Заячья петля

Константин Пастух (2024)

Рыжими извилистыми тропами мы заходили в тайгу. Октябрь подходил к концу, но снег всё ещё не лёг, что для наших мест большая редкость. Охотничий сезон предстояло начинать по чернотропу. Оно конечно, чернотроп — охоте не помеха, будь у меня толковые промысловые собаки. Но в ногах вертелась молоденькая, пороха не нюхавшая, собачонка, которой и года не исполнилось.

Часть 2-я

Через два часа по нехитрому мостику, сложенному из лёгких берёзовых бревёшек, мы переходили таёжную речушку. Затем повернули направо и по набитой тропе направились вдоль реки вниз по течению. Мы приближались к цели — тропа прямиком вела к зимовью, до которого оставалось километра полтора — два.

Слева тянулся невысокий хребет, склоны которого были сплошь покрыты сосновыми борами. Сюда по осени любили наведываться выводки молодых глухарей — прилетали поклевать спелую бруснику. Брусника здесь не просто красная, она — бордовая, и на удивление сладкая. Брать её по косогорам — снизу вверх — сподручно и даже приятно, но передвигаться по крутым склонам дело мудрёное, чаще всего — приходится это делать ползком. От чего лесная одежда на коленях да на локтях всегда в пятнах брусничного сока.

А бывает ползаешь, берёшь ягоду — и вдруг уловишь необычный и в то же время, вроде, знакомый с детства запах: то ли коровы, то ли лошади? Не понять… А через несколько метров наткнёшься на основательно натоптанную звериную тропу — от неё и запах. Тропа эта — оленья. Изюбры регулярно спускаются здесь по склонам к известному им месту у подножья хребта, где едят глину. Видать, есть в этой глине что — то такое, что сильно привлекает благородных сибирских оленей. Неспроста же они так раскурочили, распахали небольшой пятачок у самой подошвы, который теперь сильно бросается в глаза бурой заплатой на зеленом, привычном глазу, фоне.

Справа между тропой и речкой лежит ровная, несколько покатая низина. Зелёная, слегка тронутая желтизной, она местами кочковатая, местами гладкая — покрытая толстым слоем мха. По зелёному полю кое — где разбросаны небольшие островки леса, состоящие из кустарника, мелкой берёзы и такой же мелкой осины.

Вдоль речки встречаются небольшие озёра, где водится мелкая рыбёшка, живёт ондатра, а в летний зной в них ищут спасения копытные, заеденные таёжным гнусом. Бывало под вечер чаёвничаешь у костерка, перед зимовьём, и вдруг услышишь, как шумно и мощно плюхнется в воду крупный зверь, видать, с разбегу. То ли изюбр? То ли лось?..

Через полчаса мы были на месте. Когда подошли к зимовью, то сразу бросилось в глаза — дверь приоткрыта, болтается на петлях, а дрын, обычно её подпирающий, валяется на земле. Побывали гости, притом — непрошенные: в зимовье керосиновая лампа стояла без стекла. Стекло пропало.

Мы с Иваном ринулись проверять тайничок под непришитой половицей. К нашей большой радости, всё оказалось на месте. Мы сразу вытащили двуручную пилу, ножовку собственной конструкции: обломанную половинку такой же пилы, и мощный увесистый топор, который служил нам колуном. Сеня брал в руки инструменты, ногтем большого пальца давал щелбана топору: слушал как звенит. Затем этим же большим пальцем проверял остроту лезвия, смотрел, как насажен. Наконец, прицелился перевёрнутой пилой: проверил развод зубьев. Проделывал всё это привычно, со знанием дела.

«Топор — то у вас насажен, как — то топорно», — сострил Семён, заметив шляпки гвоздей в торце между топорищем и обухом. Конечно, можно было и поаккуратней все сделать, обойтись одним клинышком, без гвоздей. Но всё некогда. Всё бегом. Да нас это и не заботило. Главное есть чем пилить, есть чем колоть. Нам надо было сегодня же заняться заготовкой дров на предстоящий сезон. Мы по — быстрому закинули часть вещей в зимовьё, часть временно оставили на улице. Развели костёр на старом кострище во дворе, принесли воды из родника — затеяли чай. Надо было поесть и отдохнуть.

Через 40 минут приступили к работе. Первым делом мы с Иваном определились, какие деревья будем валить сегодня. Сухостоины на дрова намечались всегда заранее, теперь же надо было просто уточнить. Решили спилить две сосны и два листвяка. Все четыре сушины находились недалеко от зимовья. До темноты должны успеть. Надо было свалить, распилить на чурки, перенести к зимовью и поколоть. Первую пилили лиственницу. Втроём работать было веселей и сподручней. Мы с Иваном были деревенские, Семён жил в посёлке, в своём доме, пока не перебрался в город. В общем, для всех троих работа с детства привычная. Работали в охотку, с шутками, прибаутками. Правда, Семён заметил, что мы с Иваном материмся.

Как — то так получалось, что он постоянно что — то замечал и делал нам наставления. Заявившись к нам в гости, Семён по каким — то своим резонам назначил себя нашим наставником. По крайней мере, нам с Иваном так показалось. Надо признать, что для связки слов и для поднятия духа в тайге мы себе позволяли. Но всё — таки, Семён был с нами чересчур строг. Не так уж мы и матерились. У нас, можно сказать, и слово ругательное было всего одно на все случаи. Это ругательство я позаимствовал у знакомого музыканта Гарика Бабаяна. Гарик в городе был личностью известной, играл он на ударных инструментах. Невысокого росточка, большой любитель пофилософствовать, Бабаян был всё — таки для философа простоват, да и с русским у него не всё гладко получалось, так что нередко оказывался наш философ объектом шуточек и приколов своих коллег — музыкантов.

Как известно, все музыканты — ещё те зубоскалы. Относился он к этим шуткам добродушно, по — философски. Гарик, вообще человек был безобидный и незлобивый. Но однажды во время гастролей по сибирской глубинке, что — то ему, видать, сильно не понравилось, и народ услышал как тот ругается."Вот, биляд!" — вырвалось у него. Все, кто находился рядом, покатились со смеху. Так случилось, что я оказался среди тех, кому посчастливилось услышать и оценить перл Бабаяна. С тех пор это выражение и привязалось ко мне. И в тайгу со мной перекочевало, где и весьма пришлось ко двору. Да оно, выражение это, и ругательством — то у нас не являлось: скорее — присказкой. Конечно, что уж тут греха таить. Бывало, что и по — настоящему что — нибудь выскочит непечатное. Так ведь помимо воли. А что тут удивляться? Тайга, всякое случается — организм и реагирует крепким словцом, чтоб психику не огорчать. В общем, Сеня нас не понял.

После того, как свалили и распилили лиственницу, я прихватил несколько чурок и отправился к зимовью, где меня ждала непыльная работа, — да и пыльная — тоже. Первым делом растопил печку. В зимовье всегда хранился запас дров. Хранилась и растопка — те же дрова, но мелко наколоты и хорошо просушенные. В детстве я частенько просыпался чуть свет от того, что бабушка Мария Ивановна ругала печку, которая не хотела растапливаться. Она огорчалась, злилась, поносила её последними словами, ругала дрова, которые никак не хотели гореть, и сокрушалась о своей несчастной судьбе. Я же любил растапливать и печки, и костры. Любил из сухого полена снимать стружку колечками для растопки. Колоть лучинки в довесок к стружкам. Устраивать домик, чтоб удобно было разгораться молодым, неокрепшим язычкам пламени.

Как — то на море в шторм меня унесло на остров. Был шторм, был сильный ливень, но я умудрился разжечь на острове мощный, дымный костёр, чтоб жена Людмила на берегу не волновалась. Чтоб увидела, что я на острове, и у меня всё в порядке. Я любил возиться с огнём.

Надо было прогреть, просушить избу, просушить постельные принадлежности. Да и печку неплохо прогреть, чтоб не дымила, чтоб можно было спокойно спать, не опасаясь угара. В избе стало дымно — пришлось открыть дверь настежь. С улицы доносились голоса. Разговаривали громко, азартно. К этому времени мои товарищи закончили с листвяком и принимались за сосну. Семён брался на спор положить её на спичечный коробок. Иван не спорил, но допускал, что тот может и не угадать на коробок. И объяснял — почему. Массовики — затейники. У них там свои заморочки, у меня — свои. Надо было в избе хоть немного прибраться.

Первым делом смёл метёлкой со стола старый, похожий на серые зёрна, мышиный помёт. Затем аккуратно собрал с нар покрывала с этим же добром и вытряхнул на улице. Подмёл пол. После того как навёл чистоту, принялся заносить с улицы остававшиеся там вещи. Между делом прислушивался к голосам лесорубов. Понял: там дым коромыслом, опять что — то затеяли. После того как распределил по местам занесённые вещи: что — на гвозди, что — на полки. Прикрыл частично дверь, чтоб изба прогревалась, и отправился к приятелям, которые, судя по всему, не скучали — трудились с огоньком.

Конец ознакомительного фрагмента.