Он хотел видеть Инну без масок, да только она сама не знала, какая будет, если выйдет из образа куколки.

Несколько раз к ним подходили с поздравлениями сотрудницы, и Вася с каждой из них вел себя по-разному. В зависимости от занимаемой должности поздравительницы он был то любезен, то снисходительно приветлив. Если Инну Кира называла акулой, то как бы она назвала Васю? Инна заметила немую сцену, незаметно разыгравшуюся в зале: какой-то мужчина хотел подойти к ним с явным намерением пообщаться с Василием, но Вася взглядом пресек его, и мужчина стушевался, подчинился, отступил. Почему-то стало жутковато, и Инна в который раз покосилась на Василия, пытаясь разгадать его. Как ни крути, а его сила покоряла, граничила с красотой, может быть даже была выше красоты, потому что рядом с ним было не стыдно и… почетно, что ли?

Иногда Инна робела и даже паниковала: почему и зачем он выбрал ее? Здесь были две девушки яркой внешности, броской красоты, все на них заглядывались, а Вася нет. Что это значит? Вряд ли Вася делает что-либо без цели. В том, что он ее выделил и не просто так проводит с ней весь вечер, Инна не сомневалась. Если бы она его не заинтересовала, то он сидел бы, ел и лениво посматривал на остальных. Интересно, долго он за ней наблюдал, прежде чем подошел? В том, что наблюдал, Инна не сомневалась. Сидел, небось, как паук в каком-нибудь углу и изучал присутствующих. Почему-то выбрал ее.

За столом Василий повел себя необычно:

— Что же ты за мужиком не поухаживаешь? — спросил он как-то совершенно по-свойски, даже фамильярно.

Инне показалось, что она дома и слышит отца. Не стряхнув наваждения, она встала, взяла Васину тарелку и стала перечислять все, что клала ему, так делала мама:

— Балык из осетрины, блинок с семгой, одну картошину, грибочки маринованные. Все, на закуску хватит. Хотя, вот еще яичко с икрой положу.

— Гарно, — одобрил Вася неожиданным образом.

Растерянная, Инна села и не могла отделаться от чувства, что ее загипнотизировали.

— Хлеб забыла, — попенял Вася.

Инна встала, дотянулась до хлеба и подала ему белый и черный кусочки.

— Сама ешь, — услышала она.

Инна вновь встала и положила чего-то и себе.

Выйти из затмения получилось благодаря соседке слева, которая заговорила с Инной. Но растерянность осталась. Почему Василий так говорил с ней и вел себя? Почему он вдруг сказал «гарно»? Инна могла отдать руку на отсечение, что с другими барышнями он себя так не вел.

С этого момента стало тревожно и страшновато: Вася сменил тон общения и вел себя иначе. Шутки и улыбки прекратились, он смотрел на нее хозяйски. Мелькнула мысль, что он на ее счет уже принял решение. Какое?

К концу вечеринки Вася все чаще смотрел Инне в глаза и все ближе придвигался. Ощущая его близость, Инна интуитивно угадывала, что в паре с Васей не сможет быть на равных, не говоря уже о том, чтобы командовать им. Он — дирижер, и если она будет чувствовать себя свободной, то только потому, что ему захочется, чтобы она себя так чувствовала. Она будет отдающей, а он — берущим. Берущим без особой признательности и благодарности, просто потому, что так для него и должно быть. Она всегда должна будет доказывать, что не зря существует в его пространстве. Доказывать делом. Он будет участвовать в отношениях дозировано, чтобы не дать лишнего, не заслуженного, не отработанного. Нет, он не дирижер — хозяин.

И Инна поняла: в Васе было что-то от ее дядьки из Днепродзержинска. У того дом был полной чашей, крепкое хозяйство и большая семья. Все завидовали его жене, но Инна, когда гостила у них, замечала, что общается и относится дядя Володя к тете Наде не так, как остальные знакомые ей мужчины относились к своим женам. Как к капиталу, как к активу, который обязательно должен отрабатывать свое и оправдывать вложения. Как к имуществу. Он называл ее «хозяйка». «Хозяйка, ужинать давай! Что это у тебя свет везде горит, а, хозяйка?» Дядя Володя никогда не шутил, не ласкал, не разговаривал с супругой просто так. Сколько молока надоила, проверила ли тлю на картошке, помыли ли бочки для засолки капусты, нарвали ли дети травы кроликам. Ни разу за все годы Инна не видела, чтобы он улыбнулся тете Наде или обнял ее. И тетя Надя почти никогда не улыбалась. А когда ей завидовали, махала рукой и отворачивалась.

В Инне встрепенулся бунтарь и упрямец, она захотела предстать такой, из-за которой Вася превратился бы в отдающего. Захотелось подчинить его, чтобы для него было счастьем ждать ее с работы и мыть за собой посуду, лишь бы сделать ей приятно. Она, конечно, в своих мыслях забежала далеко вперед, и про посуду было чистой фантазией, но что делать, если мысли шустрые?

— Сколько тебе лет? — спросила она.

— Тридцать шесть.

«Представляю, сколько женщин у него было, — подумала Инна. — Попробуй, удиви такого. Наверное, и с моделями крутил». Ей уже рассказали, что мужчины в их компании помешаны на моделях. По соседству была школа моделей.

— А тебе? — услышала она.

— Девушкам такие вопросы не задают.

— Да ведь узнать не проблема. Двадцать пять?

Инна удивленно посмотрела на него.

— В точку, да? Ты так и выглядишь.

— Обычно дают чуть ли не восемнадцать.

— Это из-за роста. Маленькая собачка… Сама знаешь. В глаза надо смотреть, в глазах опыт видно.

Инне стало обидно, что у нее в глазах не романтическая легкость, а опыт. Опыт! Нашел, что сказать! Как же, вдова, перехоронившая трех мужей! Но Вася не тот человек, чтобы развивать обиду, он только посмеется.

— Какая у тебя фамилия? — спросила она.

— Коваль.

Коваль красивее, чем Пацюк, но все же не так, как Зимовский.

— А у тебя? — спросил Вася.

Инна вздохнула:

— Пацюк.

Он чуть улыбнулся, мол, понимаю, почему ты такой вопрос задала.

— Откуда ты? — снова спросила Инна.

— С луганщины. А ты?

Вот в чем дело! Они с одного корня, поэтому, наверное, показалось, что она знает его.

— Из Астраханской области, — Инна решила не вдаваться в подробности своего происхождения. — Ты говоришь чисто.

— Да, специально избавлялся от южного говора. Ты тоже говоришь чисто, не сразу расслышал хохляцкие нотки.

— Что? — Инна никак не ожидала подобного заявления.

— У меня слух идеальный. Я музыкальную школу окончил, на баяне играю.

Инна разозлилась, потом взяла себя в руки: какая к черту разница? Понял и понял, что теперь? Он тоже не голубых кровей. У них одинаковый путь. Тоже, видимо, выгрызал себе место под московским солнцем.

Почему-то Инне стало грустно: встретила почти земляка, а не сказать, что он ей очень приятен. И хочется скрыть общие корни, отгородиться от него, показать, что она не такая. А может, не так уж они и похожи?

— Ты в театры ходишь? — спросила она, желая показать, что не лаптем щи хлебает.

— Нет, мне в них скучно, — ответил Вася так, как она сама отвечала Кире, когда та тащила ее на спектакль.

— Музыка, кино?

— Что по радио передают, то и слушаю. А из фильмов боевики смотрю, экшены, фантастику, так только, чтобы без соплей и слюней.

Инна почувствовала, как грубо звучит ее обычная отмашка про слезы и сопли, когда Кира зовет пересмотреть «Английский пациент» или «Грозовой перевал».

— Там Шванрценеггер или Стэтхем снимаются? — обычно язвила Инна.

— Ты воспринимаешь красоту мужчин исключительно в мышечной массе. Как так можно? — удивлялась Кира.

— Еще важны длинные брови и кошелек, — уточняла Инна.

— Маленькая боевичка и натуралистка в одном флаконе! — вздыхала подруга.

Вася как-то неприятно преподносил ей ее саму. В Кириной характеристике Инна представлялась юной и неуемной егозой, которая еще не познала главное в жизни, а у Васи выходило, что она неотесанная деревенщина.

— Тебя спрашивать не буду, — сказал он, — вижу, что тебе это все тоже до потолка.

Инна не нашла сил опровергать.

— Знаешь, чего бы я сейчас с удовольствием съел? — спросил Вася, ковыряя вилкой жульен. — Свежего черного хлеба со смальцем. Посолить сверху, как следует и — ам!

Инна испуганно уставилась на Васю: она перестала есть смалец с тех давних пор, когда пришла домой от Киры, и мама протянула ей бутерброд. Зареклась, что это не ее уровень. Впервые с тех пор встретила человека, знающего, что это такое, и любящего смалец.

— Вижу, ты знаешь, что это такое, — засмеялся Вася. — Здесь никто не знает. У меня дома есть, приходи, угощу.

Инна насупилась: совсем не то впечатление она производит на Васю, какое хотелось бы. Совсем не то. Вот с чего он про смалец сказал? Моделям тоже говорил? Лучше бы спросил, какой воды бриллианты ей нравятся! Все идет не так, как полагается. Не под ее дудочку.

— А где ты живешь? — спросила она.

— В районе Кутузовского.

Инна еще даже не успела проникнуться уважением, как он добавил:

— Пять лет назад купил четырехкомнатную квартиру, сто двадцать квадратов, два балкона, потолки три десять, паркет, высокие двери, сталинка, газ. Увидишь еще.

Это «увидишь еще» было не совсем приятно, как будто не ей решать, пойти к нему или нет.

— Один живешь?

— Один.

— Сам убираешь?

— Уборщица приходит два раза в неделю, влажная уборка, стирка, глажка.

Инна уважительно подобралась:

— Дорого? Не боишься воровства?

— Нормально, только надоело мне это, чужой человек в доме. Жениться хочу.

Снова стало неприятно, словно он хочет жениться, чтобы не было нужды в служанке. И как будто он это ей специально говорит, готовит, так сказать, к тому, что ее ждет. Жуть какая.

Инна почувствовала усталость. Вася как вампир высосал из нее все силы. Хотя обычно мужчины ее окрыляют и заставляют порхать.

— Мне домой пора, — сказала она и даже не улыбнулась. Кажется, за последние часы она перестала улыбаться, что на нее не похоже.

— Я с Ирой поеду, мы договаривались, — добавила она на случай, если Вася вздумает проводить ее.

— Ладно, — сказал он. — Еще увидимся.

— Приятно было познакомиться, спасибо за компанию, — сказала и улыбнулась Инна на манер Киры.

— Угу, — кивнул Вася.

Защищенной и спокойной Инна почувствовала себя только дома под толстым одеялом, в которое зарылась как в сугроб. Ну его, этого Васю! Волкодав какой-то. Забыть, не вспоминать! Познакомиться с кем-нибудь другим, поприятнее.

***

В один из дней после праздников Василий вошел в Иннин отдел, вызвав смятение и переполох среди сотрудниц. Он улыбался, наговорил всем комплиментов, заставив четырех женщин ожить и ерзать в креслах, потом подошел к Инниному столу и предложил пойти пообедать.

— Работы столько, не знаю даже, — струсила Инна.

Она про него уже и думать забыла, а он взял и нарисовался. Нашел же! Искал, выходит.

Инна почувствовала, что девчата слишком старательно смотрят в экраны мониторов и шуршат бумагами. Означало это только одно: она в центре их внимания. Конечно, хотелось впечатлить приятельниц, чтобы они увидели, как ее уговаривает птица высокого полета. И в то же время было желание избежать Васи, не попадать больше под его влияние. Вася Инну подчинял как удав кролика. Он ее душил, это она прекрасно помнила.

— Пойдем, пойдем! — взял ее за локоть Василий и потянул из-за стола, — работа не убежит, а обед полагается по штатному расписанию.

Инна пошла. А что делать? Не драться же.

Она попыталась щебетать, навязать Васе свою линию поведения, но глаза его не загорались, он снисходительно улыбался, и Инна оставила свои попытки.

В кафе она принялась изучать меню, однако Вася подозвал официанта:

— Две лапши, две порции пельменей, чай с мятой и штрудель.

На Инну даже не посмотрел, а когда она собралась возразить, что хочет другое, и даже уже набрала воздуху в грудь, то так и не возразила.

— Тебе надо чуточку поправиться, — смягчил ситуацию Василий, — а то наберешь травы и будешь пастись.

Это уже хоть какая-то забота и внимание, пусть даже маскировка под заботу и внимание, хотя бы оговорил свою безапелляционность. Инна чуть раздвинула губы в улыбке. Василий, видимо, почувствовал, что перегнул:

— Надоело досок видеть, хочется нормальную женщину обнимать.

— Ты собрался меня обнимать? — отпрянула Инна.

— Думаю, да. По-моему, мы идеальная пара.

— С чего ты это взял? Мы даже толком не знакомы.

— Я это сразу почувствовал. Мы с тобой одного поля ягодки. Ты и сама скоро в этом убедишься, если еще сомневаешься.

— Мне, вообще-то, мужчины другого типа нравятся, — повела плечами Инна.

— Ты еще себя не поняла. Мне раньше тоже всё модельки нравились. Потом поумнел. Разницу надо проводить, кто для чего подходит. Я — мужчина для жизни.

Инне стало обидно. Как это Вася все время умудряется ее обижать? Главное, сам же за ней бегает, и еще гадости говорит! Противопоставил ее моделям, она, что, не хороша собой? Очень даже ничего! И для чего это она подходит? Заменить служанку? В то время как она сама всегда мечтала завести домработницу.

— Не надо кукситься, — сказал Василий, — я дам все, о чем мечтает любая нормальная женщина. Квартира есть, дом собираюсь покупать, высокий уровень жизни, заботу и уважение.

Инна, нахохлившись, молчала.

— Чего молчишь? Что-то не так?

— А любовь?

Василий ухмыльнулся:

— Чтобы бабочки в животе порхали? Это тебе по молодости лет счастье в бабочках видится. Потом уже будет хотеться надежного тыла и стабильной обеспеченности.

— Потом — это когда? — Инна вложила килограмм яда в слово «потом». Мол, что это за такое «потом», после которого любви не хочется?

— Когда дети появятся, — просто ответил Вася.

Дети, конечно, важнее всего на свете, но разве они не должны быть результатом любви? Перемудрил Вася! Пропускает первое, основу.

— Значит, буду хотеть того, что полагается по возрасту хотеть. Любви хочу.

— Ты бедного полюбить можешь?

Инна поджала губы. Бедные — не ее песня.

— Вот! — легонько стукнул пальцем по столу Василий, — значит, не любви ты ищешь, а уверенности в человеке и обеспеченности. Ты такая же здравомыслящая, как и я.

— А что, богатого любить нельзя? Бедного можно, а богатого нет? Почему это, если бедного любишь, то это любовь, а если богатого, то брехня? Они не люди, что ли?

— Понять трудно, его любишь или его возможности. Деньги глаза застят.

— Ты вот человек не бедный, однако, я к тебе равнодушна. Мне ты глаза не застил! — злорадно отомстила Инна.

— Да. Но крутилась ты на банкете не среди мелких служащих.

— Чем же тебе именно мое здравомыслие понравилось? — ехидно спросила Инна. Ей хотелось говорить ему гадости и перечить. — Или модели попадались сплошь не здравомыслящие?

— Ты будешь хорошей хозяйкой и традиционной женой.

— С чего ты взял?

— У тебя руки и ноги крупные, ногти квадратные, ты — крестьянка. Лицо может соврать, руки — никогда. Всегда смотрю на руки. Ты, сто пудов, знаешь, что такое хозяйство, огород, скотина. И потом, я видел, как ты ела. Тебя явно учили уважать продукты и ничего не оставлять на тарелке.

Инна не знала, как реагировать. За собственные руки и ноги было обидно, еще и манеру есть назвал крестьянской. Родители, действительно, уважительно относились к еде, даже крошки со стола мама высыпала кошке в миску, и плесневелый или засохший хлеб подкладывала птицам и муравьям. И Инна не стеснялась испорченный хлеб выносить на крышу будки для мусорных баков. Что в этом плохого? Так бы и вцепилась этому мерзкому Васе в рожу!

— И ты спросила, кто убирает мою квартиру и дорого ли. Никто не спрашивал. А ты с хозяйской позиции смотришь, на себя примериваешь.

Инна сидела букой.

— Заметь, это все комплимент тебе! Я сам такой.

Инна все еще поджимала губы. Не таких комплиментов она ждала от мужчины.

— Я давно считаю чушью, что женщина должна быть нежным цветочком и что половинками становятся противоположности. Цветочек будет детей рожать и у плиты стоять? И противоположности довольно быстро бесить начинают. Я решил найти похожего человека. Земного. Тебя. Это, между прочим, было непросто и заняло несколько лет. — Вася сделал паузу, чтобы Инна заметила, что он считает ее уникальной.

Инна сидела с таким лицом, будто ее обманули. Продукты она уважает и знает, что такое хозяйство! Нашел, чем девушку взять! Да у них в городке таких уникальных каждая первая! Еще лучше найдутся. Лучше бы сказал, какая она красавица и как он от нее без ума.

— Почему бы нам не объединиться и не попробовать пожить вместе? — продолжил Вася.

— Да ты меня даже не привлекаешь!

— На этот счет не беспокойся, пока еще никто не жаловался. Попробуй сначала.

Инна была обескуражена, так ее еще никто не соблазнял, если это вообще соблазнение. Сделка какая-то.

— Сделка какая-то, — недовольно сказала она, — никакой радости.

— Это поправимо. Будем называть друг друга ласково и вообще сыпать нежностями, раз ты без этого не можешь. Со временем все равно это надоедает и люди перестают говорить или реагировать на сюси-пуси. — Вася улыбнулся: — Заметь, ты готова попробовать. Бабочки бабочками, а здравый смысл если есть, то никуда от него не денешься.

Инна презрительно хмыкнула.

Принесли обед, Василий галантно сказал:

— Положить тебе сметанки, дорогая?

Инне стало смешно.

— Приятного аппетита, розочка моя! — как ни в чем не бывало, пожелал Вася и принялся есть.

На «розочку» у Инны сама собой выпрямилась спина, расправились плечи и заиграли глазки. Глянув на нее, Вася ухмыльнулся:

— Детский сад.

А Инна с воодушевлением подумала, что еще заставит его за ней побегать. Она ему нравится! Козыри у нее на руках.

***

Две недели Василий заходил забирать Инну на обед. И каждый раз честно вел себя как ухажер: приносил ей шоколадки, конфеты, цветы, милую безделушку на рабочий стол. При этом смотрел восхищенно, называл дорогой и целовал ручку. Девчонки в отделе Инне завидовали, спрашивали, как ей удалось из него такого шелкового и внимательного кавалера сделать. Инна считала его поведение своей победой и, хотя и была внутренне настороже и никак не получалось очароваться Васей, все же старалась соответствовать ситуации: блестела глазами, завивала кудри, принаряжалась, плакала, но ходила на высоченных каблуках.

Вася не экономил, водил в хорошие рестораны и больше не навязывал свой выбор блюд. Инне это льстило, иногда, правда, холодком сердце сжимало понимание, что он вкладывается в ее согласие и с каждым днем все больше робела отказать. Даже будучи деликатным и внимательным, Вася умудрялся загонять ее в угол. Инна его немного боялась, сама перед собой храбрилась и обещала развернуть ситуацию на сто восемьдесят градусов. Пока не получалось.

Иногда она спрашивала себя, почему встречается с ним? Как ни странно, с Васей ей было комфортно и естественно. Он никогда не умничал. Заезжие саксофонисты или открытая лекция о творчестве Караваджо в Музее изобразительных искусств его совсем не интересовали. Он всегда говорил о простом, земном, понятном. Что надо быть идиотом, чтобы менять машинное масло в авторизованном автосервисе и платить за это шесть тысяч вместо четырехсот рублей. Что только лохи не ставят счетчики воды в квартире и платят за чужие расходы. Что пиццей на тонком тесте наесться невозможно и людей вынуждают заказывать что-то еще. Это находило живейший отклик в душе Инны. Она, в свою очередь, наконец-то нашла человека, которому могла сказать, что считает расточительством и барством сдавать вещи в прачечную. Кроме того, мало ли как они там постирают! Вася согласился с ее подозрением, что в ресторанах в еду добавляют усилители вкуса, и лучше питаться дома. Оба кривились в гримасе отвращения от того, что кто-то держит собак в квартире.

— Грязища, вонища, шерсть, испорченная мебель и лишние заботы с выгулом.

— У нас собаки жили во дворе в конуре, никто их к ветеринару не таскал, не расчесывал, корм не покупал, не выгуливал.

— Да, сами себя как-то вылизывали, линяли и лопали, что дадут.

Оказалось, что оба в детстве ненавидели срезать виноград, каждый имел порезы от секатора и был укушен пчелами. Дергать траву для Васи было такой же постылой повинностью, как и для Инны. Оба получали ложкой по лбу, если неаккуратно брали еду из общей миски, например, роняли пельмени. Про лбы смеялись долго, потому что о лоб каждого кто-нибудь из родни норовил смеха ради разбить вареное яйцо.

Васю лупили ремнем, а Инну, мамину и папину ягодку, никогда.

— За что лупили-то?

— Да для профилактики! Я потом у бати спрашивал, чего он меня сек нещадно, вроде, причин не было? Говорит, так надо: его дед дубасил, деда прадед дубасил, вот хорошие люди и получились.

Признались друг другу, что с детства мечтали жить в Москве и разбогатеть. Единственные из всех родственников! Собственная смелость и амбиции обоими были подчеркнуты поднятым вверх указательным пальцем.

— Я хотел стать богатым не в том смысле, чтобы большего размера дом построить и иметь больше всех скотины на базу. Нет. Я хотел занять верхнюю позицию, как в цепи питания, помнишь, в зоологии? На тех, кто наверху, никто не рыпается даже. Наверху вообще другая жизнь. И самое главное, мне нужно было быть львом среди львов, а не среди баранов. Поэтому только Москва. А ты?

— А я хотела и хочу быть такой богатой, чтобы ни от кого и ни от чего не зависеть и никогда не боятся за настоящее и будущее. Хочу быть уверенной в своем положении и позволить себе все, что пожелаю.

— Понял. Как ты училась?

— По математике пятерка была, все остальное так, через пень-колоду. А ты?

— Я отличник, медалист. Гордость школы и все такое.

После школы Васю провожали в Москву с пожеланиями стать президентом и всем селом гордились его успехами. Инна домой не ездила, что там делать, в дыре этой? Ей желали выйти замуж за олигарха, но об этом она не сказала.

От таких воспоминаний и откровений они становились ближе и роднее, и старались показать себя с лучшей стороны. Лучшая сторона у обоих была своеобразной и называлась «Я самая(ый) умная(ый), практичная(ый), хозяйственная(ый) и умелая(ый)»

— До чего же бестолково парковку расчертили, — говорил Вася, глядя в окно ресторана, когда они обедали. — Выезжать же неудобно, и еще три машины можно было бы поставить.

— Ага, — соглашалась Инна, — и клумбу по-дурацки поставили, солнца цветам не хватает и людям мешает.

Они начинали обговаривать, как надо было сделать, и чувствовали себя редкими людьми практического склада ума среди общей недалекости и безрукости.

В рыбном ресторане им показали свежую рыбу, которую намеревались для них приготовить. Василий согласно кивнул, а Инна взяла салфетку и посмотрела жабры:

— Вот эту поменяйте, она несвежая!

Вася глянул на Инну больше, чем с уважением, с восхищением!

Инна обожала критиковать блюда.

— Корочка подсохла. Или передержали или подачи пара в духовке нет.

— Пар в духовке? — удивлялся Василий.

— Да. У них же профессиональные печи. Если уж дома в духовку миску с водой ставят, то тут что говорить! Тесто же заварное, влагу любит.

Вася уважительно качал головой.

— Вот балбесы, — крушила поваров Инна, ковыряя салат, — морковку на мелкой терке натерли, а сыр на крупной.

Вася довольно улыбался. Такие знания в женщине ему нравились. Не то, что, где какие наряды завезли, а в холодильнике магазинные пельмени.

Еще ему нравилась Иннина простота во вкусе, она всегда выбирала простые сытные блюда, не рисовалась, что жить без мидий и креветок не может. Совсем как Вася. Можно подумать, они на кальмарах и кольраби выросли, чтобы нос от котлет и киселя воротить! Вася терпеть не мог позерства и рисовок.

Однажды официант предложил им новый десерт — шоколадное фондю:

— Представьте себе, накалываете на шпажки клубнику, киви или виноград и макаете в молочный шоколад. Ммм! — изобразил он блаженство.

— Кошмар какой, — сказала Инна, — какое блаженство? Кому может нравиться свежий виноград или киви или та же клубника в шоколаде? По-моему, это не «Ммм!», а «Бррр!»

Василий засмеялся, а официант шепнул:

— Вообще, да. Согласен, странное сочетание. Но люди ведутся, берут.

***

В пятницу Вася пригласил Инну к себе на ужин. Она испугалась. Это означало, что может быть секс. А желания в ней не было ни капельки. Да и Василий, не сказать, что излучал страсть, за все время ни разу на нее с желанием не посмотрел.

— Не бойся, — прочитал он ее сомнения. — Не пойдет — не будем. Просто посмотришь, как я живу. Но попробовать перейти на другую стадию отношений уже можно, я думаю.

— Хорошо, но если нет, то нет.

— Да ради Бога, — пожал он плечом, но тут же спохватился, — в смысле, я готов тебя ждать, сколько потребуется, дорогая.

Заручившись уверением, что принуждать ее не станут, Инна расслабилась и почувствовала себя безопасно. Чувство безопасности не терпит пустоты и взывает к приключениям, это всем известно. Поэтому в Инне почти сразу закономерно включилось прямо противоположное желание соблазнить Василия. Или хотя бы выглядеть соблазнительно. Видеть, что он ее желает, как минимум.

Инна была абсолютной женщиной и не беспокоилась, что ход ее мыслей или поведение могут показаться непоследовательными. Для нее все было весьма логично: одно следовало из другого, цепляло третье, рождало четвертое. И так без перерыва. Причем всегда по конкретной причине. Например, сейчас (впрочем, как и всегда) ей хотелось сражать наповал и засчитывать победы. А потом вить веревки из сраженного и побежденного мужчины и получать от него все. Это ли не радость? Какие веревки можно свить из Васи она пока не думала, он все никак не падал к ее ногам. Но квартира на Кутузовском у него есть. И потом, жуткая неправильность была уже в том, что он не горел к ней желанием. Разве это нормально? Любую неправильность следует исправлять.

Всю дорогу до дома она продумывала, что ей надо сделать до свидания. Много чего, а времени в обрез! Еще толком не раздевшись, стала доставать из недр шкафа воск и воскоплавы. Она должна была явиться во всем блеске и великолепии, чтобы знал, что под одеждой фея, а не завхоз!

За три часа надлежало сделать эпиляцию везде, натереть все тело скрабом, подержать маску на лице, полежать в ароматической ванне, нанести на кожу самый дорогой лосьон, освежить лак на ногтях, полчасика вздремнуть или хотя бы просто расслабиться с закрытыми глазами. Потом накраситься, нарядиться в новое белье, чулки, платье, уложить волосы и отбыть к месту встречи. Давно такого аврала у нее не было!

Пока лежала с огуречными кружочками на глазах и отдыхала, представляла, как она, покачивая бедрами и играя плечами, зайдет в его квартиру. Он поможет снять с нее шубку, и она так небрежно на низких тонах, может быть даже с хрипотцой, бросит: «Благодарю». И в глаза ему не смотреть. И рассеянно улыбаться. Пшикнуться духами или нет? Лучше не надо, итак лосьонами благоухает. Что там дальше? Значит, шубку он снимет. Блин, а сапоги как царственно снять? Чтобы эротично и впечатление от хрипотцы не перебить? У него в прихожей банкетка есть? Ногу бы закинула. Интересно, а какая у него прихожая и вообще квартира? На Кутузовском! Сто двадцать квадратов. Инна встрепенулась, забыла про соблазнение, принялась фантазировать о более интересном, о квартире. Какая она? Даже представить себе Васин вкус не могла. Он такой непонятный, то пентюх, то себе на уме, не поймешь, что любит. В любом случае, счастливчик, у него уже все есть. Ничего, ничего, у нее тоже скоро все будет. Не может такого быть, чтобы не было.

Инна съела оба огуречных кружка со своих глаз и отправилась краситься и наряжаться.

Результатом осталась весьма довольна. Из зеркала на нее смотрела живая куколка с тугими щечками, крошечным носиком и легкой улыбкой. А до чего свежий и ровный тон лица! Не зря она поддалась на уговоры продавщицы и купила дорогую светоотражающую базу под макияж. Инна расправила локоны по обеим сторонам лица, чтобы выгодно подчеркнуть красивый выпуклый лоб. Оценила себя с разных ракурсов и решила не изменять собственному стандарту: лучше всего она смотрелась в три четверти и в профиль. Надо будет так к Васе и поворачиваться. Пусть захлебнется слюнями! Разглядывая свое лицо, Инна представляла, как Вася ею очаровывается и загорается желанием поцеловать вот в это место на щечке, потом шейку, а шейка так дивно пахнет, что он глубоко и сладко вдыхает аромат. А Инна так испуганно замирает, типа не ожидала. Потом обнимает ее, такую крошку, своими огромными медвежьими лапами, а она трепещет и как будто бы хочет вырваться, а он ловит губами ее губы…

Инна так полновесно представила Васино желание, что моментально сама загорелась и возбудилась. Она любила видеть и чувствовать, что ее хотят. Это был ее афродизиак. Какой бы красивый парень ей не встречался, Инна откликалась на него, только если он хотел ее. И наоборот, находила интересным даже не самого симпатичного молодого человека, если он электризовал пространство вожделением к ней. Если бы Вася знал об этой ее особенности, то понял бы, почему он ее не привлекал: потому что не искрил ни фига в ее сторону!

Как бы то ни было, состояние у Инны было теперь такое, какое нужно для свидания.

Василий встретил ее у метро с огромным букетом розовых роз. Это было очень красиво. Мужчина в пальто и сверкающих ботинках с букетом роз, и Инна в великолепном полушубке, с кудрями и на каблуках. На них оборачивались, и маленькая девочка даже остановилась, глядя на Инну. Инна благодарно и нежно улыбалась Василию за это представление, за отведенную ей роль красавицы. А когда он впервые за все время их знакомства коснулся поцелуем ее губ, даже можно сказать, понюхал ее губы и просто оценил их мягкость легким касанием, то у Инны крылья выросли. Что может быть правильнее для женщины, чем желание мужчины ее поцеловать? Есть желание — есть женщина. Все, планета крутится в нужную сторону!

Конец ознакомительного фрагмента.