Роман, в издательство

Константин Мазуренко, 2023

Обычный писатель после длительного пребывания за границей возвращается на родину. Россия встречает его при довольно странных обстоятельствах призраками из прошлого, один из которых утверждает, что жить ему, писателю, осталось всего восемь дней, если он не выполнит его, призрака, условие.Если каким-то чудом писателю удастся изменить судьбу, окажется ли он там, где хотел бы?И что делать, если ты обычный человек, а по пятам за тобой идут бандиты и преследует череда убийств, связанных с переделом издательского бизнеса. Кто друзья, а кто враги? Чтобы разобраться в происходящем, писатель вынужден написать роман.

Глава 1. Встреча

Сегодня я — Сергей Верхотуров. Когда-то, в пору своей юности, я сочинял сказки для детей, теперь пишу недетские романы. Звезд с небес никогда не хватал, ни Достоевским, ни Андерсеном себя не воображал, но детворе уж точно мои сказки нравились. Они с восторгом их читали или слушали, местами хихикали, а где-то и плакали, задумываясь над размышлениями о сущности бытия моих героев. В общем, все было почти идеально. В начале…

После того, как я перестал писать для детей и решил ввергнуть себя в писательство 18+, я поменял много мест и стран обитания. Жил и в хрущевке, и в общаге, и в шикарных апартаментах, и в Лондоне, и в итальянском захолустье. Бывал и разнорабочим, и только писателем.

Случалось, что одна страна в воспоминаниях по факту ассоциировалась только с одним творческим замыслом и одним произведением.

Я писал, отправлял книгу в редакцию, ждал выхода, а потом менял фамилию, менял страну и начинал заново. (Однажды меня занесло даже в Африку, что для человека, панически боящегося зыбучих песков, было более, чем странно. Действие книги предполагалось в пустыне Намиб, и я решил испытать все на собственной шкуре.) Каждая новая книга означала для меня смену автора. Я становился другим человеком: с другим именем, привычками, гардеробом и уровнем достатка.

Я никогда не просил роялти. Мне везло, удавалось с третьей-пятой попытки уговорить редакторов прочитать первые десять страниц. А дальше они всегда дочитывали до конца, наметанным глазом определяя, что это не первая моя книга и сколько они смогут на ней заработать. Я никогда не торговался, забирал гонорар и исчезал из их поля зрения безвозвратно.

Возможно, кто-то хотел переиздать какую-либо из моих книг, но никогда не мог найти автора, а меня это нисколько не заботило и даже не забавляло. Я забывал о том, что было, как забывают о сне, может, и приятном, но всего лишь сне.

От суммы выданного гонорара зависел выбор страны и уровень жизненного комфорта. Но в любом случае я знал: если совсем будет туго, то книгу можно написать за пару-тройку месяцев, и получится она ничуть не хуже предыдущих.

Я не старался подстроиться под вкусы читателей, чтобы заработать все деньги мира, просто в создании этих сюжетов был смысл моего существования и вся моя жизнь. Семьи не было, родни — тоже.

Последний детектив оказался, прямо скажем, не топовым, но издатель решил, что и на этом заурядном середнячке сможет заработать, и выдав мне некоторую сумму деньжищ, отправил с миром.

Полученный гонорар сулил возвращение на родину. На Европу денег не хватало. Исписался? Плохо продумал замысел? Смысла рефлексировать не было. Книга написана, имя утеряно, я теперь совсем другой человек.

Итак, сегодня я — Сергей Верхотуров. Почему я пишу «Роман, в издательство»? Возникла необходимость рассказать всю историю. Хотел написать письмо, но оно получалось слишком длинным.

И вот она, реальность сегодняшнего дня…

Деньги за последнюю написанную книгу я получил чуть меньше двух месяцев назад.

На период обустройства в Москве пришлась стадия опустошения после выплеска всех накопившихся слов на бумагу и сдачи детектива в печать. Пришло то время, когда не хочется даже думать слова, не то что писать их, когда главная мысль — «Не трогайте меня», нажата кнопка перезагрузки, система сама пытается привести себя в порядок.

Квартиру снял большую и светлую в самом центре, на Тверской улице. Почила какая-то древняя бабулька, чьи внуки даже не стали заморачиваться и что-то там разбирать, оставили все как было при жизни хозяйки. Старушенция, по всей видимости, была интересной и следящей за модой мадам с лихим прошлым, если можно так выразиться о женщине лет под 90.

Фотографии на стенах рассказывали о жизни альпинистки, которая, закончив карьеру, гоняла на байке не только по нашей стране, но и за рубежом. Встреченные попутчики, появлявшиеся на этих фотографических картинках, оставляли свои автографы, свидетельствуя тем самым о своих незаурядных судьбах. По крайней мере, мне так показалось. Ну какой обычный человек будет расписываться на фотографии со своей персоной?

Конечно, можно было как-то обустроиться и организовать окружающее пространство под свои запросы, создав иллюзию собственного жилища, без примеси «нафталина», но замысла книги не было и поэтому было непонятно, как долго мне здесь жить и стоило ли что-то предпринимать с этой, хоть и не обшарпанной, но явно не ждавшей меня квартирой. Считывалось в здешней обстановке нечто такое, что не давало мысли покоя. А он мне был необходим сейчас, как воздух. Я не мог думать, мне нужно было восстановиться.

В какой-то момент решил пройтись с визитом по старым знакомым и родным. Давно я не был в Москве. Надо было обязательно заглянуть ко второй маме, пожалеть ее и самому поплакаться в жилетку. Это был наш с ней ритуал. Когда я возвращался в город, она всегда, найдя в своем плотном графике столько времени, сколько нам обоим требовалось, встречалась со мной, внимательно слушала, смотрела на меня своими добрейшими, влажными от слез глазами, сочувствовала, а потом и сама рассказывала о своем житии-бытии.

Затем наступала моя очередь сопереживать, делать вид, что мужики не плачут, и смотреть в окно стеклянным взглядом, чтобы эмоции не захлестывали и хватало сил утешить эту, уже совсем немолодую, женщину.

К маме Вале я шел всегда с ее любимыми громадными ромашками! Вот и теперь, зайдя по пути в ближайший цветочный, благо сезон позволял, уверенным шагом человека, завершившего предыдущий этап жизни, с новыми чаяниями и надеждами, я двигался по направлению к своему детскому дому, который целых три года согревал меня теплом второй мамы, с тех пор, как не стало моих родителей.

Кроме мамы Вали и пары-тройки друзей, в Москве у меня никого не осталось…

День был солнечным и ясным. Яркость зашкаливала. Для человека, вечно сидящего дома за письменным столом, это было чересчур. Периодически хотелось зажмуриться и пойти с закрытыми глазами. Завернув за угол и выйдя на финишную прямую, когда до интерната оставалось рукой подать, я увидел небольшой, но добротно построенный, выросший как из-под земли, православный храм.

Я аж чертыхнулся от неожиданности, настолько увиденное не вписывалось в мое представление об ожидаемом ландшафте. Удивившись упорству местных властей устроить в нашем райончике средоточие православия и задумавшись о нужности сего сооружения в этой географической точке, я намеревался бодро прошагать мимо…

Но что-то зацепило взгляд и показалось, что надо остановиться и рассмотреть. Я на мгновение притормозил, но подумав, что ничего более неожиданного, чем уже есть, здесь быть не должно, продолжил свой путь. Парочка бомжей, мамаши с детьми на площадке поодаль и…

— Смотри, смотри! Это разве не он? Ну этот, друг твой бывший, писатель! Не помню, как его зовут, — донеслось до моего слуха.

Человек, сидевший в инвалидной коляске, один из просивших у храма подаяние, поднял голову и посмотрел по ходу движения руки своего приятеля в моем направлении. Слово «писатель», конечно же, в данной ситуации, рядом с моим интернатом не могло сейчас быть случайным.

Я присмотрелся к двоим просителям милостыни и в одном из них узнал своего старинного друга по детскому дому, с которым не виделся невообразимое для дружбы количество лет! Вот, оказывается, что привлекло мое внимание и удержало, не давая пройти мимо…

Надо было подойти…

Ванька не звал меня и даже не шелохнулся, увидев, но напряженно следил за моими действиями: подойду я или пройду мимо, сделав вид, что не узнал его…

Я подошел.

Мы встретились взглядом и, не отрываясь, смотрели друг на друга. Он ждал моей реакции, я ждал… своей реакции.

А никаких эмоций не возникало вообще, просто смотрел в глаза бывшего друга, которого давным-давно простил и на которого не держал обиды или зла. Все, что произошло в прошлом, видимо, должно было случиться, и, наверное, было важно и нужно для нас обоих, и никак иначе. Точка. Враждебности не было, но не было и прежнего тепла. Четыре года дружбы, одно его решение — и мы больше не родные друг другу люди.

— Как ты? — спросил я первым, понимая, что он не скажет мне ни слова.

— Как видишь… Но, в принципе, терпимо… Мне надо поговорить с тобой. Можешь уделить мне пару минут? — проговорил он сдержанно, но с какой-то отчаянной надеждой.

Я кивнул.

— Отъедем? — спросил он, показывая на дальнюю скамейку внутри прихрамового дворика.

Я сел на скамейку, он развернул коляску, встав напротив меня — глаза в глаза… как тогда, в детстве, когда мы мечтали быть вместе, что бы ни случилось, и быть верными друг другу до скончания веков, аминь!

Ну, слова «аминь» я тогда не знал, но волею случая потом как-то выучил…

— Я ждал тебя, — начал он сдавленным голосом. — Все эти годы ждал тебя. Я был молодым, зеленым придурком. Предал тебя за три гроша. Мне не дает это покоя. Прости меня, если можешь! Я знаю, что потом у тебя вроде все сложилось, а потом не сложилось, и сейчас все не ахти как… кажется. Но может, ты выкарабкаешься? Я буду молиться за тебя.

— Бред какой! Вань! — опешил я. — Простил я тебя сто лет назад! Не парься, брат! Все норм! Тебе денег надо? Чем помочь?

— Нет, у меня все теперь отлично! Мне главное было — тебя дождаться и попросить прощения… — смотря в сторону и под ноги, скороговоркой проговорил он и шмыгнул носом. — Иди, мама Валя ждет тебя с утра, готовится.

— А ты откуда знаешь? — удивился я и этому повороту событий.

— Что ты звонил ей? Так об этом все знают! Она же большого, любимого писателя в гости ждет, всем растрезвонила! — улыбнулся Иван.

— Ясно. Я пойду? — Встал я со скамейки, понимая, что говорить больше не о чем.

— Иди, — как-то просветлев, проговорил мой бывший друг Ванька. — Спасибо тебе! Я рад, что ты меня простил! Камень с души снял…

Что это было — я не понял, как и не понял тогда, тучу лет назад: как он мог меня предать… Но после этой встречи на душе как-то полегчало, как будто действительно какой-то груз, с которым я брел по жизни, был сброшен и больше не тянул ни вниз, ни назад.

Впереди ждала радостная встреча с мамой Валей. После родителей она была единственной женщиной на этой земле, не требовавшей от меня ничего и любившей таким, каким я был…

— Здравствуй, дорогой мой, пропавший! Как же я по тебе соскучилась, — встретила ждавшая меня на ступеньках крыльца директриса интерната. Конечно же, малышня ей уже должна была доложить, что охранник пропустил на территорию незнакомого человека, а значит, того самого писателя, которого ждала их вторая мама.

Мы сидели долго, вспоминали жизнь, горести и радости, печали и невзгоды. Пили чай, обедали, ходили по интернату, разглядывая фотографии с наградами, медали и кубки, выигранные ее подопечными на всевозможных конкурсах и соревнованиях. Общались с юными дарованиями и трудными подростками, которых мам Валя надеялась образумить, ставя меня в пример. В общем, рассказывала она мне обо всех своих нынешних радостях и проблемах, всегда сопутствующих такой ответственной должности.

За полночь я вызвал такси и, собираясь уходить, грустно молчал, понимая, что следующая наша встреча будет не скоро, да и не был уверен вообще: будет ли, смотря на уставшую и больную на вид сильно сдавшую хозяйку интерната…

— Ты бы зашел к Ваньке, — вдруг как-то сокрушенно проговорила она. — Ты уже знаешь, что с ним случилось?

— Да, мы виделись! — не очень понимая, о чем она (но, наверное, про инвалидное кресло…), ответил я.

— Что значит: «виделись»?! Я не про тогда, я сейчас прошу тебя сходить к нему!

— Что значит: «сейчас»? Ночью, что ли? Зачем? Мы виделись днем, он стоял возле храма. Мы поговорили…

— Возле какого храма? Ванька?

Ее вскрик удивил меня.

— Ну, да! Он стоял на своей коляске с приятелем каким-то. Приятель меня узнал и позвал. Я подошел, мы поговорили.

— Родной ты мой! — произнесла мама Валя, прикрыв сморщенной ладошкой рот и присаживаясь на стул, в испуге смотря на меня. — Ваню убили полтора года назад.

«Мда уж! Кто-то из нас немножко ку-ку! — подумал я. — Может стресс, помноженный на старение? Деменция?»

Звонил таксист.

— Да-да, я понял! — ответил я ожидавшему меня таксисту и как бы Вале одновременно. — Обознался, значит. Зайду к нему, обязательно, — решив не дискутировать об этом среди ночи, отбрехался я и убежал, чмокнув старушку в макушку и предоставив ей самой разбираться со своими тараканами.

Возможно, стоило задержаться и уделить больше внимания этому вопросу, но дело в том, что и весь наш разговор был немного странным и я периодически думал: «Как они ее еще держат? И заговаривается частенько, и несет откровенную пургу…». Но молодая, сообразительная замдиректора, рулившая всем вокруг нас во время разговора, вселяла мысль, что, возможно, держат Валентину Петровну как заслуженного работника, а руководит всем в интернате молодуха.

На этой ноте мы и расстались, а через пару часов я уже мирно спал и смотрел свои, увы, пустые, ничего не значащие и не предвещающие сны.

Утром решив, что как-нибудь на днях надо будет снова выбраться к маме Вале и привезти к ней Ваньку, чтобы она удостоверилась, что он жив и здоров, занялся своими рутинными делами.

Еще какое-то время, исчисляемое в днях, я провел в праздности. На ум пришла идея средненького детективчика с убийствами и трупами на одной из лестничных площадок этого старого дома, наверняка хранившего миллион тайн и интрижек, скрываемых от соседей и родных. И я думаю, что если бы не последующие события, то и из истории древней старушенции, проживавшей в столичной квартирке самой известной улицы Москвы (если бы не подвернулось ничего более приличного), я бы выудил неплохой сюжетец для книги.

Наступила фаза поиска. Осмотревшись вокруг и не найдя ничего воодушевляющего, за что, соразмерно моим амбициям, могла бы зацепиться мысль, я пошел бродить по городу, надеясь ухватить за хвост замысел, а потом размотать его по полной в какие-нибудь 20 авторских листов.

Все навевало скуку. Рано наступившая осень прятала людей в коконы, и они не хотели делиться своими историями. Подсмотренное на лету не вдохновляло. В этот момент на глаза попалась чебуречная, о которой я слышал разные небылицы, поговаривали даже, что она неизменно стояла еще с советских времен. Голод и промозглость погоды заставили поддаться желанию свернуть с дороги в сторону чебуречной, и рука сама, не советуясь с мозгом, потянулась к ручке двери − организму пора было подкрепиться.

Посетителей в этот утренний час было немного. Купив два чебурека и горячий чай, я устроился у окна. Несколько сомнительного вида мужиков за высоким столиком в углу бухтели что-то невнятное, а парочка грустных молодых ребят торопливо ела в полном молчании.

Не заметив в окружающем пространстве ничего примечательного, я погрузился в свои мысли, краем глаза поглядывая на улицу: в период поиска сюжета сознание всегда бывает начеку − вдруг произойдет что-то, из чего разуму удастся создать писательское нечто.

Под конец моего завтрака двое мужиков пошли на выход, а третий, не совсем уверенный в правильности своих действий, направился ко мне.

− Разрешите? — спросил достаточно молодой человек весьма потрепанной внешности.

Я пожал плечами. В таких заведениях не принято отказывать, да и я был не в том положении, чтобы затворничать.

− Роман, − представился мужик. — Вы не смотрите, что я так выгляжу, я из довольно приличной семьи и с высшим образованием, просто жизнь поистрепала, да и лет мне не так много, просто как-то надо встать с колен, — с паузами и медленно продолжал человек. — Мне бы денег хоть немного, просто у приятелей нет совсем ничего. Я бы и не попросил никогда, просто, понимаете, не ел дня два или больше…

Мужик замолчал, глядя в стол. Его «просто» немного подбешивало, хотелось отказать, но я знал, что на этапе поиска сюжета люди случайно не врываются в мою жизнь. Я начал язвительно и недружелюбно:

− А вы можете мне доказать, что вы из приличной семьи и что вас «просто поистрепала жизнь»? — сделав ударение на его «просто», ответил я.

− Да, конечно! — искренне удивился такому повороту Роман и даже немножко просветлел. — Поедемте ко мне домой, и вы сами во всем убедитесь! Только… можно мне все-таки что-нибудь съесть вначале…

− И выпить! — закончил я.

− Нет, что вы! Я совсем не пью. Не люблю. Не нравится, не вкусно, тошно!

— По утрам… — решил я уточнить.

— Нет. Совсем, — смутился, как маленький, взрослый мужик.

Я купил и принес ему еды. Пока он ел (кстати, аккуратно и не жадно), я заметил, что от него не было тяжелого духана бомжа или совсем опустившегося человека. По всему было видно, что парень был действительно из приличной семьи.

Закончив трапезу, Роман робко спросил:

— А мы не могли бы по пути зайти и купить чая или кофе, а то мне совсем нечем будет вас угостить, кроме кипятка…

Я кивнул и удивился такой предусмотрительности и непритязательности. Человек не попросил захватить еды или чего-то еще, что может быть необходимо безработному человеку.

— Диктуйте адрес, — скомандовал я. — Я закажу такси и чай в онлайн магазине, и нам все привезут.

— Улица Сурикова… — отозвался Роман.

— Сурикова? Вы не ошибаетесь?

Какой столичный писатель не знает улицу Сурикова в Москве!

— Нет, я не ошибаюсь, — спокойно ответил Роман.

— Писательский поселок? — удивившись, уточнил я.

— Да. Я там живу…

Я увидел в этом явный знак судьбы, места сомнениям: ехать или нет — не осталось.

Глава 2. Призрак

Всю дорогу в такси я пытался постичь замысел этой встречи… Кто этот человек? Почему он живет в писательском поселке? Тетушка оставила ему дом? Он живёт там с другом-бомжом, забравшись в пустующее здание? Сын писателя в четвертом поколении?

Спрашивать не хотелось, любой ответ мог стать преградой потоку мыслей, замерших в ожидании замысла новой книги, который, я чувствовал, вот-вот должен проявиться.

Роман сидел молча, не пытаясь разговорить меня, чтобы понравиться и раскрутить на деньги. Это безоговорочно выдавало в нем сдержанного и воспитанного человека.

Утренние дороги были не сильно загружены. Время не тянулось, оно стремительно приближало меня к разгадке. В какой-то момент пришло осознание, что я не хочу попасть с этим человеком в его дом, чтобы не разрушить тонкое предвкушение интригующей истории его жизни и падения. Очень не хотелось услышать что-нибудь простое и тривиальное. Мне казалось: чуть больше времени, и сознание писателя создаст тот шедевр, который каждый пишущий человек ожидает от своего следующего произведения!

Если бы я мог знать, что ожидает меня впереди… Как бы я поступил? Кинулся бы прочь от этого нового знакомого? Не знаю. Но жизнь оказалась ошеломительнее моих фантазий!

Мы подъехали к старенькому, но опрятному заборчику, поддерживающему живую изгородь, которая тщательно скрывала дом от посторонних глаз.

Двор был аристократически запущен. В нем не было мусора, но не было видно и приложения руки хоть какого-нибудь, пусть и не профессионального, но садовника.

Сам дом был по современным меркам небольшим, но по советским — огромным, хотя и одноэтажным.

— Да. Здесь раньше жила большая семья моего деда, — комментировал Роман, сопровождая меня по тропинке между громадных сосен и очаровательных в своей оставленности плодовых деревьев и кустарников. — То есть не его самого, а его родителей. Но сам дом — это заслуга деда. Он его построил и постоянно достраивал, деля между семьями своих братьев и сестер. Внуки, конечно же, хотели раздербанить фамильное гнездо, но вышел запрет на продажу домов в этом поселке. И мои родители, заработав в 90-е, выкупили все доли и расселили родственников, а дом оставили себе. Теперь здесь живу я.

— А родители где? — поинтересовался я скорее из вежливости, чем из любопытства.

— В Канаде, — открывая дверь, ответил хозяин, и продолжил:

— Проходите, пожалуйста, в кабинет к дедушке.

Вот не сказал он тогда «в кабинет дедушки» или «в дедушкин кабинет»! А произнес именно: «в кабинет к дедушке». И как человек, занимающийся словом профессионально, я это заметил.

— К моему стыду, — ведя меня по коридору, объяснял хозяин, — это единственное тщательно убираемое помещение во всем доме. Дед просил, чтобы я проводил в его кабинете как минимум два часа в день. Вот я и убираюсь, когда устаю от чтения…

Роман распахнул дверь, и я впал в ступор. Передо мной предстал шикарнейший кабинет советского писателя. Чего здесь только не было! И всё оттуда, из тех времен. Веяло писательской благодатью!

— Дед занялся творчеством ещё в студенческие годы и смог вписаться в советскую действительность… должен был вписаться, чтобы кормить семью. Он создавал чудесные сказки. Все советские дети знали его истории. Возможно, и вам их читала мама.

Я не мог произнести ни слова. Если бы этот странный человек знал, какой подарок он мне преподнес своим появлением в моей жизни. Я предчувствовал, что найду здесь тему своего романа.

Если бы я тогда знал, к чему это все приведет…

В доме раздался звонок: курьер привез заказ. Роман пошел открывать, а я остался у входа в эту магически притягательную комнату, даже не осмеливаясь перешагнуть порог.

Оцепенение от предвкушения чего-то грандиозно талантливого не давало решимости войти в личное пространство этого, возможно, когда-то великого писателя, раз уж он смог творить, выжить и состояться в советские времена…

Я медленно вошел в комнату, и сразу же моим вниманием завладело громадное кресло, величественно возвышающееся напротив массивного письменного стола, уставленного всеми полагающимися обстановке атрибутами писательства.

Разглядывая предметы на столе, я медленно опустился на сиденье. Хотелось попробовать представить, что мог чувствовать и о чем думать сидящий в этом кресле человек, которого знала вся страна от мала до велика. Я закрыл глаза, чтобы вжиться в это состояние.

Но на это действо мне было отведено совсем немного времени.

— Молодой человек, — незнакомый голос выдернул меня из раздумий. — Сергей вас, кажется, зовут?

Я открыл глаза и, подскочив с кресла от неожиданности, забежал за его высокую спинку, рефлекторно пытаясь спрятаться. Напротив меня стоял тот, чей громадный портрет я только что видел на стене, решив, что это бывший хозяин этого дома.

Передо мной стоял крепкий, уверенный в себе пожилой человек в отлично сшитом, я бы сказал, дорогом костюме каких-то прошлых времён. Он внимательно, и чуть улыбаясь, смотрел мне прямо в глаза.

— Да, я дедушка этого обормота, — как ни в чем не бывало, продолжил старик, словно читая мои мысли. — Я не против, если вы останетесь у нас погостить, но с одним условием! Согласны?

Я не знал, что это было за условие, но уже покорно кивал, понимая, что у меня нет вариантов отказаться.

— Вот и чудненько, — проговорил дед и, ничего не добавив, исчез за потайной дверью, о существовании которой мне, конечно же, еще не довелось узнать.

Я плюхнулся обратно в кресло и замер без единой мысли в голове. Анализируя потом свое состояние, мне показалось, что со мной что-то происходило в тот момент, но я никак не мог вспомнить, что именно. Не знаю, сколько я просидел в таком оцепенении, но когда очнулся, солнце было уже полуденным. В дверь вошел бодрый и радостный Роман.

— Ого! Почему вы такой бледный? — спросил он меня с порога.

Я молчал, не понимая: признаваться или нет.

Роман внимательно посмотрел на меня и улыбнулся.

— Дедушка? Вы его видели? Приходил?

Я только смог кивнуть в ответ.

— А ушел сюда? — Роман указал на один из книжных стеллажей.

— Да, — снова кивнул я.

— Весело! Вы первый из посетителей этого дома, кому он явился. А посетителей было здесь не мало, уж поверьте мне! Пойдёмте, покажу!

Я вышел из-за стола, а Роман подхватил меня под руку, как будто понимая мое состояние.

Миновав несколько комнат, мы подошли к большому залу, на стенах которого на фотографиях рядом с тем, кого я только что удостоился чести лицезреть, была запечатлена целая плеяда известных, да и малоизвестных советских писателей.

Старинные фото висели вперемешку с современными, на которых также мелькали знакомые мне лица.

— Ни к кому из этих людей и моих родственников дед посмертно не приходил. Кроме меня.

— И что он хочет от вас? — начиная понемногу приходить в себя, спросил я, понимая, что не только мне в этом доме видятся призраки.

— Хочет, чтобы я стал писателем. Чего он хочет от вас, я пока не знаю. Пойдемте пить чай!

— Вы так спокойно об этом говорите? — воскликнул я с удивлением.

— Привык! Не первый год является, — невозмутимо ответил Роман и повел меня на террасу.

Получалось, что дед хотел сделать из внука писателя и… и, возможно, подстроил встречу с настоящим писателем, то есть со мной. Но реально ли это? Не тронулся ли я умом, делая такие предположения? Чего призрак хотел от меня? Почему, кроме нас двоих, больше никому никогда не являлся? С другой стороны, какая разница! В сложившихся обстоятельствах я точно сумею нащупать лейтмотив для новой книги. Призраков в моих книгах еще точно не встречалось, а уж про жизнь и говорить не приходится! Но как так получилось, что я понадобился призраку? Возможно, наши желания просто пересеклись во Вселенной? Мне нужна идея, а ему зачем-то понадобился я.

— Он не дает мне работать, — отвлек меня от размышлений новый хозяин дома и продолжил свой рассказ, разливая чай и придвигая ко мне варенье. — Как только я устраиваюсь на работу, он организовывает какие-нибудь препятствия! Весьма изобретательный и настойчивый дед, надо вам сказать.

То дверь запрет, и пока я найду окно, из которого могу выбраться из дома, — опоздаю. То деньги спрячет, которые я заработаю. Пытался не ночевать дома: отработаю смену, поем на полученные, прихожу домой — меня начинает так невыносимо тошнить, что лучше бы не работал и не ел. Много чего вытворял! Фантазии у него на сотню писателей хватит! А я вот хожу и побираюсь теперь…

«Боже, как мне повезло! В этом доме точно можно найти груду историй, если покопаться!» — подумал я тогда, а вслух спросил:

— А договориться с ним не пробовали?

— Бесполезно. Он и слышать ничего не хочет! Ему нравилось читать мои юношеские сочинения, и он не видит для меня никакой альтернативы. Но та страница уже перевернута, и я не хочу к ней возвращаться…

— Так вы писали? Дайте почитать! — сам не понимая почему, воодушевился я.

— Писал, но почитать не получится. Юношеское утеряно, а остальное — все сжигал, все до единого листочка. Пока пишу, вроде нравится и даже кажется приличным. Финальную точку поставлю, перечитываю — все ерунда, все тлен, не стоящий внимания.

— Да кто вам сказал такое? — оторопел я от такого отношения писателя к своему творчеству.

— Я сказал! — ответил он, как-то даже, мне показалось, слишком строго к себе…

— А кто-нибудь читал ваши сочинения, которые вы сожгли?

— Нет, никто, — на удивление легко и просто ответил автор, уничтожающий результаты своего труда.

— Так откуда вы можете знать, что все написанное вами — ерунда? — почти вспылил я.

— Я знаю, — очень грустно, совершенно спокойно и с поразительным достоинством, в котором чувствовалась боль и какая-то непоколебимая уверенность в словах, ответил мой новый знакомый.

Что можно было на это сказать? Я перевел тему:

— Вкусное варенье. Сами варите?

— Нет, соседка, — лицо Романа разгладилось доброй улыбкой.

— Она вам нравится! — сразу сделал я вывод, даже не подумав, что неприлично так говорить с малознакомым человеком.

— Нравится, — тихо и немного смущенно проговорил он.

— Почему вы не вместе? Она замужем?

— Нет, она свободна и, возможно, влюблена в меня, но мы никогда об этом не говорим.

— Почему?

— Что могу ей дать я? Несостоявшийся внук писателя, побирающийся на улицах и в забегаловках!

— Любовь! — воскликнул я, ничуть не сомневаясь в драгоценности такого дара.

— Любовь никчемного человека? — с вызовом и презрительной ухмылкой к самому себе проговорил Роман.

— Может тогда, стоит начать писать ради этой любви? — хотелось понять мотивы человека, так уверенно отказывающегося от девушки, которая ему явно была симпатичной, и своего призвания (Насколько я смог понять из рассказа о призраке это было именно оно — призвание!).

— Писать и быть осмеянным? Нет уж, увольте! — непоколебимость убеждения была завидной.

— Боже ж мой, какие страсти! — не выдержал я. — Да вы попробуйте сначала написать, а потом уж бойтесь!

Роман вдруг поморщился, зажмурившись, а через мгновение открыл глаза, полные слез, встал и каким-то немного жалким, но и одновременно жестким голосом произнес:

— Я вам очень благодарен за еду и за то, что скрасили мое утро! Я удивлен, что вы видели деда, но сейчас это уже не имеет никакого значения. Я прошу вас покинуть мой дом! — Роман закрылся. Он стоял и внимательно смотрел на меня сверху вниз, по моим ощущениям, даже не веря самому себе, что смог произнести такие слова тому, кто, как казалось, облагодетельствовал его сегодня.

— Ром, прости! — искренне извинился я. — Я был не прав, что вот так слету ворвался в твою жизнь и проехал катком, видимо, по-больному. Я не хотел. Занесло. Не каждый день ведь встречаешься с призраками великих писателей и их внуками, описывающими такие страсти!

Роман улыбнулся и, пожалуй, даже обрадовался моей искренности:

— Ладно, проехали! А ты чем занимаешься? — как-то органично перешел и он на «ты».

— Я? Геолог, — почему-то с ходу соврал я в ответ и сам удивился такому повороту.

— Геолог? Ни разу в жизни не встречал геологов. Как тебя занесло в такую профессию? — логично удивился и Роман.

«Когда ты сам-то в последний раз видел геолога, так запросто слоняющегося по улицам Москвы?» — думал я про себя и сочинял на ходу дальше:

— Фильмов советских насмотрелся про походы, открытия. Помнишь, был фильм с Высоцким?

Рома кивнул.

— Вот этот фильм был последней каплей, и я решился.

— Нравится? — почти с восхищением спросил он.

— Вообще — да. Но сейчас пытаюсь устроиться в институт, надоело мотаться по горам и весям. Устал уже. Не то чтобы романтика прошла, но хочется уже какой-то оседлой стабильности, что ли…

— Женат?

— Нет, не сложилось. Не встретил еще ту, единственную, соседку, которую смог бы любить всю жизнь, — с улыбкой ответил я с намеком на вареньеварительницу.

— Послушай, — кивнул Роман, понимая и закрывая тему, — я тут обещал соседу одному помочь. Ты, если хочешь, оставайся. Дом в твоем распоряжении. Я заметил, что тебе интересно в кабинете у деда. Можешь почитать что-нибудь. А я быстро сгоняю, помогу починить соседу водопровод и сразу вернусь. Договорились?

Я был счастлив от такого предложения.

Захватив с собой какие-то инструменты, Роман ушел из дома.

Я остался сидеть за столом, ошеломленный происходящим. Прошловековое спокойствие и неспешность витали в воздухе. Хотелось затаиться, наслаждаясь моментом и атмосферой этой писательской идиллии. Я достал смартфон, чтобы почитать о хозяине дома.

— Молодой человек, — раздался уже знакомый голос, снова заставивший меня вздрогнуть. Писатель сидел в кресле напротив. — Мой обормот, насколько я слышал, уже успел вам рассказать, что страшиться меня нет оснований. Я довольно спокойный призрак.

— Да, за исключением вашего параноидального стремления мешать ему жить!

— Я не мешаю, я пытаюсь подтолкнуть внука к его призванию.

— А разве можно заставить человека делать то, что ему не нравится? — спросил я, осознавая, что меня даже не удивляет спокойствие, с которым я разговариваю с призраком.

— Еще как можно! Так всегда было: для блага семьи можно заставить себя делать что угодно. Только ваше время расхолодило вас всех до расхлябанности.

— Да у него и семьи-то нет, — парировал я.

— Поэтому-то и нет, что не делает того, что должен! — со стопроцентной уверенностью в словах проговорил писатель.

— Да кто решает это, что он должен делать, а что нет? — реально возмутился я, как будто речь шла обо мне самом или, по крайней мере, о моем брате.

— Он сам. Только он сам, — грустно проговорил мой собеседник.

— Тогда почему вы заставляете делать его то, что он сам считает нужным не делать?

— Вы не понимаете, молодой человек! Он сам решил стать писателем, а потом испугался трудностей, встречающихся у любого на пути, и спрятался в кусты. Я пытаюсь напомнить ему об этом и уговорить перестать обращать внимание на всяких страшащих его зайцев, которые сами боятся всего вокруг, встречаясь с талантом такого уровня, и поэтому пытающихся закопать, закидать грязью любого одаренного человека, лишь бы не думать о себе и своем прозябании.

— С ним что-то случилось? Не на пустом же месте он вдруг стал таким?

Призрак пожал плечами и развел руками, дав ясно понять, что объяснять он это не намерен.

— Скажите, — вдруг задумался я. — А вы реальный персонаж, так сказать? Вас можно потрогать? Вы не прозрачный. На вид кажетесь плотным, как и мы все.

— А это без разницы, молодой человек. Это как вам заблагорассудится.

— Как это?

— С нами, потусторонними, дело именно так и обстоит. Захотите вы себе решить, что мы плотные, — будем плотными, захотите — прозрачными, — будем прозрачными. Это ведь все в вашей голове, сударь!

— То есть мы с Романом оба вас придумали? — вдруг осенило меня.

— Ну, зачем же сразу — «придумали»! Я вполне реальный. Ну, по крайней мере, я так считаю. А как считаете вы, это уж вам и решать!

«Совсем запутал старик! Хотя, в сущности, какая разница, какой он! Главное ведь, замысел книги от него заполучить…» — думал я.

Раздался звонок, дед исчез, а от калитки послышалось: «Рома, ты дома?»

Глава 3. Софья

Распогодилось. Солнце сияло во всю мощь. Казалось, что лето вернуло свои права. Я подошел к калитке посмотреть, кто пришел. Милая девушка лет 35, изящная и, казалось, почти невесомая, смотрела на меня громадными синими глазами. Вот кого, скорее, можно было принять за призрака, чем того вполне себе реального, упитанного, «призрачного» писателя в кресле на террасе.

— Здравствуйте, — ответил я на молчаливый вопрос незнакомки. — Я — приятель Романа. Он ушел к какому-то соседу, но обещал скоро вернуться. Хотите зайти?

— Да, я бы прошла и подождала его, — ответила девушка. Мурашки теплой волной обдали меня с головы до ног. Почему-то захотелось зажмуриться и слушать этот голос бесконечно!

Открыв привычным движением с улицы внутреннюю щеколду калитки, красотка пошла к дому.

— О, возможно, это ваше, изумительно вкусное, варенье я только что пробовал? — догадался я спросить, пропуская девушку вперед.

— Да, точно! Я варю варенье, и рада, что вам понравилось.

Бросив взгляд на фигуру девушки в легком летнем платье и ее роскошную кипу кудрявых волос, собранных в соблазнительную прическу, магически открывающую шею и плечи девушки, я каждой частицей своей души почувствовал непреодолимую тягу писателя выразить увиденное словами.

Градус восхищения этой чарующей красотой моментально зашкалил, и у меня как-то само собой вырвалось: «Вы волшебная!»

Спустя полмгновения я был в шоке от себя: ни сами слова, ни такое поведение не были свойственны моей натуре (я никогда не был ни ловеласом, ни соблазнителем только что встреченных девиц).

Девушка резко развернулась и, прищурившись, пристально посмотрела мне в глаза. Этот взгляд я помню даже сейчас. Я не мог постичь тогда его значения, но отчетливо помню, как дрожь прошла по всему телу. В ее взгляде недвусмысленно читались искреннее презрение и какая-то неземная, я бы сказал, благодарность одновременно. Таких глаз я не встречал ни до, ни после.

Я привык всматриваться в людей, чтобы выудить из них максимум. Привык быть внимательным к мелочам, сохраняя в памяти любые детали, чтобы потом реалистично воссоздавать типажи людей в своих произведениях.

Но этот взгляд… Мне показалось, что помнить я буду его всегда! Такой смеси абсолютно противоположных чувств я еще не встречал в своей жизни.

Она посмотрела на меня и, не сказав ни слова, пошла к дому. Я так опешил (и от своей наглости, и от ее реакции), что на пару мгновений остался стоять на том месте, на котором она меня пригвоздила. Потом пришлось неловко догонять.

— Софья, — шепнул мне на ухо внезапно появившийся за спиной дед. И как появился, так же и исчез.

— Софья, — повторил я вслед за писателем, а потом неожиданно спросил: — а вам Роман никогда не рассказывал о своем дедушке?

То ли я отупел после тех нескольких часов оцепенения в кабинете писателя, то ли с моей головой стали происходить несуразности после встречи с призраком… Почему я решил впервые встреченного, обыкновенного человека расспрашивать о явлениях почивших людей в этот мир?

— Я всегда знала, что в этом доме обычно обитают немного странные люди, но не до такой же степени! — улыбнулась девушка в ответ. — Кто же в нашей стране не знает такого писателя?

Ее немного презрительное отношение ко мне и манера говорить вдруг стали для меня настолько притягательными, что захотелось не только смотреть на нее вечно, но и поцеловать прямо здесь и сейчас!

«Чорт, что происходит со мной?» — я первый раз в жизни не мог справиться со своими эмоциями. Неужели встреча с призраком так повлияла на мою психику? Не скажу, что захотелось овладеть ею немедленно, но почувствовать вкус ее губ — точно! И это было настолько сильнее меня, что шансов вывернуться из моих объятий у нее не было.

А она и не сопротивлялась! Казалось, что ждала этого с не меньшим желанием, чем я.

Только после поцелуя глаза почему-то сверкнули слезой, и она, не сказав ни слова, стремительно ушла прочь.

Я остался стоять на террасе, пытаясь понять, что со мной произошло. Почему я так поступил? Наваждение? Зависть к обладателю писательского дома с великим дедом? Желание заполучить хоть что-то, что принадлежало ему? Месть человеку, у которого есть все, чего нет у меня, но он не хочет этим воспользоваться? Я еще никогда не испытывал такую палитру чувств к едва знакомому человеку!

— Сергей, — окликнул меня Роман, подходящий к дому с другой стороны. Видимо, на участке была вторая калитка. — Что-то случилось? Я видел убегающую Софью.

— Нет, с чего ты взял? Кажется, чайник забыла выключить.

Роман посмотрел на меня с подозрением.

— Вы точно ее не обидели? — перейдя почему-то снова на «вы», уточнил хозяин дома.

— Точно, Ром! Расскажи, как дела у соседа?

— Да он скоро сам придет, ты его и расспросишь! Он как услышал, что у меня дома гостит геолог, так его было не отговорить. Эти писатели, как дети, им везде надо засунуть свой любопытный нос в поисках идей для своих глупых книжек. А мне пора к деду. Распорядок у нас, иначе спать не даст всю ночь! Будет ходить, бродить, скрипеть, склянки бить, воду лить, дырки в крыше сверлить, мышей призывать, кота выгонять.

— Стоп, стоп, стоп! Давай по порядку. Ты ходил к соседу, помогать чинить водопровод, а сосед — писатель. Так? — спросил я, не столько интересуясь происходящим, сколько желая скрыть свое смущение после поцелуя девушки, которую видел всего несколько минут.

— Так, — подтвердил Роман.

— У вас здесь все писатели, что ли, до сих пор?

— Нет, не все. Но этот — писатель и, как он утверждает, в третьем поколении.

— А ты типа не знаешь, в третьем или нет? — уточнил я, пытаясь поддержать разговор, скрывая свое волнение.

— Я не читаю ничего, кроме классики, поэтому — да! — не могу тебе сказать определенно.

— И он хочет услышать тучу историй про мои экспедиции. Так?

— Точно!

Роман казался естественным. Хотелось верить, что он не видел того, что произошло между мной и Софьей.

— Ясно. И я у тебя гощу? — решил я заодно прояснить свой статус пребывания в этом доме.

— Да. Разве нет? — искренне удивился хозяин дома. — Не знаю почему, но мне показалось, что тебе надо остаться, раз ты видел деда.

— Логично, — согласился я.

— А ты хочешь уйти?

Странно, что он захотел уточнить это. Неужели все-таки видел поцелуй?

— Да не особо… — пожал я плечами.

— Вот и оставайся. Я понял, ты не совсем местный, да?

Я кивнул в ответ.

— Вместе веселее. Я прекрасно готовлю, сегодня попробуешь. У тебя хватит денег на двоих на первое время? Ты же снимаешь, наверное, квартиру, да?

— Угу, — радуясь, какое счастье само текло ко мне в руки, и предвкушая необычную тему для книги, подтвердил я.

— Вместо квартплаты кому-то ты же можешь покупать нам на двоих продукты?

— Конечно! — без сомнений ответил я.

— Вот и чудненько! Глядишь, архив деда разберем, издадим и денег заработаем. Ему эта идея не очень нравится, но куда он денется? Тщеславие писателя еще никто не отменял!

Здравомыслие нового знакомого меня несказанно радовало. Я был согласен на все, чтобы остаться здесь и теперь не только из-за книги и призрака, но и из-за девушки.

Кажется, я влюбился. Осознание пришло так же естественно, как и очередной рассвет. Я не помнил, чтобы я когда-нибудь писал о любви с первого взгляда, слишком это была не моя тема повествования, но, если бы я описывал эту сцену в книге, думаю, написал бы именно так: она ворвалась в его жизнь, и теперь все события, создаваемые им вокруг себя, подчинялись единственной цели — быть рядом с ней.

Я не был затворником. Знавал шикарные флирты и обычные одноразовые связи. Все, как всегда у меня, зависело от размера гонорара, места обитания и масштабности замысла книги. Но вот таких казусов, как с Софьей, в моей жизни еще не встречалось.

Чем больше я думал о ней, тем больше мне казалось, что я знал ее всегда. Мне не стоило труда придумать всю ее жизнь до встречи со мной, и даже не было необходимости теперь говорить с ней об этом. Хотелось только быть рядом и вдыхать аромат какой-то сногсшибательной лесной свежести.

Как пригласить ее в гости, чтобы Роман ничего не заподозрил? А еще лучше — в его отсутствие дома.

Экскурсия по поселку? Надо будет натолкнуть его на эту мысль, а потом как будто невзначай заглянуть к ней.

Мои мечты прервал сосед, шедший к дому с той же, неизвестной мне пока, стороны, откуда появился и Роман, который давным-давно, по всей видимости, уже ушел к деду, оставив меня наедине с моими мыслями.

— О, это вы? — еще на подходе обратился ко мне худощавый человек неопределенного возраста, начиная лет эдак с 45.

— Да, — протягивая руку коллеге для знакомства, отозвался я. — А вы — сосед Романа?

— Да, конечно! Афиноген, — деловито представился человек.

Моя челюсть пыталась отвиснуть, а брови сами полезли на лоб. Вот кого-кого, но Афиногена я здесь точно не радел встретить! Так и подмывало спросить: «Как угораздило твоих родителей такое вычудить?» Но не дав мне опомниться, сосед дополнил самопрезентацию:

— Афиноген Герардович! — гордо и напыщенно произнес мой визави.

«Ооо, дружочек, — подумал я, — да у нас, кажется, не все дома в нескольких поколениях!»

— Это псевдоним?! — осенило меня спросить.

— Что вы! — обиделся сосед. — Мой псевдоним — Герольд Агафангелович.

— О! Стоящий псевдоним, — решил польстить я визитеру, подстроившись под его обыкновение. Видимо, жизнь была у него не из легких, с таким-то именем, да еще и с таким псевдонимом.

— Расскажите о себе, будьте так любезны. Роман сказал, что вы — писатель в третьем поколении.

— Да, мой отец и дед были выдающимися писателями!

— Да? Какая честь познакомиться с вами! — еле сдерживая улыбку, проговорил я. — Порекомендуете что-нибудь почитать из вашего или предков?

— Вот, — предусмотрительно взятая с собой книженция страниц на 12 тетрадных, переписанная от руки, тут же легла на стол передо мной. — Это мое, из последнего. Отличный саркастический фельетон на нынешнюю действительность.

— О, я с удовольствием почитаю произведение такого именитого писателя. А что-нибудь из работ родителей? — попытался я все-таки добиться от писателя подтверждения гениальности его предков.

— Ну, отца завистники гнобили, и власти не давали ему издаваться, а потом все, что было написано, он уничтожил, чтобы это не мешало мне стать писателем. Я поэтому и псевдоним взял. Отец так просил.

— О! Я понял. А что-нибудь из творений деда? — уже подозревая, что и в этом случае не услышу ничего вразумительного, спросил я.

— А дед ушел из жизни очень рано, не выдержал исторических катаклизмов. Весь архив его утерян при переездах.

— Как жаль, как жаль, — сокрушался я, пытаясь не разрыдаться от смеха над такими выдающимися, по словам потомка, писателями.

— А в писательском поселке как давно вы живете?

— С 1994 года, — гордо произнес самозваный писатель. — Тесть купил нам этот дом на свадьбу.

«Что ж там за невеста, за которую надо было дать такое приданое, чтобы всучить ее этому прыщу, еще и приплатив?» — подумал я…

Вопросы иссякли. Что делать с таким собеседником, было непонятно! Я, конечно, еще до встречи с ним придумал пару баек о жизни геологов, но рассказывать их ему не было никакого смысла.

— А давайте я вам почитаю свой фельетон? — хватая со стола свою тетрадку и не дав мне опомниться, Афиноген Герардович начал читать, встав в позу Пушкина, читающего «Онегина».

Сначала я думал, что я брежу или нахожусь в коме, и мне это чудится. Потом я удивлялся, что никогда в жизни не встречал до такой степени глупых людей, и этот был первым. Потом захотелось взять его за шиворот и выкинуть в окошко веранды, обязательно разбив стекло, чтобы ему было мучительно больно от порезов, как было мучительно больно моему разуму слушать этот желчный бред недалекого, озлобленного на весь мир человека. Но в конце я, всегда умевший находить хоть что-нибудь положительное в ситуации и людях, вдруг сообразил: «Да с такими именами, да в трех поколениях жизнь наверняка не давала им спуску. Что он мог видеть, кроме насмешек?» И мне стало его жалко, такого убогого и бесталанного, мнящего себя писателем.

«А в сущности, чем мы отличаемся? — подумал я. — Вот он спросит у меня с усмешкой: Ты — Сергей Верхотуров — писатель? А докажи! Что ты написал? Предъяви, покажи, дай почитать! И что я ему дам? Книжку, подписанную чужим именем? Мы оба сейчас пусты и оба судорожно ищем тему…»

Похлопав Афиногена по плечу и подняв большой палец вверх в качестве одобрения, я выпроводил его восвояси, а сам поехал в свою съемную квартиру расплатиться с хозяевами и забрать вещи.

Ночь прошла бурно: снился дед-писатель, какие-то толпы знакомых и незнакомых лиц великих. Они хлопали меня по плечу и говорили: «Ничего, внучок, прорвемся!». Звали выпить и пытались накормить. Софья не снилась.

Глава 4. День первый

Конечно, хотелось побыстрее уладить все вопросы с внуками почившей старушенции и поскорее вернуться к Роману и его призраку, но опыт предыдущих лет подсказывал, что на этапе поиска сюжета новой книги любой встречающийся на пути человек может подсказать такой замысловатый фортель, что лучше не пренебрегать подворачивающимися возможностями.

Я отдавал себе отчет, что другого случая покопаться в истории 90-летней неугомонной бабульки мне точно больше не представится. В этой квартире таилось нечто, не дававшее покоя разуму и не поддающееся логическому объяснению, какая-то непонятная загадка. Редкой советской бабушке доставалась подобная квартирка на Тверской. И не каждая бабушка способна нанять таких дизайнеров, которые сделали бы из ее жилища современную конфетку. Кто все эти люди? Откуда такие средства? Кто эти загадочные родственники?

Ни на одной фотографии я не нашел семейной идиллии. Но зато при детальном рассмотрении обнаружил фотографии Фиделя Кастро и Мирей Матье, Джона Леннона и Лайзы Минелли с автографами. И даже фото молодого Брежнева с подписью. Я понимал, что на этих стенах висит целое состояние. Но ни одной фотографии хозяйки дома с детьми не было видно. Более того, я и внуков-то ее не видел. Общался только с агентом, который действовал по доверенности от имени то ли внука, то ли внучки, то ли их обоих — я так и не понял. Документов я не спрашивал. Бывали в моей судьбе страны, где верить людям на слово было возможно, и обратное считалось не совсем приличествующим местным нравам и правилам.

Даже если бы меня агент обманывал, я ничего не терял. Залога он не потребовал, умеренную квартплату запросил понедельно и не вперед, а по мере проживания.

Условия были странными, но мне ли привыкать к странностям, если ими была усыпана вся моя жизнь!

Все время пребывания в этой квартире я мысленно вертел историю бабушки и так и эдак. Загадочная, пустующая квартира явно намекала на какие-то московские тайны…

Но на данный момент оставалась последняя задача: найти хоть одно письменное свидетельство о том, кто здесь жил. Не хотелось думать, что бабушку по-тихому грохнули, а квартиру сдают по каким-нибудь подложным документам или по наследству, оформленному по принуждению. Всякое в нашем мире могло приключиться, а теперь, когда я не собирался оставаться здесь жить, разгадку хотелось обязательно найти и как можно скорее.

Я осмотрел каждый уголок, заглянул в каждую щель между мебелью и стенами, обыскал старинный отреставрированный стол на предмет потайных ящиков. Тщетно! Не было никаких следов. Хоть бы на фото было что-нибудь типа: «Любимой, дорогой Люсе от пламенного воздыхателя» или «Дорогая Люсьен! Рад знакомству» Нет же! Ничего.

А может, это просто задумка дизайнера? Ничего не значащие фотографии, найденные на развалах блошиного рынка?

Но нет, я чувствовал, что все не так просто! Хотя никак не мог объяснить себе это ощущение важности поиска ответов.

Собрав все свои вещи и скинув квартплату на карту агенту, который молчал, как партизан, как бы я его не пытал по поводу хозяев, я спустился в кафе. Ставшая уже знакомой девушка-бариста приветливо предложила маффин к обычному кофе, и я решился спросить:

— Саш, а вы не знали бабульку, которая жила раньше двумя этажами выше и гоняла на байке. Хотя… вы, наверное, недавно здесь работаете. Откуда вам знать?

Девушка как-то болезненно… чорт! Со всем арсеналом слов писателя я не могу передать суть этого взгляда!… Именно болезненно посмотрела на меня, потом удивленно повела головой… и, ничего не ответив, в замешательстве убежала.

Вместо нее из кафешного закулисья вышел совсем зеленый юнец и сказал, что рассчитает меня вместо Александры. Я попытался было разузнать, что с девушкой, но парень был, по всей видимости, неисправимым интровертом и ничего сколь-нибудь внятного сказать не мог.

Решив заехать к Саше когда-нибудь потом, я выдвинулся к новой, как мне казалось тогда, главе своей жизни. Я переключился на настоящее.

Таксист был настолько разговорчивым, что хотелось сменить машину или на худой конец придушить его. Так, немножечко, для профилактики, чтобы образумить! Нет, я всегда готов был говорить с любым, лишь бы поймать ту нить, которая завернет историю в неожиданные дали, но сегодня хотелось разобраться с самим собой, а не болтать с посторонними!

Как говорили в книжках, которые я читал до того, как возомнил себя писателем: сердце пело, а душа ликовала. И ничто не могло затмить этой радости, даже этот нагло нудный таксист.

Хотелось только понять: неужели это и есть влюбленность? И чувствовал ли я когда-нибудь что-либо подобное в своей жизни, ну, хотя бы в юности!

Но чем дальше я пытался анализировать свое состояние, тем увереннее казалось, что я был влюблен в нее всю свою жизнь! Казалось, что не могло быть и дня ранее, чтобы я не думал о ней. Жизнь не делилась на до и после. Казалось, что войдя в мою жизнь, она заполнила там всё: и прошлое, и настоящее, и, хотелось надеяться, будущее.

Я вышел из машины около дома Романа, достал чемодан и сумку, и замер на месте: навстречу шла она, Софья.

Хотелось броситься к ней, обнять, расцеловать, схватить в охапку, забрать и больше никогда не отпускать, но я испугался, что нас увидит Роман. А что я без его деда сейчас? И я, поджав губы и разведя руками, показывая, что в руках вещи и нет возможности поздороваться, трусливо ретировался, зайдя в калитку писательского участка.

В этот момент в моем сознании наступила пауза. Я не помню, как дошел до дома Романа, как плюхнулся в кресло на террасе и сколько я пробыл в таком оцепенении — не могу вспомнить. Одно только слово обухом стучало по голове: «Трус!», причем, в разных вариациях. Как будто тысячи сущностей вдруг пришли в мою голову, и каждый на свой лад повторял это слово. Я хотел сойти с ума, лишь бы не думать о том, что я прошел мимо нее, как будто вчера ничего не произошло между нами.

Спас Роман:

— Привет, пропавший! Куда ты вчера исчез? Даже слова не сказал… Я думал, ты сбежал, испугавшись деда, и уже не вернешься…

— За вещами ездил и расплатиться, — пытаясь вернуться в действительность, машинально ответил я.

— Это всё? — кинув взгляд на мой багаж, удивился Рома.

— Да, представь, — улыбнулся я. — Минимализм. Что нужно пи… геологу в его кочевой жизни? Пара белья и зубная щётка…

— Пффууу, чуть не спалился, — сказал в моей голове какой-то остаточный голос из тех, что кричали «трус».

— Тааак, я что, схожу с ума с этой влюбленностью и здешними призраками? — спросил первого второй голос внутри меня.

— Молчать! — попытался заткнуть их обоих кто-то третий.

— Да, щас! Кто ты такой, чтобы нами командовать! — возразил первый.

— Как дедушка? Приходил? — сказал я вслух, чтобы эти трое заткнулись.

— Да тут такое столпотворение народа было, пока ты где-то пропадал… — ответил хозяин дома.

— То есть? — Голоса в голове исчезли, я полностью вернулся в действительность.

— Ночью нагрянул Афиноген, сказал, что ты открыл ему глаза на его творчество, и он теперь знает, что ему делать и что писать. Утром прибегала его жена, спрашивала, куда я дел ее мужа, Афиноген ушел из дома. Потом была Софья и несла какую-то чушь. Потом заявилась полиция, потому что тесть Афиногена — какая-то шишка в МВД или где-то там еще, и они завели дело о его пропаже или похищении.

Не смог я удержаться и не спросить, с напускным безразличием, конечно же:

— А что за чушь несла Софья?

— Да даже не бери в голову! Какие-то фантазии влюбленной дурочки. Крыша уже поехала, видимо, столько лет ходить вокруг меня…

— А тебе… — попытался спросить я.

— Мы еще вчера закрыли с тобой эту тему. Мы больше не говорим о моих отношениях с Софьей. А теперь про деда. Он объяснил мне, почему явился тебе. Сказал, что хочет заключить с тобой сделку. Он отдает тебе то, что тебе нужно, и то, зачем ты здесь. Не знаю уж, чтобы это могло быть. А ты за это делаешь из меня писателя. И если у тебя за восемь дней не получится сделать из меня писателя, то он вышвырнет тебя вон.

Роман смотрел на меня и наслаждался моментом. Он, конечно же, понимал, что не собирается становиться писателем. И если его не сподвиг на этот труд родной дед-призрак, то уж куда там какому-то геологу справиться с этим…

Остался вопрос: почему он вдруг смотрел на меня сверху вниз. Не в физическом смысле этого выражения, а с налетом какого-то садистского превосходства. Он видел нас (заметьте: нас, я не говорю: меня) с Софьей? Софья сказала что-то о нас? Я почему-то уже не сомневался, что она уже любит меня, а не этого Романа, которому симпатизировала всю свою жизнь.

Мне хотелось этого до скрежета зубов… чтобы она уже любила меня! Чтобы утереть нос этому сопляку! Знаменитый дед говорит ему: пиши, у тебя талант! А он выкобенивается тут! Кто бы мне сказал, что у меня талант! Не нравится, видишь ли, ему его писанина! Знал бы он, сколько всего писатели готовы отдать, чтобы только получить замысел книги! А он пишет и сжигает, падла! Знал бы, какие лишения мы готовы терпеть, чтобы написать, чтобы получилось. А у него пишется, и он нос воротит! Его увещевает такой дед, а он корчит из себя не пойми что! Дед с Того света пришел и тусит тут, чтобы родной внучок поверил в свое призвание…

В общем, к этому моменту между нами сложились натянутые отношения: он хотел немножечко стереть меня с лица земли, а я его презирал настолько, что, кажется, с удовольствием бы уже и стер.

— Ладно, окей, — резюмировал мизансцену Роман. — Мне пора на работу, а ты осваивайся здесь. Если дед сам не явится, а ты захочешь с ним поговорить, найдёшь его в кабинете. Просто сядь в его кресло и закрой глаза.

— Постой, ты же вчера говорил, что не работаешь…

— Да, не работаю, но хожу по окрестностям, чиню, что попросят, помогаю людям, они мне за это что-нибудь подают.

— Но мы же договорились, что у меня есть деньги на еду, зачем тебе куда-то идти сейчас? — реально не понимал я, что происходит.

— Не хочу, чтобы надо мной ставили опыты и склоняли к писательству. Это первое. А второе — ты всего-то здесь на восемь дней! И если дед решит (а он, уверяю тебя, решит) вышвырнуть тебя отсюда, как он сказал, то, поверь мне, ты и пары секунд без его произволения здесь не останешься!

— Ясно, — не стал спорить я о том, о чем спорить было неблагоразумно.

«Интересно, — снизошло на меня как озарение. — Получается, дед ведь знает о нашем поцелуе с Софьей? И ничего не сказал внуку? Или сказал? И поэтому он себя так ведет? Надо пойти поговорить с дедом…»

Роман ушел, показав мне комнату, в которой я мог расположиться. Это была достаточно уютная средних размеров выбеленная комнатенка с шикарной печкой и приличным письменным столом, с креслом около распахнутого окна и небольшой кроватью. Всё, что надо писа… геологу на отдыхе!

Я сел в кресло и расслабился, наконец-то можно было собраться с мыслями и подумать в одиночестве. Но по факту оказалось, что в этом доме мне не суждено было остаться наедине со своими мыслями.

По деревянному наличнику, спрятавшись за стену дома, кто-то тихонько постучал. Я нехотя встал и, подойдя, не поверил своим глазам, под окном стояла она, Софья.

Довольно неуклюже, но со всей решительностью я выпрыгнул из окна на улицу и, тут же попав в ее объятия, решился на долгий поцелуй, который был прерван на самом страстном месте властным окриком:

— Молодой человек! — женский голос кричал со стороны центрального входа. — Роман! Я требую, чтобы вы подошли ко мне немедленно.

Софья показала мне вторую дверь в дом и движением руки нежно подтолкнула ко входу! Я торопливо пошел, а когда взялся за ручку двери и оглянулся, ее уже не было видно из-за кустарника и деревьев.

— Молодой человек, — встретила меня властным голосом женщина средних лет, ярко и безвкусно одетая. Довольно симпатичная внешность скрывалась за притворно вредным выражением лица. — Молодой человек, я с вами разговариваю. Что вы такого вчера сказали моему мужу, что он исчез?

— А, вы жена Афиногена! — догадался я.

— Да, я жена Афиногена, Марго. Это не настоящее имя, это псевдоним, — тут же добавила она.

«Кажется, она заразилась», — подумал я про писательские замашки ее мужа.

— Что случилось, Марго? Расскажите толком!

— Он вчера прибежал от вас, возбужденный и какой-то странный! Сказал, что вы открыли ему глаза на действительность, и он теперь все понял про свой талант. Схватил свой портфель и убежал. Потом его видели у Широкого и у Белого.

— Кто такой Широкий? — спросил я, решив показать свою вовлеченность в происходящее.

Марго посмотрела на меня как на умалишенного:

— Широкий — самый успешный писатель из нашего поселка, — произнесла она со всей значительностью, на которую, видимо, была способна.

— Ясно, — после такого взгляда безопаснее было не уточнять. — А Белый?

— Саша Белый — ну, псевдоним, конечно, поэт местный, так, шелупонь, просаживает папины денежки, делает вид, что поэт.

Марго явно поклонялась Широкому и презирала Белого.

— Хорошо, что было дальше?

— Дальше его видели в такси, он уехал и больше не возвращался.

— А почему вы подумали, что этому виной я? — попытался я разобраться в сути предъявляемых мне обвинений.

— Так он явно сказал, что вы открыли ему глаза! О чем вы с ним говорили?

— Ни о чем… — Пожал я плечами в знак того, что: «Не виноват я, барышня!».

— Как ни о чем? Он здесь больше часа просидел впервые в жизни! Его нытье никто столько времени не выдерживает. О чем вы говорили? — напирала Марго с настойчивостью асфальтоукладчика.

— Я просто слушал его фельетон.

— Его? Фельетон? Вы? Слушали? — в удивлении она произносила каждое слово, отделяя одно от другого паузой. — Боже мой! — Мадам с каким-то немыслимым отчаяньем во взгляде, казалось, обессилев под спудом информации, на нее свалившейся, рухнула в верандное кресло. — Что вы наделали? Зачем вы это слушали? Я так много лет положила на то, чтобы этого бреда никто не читал, а вы… — Марго вдруг разрыдалась, став настоящей: не притворной дурой, а настоящей бабой, которая может позволить себе любые излишества! — Что вы наделали? — сквозь всхлипы все повторяла и повторяла она.

Я уже сбегал за водой и, стоя рядом, гладил ее по голове и как мог утешал. Напоминала она мне кого-то… Может, какой-то персонаж из советского фильма? Не мог вспомнить и понять.

— Марго! — вдруг резко оборвал я ее плач. — Расскажите все толком, я ничего не понимаю!

Плач постепенно прекратился, а на меня смотрела совсем другая женщина, с размазанной тушью, какая-то доверчивая и простодушная:

— А вы никому не расскажете?

— Слово даю! — вложив в эту фразу всю уверенность, на которую я только был способен, проговорил я, стараясь приободрить плачущую визитершу.

— Я вышла замуж за Афиногена из-за Широкого, — кажется, чуть успокоившись, начала свой рассказ Марго. — У нас с Широким был роман, а потом он меня бросил, но я никак не могла жить без него! Я встретила Афиногена, он готов был от безысходности и тотального одиночества поверить мне, что я влюблена в него. Я упросила отца купить мне этот дом, чтобы быть рядом с Широким.

— И с Широким у вас…?

— Да, все это время мы встречаемся. Ему удобно, что я не претендую на его свободу, а мне все равно.

— А Афиноген? — решился уточнить я.

— Да знает он все! Но ему гордость его не дает возможности выгнать меня! Да и куда ему меня выгнать из моего же дома? А уйти жить к своей престарелой матери, в жо… — осеклась она и продолжила: — мира, ему не хочется. Вот и страдает, жаждет написать хоть что-нибудь и утереть нос Широкому. Думает, что талант Широкого для меня что-то значит. А мне плевать на эти ваши писательские амбиции, я просто люблю Широкого, и все… — Марго замолчала и погрузилась в какие-то свои мысли…

— Жестокая вы, — резюмировал я.

Марго очнулась и продолжила:

— И никто бредни Афиногена не слушал никогда, а тут вы… Как вас угораздило-то? — искренне переживая и расстраиваясь, проговорила она.

— Просто был занят своими мыслями и было все равно, какую чушь и кто несет рядом, а потом стало жалко его…

— Понятно! Вернется, значит, скоро… Все в порядке, поскитается день-второй, возомнив себя писателем, напишет какую-нибудь хрень и вернется. — Марго встала. Протянула мне руку и произнесла:

— Лена. Не говорите никому, пожалуйста, то, что я вам здесь рассказала… Хотя, какая разница? И так все всё знают! — Медленно развернувшись на каблуках, грустно склонив голову, она пошла восвояси.

Я смотрел ей вслед и понимал, что такие страсти — совсем не мой жанр, но приходилось удивляться разнообразию жизни писательского поселка. Пройдя полпути до выхода из участка, Лена вдруг начала выпрямляться, и за ручку калитки бралась уже привычная всем Марго, властная и капризная жена беззвучного горе-писателя.

Я улыбнулся и рванул в кабинет деда. Софья уж точно сегодня снова не объявится, а задача стояла теперь передо мной, по всей видимости, непростая.

Сев в кресло, я закрыл глаза, как советовал Роман и как я сделал, войдя в первый раз в этот кабинет.

— Сергей! — тут же начал материализовавшийся дед. — А я тебя уже поджидаю, документик кой-какой для тебя состряпал, чтобы мы ничего с тобой не забыли…

— Только не говорите, что его кровью надо подписывать, — съязвил я в ответ.

— Зачем же? Я обычный писатель. Умею подписывать договора с издательствами, люблю, чтобы все было по полочкам разложено, чтобы потом никаких эксцессов и претензий друг к другу. Мы же оба знаем, зачем ты здесь. Тебе нужен сюжет новой книги, и я его тебе дам, но…

–… с условием, — продолжил я.

— Конечно! А как же без него? Зачем ты мне нужен в моем доме, если не по делу? — ничуть не смутившись (если такие эмоции вообще могут быть присущи призракам), проговорил дед.

— Ну да, логично! Откуда может взяться в нашем мире бескорыстная помощь? — с насмешкой в голосе проговорил я.

— Вот именно! Итак, не будем терять времени понапрасну! Ты обязуешься за восемь дней с момента подписания этого договора сделать из моего внука писателя, а я гарантирую, что предоставлю тебе замысел твоей новой и самой успешной книги.

— Каким образом вы мне его гарантируете? Вот предположим, я сумею уговорить вашего внука, а вы меня обманете!

— Ты должен каждый день писать по восемь часов, только всё, что ты за это время напишешь, я буду у тебя забирать в конце дня. И бумаги изымать, и текст из памяти. А если у тебя получится сделать из моего внука писателя, то на девятый день я все тебе верну и бумаги, и память!

— А если не получится — не вернете, — уточнил я.

— Совершенно верно.

— Честно! — согласился я.

— Есть кто дома? — это снова была она, Софья!

«Сегодня? Серьезно? И это не сон? Она нашла повод прийти?»

Я побежал открыть дверь и снова застыл в удивлении! Почему эта девушка постоянно ввергает меня в состояние ступора?

На пороге стояли человек 10 официантов в белых костюмах с пластиковыми коробами в руках.

— А, это ты? — проговорила Софья, как будто и не ожидала меня здесь увидеть. — Ладно. Ребята, заносите! — скомандовала она официантам.

Я был вынужден прижаться к двери, чтобы пропустить всю эту процессию в дом. Уверенным шагом они направились в ту комнату, в которой я видел фотографии.

Софья руководила процессом. В мгновение ока в середине зала образовался громадный стол с белоснежной скатертью, и официанты, бегая к машине и обратно, организовали за полчаса банкет, достойный дома какого-нибудь министра…

— Что происходит? — осмелился спросить я.

— А вы не знаете? — удивилась Софья.

— Нет, иначе не спрашивал бы…

— Сегодня у деда Романа было бы 110-летие, и по воле случая, или не случая, день рождения и у Романа.

На праздник соберется пресса, друзья семьи. В общем, народу будет прилично. Наследник не собирался отмечать, но Союз Писателей настоял, и Рома до кучи решил позвать всех, кого только смог вспомнить. «Гулять так гулять», — сказал он мне…

— А деньги откуда? Он вроде ж безработный, а тут стол такой! — я был реально удивлен.

— Да, вы правы… Денег у него нет. На себя нет… А на счету достаточно. Просто тратить их можно только на определенные цели по завещанию… На такие, как этот банкет, можно, а на текущую жизнь, как вы себе это представляете, — нет.

«Не люди, а ходячие персонажи какие-то! — подумал я. — Бери и сразу в книгу толпами заводи».

Вскоре появился Роман, и начали собираться гости. Несколько небольших съемочных групп из нецентральных телеканалов сновали туда-сюда, не давая никому расслабиться. Какие-то медийные коллеги пришли почтить память большого писателя. Друзья Романа, судя по возрасту, тоже начали подтягиваться…

Зал заполнился быстро, в какой-то момент мне почудилось, что он резиновый, столько народу в него набилось. Но люди сновали по всему дому и даже на улице, перемещаясь хаотично и увлекая меня обрывками фраз:

— Да, хороший был писатель и смог многого добиться, а вот личная жизнь не сложилась…

— А как судьба обошлась с его потомками…

— Да, жаль мальчика, наверное, многое мог бы сказать миру…

— А Сонька-то, Сонька все вертится здесь… Надеется, по-прежнему, что ли?

— Да нет! Софья крутая теперь, не нужно ей все это… Наверное, по старой памяти просто…

— А все-таки жалко дочку-то его, какая умница-красавица была…

— А ты не знаешь, что случилось с его женой? Куда делась? И почему такая история с дочкой случилась?

— Никто не знает, исчезла, как будто и не было никогда…

— А я слышал, разбилась…

— Ничего она не разбилась, я видела репортаж про нее по телевизору!

— Да нет! Она потом разбилась…

Все! Голова отказывалась это воспринимать! Я осознавал, что все судачили о жизни писателя и его семьи и замолкали, когда показывался рядом Роман, но понять из этих обрывков фраз что-либо конкретное мне не удавалось…

Какую дочь жалко? Почему красавицей была? Кто разбился? Жена или дочь? Чья жена?

Ясно было только одно: здесь скрывалась какая-то тайна, и мне очень нужно было ее разгадать, а может, и написать книгу, как хотел Роман, разобрав мемуары деда…

— Серге-эй! — услышал я за спиной шепот деда. — Пойдемте со мной скорей! Я вас кое с кем познакомлю!

Конечно же, я сразу отреагировал согласием на такой призыв и, развернувшись, пошел за дедом. Потом включилась мысль, и я остановился:

— Стоп! Куда вы меня ведете?

— В соседнюю комнату! — и глазом не моргнув, ответил призрак.

— Зачем? Почему нельзя знакомиться здесь? — стала постепенно доходить до меня абсурдность ситуации.

— Ну, как же? Они ведь, того… — заговорщицки подмигнул мне дед.

— Кто того? Чего того? — начинал я закипать и сердиться.

— Ну, призраки же! — развел руками писатель, по всей видимости сетуя на мою бестолковость!

— И какие там призраки? — вдруг осознав тотальную нелепость происходящего, улыбнулся я.

— Как какие? Писатели! Вам разве не интересно пообщаться с настоящими, великими писателями? — откровенно удивился и моему поведению, и моим вопросам автор детских сказок.

— Может и интересно! Но пока я здесь, а они уже там, как-то не очень и хочется! — попытался образумить я дедушку.

— Да ладно вам, Серж! Может вы уже одной ногой там! Откуда вам знать такие подробности вашего бытия? А так… познакомитесь заранее, веселее будет!

— Тише вы! Не кричите, нас услышат! — Мы стояли в какой-то маленькой, проходной комнате друг напротив друга, но со стороны-то это все выглядело как будто я ругаюсь в пустоту… Я подошел к стене, прислонился к ней спиной и, как будто разговаривая сам с собой, произнес:

— И кто там? — любопытство все ж таки цепляло.

— Ну как кто? Все ваши любимцы: Пушкин, Чехов, Достоевский, Булгаков и иже с ними. Душ двадцать. Пришли меня поздравить. И я к ним хожу, надо же как-то поддерживать светскую жизнь! Бывать с визитами, обмениваться литературными достижениями…

Нет! Даже для меня это уже было слишком! Я развернулся и, ни слова не говоря, направился к живым.

— Много теряете, Серж! — услышал я упрекающий голос деда. — Такие души! Свидитесь ли когда-либо без меня?

Даже не задумываясь над словами призрака, я вернулся в зал.

Давно я не видел такого столпотворения знаменитостей, собравшихся в одном месте в России! Нет, они-то, конечно, собирались, просто меня в такие места на родине никто еще не приглашал. Здесь были и известные на весь, не только русскоговорящий, мир писатели, и те, кого встретить можно было только в сети. И молодые авторы, и уже старички, которым все еще хотелось чувствовать себя частью творческого сообщества…

Я с равным интересом вглядывался в лица тех, чьими книгами зачитывался, и тех, чьи книги мне откровенно не нравились, пытаясь в лицах последних найти ответ на загадку: как можно писать такую дребедень?

К какому классу писателей относил я себя? Не смогу с уверенностью сказать. Иногда казалось, что написанное было достаточно приличным, чтобы показать это читателям. А порой казалось, что в этот раз снова получилась откровенная чушь, но в любом случае я нес написанное в издательство, чтобы вердикт выносил редактор профессиональным взглядом, а не я сам.

Вдруг, среди этих размышлений, один персонаж привлек мое внимание, странными косыми взглядами поглядывая в мою сторону, а потом, делая вид, что смотрит вовсе не на меня, а сквозь…

Напрягшись, я начал копаться в памяти, которая через время, скрепя сердце, подсказала мне того, кого я чудовищным усилием воли жаждал забыть!

— Семен Семеныч, здрааавствуйте! — со злорадством приветствовал я своего бывшего преподавателя по теории литературной критики — Ну что? Стали знаменитым писателем? Или все по-прежнему: писатель одной книги? Или еще у кого-нибудь что-нибудь украли?

— Я не знаю вас, молодой человек! Отойдите от меня! — Как от назойливой мухи пытался он от меня отмахнуться! — Я — уважаемый человек, переходя на визгливое шипение, — продолжал он. — Вы не имеете права так со мной разговаривать.

— Я не имею? Это я-то не имею? — вдруг взорвался я, и, скорее, не от его наглости, а от того, как брезгливо он пытался от меня отделаться!

— Господа, прошу минуточку внимания! — произнес я официальным тоном так громко, чтобы услышали все.

Журналюги своим профессиональным чутьем тут же почувствовали, что запахло жаренным, и мгновенно сбежались.

— Познакомьтесь, это Семен Семеныч, уважаемый всеми преподаватель теории литературной критики! Написавший сколько книг? — уточнил я у него.

— Пять! — прошипел он в ответ, сверкая глазами так, будто хотел испепелить меня на месте.

— Ого! Целых пять книг. И думаю, что все пять были украдены у бывших студентов, но, по крайней мере, первая — у меня точно! Я, наивный, думал, что встретился с профессионалом, который уж безошибочно знает, как все должно быть! А он, уважаемый Семен Семеныч, профессор, заслуженный преподаватель, втоптал меня в грязь, разнес в пух и прах мою книгу, заставил уничтожить, играя на чувствах юнца, желавшего создать что-то гениальное!… А потом… знаете, что сделал? Издал под своим именем…

— А докажи! — С лицом стервятника, нацелившегося на свою добычу, выскочил он передо мной как на ринг. — А не докажешь! Голословно это все!

Этот толстый индюк с лоснящейся мордой в таком же лоснящемся пиджаке, годным только для того, чтобы об него вытирать грязные руки, даже не чувствовал себя виноватым передо мной!

— Да с чего бы мне врать!? Я ж именно к вам… — искренне удивился я.

— А из мести, что я тогда тебе сказал, что твоя книга и яйца выеденного не стоит!

— Да! А потом опубликовал под своим именем…

— Не правда! Я сам написал, сам, — полез со своими хиленькими кулачками на меня этот мерзкий и смрадно воняющий своим враньем человечек, но Роман успел подскочить сзади и оттащить его от меня, вышвырнув за шкирку, как вшивого кота, из дома.

Семен Семеныч еще долго грозился кулаком в нашу сторону и что-то еще вещал одобрительно кивающим журналистам…

— Не отпускает? — сочуственно спросил Роман, найдя меня в комнате, которую он любезно мне предоставил. — Ты не геолог, да? — скорее утвердительно, чем вопросительно произнес он.

— Да, я писатель, — вынужден был я сознаться.

— И поэтому дед тебе явился, чтобы ты уговорил меня снова взять перо в руки… — сделал вывод из происходящего хозяин дома.

— Да, — подтвердил я, понимая, что отпираться не было никакого смысла.

— А тебе что от него нужно? — с каким-то дружеским участием поинтересовался Роман.

— Идею новой книги… — Почесал я затылок, понимая, что в этом доме эта фраза звучит как-то не совсем уместно. Казалось, что признаваться в таком как-то стыдно.

— У тебя, у профессионального писателя нет идеи? — неподдельно удивился Роман.

— Представь…

— Как такое может быть?

— Ну, у тебя же тоже нет… — грустно улыбнулся я.

— Не, ну ты сравнил! Кто ты, и кто я… Я в юности писал какую-то галиматью, а ты говоришь, что учился в литинституте, дед говорит, что, по твоим словам, ты много писал… Ты меня с собой не сравнивай! И потом, я писал, но мне не нравилось то, что выходило из-под моего пера, так сказать! И если ты меня спросишь, я тебе сюжетов на раз-два-три выдам кучу… Как это — у писателя нет сюжетов? Да столько всего, о чем хочется написать… Только не получается, ерунда какая-то всегда…

— Выдай! Выдай мне хотя бы тройку идей! Выдай, прямо здесь и сейчас! — завелся я.

— Хорошо… Например, разобраться, почему у успешных, замечательных людей, у которых есть все: семья, любовь, ребенок, карьера, любимое дело, вдруг на самом взлете забирают жизнь! Написать историю, разложить по полочкам и понять это!

Я задумался. Не то, чтобы я никогда не размышлял об этом, но чтобы писать о таком…

— Ладно! — согласился я. — Еще!

— Почему успешный писатель, на раз-два сдающий книги в печать, не издается под своим именем? Как такое случилось? По какой такой причине? Ответь мне! Это ж целая глобальная вещь получится!

«Ёлки! Я никогда об этом не думал! Жил и жил! Меня все устраивало… Однажды, приняв такое решение, больше и не возвращался к этому вопросу!»

— Да, ты прав! — нерадостно подметил я. — Вопросов, которые можно поднять, столько, что жизней всех писателей не хватит. Только твои темы не с потолка взяты, правда ведь? Вторая про меня, а первая? Первая ведь тоже про меня! Откуда ты знаешь, что мои родители погибли?

— Дед рассказал, — просто, без заморочек, и как-то по-родному ответил Роман.

Гости уже давно разошлись, а мы как сидели в моей комнате, сбежав после инцидента с преподом, так и сидели…

— Расскажи мне о них! — попросил внук писателя.

— О ком? О родителях?

— Да…

— Родители как родители. Оба были журналистами, познакомились на журфаке и всю жизнь потом были вместе. Везде и всегда. В конце девяностых им предложили какой-то грандиозный проект в Африке. Они не вернулись. Мы жили на съемной квартире, и в один пасмурный осенний день ко мне пришел человек из редакции и сказал, что родители погибли. Меня отправили в интернат. Больше я ничего не знаю. Мне было 15. Мир рухнул. У меня даже не осталось ни одной фотографии. Куда делись все наши вещи из квартиры, я тоже не знаю.

— Как это? — серьезно удивился Роман.

— Меня просто выдернули из моей жизни! И тогда было совсем не до шмоток, да и все равно было. Я впал в какую-то прострацию. После интерната я сразу ушел в армию, а когда вернулся, никого не нашел из тех, с кем могли работать мои родители.

— А бабушки, дедушки? Вы не из Москвы?

— Папа был детдомовским, а когда речь заходила о маминых родителях, она закрывалась и говорила, что она одна и у нее никого нет.

— И ты не пытался узнать?

— В детстве?

— Потом. Можно же как-то в паспортном столе все восстановить…

— Нет. Не хотелось. Я очень обиделся тогда на них, что они не взяли меня с собой!

— Не взяли с собой — вместе погибнуть?

— Именно! Зачем они меня одного здесь оставили? Чтобы я что здесь делал?

— Вот и напиши книгу о своих предках. Раскопай родословную, узнай, в конце концов, как погибли родители! И закрой уже вопрос с этим литкритиком. Пиши под своим именем!

— О! Нашелся тут умник! Я хоть как-то пишу! Ты вообще сидишь в своей шикарной норке и ничего не пишешь! — слишком острые вопросы поставил он передо мной, и я решил, что лучшая защита — это нападение.

— Мы сейчас о тебе или обо мне говорим? — Рома улыбнулся.

— О тебе, Роман Батькович! Мне поставлена задача из тебя писателя сделать… — напомнил я, зачем я здесь…

— И за это ты получишь идею книги, да? А зачем она тебе, если мы вместе уже нашли то, о чем неплохо было бы написать… Может, отстанешь от меня и займешься делом?

— Я подумаю, — рассмеялся я.

— Спокойной ночи! — окончил разговор Роман. — Пойду поблагодарю Софью и провожу ее домой, наверняка сидит и ждет меня…

Ревность кольнула исподтишка. «Незнакомое доселе чувство» — констатировал я.

Чтобы отвлечься и не думать о Софье, решил попробовать писать, как договаривался с призраком. Мысль о том, чтобы заполучить идею книги из потустороннего мира, не давала покоя. Дед не замедлил явиться, а я продолжил с того места, когда нас прервали:

— И если я не смогу уговорить вашего внука стать писателем, то мне надо будет покинуть этот дом?

— Да. Только не совсем просто покинуть.

— То есть? А как можно его непросто покинуть? Со скандалом что ли?

— Нет. Ты умрешь, — призрак произнес это настолько просто и обыденно, что мурашки пробежали по телу.

— Как это? — растерялся я.

— Просто умрешь, сердечный приступ, — призрак пожал плечами в знак того, что поделать лично он с этим ничего не может.

— И вы так спокойно об этом говорите?

— А как я должен об этом говорить? — тем же ровным тоном спросил писатель. — Это ведь не мне умирать, а тебе! Я, если ты успел заметить, уже давно умер.

— Я отказываюсь от такого договора, — с усмешкой проговорил я. — Я не хочу соглашаться на такой бред! Тем более, что ваш внук напрочь не хочет ничего писать. И вообще нет шансов его уговорить!

— Хорошо, не соглашайся, — как-то даже, я бы сказал, безмятежно ответил мне бывший хозяин дома.

— Так просто? — удивление мое зашкаливало.

— Да, — спокойно подтвердил призрак.

«Как хорошо, что я не распаковал вещи», — подумал я и, не медля ни минуты, встал и, взяв шмотки, решительно пошел к выходу, без оглядки, не желая больше оставаться в бредовой атмосфере этого дома.

Описывать весь последующий мрак в моей голове от простого удивления до ужаса я не буду! По событиям: сначала не открылась калитка, никакими усилиями одолеть ее не получилось; а когда я попытался перелезть через эту, сделанную из деревянных досок преграду, отделяющую меня от остального мира, она начала бить меня током как железная, подключенная к электричеству. Через забор из живой изгороди не было вообще никакой возможности перебраться.

Конец ознакомительного фрагмента.