Паустовский. Критика и анализ литературного наследия

Константин Трунин

Литературный путь Паустовского долго не мог устояться. О чём писать? К тридцатым годам он решил стать причастным к праву человека на могущество, то есть предпринимал изыскания в областях, будто бы не приспособленных для существования. Константин твёрдо верил – любое обстоятельство можно изменить на благо человека.

Судьба Шарля Лонсевиля (1932)

Советское государство побуждало мыслить определённым образом. Прибыв в Петрозаводск для изучения истории Онежского завода, Паустовский узнал несколько историй, его заинтересовавших. Первой из них стали свидетельства о пленном французе Шарле Лонсевиле, отливавшем для нужд России всё, что от него требовали, от кандалов и бюстов до ядер и пушек. Глубоко несчастный человек, пропитанный европейским духом вседозволенности, он оказался зажат в тесные рамки необходимости следовать указаниям, отчего возненавидел государство Александра I, глубоко страдая от невозможности открыто выражать мысли. За попытку изучения бунтов заводских крестьян, он был приговорён к вечному заключению в Шлиссельбурге. И получилось так, что не француз предстал перед читателем, а прообраз красного пролетария, пусть его мысли и расходились с должным быть ему свойственным мировоззрением.

Шарля возмущало многое. Во-первых, рабочих в России пороли. Во-вторых, пороли иностранных специалистов. В-третьих, за проступок могли выпороть и его. Причём пороли обоснованно за халатное отношение к труду и за расхлябанность на производстве. И как не пороть, когда пушка, отлитая специально к визиту царя, при нём же лопнула, не выдержав пробных испытаний. Такое положение дел не нравилось Лонсевилю, винил он напрямую Александра I, не сумевшего создать необходимые условия для труда. К тому же, приходится недоумевать, каким образом Россия одолела армию Наполеона? Ежели она настолько прогнила изнутри.

Повесть о Шарле позволила Константину раскрыть историю завода, основанного ещё при Петре I. Упор делался на самосознание крестьян, обязанных трудиться в невыносимых условиях. Да, их постоянно пороли, как уже известно читателю, но сами условия оказывались невыносимыми. Вместо благоприятной атмосферы для радостного осознания нужности проделываемой работы, крестьяне подвергались худшему из возможных отношению. Разумеется, бунты не заставили себя ждать. Однако, о том упоминать не позволялось, тем более к тому же побуждать нынешних рабочих завода.

Добрых слов читатель не найдёт. Ему показан страдающий человек, волей судьбы брошенный в России с обмороженными ногами. Он будто пленный, но всё-таки опасный представитель с революционными мыслями. Зачем его понадобилось использовать, когда профессиональные качества литейщика пушек толком не пригодились? А за свойственное душе отстаивание справедливости, к нему же стали предъявлять претензии. Нам не узнать, как Шарль вёл себя на допросах. Но ясно, что он умер незадолго до того, как пришло распоряжение о его вечном заключении в тюрьму. И это несмотря на то, что Лонсевиля в России ничего не интересовало, он постоянно просился позволить покинуть страну и уехать домой во Францию. В любом случае, о чём-то Паустовский недоговаривал, если вообще сам знал подробности тех лет.

К любому режиму всегда есть и будут претензии. Царский режим не любили — такое вполне допускается. До Паустовского о трудностях рабочих писал Куприн, лично наблюдавший нечеловеческие условия труда на шахтах. Константин сообщал информацию с чужих слов, передававшихся из уст в уста на протяжении ряда поколений. Неудивительно осознавать, почему чьё-то былое приняло вид красной пропаганды. Другой вопрос, зачем это понадобилось Паустовскому, чьи порывы настроились на совершенно другой лад, временно вынужденные перестроиться на адаптацию чужих рассказов под собственное их изложение.

Читатель понимает важность сообщённой ему информации. Но не понимает, для какой цели понадобилось использовать историю человека, жившего чуждыми России убеждениями и видевшим происходящее согласно личным представлениям о должном быть. Как-то так получилось, что Лонсевиль оказался близким по духу советскому человеку, стремящемуся точно к тому же. Но отчего-то не получается допустить единство ощущения француза времён Наполеона и советского гражданина времён Сталина.