Доминион

Кристофер Джон Сэнсом, 2012

История не терпит сослагательного наклонения, но что было бы, если… Британия в 1940-м, после Дюнкерка, капитулировала перед гитлеровской Германией? К. Дж. Сэнсом отвечает на этот вопрос в своем захватывающем альтернативно-историческом эпике «Доминион», не переосмысливая, а заново создавая прошлое. 1952 год. На востоке продолжается война между Германией и Россией, обескровливая мировую экономику. Принудительные наборы на работу вынуждают молодых людей во Франции, Италии и Испании в буквальном смысле прятаться по норам. Англичане на собственном опыте постигают все ужасы фашистского авторитаризма, но их неповиновение растет. Сопротивление, возглавляемое Черчиллем, упорно пытается сдвинуть баланс сил на мировой арене, и точкой опоры может послужить некая тайна, которую хранит ученый, запертый в бирмингемской больнице для умалишенных. По заданию Сопротивления его похищают, чтобы переправить за границу, однако гестапо отправляет по следам беглеца безжалостного, не знающего поражений охотника за людьми… Впервые на русском!

Глава 11

В среду после обеда Фрэнк вновь встретился с доктором Уилсоном. Бен снова провожал его в приемный покой. Молодой шотландец все больше нравился Фрэнку, он был добр к нему, и Фрэнк понаблюдал за ним достаточно, чтобы понять: в этом человеке нет ничего, свойственного миру Стрэнгмена. И все-таки в Бене было нечто неуловимое, то, что мешало ему довериться.

Доктор возился с какими-то папками у себя в кабинете. Он указал Фрэнку на стул и спросил:

— Как вы?

— Все хорошо, спасибо.

— Звонили из полиции. — У Фрэнка упало сердце, но Уилсон продолжил: — Они еще не решили, выдвигать ли обвинение. Брата вашего тоже не нашли. Дело, похоже, зашло в тупик. Если дойдет до суда, — добавил он ободряюще, — мы сошлемся на невменяемость. Но будет хорошо, если ваш брат свяжется с нами. Мы не можем перевести вас в «частную виллу», пока не назначен опекун, способный управлять вашими средствами. До этого момента вам придется оставаться в общей палате.

— Я понимаю, — уныло промолвил Фрэнк.

Уилсон с интересом посмотрел на него:

— Я слышал, что вы по-прежнему очень замкнуты. Не общаетесь с персоналом и другими пациентами.

Фрэнк не ответил. Уилсон откинулся в кресле, взял ручку и принялся крутить ее в пальцах.

— Вы в детстве играли вместе с братом? — спросил он ни с того ни с сего. — Быть может, вместе с матерью?

Фрэнк посмотрел на врача. Нельзя втягиваться в разговор об Эдгаре.

— Наша мать была не из тех, кто… играет.

— Она предпочитала Эдгара?

— Я не знаю.

— Вы чувствовали, что это так?

— Я не знаю.

Уилсон вздохнул:

— Фрэнк, я склоняюсь к тому, чтобы подвергнуть вас электрошоковой терапии. На следующую неделю все расписано, так что через одну. Надо вывести вас из этого депрессивного состояния.

Бен вел Фрэнка обратно в отделение. На улице похолодало, воздух был морозным. Фрэнка пугала мысль о шоковой терапии. Ему хотелось убраться из больницы. От коллег из Бирмингема он получил открытку с пожеланием выздоровления, но этим их участие ограничилось. Да и Эдгар, похоже, решил не иметь с ним ничего общего. Пьет, наверное, в каком-нибудь баре в Сан-Франциско, пытаясь все забыть, глуша виски, как миссис Бейкер. Фрэнк ненавидел алкоголь, притупляющий в людях чувство недозволенного — единственное, что не дает им вернуться в дикое состояние.

— Выпивка, — пробормотал он вслух.

— Что такое? — переспросил Бен.

— Ничего.

— Вам бы лучше не делать этого — не разговаривать с самим собой. Здесь опасно иметь такую привычку.

Фрэнку хотелось расспросить Бена о шоковой терапии, но было страшно. Жуткая усталость овладела им.

— Что сказал Уилсон? — поинтересовался Бен.

— Только то, что моего брата до сих пор не нашли.

— Думали насчет того, чтобы позвонить вашему старому приятелю?

Фрэнк не ответил, только потупил взгляд. Он еще не был до конца уверен, что это безопасно.

Бен оставил Фрэнка в рекреации. Пациенты расселись полукругом у телевизора, где Фанни Крэдок показывала, как готовить квашеную капусту по-немецки. Несколько человек сидели за столом, вырезая из листа бумаги полоски детскими ножницами с тупым концом, — хотя до Рождества оставался месяц с лишним, больные уже готовили украшения. Мартиндейла в отделении не было — после недавней выходки его поместили в одну из камер с мягкими стенами.

Фрэнк пробрался в «тихую палату» и занял привычное место в мягком кресле у окна. Он думал про свою квартиру в Бирмингеме: убрался в ней кто-нибудь? Квартира, пусть и обшарпанная, ему нравилась. Вот только Бирмингем стоит так далеко от моря. Море Фрэнк полюбил с тех пор, как они с матерью ездили в гости к двоюродной сестре отца в Скегнесс, — ему было тогда десять лет. Эдгара с ними не было: он отправился со своим классом во Францию. Предоставленный сам себе Фрэнк дни напролет бродил по песку; пляж был полон отдыхающими, но море было таким пустым и огромным и всегда двигалось. Для купания было слишком холодно, он только играл с прибоем, да и тогда ноги сводило, но ему все равно хотелось бы погрузиться в воду. Будучи в гостях у родственников, мать пыталась убедить их в реальности мира духов и в уникальных способностях миссис Бейкер, связывающейся с ними. Больше их не приглашали.

В последние дни Фрэнк подумывал о том, чтобы свести счеты с жизнью, предпочитая унести с собой страшную тайну и не доверять ее никому, даже Дэвиду. Но он понимал, что ему не хватит духу. К тому же в больнице за ним постоянно присматривали. Тупые ножи и вилки пересчитывали после каждого приема пищи, в комнатах не было надежных крюков для ламп, на которых можно было бы повеситься. Правда, в «тихой палате» на желтой от никотина стене висела картина викторианских времен: охота на оленя в Шотландии. Видимо, она держалась на достаточно крепком гвозде или крюке. Фрэнк закрыл глаза, по телу прошла непроизвольная судорога. Умирать не хотелось, хотя в школе он порой грезил об этом. Как ему хотелось никогда больше не вспоминать про нее!

Колледж Стрэнгмен помещался в вытянутом прямоугольном здании на самой окраине Эдинбурга. Дом стоял на унылом склоне холма, в местности, продуваемой всеми ветрами. Одна из многих частных школ города. В Викторианскую эпоху тогдашний директор решил переместить заведение сюда, решив, что холодный воздух будет оказывать на детей бодрящее действие.

Он бодрил, и еще как, когда Фрэнк вышел из школьного экипажа, встретившего его на станции Уэверли тем воскресным днем 1928 года. С залива Ферт-оф-Форт налетел шторм, принеся с собой промозглый дождь. Фрэнка едва не сбило с ног. В экипаже с ним приехало еще три новых интернатчика — большинство учеников Стрэнгмена были «дневными мальчиками», но кое-кто жил в интернате. Четверо одиннадцатилетних парнишек в новеньких форменных костюмчиках красного цвета стояли у школы, испуганные и встревоженные, и держали на голове красные фуражки, чтобы их не унесло ветром.

Фрэнк смотрел на подъездную дорожку, что вела к зданию из песчаника. Оно казалось огромным, а каменные блоки оставались красно-рыжими, хотя все дома, мимо которых они проезжали в Эдинбурге, были закопчены от сажи хуже, чем в Лондоне. «Дневные мальчики», видно, еще не приехали — семестр начинался со следующего дня, — и место выглядело покинутым. Фрэнк надеялся, что Эдгар, накануне вернувшийся из поездки, встретит его, но их ждал только учитель с планшетом в руках — высокий, тощий мужчина в шляпе и дождевике, с очками на носу, строгого вида.

Фрэнк все еще оглядывался в надежде высмотреть Эдгара, когда сильный толчок в ребро заставил его подпрыгнуть.

— Эй! — произнес учитель резким голосом. — Ты никак задремал, малый? — Из-за раскатистой «р» слово у него вышло «задррремал». — Фамилия твоя как? Манкастер?

— Да. Я Фрэнк.

Мужчина нахмурился:

— «Да…» — а дальше?

Фрэнк растерянно уставился на него.

— «Да, сэр», — продолжил учитель. — Разговаривая с преподавателем, ты должен прибавлять «сэр». И еще, ты Манкастер-младший — к мальчикам тут обращаются по фамилиям. — Он снова нахмурился. — И сотри с лица эту дурацкую ухмылку. Ты что, смеешься надо мной?

Один из мальчиков захихикал. Фрэнк держался как мог, подавляя отчаянное желание убежать.

Учитель повел ребят к пристройке позади главного корпуса. Внутри их ждала унылая комната с четырьмя железными койками. Рядом с каждой стояла тумбочка. Дождь неистовствовал и стучал в окна.

— Вот ваша спальня, — сказал учитель. — Номер восемь, запомните. Меня зовут мистер Ритнер, а ваш класс — четвертый «б». Запомните: четвертый «б». В четыре часа — полдник в столовой, на втором этаже. А пока разбирайте вещи, да поживее.

Он вышел, громыхая по голым доскам. Фрэнк стоял с разинутым ртом, резкие указания вертелись у него в голове.

За полдником — его накрыли в углу огромной столовой с длинными скамьями — появился Эдгар с дюжиной других обитателей интерната. Ему было уже пятнадцать: рослый и плечистый, помощник старосты с кисточкой на шапке. Он сел рядом с Фрэнком.

— Значит, ты здесь, — сказал он тихо.

— Привет, Эдгар. Черт, как я рад тебя видеть.

Ответный взгляд брата был холодным как лед.

— Послушай, Фрэнк. То, что я твой брат, еще не означает, что мы станем видеться в школе. Понял? — В его голосе появился местный выговор. — Ты всего лишь еще один маленький новичок. Не докучай мне, ясно? К тому же я живу в клоповнике для старших, так что мы все равно будем встречаться редко.

— В клоповнике?

— Так мы называем корпуса в интернате, — ответил Эдгар раздраженно, будто Фрэнк обязан был это знать. Он встал. — Здесь тебе придется самому стоять на ногах. Так заведено в Стрэнгмене. Тебе нужно закалиться.

В следующие дни Фрэнка все время охватывала паника — ему никак не удавалось найти дорогу в огромном здании, где повсюду мельтешили или маршировали шеренгами толпы мальчишек. Несколько раз, заблудившись, он спрашивал дорогу у других учеников, но те только смеялись.

— Ты чего так лыбишься? — сказал один из них с угрозой. — Рожа у тебя как у долбаного идиота. — (Фрэнк заморгал, чтобы не расплакаться.) — Хнычешь, сосунок?

Остальные ребята посмотрели на него с брезгливым презрением. Очень скоро по школе разлетелся слух, что в клоповнике есть новый пацан, неженка, которого видели плачущим. Что еще хуже, он брат Эдгара Манкастера. Откуда у Эда Манкастера взялся такой мелкий сопляк-брат? Он позорит школу.

Жизнь Фрэнка превратилась в муку. На площадке для игр ребята окружали его, кричали и обзывались, потешаясь над его худобой, большими ушами, странной глупой улыбкой и слезами. Поначалу, перепуганный, он метался в кольце и орал, чтобы его оставили в покое. Это лишь усугубляло травлю, и понемногу Фрэнк сообразил, что лучше стоять спокойно, не плакать и вообще не выражать никаких эмоций.

Один раз, всего один, Фрэнк вышел из себя. С ним в классе учился «дневной» мальчик по фамилии Ламсден — высокий, полный, в очках: он и сам мог стать объектом травли, но ему хватало ума напускать на себя уверенный вид и пользоваться своими габаритами. Вскоре он сделался вожаком мучителей Фрэнка. Однажды холодным осенним днем, когда иней посеребрил траву на лишенном деревьев склоне, шайка мальчишек обступила Фрэнка на утренней перемене в надежде довести его до слез. Фрэнк стоял в середине кольца и не шевелился. Ламсден вышел вперед, присел, сгорбившись, и принялся размахивать руками, изобразив на лице ухмылку, призванную подражать гримасе Фрэнка.

— У-у, у-у, у-у, — забубнил он, подражая обезьяне. — Манкастер как шимпанзе, которого я видел в зоопарке на каникулах, они тоже постоянно лыбятся. Мартышка Манкастер! Мартышка Манкастер!

Ребята покатывались со смеху — Ламсден попал в десятку. В голове у Фрэнка что-то щелкнуло. Он напрыгнул на большого мальчика, молотя кулаками как попало. Ему хотелось выбить Ламсдену зубы, убить, но ярость сделала его неуклюжим. Ламсден подставил ему подножку, и Фрэнк рухнул навзничь на асфальт. Ламсден склонился над ним.

— Теперь тебе конец, Мартышка, — сказал он, лицо его перекосилось от злобы.

— Не оставляй следов, Гектор, — предупредил один из мальчишек.

Ламсден сел на Фрэнка верхом и стал бить кулаками в живот, пока тот не утратил способность дышать и едва не отключился.

— Хватит, Гектор! — воскликнул кто-то. — Еще убьешь мелкого уродца.

Ламсден, весь багровый, поднялся и довольно ухмыльнулся, глядя на Фрэнка:

— Теперь ты поймешь, кто ты такой на самом деле.

Отныне Фрэнк знал, что не может ничего сделать, что он беспомощен. Он не мог пожаловаться на обидчиков ни брату — Эдгар при встрече обходил его стороной, — ни учителям. Они знали — нужно было быть слепым и глухим, чтобы не знать, — как с ним обращаются, но, как сказал Эдгар, философия Стрэнгмена предусматривала, что каждый мальчик стоит за себя сам. Учителя не стали бы вступаться, если бы не увидели явных следов насилия. К тому же Фрэнк не нравился и им: на уроках он не мог сосредоточиться, сидел, словно погруженный в грезы, и получал замечания за взгляды в окно. Иногда его даже вытягивали — били по руке тонким кожаным ремешком с длинным разрезом на конце, чтобы получалось больнее.

Вот так Фрэнк научился прятаться, стал настоящим виртуозом в этом деле. Во время перемены или обеденного перерыва он укрывался в туалете или в пустой классной комнате. Более того, в углу большого актового зала, где мальчики каждое утро собирались на молитву, он обнаружил здоровенный штабель деревянных кресел, которые выставлялись только в дни вручения наград и прочих церемоний. Штабель был накрыт пожарным занавесом, старым и толстым. Пробираясь между составленными креслами, Фрэнк нашел в середине достаточно места, чтобы туда втиснулся маленький мальчик. Он понимал, что здесь не слишком безопасно, но ему было все равно — он обрел убежище.

Задиры не утруждали себя поисками: в такой большой школе они легко могли наловить других рыбок, а Фрэнк старался никому не отвечать. Хотя безропотная покорность помогала ему оставаться незамеченным большую часть времени, ему вслед зачастую кричали: «Мартышка! Тупой! Покажи лыбу, Мартышка!»

Так все и продолжалось — не было способа остановить обидчиков. Мальчикам разрешалось гулять по холмам после уроков, и Фрэнк долгими часами бродил в одиночестве среди зарослей утесника и гранитных выступов, по поросшим длинной травой пустошам, продуваемым бесконечными ветрами, постоянно держась настороже и ныряя в кусты всякий раз, как показывался кто-нибудь из учеников Стрэнгмена.

Фрэнку исполнилось двенадцать, потом тринадцать и четырнадцать, а у него так и не появилось ни одного настоящего друга. Эдгару в 1931 году стукнуло восемнадцать, он окончил Стрэнгмен и уехал в Оксфорд учить физику. К этому времени Фрэнк уже почти не жил в реальном мире. Единственным дорогим ему местом была библиотека. Любимые всеми книги, романы Хенти и приключения Бульдога Драммонда, не очень привлекали его, зато он обожал научную фантастику, особенно Жюля Верна и Герберта Уэллса. Его завораживали истории о подземных и подводных мирах, полетах в космос и пришельцах с Марса, путешествиях в будущее. На каникулах он прочел в одном журнале про немецкого ученого, предсказавшего, что однажды ракеты доставят людей на Луну. Когда им начали преподавать физику и рассказывать про устройство солнечной системы, Фрэнк навострил уши. Учитель естествознания, которого предупредили насчет проблемного ученика по фамилии Манкастер, обнаружил, что тот смышлен и внимателен, способен на лету схватить сложную тему. Фрэнк впервые начал получать хорошие отметки. Другие преподаватели хмурились и цокали языком — они, мол, всегда говорили, что голова у Манкастера есть, вот только он чересчур ленив и рассеян, чтобы пускать ее в ход. Со временем Фрэнк освоил труды Ньютона, Кеплера и Резерфорда. Он воображал себя путешественником по иным мирам, где высокоразвитые существа встречают его тепло и уважительно. А иногда, уснув на жесткой железной койке, Фрэнк грезил о том, как марсиане вторгаются на Землю, один из описанных Уэллсом гигантских треножников наводит лучевую пушку на Стрэнгмен и разносит его на куски, словно огромный кукольный домик.

Он очнулся. Оказалось, он заснул в кресле. В «тихой палате» было холодно. Деревья и трава за окном покрылись инеем, влага превратилась в лед. Фрэнк задумался над тем, сколько времени, — темнеть начинало около четырех. Бен уже должен заступить на дежурство. Наверняка снова будет уговаривать, чтобы он позвонил Дэвиду. В памяти Фрэнка всплыли университетские дни — там хотя бы не было ужасов.

Мистер Маккендрик, школьный преподаватель естествознания, единственный человек в Стрэнгмене, старавшийся помочь Фрэнку, руководил его подготовкой к вступительным экзаменам в Оксфорд.

— Я думаю, ты поступишь, — сказал он и, поколебавшись, добавил: — Думаю, Манкастер, в Оксфорде тебе будет лучше. Придется очень много работать, чтобы преуспеть, но ты сможешь заниматься самостоятельно, чего нельзя делать в школе. И я думаю, что твоя жизнь станет… эмм… легче. Но если хочешь обзавестись друзьями, надо приложить усилия. Большие усилия, я бы сказал.

Фрэнк приехал в Оксфорд в 1935 году, чтобы изучать химию. Эдгар уже получил диплом и уехал аспирантствовать в Америку — баба с возу, кобыле легче, как решил Фрэнк. Он гулял по Оксфорду, восхищаясь красотой колледжей. Он надеялся получить собственное жилище и встревожился, когда ему сказали, что его придется делить с другим студентом. Но Фрэнк научился распознавать опасность, исходившую от людей, и при первом же взгляде на Дэвида понял, что ему ничто не угрожает. Высокий, атлетического сложения лондонец выглядел уверенным в себе, но абсолютно дружелюбным.

— Что изучаешь? — спросил Дэвид.

— Химию.

— А я занимаюсь новейшей историей. Послушай, какую спальню ты предпочитаешь? Одна побольше, зато в другой окно выходит на двор.

— Э-э-э… мне без разницы.

— Бери с окном, если хочешь.

— Спасибо.

Фрэнк был слишком застенчивым и подозрительным, чтобы завести настоящих друзей, — он работал с другими студентами в лабораториях, но избегал пускаться в разговоры: вдруг на него накинутся и станут обзывать «мартышкой». Все же он кое-как пристроился к компании Дэвида, состоявшей из серьезных, разумных, как он, парней, не склонных к шалостям. Дэвид пользовался уважением среди студентов, так как занимался греблей и входил в университетскую команду.

Фрэнку навсегда запомнился один вечер. Близился к концу первый семестр. Италия вторглась в Абиссинию, и пакт между Британией и Францией, позволивший Италии аннексировать большую часть этой африканской страны, вызвал яростное сопротивление. Фрэнк и Дэвид сидели у себя и обсуждали ситуацию с лучшим другом Дэвида, Джеффом Драксом.

— Очевидно, что Италия выиграла войну, — сказал Джефф. — Мне бы хотелось, чтобы исход был другим, но лучше признать случившееся и прекратить боевые действия.

— Но это означает конец Лиги Наций. — В голосе Дэвида, всегда спокойном, слышалось непривычное волнение. — Получается, что теперь любая страна вправе начать агрессию.

— С Лигой Наций уже покончено. Она не помешала Японии вторгнуться в Манчжурию.

— Тем больше причин стоять на своем.

В шестом классе Фрэнк ходил в кино и видел, что происходит в Европе: зловещий Сталин, наглые диктаторы Гитлер и Муссолини. Сюжеты о том, как скалящиеся коричневорубашечники бьют окна в еврейских магазинах, а их владельцы прячутся внутри, пробуждали в нем невольную симпатию к жертвам. Он начал следить за новостями.

— Если такое спустят с рук Муссолини, это подзадорит Гитлера, — заявил Фрэнк. — Он уже восстановил всеобщую воинскую повинность и, по словам Черчилля, создает военно-воздушные силы. Гитлер собирается снова начать войну в Европе, и одному Богу ведомо, что он тогда сделает с евреями.

Фрэнк заметил, что он говорит страстно, даже с напором. И резко оборвал себя. Взгляд Дэвида был направлен на него, и до Фрэнка дошло, что впервые, насколько ему удавалось вспомнить, кого-то всерьез интересует его мнение. Джефф тоже слушал его внимательно, хотя и сказал:

— Если Черчилль прав и Гитлер представляет опасность, тем больше причин постараться наладить дружбу с Муссолини.

— Гитлер и Муссолини — одного поля ягоды, — возразил Фрэнк. — Рано или поздно они стакнутся.

— Да, так и будет, — подтвердил Дэвид. — И ты прав: что станет тогда с евреями?

Кто-то вошел в «тихую палату», прервав раздумья Фрэнка. Бен пристально смотрел на него:

— Вы в порядке? Выглядите страшно усталым.

— Со мной все хорошо.

«Ему-то какое дело?» — снова подумал Фрэнк. Потом ему вспомнились ужасные мысли о самоубийстве, посетившие его недавно, Уилсон и шоковая терапия. Он понял, что существует лишь один доступный ему выход, и глубоко вздохнул.

— Я вот поразмыслил… Видимо, я должен связаться с моим другом Дэвидом, которого знал по университету.

— Отлично. — Бен быстро кивнул в знак согласия. — Можете позвонить в выходные, когда я буду на сестринском посту. Больше никому из персонала нэй говорите — вы ведь нэй хотите, чтобы Уилсон об этом пронюхал?

Фрэнк опять подумал о том, как трудно будет объяснить Дэвиду, где он оказался. Общаясь с ним и его друзьями в университете, он по временам казался сам себе почти нормальным, как все другие люди. Но это чувство давно прошло.

Бен вскинул брови и вопросительно склонил голову.

— Заметано? — спросил он.

— По рукам, — ответил Фрэнк. И улыбнулся, на этот раз искренне.