Хроники последнего лета

Кирилл Манаков

В администрации российского президента совершенно официально работают самый настоящий ангел и такой же настоящий чёрт… Но вот что странно – занимаются они вовсе не охотой за душами, а интригами и построением неожиданных любовных многоугольников! Интересно, зачем? Неужели только для того, чтобы насладиться, возможно, последним летом планеты Земля?

Глава IV. Целеуказание для Амура

Запись 16

МоскваСтарая ПлощадьПонедельник, 13 июля

Виктор Сергеевич всегда внимательно выслушивал советы, но при этом не терпел возражений. Эта свойство было известно всем сотрудникам Администрации, поэтому внезапная настойчивость Доброго-Пролёткина в отстаивании собственной позиции оказалась полной неожиданностью.

На настырного советника не подействовал даже резкий тон начальника.

— Виктор Сергеевич, я настоятельно рекомендую последовать изложенному плану. Поверьте, это крайне важно!

Он говорил тоном просительным с мягкими интонациями, сопровождая речь поклонами, кивками и прикладыванием рук к сердцу.

Виктор Сергеевич задумался. С одной стороны, сама идея визита к лежащему в больнице Рудакову выглядит безумной. С какой, собственно, стати? И потом, этот жест моментально поднимет новую волну обсуждения связи нападения на журналиста со статьей об Анечке. Невесть откуда взявшиеся подробности его личной жизни уже обсуждали все, кому не лень, всплывали интимнейшие детали, и невольно закрадывались мысли, что умница-красавица сама эти детали и раскрывала…

С другой стороны, он не мог припомнить случая, когда рекомендации Доброго-Пролёткина оказались бы неправильными. Конечно, общие рассуждения о «воздействии на комплексную информационную среду» не убеждали, но опыт подсказывал прислушаться к советам, тем более, высказанным с такой настойчивостью.

— Вы уверены? — наконец решился Виктор Сергеевич.

— Более чем когда-либо! — радостно воскликнул советник, — Да вы и сами убедитесь, что это — единственно верное решение!

— Ну ладно… — неуверенно сказал Загорский.

— Прекрасно, — расплылся в улыбке Добрый-Пролёткин, — запомните эту минуту, возможно, вы приняли самое важное решение в жизни! А сейчас, разрешите удалиться, мне необходимо все организовать!

Виктор Сергеевич кивнул, и советник, непрерывно кланяясь, попятился к двери. Загорский подумал, что это уже перебор, выражать благодарность руководству можно и в менее навязчивой форме, но вслух ничего не сказал.

Добрый-Пролёткин проделал подготовительную работу с поразительной скоростью. Не прошло и получаса, как он доложил, что все готово, и необходимо выезжать как можно скорее. Виктор Сергеевич от такой оперативности испытал что-то похожее на раздражение: только сосредоточился на бумагах, вник в содержание и разобрался в смысле хитро составленных предложений, как приходится отрываться от дела и заниматься клоунадой. Политической, красиво обставленной, исполненной в благородно-сентиментальных тонах, но все-таки клоунадой.

Запись 17

МоскваУлица Дмитрия УльяноваПонедельник, 13 июля

Виктор Сергеевич давно считал автомобиль вторым домом. Перегородка, отделяющая пассажиров от водителя и охранника, создавала ощущение уединенности и даже интимности. Удобное место для спокойных размышлений, жаль, недолгих: поездка кортежа не занимает много времени даже по самым непроходимым автомобильным пробкам.

Автомобиль мягко затормозил перед входом в больницу. Прежде чем выйти, Виктор Сергеевич посидел с закрытыми глазами, а потом опустил встроенное в потолочную панель зеркало. Вид, надо сказать, неважный. Мешки под глазами, нездоровый цвет лица, неизвестно откуда взявшиеся красно-фиолетовые прожилки и какие-то розовые пятна на щеках. Загорский вздохнул, убрал зеркало и нажал кнопку вызова. Ожидавший сигнала охранник открыл дверцу.

Перед высоким гостем выстроилось все медицинское начальство, включая заместителя министра здравоохранения, сумевшего каким-то чудом узнать о приезде руководства и опередить кортеж. Между лимузином и входом в больничный корпус помещалась огромная лужа, которую не успели удалить, по всей видимости, из-за неожиданности визита. Скорее всего, ответственными за эту операцию были два стоявших в отдалении маленьких таджика в синих спецовках и с совковыми лопатами в руках. Теперь, по общеуправленческой логике, они будут признаны виновными в репутационных потерях городского здравоохранения.

Замминистра лучезарно улыбнулся и зашлепал по луже как был — в дорогущем костюме от Китон и нежнейших замшевых ботинках.

— Дорогой Виктор Сергеевич! Очень приятно, что вы обратили внимание на наши, так сказать, палестины!

Замминистра пожал Загорскому руку и отвесил чуть не земной поклон. Это не удивительно — Виктор Сергеевич, помимо всего прочего, возглавлял бюджетную комиссию, согласующую ассигнования по линии Минздрава, и в чиновничье-медицинской среде имел статус небожителя, лично ответственного за бесперебойную работу рога изобилия.

Подоспевший главврач подхватил Виктора Сергеевича под локоть и повел в обход лужи, постоянно проговаривая «Осторожнее», «Вот тут ножку аккуратнее!», выдерживая такие ласково-назидательные интонации, словно говорил с неразумным ребенком.

От навязчивой опеки и сладких улыбок освободил Добрый-Пролёткин, коршуном налетевший на минздравовскую братию. Он произнес яркую и эмоциональную речь, упомянув Че Гевару, Ломоносова, Лао Цзы и клятву Гиппократа, посетовал на неудовлетворительное состояние санузлов в корпусах с третьего по шестой и официально объявил, что целью визита является не инспекция, а посещение одного-единственного больного.

При этих эти словах главврач заметно побледнел. Мало ли о ком может идти речь, и вдруг этот «некто» лежит, скажем, в общей палате шестого корпуса, куда без галош и противогаза лучше не входить. Услышав же фамилию Рудакова, он успокоился, зная о прекрасных условиях, созданных для журналиста. Тем более что тот вышел из комы и чувствует себя удовлетворительно. В этот момент подскочили поднятые по тревоге телевизионщики с камерой, и замминистра с главврачом окончательно отодвинули от высокой персоны.

Несмотря на точно объявленную цель визита, Виктору Сергеевичу пришлось пройти по утвержденному маршруту и осмотреть купленный за астрономическую сумму аппарат для какой-то изощренной диагностики, встретиться с заслуженными работниками и пожать руки нескольким больным-полицейским, получившим побои от неизвестных злоумышленников.

Двигаясь таким образом по изломанному маршруту, Виктор Сергеевич неотвратимо приближался к палате Рудакова. Ловко скользнув перед начальником, главврач постучал в дверь и картинно распахнул ее.

В палате, выкрашенной в приятный голубенький цвет, рядком, как солдаты на разводе, стояли три медсестры в бело-зеленых костюмчиках, шапочках и странных коричневых бахилах, делающих ноги похожими на растущие шляпкой вниз грибы-сморчки. Сам Рудаков размещался на кровати, со всех сторон обложенный подушками, с аккуратной повязкой на голове, пластырем на левой щеке и ссадинами по всему лицу. Синяки под глазами приобрели темно-фиолетовый оттенок, что резко контрастировало с белизной постельного белья. При этом он улыбался, и весьма саркастически, очевидно забавляясь сложившейся ситуацией. Тем временем деятельный Добрый-Пролёткин проталкивал вперед оператора, затерявшегося в толпе сопровождающих.

И тут Виктор Сергеевич увидел Наташу. Он даже представить не мог, что существуют такие прекрасные женщины. Именно прекрасные, слово «красивые» не подходит, вот Анечка — она красивая, модели на подиумах и кинозвезды — тоже, а здесь — нечто другое!

Наверное, так должен выглядеть ангел. Грация каждого движения порождалась совершенством тела, а большие голубые глаза не давали возможности отвести взгляд. Отчего же она одета в джинсы и футболку с накинутым поверх белым халатом? Самое великолепное вечернее платье будет недостойно ее красоты!

В крови забурлил коктейль гормонов, как у ошалевшего от весны подростка, сердце застучало в ритме станкового пулемета, уши запылали, а дыхание перехватило. Чтобы скрыть смущение, Виктор Сергеевич остановился, опустил голову и закашлялся. Подлетел озабоченный главврач, наклонился, заглянул в лицо и воскликнул:

— Виктор Сергеевич, что с вами?!

Загорский отмахнулся, показывая, что все в порядке, по очереди поздоровался с медсестрами и подошел к Наташе.

— Загорский, — представился он и протянул руку для приветствия.

Реакция женщины неприятно удивила Виктора Сергеевича. Она инстинктивно отстранилась, даже не от испуга, а как от предмета, вызывающего отвращение. Приходилось сталкиваться с разным отношением к собственной персоне, но такое случилось впервые.

Справившись с первым порывом, Наташа ответила на рукопожатие. Ее ладонь была мягкой, теплой и неожиданно сильной. В момент прикосновения Виктор Сергеевич почувствовал, что его словно пронзило электрическим током, а по телу пробежала теплая волна. Он неосознанно задержал руку, и Наташе пришлось приложить силу, чтобы освободиться.

Загорский, наконец, собрался, отвернулся от Наташи, подошел к Рудакову и произнес несколько дежурных фраз о сожалении и обязательном жесточайшем наказании виновных.

Журналист, хотя, как следовало из последней объективки, никакой он не журналист, а балующийся статейками литературный переводчик, выслушал безо всяких эмоций и слегка кивнул.

Загорский понимал, что и Рудаков, и Наташа не верят ни единому слову и считают именно его ответственным за случившееся. И это было досадно.

Виктор Сергеевич, натянуто улыбаясь, посмотрел в камеру и похлопал больного по плечу. Сам же Рудаков при этом имел вид необыкновенно довольный, словно ему делали приятный расслабляющий массаж. «Вот мерзавец, — подумал Загорский, с трудом удерживая на лице улыбку, — он еще и радуется!»

Словно поняв состояние начальника, Добрый-Пролёткин остановил съемку и засуетился, выпроваживая посетителей. Наташа хотела остаться, но советник, доверительно подхватил ее под руку и вывел из палаты. Виктор Сергеевич, оставшись наедине с Рудаковым, не глядя в глаза, пожал руку, пробормотал что-то сочувственное, минуту постоял молча, а потом решительно развернулся и вышел.

Добрый-Пролёткин поработал так интенсивно, что посторонние исчезли не только из палаты, но даже из больничного коридора. Перед дверью в полном одиночестве стояла Наташа. Она теребила в руках платочек какого-то синтетически-желтого цвета, и широко раскрытыми глазами смотрела на Виктора Сергеевича.

— Простите… я, знаете… — Загорский смутился настолько, что не мог подобрать нужных слов.

— Ничего страшного, — сухо сказала Наташа и посторонилась.

Виктор Сергеевич, наконец, сумел справиться со смущением.

— Я хотел бы сказать, что никакого отношения ко всему этому, — он кивнул в сторону палаты, — не имею. Произошла трагическая случайность. Я лично сделаю все от меня зависящее, чтобы найти виновных.

В голосе Загорского звучала такая убежденность, что он сам поверил в собственные слова. Сейчас даже самый совершенный полиграф подтвердил бы его исключительную правдивость.

И, похоже, это произвело на Наташу должное впечатление. Неуловимо изменилось выражение ее лица, исчезли неприязнь и испуг, осталась детская обида и растерянность.

— Тогда за что?

— Это преступники, — жестко сказал Виктор Сергеевич, — лично я думаю: попытка ограбления или бытовое хулиганство.

Наташа внимательно вгляделась в лицо Загорского.

— Честно скажу, я была уверена, что все это из-за статьи. Если все не так…

— Не так. Более того, поверьте, у меня вообще нет причины хоть как-то реагировать на подобные статьи. Я вообще не знал об их существовании до этой трагедии. И мне по-настоящему обидно, что мое имя звучит в этой истории.

— Извините, — сказала Наташа, — меня совершенно не интересуют ваши личные обстоятельства.

— Не интересуют?! — с горячностью ответил Виктор Сергеевич. — А вы представьте, каково мне выслушивать фантазии и обвинения на тему, которой просто не существует! Почему вы решили, что я могу быть причастен к такому? Ах, да, я знаю — почему! В сети сообщается как данность, будто бы я связан с женщиной, возглавляющей некий фонд. И вы, разумеется, поверили, верно?

— Почему вы мне это рассказываете?

— А кому мне еще, скажите, рассказывать? Оправдываться в прессе? Выступать по телевизору? Зачем? Поэтому и говорю это вам, без камер и помпы: вопрос нападения на вашего мужа стал лично моим. Если хотите, это — дело чести.

Запись 18

МоскваПрофсоюзная улицаПонедельник, 13 июля

Наташа не ожидала такого поворота. Главный злодей — ужасный и безжалостный Загорский оказался человеком искренним и даже симпатичным. Ничего не скажешь, прийти в больницу и при всех выразить сочувствие человеку, которого считают первейшим недругом — сильный поступок. Возможно, он обманывает. Возможно. Но тогда в нем умер великий актер. Нельзя так притворяться. Да и зачем? Кто она такая?

И к чему, скажите, Рудакову понадобилась эта писанина? Ему же всегда была безразлична политика. Даже не то, чтобы безразлична, просто он считал абсолютно всех персонажей, жаждущих популярности, заслуживающими только насмешки. А смеяться Рудаков умеет. Да еще как! Эта дамочка из фонда — вообще идеальная мишень. Глупая, алчная и самовлюбленная особа. Какой же курицей надо быть, чтобы за счет благотворителей закупить для себя, родимой два десятка часов от Картье! Как там было у Тёмы? «С энтузиазмом маньячки-сороки она тащила в гнездышко фитюлечки и блестяшечки». Обиделась, наверное…

Рудакову стало значительно лучше, и Наташа решила не оставаться в больнице на ночь, тем более что после визита Загорского повышенное внимание персонала было обеспечено.

Дома остался трехдневный беспорядок, на кухне — стол с банкой теплых маринованных помидорчиков, на которых уже замохнатилась бело-зеленая плесень, пустой водочной бутылкой и осклизлой тарелкой нарезанной колбасы. Этот натюрморт остался с момента, когда Наташа, услышав крик Рудакова, выскочила из квартиры. Интересно, как вообще можно было что-то услышать, квартира все-таки на седьмом этаже, а окна выходят в другую сторону?

Сил хватило только на то, чтобы вымыть посуду и привести кухню в божеский вид. Генеральную уборку придется отложить на завтра. Наташа распахнула окно, и порыв свежего ветра истребил затхлый запах неубранного жилья. Она закрыла глаза и вздохнула полной грудью: на удивление, ветер донес аромат трав и солоноватый привкус моря.

Наташе вдруг почувствовала пристальный взгляд, направленный ей в спину. Обернуться сразу было страшно — а вдруг, и правда, она не одна. Сказав себе, что нельзя быть такой мнительной, обернулась и никого не обнаружила, но на всякий случай громко спросила:

— Кто здесь?

Ответа не последовало, и она сразу успокоилась.

Наташа прошла в ванную комнату, сбросила одежду и стояла под горячим душем, пока кожа не распарилась и не покраснела. Под потолком собрался густой туман, зеркало запотело, а кафельная плитка покрылась большими каплями, ползущими вниз, как прозрачные улитки.

И стоило намылить голову шампунем, как в дверь позвонили. Наташа засуетилась — вдруг что-то с Рудаковым — наскоро сполоснулась, накинула халат и побежала открывать.

На пороге стоял участковый — майор полиции Гасан Шарафович Мамедов.

Гасан Шарафович отличался отменным здоровьем, невысоким ростом, благостной округлостью лица, приятной для глаз упитанностью и привычкой надевать на фуражку полиэтиленовый пакет в дождливую погоду.

О причинах его позднего визита гадать не приходилось. Рудаков относился к оформлению любого рода бумажек крайне легкомысленно. Он, понимаете, предпочитал свести к минимуму общение с государством, поскольку от этого у него случались аллергические реакции. К сожалению, государство придерживалось иной позиции и придирчиво относилось к формальностям вроде правильно оформленной прописки и постановке на воинский учет. И претензии к Рудакову оно высказывало посредством визитов майора Мамедова.

— Здравствуйте, Наташа, — с сильным акцентом сказал майор Мамедов и без спроса вошел в квартиру. Наташе пришлось посторониться.

Рудаков обычно разговаривал с ним без особых церемоний — предельно вежливо, но всегда так заковыристо, что майор понимал: над ним издеваются, но как именно — разобрать не мог. От этого уважаемый сотрудник полиции злился, менял цвет лица, что-то бормотал под нос и уходил, обещая непременно вернуться. И, как следует офицеру, слово свое держал: возвращался раз за разом. Рудаков даже начал подозревать наличие у него особой формы мазохизма.

У Наташи были собственные мысли по поводу деятельной активности майора Мамедова. Примерный семьянин, по воскресеньям выгуливающий в парке жену и четверых детей, каждый раз смотрел на нее такими масляными глазками, что ошибиться в направлении его мыслей было невозможно.

Майор не спеша оглядел прихожую, покачал головой, словно увидел что-то недозволенное, и раскрыл папку.

— Гражданин Рудаков здесь проживает?

— Гражданин Рудаков, — ответила Наташа, — в настоящий момент находится в больнице.

— Это нам известно. Вы даже не представляете, как нам хорошо все известно. А скажите, Наташа, как так случилось, что в больницу кладут человека без прописки и регистрации?

— У него есть прописка.

— Э-э-э, какая прописка? Где он прописан? На улице Профсоюзная, дом двадцать четыре, корпус пять, квартира сто тридцать два?

— Вы же знаете, он прописан в Подмосковье.

Мамедов сладко улыбнулся.

— Вот видите, Наташенька, он прописан в другом месте. На каком основании он проживает здесь и даже указывает адрес в официальных анкетах?

— Я здесь прописана, а Рудаков — мой муж, — твердо сказала Наташа.

— Зачем обманываете? У вас брак зарегистрирован?

— Мы венчались!

— Венчались-шменчались… закон таких слов не знает. Свидетельство из ЗАГСа есть? Нет? Почему же вы его называете мужем? Нехорошо. Гражданин Рудаков не имеет права проживать в этом жилом помещении. У нас, Наташенька, терпение не безгранично.

С этими словами Мамедов так посмотрел на нее, что Наташа невольно сильнее запахнула халат.

— Что вы так боитесь? — сладко улыбнулся майор. — Я же всегда относился к вам очень хорошо. Если бы не я, этого Рудакова давно бы уже не было. Поэтому…

Он сделал шаг к Наташе, и она отступила, прижавшись спиной к стене.

В этот момент прозвучал сигнал мобильного телефона. Мамедов достал трубку, посмотрел вызывающий номер и с явным сожалением ответил. Выслушав, со вздохом сказал:

— Служба, Наташенька. Ничего, я зайду завтра. Договорились?

Он еще раз улыбнулся, приложил руку к фуражке и вышел из квартиры. Наташа захлопнула дверь и закрыла все замки. Говорила же мама: сначала спрашивать «кто там?», и только тогда открывать!

Снова зазвонил телефон, теперь уже домашний. Наташа взяла трубку с осторожностью.

— Да?

— Наталья Владимировна?

— Да.

— Здравствуйте, Наталья Владимировна, меня зовут Карл Иммануилович Гофман. Я сотрудник администрации президента Российской Федерации. Мы взяли под особый контроль дело вашего мужа и хотим сообщить, что намерены оказать вам всяческую помощь и содействие. Мы понимаем, как тяжело вам сейчас, но не стоит волноваться — все будет хорошо, мы решим все проблемы…

Звучащий в трубке голос не просто успокаивал, он обволакивал, убаюкивал, и заставлял сердце биться ровнее. Карл Иммануилович говорил о заботе лично президента о гражданах, о справедливости, и еще о материях, понять которые не было никакой возможности, но слушать — весьма приятно.

–…очень скоро вернется Артемий Андреевич, и все, поверьте, будет по-прежнему… вас что-то волнует, Наталья Владимировна? Кажется, вы обеспокоены. Нет?

И тут Наташа рассказала о визите майора Мамедова. Не для того, чтобы пожаловаться, а просто из желания выговориться.

Голос в трубке помолчал, затем успокаивающе произнес:

— Не переживайте, Наталья Владимировна, майор Мамедов вас больше не побеспокоит.

— Ой… я буду очень благодарна.

— Это наша работа. До свиданья, Наталья Владимировна.

В трубке зазвучали короткие гудки.

Запись 19

МоскваУлица КржижановскогоПонедельник, 13 июля

Майор полиции Гасан Шарафович Мамедов не боялся никого на свете, включая собственного начальника полковника Свиридова. Как, скажите, можно бояться человека, который каждое второе число месяца ровно в десять часов утра приходит за пухленьким конвертиком. Можно, конечно, подумать, что недобросовестный участковый передает руководству долю от собранных в районе взяток и иных подношений, но поверьте, здесь случай совсем иной. Конверт приходил от дяди Рафика в качестве благодарности за назначение Мамедова на должность участкового, который должен всего лишь закрывать глаза на отдельные мелкие события. Впрочем, дядю Рафика Гасан Шарифович все-таки боялся, что не удивительно — его все боятся.

Майор Мамедов кушал. Так получилось, что забегавшись за день, он не успел пообедать, и поэтому ужин получился обильным и разнообразным. Салат из сладких бакинских помидоров и болгарского перца, баклажаны, запеченные с чесноком и сыром, густая шурпа с зеркальными островками бараньего жира, манты из тончайшего теста с тающим на языке нежным фаршем, жареные в масле пирожки, свежие лепешки и графинчик холодного айрана с мелко нарубленным укропом — что может быть лучше для голодного человека?

Посмотрев на такое кулинарное великолепие, Мамедов вздохнул, покосился на стоящую у стола жену и достал из морозилки бутылку запотевшей ледяной водки.

В дверь позвонили, как только майор принял первые сто грамм, и в голове приятно зашумело. Он кивнул жене, и та поспешила открывать. И кого, скажите, несет? Позвонить нельзя, что ли?

Разговор, состоявшийся в прихожей между супругой господина Мамедова и неизвестной личностью, был кратким и имел необычные последствия. Послушная до настоящего момента уроженка Нахичевани вернулась на кухню в необычайно боевом настроении. Поскольку именно русский язык обладает колоссальным объемом слов и оборотов ненормативной лексики, то именно его разъяренная женщина использовала для беседы с мужем. Самым мягким выражением было: «Ах ты, кобель паршивый!»

Изумленный майор не успел произнести ни слова, как жена перешла к активным действиям, ухватив подаренную на десятую годовщину свадьбы разделочную доску из твердого самшитового дерева.

Запись 20

Комментарий Рассказчика

Детали дальнейших событий достоверно неизвестны никому, кроме непосредственных участников. С уверенностью можно утверждать одно: последующие две недели Гасан Шарафович провел в больнице, причем, по странному стечению обстоятельств, рядом с палатой, в которой находился Рудаков. Супруга незадачливого участкового три раза в день приносила куриный бульон и кормила его через трубочку, поскольку иных способов питания при таких травмах попросту не существует.

Эта история не имела для майора Мамедова далеко идущих последствий, за исключением двух обстоятельств: он прекратил употреблять за ужином горячительные напитки, а при приближении жены стал инстинктивно прикрывать голову руками.