Виновен наполовину

Кристина Викторовна Котельва, 2022

Долгие годы он давал им имена и решал их судьбы, определяя кто жертва, кто палач. Но однажды они вырвались на свободу и громко заявили о себе, однако о нём не смогли сказать ни слова. Кто он теперь: жертва или преступник? «Ученик никогда не превзойдёт учителя, если видит в нём образец, а не соперника» В.Г. Белинский

Глава 2

Голову словно стянуло обручем. Михаил Борисович выпил старую, надёжную пилюлю и нажал кнопку электрического чайника.

— Сегодня придётся отказаться от кофе, только чай… Надо было ещё вчера набрать Биродзэ.

Щурясь от дневного света, он вернулся в гостиную, увалился в старое кресло, достал из кармана шайбу с бальзамом «Звёздочка» и щедро намазал им пульсирующие виски. Приятный холодок отвлекал и успокаивал.

Нащупав за спиной пульт от телевизора, Михаил Борисович нажал красную кнопку и откинулся на спинку кресла, закрыв глаза. На экране успокаивающе балерины стучали пуантами по сцене.

Каштанка подошла к хозяину, встала передними лапами на его колени и слышно засопела носом.

— Ох, Каштанка, знаю, знаю, скоро пойдём. Кстати, напомни мне сегодня позвонить доктору.

На кухне стало значительно тише.

— Закипел.

Михаил Борисович не спеша поднялся и прошаркал на кухню. В огромную кружку он щедро насыпал травяной чай, подарок от Биродзэ, и залил его кипятком.

Опустошив посудину, он заметил, как головная боль начала отступать. Михаил Борисович сразу же взял телефон, перевёл его в активный режим оповещений и принялся просматривать электронную почту, сортируя входящие письма.

«О! А вот и от Нины письмо. Боже, о чём мы с ней вчера договорились?.. Ну, она-то, надеюсь, помнит», — успел подумать Михаил Борисович, открывая письмо.

«В продолжение вчерашнего разговора, хочу напомнить о встрече в эту субботу. Но до субботы пришлите, пожалуйста, остальную часть вашего романа. Мы вчера с вами всё обсудили».

— Каштанка, иди-ка погуляй пока во дворе. Давай, давай, не смотри на меня так. Я помню, что обещал тебе, из ума ещё, вроде как, не выжил, — с этими словами Михаил Борисович пригладил аккуратную бороду и распахнул входную дверь. Собака, с каждым шагом оглядываясь на хозяина, нехотя вышла на крыльцо.

Во дворе, ловко перекидывая шланг с одного куста на другой, хозяйничал садовник. Он, как всегда, что-то бурчал себе поднос.

— Иваныч! Ну! Что опять не так? По какому поводу возмущения?

— Цветы когда научитесь срезать так, как я научил? Изверги. Все кусты, как…

— Так я так и срезаю, — терпеливо ответил Михаил Борисович.

— Ну, я ж не на пустом месте всё это… — не унимался садовник.

Михаил Борисович знал, что спорить нет смысла. А также он знал, что этому вечно недовольному старику всегда можно доверить свою любимицу.

— Иваныч, пусть она побегает. Двери на ключ закрывать не буду. Запустите её, как попросится, — указывая на Каштанку, попросил Михаил Борисович. — Я прилягу ненадолго, голова тяжёлая какая-то. Чудится всякое…

— Запущу, запущу. Только мусор, вон тот, — не глядя на Михаил Борисовича, садовник махнул рукой в сторону кирпичного сарая, — сами вынесете. Я не нанимался, я садовник, моё дело малое. — Михаил Борисович не нашёлся, что ответить на очередную грубость и, шагнув в дом, выкрикнул: «Вынесу», — и прикрыл за собой дверь.

В спальне, задёрнув шторы, Михаил Борисович лёг на кровать и не заметил, как задремал.

Проснувшись от собственного храпа, он тут же глянул на часы и выкрикнул:

— Каштанка! — От испуга в голове вновь запульсировало. В ту же секунду он услышал неспешное цоканье по паркету и моментально успокоился.

— Ну что, пойдём гулять? — Обратился он к собаке и одёрнул шторы. Осеннее солнце ворвалось в комнату, слегка ослепив Михаила Борисовича яркими лучами. Каштанка резво выбежала из спальни, дожидаясь хозяина у лестницы. Едва Михаил Борисович приблизился к ней, как Каштанка юркнула у него между ног, мигом спустилась вниз и стояла в ожидании у входной двери, виляя хвостом.

Во дворе пахло свежестью, словно после дождя, и мятой. Михаил Борисович взял стоящий возле сарая пакет с мусором, открыл калитку, выпустил на волю Каштанку, намотал мусорный мешок на руку и потащил его к контейнеру.

— Неужели камни накидал, вредный старикан? Тяжёлый…

Дотащив пакет до мусорного контейнера и едва замахнувшись, чтобы закинуть его как можно подальше, тот разрывается прямо в воздухе и всё содержимое вываливается к ногам Михаила Борисовича.

Он невольно выругался, огляделся и принялся подпинывать ногой рассыпанную кучу ближе к баку. Мусор из большой кучи разваливался на мелкие и от ветра слегка разлетался в стороны. Михаил Борисович махнул рукой и решил было оставить всё как есть, и даже уже развернулся в другую сторону, где его терпеливо ждала Каштанка, как вдруг заметил на сером асфальте скомканный белоснежный бумажный самолётик. Он отвёл взгляд в сторону мусорного бака и там, в рассыпанной куче, заметил ещё несколько скомканных листов.

Осмотревшись, он присел на корточки и один за другим стал вытаскивать комочки белоснежной бумаги.

Ладони вспотели, а в затылке запульсировало так, что Михаил Борисович дёрнулся и закинул руку себе на хребет, словно хотел скинуть кого-то, сидящего у него на шее и стучащего его по голове.

Не успев развернуть один, он брался за новый скомканный лист, потом бросал и его и искал в мусоре следующий.

Предплечьем он утёр капающий пот и опустился на колени.

— Матерь Божья… — Прошептал он. Перед ним в ряд лежало пять бумажных самолётиков.

Михаил Борисович достал из карман телефон и набрал номер.

— Гриша, нужна твоя помощь. Да! Срочно! Как срочно? Как говорят, ещё вчера… — он прислушался к голосу доктора, — Что ж, завтра так завтра. Семнадцать сорок? Раньше никак? Понял, да. — Расстроившись, сказал Михаил Борисович и сунул телефон в карман брюк, даже не отключившись от собеседника.

***

— Голову держим ровно, следим за молотком, — тихо бормотал доктор и начал медленно манипулировать инструментом перед лицом Михаила Борисовича вверх-вниз, влево-вправо. — Хорошо. Закрываем левой ладонью левый глаз, а правым следим за молотком. Отлично, теперь правый глаз правой рукой. Угу, неплохо. Михаил Борисович? Миш? Миша…

***

— Миша! Мишенька! — Кричала бабушка, шлёпая одной ладонью его по щекам, а другой махала перед носом ампулой с нашатырным спиртом. Резкий неприятный запах заставил Мишку очнуться.

В глазах всё плыло, в ушах шумело. Он схватил тёткину ладонь, пытаясь остановить, отмахиваясь от неё изо всех сил, и даже попытался встать, но тётка нажимала на плечи и снова укладывала его. Мишка сильно напрягся, вытянулся и часто-часто заморгал, наконец-то, он разглядел, что это никакая не тётка, а бабушка Тоня и немного успокоился.

— Мишенька, Миша! Очнулся? Миша, ты меня слышишь? Слава Богу, очнулся! Ну и напугал ты нас всех! Ударился чем? Сильно ударился? Болит что-то? — Всхлипывая, спрашивала бабушка и гладила его по голове, укладывая волосы то на правую, то на левую сторону. — Вон зарос как, и выгорел, стричься надо уже. Ну, ничё-ничё, сходим в нашу парикмахерскую и пострижем тебя нормально, а то висят эти космы, не поймёшь то ли парень, то ли девка стоит. Мишенька очнулся! — Крикнула она в сторону, не отводя от него взгляд. — Будешь водичку? Скорее, дайте ему воды! — Кто-то из-за её плеча протянул стакан с водой. — Ну что вы холодную принесли, хотите, чтобы у него ещё и горло заболело? Из чайника вон плесните в кружку, на столе стоит кипячёная, — говорила она повышенным тоном, пихая стакан обратно. — Боже мой, что за люди, ребёнку холодную воду из-под крана суют! Что же теперь будет-то? Что же делать-то теперь? Ох и натворил ты делов… А вот и не ты это виноват, а мамка твоя вон. Чщ, чщ, чщ, — зашипела Антонина Фёдоровна, когда Мишка начал стягивать мокрое полотенце со лба. — Не трожь, хай полежить ещё, а то шишки повылазют потом, — причитала она сквозь слезы.

Мишка вновь пытался подняться с дивана, но тело всё ещё не слушалось. Он скорчился от подступившей тошноты, и опять в глазах всё поплыло и слегка заложило уши.

— Ну, наконец-то, — демонстративно громко сказала бабушка, когда в дверном проеме показалась бригада скорой помощи. — Сколько можно вас ждать? Дитя вон без сознания лежит, а врачей всё нет и нет, минут трыдцать ждём. А ещё скорая называется.

— Ну где же без сознания, уже в сознании. Не волнуйтесь, сейчас мы его осмотрим, — сказала доктор, села на стул, который принесла бабушка, и начала задавать Мишке вопросы. Мишка глядел на неё, слегка улыбаясь, но так и не смог произнести ни слова. Из-за того, что уши были все ещё заложены, Мишка не отрывал взгляд от её губ. Недавно они с Колькой играли в разведчиков, и Колька учил Мишку читать по губам. Правда Мишке не удалось считать ни одного слова. Надо будет Кольке рассказать, что теперь они будут учиться читать по губам так, как я скажу, — размышлял он.

— Что? Стресс? Само собой пройдёт? — Повторяла за фельдшером Антонина Фёдоровна. — У ребёнка стресс, а вы… само пройдёт?!

— Симптомы кое-какие пройдут, да, а по поводу эмоционального состояния… надо будет работать со специалистами. А сейчас надо окружить его любовью близких, создать условия для быстрого восстановления и не оставлять одного, — советовала фельдшер.

— С какими такими специалистами? — Спрашивала заинтересованно бабушка и смотрела на неё снизу вверх, чуть задрав голову, и постоянно утирала катившиеся сами собой слезы. — А вы что, не специалисты? Вы на что намекаете? Что с ним? Какие такие специалисты? Не нужны нам никакие специалисты, мы сами справимся, да, Мишенька?! — Обратилась она к внуку.

Фельдшер спокойно продолжала осматривать Мишку. Сначала она ощупала его руки и ноги, потом сильно надавила на живот, потом трогала руками голову и поворачивала её вправо-влево. После достала из нагрудного кармана шариковую ручку и принялась ей размахивать вверх-вниз, вправо-влево, а Мишке сказала следить. Мишка не поспевал, он постоянно отворачивался в сторону и искал глазами маму.

— Мы специалисты, но в другой области, мы первую помощь оказываем и всё, — продолжала отвечать фельдшер на вопросы Антонины Фёдоровны. — Сейчас дам Мише полтаблетки, а вторую половинку вы сами дадите на ночь, перед сном. Кормить по желанию. Соблюдайте постельный режим, и главное сейчас — наблюдайте, — дала указания фельдшер и протянула бабушке лекарство.

— А почему он ничё сказать не может? Мычит, как корова, и всё, может, вы дадите ещё какую таблетку, ну или, если надо, укол сделайте. Он смелый у нас, он плакать не будет, да, Мишенька? — Не успокаивалась Антонина Фёдоровна.

— Стресс, говорю же. К специалистам надо будет потом, а вы вот тоже примите, — сказала фельдшер и протянула бабушке большую белую таблетку. — Вам бы тоже надо успокоиться и постараться держать себя в руках, такой стресс даром не проходит.

— В руках, да? Доктор, а я так и не поняла к каким специалистам, это которые этих лечут что ль? — Уточняла бабушка и крутила указательным пальцем у виска.

— Антонина Фёдоровна, я не доктор.

— Не доктор? Зачем тогда халат белый нацепила и советы раздаёшь, раз не доктор? Специалистов советуешь. Это те, что психов лечут, это они-то специалисты? Это что, ребёнок сознание потерял и всё, сразу псих что ль? Сами вы психи! Поразвелось специалистов, а помочь некому. Ничё-ничё, Мишенька, справимся, — пробубнила бабушка и резко отставила стул, на котором сидела фельдшер, от дивана, закинула в рот таблетку и проглотила её. Вытащила из волос железный гребень, зачесала выпавшую челку и села на диван к Мишке в ноги. Он боялся пошевелиться, чтоб его вновь не затошнило, и лежал, как оловянный солдатик, наблюдая за кучей незнакомых людей, которые ходили по дому.

— Папа! — Улыбаясь, прошипел Мишка, но ему казалось, что он так громко закричал, что все сейчас обернутся и, наконец, обратят на него внимание.

— Что? Что ты сказал? — Повернувшись к внуку, спрашивала бабушка. — Почудилось, — решила она и вновь откинулась на спинку дивана, поглаживая Мишку по ногам.

«Эти дяденьки точно из милиции», — сразу определил Мишка по форме с погонами и фуражке с кокардой. Точно такая же в его любимой книжке нарисована. Милиционеры по очереди что-то спрашивали у мамы и папы, иногда и у дяди Серёжи и всё записывали, наверное, чтобы не забыть. Мама им отвечала, потом закрывала лицо руками и сильно плакала, а дядя Серёжа её обнимал.

Мишка обрадовался, увидев папу, стоящего в гостиной. Он сжимал в руке свою кепку и о чём-то спорил с дядей Сережей и мамой, похоже, они сильно кричали друг на друга. Папа злился, стучал кулаком по столу, а потом кинул кепку в дядю Сережу. Дядя Серёжа замахнулся на папу, а мама опять сильно заплакала. К ним подбежали милиционеры и отвели папу в сторону.

«Я, когда вырасту, тоже буду милиционером», — мечтал Мишка. А потом папа закурил прямо в доме и всё время махал руками в сторону мамы с дядей Сережей. Мишка услышал, как звонко задребезжал телефон. Все сразу ринулись к нему, даже бабушка начала вставать с дивана, но папа первый взял трубку, приложил её к уху и тут же бросил на журнальный столик, трубка свалилась со столика и повисла на проводе. Милиционер поднял её, тоже приложил к уху, отрицательно покачал головой и положил её обратно на телефон. Повернулся к папе, положил руки ему на плечи и усадил в кресло возле телефона.

— Собачки, — едва слышно произнёс Мишка, увидев аж двух немецких овчарок посреди их большой гостиной. Он опустил руку с дивана, надеясь, что они сейчас подойдут к нему. «Какие они огромные, жаль, что Колька не видит их, не поверит ведь. Они как в том кино про войну, которое мы смотрели», — вспоминал он.

«Ну вот, папа опять ругает маму из-за меня. Они всегда из-за меня ругаются». Как и тогда, когда Мишка упал со стремянки и сильно ударил руку, папа тоже говорил, что виновата мама. А потом, когда Мишка украл школьный журнал, чтобы выставить себе хорошие отметки по русскому и математике, иначе мама его не отпустит с папой в отпуск, папа тоже кричал на маму и обвинял её. Мишка так задумался, что не заметил, как к нему подошла мама.

— Ты чего улыбаешься? — Громко и строго спросила она, не переставая плакать.

— Это всё от нервов, — отвечала за Мишку бабушка, встав между ними. — Не смотри так на ребёнка, — строго приказывала она. Сама виновата.

— Что-о? Я-я виновата? — Заикаясь, переспросила мама. — Я? Только я, а ваш Боренька не при чём, да? Чуть что, так мать виновата, а то, что отцу нет дела до ребёнка, то и не виноват он вовсе, так получается?

На их крик подбежали папа и дядя Серёжа.

— Мама, хватит, — крикнул папа на бабушку.

— Что хватит-то, что хватит? Не одну жизнь сегодня загубили! Не одну! Вы это понимаете? — Бабушка тыкала в лицо родителям и дяде Серёже указательным пальцем. — Ничего вы не понимаете, — махнув на них рукой, сказала она и отошла.

— Сами-то где были все эти годы? — Спросила мама. — Пришли бы хоть раз и помогли.

— Так тут помощников-то пруд пруди, а всё равно бабка виновата. Хорошо, что деда нет, он бы инхваркт получил от услышанного. В саду вон помогают, в доме уборку сама сделать не можешь. Смотри, как тебя новый муж разбаловал-то, — продолжала бабушка.

— Разбаловал, да, потому что ваш сын не смог! — Кричала в ответ мама.

— Чем же это она так занята была опять, что отправила одних детей в лес гулять? Чем? Али кем? Опять мужика своего ублажала? Нянек полон дом, а на детей всё равно времени нет. Хороша мать… А чуть что, так и не виновна она ни в чем. То отец не такой, то бабка не такая. Теперь и сын не такой, какой нужен был. Так и воспитывала бы таким, какой бы он тебе нужен был. Борька вон пашет сутками, в отпуск его возит каждый год.

— В отпуск? Это к вам в деревню вы отпуском называете? Хм, в отпуск он возит, — крикнула в ответ мама.

— А хоть и так, хоть и в деревню, всё ж лучше, чем с вами под одной крышей детей ваших нянчить, — отвечала бабушка.

— Мама! Алла! Хватит вам уже! Не время сейчас, — взмолился папа и гневно посмотрел на маму и на бабашку.

— А вам всегда не время. Не время, говоришь?! А по-моему, сейчас самое время, сынок, — сказала Антонина Фёдоровна, стиснув зубы, и выдрала у папы из рук ту самую фотографию, которую он милиционеру показывал.

— Заберу я у вас внука, пока вы тут не разберётися, время или не время. В школу буду водить сама…

— Да уж заберите, пока он всех моих детей не угробил, — перебил её дядя Серёжа. — Вон, лежит сейчас, улыбается.

— Что? Что ты сказал? Повтори! — Требовал папа, схватив дядю Сережу за грудки.

— Побойтесь Бога! — C ненавистью сжав губы, сказала бабушка сцепившимся папе и дяде Серёже.

— Одна вы его боитесь, Антонина Фёдоровна, вы ещё этого не поняли? Хватит уже, надоело! — Вырываясь из рук папы, усмехаясь над её словами, не раздумывая, ответил дядя Серёжа.

— Я сейчас арестую вас обоих, если вы сию секунду не угомонитесь и не начнёте вести себя как взрослые люди. Личные отношения будете выяснять после. Это всем ясно? А сейчас дайте пару вещей пропавшего ребёнка, но не стиранных… для собак, — сдержанно говорил милиционер.

— Улыбается? Это стресс! Слышишь, ты, прихожанин, стресс, вон и доктор подтверждает. На, почитай чё написано, — сказала бабушка почти шёпотом и сунула дяде Серёже бумажку, которую фельдшер оставила на столе. — Надо было одного ребёнка толковым вырастить сначала, а потом замуж бежать вновь и других рожать. Где чумаданы ваши? — Обратилась бабушка к маме. — Вещи Мишкины соберу, а то пока вы тут свою личную жизнь налаживаете, у вас дети пропадают. Заберу в деревню, пусть с дедом до школы на рыбалку ездют, и то больше пользы, чем от вашего города. Беда одна… — С этими словами она скрылась на кухне. А потом Мишка учуял знакомый запах.

«Это капли, которые всегда дедушка пьёт, когда нервничает», — тут же вспомнил он.

— Я виновата, ишь ты… — не успокаивалась мама…

***

— Михаил Борисович, очнулся? Это я виновата… Я. Надо было сразу давление померять ему. Он же в коридоре уже сидел зелёного цвета. Не мудрено, что в обморок почти свалился, — лепетала медсестра и продолжала измерять Михаилу Борисовичу давление. — Михаил Борисович, вы меня слышите? Видите? Сколько пальцев? — Не унималась молодая помощница и махала перед ним тонкими пальцами с ярким маникюром. — Ну что ж вы, Михаил Борисович? Беречь себя надо.

— Спасибо, Татьяна Николавна, вы могли бы оставить нас с пациентом вдвоём, — обратился к ней Биродзэ, и та пулей вылетела из кабинета.

— Новенькая, не привыкла ещё, — доктор присел рядом с Михаилом Борисовичем и протянул ему таблетку глюкозы. — Миш, ты чего? На, рассоси, а то давление низкое очень. Ты вообще спишь? Вид у тебя неважнецкий. Давай лёгонького вколю чего-нибудь, а?

— Не, Гриш, я за рулем. Не доеду до дома после твоего лёгонького. А мне сегодня ещё поработать надо. Мне бы лучше чего-то для работоспособности, — с серьезными видом он взглянул на доктора и тут же добавил — да шучу, шучу.

— Так что произошло? Миш, ты извини, я сразу к делу. Сегодня у меня на тебя не так много времени, всё расписано на недели вперёд. Но есть окошко на выходных, вот тогда-то давай встретимся и всё основательно обсудим, хорошо? А сейчас давай самое основное, чтоб я смог помочь.

— Гриш, чувство будто схожу с ума. Забываю, что делал, что писал, куда положил. Чудится черт-те что.

— Не чертыхайся, ну! — Доктор кивнул на угол с иконами.

— Извини, забыл, да, не хотел обидеть, Гриш, — Михаил Борисович положил руку на сердце.

— А что чудится-то? А может и не чудится вовсе? — С нарочито зловещей интонацией произнёс доктор и засмеялся. — Кхе-кхе, пардон, не вовремя. Ну, так с чего всё началось? Нервничаешь опять поди, вот и чудится? Так-то давно тебя не было. Чё, совесть мучает?

Михаил Борисович пожал плечами.

— А чё она тебя мучать-то должна? Обязательства ты все вроде выполнил: алименты выплатил, имущество разделил, так что насладись жизнью, учись расслабляться, в конце концов, а то скоро язву заработаешь, тьфу, тьфу, тьфу, — сплюнул через левое плечо и постучал по столу доктор, взял молоточек и подошёл к Михаилу Борисовичу.

— Следи за молотком и выполняй все мои указания, если вдруг голова закружится, сразу говори! — Подмигнув по-дружески, сказал доктор.

— Кошмары снятся, мигрень дикая, — отвлекая взгляд от молоточка, продолжал жаловаться Михаил Борисович. — Нервно как-то все. Может, я и правда… потихоньку того? — Он покрутил указательным пальцем у виска и присвистнул.

— Да нет, Миш, всё с тобой должно быть нормально. Рефлексы в норме, внимание чуть рассеянное, но это сейчас, просто ты не о том думаешь, вот и отвлекаешься. В целом, не все так и плохо, как ты думаешь. Сейчас таблеточки выпишу, курсом пропьёшь, только курсом, полностью, понял? — С укором посмотрел он на Михаила Борисовича. — А то знаю я как вы все лечитесь, а потом слухи распускают, что врач не помог, а ведь пациенты сами не долечиваются до конца, не выполняют элементарных рекомендаций, а виноват доктор. Так что, Миша, ответственно, пожалуйста, отнесись, — говорил Биродзэ, ставя печать на рецепте. — Миш, рецепт не забудь, вот, ложу его тут…

— Кладу, — тут же перебил его Михаил Борисович.

— Да кладу, кладу, конечно, кладу, вот, видишь, и внимание у тебя в норме. Так что, давай, дружище, — вставая из-за стола и протягивая руку с рецептом, направился он к Михаилу Борисовичу.

— Спасибо, Гриш, что нашёл для меня время в своём сумасшедшем графике, — довольный собственным каламбуром, рассмеявшись, договорил Михаил Борисович, пожал руку доктору, обнял его на прощание, и они разошлись.

По пути Михаил Борисович заскочил в центральную городскую аптеку, вручил провизору рецепт и взамен получил спасительную пачку препаратов и с необъяснимым спокойствием и уверенностью направился в сторону своего посёлка.

Дома его ждала Каштанка, она скребла лапами дверную коробку и громко лаяла, пока хозяин загонял автомобиль в гараж и закрывал ворота. Михаил Борисович немедля выпустил рвущуюся на волю собаку, и та с визгом стала на него прыгать, стараясь лизнуть его прямо в лицо. Михаил Борисович прикрывался руками от неё и громко смеялся. Напрыгавшись, она рванула по каменным дорожкам на участке, огибая клумбы с цветами. Пока любимица резвилась, хозяин взял секатор и нарезал гладиолусов. Некоторые уже успели раскрыть свои яркие бутоны. Зажглись уличные фонари. Их тут же облепили мелкие мошки и стали кружить вокруг них.

Михаил Борисович вошёл в прихожую и не стал закрывать входные двери, дожидаясь Каштанку. Он включил свет, но, опомнившись, тут же его выключил. Мысль о том, что эта мошкара рванёт сейчас к нему на огонёк заставила его передёрнуться.

Не разуваясь, на носочках, он пробрался в гостиную, чтобы сменить цветы. В гостиной мерно стучали часы, а уличный фонарь с параллельной улицы частично освещал камин с полкой. Михаил Борисович положил свежие цветы на камин, взял вазу с увядшими и всё так же на носочках пошёл на кухню. Он вытащил старые цветы и вылил из вазы слегка затхлую воду, сполоснул её и налил свежей. Мельком бросил взгляд на отслуживший букет… В пальцах что-то закололо, руки слегка онемели, и он выпустил из них вазу на пол. Раздался громкий звук, ваза разлетелась на мелкие кусочки по всей кухне. В голове звучал голос садовника: «Цветы, говорю, когда научитесь срезать так, как я вас учил? Не драть, как мародёры, а срезать наискосок! Не драть… а срезать!..» Перед Михаилом Борисовичем лежали увядшие цветы, сорванные с кустов варварским способом.

— Кто? Кто-о-о? — Кричал Михаил Борисович и вертел головой в разные стороны. Он схватил цветы, понесся к входной двери и вышвырнул их за порог. На его крик примчалась с улицы Каштанка и мигом юркнула в дом. Михаил Борисович с грохотом захлопнул входную дверь. От сильного удара было слышно, как в некоторых местах посыпалась штукатурка. Но дверь не слушалась, она ударилась о косяк и вновь распахнулась, Михаил Борисович с ещё большей силой попытался захлопнуть её, но она опять открылась. Он зарычал, словно зверь, прижал её одной рукой и наконец закрыл на ключ. Каштанка бегала и беспрерывно лаяла, иногда даже взвизгивала от громких звуков.

— Кто это делает? Что? Что ты хочешь мне этим сказать? — Задрав голову, прохрипел он. Вернулся на кухню, с силой закрыл окно. Промчался по гостиной, подергал за оконные ручки, ухватился за тяжелые портьеры и резко задёрнул их. Он дышал громко и часто, почти задыхался.

— Пятнадцать, шестнадцать, семнадцать, — считал он капли корвалола в стаканчике, въедливый аромат мигом распространился по всему первому этажу. Михаил Борисович постоял ещё немного, отдышался и закинул в рот таблетку, которую ему выписал доктор, прошёл мимо разбитой вазы и покинул кухню. В прихожей он притулился к дверному косяку, вновь осмотрелся и почти без сил подошёл к дубовой лестнице. Держась за перила, он медленно поднимался наверх. Проходя мимо своего кабинета, остановился, но не решился повернуть голову и убедиться, что там никого нет. «Показалось, — мелькнуло в голове. — Точно показалось! Точно?» — Подумал он и сделал шаг назад. Он заставил себя повернуть голову и увидел, что за столом неподвижно кто-то сидел.

В желудке сильно запекло, дыхание почти остановилось, ноги словно вросли в пол, в глазах все поплыло, он едва держался.

— Кто вы? Что вам здесь нужно? — Произнёс он осипшим голосом. Чужак в кресле не отозвался.

Михаил Борисович с трудом оторвал одну ногу от пола и шагнул в кабинет. Потом ещё один шаг, пол слегка скрипнул, но незнакомец даже не пошевелился. Правой рукой Михаил Борисович ощупывал стену и искал кнопку, чтобы включить свет. Кнопка, которую он нажимал в день несколько раз, теперь будто играла с ним в прятки. Наконец, он нащупал её и резко нажал. Свет загорелся, Михаил Борисович онемел, его губы начали дёргаться, потом заскакал и подбородок, из глаз потекли слезы.

— Каштанка, — тихим голосом позвал он. — Где ты, когда так нужна? — Он стоял неподвижно, даже боялся моргать. Потом протянул руку и выключил свет, и снова включил. Тут его разразил дикий смех, Михаил Борисович даже приседал от смеха, потом он снова выключал свет и замолкал. Свет вновь загорался, и он хохотал во весь голос. Потом сорвался с места и смахнул с кресла груду наваленного на него белья на пол.

— Ну, Семёновна, ну и шуточки у неё. Опять поди забыла, что бросила бельё здесь и ушла пораньше. Я уж было подумал, что схожу с ума.

Михаил Борисович подошёл к книжному шкафу со стеклянными дверцами, распахнул его и достал оттуда дорогой сердцу экспонат. Повалился с ним на маленький жёлтый диванчик в кабинете у балкона. Он уставился в одну точку и иногда тяжело вздыхал. Веки сделались тяжелыми и закрывались сами собой, пространство наполнилось тёплым жёлто-оранжевым светом, опустилась тишина, секундная стрелка замедлила ход. Михаил Борисович тщетно боролся с напавшей на него дремотой, чувствуя, что проигрывает…

— Мишка, внучок, вот смотри, — рассказывал дед, сидя перед Мишкой на корточках и тыча ему в лицо «Зенит». — Это фотоаппарат, зеркальный, — поднимая указательный палец вверх, объяснял дед. — Это стёклушко — видоискатель. Смотришь в него одним глазом и ищешь объект, который хошь сфоторафировать. О, вон бабка бельё вешает, но на неё мы кадры тратить не будем, нужно что-то красивое найти, — громко смеясь от собственной шутки, еле договорил дед. — Главное, пальцами не трогай его, ну, стеклушко это, и вот эту линзу тоже не заляпай, — повернув фотоаппарат объективом к лицу, показал дед. Потом дыхнул на него и протер нижним краем своей тельняшки. — Вишь как блестит на солнушке?

— Угу, — с интересом отвечал Мишка и утирал катящиеся капли пота со лба.

— Вон, гляди, как Туман красиво стоит. Как волк. Давай его щёлкнем, хошь?

— Да–а, давай, — потирая друг о друга грязные руки, ответил Мишка.

— Щас, настроим аппарат и можно будет щёлкнуть. Вот это колесико слева — это выдержка, чем меньше цихра, тем дольше он фоторафирует, понял? Но сперва надо вот этот рычажок довести до упору и отпустить, вот так, — демонстрировал дед. — Так ты перемотаешь плёнку и можешь сымать новую фоторафию. — Тута вот диафрагма, — тыкал он длинным указательным пальцем, — чем меньше цифра, тем больше размытый фон получится. А вот это колесико — это фокус, — Мишка тут же вытаращил удивлённые глаза на деда. — Да не той фокус, шо в цирке, — смеялся дед, — фокус — значит резкость, ну чёткая получится фотокарточка. Это очень мочный фотоппарат, запомни это Мишка. — Дед приподнял с глаз очки и нацепил их на макушку, одним глазом посмотрел в видоискатель, покрутил колесики и нажал на пуск. Фотоаппарат издал приятный щелчок. — Ну, все, Мишка, сфоторафировали Тумана, тока бабке не говори, а то она ругаться будет, что я кадры на пса трачу. Она ж в искусстве ничё не понимает. А ты запоминай и учись. Слышь, внучок, когда я умру, он тебе достанется, — дед достал папиросу, прокрутил её между пальцев, та едва слышно зашуршала, дунул на неё с обеих сторон, поднёс спичку и затянулся.

— Эй вы, фотографы, идите йисть, — закричала в форточку бабушка.

— А шо там? — Спрашивал дед.

— Та какая разница шо, шо дам, то и будешь йисть. Ишь, ты. Шо йисть… Раз спрашуешь, значит не голодный, — кричала бабушка. — Борщ та галушки, шо йисть, ишь, перебирает.

— Борщ я люблю, и ты, Мишка, давай руки мыть и пошли, пока бабка ругаться не начала. На, тащи фотопарат в дом, ток под ноги смотри, не урони. Это твоё приданое, Мишка. А я докурю и тоже приду.

Мишка заскочил в дом, прошёл в комнату, где стоял комод, и аккуратно положил на него фотоаппарат, но уходить не собирался. Он вновь взял его в руки и посмотрел в стёклышко, но ничего, кроме черноты не увидел.

— Деда, — закричал испуганно Мишка, — он сломался, ничего не видно в стёклышко, — чуть не плача, кричал из дома Мишка и вытирал пот подолом старой футболки. — Фух, как же жарко.

— Ха-ха-ха, Мишка, да это же я объектив крышечкой закрыл, чтоб линзу не испортить, — крикнул в форточку дед. — А ну, ставляй на место его давай, ставляй, ставляй, — командовал дед, подходя к окну.

Мишка привстал на носочки и потянулся было положить фотоаппарат на комод, как тот выскользнул из рук…

Михаил Борисович проснулся весь в поту, в груди стучало, но на душе было так хорошо.

«Давно мне дед не снился, — думал он. Чуток прищурившись, пытался разглядеть который сейчас час. За окном уже светило солнце и очень пекло, проникая даже через светлые, но плотные шторы. — Ого, восьмой час. Вот это да. Давненько я так крепко не спал, ну, Биродзэ, ну молодец. Лёгонькое выписал. После такого себя не вспомнишь».

— Каштанка, ко мне, — и тут же раздалось цоканье. Собака лениво шла из спальни в кабинет к хозяину. Михаил Борисович лениво привстал с диванчика, взял фотоаппарат «Зенит», снял крышку с объектива, взвёл рычаг до упора, как учил его дед, нажал на пуск и вернул его на место в шкаф за стекло.

***

Иванович собирал разбросанные цветы по двору и ворчал;

— Ну, ну вот то, о чём я и говорил. Варвары… Мало того, что срезать правильно так и не научились, так ещё и убирать за собой не приучены.

— Да будет тебе, Иванович. Ты же знаешь, что мужик-то он хороший. Ну слегка заносчив. Но кто сейчас без характера? Тем более, он мужик видный. Да и вообще, он последнее время неважно выглядит, — защищала хозяина Екатерина Семёновна.

— Так чё ему мешает выглядеть лучше? Вон всё для этого есть. Пиши, когда удобно, спи скока хошь, а все несчастные. Мы вон всю жизнь пахали. Нам унывать некогда.

— Иваныч, прекрати возмущаться. Тебе-то что? Зарплату всегда вовремя платит, не хамит, да и ты разве не любимым делом занимаешься? Вон, глаза-то как горят, когда росточки твои принимаются, а когда цветы бутоны раскрывают, ты сам, как георгин, расцветаешь. Богатые тоже, как говорится, плачут. Да и вообще, мало ли что. Все мы люди. Может неприятности какие, или со здоровьем может чёт серьёзное, не дай бог, конечно. Я утром в дом зашла, а там… и ваза разбита, стёкла по всему дому валяются, шторы с петель сорваны, и вещи разбросаны по кабинету, но тут моя вина, конечно, память иногда того, шалит, вот я и забыла их там. И спать похоже, что он не ложился, кровать будто и не разобрана вовсе. А ещё уехал куда-то в такую рань, обычно ж спит ещё, а тут… Работал, может, всю ночь, да чего-то не получалось, вот и вырвались эмоции наружу. Ты словно молод не был.

— Так он уж и не молод, — бурчал садовник. — Пора бы уметь контролировать свои эмоции.

— Всё, Иваныч, будет тебе. По-моему, он сейчас опять к доктору ездит, а значит скоро всё наладится, — отвечала Екатерина Семёновна и вытряхивала вязаный белый плед.