Волчица для Шакала

Кристина Лин, 2023

В один день я из богатой наследницы известного бизнесмена Аралова превратилась в игрушку для одного из самых опасных конкурентов моего отца. Меня лишили всего и почти отобрали надежду. Ведь даже самые преданные друзья отвернулись, быстро смирившись с загадочной смертью влиятельного владельца холдингов. Но даже тогда я искала возможность обрести былой статус.Однажды мне удалось бежать от своего тюремщика. Придет время, и я смогу вернуть свое наследство._____________________Начало истории – в книге "Игрушка для Шакала".

Глава 8

У меня есть свой человек в «Стройпроммаш». Поэтому я точно знаю, насколько плохи теперь дела в компании.

Это хорошо. Так и было задумано.

Аралов учил меня ценить то, что он создал. Приучил к мысли, что однажды его империя станет моим делом жизни. И он бы не простил мне, если бы я хотя бы не попыталась все вернуть.

Калинин научил разбираться в бизнесе и подсказал гениальный план захвата. Впрочем, эта схема стара, как мир. И, если бы Одаевский не был столь самоуверен, каким обычно бывает, то понял бы, что под ним роется яма, еще год назад.

Год планомерных шагов, четко рассчитанных событий, договоренностей и планов. И все ради этого момента. Все во имя дня, когда Шакал будет вынужден смириться с утратой своих приобретений и вернет мне империю моего отца.

Если только Одаевский подпишет бумаги, которые приготовили мои юристы.

— У него нет выхода, — убеждает меня Юрий Алексеевич, юридический консультант, — финансировать такого гиганта, не приносящего прибыль, станет только умалишенный. А Одаевский не идиот. Тем более, мы предложим ему хорошую компенсацию.

Я слушаю юриста и хочу ему верить. Вот только, на сердце все равно не спокойно.

Юрий Алексеевич — отличный специалист, уверена, с бумагами все отлично. Он прекрасно знает свое дело и выполняет его на пять с плюсом. Есть одно «но!» — он не знает Одаевского так хорошо, как знаю его я.

Шакал не из тех, кто просто так отдаст свое. А холдинг Аралова он привык считать своим. Пять лет назад он готов был на все, чтобы заполучить его. А на что готов пойти сегодня, чтобы сохранить?

— Вы уверены в этом? — спрашиваю юриста. Но, скорее, пытаюсь убедить себя в том, что сделала все возможное и невозможное.

— У меня нет сомнений! — уверенно заявляет Юрий Алексеевич.

С трудом сдерживаю порыв закатить глаза. Он так же самоуверен, как и Одаевский. Или это все мужчины такие, а у меня уже началась паранойя?

Я ждала этого дня пять лет. И я тоже готова пойти на все, чтобы вернуть себе статус и империю. Это мое наследство. Оно принадлежит мне, а теперь еще и Костику.

И, если бы речь шла о ком-то другом, я бы ни секунды не сомневалась в успехе мероприятия. Только речь не о ком-нибудь, а о Шакале. Мало кто решился бы бросить ему вызов. Но у меня было два отца, каждый из которых учил меня не пасовать перед трудностями.

Одаевский — не святой. Кому, как не мне, знать об этом? Если ему что-то нужно, он идет напролом. Вот почему он так быстро вышел на след Артамонова.

Чертов придурок, этот Артамонов! В разведку с таким идти точно не стоит. Стоило Шакалу надавить на него, и он уже готов сдать все карты, не торгуясь. Как еще хватило ума не выдать меня? Деньги решают многое, и в этот раз хороший гонорар заткнул рот даже, запуганному до нервного тика, Артамонову.

— Одаевский тоже явится в компании своего юриста, — констатирую очевидный факт. — Мы должны быть готовы.

— Мы будем готовы ко всему, — убеждает меня Юрий Алексеевич. — Вероника Константиновна, вам не о чем беспокоиться, поверьте. Лучше поезжайте домой и хорошенько отдохните перед завтрашней встречей.

— Пожалуй, вы правы, — отвечаю устало.

Я безумно устала. За окном уже темнеет, а я все еще в офисе. Мне хочется предусмотреть все, продумать каждую мелочь. Хоть и понимаю, что учесть абсолютно все невозможно.

Поэтому, когда возвращаюсь домой, на улице уже совсем темно. Первым делом отправляюсь в спальню сына. Он уже спит, сладко посапывая на огромной кровати, когда-то принадлежащей великому Аралову.

Целую кудрявую макушку, вдыхаю сладковатый запах своего сыночка. Он еще совсем маленький и, конечно, не осознает масштаб всего, что происходит в нашей с ним жизни. Для него все это, — переезд, новый дом, мамина работа и друг в лице Ивана Сергеевича, — лишь увлекательная игра, в которой все персонажи вращаются вокруг его маленькой вселенной.

Тихо выхожу из спальни сына, прикрываю двери. Спускаюсь по лестнице, чтобы зайти в кабинет.

Я не планирую сегодня работать. Мне нужно это ощущение силы, которое витает здесь.

— Я все верну, папа, обещаю, — шепчу тихо в пустоту комнаты.

Четыре года назад.

— Вероника, ты совсем меня не слушаешь, — возвращает меня из раздумий Калинин.

— А? — вздрагиваю. — Прости. Продолжай, пожалуйста.

— В каких облаках ты витаешь?

Калинин не любит, когда я в таком состоянии, как сейчас. Он требует от меня полной сосредоточенности. А я, как последняя слабачка, размышляю о том, что не смогу стать сильнее Одаевского. Не ровня я ему, еще и с ребенком на руках. Мне надо беспокоиться о том, чтобы он не отобрал у меня сына, а не строить планы по отъему компании «Промстроймаш».

— Я боюсь, — честно признаюсь Калинину. — Мне не одолеть его, он слишком силен.

Калинин начал ходить по комнате, из одного края в другой. Но потом замер и развернулся ко мне лицом.

— Думаешь, он неуязвим? — спрашивает он с вызовом. — Считаешь, что его невозможно задеть? Невозможно ранить?

Калинин уставился в меня сталью властного взгляда, а я заерзала в кресле, не зная, что ответить.

— Ищи его слабое место, — учит меня Калинин.

— У него нет слабых мест, — тут же возражаю ему.

— Так не бывает, Вероника, у всех есть слабые места. И у него тоже. Есть то, что ему дорого настолько, что он готов будет отдать «Стройпроммаш», и не только его.

Уныло вздыхаю, понимая, что слабые места есть не у всех. Он властный и хитрый, и он умеет ходить по головам. А мне еще столькому предстоит научиться. И все, на что я опираюсь — это моральное право считать холдинг Аралова своим и маленький сын, который заслуживает лучшего будущего.

— Ты не знаешь его, он неуязвим, — говорю, вспоминая те дни, когда он похитил меня и использовал так, как ему было удобно. И совесть его не мучила, и оправданий он себе нашел тысячу.

— Все чего-то боятся, Вероника, — говорит Калинин. Он всегда умел вернуть мне уверенность в себе и в своих силах. Уж, не знаю, каким таким волшебным даром обладает этот человек, но рядом с ним легко верить в то, что все получится. — И Одаевский — не исключение. Поверь мне, есть то, что он боится потерять больше всего на свете. И это не холдинг Аралова.

Настоящее время.

В оговоренное время я приезжаю в офис нашего юриста. Юрий Алексеевич на удивление спокоен. Он даже в приподнятом настроении. А вот у меня холодеют руки от одной мысли, что совсем скоро я увижу Одаевского. Человека, который отобрал у меня все. И того, с чьей легкой руки я стала такой, как сейчас. Если бы не то похищение, если бы он не шел напролом, отбирая у беззащитной девушки наследство, я бы не сидела здесь сейчас.

Но, как бы мне не было волнительно, а Калинин приучил держать лицо в любой ситуации. И, черт возьми!, это весьма полезное умение. Только благодаря ему, услышав приближающиеся шаги за дверью, я не впадаю в панику, а выпрямляю спину.

Секунды тянутся мучительно долго. Кажется, что каждая из них, как выстрел, отмеряет обратный отсчет. Приближение Шакала я чувствую еще до того, как он появляется на пороге. Как затравленное животное, спасающееся от хищника и готовое дать последний бой.

Одаевский замирает на пороге, встретившись со мной взглядом. Мир замер в моменте, и я подмечаю в его облике какие-то мелочи, на которые мне должно быть плевать.

Черты лица стали жестче. На висках появилась седина, которой раньше не было. И вот этих мелких морщинок в уголках глаз тоже. В черных глазах отражается неверие, надежда, боль. И все это смешивается с радостью и чем-то еще. Тем, что сидит где-то глубоко. Чем-то слишком личным, причиняющим боль.

Сердце замерло и, сделав болезненный толчок в груди, подскочило к горлу. Несмотря на не самый радостный повод для встречи, перед глазами замелькали воспоминания из нашего общего прошлого. И, по какой-то нелепой странности, в мыслях завертелись только приятные моменты.

Вот он прижимает меня к себе и, поглаживая живот, что-то ласково шепчет на ухо…

Вот мы на яхте и мужчина смотрит на меня, а я чувствую себя самой желанной на свете…

Вот мы танцуем в центре зала, и он прижимает меня к себе, как антикварную реликвию…

И последнее. Та ночь на яхте, когда я все это оборвала.

Я ожидала чего угодно, только не того, к чему меня не мог подготовить никто. Даже Калинин. Я не ждала, что мне будет настолько больно снова увидеть этого человека. Он проехался по мне катком, а я вспоминаю только хорошее. Вот дура!

Челюсть мужчины упала вниз. Он все пытается вернуть ее на место и что-то сказать. Губы шевелятся, как в бреду, но из рта не вылетает и звука. Лицо побелело настолько, что, кажется, Одаевский вот-вот рухнет в обморок.

Мы смотрим друг на друга, и ни один не говорит ни слова. Пауза затягивается, а атмосфера в комнате сгущается. Кажется, что еще чуть-чуть, и ее можно будет потрогать руками.

Обжигающий огонь черных глаз прожигает душу. Я заставляла себя забыть этот взгляд, когда долгими ночами не могла заснуть. Тогда я тупо шептала в подушку: «Прошу тебя, уйди из моей памяти, навсегда». А теперь он снова ворвался в мою жизнь, вывернул нутро наизнанку и напомнил все то, что я так и не смогла забыть.

Энергетика мужчины разлилась по комнате, словно обволакивая в кокон и давая, такое забытое, ощущение прежней защищенности. Сколько ночей я провела в этом коконе безопасности? Сколько раз этот человек спасал мне жизнь?

Нет, не смей, Вероника! У тебя нет права быть слабой! Ты можешь сейчас остановиться и, подняв руки, сдаться. Остался лишь один шаг, и цель будет достигнута.

Усилием воли прогоняю все воспоминания, заставляя себя вернуться в настоящий момент.

Он подпишет бумаги, и на этом наше общение закончится. А я снова заставлю себя перестать вспоминать.

— Прошу, присаживайтесь, — говорит Юрий Алексеевич Одаевскому, указав рукой на стул.

Одаевский даже не взглянул на юриста. Его черные глаза продолжают прожигать во мне дыру.

— Сделки не будет, — прохрипел он побелевшими губами.