На службе его муниципального величества, или Воспоминания журналиста. Часть вторая

Константин Максимов

Писать нужно только о том, что видел собственными глазами. Проработав почти 20 лет на телевидении, я созерцал, в основном, своих коллег. О них и будет это произведение. Столько типажей и странных персонажей, как на «телеке», тем более региональном, не встретишь, пожалуй, больше нигде. А сколько забавных историй с ними связано! В общем, однажды оглянувшись назад, я понял, что не могу не написать про них книгу. Хотя бы цикл рассказов. Вторая часть которого — перед вами.

02. ВОЛДЫРЬ НА РОВНОМ МЕСТЕ

Главного редактора местной газеты «Хитровичский вестник» звали Глеб Володыевский, однако практически все окружающие почему-то обращались к нему не иначе как Володя. Иногда Вован. Некоторые особо одарённые личности за глаза и вовсе — Волдырь. Он почему-то не обижался. Скорее всего привык. Хотя поначалу, говорят, здорово бесился.

На свет этот интереснейший персонаж появился не где-нибудь, а в Питере (тогда еще Ленинграде), где провёл всё детство и даже часть отрочества. Однако его батя умудрился зачем-то переехать в нашу глухомань вместе со своим отпрыском буквально накануне распада Советского союза. Да так здесь и остался. Его стараниями Глеб закончил престижный ВУЗ в Ерофеевске, причём по какой-то мудрёной инженерной специальности. Которая внезапно оказалась не востребована в 90-ые. Поэтому подался в журналистику, где довольно быстро добился успеха, неплохо себя проявив в одной уважаемой газете. В район же его какими-то калачами заманила всё та же Алина Кунштюк. Причём старалась так, что, поговаривали — второй её ребёнок, а именно дочка, была прижита от этого самого Глеба.

В Хитровиче он появился в статусе «звезды», а заодно — эдакой питерской штучки. Поддерживая свой образ посредством тёмных очков, загадочно-циничного выражения лица и моднючего кожаного плаща — один в один, как у Киану Ривза в «Матрице». Так что первый год в посёлке его называли не иначе как «Нео». Однако реальная жизнь и рутинная работа довольно быстро Глеба пообтесали. Он перестал таскать плащ, где-то посеял очки и начал мало-помалу превращаться в того самого Волдыря. Хотя, стоит отметить, в начале моей муниципальной службы следы былого лоска ещё не истёрлись, и наш герой производил неплохое впечатление. Чему изрядно способствовали неизменный строгий пиджак и всё та же «фирменная» мина.

Ваш покорный слуга с Вованом познакомился ещё до того, как решил податься на муниципальные хлеба — во время первой командировки в Хитровичский район. Мне он был отрекомендован коллегами как лучший специалист по новостям в данной местности, который запросто сможет подкинуть пару-тройку хороших инфоповодов. Что тот и сделал. Правда, оказалось, что оба, как это сейчас модно говорить — фейковые, и заснять на их основе ни сюжета, ни даже видюхи не удалось. После чего я слегка усомнился в его компетенции.

Вторая встреча состоялась, когда уже стало доподлинно известно, что автор этих строк остаётся в районе — строить собственное телевидение. Алина Кунштюк взяла меня за руку и отвела в редакцию «Хитровичского вестника». Где познакомила с коллективом и заявила, что я отныне официально числюсь в газете, в должности заместителя главного редактора, однако заниматься буду исключительно вопросами телестудии. Володыевский скроил тогда кислую гримасу, однако возражать не рискнул.

Примерно такое же выражение появлялось на его лице всякий раз при виде моей персоны следующие несколько месяцев. И Вована можно было понять — время и деньги шли, а выхлоп от меня (для газеты) отсутствовал. Его мысли, выдав их за свои, озвучила вскоре Кунштюк. Мол, давай-ка ты, друг ситный — начинай писать статьи в газету. Раз уж в ней числишься. А то фиг его знает, когда твоё телевидение заработает, пользу же приносить нужно всегда.

Для меня это проблемы не составило — бумажные дела шли медленно, а по журналистскому труду я откровенно скучал. И устремился.

Через тернии начального этапа, вроде творческой переработки официальной информации и расшифровки писем читателей, ваш покорный слуга довольно быстро дорос до следующей ступеньки — освещения мероприятий, наподобие открытия очередной группы в детском саду или запуска котла в котельной. На новый уровень меня вывело написание нескольких аналитических статей, и уж совсем в заоблачную высь «к звёздам» вознесло освещение поездок главы района на встречи с населением.

Делом это почиталось крайне ответственным — за каждое лишнее слово в статье можно было прежестоко получить по рогам — поэтому доселе поручалось одному только Володыевскому. Который таким образом обрёл в моём лице серьёзного конкурента. Во всяком случае — он сам так думал.

Зря. Я всю эту лабуду в гробу видел. Лично мне наибольшую радость доставляло освещение спортивных мероприятий, которых в районе проходило превеликое множество. В том числе — футбольных и хоккейных.

Как бы то ни было, отношение к моей персоне в коллективе «Хитровичского вестника» стало меняться с недоверчиво-настороженного на вполне себе доброжелательное и даже уважительное. Что вызвало у Волдыря ещё большую ревность (он то ожидал фиаско ещё на первых испытаниях) и даже побудило его отрыть тайную компанию по моей дискредитации. Которая с треском провалилась в самом начале — Глеба никто не поддержал.

Впрочем, к тому времени я уже раскусил, что это за фрукт, и подобные потуги с его стороны воспринимал с изрядной долей иронии. Ведь если не брать в расчёт чиновников из администрации и коллег по нелёгкой журналистской стезе (да и то не всех), уважавших его как специалиста, все прочие люди вокруг относились к нему, как бы это помягче сказать… как к шуту гороховому.

Для того чтобы составить такое мнение, лицу незаинтересованному достаточно было увидеть как Володыевский делает фотографии. Точнее, какую для этого он принимает позу. Зачем-то скрючиваясь в три погибели и при этом неловко отклячивая в дальнюю высь свой худосочный зад. Да ещё и сохраняя при этом загадочно-деловое выражение лица. Многие хватались за животы, грозя превратить серьёзное мероприятие в балаган.

Кроме того, в Хитровиче Глеб начал откровенно прибухивать. Причём неумело, то есть так, что утром по физиономии всё было видно, и его «фирменная» мина с каждым разом всё больше напоминала обычное похмельное рыло. Что не могло не добавлять веселья праздным наблюдателям. Кроме того, алкоголь Володыевский особо ничем не закусывал. Одним из побочных эффектов такого антинаучного подхода стала болезненная худоба. Её не мог скрыть даже строгий Вованов пиджак, в котором тот стал напоминать знаменитую «глисту в скафандре». Руки же его походили на куриные лапы. Владел он ими, кстати, столь же грациозно, как и вышеуказанная птица. Что не могло не породить новой благодатной темы для шуток и подколов.

Будучи человеком отнюдь не глупым, Глеб прекрасно понимал, что катится в бездонную яму, поэтому время от времени предпринимал попытки вырваться из тесного мирка муниципальной журналистики. Большинство из которых гасила в зародыше Алина Кунштюк. Но удавалось ей это не всегда. Последнее, и самое эпичное такое поползновение было предпринято Вованом буквально за месяц до открытия нашей телестудии.

Началось всё, как и полагается, с пьянки, предпринятой в редакции газеты не помню уже по какому поводу. В ней не было ничего необычного, за исключением того, что в тот томный вечер одно из помещений учреждения было под завязку забито стопками свежеотпечатанных книжек, которые наутро предстояло везти в отдалённый посёлок, где должна была состояться презентация нового произведения известного писателя Пододеяльникова.

Что мы пили, уже не помню. Помню только — разошлись за полночь. Все, кроме Вована и одной потасканной девицы, незадолго до этого пристроенной в газету местным партийным бонзой. Поговаривали — её любовником. Наутро, ни свет ни заря, меня разбудил гневный звонок Алины Кунштюк. Обычной своей скороговоркой она требовала объяснить, что мы устроили в редакции. Ничего вразумительного я ей ответить, естественно, не мог. Пришлось спешно туда бежать.

В той самой комнате с книжками царил настоящий разгром. Перевязанные бечёвкой стопки литературы хаотично валялись на полу. Обёрточная бумага на многих из них была порвана, бесстыдно обнажая книжное «мясо». Кроме того, весь пол был заляпан подозрительными липкими пятнами. Воображая, ЧТО тут могло произойти, я принялся наваливать Глебу, но ни от меня, ни от Алины он трубку не брал. В общем, на презентацию пришлось ехать без него. К слову — прошла она вполне успешно.

На следующий день Володыевский на работу всё-таки явился, расхаживал по редакции мрачнее тучи, словно не замечая окружающих и молчал аки партизан. Кунштюк сообщила мне, что тот надумал покинуть наши стройные ряды. У него, мол, есть хорошее предложение по работе. Причём, даже не в Ерофеевске, а в самом Восточноморске. Я мысленно восхитился, поскольку сам о таком развитии карьеры не мог тогда и мечтать. Но одновременно и усомнился, памятуя об «интересных» вовановых привычках.

В общем, вскоре он исчез, по официальной версии — уехав устраиваться на новое место. Однако примерно две недели спустя внезапно объявился вновь. Да не один, а с огромным гипсом на правой руке. На вопрос о происхождении столь интригующего аксессуара Глеб отвечал загадочно. Мол, упал на хоккее. И тему своего скорейшего переезда в Восточноморск больше не поднимал. Как вскоре выяснилось, Кунштюк, будто заранее что-то зная, не стала оформлять его увольнение, ограничившись отпуском за свой счёт, так что Волдырь почти безболезненно вернулся к исполнению обязанностей главного редактора.

А вскоре его покровительница сделала нам всем ручкой, и на смену ей пришла другая, куда более ограниченная в мировоззрении и значительно менее терпеливая к выходкам Глеба особа. После краткого с ним знакомства она, в отличие от предшественницы, воспылала к Володыевскому стойкой неприязнью. Стоит отметить — он отвечал ей полной взаимностью. Однако попыток ухода из газеты больше не предпринимал.

Зато чем дальше, тем откровеннее начал скатываться. Да так, что вскоре два некогда главных его имиджевых союзника — пиджак и загадочное табло, превратились в его же непримиримых врагов. Первый — в силу жуткой засаленности и источаемой им нестерпимой вони. Второе — из-за явных следов прогрессирующего алкоголизма.

Ситуация совсем усугубилась, когда Вована выгнали из ведомственной квартиры, которую он, то ли в силу крайней занятости, то ли из-за врождённой аллергии на уборку, превратил в совершеннейший свинарник. Взамен ему вроде бы дали комнату в общаге, однако появлялся ли Глеб там хоть раз — история умалчивает. Зато он завёл обыкновение ночевать прямо в редакции. После чего благоухать «ароматами» начала уже она.

И дело тут было уже не в пиджаке, а в самом Воване. Если раньше тот хотя бы мылся, пусть и не регулярно, то теперь перешёл на обтирания. По утрам ходил в туалет администрации, на первом этаже которой располагалась редакция, мочил в раковине носовой платок и надраивал им свои тощие телеса. Само собой — полноценного мытья такая процедура заменить не могла.

Также он завёл обыкновение просиживать ночами за редакционным компьютером, на котором верстали газету. И всё бы ничего, однако вскоре приписанная к нему девочка-верстальщица Света начала находить на своём столе короткие курчавые волосы, имевшие явное генитальное происхождение. Она закатила Глебу скандал, после которого тот клятвенно пообещал больше так не делать. Однако периодически данную клятву нарушал.

Как-то раз Володыевский предпринял самую серьёзную в своей жизни попытку завязать. С подачи той самой властной дамы, пришедшей на смену Алине Кунштюк. Которая решительно ему заявила — не бросишь пить, уволю к чёртовой матери! Она же подыскала ему подходящий профилакторий, где Глеб провёл целый месяц отпуска.

Вернулся оттуда Волдырь как будто другим человеком. Посвежел, постригся, оброс мяском, перестал вонять, а главное — купил себе новый пиджак! Не такой строгий, как старый, а чуть более пёстрой расцветки. В общем, стал похож на хомо сапиенса. И даже въехал в ту самую комнату в общаге, которую ему всё-таки дали. И, представьте себе — следующие полгода практически не пил! Во всяком случае — я такого не наблюдал.

Потом, правда, снова начал. Но делал это уже не как раньше — до поросячьего визга, а так, как это принято среди культурных людей (насколько можно назвать культурными журналистов из глухой провинции). Но опять же — до поры до времени. Алкоголизм ведь, как известно — вещь практически неизлечимая.

Первый звоночек, что старый добрый Волдырь возвращается, прозвенел после очередных наших посиделок на работе, по окончанию которых мы пошли дышать воздухом и шарахаться по ночному Хитровичу. Пройдя достаточное расстояние, присели на завалинку круглосуточного магазина, где планировали взять добавки. Глеб закурил, и в этот момент к нам подсела барышня из разряда граждан, мужскую разновидность которых принято называть бывшими интеллигентными людьми (сокращённо БИЧ). К моему удивлению, Вован тут же завёл с ней непринуждённую беседу, а спустя минуту, стоило мне отвернуться, а затем развернуться к ним вновь — слился с барышней в нежном продолжительном поцелуе. Я настолько опешил, что поспешил ретироваться, оставив сладкую парочку за этим увлекательным занятием.

Окончательно же превращение некогда неплохого журналиста в колдыря-Волдыря констатировал следующий случай. Та самая верстальщица Светка, которая закатывала ему скандалы за лобковую волосню на столе, оказалась настолько впечатлена случившейся с Глебом метаморфозой, что сдуру позвала того на новоселье. На этом мероприятии он довольно долго вёл себя прилично, произносил спичи и блистал остроумием, отвешивая комплименты и хозяевам, и произведённому ими ремонту. Однако доза алкоголя в крови в конце концов превысила отведённые природой лимиты и Вован удалился в уборную.

Что он делал там следующие полчаса, осталось загадкой, однако выбрался оттуда, подобно чемпиону, несущему на вытянутых руках завоёванный кубок, только чаша была не золотая, а фаянсовая, и вместо шампанского там плескалась совсем другая субстанция. Полужидкая.

На лице у Глеба застыла жуткая смесь испуга и глубокого раскаяния в содеянном.

— Извините… Извините… — беспрерывно повторяли его губы.

Его, конечно, извинили. Тем более, что в произошедшем была доля вины и самих хозяев, не закрепивших как следует унитаз. Впрочем, они и не рассчитывали, что кому-то из гостей взбредёт в голову забираться на него «по-орлиному», с ногами — как на деревенский толчок.

Деградация Вована как личности вскоре стала заметна и по его статьям в газете. Если раньше их можно было помещать в палату мер и весов (пусть и районного масштаба), то в последние годы корректору приходилось переписывать их едва ли не полностью, поминутно поминая всех глебовых родственников. Вскоре коллектив «Хитровичского вестника» начал открыто роптать. Мол, какой смысл держать на такой высокой должности человека, который не соответствует ей не только морально, но и профессионально?

Начальство тоже всё это видело, однако, памятуя о былых заслугах Володыевского, долгое время закрывало глаза на происходящее. Точкой, положившей предел терпению, стало произошедшее во время журналистского турне по Обломовскому району.

Бытовал в нашем регионе одно время такой обычай — раз в год собирать представителей всех областных СМИ и вывозить в какое-нибудь муниципальное образование. Показывать передовые предприятия, школы и прочие интересности. Ну и, соответственно — поить и кормить. Досыта и допьяна. Вот в такую поездку мы с Вованом и попали. Поселили нас в какой-то общаге, где толпа журналистов тут же закатила весёлую пирушку.

Проходила она в весьма непринуждённой обстановке, которую вскоре начал портить Глеб. Подогрев себя изрядной порцией этилсодержащей жидкости, он вдруг решил, что пришла пора немного поучить жизни окружающих. А когда оператор ГыТыРКи Олег Пирожок попросил его не умничать, предложил тому засохнуть и не отсвечивать. А потом ещё и прошёлся по статям Пирожка, обозвав того сначала Винни-Пухом, а потом и Пятачком. Такое вот двуединство.

Будь на его месте Максим Гречко или Вадим Вялых, они, возможно, и смогли бы сдержаться. Однако Олежа был далеко не из терпеливого десятка. Его первым порывом было прежестоко накостылять Володыевскому. С большим трудом мне удалось отговорить его от этой затеи.

А вот попытка убедить Глеба сдержать свой язык успехом не увенчалась. Так что, в конце концов, он достал и меня.

Будь что будет — решил я, и умыл руки. Для чего удалился в уборную. Откуда вскоре не без удовлетворения услышал звуки, которые обычно производят кулаки, ударяющиеся во что-то упругое. Например, лицо. Хотя, в данном случае, скорее рыло.

Посчитав, что Волдырь получил достаточно, я бросился его спасать.

Тот сидел в углу и закрывался от Пирожка руками.

— Извините… Извините… — беспрерывно повторяли его губы.

Его снова извинили. Однако следы предшествующих этому увещеваний уже на следующий день налились двумя здоровенными иссиня-чёрными «фонарями», светивших Вовану весь остаток нашего весёлого турне.

В таком виде он и вернулся в Хитрович. Там Глеб пытался отговориться тем, что, мол, неудачно упал в одной из пещер, на экскурсию в которые нас водили, однако ему никто не поверил. А вскоре должно было состояться несколько крайне ответственных мероприятий, на которых Володыевский просто обязан был присутствовать. Он и присутствовал, в этот раз вызвав у окружающих значительно больше вопросов чем обычно. После чего из главных редакторов его наконец попёрли, пересадив на оставшуюся от вашего покорного слуги должность зама.

Последующее падение Вована продолжилось уже без моего присмотра — к тому времени я уже навострил лыжи перебираться в западную часть нашей необъятной. Однако шло оно неуклонно — когда, спустя несколько лет, автор этих строк приехал погостить в родные места, Глеб работал в газете уже на должности обычного корреспондента. Бухать при этом не прекращал, а вместо пиджака ходил в обычной футболке. Которую тоже умудрился засалить до полной невозможности.

В следующее своё появление в Хитровиче Володыевского я уже не застал. Не выдержав постоянных загулов, Глеба, наконец, уволили, после чего тот уехал в неизвестном направлении. Поговаривали, мол, его якобы куда-то пристроила по старой дружбе Алина Кунштюк, но никакими фактами эти слухи не подтвердились.

Где он сейчас — не знаю. Не смотря на все усилия, никаких его следов мне найти не удалось. Вполне вероятно — взялся за ум и трудится в какой-нибудь газетёнке. А может быть (и это куда более вероятно) Волдырь доконал наконец свой организм и окончил бренный путь под каким-нибудь забором.

Это было бы — вполне в его духе.