Ти-ли-та. 5 часть

Константин Пастух (2025)

…И я в свои восемь лет стал вполне себе самостоятельным пастухом. Первое время я пригонял Галку на привычное место, где мы пасли с дедом — так мне было спокойнее. Освоился я довольно быстро, и очень скоро мне уже не требовалось беспрерывно следить за коровой. Я мог лежать на спине и подолгу следить за плывущими в небе облаками. О! Какое же это чудное занятие! Раскинуться навзничь на душистой зелёной траве и долго, долго смотреть на облака, и тогда они невероятным образом преображаются, будто оживают, наполняются какой — то непостижимой тайной — и зовут, и манят куда — то… И уносят тебя в неведомою даль… в сладкие, детские мечты…

Сосед наш, однорукий дед Артём, пас колхозных волов и заодно в небольшом бычьем стаде держал свою корову с телком. После первого класса меня определили к нему в подпаски, вместе с нашей коровой Галкой. Была Галка, как ей и положено, черной масти с белой звёздочкой на лбу и белым животом, и ещё была она большой и важной. Галка не ходила — она выступала, с достоинством, покачивая своим большим белым выменем. Из — за неё, из — за Галки, и отправили меня в помощники деду — чтоб паслась она вместе с колхозными волами на хорошем пастбище, а не слонялась в общественном стаде по пустой, вконец вытоптанной скотиной, леваде. Никакой другой оплаты мне не полагалось.

Волов на то время в колхозе было не много. Пасли мы своё стадо сразу за колхозным двором, недалеко от кормокухни. Утром мы пригоняли на место выпаса своих двух коров и телка, затем дед Артём отправлялся на колхозный двор за быками, я же оставался приглядывать за нашим личным малочисленным стадом. Пригнав колхозных волов (обычно 6, 7 голов), дед садился, снимал сандалии, снимал с головы фуражку, шитую на манер военного образца, но с цивильным обшитым тканью козырьком. Тогда, в 50-х, такие фуражки носили большие начальники. Дед устраивался в тенёчке, у высокого забора из горбыля, которым был обнесён колхозный двор. Он вытягивал свои босые ноги на зелёную травку и тут же принимался вертеть своей единственной рукой самокрутку, набив её собственным сердитым самосадом. Затем шлифовал осколком стекла пастушью палицу, разговаривал с проходящими мимо колхозниками.

Я же, по его команде, делал всё, что требовалось: следил, чтоб животные не разбредались, не лезли «в шкоду», паслись там, где положено. Иногда он просил помочь ему свернуть цигарку. Газета у него была сложена небольшой книжечкой, и отрывать прямоугольнички для самокрутки было интересно и даже приятно. Самосад же у него хранился в кисете — небольшом мешочке с верёвочкой. Впрочем, дед и сам мог обходиться без посторонней помощи — он очень ловко помогал себе обрубком покалеченной руки: то коробок спичек зажмёт почти под мышкой, прикуривая, то палку придерживает своей культей, а здоровой рукой скребёт её куском стекла. Пустой рукав его обычно был заправлен в карман пиджака или за ремешок, если пиджак он не одевал, а просто набрасывал на плечи.

Руку он потерял не на войне, как я поначалу думал, а просто по — пьяни. Мне бабушка рассказала: неосторожно сунул её в соломорезку. У нас эти соломорезки назывались сечкарнями, и имелись они почти в каждом дворе. Сечку, мелко изрезанную солому, заготовляли на корм скотине. Обычно делали это вдвоём: один подавал по жёлобу солому, а другой крутил за ручку колесо, приделанное сбоку соломорезки, то есть, вращал режущие ножи. В эту — то соломорезку, будучи в хорошем подпитии, и сунул неосторожно руку дед Артём.

Каких — то тёплых отношений у нас с дедом не случилось. Общались мы с ним мало, в основном по делу. Был он человек язвительный и не очень добрый. Но я по этому поводу особо не переживал. Может, даже и не замечал. Я находил себе занятие — вокруг было столько всего интересного.

С противоположной стороны от колхозного двора, прямо передо мной простиралось кукурузное поле, и над этим полем целый день резвились неутомимые жаворонки. Они круто взмывали вверх и надолго зависали в воздухе на одном месте, часто — часто трепыхая крылышками, при этом заходились звонкой нескончаемой трелью. Налетали тучами воробьи и рассаживались на заборе плотно друг к дружке, как часовые! А расписные, праздничные овсянки, а яркие бравые щеглы, синички, трясогузки, которые постоянно здесь вертелись в поисках корма. И ещё великое множество налетавших из колхозного сада птичек, которым я и названия не знал. Видать, кормокухня, колхозный зерновой ток, конюшня, коровники — всё это очень привлекало птичье поголовье ближайшей округи.

Справа от кукурузного поля шла дорога на соседнее село Радянское. За дорогой раскинулся колхозный фруктовый сад. По дороге несколько раз в день проходило огромное стадо колхозных коров — на пастбище, или — обратно. И это было зрелище очень даже впечатляющее. Коровы породистые, одной масти, не то — что стадо с нашей улицы. Пастухи на лошадях, важные и строгие, лихо, как из самопалов, выстреливают кнутами и так же лихо, прямо очередями, — матерятся. Верхом на лошадях. Как командиры! Глаз не оторвать!

Влево от кукурузного поля, ближе к леваде, располагалось хозяйство тракторной бригады. Трактора, сеялки, комбайны — всё это находилось не на территории колхозного двора, а просто в поле, под открытым небом. Среди всей этой техники постоянно снуют механизаторы. Кто — то возится с комбайном, кто — то резко дёргая шнур, пытается завести трактор, который почему — то никак не хочет заводится, кто — то ремонтирует сеялки. И всё это перед моими глазами. И всё мне интересно.

Иногда мимо нас проходила Мишина мама Ольга. Цёця Оля работала на кормокухне, которая находилась неподалёку от нашего выпаса, и когда она шла на работу, то, бывало, ненадолго останавливалась, чтоб перекинуться несколькими фразами с дедом Артёмом. Всё-таки какие же они были разные — отец и дочь.

Он — высокий, осанистый, с пышными седыми, у рта ржавыми от самосада усами, надутый как индюк. Она — невысокого роста, ладная, очень приятная, простая и приветливая. Меня она всегда спрашивала, как мои дела и гладила по голове.

Конец ознакомительного фрагмента.