Кодекс чести. Начало пути русского офицера (сборник)

Группа авторов, 2017

Вниманию читателя предлагается уникальный сборник свидетельств и мемуаров молодых русских офицеров конца XIX – начала XX века в составлении доктора исторических наук Игоря Николаевича Гребенкина. Кроме того, в состав издания входят «Советы молодому офицеру», написанные во время Русско-японской войны 1904 года ротмистром Валентином Кульчицким и ставшие, по сути, кодексом чести русского офицера.

© Гребенкин И. Н., составление, вступительная статья, 2017

© Издание, оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2018

* * *

Русский офицер на рубеже эпох

Великие реформы второй половины XIX века открыли в истории России эпоху перемен, затронувших все сферы жизни государства, все его институты, все общественные слои. Не в последнюю очередь изменения должны были коснуться национальной обороны: вооруженных сил и их кадровой основы — офицерства. Одна из центральных реформ — военная — ставила в числе важнейших своих целей превращение офицерского корпуса в профессиональную группу, в основе отбора которой лежали бы исключительно профессиональная подготовка и профессиональные качества.

По мысли главного идеолога реформы, военного министра генерала Д. А. Милютина, путь к офицерской карьере лежал через получение специального образования, которое было бы доступным для молодых людей, имеющих общее среднее образование и сознательно избравших военную службу как будущую профессию. В записке, посвященной состоянию и перспективам развития военно-учебных заведений, Милютин писал: «Первоначальный материал для формирования офицеров должны составлять юнкера, принимаемые на службу по окончании домашнего воспитания или в каком-либо гражданском заведении и выдержавшие экзамен из общих наук не ниже гимназического курса. Затем самое подготовление к офицерскому званию должно состоять в практическом ознакомлении юнкеров со всеми требованиями и условиями военной службы при самих войсках и вместе с тем в приобретении необходимых для офицера научных военных сведений в особых юнкерских училищах»^[1].

Предложенная министром схема подготовки офицеров была в основном реализована в пореформенные десятилетия и к началу XX века выглядела следующим образом: молодые люди, получившие общее среднее образование в гимназии, реальном училище или кадетском корпусе, поступали в военное училище, дававшее специальное военное образование. В дальнейшем офицер при наличии необходимых данных мог пройти курс специальной офицерской школы либо получить высшее военное образование, окончив одну из военных академий. До 1911 г. продолжали существовать юнкерские училища, контингент которых составляли лица с неполным средним образованием, преимущественно недворянского происхождения. Постепенным переводом на военно-училищные курсы они были реформированы в военные училища, однако их вклад в подготовку офицеров для российской армии в предшествующие десятилетия был весьма велик. Особое место в системе военных учебных заведений занимал Пажеский корпус, критерием отбора учащихся для которого являлось служебное и, соответственно, сословное положение предков. Его выпускники имели право выбора места службы и в подавляющем большинстве направлялись в гвардию.

Офицерский корпус как сообщество отличался высокой степенью фрагментированности, отражавшей неоднородность, характерную для российского общества в целом. Существенно различалась сословная картина для офицерского состава различных родов войск. В самом массовом из них — армейской пехоте — потомственных дворян было только 39,6 %, в кавалерии — 66,7 %, в артиллерии — 74,4 %, в инженерных войсках — 66,1 %. Таким образом, доля офицеров-дворян заметно выше была в тех родах войск и частях, где служба отличалась большей престижностью и обещала более быструю карьеру. На вершине офицерской иерархии находились элитные группы — офицеры гвардии и Генерального штаба, отличавшиеся от массы армейского офицерства характером и перспективами службы. В гвардии доля офицеров-дворян была еще выше, чем в среднем по армии: в кавалерии — 96,3, в пехоте — 90,5, в артиллерии — 88,7 %. Именно в полках лейб-гвардии традиционно несли службу представители наиболее знатных и богатых дворянских фамилий, а принадлежность к конкретному гвардейском полку являлась фамильной традицией и гордостью дворянских семейств. К тому же «стоимость жизни» гвардейского офицера не позволяла ему существовать только на положенное жалованье, что устанавливало своего рода гвардейский «имущественный ценз». Служивший в лейб-гвардии Конно-Гренадерском полку ротмистр Н. В. Воронович вспоминал: «Несмотря на то что полк наш был очень скромный, служба в гвардии связана с большими и непосильными для многих расходами… Гвардеец тратил втрое больше на стол и вчетверо больше на обмундирование, чем армеец»^[2].

Наиболее верным средством к успешной карьере для офицеров со скромным происхождением являлось прохождение курса военной академии, главным образом Академии Генерального штаба. Основным критерием отбора для новой военной элиты — службы Генерального штаба — являлись профессиональные качества и способности, проявленные в период обучения в академии, что закономерно отодвигало на второй план вопросы происхождения и состоятельности. По этой причине среди офицеров службы Генерального штаба численность дворян к началу XX века была даже несколько ниже общеармейского уровня — в среднем, в переделах 40 %^[3]. Однако даже высшее военное образование не было безоговорочным условием успешной военной карьеры. Современник вспоминал: «Ни одна из военных академий не давала своим питомцам прав на головокружительную карьеру. Пожалуй, даже и пресловутая Академия Генерального штаба. Если же из числа питомцев последней и попадались лица, вознесенные судьбою с течением лет на высокие ступени военной или военно-административной лестницы, то исключительно только из числа офицеров гвардии… Кто станет отрицать, что заведомо неспособный, абсолютно не успевший в науках гвардейский гусар граф С. был выпущен в Генеральный штаб только благодаря его графскому титулу и пестрому мундиру Гродненского полка?»^[4].

К сожалению, не были исключением и противоположные случаи, когда офицеры, показавшие выдающиеся профессиональные данные и успехи в учебе, не получали соответствующей оценки и продвижения по службе. Примерами тому можно считать судьбы выпускников Академии Генерального штаба К. Л. Гильчевского, В. И. Селивачева, А. И. Деникина и многих других. В силу этих обстоятельств типичными внутри офицерского корпуса являлись отношения розни между армией и гвардией, представителями разных родов войск, дворянскими «верхами» и демократичными «низами», соперничество среди выходцев из гвардии и Генерального штаба в кругах генералитета.

Для дореволюционной России достаточно характерной была ситуация, когда различные общественные группы и слои по тем или иным причинам оказывались изолированными в особом этическом и даже правовом поле. Обособленности офицерской корпорации от остальной части общества наряду со спецификой профессиональной деятельности способствовала определенная система этических норм и ценностей, тщательно культивируемая в среде офицерства и сохранявшаяся как в виде традиций, так и в форме кодифицированных дисциплинарных требований.

Центральное место в системе этих норм принадлежало категории офицерской чести, понимаемой как особый нравственный статус, отличающий офицера от прочих, и в первую очередь гражданских, лиц. Данный неписаный кодекс устанавливал отношения высокой взаимной ответственности каждого офицера перед сообществом, и наоборот — всей корпорации за каждого своего члена. Он требовал от офицеров соблюдения отношений товарищества, взаимовыручки, солидарности в отстаивании чести мундира; недопустимыми считались злословие, сплетни, доносительство, а также разглашение фактов, имевших место и касавшихся жизни офицерской среды^[5]. Ощущение собственной исключительности начинало прививаться будущим офицерам с первых дней обучения в военно-учебных заведениях — кадетских корпусах, юнкерских и военных училищах. Совершенно логичным обоснованием общественной исключительности офицерства служило их высокое предназначение — защита Отечества с оружием в руках, предводительство войска. Офицер — вооруженный защитник Отечества — должен был являться носителем высоких нравственных качеств. Уже среди кадетов и юнкеров особенно нетерпимыми считались любые проявления нечестности, угодничество перед начальством, предательство.

Реальная жизнь всегда сложнее книжных представлений о ней, и понимание кодекса чести будущими офицерами проходило суровую проверку в условиях повседневности. Интересные наблюдения принадлежат А. И. Деникину, который в 1890–1892 гг. обучался в Киевском юнкерском училище: «Обман, вообще и в частности наносящий кому-либо вред, считался нечестным. Но обманывать учителя на репетиции или экзамене разрешалось. Самовольная отлучка или рукопашный бой с „вольными“ <…> во обще действия, где проявлены были удаль и отсутствие страха ответственности, встречали полное одобрение в юнкерской среде… Особенно крепко держалась традиция товарищества, в особенности в одном ее проявлении — „не выдавать“. Когда один из моих товарищей побил сильно доносчика и был за это переведен в „третий разряд“, не только товарищи, но не которые начальники старались выручить его из беды, а побитого преследовали»^[6]. Доблесть недоносительства фактически могла входить в противоречие с требованиями подчинения старшим и соблюдения воинской дисциплины, однако существуют многочисленные свидетельства о более или менее явном поощрении недоносительства начальниками, что, по их мнению, должно было служить воспитанию у будущих офицеров корпоративной спайки^[7]. Таким образом, уже на этапе формирования будущих офицеров закладывалась иерархия ценностей, в которой над формальными со всей очевидностью превалировали групповые, неписаные ценности, зачастую плохо сочетавшиеся с официально прокламируемыми.

Личность и достоинство офицера, являвшегося служителем государства и в известной мере символом государственности, пользовались полной неприкосновенностью. Даже подсудность по гражданским и уголовным делам наступала в отношении офицера только после лишения его чина. В противном случае он не мог подвергнуться задержанию или преследованию на общих основаниях. Недопустимым являлось любое физическое воздействие в отношении офицера, свою безопасность и достоинство он имел право отстаивать силой оружия. Нанесение офицеру оскорбления действием, побоями и т. п. считалось непоправимым ущербом офицерской чести, несовместимым с офицерским званием. Офицер, не сумевший ответить на оскорбление, будь то ссора в своей среде или нападение уголовников, вынужден был подать в отставку и покинуть службу. В случае если впоследствии офицеру удавалось восстановиться на службе, подобный факт в его прошлом мог препятствовать успешной карьере^[8].

Подобное особое положение офицерства получало и соответствующее правовое подкрепление. В качестве средства разрешения конфликтов, возникавших между офицерами, специальным законом от 20 мая 1894 г. были узаконены дуэли (с 1897 г. разрешались дуэли офицеров с гражданскими лицами). Особый приказ по военному ведомству давал право офицерским судам удалять из полка офицера, который при поединке «обнаружил старание соблюсти лишь форму». Закон о дуэлях был негативно встречен общественностью и далеко не однозначно воспринят в военной среде. Известный военачальник и военный теоретик генерал М. И. Драгомиров неоднократно осуждал его, указывая на неприемлемость двойного стандарта в законодательстве^[9].

Жизнь и служба офицера регламентировались не только требованиями уставов, но в значительной степени и традициями полка, которые наряду с командованием олицетворяло и культивировало полковое офицерское собрание. Молодой офицер вступал в полк с одобрением его кандидатуры офицерским собранием, и если в армейских полках это могло иметь достаточно формальный характер, то в гвардии изучение и отбор кандидата были особенно взыскательными. В дальнейшем как служебная деятельность офицера, так и времяпрепровождение вне службы оказывались тесно связанными с жизнью полкового сообщества. Обычаи офицерского собрания, его официальные и неофициальные мероприятия объективно были направлены на то, чтобы максимум времени и общения офицера ограничивалось полковой средой. Непосредственное влияние командование и офицерское собрание оказывали и на личную жизнь офицера. С 1901 г. действовал порядок, по которому разрешение на брак офицеру давало начальство, и только с его одобрения невеста, обладавшая благовоспитанностью и подобающим происхождением, могла быть принята офицерским собранием. Офицер, вступавший в брак вопреки запрету командования, мог быть изгнан из полка, а впоследствии и со службы.

Характеризуя отношения кадрового офицерского корпуса и остальной части российского общества, современники нередко указывали на определенное отчуждение, существовавшее между ними и находившее выражение в демонстративно пренебрежительном, снобистском отношении офицеров к штатским лицам. Причины подобных настроений среди офицерства следует искать в корпоративной психологии, нуждающейся в обосновании и подкреплении чувства собственной исключительности. Обстоятельства же последних предвоенных десятилетий фактически расшатывали престиж офицера в глазах общества. С 1878 по 1904 г. Россия не вела масштабных военных действий, и служба офицеров в мирное время начинала восприниматься как разновидность гражданской, лишенной жертвенности и героизма, наполненной повседневной рутиной. Поражение России в войне с Японией и участие армии в подавлении массовых выступлений в ходе Первой русской революции также не добавляли популярности офицерству в глазах общественности. Многие устои и традиции офицерской жизни, направленные, по логике властей и высшего командования, на формирование идеального со служебной и нравственной точки зрения типа офицера, выглядели в общественной обстановке рубежа XIX–XX вв. архаичными и иррациональными. Их критика с либеральных позиций, звучавшая в том числе и в гражданской печати, вызывала раздражение и болезненную реакцию в военных кругах. Тем не менее представлять отношения офицерства с остальной частью общества как противостояние было бы неверно. Его связи, особенно в родственных социальных слоях чиновничества и интеллигенции, были самыми тесными, и в этом смысле офицерство являлось частью российского общества, по-своему разделявшей все его потребности, проблемы и пороки. Поэтому вполне симптоматично звучат слова полемической заметки в журнале «Разведчик» — одном из наиболее авторитетных военных периодических изданий: «Но кто же это „русское офицерство“? Разве это не то же интеллигентное общество русское? Может ли быть речь про какой-то упадок специально русского офицерства отдельно от того общества, с которым оно составляет одну плоть и кровь?»^[10].

Существовавшие правила и традиции не допускали участия офицеров в политической жизни страны. Даже после высочайшего манифеста 17 октября 1905 г. офицерам запрещалось быть членами политических партий и организаций, образованных с политической целью, и присутствовать на любых собраниях и манифестациях, в частности обсуждающих политические вопросы. Эти правила действовали и в отношении отставных офицеров, имеющих право ношения мундира. Офицерам запрещались также публичное произнесение речей и высказывание суждений политического содержания. В обществах неполитического характера офицеры могли состоять только с разрешения начальства. Данный порядок приводил к противоречивым последствиям. С одной стороны, офицерство искусственно превращалось в группу политическую отсталую и консервативную, но с другой, оно не могло выступать сознательным и активным сторонником существующего государственного строя и способа правления.

Тем не менее, относясь к наиболее образованной части общества, офицерство воспринимало определенные взгляды и ценности, свойственные интеллигенции. Не могли его обойти и критические настроения в отношении современного состояния государства, общества и, конечно, армии. Именно в эти годы проблемы российской армии, царившие в ней порядки и нравы стали предметом критических оценок на страницах газет и журналов. Авторами подобных публикаций очень часто являлись офицеры. Молодой А. И. Деникин, публиковавший свои заметки под псевдонимом «И. Ночин», неоднократно выступал в них убежденным противником произвола, показухи и канцелярщины^[11]. Примером того, как военные стали участниками широкого общественного обсуждения проблем армии, может считаться дискуссия, развернувшаяся в печати вслед за выходом в свет романа А. И. Куприна «Поединок»^[12].

Некоторые сословно-корпоративные традиции и представления накладывали отпечаток на характер и стиль исполнения офицерами своих служебных обязанностей. Воспоминания многих очевидцев позволяют сделать вывод о том, что военная служба воспринималась офицерами как образ жизни и поведения, но не как профессиональный труд. Неукоснительное исполнение дисциплинарных норм и безусловное подчинение приказам начальства являлись уделом нижних чинов. Принадлежность военнослужащего к офицерскому собранию предполагала иной стандарт требовательности, который всецело зависел от отношения командования, заведенных в части порядков, места ее расквартирования. В течение длительного мирного периода в частях и учреждениях складывался весьма необременительный для офицерского состава служебный распорядок. Начинавший службу в конце 1870-х гг. М. В. Грулёв подмечал, что в поведении офицеров «видны были еще не изжитые следы крепостнического барства»^[13]. «Службой нас на первых порах не утруждали… Свободного времени оставалось много, и мы им широко пользовались»^[14], — так запомнил начало своей карьеры в 1888 г. А. С. Лукомский. С годами по существу ничего не менялось, и в начале нового века служба молодых офицеров во многом сохранила прежние черты, о чем свидетельствует современник: «Служебными обязанностями нас не обременяли. Мы, офицерская молодежь, играли в гвардию, плясали до упаду на балах, ухаживали за барышнями и порядочно пьянствовали»^[15]. Этот порядок вещей с горечью описывает безымянный корреспондент «Разведчика» в публикации под названием «Наши молодые офицеры»: «В настоящее время в офицерских собраниях большею частью процветают карты, бильярд и буфет, на которые накидывается наше офицерство с жадностью, и в особенности, к прискорбию, „зеленая молодежь“»^[16].

Жестокая, вызывавшая трепет, требовательность времен императоров Павла I и Николая I ушла в прошлое. Бескомпромиссность и принципиальность старших начальников в отношении офицерского состава получала различные и все более частые изъятия. Генерал М. И. Драгомиров, много лет командовавший войсками Киевского военного округа, уделявший большое внимание обучению войск и при этом отличавшийся требовательностью к командирам всех уровней, постоянно получал упреки в «самодурстве», «вынесении сора из избы», «шельмовании и подрыве престижа начальников»^[17]. А. И. Деникин указывал и на то, что в предвоенные годы аттестация офицерского состава являлась ареной начальственного произвола: любой добросовестный офицер мог стать жертвой самодурства^[18]. Очевидно, что случаи незаслуженного выдвижения посредственных кандидатур по протекции тоже не являлись исключением.

В связи с этим офицерская этика, наряду со своей фасадной, «официальной» стороной, известной сверхтрепетным отношением к понятию о чести, достоинстве и соблюдению традиций, имела и оборотную сторону, предназначенную для «внутреннего применения», в которой недостатки и достоинства, грехи и доблести выстраивались в причудливом порядке. Воспоминания о своих сослуживцах по штабу Киевского военного округа и некоторых известных командирах Лукомский нередко сопровождал весьма живыми характеристиками: «прекрасный офицер <…> но горький пьяница (страдал запоем)»; «были блестящими офицерами, но горькими кутилами»; «будучи хорошим строевым командиром полка, слишком кутил и ввел слишком разгульный и кутящий характер жизни в среде офицеров»^[19], и т. п. Застольный разгул и карточная игра, конечно, являлись вполне обычным способом времяпрепровождения в офицерском кругу, однако вряд ли могли естественно сочетаться с выдающимися строевыми качествами. Деникин вспоминал, что только упоминание о «питии» могло бесповоротно испортить аттестацию любого офицера. Сам же Лукомский довольно старательно опровергал расхожее представление о пьянстве командующего войсками округа и киевского генерал-губернатора, своего тестя генерала М. И. Драгомирова^[20]. Длительная служба мирного времени по-своему расставила приоритеты взаимной оценки и самооценки в офицерском сообществе, на первый план выходили критерии соответствия групповым обычаям и групповому стилю поведения, заслоняя порой подлинные военные профессиональные качества офицеров.

В XVIII — первой половине XIX вв., когда Россия постоянно вела войны, отбор и продвижение офицерского состава происходили в основном в боевых условиях, с учетом подлинно боевых качеств. Профессиональным полем офицера в тот период была собственно война, которая воспринималась как вполне естественная сфера человеческой деятельности. К началу XX века русская армия уже более двадцати лет не участвовала в крупных войнах, что закономерно вело к изменениям социальной функции армии, а соответственно, и качеств офицерского корпуса, его самовосприятия и восприятия его обществом. В этих условиях профессиональным полем офицера становилась военная служба мирного времени, в которой аккуратное и даже образцовое исполнение своих обязанностей крайне редко было сопряжено с героизмом и жертвенностью. В рутине повседневной гарнизонной службы такие очевидные для офицерского круга ценности, как верность воинскому долгу, войсковым и боевым традициям, принимали внешний и декларативный характер. Одновременно все более завоевывавшие общество буржуазные стереотипы оказывали воздействие и на офицерство, в котором всегда существовала направленность на индивидуальный успех, выражавшийся в первую очередь в личной служебной карьере — в достижении высоких чинов и наград, улучшении материальных и бытовых условий.

Сложный и противоречивый этап развития России, который сегодня ученые назвали «модернизацией», не завершился к началу Первой мировой войны. Страна вступала в полосу великих испытаний, причудливо сочетая в своем облике черты двух эпох: прежней — определенно отжившей, медленно отступавшей в прошлое, и новой, которая выдвигала свои задачи и несла с собой иные проблемы. О том, насколько труден был этот процесс, свидетельствует пример офицерской корпорации, которая вместе со всем обществом стояла перед необходимостью перемен, оставаясь в особой мере приверженной традициям. Война потребовала от офицерства не только усилий и жертв, но поставила его в ряд социальных персонажей, от которых наиболее зависело будущее государства. Готово ли было русское офицерство к исполнению своей миссии? Ответить на этот вопрос однозначно и беспристрастно вряд ли удастся, ибо выбор и судьбы офицерства в переломную эпоху остаются драматичнейшим сюжетом российской истории. Лучшие его представители, пройдя пламя Великой войны и Великой революции, передали новым поколениям командиров главную традицию русского офицерства — преданность делу защиты Отечества.

Игорь Николаевич Гребенкин, доктор исторических наук

Примечания

1

Столетие военного министерства 1802–1902. Главное управление военно-учебных заведений. Исторический очерк. Ч. III. СПб., 1914. С. 194.

2

Воронович Н. В. Вечерний звон // Потонувший мир. М., 2001. С. 133.

3

Кавтарадзе А. Г. Военные специалисты на службе Республики Советов 1917–1920 гг. М., 1988. С. 23.

4

Барт А. На фронте артиллерийского снабжения // Былое. 1925. № 5 (33). С. 198–199.

5

См.: Морихин В. Е. «Офицера, не умеющего держать себя, полк не потерпит в своей среде». Забытые традиции русского офицерского корпуса // Военно-исторический журнал. 2004. № 1. С. 44–52.

6

Деникин А. И. Путь русского офицера. М., 1991. С. 45.

7

См. напр.: Зайончковский П. А Офицерский корпус русской армии перед Первой мировой войной // Вопросы истории. 1981. № 5. С. 24.

8

См.: Зайончковский П. А. Русский офицерский корпус на рубеже двух столетий (1881–1903 гг.) // Военно-исторический журнал. 1972. № 3. С.45–46.

9

См.: Драгомиров М. И. Дуэли. Киев, 1900. С. 12, 15.

10

Разведчик. 1908. № 929. С. 545.

11

См. напр.: Ночин Иван. Старый генерал // Разведчик. 1898. № 420. С. 943–945; Деникин А. Солдатский быт // Разведчик. 1903. № 661. С. 562–563; Ночин И. Командиры // Разведчик. 1906. № 840. С. 884–886; Ночин И. Армейские заметки // Разведчик. 1908. № 908, 909, 910, 912, 913, 916, 917, 921, 922, 923, 928, 929, 936, 937, 940, 941, 943, 946.

12

См. напр.: Военный сборник. 1910. № 1, 2.

13

Грулёв М. В. Записки генерала-еврея. М., 2007. С. 94.

14

Лукомский А. С. Очерки из моей жизни // Вопросы истории. 2001. № 2. С. 107.

15

Шкуро А. Г. Записки белого партизана // Белое дело. Добровольцы и партизаны. М., 1996. С. 79.

16

Разведчик. 1908. № 938. С. 677.

17

См.: Лукомский А. С. Очерки из моей жизни // Вопросы истории. 2001. № 4. С. 48–50.

18

См.: Деникин А. И. Указ. соч. С. 201–202.

19

См.: Лукомский А. С. Очерки из моей жизни // Вопросы истории. 2001. № 3. С. 94–95; № 4. С. 55.

20

См. там же. № 4. С. 67.