Три мили ванили

Клементина Кручинская

Девушка по имени Эва претерпевает глубокие изменения в своей душе, исследуя саму себя и свои внутренние мотивы через сложные отношения с тремя разными мужчинами: Марком, Джеком и Лео.По мере того, как Эва переживает свои отношения с этими мужчинами, она превращается из похотливой девушки в зрелую женщину, в конечном итоге принимая на себя роль жены и матери. Как ей это удаётся?

Вторая миля

Водитель что-то напевал себе под нос, поглядывая в зеркала заднего вида на моё сонное лицо без макияжа.

Я долго стеснялась выходить на улицу без косметики на лице, но со временем, когда поняла, что никому не нужна и никто на меня даже не смотрит, я забросила косметичку подальше в ящик своего комода и забыла о существовании помад, туши, теней и прочей этой чепухи. Начала носить только джинсы, практически до колена растянутые майки и футболки, потом стала забывать надевать под них лифчик. Кстати сказать, этот нюанс производил больший фурор, чем мои стройные ноги и шикарные длинные волосы, которые я часто называла морской волной.

— Я, несомненно, хороша собой и мне всего двадцать два, — и я покрепче обхватила себя обеими руками за талию и стала рассматривать проезжающие мимо автомобили.

С Лео, своим первым парнем, я познакомилась два года назад на одной молодёжной вечеринке. На такие вечеринки приходят, чтобы поесть деликатесы, пикантные канапе, сырные ассорти и нежную выпечку либо потанцевать под ритмичные биты. Но некоторые питают душу и тело алкоголем для того, чтобы завести разговор или новые связи.

Лео стоял возле барной стойки поодаль от меня, допивая голубой коктейль. По правде сказать, в этот день всё было какое-то необыкновенно голубое: голубые рваные джинсы плотно сидели на его накачанном теле, голубой рябью отливала вода в бассейне, голубые цветы украшали затуманенный сигаретным дымом зал роскошной виллы.

Лео был шатен. Шелковистые каштановые волосы до плеч, идеально прямые, как будто нарисованные мастером-художником. Тоненькие усики, едва заметные. Когда Лео улыбался, они поднимались и получалась галочка, как положительный ответ на тест — ответ по типу «Тест пройден». Верхняя и нижняя губы напоминали стручки фасоли, изогнутые дугой в разных направлениях.

Я, признаться, не сразу заметила Лео среди толпы. Долгое время наблюдала за прилежным мальчиком с оточенным носом и крупными веснушками. Звали его в компании друзей — Божественный Маркиз. Прозвище прицепилось к нему после полицейского дела о злостном хулиганстве в церкви, где Божественный Маркиз проходил как свидетель. До этого события его звали просто Маркизом за любовь к кружевным рубашкам, которые он надевал по любому случаю — будь то вечеринка или просто поход в парк. Только фасон у них был разный — то с короткими, то с длинными рукавами, то вообще без рукавов. Но после случая в церкви к прозвищу Маркиз добавилось уточнение Божественный. Он мило беседовал с одной из моих однокурсниц, беспрестанно потирая левую ладонь о брючину. Он был похож на типичного пижона с явно выраженным чувством собственного достоинства, несмотря на довольно безобразную внешность.

Я бы сравнила его с австралийским попугаем: большой заострённый клюв вместо носа, взъерошенный хохолок редких волос. Одежда его была попугайски яркой, видимо, для привлечения внимания при недостатке внешнего обаяния. Было в нём что-то одновременно притягивающее и отталкивающее, хотелось подбежать к нему без приглашения, обнять, так крепко, чтобы в руках появилась лёгкая ломота, и не отпускать никуда и ни к кому. Однако грубые взгляды, резкие движения и громкий хохот Божественного Маркиза пугали. Он был как глубокий колодец: страшно подойти, но безумно интересно заглянуть.

«Не бойся, вперёд!» — сказала я себе и пошла к Маркизу уверенной походкой.

— Необычный рисунок у тебя на майке, — начала я, подойдя к нему и показывая указательным пальцем на огнедышащего дракона, расположившегося на зелёной ткани.

— Да? — удивился он, — не вижу ничего необычного, — и отвернулся от меня в сторону другой девчонки, скривив свой рот в ехидной улыбке.

Вот бы провалиться мне сквозь землю в эти минуты. Я чувствую, как моё лицо наливается багровым цветом. Не сдавайся, Эва!

— А я нахожу его занимательным, — выдавливаю я с дрожью в голосе ему в спину.

— Я бы на твоём месте занимался чем-то более серьёзным, Эва.

Он знает, как меня зовут. До чего же он наглый и сообразительный. Но почему же меня так и тянет к нему. Я не нахожу себе места в этом большом зале. Хочу убежать подальше от шума и укрыться с ним под ночным небом, в его объятиях.

— Я как раз этим и занимаюсь.

— Мне не интересны твои занятия, Эва. Извини, — и он плавной походкой ушёл в другой зал, выкидывая правую ногу далеко вперёд.

Вот так! А ведь он — самый неэффектный парень в этом обществе.

Но нет, я не растерялась, пусть и чуточку расстроилась. Я просто стала искать глазами другой объект моих скрытых желаний.

Мне уже двадцать, а я ещё ни разу с парнем не целовалась. Пустая трата времени за скучными учебниками по философии и праву, в которых я не находила связи между чистым воплощением разума и красотой.

Красота и ум — несовместимы. Преодолеть и совместить эти две противоположности, причём в реальном мире, не представлялось мне возможным. Умные — страшные дурнушки. Красивые — замершие курицы. Отнести себя к одному из этих двух кланов я не могла и пришла к выводу, что я — существо духовное, не относящееся ни к тем, ни к другим, пришедшее в этот мир испытывать чувство собственной неполноценности и превосходства одновременно. Кстати, последнее помогает мне прорваться на пик снежной горы и мгновенно свалиться с неё при самом обыкновенном случае. Например, когда контролёр, уличив меня в заячьем забеге, выписывает мне протокол нарушения и просит выйти из трамвая. В этот момент мне становится так стыдно, что успеваю покраснеть и побледнеть за доли секунды.

Впрочем, вернёмся к философии. Философия нужна для того, чтоб просто не слететь с катушек. Я не понимаю сути всех этих многочисленных (и кстати сказать, противоречащих друг другу) философских терминов и безумных идей, но неплохо бы отметить, что философия — это любовь к мудрости. Но мудрость, как известно, порождает глупость, поэтому можно заключить, что всё, что говорит и пишет философия, — не что иное, как бред сумасшедшей старухи, отбывающей последние дни в труднодоступном кайфе бытия. Если быть чуть-чуть мягче в суждениях, то можно предположить, что философия — чистая выдумка человечества. Человек всегда пытался постичь истину, познать суть существующих вещей. Поэтому можно предполагать, что философия — это естественная потребность человека обманывать себя в реальности проносящихся мимо него вещей. А если быть точнее, то мы просто бестолковые люди со своими мечтами и взглядами, планами и мыслями, бредущие за кем-то из прошлого в будущее.

Именно философия помогла мне безучастно отреагировать на слова «австралийского попугая» и продолжить пожирать глазами всех, кто проходил мимо меня.

Здесь были разные личности, от эйфорических моллюсков до инопланетных совершенств.

Примером сверхмоллюска был Антуан. Он старался избегать любых контактов, даже самых незначительных. В ответ на безобидное «привет, как дела?» он смотрел на тебя вытаращенными глазами, как пойманный рак. Ненавижу таких. Они гнусные и безобразные. При виде их у меня возникает непреодолимое желание расчленить «моллюска» на крошечные части и растоптать.

Инопланетные совершенства, напротив, вызывают у меня улыбку. Их миловидность не знает предела, но ничего, кроме пожатия обеими руками твоей руки, они предложить не могут. Короче, безобидные, но бесполезные создания.

Но есть и золотая середина — люди, к которым меня так и тянет.

Таким человеком был Лео, брутальный брюнет в футболке с изображением полуразрушенного замка с летящей над ним коровой. Что бы это могло значить? Фантастический образ символизировал необычность его владельца или его нелепость, некоторую странность? Или это был символичный намёк на необычную ситуацию, когда девушка клеится к парню, а не наоборот, как принято в обществе? Джинсовая рубашка придавала некий шарм образу, а в комплекте с белой гитарой, которую он носил на правом плече, но периодически терял в углах комнаты или на диванах, Лео становился фаворитом вечера, и многие девушки так и клеились к нему со своими глупыми вопросами. На корпусе гитары была художественная наклейка с надписью «Покойся с миром, Лина. Навсегда в моём сердце». Что это была за Лина, я тогда ещё не знала. Но потом она стала ключом всех наших отношений. Стало понятно, откуда в Лео были беспринципность, независимость и гордыня. Он просто боялся снова полюбить.

Лео станет моим первым парнем, но не человеком, рядом с которым я хотела бы прожить свою жизнь.

В тот самый вечер, ответив на моё «привет» своим приветом, он, не теряя времени, тут же крепко взял меня за руку и привёл в заброшенную хижину — неподалёку от особняка Пенелопы Нил, пригласившей нас на вечеринку.

В хижине, заставленной всяким хламом, было темно и пахло сыростью. На подоконнике стоял подсвечник, позолота на нём давно стёрлась. Когда-то его место было на столе, во время очередного семейного ужина, когда вся семья собирается для того, чтобы рассказать о своём прожитом дне. Он выслушивал истории о том, как кто-то украл сэндвич из общего холодильника или как секретарша ошиблась номером и перевала разговор жены босса на его помощницу, некую привлекательную блондинку, по голосу которой уже ясно, что она привлекательна, и как жена босса в ярости бросила трубку, посчитав, что это проделки её шутника-мужа.

В хижине было всё старинное, нажитое мертвецами — людьми, которых уже нет в живых. На иссиня-чёрном полу, половицы которого скрипели при каждом шаге, валялись виниловые пластинки — «Я подожду» Рины Китти, «Море» Шарля Трене, «Жизнь в розовом цвете» Эдит Пиаф. На белом комоде с глубокими трещинами и облезшим лаком пылились книги в твёрдых переплётах. Комод походил на рыбу в чешуе — так его изменило время. Жёлтые пятна уродовали потерявшие цвет обои.

Но вся эта старина разбудила во мне живую музыку. И меня понесло в фантазии. Видения нежных ласк и украденных взглядов вились, как во сне, а сердце трепетало в груди.

Рука Лео тем временем скользнула мне под футболку и нащупала сосок, который стал упругим от возбуждения. Я застыла, потрясённая прямотой его действий, подняла глаза и увидела его взгляд, сосредоточенный на вырезе моей футболки. На мгновение я растерялась. Можно было всё прекратить, но я была не в силах остановиться, я просто смотрела на его загорелую руку, ставшую ещё более тёмной на фоне моей белоснежной футболки. Нерешительно я посмотрела ему в глаза и, увидев пылающее в них пламя, окончательно расслабилась. Теперь он мог делать со мной всё, что хотел. Лео продолжал сжимать и гладить мою грудь, уже глядя в мои глаза, наблюдая, как мой лёгкий страх превращается в сладкую истому. Как долго я этого ждала!

Я не знала, что грудь может доставлять столько невосполнимого удовольствия. Раньше считала бесполезной эту часть тела: не надевала лифчик, не прикрывала её от посторонних взглядов. Но теперь, когда мурашки бегут по моей спине после каждого нажатия на сосок, я понимаю всю её ценность. Какие чудесные ощущения я испытала, когда, повалив меня на скрипучий пол старой хижины, Лео начал целовать мою грудь, проводя кончиком языка от вершины соска до его основания. Зацелованная до бесчувствия, я разрешила ему опустить руку ниже по моему телу. Мои груди были оголены, джинсы приспущены, я лежала перед ним совершенно готовая отдаться ему полностью, как вдруг он поднялся и, не отрывая от меня взгляда, сказал:

— Эва, нам надо немедленно остановиться. Я не должен. Я не тот, кто тебе нужен.

На глаза навернулись слёзы, но я, преодолевая обиду, поднялась с полу, сняла майку, джинсы и трусики, оставшись совершенно голой перед ним. Он остался невозмутим и, попросив меня:

— Оденься! Пожалуйста… — отвернулся.

Я подошла к нему сзади, обняла обеими руками и погладила упругую кожу его груди, ощутив все напряжённые мышцы. Нежно поцеловала плечо, едва коснулась губами шеи, вдыхая ванильно-горчичный запах его тела. Лео стоял неподвижно, словно замер в испуге. Мне казалось, что его вдохи и выдохи были самыми неслышными во всем мире. Он не двигался и молчал.

Я развернула его к себе, прижала к своему обнажённому телу, чувствуя кожей его тепло и испарину. Это было истинное наслаждение. Он посмотрел на меня глазами сестры. Будто он — моя сестра. Взгляд непринуждённой серьёзности, от которой и плакать, и смеяться хочется одновременно.

И вот я гляжу ему в глаза и не отпускаю из своих объятий. Я чувствую, что меня поглощает в себя целый мир с океанами, горами, озёрами, магистралями, домами, небоскрёбами, лесами, вулканами, песками и чернозёмами, тиграми и змеями, когда всё соединяется в тебе как нечто первозданное.

Я думаю о доме, о маме, которая по субботам любит печь пироги с вишней и щавелем. Я думаю, о том мальчишке, который первый раз прокатил меня на велосипеде. И о том вечере с громом и молнией, когда мы всей семьёй сидели без света и папа запрещал мне с сестрой подходить к окну. Потом я узнала, он боялся, что нас может ударить молния. А в те минуты, когда мы сидели на диване и не шевелились, мне казалось, что папа просто придумал игру «Замри», чтобы мы хоть немного со старшей сестрой посидели тихо.

Я думаю о своём небезупречном теле, что может быть у меня уже выросли подмышками волоски или ноги недостаточно прямые, и вообще ровный ли у меня загар. Как я выгляжу со стороны? Многие не помнят свой первый раз или помнят смутно какие-то детали — не совсем важные, но запоминающиеся: первое прикосновение, первый поцелуй или вид из окна, шум дождя или звуки проносящихся машин. А я помню, как мне хотелось посмотреть на себя со стороны.

Проснулась я задолго до восхода солнца. Потолок хижины был низким. Крошечные трещинки на нём переплетались, словно паутина, свидетельствуя о течении времени. Балки, украшенные свисающими травами и безделушками, намекали на загадочное прошлое. Потолок хранил тайны бесчисленных ночей, проведённых под ним. Теперь он знает и мою тайну.

Лео лежал рядом, уткнувшись носом в подушку, из уголка его рта текла слюна. Я ощутила непонятное отвращение, прежде всего к самой себе. Внизу живота нарастало жжение, пугающее и приятное одновременно. Смесь отвращения и желания заставила меня напрячь низ живота. Я отвернулась на другой бок и заплакала.

— Малышка моя, что случилось? — сонным голосом спросил Лео.

Я открыла глаза и увидела перед собой лицо человека, который забрал у меня то, что уже не вернуть никогда.

— Доверься мне, всё хорошо, — так просто сказал он и поцеловал нежными губами мой лоб.

Коснувшись указательным пальцем моей верхней губы и поцеловав мой приоткрытый рот, Лео начал медленно и нежно, чуть касаясь, гладить шею то ладонью, то тыльной стороной руки. Потом, с необъясним трепетом, прижал меня к себе, отчего тело стало лёгким и расслабленным, затем спустился на живот, огибая мой пупок мизинцем, и снова прижал.

— Нет, — еле выговорила я, — не надо.

— Прошу тебя, прости меня, — шепнул он, — но нам же было так хорошо вдвоём.

Я молчала. Боже мой, я не могу с ним спорить, хотя смутно помню всё, что происходило ночью.

— Только я хотел бы знать, — произнёс он, лаская круговыми движениями мои бёдра, — я не причинил тебе боль? Тебе не было со мной больно?

Больно? Нет. Может быть, минуты две или три я испытывала какую-то тупую боль, но потом… Потом я чувствовала его руки, его губы, его тело. Я слышала его слова и шёпот, который было трудно разобрать, но это не мешало понимать, что я сейчас лучшая в этом мире.

Конец ознакомительного фрагмента.