Гребец одинокий

Константин Штепенко

Еще вчера занятый самокопанием, поставивший крест на своей личной жизни Владимир Шатолин вдруг оказывается втянут в самую гущу политического противостояния местной администрации с оппозиционными бизнесменами. Оказавшись случайно на месте стычки подкармливаемых администрацией скинхедов и пикетчиков-либералов, Владимир становится свидетелем гибели нескольких человек. Арестованный по ошибке, он оказывается в изоляторе, где его избивают полицейские. Но это лишь начало. Вскоре у своего дома Владимир находит раненную девушку, которая снимала избиение оппозиционеров, и теперь скрывается от преследования. По капризу судьбы Женя оказывается правнучкой женщины, в которую был влюблен его дед, и которая погибла из-за дедова малодушия. Поняв, что это знак свыше, Владимир делает все, чтобы спасти Женю и исправить ошибки прошлого.

Глава 1

Странный попутчик

Вагон плавно покачивался из стороны в сторону, и если бы не с детства знакомое, вбитое в память четырехтактное перестукивание колес, то могло показаться, что это небольшой катер, отчаливая от причала, рыскает носом в портовой толчее волн. Так-Так, так-так — это заученная с младых ногтей формула нового, неизведанного.

Так-Так, так-так — это путешествие на море!

Так-Так, так-так — это поездка к родственникам в деревню, где виноград размером со сливу, и нора знакомого суслика на краю огорода.

Так-Так, так-так — первая самостоятельная поездка из Нижнедонска в Салехард — стройотряд после первого курса.

Так-Так, так-так — бритоголовая, пьяная безнадега армейского вагона, увозящего призывников к месту службы…

Самолет проносится по небу, не оставляя и следа в душе пассажира, не давая ему разнежится в тесном неудобном кресле, не оставляя времени на основательные с расстановкой раздумья, на которые в обыденной текучке жизни просто не остается времени.

Но сегодня Шатолин променял бы эту возможность остаться наедине с самим собой, да еще в мягком вагоне (мест в купейном на скорый уже не было), на все что угодно, не то что на зал ожидания в аэропорту с отвратительным кофе по цене Хеннеси, перегруженной камерой хранения и вечно закрытым на уборку туалетом, а даже на самое страшное, что было даже страшнее зубоврачебного кабинета — интим со стапятидесятикилограммовой соседкой в ее квартире напротив, пропахшей лекарствами и кошками. Любая мысль, рождавшаяся в его мозгу, была сущей пыткой, а научиться медитировать, полностью отвлекаясь от реальности, он так и не удосужился, так как ввиду природного скептицизма считал всех приверженцев йоги и прочей восточной дзен-Дао-галиматьи либо сумасшедшими, либо шарлатанами.

Обрушившийся на него как лавина шумный суетливый сосед-попутчик, подсевший в Ряжске, казался сегодня ангелом, посланным милостивым Господом ему во спасение. Хотя ангел и предстал перед ним в образе старого еврея в мокром кожаном плаще с огромным баулом, который был похож на хомяка с обвисшими щеками.

— Да-да, вы не ошиблись! Я волею судеб еврей, и совсем не молодой, а скорее даже старый! — Провозгласил он с порога скрипучим Дуремаровским тенорком, протягивая Шатолину влажную узловатую куриную лапку. — Йерахмиэль Шмаёник. Но для удобства можете называть меня просто Марковичем. Надеюсь, вы не тайный юдофоб?

Маркович, развеселившись собственной шуткой, загоготал испуганным гусем, что видимо по его шкале соответствовало звонкому заразительному смеху. Шатолин залился румянцем, хотя ничего крамольного в его мыслях не припоминалось. Это давал о себе знать впитанный из Одесского воздуха во время поездок к отцу пресловутый «еврейский вопрос» семидесятых-восьмидесятых, который, так и не найдя себе ответа, сошел на нет вместе с его носителями, уехавшими на историческую родину. Кроме того, любое касательство его национальности вызывало в Шатолине бурю эмоций и легкое раздвоение личности. Его дед — бывший партийно-хозяйственный функционер был по долгу службы и по личному убеждению ярым антисемитом. И так уж получилось, что Владимир до поступления в университет жил с ним, спрятав в самые отдаленные уголки памяти воспоминания о том коротком периоде своего детства, который он провел в семье своей матери в Одессе, где в огромной квартире с высокими потолками было всегда полно гостей, говоривших на малопонятном ему языке, похожем на немецкий.

— Шатолин. — Выдавил он из себя, все еще стыдясь неизвестно чего.

— Как же, Владимир Алексеевич! — Маркович энергично встряхнул удивленного Шатолина за руку. — Грешен, каюсь! Любопытен без меры — сунул нос к проводнице в ее кляссер, подглядел, на чье имя выписан билетик.

— Ничего. Присаживайтесь. — Растерянно пробубнил Шатолин и сел на свою полку каменным истуканом.

Маркович снял свой плащ, встряхнул его и повесил на вешалку у двери. Одет он был в добротную с иголочки тройку и без плаща выглядел очень представительно — ну прямо Генри Киссинджер на дебатах в совете безопасности. Он раскрыл свой неподъемный баул и стал выкладывать из него на столик какие-то свертки, кулечки, баночки.

— А это, Владимир Алексеевич, — сказал он, с загадочным видом роясь в недрах баула, — лекарство, которому равных нет в лечении душевного дискомфорта и приступов самобичевания, какими вы в настоящий момент страдаете.

На стол была торжественно водружена бутылка армянского коньяка, будто генерал в парадном мундире, увешанном наградами, которого сопровождал почетный эскорт из двух массивных чарок, важно просвечивающих серебром сквозь благородную чернь.

* * *

Дело в том, что Владимир Алексеевич Шатолин действительно находился не в лучшей форме, стремительно входя в очередной кризисный период. Такие психологические «климаксы» случались у него с завидной регулярностью, и раз в три-четыре года он на месяц выпадал из жизни, забиваясь в какой-нибудь медвежий угол, где никто не мог его потревожить. Нынешний кризис грозил стать наиболее острым и продолжительным, потому что он совпал с возрастным рубежом, когда мужчина понимает, что молодость безвозвратно ушла, и отражение в зеркале начинает видеться таким, каким его видят окружающие. Когда мужчина вдруг понимает, что как мачо он выходит в тираж, и молодых женщин уже не привлекает начинающая редеть шевелюра, легкая отечность под глазами и неотвратимо растущее брюшко, и он начинает искать источники вдохновения в ощущении собственной значимости на фоне тех высот, которых ему удалось достичь в жизни — самоутверждается в семье, на работе, в бизнесе.

Вот тут как раз у Шатолина возникала пробуксовка. Он был человеком здравомыслящим, и вследствие этого скептичным до цинизма, а его склонность к самокритике, вернее к трезвой оценке себя как личности во всех ее проявлениях, рождала безысходность. Его опыты самовоспитания в молодости не дали результатов, и с годами он полностью отказался от попыток переделать себя. Но изменить что-то в своей жизни не переделав себя, тоже было проблематично. Счастливы те люди, которые довольны собой даже в низости и беспутстве, чуждые угрызениям совести и пытке самоанализом! Они легко идут по жизни, не заботясь о том, на что наступают, потому что сами искренне считают себя центром мирозданья, и никакое разоблачение не сможет их в этом разубедить.

Сев в поезд и пригревшись в протопленном вагоне, Шатолин в очередной раз стал подбивать итоги своего жизненного пути. Итоги были неутешительны. Он был два раза женат, но оба раза бесславно развелся, потому что не смог соответствовать тем надеждам, которые возлагали на него жены. Будучи большим ценителем женской красоты, он был очень разборчив в своих амурных приключениях. Его новая пассия должна была быть лучшей в доступном окружении, но даже не это было главным. Она не должна была быть просто красивой, но глупой куклой. Шатолин искал в женщине изюминку, которая отличала бы ее от всех окружающих. Он землю рыл, добиваясь благосклонности своей избранницы, он создавал вокруг нее праздник, покорял фонтаном импровизаций, и практически всегда добивался своего. Но потом наступало похмелье, интерес к покоренной красавице быстро исчезал, и только что начавшиеся отношения еще агонизировали какое-то время, но скоро тихо сходили на нет. Две его женитьбы были полнометражной копией коротких проходных романов — отличие было только в том, что агония началась лишь после посещения ЗАГСа.

С карьерой тоже не заладилось. Он был прекрасным профессионалом-переводчиком, свободно переводил с восьми европейских языков и дополнительно изучил турецкий и арабский. Отец первой жены Алены, не кривя душой, расхваливал своего зятя направо и налево и очень скоро пристроил Шатолина на престижное место в торгпредстве в Бразилии с перспективой со временем переехать в Штаты. Но Володя обнаружил в себе стойкое отвращение к официозу, формальному словоблудию начальников, к демагогии партийных активистов и компетентных товарищей в штатском. Очень скоро его политическая бесхребетность и скрытое диссидентство были замечены и оценены, а дальше последовали и оргвыводы, которые на личном фронте привели к скандалам и последующему разводу.

Вторая женитьба совпала с разгулом ельцинского НЭПа. Его новая жена Саша обнаружила организаторский талант и недюжинную предприимчивость, и очень скоро создала жизнеспособную компанию, активно работающую на постсоветском пространстве, а потом и в Европе. Мужа она боготворила и видела своего умного и талантливого Володеньку своим главным советчиком и соратником. Однако Шатолин не нашел в себе силы соответствовать ее идеалу и, зарывшись в свои переводы, стал постепенно отдаляться от Александры. Следовало отдать ей должное, она до последнего момента старалась сохранить их брак, но инертность Шатолина была непреклонной и прогрессирующей, что, в конце концов, привело к разрыву. Формально они продолжали состоять в браке, и лишь недавно Саша попросила развода, так как снова собралась замуж.

Теперь он остался один — жен потерял, а детей не нажил. Зарабатывал вполне прилично, но не рвался к большему. Четко очертив свое личное пространство, он сидел там как бирюк в дальнем волчьем углу, лишь изредка наведываясь в большой мир, чтобы потешить свое самолюбие новой победой над какой-нибудь зазевавшейся прелестницей.

А жизнь проходила, неспешно, но неумолимо, и была она пуста и стерильна, а приступы самобичевания приходили все чаще и становились все более жестокими…

Именно в один из таких моментов застал Шатолина этот странный господин в кожаном плаще с прозрачными глазами, которые, как казалось Владимиру Алексеевичу, пронизывали человека насквозь и видели гораздо больше, чем тому хотелось показать.

Напускная суетливость нового попутчика была очень кстати. Шатолин несколько отвлекся от своих мыслей и стал помогать Марковичу в сервировке стола, который постепенно обрастал стандартной поездной снедью — запеченный целиком цыпленок, отварная картошка, соленые огурцы и помидоры, пирожки с капустой и курагой. Весь этот натюрморт отдавал сермяжной домашностью, и Шатолин удивился, кто это собрал командировочному все эти баночки-кулечки, но спросить постеснялся. Похоже, что у разбитного Марковича была в Ряжске зазноба.

— А вы по какой части работаете? — Спросил он старика для приличия, чтобы как-то наладить общение.

— Я-то? Я страховой агент. — Сказал Маркович, наполняя серебряные чарки пахучей темной жидкостью.

— Я и не знал, что страховые агенты ездят в такие дальние командировки. Вы ведь из Нижнедонска, кажется?

— Ошибаетесь. В Нижнедонске у меня дельце на пару дней, а потом я в Молдавию. — Ответил Маркович, радушно улыбаясь. — Но обо всем по порядку. Ехать нам далеко, еще надоем вам своими рассказами. А сейчас давайте-ка отведаем этого благородного напитка! Ваше здоровье!

Шатолин охотно опрокинул свою чарку в рот и с удовольствием почувствовал, как огненная струя обожгла язык и горло, и смягчаясь, скатилась волной вниз, наполняя грудь приятной теплотой. В висках застучали вдруг и тут же стихли бодрые молоточки, в сердце что-то кольнуло, оно споткнулось и тут же застучало вновь, но уже как-то по-другому, требовательно и энергично.

— Вижу, есть контакт! — Сказал Маркович, вновь берясь за бутылку. — Однако нельзя останавливаться на достигнутом. Между первой и второй, как говорится, промежуток небольшой!

— Не думаю, что это пойдет мне на пользу. — Шатолину хотелось выпить, но он все же сказал это приличия ради, в надежде, что Маркович будет убеждать его в обратном, и не ошибся.

— А вот и нет, дорогуша! Любое лекарство требует правильной дозировки, иначе и принимать его не стоит. А это лекарство, уверяю вас, начинает действовать с магического числа три. Так что мы только подходим к экватору. Пейте и ничего не бойтесь! Я с вами.

Действительно, после третьей рюмки голова Шатолина чудесным образом прояснилась, он почувствовал легкость, тягостные мысли вдруг побледнели, потеряли свою интенсивность и рассеялись как утренний туман под лучами солнца. Он наслаждался пустотой сознания, как даром божьим, боясь спугнуть это странное, доселе незнакомое чувство освобождения от самого себя.

Тут-то и начался тот странный разговор, детали которого Шатолин, как ни старался потом, никак не мог вспомнить.

— Так что же вы все-таки страхуете, и отчего? — Спросил он Марковича, хрустя крепеньким соленым огурцом. — Почему вам приходится ездить в такие дальние командировки?

— О! Вы и не представляете, насколько дальние командировки. — Ответил Маркович, мечтательно закатывая глаза, будто ничего лучше этих поездок в мире не существовало. — Я занимаюсь особым видом страхования. География моих поездок определяется серьезным научным анализом и многолетними наблюдениями. Вы когда-нибудь слышали о феномене альтернативности истории?

— Возможно. Это что-то из научной фантастики?

— Можно сказать и так. Ведь если рассматривать научную фантастику во времени, то она, являясь сегодня сказкой для обывателя, завтра становится его действительностью. То есть, это не беллетристика, а план развития человечества на ближайший период, скажем в сто-двести лет.

— А какое отношение это имеет к страхованию?

— Самое прямое. Вы не обидитесь, если я назову вас обывателем?

— Нисколько! Это как раз самое точное определение моего состояния души.

— Ну и славненько! — Маркович снова разлил по полрюмочки и они, чокнувшись, выпили. — С обывателем легче говорить о чудесах.

— Почему?

— Потому что он их жаждет, как выигрыша в лотерею. Это нормальное стремление человека, иметь больше чем он того заслуживает. Так вот, с точки зрения обывателя, мое занятие как раз и является таким лотерейным билетом.

— Что-то вы все загадками говорите. Поясните.

— Давайте попроще, на обывательском уровне… Э-э… В вашей судьбе были такие узловые точки, когда ваша жизнь резко меняла направление, причем окончательно и бесповоротно?

— Разумеется. У каждого в жизни бывают такие точки. — Уклончиво ответил Шатолин.

— А хотелось бы вам вернуться обратно и дать своей жизни вторую попытку?

— Ну вы скажете тоже! Разве такое возможно?

— Не в полной мере конечно, но определенные решения, позволяющие оздоровить будущее за счет корректировки прошлого, существуют. Пока что эти решения наиболее действенны для настоящего момента. Сначала нужно правильно определить приближение переломного узла. Для этого важно следить за состоянием энтропии процессов. Близость критической точки сопровождается резким ростом ее величины…

— Э нет! Не так быстро, Маркович. Для начала скажите, что такое энтропия, и с чем ее едят.

— Энтропия, это вероятность развития многосложной системы по какому-то необратимому сценарию. Например, от чего зависит возможность избежать столкновения двух авто?

— От многих факторов… Но больше всего, пожалуй, от скорости.

— Верно мыслите. Если бы машины ездили со скоростью в двадцать километров, то столкновений было бы в сотни, а то и в тысячи раз меньше, а уж количество травм и смертельных исходов вообще стремилось бы к нулю. Но давайте пойдем дальше. Что заставляет машину ехать быстрее?

— Нажимаешь на газ, и она едет. — Пожал плечами Шатолин.

— Ну а что заставляет давить на акселератор? Не знаете? Воля! Вот в чем секрет всех исторических катаклизмов любого масштаба. От проблем в личной жизни до мировых войн. Именно воля дает предпосылки для зарождения необратимых процессов, а значит и роста энтропии. Чем сильнее воля, тем выше энтропия системы, а значит и риск возникновения неконтролируемых однопоточных процессов. Человек слишком мало осведомлен, и не отличается хладнокровием и рассудительностью, чтобы принимать решения, которые потом нельзя отменить.

— Но нам ведь всегда приводили в пример людей волевых, инициативных, уверенных в себе…

— Нормальный штамп, утешение карлика перед громадной вселенной. Вспомните Наполеона, ставшего кумиром молодых людей множества поколений. Просто ходячая энтропия в рейтузах и треуголке! Но почему-то никто не помнит Кутузова, старого одноглазого командира средней руки, который интуитивно угадал, что бороться нужно не с Наполеоном, а с повышением энтропии, противопоставляя его воле, свое безволие. Он постоянно ускользал из ситуаций, где требовалось быстрое однозначное решение, о котором чаще всего приходится жалеть, и отдавал эту привилегию своему противнику. То есть он снижал энтропию, предлагая Наполеону множество сценариев, которые казались тому мелковатыми, недостойными его великого предназначения. И конечно его выбор оказался проигрышным и необратимым.

— Ну и что если так? Кому в наших условиях мешает эта энтропия?

— Всем мешает. Все хотят жить стабильно, все предпочли бы планировать свою жизнь наперед. А для этого всего лишь нужно поддерживать в системе такое состояние, которое максимально гарантировало бы множественность исходов последующей стадии развития этой системы. Говоря об истории и о судьбе, я бы сказал, что если вовремя притормозить принятие окончательного решения, дать возможность человеку или обществу получить больше информации и разобраться в ней, то возможно, эта самая судьба не имела бы таких резких изломов.

— И что же делаете вы?

— Я не один. Мы работаем в команде. Каждый занимается своим направлением. Кто-то следит за состоянием энтропии. Кто-то изучает набор возможных исходов. У меня свой узкий сектор — страхование. Я обеспечиваю минимизацию уровня энтропии в точках, которые вызывают наибольшее беспокойство.

— И что это дает?

— Вот представьте, что вы попали в безвыходную ситуацию, как в сказке. Направо пойдешь, налево пойдешь — нехорошо, а прямо — так совсем отвратительно.

— Я как раз в такой ситуации.

— Ваша ситуация не настолько безвыходная, бывает и хуже. Так вот, моя работа заключается в том, чтобы обеспечить вам не три, а сто три возможных решения, среди которых некоторые будут вполне приемлемы, и каждое ответвление будет иметь также множество обратимых решений.

— Мудрено все, слишком мудрено. Ну, предположим, что я принял на веру весь этот бред. Тогда возникает вопрос — зачем все это нужно?

— Как зачем? Процесс пойдет мягко, ваша жизнь будет развиваться плавно, постепенно, а значит и жизнь тех, кто находится вокруг вас. В глобальном масштабе, скажем, можно избежать какого-то политического кризиса или войны… И есть еще один аспект этого явления. Дело в том, что рост энтропии и следующий за ним необратимый процесс, это своего рода нарыв, травма, последствия которой еще долгое время влияют на будущее и мешают его нормальному развитию. Резкий исторический излом сопровождается разрывом всех причинно-следственных связей, в результате чего образуются некие вневременные «карманы», которые продолжают существовать в параллельном измерении и периодически прорываются как застарелые нарывы, привнося в настоящий момент элементы прошлого, несовместимые с реальностью. Эти карманы нужно чистить, иначе с их накоплением может возникнуть реверсивные явления, подобные Средневековью. Но не нужно далеко ходить. Мы сейчас переживаем момент, когда прорвался один из таких карманов, образовавшийся после революции. Этот всплеск ненависти и насилия напрямую связан с тем временем, но он нам отольется позже.

— Я вот вас слушаю, и мне кажется, что вы надо мной просто издеваетесь. Не настолько уж я пьян, чтобы вешать мне на уши такую откровенную лапшу. Но я терплю это чтобы не остаться наедине с сами собой. — Шатолин пытался накачать себя, вызвать раздражение, чтобы выпалить насмешнику в лицо какие-нибудь резкие слова, но от одного взгляда на добродушную, слегка сочувственную физиономию Марковича, весь пыл угасал. — Вот скажите мне, вам не стыдно?

— Я на работе. А работу свою я привык делать качественно, так что стыдиться мне нечего. И вы вскоре в этом убедитесь, Владимир Алексеевич. Я занялся этим делом очень давно, убедившись на своем горьком опыте, как одна необдуманная фраза, брошенная мимоходом, может сломать жизнь многим людям. Иногда, даже не совершенный по малодушию или из вредности поступок может, может стать катализатором целой трагедии. Особенно если эта фраза сказана, или этот поступок не совершен на фоне максимального роста энтропии в данном отрезке исторического континуума…

* * *

Просыпался Шатолин мучительно. Сон не отпускал его, обволакивая липкой двусмысленной белибердой, которая казалась настолько реальной, что даже во сне у него волосы вставали дыбом. Он открывал рот, чтобы закричать, позвать на помощь, но лишь впустую тратил силы — горло уже хрипело и саднило, но вокруг царило космическое безмолвие, наполненное колышущимися зыбкими тенями. Наконец ему удалось слегка разлепить глаза, и узкая полоска утреннего света, просачивающегося сквозь ресницы, стала для него соломинкой, за которую он отчаянно схватился и вытащил себя из объятий сна.

«Слава богу! Ничего этого не было!», подумал он с облегчением, «Не было странно осведомленного старика с его заумной теорией об исторической альтернативе, или альтернативной истории. Не было каких-то туманных намеков на что-то стыдное, нехорошее…»

Но чем больше он просыпался, чем быстрее возвращался в реальный мир, тем больше росло какое-то необъяснимое беспокойство, как бывало в детстве, когда нашкодишь и ждешь, что твои художества вот-вот вскроются, и придет справедливое возмездие.

В голове слегка гудело, значит все-таки выпивал вчера. «Может и старик не приснился?» Он открыл глаза и осмотрел купе, стараясь не шевелиться, чтобы не выдать раньше времени своего бодрствования. Полка напротив была пуста, видно было, что белье не измято, значит, никто здесь ночью не спал. Внимание его привлекли два странных вздутия на простыне в углу. При более внимательном рассмотрении он с ужасом понял, что это бюстгальтер, белый, кружевной, и не из самых маленьких. «Этого еще не хватало! Неужто старый фантазер был еще и тайным фетишистом?» Только тут он отдал себе отчет в том, что лежит под простыней совершенно голый. Из одежды на нем почему-то остались только носки. «Так! Фетишизмом тут видимо не обошлось. Полное моральное разложение. Однако нужно привести себя в порядок, ведь хозяйка лифчика может нагрянуть в любой момент». Он сел на кровати и оторопело уперся взглядом в стол, на котором красовалась пузатая бутылка коньяка и по бокам все также стояла бравым адъютантом одна из вчерашних серебряных чарок. «И мальчики кровавые в глазах… Когда же я успел так надраться? Ведь в бутылке осталось не меньше половины! Да и не факт, что все это мне не снится. Подождем!»

В это время послышался металлический звук отпираемого замка. Кто-то снаружи открывал дверь в купе. Шатолин вскочил, сорвал с полки простыню, завернулся в нее и стал похож на древнего римлянина после симпозиума.

— Чего испугался-то? — Сказала пышная блондинка в форме проводницы, захлопывая за собой дверь. — Я тут у тебя забыла кое-что. Спешила, станция была, так я впопыхах…

Шатолин вспомнил блондинку — она проверяла билеты при посадке и приносила чай. А вот имя ее он так вспомнить и не смог, не говоря уже о том, как ее лифчик оказался в купе. Возникло ощущение, что вовсе не старик заставил бедную девушку расстаться со столь важной частью своего туалета, и он легко догадался, что без его мушкетерства тут не обошлось. Тем не менее, более внимательно рассмотрев молодуху, он заранее одобрил свой выбор. Видимо даже в бессознательном состоянии его не покидали навыки придирчивого ценителя женской красоты. Блондинка была очень хороша собой и прекрасно сложена — ее монументальный бюст при более близком рассмотрении не казался таким уж большим и хорошо гармонировал с крутыми бедрами и узкой талией. Разглядывая проводницу, он почувствовал оживление внизу живота и стыдливо опустил глаза долу, однако тут его подстерегала неэстетичная картинка — на смятой простыне были отчетливо видны характерные пятна. «Да неужто я так надрался, что даже этого не помню!», подумал он с возмущением, и начал краснеть.

— Сейчас, Володенька, я все приберу. — Сказала проводница, уловив направление его взгляда. — А ты одевайся пока.

Она заперла дверь на защелку, спрятала свою принадлежность за пазуху, потом беззастенчиво сорвала с Шатолина простыню, бросила ее на полку и стала собирать белье в кучу. Шатолин в это время быстро оделся и присел на другую полку, не зная, как себя вести.

— Чего такой потерянный? — Спросила проводница, глядя на Шатолина добрым ободряющим взглядом. — Ночью такой был резвый…

Шатолин в душе поблагодарил девицу за ее искреннюю непосредственность, которая отчасти сняла неловкость, не перечеркнув, однако, всего произошедшего, так что Владимир продолжал совестить себя, сам еще не зная за что. Как раз это он и хотел сейчас выяснить.

— Извините заранее, но за неимением выбора буду с вами говорить начистоту. Только ответьте мне на один вопрос. Вы не против?

— Да чего ж я буду против, Володя! И на «ты» мы с тобой еще вчера перешли, брудершафт пили. Говори, спрашивай.

— Я вот о чем хотел… — Шатолин замялся, не зная, как признаться в полном своем конфузе, но поощряющий взгляд голубых глаз молодой женщины придал ему решимости. — Я вчера много выпил?

— Ах, вон ты о чем? Выпил-то немного, да захмелел сильно. Старик сказал, что от этого коньяка так бывает.

— И что?

— Так ты что, ничего не помнишь?

— Мне неприятно в этом признаваться, но это так, увы…

— Ладно, ты меня сегодня побаловал от души, так что ничего лишнего не приплету. Вел ты себя прилично. На жизнь, правда, жаловался, но не настаивал. А потом вдруг замолчал, и сидел как истукан с полчаса. Маркович сказал, что видно с коньяком он переборщил, мол, говорит, с вашим братом интеллигентом никогда не угадаешь дозу, но наказал, что с утра лучше допить бутылку, хуже не будет, а вот прояснение в мозгах обязательно наступит.

— А что потом было? Извините за нескромность…

— Потом суп с котом! Мы же договорились перейти на «ты». Или ты и моего имени не помнишь?

— К моему стыду, нет. — Шатолин понурил голову, ожидая отповеди, но ошибся.

— Тяжелый случай. — Проводница сочувственно покачала своей кукольной головкой. — Света я!

— Извините, Света. Надеюсь, я вас ничем не обидел?

— Меня обидишь, как же! Я всяких в дороге навидалась. Это уж ты меня извини. Получается, это я тобой попользовалась. Я же когда тебя укладывала, решила костюмчик снять, чтобы не измялся, а у тебя там такое образовалось… — Она невольно погладила низ живота, мечтательно закрывая глаза. — …что грех было уходить с пустыми руками.

Света прыснула в кулак, отчего ее милая мордашка приобрела шкодное выражение.

— Но ты не против был, ты не подумай ничего дурного. Даже раззадорился. Слова говорил, ну прямо как песню пел на ухо. А уж потом я совсем голову потеряла. Двадцать четыре года от роду, а меня еще никто так не нежно не уговаривал. Я вообще в какой-то момент будто отключилась, до сих пор как вспомню…

Слова Светы приободрили Шатолина. Гордиться было нечем, но у него от сердца отлегло — по крайней мере, и в беспамятстве он не уронил своей репутации дамского угодника.

— Я рад, что тебе понравилось. Жаль только, я ничего не помню.

— Эх, я бы пришла к тебе еще, чтобы освежить память, но сейчас моя смена. Да и сил уже никаких нет. Мы с тобой часа три к ряду кувыркались. Вон юбка стала свободной. — Света кокетливо улыбнулась, поглаживая себя по округлому бедру. — Но я тебе телефончик оставлю. Я понимаю, что для тебя это всего лишь дорожное приключение. Да, пожалуй, и для меня… Но мне приятно было бы снова с тобой встретиться.

Шатолин почувствовал, как с каждым словом блондинки исчезает напряжение. Он не понимал слов, но мелодия ее речи звучала в его голове каким-то заклинанием. Он вдруг почувствовал себя посвежевшим и полным сил, и с удовольствием отпустив мышцы лица, широко улыбнулся.

— Ты вот что, Светик, для начала сообрази мне чайку, а потом я хотел с тобой поговорить о старике этом, о попутчике моем. Где он, кстати?

— Так сошел в Россоши. Сказал дела срочные. Он тебе какую-то папку оставил. Я сейчас мигом за чаем сбегаю и папку эту прихвачу.

* * *

Света ушла, и вместе с ней как-то само собой рассосалось чувство неловкости. В принципе для Шатолина никакой неловкости в подобной ситуации не было. Поездные, пароходные и прочие проходные приключения были для него делом обычным, и ничего зазорного он в них не видел. Он любил эту щекочущую самые глубины существа игру в недомолвки-переглядки, правила которой известны как мужчинам, так и женщинам, как бы они не отпирались (что, впрочем, тоже являлось частью этой игры). Награда всегда делилась пополам, и никто не оставался в накладе, так как выигрывали всегда двое. Ну а если кому-то не удавалось выпустить свое Я из тесного стойла ханжества, то проигрыш тоже был обоюдным, хотя и не обременительным.

Сейчас вся проблема была лишь в этой странной краткосрочной амнезии, которая так досадно не позволила ему насладиться призом, нежданно-негаданно упавшим к нему на полку. А все дело в этом коньяке, которым с такой навязчивостью потчевал Шатолина лукавый Маркович, вечный жид, занимающийся на досуге, в порядке общественной нагрузки страхованием человечества от повышенного идиотизма. «Врач-вредитель хренов. Мне он как-то сразу показался подозрительным».

Взгляд его снова упал на стол, где пыжилась в своем многозвездном мундире злополучная бокастая бутылка. Рука сама непроизвольно потянулась к горлышку. Шатолин вытащил пробку, взял бутылку за бока, и осторожно, будто это был нитроглицерин, нацедил темную жидкость в черненную чарку. Он поднес чарку к губам, жадно втянул расширившимися ноздрями аромат дубовой коры и неожиданно, без какого-то командного импульса из подсознания опрокинул чарку в рот. Предательский эликсир, щедро омыв язык и небо, проскользнул в горло и тут же разлился теплом по всему телу, мгновенно достигнув кончиков пальцев на ногах и вернувшись отдачей в мозг. В голове будто щелкнул какой-то тумблер, и новое понимание этой ночи и себя в ней озарило сознание ярким, но холодным, инертным светом.

«Это Агасфер, он уже две тысячи лет дурью мается, а теперь и этому покоя не даст!», пронзила мозг непонятная, но понятая мысль, будто кто-то нашептал прямо на ухо, и вернулась из глубин сознания многократно усиленным эхом: «Время пришло!..шло!..шло!».

Легенду об Агасфере он хоть и смутно, но помнил, а вот для чего пришло время, он так и не понял. Наверно это было продолжением того странного сна, навеянного, стариком и стуком колес под коньяк, но улучшение состояния было налицо. Шатолин в мгновенье вспомнил почти всю прошлую ночь — значит коньяк действовал, хоть тут не обманул старик. Он вновь налил в чарку коньяка и отправил его вдогонку первой порции.

Теперь спонтанная интрижка с проводницей Светой несколько прояснилась. Восстанавливая память, он размотал события прошедшей ночи с конца в начало и не нашел ничего выходящего за рамки его личного опыта. Света, судя по всему, осталась довольна, его репутация не пострадала, и если не рассказывать об этом приключении широкой публике, то его можно со спокойной душой внести в секретный отдел памяти, открытый сугубо для личного пользования. Непроясненным остался этот старик, Маркович, и все что с ним было связано. Всплывали несвязные обрывки разговора, двусмысленные фразы и какая-то псевдонаучная чепуха, касающаяся альтернативности истории. Частичная амнезия у Шатолина без сомнения каким-то образом была связана с питьем армянского коньяка. Помнится, старик еще приговаривал что-то о точности дозы. Теперь же с помощью того же самого коньяка память возвращалась, странным образом обходя все, что было связано с Марковичем и тем сомнительным разговором, который завязался между ними после третьей рюмки. Странный был разговор, стыдный — у Шатолина до сих пор не проходило ощущение вины, природу которой он не мог понять. «Все дело в коньяке!», подумал Шатолин, «Скорее бы Света принесла эту папку! Может в ней найдется какое-то объяснение?»