Королевы. Починяя снасти, сказывали о богах

Клим Полин

На Острове появляется таинственный культ Поднятой руки. Он движется с севера, а впереди него идет туман, подчиняющий культу разум людей. Мужчины всего Острова сходятся в столицу, чтобы противостоять распространению тумана. В это время в крошечной рыбацкой деревушке, где остались лишь женщины, королева племени узнаёт от колдуньи о пророчестве: женщина из их деревни должна стать избранной, которая сможет победить культ.

12 Еще одна бессонная ночь королевы

Ажа прорыдала почти всю ночь. Миру она приказала запереть в тюрьме, расположенной в специальном доме, выстроенном недалеко от Зала Совета. Дом этот сейчас пустовал, так как в него обычно попадали мужчины, а приказ явиться всем мужчинам не предполагал исключений даже для тех, кто совершил преступление. Королева видела, как их выводят из тюрьмы со связанными за спиной руками. Она видела их распрямившиеся тела и горящие глаза. Исход мужчин, всеобщий созыв — он скорее ободрял этих преступников, потому что сулил им шанс. Их связанные руки чесались в надежде заполучить оружие и вместе со всеми ринуться на врага, очистив себя кровью, искупив вину перед племенем. Их было совсем немного, всего пятеро. Впрочем, деревня их была мала, и преступления случались весьма редко.

Сегодня ночью там находится только Мира, ее дочь. Она одна, она наверняка не спит, плачет. Хотя сейчас Ажа уже не была уверена в том, что понимает свою дочь. Она не была уверена в том, что может представить ее, представить ход мыслей девочки, ее настроение и состояние. Неужели она так плохо знала собственную дочь? Как она могла не заметить то, что, видимо, всегда находилось в Мире и что так ярко проявилось в ней в предыдущие два дня.

Аже было невероятно горько и плохо. Она рыдала и не могла остановиться. А когда ей все-таки удавалось на мгновение прийти в себя, заставить себя встать, выпить воды, то слезы тут же снова возвращались, словно их источник был бесконечен и неисчерпаем. У нее разболелась голова, скулы и горло. Бара не показывалась, но Ажа знала, что старая служанка где-то там, за дверью, ждет своего часа, когда хозяйка решит ее призвать к себе, впрочем, не решаясь самостоятельно вмешаться в горе матери, выдвигая на первый план горе королевы, которому в отличие от первого, мешать не стоило.

Убийство в Майахрамо, как и почти во всех племенах на Острове каралось смертной казнью. И Ажа понимала, что Мира, будучи уже взрослой женщиной — у нее появились месячные — должна ответить за свой поступок так же, как ответил бы любой другой житель их племени. Ажа понимала это, но не могла принять. Как это — убить своего собственного ребенка? А ведь Мира еще действительно ребенок. Пусть ей четырнадцать лет, пусть она созрела уже для замужества, но по сути — и все видели это и могли подтвердить — девочка была все еще ребенком. Она капризничала, хныкала, стучала ножкой, по-детски кривила личико: она была ребенком. Как она может убить собственную дочь?

Конечно же, казнь приводили в исполнение мужчины. В Майахрамо практиковали два способа лишения жизни: усекновение головы и яма со змеями. Первая смерть даровалась тем, чьи проступки не вызывали ужаса, оторопи, страха. Вторая практиковалась тогда, когда виновный совершил нечто, что выходило за рамки понимания: за особенную жестокость. В первом случае преступнику давали даже возможность попрощаться с родными, после чего он быстро умирал. Во втором случае смерть наступала не быстро. Сначала от укусов змей человек слеп. Потом наступал паралич. И лишь спустя несколько часов виновный задыхался.

И хотя королева понимала, что ее дочь может в данном случае надеяться на быструю смерть под лезвием ножа, ее воображение почему-то рисовало вторую казнь. Она ярко представляла себе во всех красках, как Миру бросают в яму, накрывая решеткой, сплетенной из толстых прутьев и колючей бараты. Яму накрывали, чтобы преступник не смог выбраться, ведь в критической ситуации и под угрозой смерти, человек способен на многое, в том числе и на, казалось бы, физически невозможные вещи. Преступник мог, к примеру, невероятно высоко прыгнуть, или, ломая ногти и пальцы, вгрызаясь в стены ртом, карабкаться вверх, спасаясь от смерти. Но колючая решетка не позволяла ему выбраться. Рано или поздно, даже те, кто умудрялся забраться по стене, теряли силы и падали вниз, уже больше не поднимаясь. И вот, Ажа видела, как ее дочь мечется из стороны в сторону, пытаясь скрыться от змей. Но те — повсюду. Они прыгают на девочку, раз за разом нанося свои ядовитые укусы.

Под утро королева немного успокоилась. Она придумала решение, пусть временное, но все же решение. Смертный приговор в Майахрамо имел право вынести только вождь. Даже Совет не имел на это права. Только Ага всегда решал, кто и как должен умереть, а кто — понести наказание в тюрьме. Решению Аги всегда предшествовал суд, на котором перед Советом и вождем представали виновный, свидетели и родственники пострадавшей стороны. В этом, решила Ажа, и заключается ее спасение. Не спасение дочери, конечно, но ее личное спасение. Она могла воспользоваться этим, чтобы оттянуть решение о казни Миры. Ведь она — не вождь. Она всего лишь его королева. Днем, на суде, она скажет Совету об этом. Она скажет, что им стоит подождать возвращения мужчин и возвращения Аги. Когда тот вернется, пусть он решает судьбу девочки, пусть вождь решает, предавать свою дочь казни или нет.

Королева понимала, что Совет все поймет. О да, женщины все поймут. Все они — матери. Все они прекрасно почувствуют ее страх и ее горе. Они почуют их. И даже более того — они, почти наверняка, будут ее обвинять в таком решении. Кто-то, если не все пятнадцать, обвинит ее в слабости, в предвзятом отношении к убийце. И хоть вряд ли кто-либо решится высказать такое обвинение вслух, Ажа готовилась к тому, что прочтет этот ужасный и законный упрек в глазах женщин. Кто на их месте поступил бы иначе? Разве хоть одна мать на свете могла поступить иначе и не ухватиться за эту соломинку? Конечно же, нет! Но они, члены Совета, не будут думать об этом, когда червь сомнения и презрения жадно и неумолимо поглотит первичную жалость, и поселится в их душах. Да, королева была готова к этому. Пусть обвиняют ее, пусть смотрят на нее с вызовом. Ее авторитет наверняка пострадает от ее решения, но она все равно сделает это — не позволит им прикоснуться к Мире до прихода Аги. По деревне наверняка поползут слухи. К этому тоже следовало приготовиться.

Но было еще кое-что, что делало ее состояние более плачевным, а слезы еще горше. Это — смерть Апы. Погибла одна из шести королев. И погибла девочка тогда, когда никто не знает, кто именно из шести — избранная. Что из этого следовало? Из этого следовало то, что надежда, дарованная им два дня назад в виде пророчества Евы, утратила свою силу. Она словно бы обесценилась. Сама вероятность того, что Апа могла быть избранной превращала в прах мысль о том, что та все еще жива и находится среди оставшихся пяти девочек. И если это так, если надежда мертва, то что теперь делать?

Королева быстро поняла, что выбора у нее на самом деле нет. И ни у кого нет. Порядок вещей должен быть сохранен. Она и все остальные должны жить и вести себя так, как будто бы Апы никогда и не было, будто всегда было лишь пять королев. Нужно убедить себя и всех, что избранная — именно среди этих пяти, что она не могла бы так просто умереть от руки Миры, четырнадцатилетней девочки. Избранные так не умирают. Ажа знала, что люди слабы, и что они примут это. Во-первых, большинство действительно согласится с тем, что пророчество Евы не могло говорить о той, чья жизнь могла быть оборвана столь глупым и почти случайным способом. А во-вторых, они не захотят отказываться окончательно от дарованной им надежды. Пять живых королев — этого будет для них достаточно. Да, и так нестабильная почва еще больше расшатается у них под ногами, но постепенно люди, которым свойственно подстраиваться под любые беды, смирятся. Они забудут об Апе, вытеснят ее из памяти. Впрочем, осознавала Ажа, то, что человек насильно выдворяет из своей головы, как слишком болезненное и доставляющее боль душевную, будучи вскрытым снова может оказаться смертельным. А уж если это касается не одного человека, а общины, всего племени, то такое повторное вскрытие может привести к тому самому хаосу, который так ненавидела королева. Гибель, вот что значило бы такое событие.

Королеве рассказали, что Апа пожаловалась Мире на то, что та недостаточно хорошо выстирала ее любимое платье. Апа, которой было всего пять лет, не хотела разозлить дочь королевы, но Мира все равно разозлилась и толкнула малышку в ответ. Так умерла Апа. Ее нужно оплакать и красиво похоронить, но без особенных ритуалов. Ничто, даже похороны, не должно напоминать людям о том, что в землю, возможно, кладут избранную, без которой Остров скоро утонет в смертоносном тумане, пришедшем с севера.

Последние несколько предрассветных часов измученная королева пролежала в полудреме на кровати, которая была слишком большой для нее одной, натянув такое же большое одеяло до самого подбородка. Старая Бара несколько раз заглядывала к хозяйке, но каждый раз, убеждаясь, что глаза Ажи закрыты, тихо запирала дверь.