Радио «Вавилон»

Кирилл Куталов, 2015

Герои сборника короткой прозы – обычные люди, оказавшиеся в необычной ситуации, между двух миров. Столичный офис и виртуальное пространство компьютерной игры, современная квартира и призраки сталинских лагерей, французское захолустье и бывшая столица бывшей колонии Советской империи. В этом раздвоенном мире героям предстоит пережить ряд неожиданных трансформаций. Рассказы, вошедшие в сборник, написаны в 2014–2015 годах.

Радио «Вавилон»

В конце осени Николай снял однокомнатную квартиру с роскошным видом на парк.

Это была отличная квартира, идеальная для одного. Чистая, светлая, с высокими потолками, в старом, похожем на огромный куб доме, с простенькой, но все же лепниной, с люстрой, как на станции метро «Площадь Революции». «Ранний Сталин, — сказал хозяин, сам из бывших сотрудников. — Зеки строили».

Бывшие сотрудники, а также их жены, вдовы и дети составляли большинство жителей того района, куда переехал жить Николай. Ведомственные палаццо занимали несколько кварталов, и, когда Николай впервые услышал голос, он не придал этому особого значения. Подумал: просто радио, какая-нибудь экзотическая говорящая станция, без музыки, возможно, проводная, — в квартире его родителей тоже висел такой приемник, правда, не работавший. Почему бы полковничьим вдовам и генеральским дочерям не слушать такую штуку по вечерам?

Поздним вечером пятницы Николай возвращался домой с пакетом, в котором о банку с консервированными патиссонами позвякивали 0,75 в зеленом стекле. Он подошел к подъезду, достал ключи, вложил в отверстие замка длинный пластиковый цилиндр с магнитными вставками и повернул, чтобы магнитики в цилиндре совпали со своими парами внутри замка. Но то ли повернул слишком резко, то ли вышел ключу срок, только он тихо хрустнул, переломился, и в руках Николая оказался бесполезный кусок пластмассы, а дверь осталась запертой.

Он постоял, повертел обломок, посмотрел на часы — половина первого ночи. Вариантов было немного, например позвонить в соседнюю квартиру, хотя за то недолгое время, что он там жил, Николай ни с кем не успел познакомиться. Замок на двери подъезда был причудливой архаичной конструкции — нужно было, поворачивая три диска с цифрами, установить номер квартиры, а затем нажать на маленькую красную кнопку посередине. Когда диски начинали вращать, вся конструкция светилась приятным желтым светом. Николай набрал номер квартиры напротив своей и нажал на кнопку. Ничего не услышал. Он уже собрался было повернуть крайний правый диск и позвонить в следующую квартиру, когда сквозь помехи прорезался он.

Голос.

Даже два.

Два мужских голоса обсуждали что-то. Вдумчиво, размеренно, медленно. О чем они говорили, Николай не мог разобрать. Он почему-то подумал, что обсуждают политику, — он помнил похожие радиопередачи по началу девяностых.

— Алло, алло! — прокричал Николай в решетчатое окошко, за которым прятался микрофон. — Это Коля, ваш сосед. Откройте, пожалуйста, я ключ сломал, не могу войти. Я из двести тридцатой.

Мужчины продолжали свою неразборчивую беседу, где-то совсем далеко чуть слышно лаяла собака.

— Алло? — менее уверенно произнес Николай, но на том конце ничего не изменилось.

Два голоса продолжали обсуждать неведомые события. Сухо, скучно, без эмоций, как будто пережевывали реальность фонема за фонемой, и по-прежнему было не разобрать ни слова.

Через сорок минут из подъезда вышел дядька с ротвейлером, и вскоре Николай уже хрустел у себя на кухне маринованными патиссонами.

На следующий день в киоске у метро Николаю сделали новый ключ, алюминиевый, и некоторое время Николай не слышал голос, а голос не говорил с ним. Это продолжалось месяца два.

Через два месяца Николай пригласил в гости знакомую. Он уже открыл бутылку вина, когда знакомая, выйдя на кухню покурить, вернулась с неожиданным вопросом.

— Слушай, а это радио у тебя там?

У Николая не было радио.

— Не пойму, откуда голоса. Можешь выключить?

Николай прислушался. Потом пошел на кухню и закрыл окно. В кухне сразу стало очень тихо, как будто уши ватой забили, и в этой ватной тишине Николай снова услышал голоса. Те же самые, что и в переговорном устройстве замка, — двое мужчин обсуждали что-то невыносимо скучное, и по-прежнему было не разобрать слов.

— Это? А, ну это радио, да, — ответил Николай, наливая вино. — Радио «Вавилон».

После того случая Николай слышал голос почти постоянно. Голос звучал тише к утру и по выходным, сливаясь с жужжанием мухи, но каждый вечер буднего дня, стоило ему зайти на кухню, Николай слышал неразборчивую беседу. Иногда где-то вдали лаяла собака, а однажды он услышал несколько выстрелов, тоже очень далеких и не громче сухого щелчка авторучки.

Затем голос переместился из кухни в комнату. Иногда их было два, но чаще один, он что-то доказывал, при этом то и дело срывался на далекий крик. Николай пытался представить себе обладателя этого голоса. По всему выходило, что это крупный мужчина с лишним весом, пожилой, не вполне здоровый, — голос был раздраженный, недобрый, его владелец явно хотел подавить своего собеседника, продемонстрировать превосходство. Не самый приятный был голос.

Однажды утром Николай проснулся, выпил кофе, съел бутерброд, оделся и отправился по делам. На лестничной площадке стоял тяжелый запах. Он лип к одежде и волосам, его хотелось счистить с себя щеткой, смыть хлоркой, а затем полить себя одеколоном. Николая чуть не стошнило в лифте.

Причину запаха Николай понял только вечером. На лестничной площадке было человек пятнадцать — из них пятеро в полицейской форме, двое в синих спецовках. От запаха остался только след, хотя и крайне неприятный, а дверь в квартиру напротив была открыта. Один из мужчин в штатском быстро и по-медицински ловко осмотрел Николая с ног до головы, заглянул в глаза и на этом счел бесполезным для себя.

У себя в квартире Николай достал из холодильника остатки пирога с сыром, налил чаю, открыл ноутбук. И услышал голос.

В этот раз голос звучал достаточно отчетливо, чтобы Николай смог разобрать отдельные слова. Как будто кто-то громко говорил по телефону в соседней квартире, и мощные кирпичные стены уже не могли полностью заглушить разговор. Застыв с куском пирога в руке, Николай слышал:

— Под доской… В гостиной… Когда уйдут… Будет открыто…

Кроме этих слов голос произносил еще какие-то, но их Николай уже не мог разобрать. Он отложил пирог и прижался ухом к стене. Где-то внутри кирпичной плоти бывшего ведомственного дома тихо, но отчетливо говорил человек — нездоровый, пожилой, с лишним весом.

— Еще раз тебе говорю, дурню. Сегодня вечером, когда менты уйдут, пойдешь в квартиру напротив. Зайдешь в гостиную. Там под доской, возле окна, в левом углу. Доску узнаешь — она приметная. Дверь будет открыта. Не спорь со мной, я лучше тебя знаю! — на этих словах голос сорвался на крик.

— Вот бля, — прошептал Николай.

— Дурень, для тебя же стараюсь! — еле слышно прорычал в кирпичной дали голос и умолк.

Было глубоко за полночь, когда на цыпочках, крадучись, он вышел из своей квартиры и подошел к двери напротив. Постоял, прислушиваясь, потом нажал на ручку — дверь поддалась, приоткрыл ее и протиснулся в темноту. Включил предусмотрительно взятый фонарик, нащупал лучом дверь в гостиную — самую большую, двустворчатую, — вошел. У стены в луче фонаря на полу темнело небольшое пятно — скорее всего, труп лежал на кровати, но полу тоже досталось, хоть и несильно. Запаха почти не чувствовалось.

Он опустился на колени в дальнем углу комнаты возле окна. Одна из досок паркета была немного темнее остальных, он загнал под нее отвертку, нажал и еле успел увернуться — доска отскочила в сантиметре ото лба. Николай посветил: под доской лежала небольшая коробочка из-под зубного порошка, жестяная, голубого цвета, отец Николая хранил в такой рыболовные крючки и грузила. На коробочке было написано «С добрым утром!» и нарисованы часы, показывавшие семь.

Николай поставил доску на место и вышел из квартиры с коробочкой в кармане. Увесистая, она издавала звук, будто набита мелкой галькой.

Закрыв дверь, сел на пол. Потянул за крышку. Коробочка упрямилась, затем поддалась с тихим скрежетом, и через мгновение Николай, зажимая рот рукой, побежал в туалет, где его вырвало. Коробочка из-под зубного порошка была доверху полна золотыми коронками.

Свою первую добычу, а также отвертку и фонарь Николай той же ночью утопил в реке.

Голоса молчали два дня. Николай вздрагивал при каждом шорохе на лестничной клетке. Боялся, что придут, прознав о ночном походе. На третий день голоса заговорили снова — неразборчиво, настолько, что даже не было понятно, сколько их, один или два. Николай свернул из листа бумаги конус и приложил к стене. Там продолжали беседу, и, судя по всему, их обладатели располагались в квартире сбоку от той, где жил Николай.

Он взял конус и вышел на лестничную площадку. На цыпочках подобрался к двери подозрительной квартиры, приставил конус к темно-коричневой обивке двери. Объемный шум чужой жизни. Детский голос, женский голос, быстрые шаги, клацанье собачьих когтей по паркету, но ничего похожего на голоса. Николай вернулся к себе и приложил конус к другой стене — снова далекое бормотание, снова не разобрать ни слова. Он послушал следующую стену — то же самое. Голоса как будто были повсюду вокруг него, за каждой стеной.

— Они наверху! — догадался Николай. Достал с антресолей пыльную и скрипучую стремянку, разложил и полез под потолок. Ничего нового. В бумажном конусе — все то же бормотание. Ничуть не громче, ничуть не тише. И по-прежнему ни слова не разобрать.

— Да кто вы такие… — прошептал Николай, и тут же со всех сторон, сверху, снизу, мощно, раскатисто, как будто кто-то могучий и басовитый стоял за спиной, раздалось на всю комнату и на всю его черепную коробку.

— КИРПИЧИ, БЛЯДЬ!

Николай дернулся, оборачиваясь, уже падая со стремянки, никого позади себя не увидел, а затем приземлился головой на паркетный пол и затих.

Он лежал на полу однокомнатной квартиры в бывшем ведомственном доме без сознания, в глубокой отключке, и видел: перед его закрытыми и повернутыми внутрь себя глазами находилась гигантская земляная воронка, в центре которой был котлован. Вокруг котлована происходило движение сотен и тысяч серых людей. Люди были одеты в одинаковую одежду — серые ватники с номерами на груди. Люди шли колоннами, ссутулив плечи, шаркая ногами, шли вдоль стен воронки, сужая круги, и, по мере того как они опускались все ниже, стены воронки делались круче и люди соскальзывали вниз. Котлован постепенно наполнялся серой массой, эта масса больше всего напоминала бетонную смесь, в ней всплывали и лопались пузыри, масса поднималась и поднималась, а люди шли и шли, их не становилось меньше, как будто огромная сила затягивала их в эту воронку. Серая масса поднималась, набухала пузырящимся комом, который постепенно принимал очертания гигантского куба, куб рос, твердел, на глазах превращаясь в дом, а люди все шли и падали вниз, в основание и на дно воронки. А потом все закончилось. Не стало никакой воронки — остался только гигантский куб дома с окнами на парк, и там, внутри, в одной из квартир лежал на полу, раскидав свастикой ноги и руки, Николай.

— Так значит вы это… зеки, да? — через полтора часа Николай уже сидел на полу и разговаривал со стенами.

Голос звучал разборчиво, по крайней мере, Николай понимал большую часть слов. Но легче ему от этого не стало, потому что говорил голос странное. Со стороны могло показаться, что Николай подслушивает телефонный разговор в соседней квартире и вставляет в паузах свои реплики, чтобы получалась видимость диалога. Абсурдного и нелепого.

— Так нельзя ставить вопрос! — громыхал в отдалении голос. — Ты не можешь требовать от него ответа «да» или «нет». Это серьезный человек, он такое видел, что ты за всю жизнь не увидишь, имей уважение!

— Хорошо, я вас понял, понял, — торопливо согласился Николай. — Но откуда вы узнали про коробку?

— Это наша собственность, конечно же, у нас вся документация на нее есть! — кричал голос. — Техпаспорт, все справки, да там бумаг шесть томов. А вот как ты с ней поступил — это растрата, раньше бы тебя за такое в лагерь отправили.

— А что мне было делать? Я в чужую квартиру пробрался, там человек умер, в подъезде ментов было с десяток, а я покойника обокрал, а там еще эти коронки! Я вообще мог с ума сойти!

— Нет, ты послушай, что учудил! Собрал золотишко, часы, там, цепочки какие-то, откуда взял — ума не приложу, все это в жестяной ящик, маслом все обмазал и закопал у себя. Ну там, под бетонной вазой, которая ближе к фонтану. Конечно, знаю! Там на два штыка и камень сверху положил. Боялся… конфискация… ну и помер…

Голос снова стал стихать. Николай схватил с пола бумажный конус и прижал к ближайшей стене. Так он сумел разобрать последние слова, за которыми последовало привычное полусонное бормотание.

— В парке… где библиотека… над рекой…

Новую экспедицию Николай тщательно подготовил. Днем провел разведку местности, нашел бетонную вазу и камень возле нее, затем пришел в парк ночью — проверить, есть ли охрана. Охраны не было, и уже на следующую ночь, вооруженный стальной лопатой, Николай отправился на дело.

Все прошло легко — используя лопату как рычаг, он сдвинул камень, копнул на два штыка и ударил в гулкое. Коробка была размером с пачку сахара, местами почти насквозь проржавевшая, но все еще целая, довольно увесистая. Кое-как забросав землей яму, Николай самой длинной и путаной дорогой вышел из парка и направился домой, утопив лопату в реке.

В жизни Николая началась счастливая пора. Все происходило в прежнем режиме — где-то вроде бы за стеной, а на самом деле в глубине кирпичной кладки рождался голос, который, как в невидимый телефон с того света, давал указания, спорил, ругался и проклинал. Николай учился слушать и понимать.

Он выкапывал последнее, что прятали враги народа, японские и английские шпионы, растратчики и вредители. Сокровища были пропитаны страхом и ненавистью так же обильно, как тряпки, в которые их заворачивали, — маслом. Голоса в толще кирпичных стен — так Николай решил для себя — и были голосами этих несчастных, и то, что говорили они только о своих схронах, означало, по мнению Николая, что они и умирали с этой мыслью, проваливаясь, как в его видении, в котлован в центре огромной серой воронки.

А сам Николай богател. Быстро, по-настоящему, одним ударом. Он закладывал золото и драгоценности в десятках ломбардов, продавал частным скупщикам, иногда по бросовым ценам, но поток сокровищ был фантастически обилен.

Через пару месяцев Николай ушел с работы и занимался только тем, что по ночам выкапывал, а днем продавал клады. Это были золотые часы и цепочки, серебряные кресты и иконы, серьги и перстни, царские червонцы и снова коронки, которых Николай перестал бояться. Он жил по-прежнему скромно, тая свое богатство, за что, как ему казалось, был уважаем голосами.

Когда же он решился выкупить квартиру, которую снимал, стало известно, что дом определили под снос. Это было единственное обреченное на гибель строение в округе — появилось оно здесь раньше других и успело обветшать. Исторической ценности дом не представлял, и за него никто не вступился, кроме жителей, но, поскольку это были преимущественно пожилые женщины, слушать их не стали, а расселили доживать по новым районам.

Выход Николай тем не менее нашел. Договорился, что будет жить в доме до последнего. А когда все соседи съехали, нанял строительную бригаду, вооруженную перфораторами, и приказал, положив конверт с деньгами на голый пол, вырезать из кирпичной стены стелу полтора на полтора, погрузить в «Газель» и отвезти до срока на склад. Все было сделано, как он хотел, а через несколько дней дом отключили от коммуникаций и начали снос.

В своем новом жилище неподалеку от одного из подмосковных шоссе Николай отвел под стелу целую комнату. Он обставил ее в японском стиле — задрапировал стены ширмами из рисовой бумаги, на полу постелил соломенные циновки, под потолком пустил алые фальшбалки, а в центре соорудил постамент из черного лакированного бруса. На него Николай водрузил выломанный кусок стены. Красный кирпич эффектно смотрелся на фоне белых ширм и черного лака. Также Николай заказал в ювелирной мастерской золотой стетоскоп. Поначалу он хотел сделать из листа чистого золота конус, наподобие того, через который он слушал стены в самом начале, но устройство стетоскопа показалось ему более интимным.

Когда все было готово, Николай сел, скрестив ноги, перед постаментом. Вложил в ушные раковины золотые оконечники трубок и прижал мембрану стетоскопа к кирпичам. Замер. Никаких звуков. Сердце упало, похолодели руки. Потом в глубине кирпича появился голос. Невнятный, тихий и слабый, он постепенно становился все громче, и через несколько минут стетоскоп уже начал улавливать и усиливать произносимые слова. Николай слушал очень внимательно.

— Короче, так, братан, берешь кружку железную, воды наливаешь и на огонь. Если огня нет, берешь тряпицу, сала там кусок, мажешь тряпицу салом — вот тебе фитиль. Жжешь его, на нем кружку греешь, пока вода не закипит. Когда закипела, сыпь туда два корабля чаю, лучше грузинского, а хотя один хрен, какой найдешь, и крышкой закрывай плотно. Лучше еще в одеяло замотать, пусть там доходит. Двадцать минут пускай стоит. Потом достаешь, раскрываешь — все чаинки осели, тогда через ситечко его цедишь, и можно пить. Если ситечка нет, переливаешь из кружки в кружку, пока чистый продукт не останется, и с рыбкой сушеной его, ай ништя-я-як…

На этом голос сошел на неразборчивое бормотание и больше в тот день ничего Николаю не говорил.

На следующий день все повторилось. Голос вновь рассказывал Николаю рецепт лагерного чифиря, а затем уходил в бормотание. То же самое было и на третий день, и на четвертый, и на пятый, и на шестой, и через месяц, а Николай все сидел и слушал, днем и ночью, пока окончательно не пропал.

***

Там, где недавно стоял дом в форме куба, идет стройка. Роют котлован, отъезжают грузовики с землей и битым кирпичом, в бытовках живут азиаты, местные жители недовольны и пишут жалобы. По ночам вокруг территории ходит сумасшедший, бомж. Он поднимает с земли осколки кирпичей, прижимает к голове, плачет. Иногда садится в углу под забором и жжет фитиль, на котором кипятит воду в закопченной кружке, — делает чифирь по старому лагерному рецепту. Как правило, наряд приезжает раньше, чем закипает вода. Местным ментам он хорошо знаком — его зовут Коля, он рассказывает всем, как жил здесь раньше, рассказывает про гигантскую воронку, про голоса из кирпичей, про несметные богатства, зарытые в московских парках и садах, плачет, менты лениво бьют его в участке за то, что он опять обоссал перевозку, утром отпускают. Он местный, давно живет в этом районе.