НЕПОЭЗИЯ

Ксения Сергеева, 2023

Что бы ни создало человека, оно создало его творцом, передав тем самым наследственное качество – самоё себя – текучее, неуловимое, постоянно меняющееся, которое человек на протяжении всей своей жизни, осознанно или неосознанно, пытается поймать в себе, познать, перевести в материю посредством самых различных средств – от примитивных орудий до сложнейших механизмов.Данная книга является такой попыткой, своего рода алхимическим риском, претворившим мысли и чувства в слово.

Тебе

I. 37.8

***

я на канате —

всегда,

по одну сторону —

оно,

по другую —

сверх-я,

между ними —

ничья,

равновесие,

равноденствие,

равенство;

я на границе —

без перерывов,

выходных,

праздников,

по правую сторону —

жизнь,

по левую —

смерть,

впереди —

дева,

позади —

лев,

по левую —

жизнь,

по правую —

смерть,

позади —

дева,

впереди —

лев,

между ними —

я —

одна —

всегда

***

поесть клёцки,

почитать Бродского,

впасть в отчаяние

совершенно нечаянно,

примоститься за спиной у шкафа,

прикинуться лампой…

и — оборваться внезапно,

повиснув шнуром в пространстве

до следующего наступления ночи,

когда кто-нибудь света захочет

***

Смотри в оба! —

повсюду оборотни,

крысы,

мухи,

слухи,

когти дьявола,

яды,

зелья

отворотные,

приворотные,

опиаты,

дурманы,

обманы,

ферментирующие мысли,

атрофирующие чувства,

потрошащие сознание

до непонимания,

недомыслия,

тупости,

повсюду глупости,

сплошные глупости…

Смотри, не запутайся!

***

поиграем в лапту мотыльком?

который залетел тайком

шепотком

на огонёк телефона

в темной комнате

и зашуршал по окну,

я по нему ладонью —

он от меня,

куда?

в преисподнюю?

может быть, да,

может быть, нет,

как бы там ни было, я всучила ему билет

в пространство,

повелев более не возвращаться

в унылую комнату,

а шуршать на просторах города

***

когда в кишках мысль ворочается

и глотка мозжит от тоски

я разбрасываю многоточия

по одиночеству

и начинаю прыжки

по точкам

до первого промаха

***

Слишком много слов выбрасывается в пространство,

будто в отхожее место,

будто в канализацию,

уносящую словеса

неизвестно куда,

в какие-то воды,

моря,

океаны,

где их поглотят большие рыбы

и рыбы малые —

что-то усвоят,

что-то извергнут,

чем-то отравятся,

но вскоре поправятся,

а от чего-то скончаются

тут же,

не успев проглотить глагол

чуждый,

от другого же будут страшно маяться —

не желудком,

не телом —

умом,

доходя до пределов

отчаяния,

что ни вода,

ни собратья

не смогут составить более рыбьего счастья,

только суша

будет драть рыбью душу,

будет манить,

призывать,

к выходу на земную твердь подстрекать,

и рыбья душа не выдержит,

не устоит перед зовом земли,

и, точно сомнамбула

из окна, бросится на берег мечты,

рассыпая по нему глаголы любви.

***

пришла осень-ростовщица,

обобрала лето до нитки

под вкус шипки

и звуки скрипки,

паразитка!

***

Стоит ли ждать девяносто лет?

чтобы разверзнуть уста и сокрушить

обет

молчания,

выдав все горести,

страсти,

печали,

отчаяния

одной тирадой,

в один присест.

Стоят ли они девять сотен лет?

или цена им — обет?

***

Шорохами,

вздохами,

шепотом

ткут соседи невидимое что-то,

проталкивая что-то сквозь трещины,

щели,

пуская по трубам

в чужие дома,

в чужие судьбы,

где инородная сущность без труда приживается,

без потерь осуществляется,

составляя одно пространство с хозяином,

становясь его воздухом,

звуком,

тенью,

что кажется, будто живешь с привидением,

ешь с привидением,

спишь,

одними думами мыслишь,

в общем живёшь с невидимкой душа в душу —

живая с заблудшей,

усопшей,

с того света притопавшей,

нимало не ведая,

что невидимка та соседских рук дело.

***

Всё слезы…

И одна-единственная лампочка в подвале,

тускнеющая от боли,

разгорающаяся от созидания.

Я на диване.

Надо мной потолок.

В нем зачинается мироздание,

разбегается кровоток.

Разверзнется камень,

объявится небо,

оно надо мной,

оно вне пределов,

оно не предаст,

не обманет,

не кинет,

руку подаст,

нежно обнимет,

и поведет по пути наяву —

пути гения

любви —

пути моему.

***

две фурии, или love is

курили две фурии —

одна в затяжку,

другая — поверхностно,

болтали о чем-то чудесном,

на языке одним им известном,

я было уши развесила,

но не успела разобрать и звука,

как одна фурия слева,

другая справа

зажали меня

и откусили каждая по уху,

разжевали и выплюнули,

я ни разу не расстроилась,

я собрала ушную кашицу,

слепила новые раковины

и к голове приляпала,

теперь я понимаю не только русский,

но и фурский,

говорить, правда, не говорю,

но язык высунула,

жду…

***

Я не одна.

Со мной повсюду голоса,

болтающие без умолку,

точно на ярмарке —

тщеславия?

не исключаю,

тот же кич,

те же борьба за бумажный трон,

возня с гусиным пером Жар-птицы,

хождение индюками,

подскоки петухами,

танцы голубями

и бог весть ещё каких птиц сатурналии,

где я —

кто?

царица

черная курица

жрица,

внутри которой копошатся подданные лица,

жители Ксекрополя,

столицы мира ее,

по которому я разъезжаю не иначе, как на огненной колеснице,

запряжённой тремя белыми львицами.

***

Снилось небо…

Я пыталась допрыгнуть до него.

Никак.

Треснули подошвы от потуг,

пятки отколочены в синяк.

Никак.

Придётся брести до реки,

в ней мы точно станет с небом близки.

***

в правой — резак,

в левой — тесак,

перед глазами — мрак,

я тесак во мрак вонзаю,

резаком из мрака свет вырезаю

***

Как найти человека?

если видел его только раз —

мимолетно

на парапете

под звуки причудливых фраз,

бродивших бездомно в пространстве,

не зная к кому примкнуть,

в чьё сердце проникнуть страстно,

чьими устами шепнуть:

"так вот ты какой, безымянный!

так вот кем я годы жила,

взывая к тебе ежечасно,

не насыщаясь ничем сполна;

так вот ты какой, долгожданный! —

простой,

поднебесный,

земной,

совершенно понятный,

совершенно мой".

***

Лицо меняется ежедневно,

превращая меня во что-то иноземное,

в какую-то сущность чужеродную,

то ли входящую в меня,

то ли жившую во мне от роду

испокон веку

под страшным секретом

богов,

схоронивших сущность в моих чертогах,

которой, видно, пришла пора

выступить из угла,

став мной навсегда.

***

Проходить весь день голой

по городу

одиноким пешеходом.

Одеться в листву

и сбросить ее на ходу.

Примерить реку

и развеять её с разбегу.

Укутаться в ветер

и проскитаться до рассвета,

до самого конца света.

***

Утрачен навык любви,

позабыт,

обезврежен.

А ведь был когда-то остёр!

совершенен,

безбрежен.

Был необуздан,

строптив,

горяч,

не мог погубить его

ни навет,

ни палач.

Но что-то упало на сердце —

какая-то пакость,

какая-то ржа,

и сожрало до последнего тельца,

не оставив от любви ни следа.

***

Вспыхнули очи двух окон

между балконом-переносицей,

горят ночи напролет —

без спроса,

без ведома

грёз,

пронзая темень искусственным светом

пространства метаморфоз,

оспаривая у времени право на видения —

молча,

не моргая,

без столкновения

побеждают светозарные окна

забвение,

сливаясь со светом божьим,

восстающим с востока.

***

Иногда лучше оставаться вдали,

потому что слишком много пороков,

изъянов,

обманов

вблизи

под микроскопом души,

слишком много чудного,

невнятного,

странного

в одинокой душе,

не могущей привыкнуть к самоё себе,

к собственным заскокам,

от которых другим душам всегда было плохо,

что бежали они ее за три версты,

и дальше.

Так зачем терзать души напрасно?

Не лучше ли сберечь их покой полновластный,

оставшись навсегда вдали?

***

ты не должен один за весь мир бороться,

за тебя тоже должна вестись война,

биться одиноким воином в поле —

обидно,

прискорбно,

если, конечно, не Александр Македонский ты,

но то уже разложение психики

***

слишком тихо

шумно

в комнате

в ушах потрескивает молчание

какие-то лица

на жердях

обсуждают венчание

жрицы

в альманахе снов

кости воют в унисон

ветрам

я здесь

где-то там

играю на гармонике

богам

какой-то полифонический бедлам

аплодисменты сыплются из глаз

статуй

я примеряю к себе распятие

не по плечам

шаркаю к Безенчеку

заказываю домовину пошире

с окнами

без дверей

тьма зверей

лезет в гноев ковчег

цветные тараканы

балансируют на волосках

от борта к борту ванны

жонглируют вшами

клопы

тикают весы

в подвале наваждений

какие-то привидения

ложатся в меня

пучит живот от потустороннего

кто-то снует по подоконнику

мыслей

клюет бисер

видений

забвение

с бессонницей забавляется

камасутра с фантазией не справляется

трескается лоб

мозговица в рот

течет

разъедает язык

молчание набирает оборот

два

три

кроты

выглядывают из-за пустого киота

Дюймовочка пляшет

вкруг себя

Пеппи Длинныйчулок отрывает коня

от пола

сарая

Анна в шею вгрызается

Воланд с Де Мортом шашками бьются

я в домовине лежу

на кинотварь гляжу

под открытым потолком

какие-то масоны

просят билет

я компостирую свет

жую пальцы

ревизоров

закупориваю сальцем поры

сознания

замазываю свечи дёгтем

окунаю веки

в сон

и бодрствую до заката

рассвета

я,

тюлас, шизофрениЯ!

***

Пёс

С утра пораньше

побегу подальше

от снов,

они проели меня

до основ,

до мозга,

до сути,

вещая от ночи до ночи

какие-то прибаутки,

стегая кошмарами альтернативной реальности,

странности,

полоумные странности

суя мне в глаза,

в уши,

под нос,

как будто я пес, провинившийся…

в чем?

да, похоже, просто в рождении своем,

бедолага…

Беги со всех лап!

стой на месте,

виляй хвостом,

иль подожми его под самые чресла —

все равно

не убежишь ото снов,

они твое проклятие,

наваждение,

они бедствие твое,

пес.

***

Минус три градуса в голове.

Под ложечкой же —

горячий источник

любви

бурлит.

Я над ним —

под коркой сознания

сижу,

поджав ноги,

собрав тело в ком,

не хочу свариться заживо

в источнике том.

***

Сегодня бегала со стрекозами,

они указывали мне путь к грезам,

я добралась до одной

и погрузилась в неё с головой.

***

В голове моей живут арлекины,

шуты,

паяцы,

они не дают мне нормально смеяться —

от души,

полноценно,

не наводя прицела,

на человеческие личности,

сущности,

без разбора живущие,

без любви обитающие,

скитающиеся по одной по поверхности

земли,

у-мер-ли,

не заметив как,

пустяк —

для них,

для шута — беда,

он не знает где и куда,

но, главное, не знает зачем

нагружает улыбку,

для кого расточает скрипку

любви,

изводит перо,

никто не смотрит на него,

никто не слушает

его правду,

не читает его боль,

ноль —

вывернутая наизнанку душа

шута,

никому,

никому не нужна.

А ты бери! бери арлекина душу! —

и слушай её,

слушай,

она поведает тебе о сущем,

она покажет тебе вечное,

начертает на ладони твоей бесконечное.

***

перебираю слова,

очищаю от плевел мысли,

натираю числа,

шлифую воспоминания,

готовлюсь к закланию

души

богу

за пребывание в его эклогах

***

Пересолила пельмени.

Знать, влюбилась,

от мысли о чем тотчас же подавилась.

Стало быть, влюблённость тут ни при чем.

Тогда, может быть, сон?

Может быть, дело в нем?

в котором пребываю всегда,

точно сомнамбула,

путаясь в кровных ногах,

пугаясь родной тени,

вздрагивая от мыслей,

барахтаясь в числах,

не узнавая лица

на улицах,

альбомах,

памяти,

зеркалах,

застревая на путях

между стрелок,

меж действительностью

и бредом,

принимая людей за белок,

белок за людей,

белок за белок…

Мать честная! так ведь я шизофреник!

Пойду прикинусь веником,

может, заметят,

подметут пол

и в угол вернут;

там мое место,

моё Малибу.

***

Переверну мозг с полушария на полушарие,

побуду Пьером Ришаром,

а, может, смешариком,

иль кем-то еще,

пока что не знаю,

не выбрала ещё персонажа на завтра,

но точно не себя,

себя из героев я исключаю,

не велика птица, чтобы героем рядиться,

неизвестная птица, чтобы по ней томиться,

мечтать о ней,

плакать,

пера ее волшебного жаждать,

так зачем такою птахою быть?

чтобы никем никогда не прослыть?

чтобы нигде никогда не летать,

не парить над людьми,

не щебетать им песни любви,

раскинувшись пустотой от земли до земли,

от края до рая,

между двумя полушариями?

так лучше я буду смешариком!

***

вместо звёзд поблескивают капли дождя

на проводах

в ночи,

утишая мои воспаленные очи,

пробуждая к жизни покойные сны

***

Тяжёл крест.

Давит на плечи,

гнобит спину,

угнетает хребет.

Ноги под ярмом креста едва поднимаются,

руки от ярма креста чуть земли не касаются.

В обезьяне отродье человек превращается!

Сбросить же крест! свалить!

изничтожить!

стать образом божьим,

подобием,

самим небожителем!

а не издёвкой демона-искусителя,

водрузившего на человека крест,

мол, так надо,

мол, таков бога завет.

Бред!

тащи свое наследие сам,

адов мученик,

чертов аскет!

***

Ночь.

Проснулось брюхо.

И давай шептать на ухо

мне:

"в холодильнике живёт еда —

сало,

водка,

колбаса,

сыр,

пельмени,

варенец,

творог,

каша,

холодец,

сельдь,

варенье,

паста

и немного масла,

киснущие от невнимания,

пропадающие от нежелания

твоего

сделаться гостем пира сего,

набив меня до отказа",

для чего?

чтобы пойти обниматься с тазом?

переселяя души продуктов в канализацию,

о которой мечтать не мечтали,

но куда загремели,

куда невольно попали,

опрометчиво зазвав в свой дом

гостя со сладострастным животом,

с аппетитом Пантагрюэля;

надоели! до ребрышек надоели!

отворяйте же врата!

я бегу к вам,

бегу,

еда!

***

потеряла кожу

и не могу найти…

может, стянул прохожий,

может, свои унесли,

а, может, истёрлась, истлела,

и я не заметила как —

по ниточкам разлетелась

по всем четырем сторонам

***

Спустило курок вдохновение,

разнеся покой вдрызг,

бессильны отныне курения,

дурманы,

хитросплетения

снов,

уводящие от основ

мироздания.

Отныне —

горячка,

бессонница

и созидание,

и, конечно, — любовь,

без нее нет смысла творить на вынос,

без неё —

обожраться творениями

и сдохнуть,

заперев наглухо окна,

опечатав изнутри двери,

отведя от себя подозрение

в существовании гения.

***

чудный напиток кофе

держит меня в уме,

иначе пошла бы плясом

по чьей-нибудь бороде

скатертью

прямиком в палату

"номер известный",

кому?

да всем обитателям поднебесной

больницы,

хвала Всея лекарю

Антону, низкий поклон, Чехову

за дом наш с меркою,

биркою,

табличкой,

вне которого отчаянно

неприлично,

неуютно,

тесно,

страшно,

внутри же него —

прекрасно,

божественно,

вольно,

более чем покойно

личности публичной

в самоё себе,

есть где развернуться,

с кем потолковать навеселе,

нараспашку,

с размахом,

не уклоняясь ни от чьих пяток,

готовящих мозги всмятку,

когда хотелось бы мозг вкрутую,

так чтобы и в штиль,

и в бурю

был стоек мозг,

непотопляем в своей койке

шлюпке,

чтобы вечно метал прибаутки,

насаживая на острый клин гарпуна

глупые мудрости жизни-сна

***

Время — художник,

оно выводит письмена на коже

человеческой —

когда тяжелые, глубокомысленные,

когда беспечные,

иногда каллиграфические,

иногда увечные,

но всегда осмысленные,

говорящие,

человеческую душу

на холсте претворяющие.

***

надуюсь пивом,

покачусь в яму —

там самое место человеку с изъяном,

человеку порочному,

слабому,

жалкому,

не могущему покорить природу свою малую,

природу строптивую,

с норовом,

волею,

но вполне одолимую человеческой долею,

человеческой силою,

умом

и характером,

достаточно глотка виски —

для храбрости

***

Приставки, суффиксы, окончания,

моя любовь к вам нескончаема,

мой поклон вам ниже земли,

похвалы сильнее хулы.

О, глаголы языка русского!

в сравнении с вами все заскорузлое,

всё старое,

хлипкое,

немощное,

непригодное для вечного.

Я падаю ниц пред вашим могуществом,

простирающегося до райских до кущей,

воздеваю руки к вашему богу,

навсегда хоронясь в его чертогах.

***

мир переполнен"я",

перегружен"ты",

и сохнет, и чахнет от дефицита"мы"

***

Тревога бьёт по вискам,

тоска охватила грудь,

объявлена война мечтам,

сегодня мне не уснуть,

сегодня — только стенать,

рвать волосы,

локти кусать,

из глазниц выскребать сургуч,

оттягивать от глотки обруч;

сегодня — не быть,

сегодня — существовать,

а завтра…

снова мечтать,

и так по незыблемому колесу —

с х*я на пи*ду,

с х*я на пи*ду,

и обратно;

и пох*й!

главное, чтобы было приятно,

щемяще,

мило,

душещипательно,

велеречиво;

мне же отвратно,

мерзко,

противно,

тошно

от чертового колеса,

вышел из строя вестибулярный аппарат,

гад;

и поделом,

пусть катится на чёртовы кулички,

а я поблюю,

пореву,

да покурю спички.

***

черное небо,

белые облака,

цвета как цвета —

обыденные,

скучные,

но до чего грустно

тоскливо

слёзно

взирать на трение белого о черное,

не оставляющие друг на друге ни следа

***

Доброе утро, мир!

Я маленький пилигрим,

идущий по крышам твоим —

безмолвно, бесстрашно,

заглядывая в бездну твою ежечасно.

В ней все истоки, все знания,

смысл,

в ней жизнь, и в ней смерть,

но, главное, в ней ты —

душа моя неисследимая,

любовь неистощимая,

ткущие красоту мира,

меня ткущие.

***

Я видела Иисуса —

он сидел на краю кровати,

он гладил мне ноги,

пока я лежала в распятье,

пока не знала, что делать,

как жить

и куда идти,

он гладил мне ноги,

он прощал мне мои грехи,

он наполнял любовью —

к миру,

к пути, что издревле во мне,

он предавал мне силы

идти по своей стезе,

не выпуская тебя из мыслей,

следовать своей мечте.

***

Покойника разули.

Покойника раздели.

Ему зачем?

А он смотрел на расхитителей,

он грозил им пальцем,

расхищая их души взамен.

***

Хочется орехов

и немного смеха,

совсем немного смеха,

чтобы затянуть прорехи

в душе,

измотанной в постоянной нужде;

по чему?

по вечному?

безупречному?

иль, может, скоротечному? —

так, чтобы стремглав до конечной —

без остановок,

суеты,

болтовни,

пробок —

прямиком в облачный город.

***

Сыпалась листва с постаревшего клена,

дрожали сохлые кисти ольхи,

ветхие травы качались в полдрема,

осень зиме отдавала бразды

правления

до следующего воскрешения

весны.

***

отдаю внаём тело

каким-то сущностям,

привидениям,

пользующим тело по своему разумению,

вещая из тела о преступлениях

жизни,

скрытых под спудами нерастраченных

чувств и мыслей,

упрятанных в глянцевитых снах,

запечатанных в немых страстях,

не могущих более прозябать в тенях привидений,

распирая их до исступления,

тошноты,

боли,

что нет сил выносить запах крови,

осязать живого тела вибрации,

улавливать сознания эманации,

чтобы не сдаться

им;

и привидения сдаются,

и соблазну отдаются,

забираясь в мое тело

мысли

сны

и глаголют о себе —

от зари до зари,

распространяя себя

от края до края земли;

что получаю я?

вот эти стихи

***

Станем Просветлёнными.

Выпорхнем в пролеты

окон,

подопрем плечами небо…

нет, не то,

совсем не это,

мы ведь не Атланты!

мы — Абсолюты,

мы — Атман,

и довольно талмудов,

библий,

коранов

и вед;

конец!

рванем в поднебесье,

и делу венец.

***

Чем занят гений?

Он запутался в терниях,

и, кажется, ему там нравится,

ведь гению лишь бы маяться —

со звуком, мазком, словом,

да хоть с колючей проволокой!

неважно,

главное, чтобы головоломка была ужасна.

***

Не пишешь?

На тебе по крыше!

До сих пор не пишешь, продолжая плести бестолковые вирши?

На тебе по хребту за попранную мечту!

Так и не взялся за перо?

Лови под ребро,

под дых,

в пах…

Неужто одумался наш вертопрах?

Начал строчить —

бегло, убористо,

точно Бальзак.

Только смотри, без мимикрии!

иначе лишишься физиономии.

А пока что —

держи обратно хребет и крышу,

и мечту подмышку,

и пиши дальше,

не отвлекаясь на шаржи и фальшь.

***

Полная луна бьёт по мозгам,

скручивает нервы в узлы,

шепчет на ухо псалмы —

заговорщически,

монотонно,

выводит из головного дома

жильцов,

словно обиженный Крысолов,

подводит к лесу,

усаживает в электрическое кресло

шута

и принимается колошматить

паяца

кошмарами,

держа веки его нараспашку.

***

жук-скарабей —

это звучит величаво,

гордо,

почти как человек,

но как вспомнишь, чем скарабей сутки

напролет занимается,

величие слетает с человека —

тьфу! с жука —

точно листва с веток,

превращаясь…

превращаясь…

в то, что жук катает по земле испокон веку,

уподобляясь Сизифу…

но довольно с жука героя!

осточертел до геморроя

***

Свернулась в эмбрион,

держусь за цевку —

крепко,

боюсь распахнуться,

боюсь чрево открыть,

ведь полетят стрелы в него —

не остановить,

не отвести судные копья,

исходящие из самой преисподней

человеческих чувств,

отравленных чернокнижным

искусством,

заговоренных кривым глазом

из ада,

из едкого ада.

Не буду вставать!

буду в утробе одеяла лежать,

покуда не узнаю, что беда отдала швартовы и уплыла вспять,

покуда не почувствую, что сглаз от живота отведен,

тогда я воспряну,

тогда я сброшу кокон.

***

Он желал меня.

А я и не знала,

не видела пытливых его глаз,

не замечала фигуру его стыдливую,

не слышала шагов его парафраз.

Я бы и дальше не ведала

ни о нем, ни о его любви,

если б однажды не встретилась

с крестражем его души,

загнанной в ладанку с ликом моим,

повешенным на хладнокровных перилах,

мечущимся в агонии меж балюстрад извилин.

Я протянула руку к страждущему лику,

намереваясь прекратить безмолвные его крики.

Но лик отклонился,

лик от руки отпрянул,

словно магнитный маятник,

наделённый иным зарядом,

заправленный другим чувством,

высеченным из сердца чужеродным искусством.

Я не стала настаивать.

Я убрала руку.

Да пребудет он и дальше в стенаниях и муках! —

по ту сторону рая,

куда он самолично себя переправил,

оставив тело на границе

отдуваться за самоубийцу.

***

Сколько весит слово?

Грамм? два? сто?

Или тяжесть его полкило ваты?

А, может, измеряется слово в ваттах?

Тогда сколько нужно ватт,

чтобы слово стало весомым,

мощным,

разящим,

подлинно настоящим?

Сколько требуется сердца,

души,

чести,

чтобы сколотить из слова

надежный плот,

на котором хоть в штиль,

хоть в бурю,

хоть в водоворот,

не опрокинется плот,

ни ко дну не пойдет.

Какое нужно слово,

чтобы быть человеком

богом?

***

мой блуждающий нерв —

демон сомнений

снова куда-то пропал,

где-то бродит,

какие-то мысли с ума сводит,

страх подстрекает к бунту,

выводит истерику из грунта,

готовит революцию, подлец!

а я его трудами! —

и демону конец

***

Превращаюсь в тварь низшую —

медленно,

постепенно.

Слышу сейсмическое биение

пространства,

ощущаю давление атмосферы

времени,

улавливаю ветры

жизни,

предвосхищаю катаклизмы

судьбы,

разбираю письмена

небосвода.

Но не могу ничего изменить,

переписать,

перекроить.

Тогда, может, просто уйти?

убежать,

улететь,

мигрировать?

Уж если и быть низшей тварью,

так быть до конца.

Да и так ли плоха участь сия?

Не выше ли любая козявка,

букашка,

слон

существа высшего,

нареченного богом

венцом

творения?

Не вернее ли назвать венец

тернием

на челе бытия?

***

"Не суй пальцы, куда не попадя,

прищемишь — мало не покажется", —

сказала Великая Мама однажды.

Я поступила ровно наоборот,

шиворот-навыворот,

как завещал Бармаглот

в неотраженном Зазеркалье,

я совала пальцы всюду —

в материальные щели

и щели астральные —

куда велел гуру

абсурда,

засевший в моем мозгу беспробудно,

на что падал третий его глаз,

к чему призывал прикоснуться потусторонний глас —

везде оказывались пальцы мои,

ничтоже

сумняшеся.

Что смотрите, Господа, удивленно?

думаете, осталась без оных?

Так точно!

Зато в кровоточие

сотворила немало убийственных

строчек,

разрыхляющих косное бытие.

Теперь вопрос толпе

себе:

"Что лучше —

целенькие ровненькие пальчики,

или искромсанные в мясо длани,

ковыряющиеся жадно

безумно

бездомно

в ментальном бедламе?"

Правильно —

Каждый выбирает по карме,

силе духа,

и, конечно, по велению Всея вездесущей кишки

неисповедимой,

которая по гуще устланных мыслей

на дне горшка

предсказала судьбу мне,

обозначив тем самым

удел —

жариться на ментальном на вертеле,

ни влево ложный поворот, ни вправо,

иначе —

травма

рождения

смерти

воскрешения

полное забвение

самоё себя…

О! я слушаюсь тебя,

кишка моя

премудрая,

повинуюсь тебе,

одухотворенная,

вечным знанием просветленная!

Да пребудешь ты доныне

отныне

и после

в галлюциногенной плоскости.

Аминь.

***

не улетайте, птицы!

побудьте со мной зиму,

мне одиноко среди человеческих лиц,

мне с ними невыносимо,

грузно,

тоскливо,

пресно;

останьтесь со мной, поднебесные!

Конец ознакомительного фрагмента.