Пеленнорские поля

Кирилл Кудряшов (2024)

Многие мечтали оказаться в Средиземье. Искупаться в Белогривке, выпить с гномами, послушать пение эльфов… А может самолично отнести кольцо в Мордор? Но мало кто, как главный герой истории, мечтал оказаться в Среиземье конца третьей эпохи, чтобы умереть. Не важно, героически, или нет. Важно, чтобы хотя бы перед смертью ощутить, что делаешь что-то важное. Что-то единственно правильное. Что-то, имеющее смысл, в отличие от его жизни.

Эта история слишком автобиографична,

чтобы быть правдой.

— Сагир! — в очередной раз крикнул я в темноту ночного неба. — Сагир! Сагииииир!

Прохладный июньский ветерок негромко переговаривался сам с собой в ветках сосен, окрест меня болтали о чем-то своем ночные насекомые, потрескивали сучки в разведенном мною костре. И все. Больше никакого ответа на мой призыв, обращенный к безмолвному небу.

А почему, собственно, к небу? Почему я решил, что раз у этого существа есть крылья, то оно обязательно спустится ко мне с небес?

Хотя начать следует с другого вопроса: почему я вообще решил, что Сагир отзовется на мой зов?

— Сагир! — крикнул я на сей раз в ту сторону леса, где мрак казался мне наиболее густым. И снова ничего. Не появился ни Сагир, ни какой-нибудь ночной душитель-потрошитель, ни даже санитар, которого вполне могла бы вызвать гуляющая по ночному лесу влюбленная пара, услышавшая, как поодаль какой-то ненормальный выкрикивает имя потустороннего создания.

Это я еще пентаграммы не рисовал. Думал бы, что это поможет — нарисовал бы, и плевать на всех, включая и санитаров.

Моя уверенность в том, что Сагир откликнется на мой зов, основывалась на весьма сомнительных исходных данных. Во-первых, на этом самом месте около года назад с Сагиром встретилась моя подруга, совсем не желавшая этой встречи, но в итоге оставшаяся ей вполне довольна. А во-вторых — три года назад именно я освободил его из заточения. Думаю, что его. Думаю, что освободил.

В конце концов, не так уж много по Новосибирску бродит черных крылатых созданий, похожих на то, что я однажды случайно выпустил из черного фолианта, найденного на полке моего врага. Впрочем, это уже совсем другая история. Давно написанная и давно забытая.

Многое в моей жизни можно было отнести в эту категорию: давно забытые истории. Черный маг-самоучка, решивший заточить меня в виртуальной реальности, жестоко за это поплатившийся, но оставивший после себя наследство в виде брошенного заклинания, которое впоследствии зашвырнуло меня все в тот же виртуальный мир, но на этот раз уже не одного. Путешествия по этому миру, новые друзья, знакомство с настоящим магом, на этот раз вполне себе светлым, но вредным как завуч, преподававшая у меня математику в 5-м классе. Приключения, достойные того, чтобы быть описанными в романе: сражения, дружба, застольные песни в кабаке, злобный враг из того мира, в котором я оказался невольным гостем, мечтающий о безраздельной власти и божественной силе… Собственно, все это я и описал в романе, и даже снискал им себе определенную долю славы. Стал широко известен в узких кругах. Кругах, близких к тому миру, в который закинул меня криворукий черный маг Василий Ложкин, в первый раз — из ненависти, второй раз — по чистой случайности, уже после своей смерти.

Впрочем, и это уже было в прошлом. В далеком прошлом.

Путешествие в этот мир в третий раз обернулось знакомством с Изнанкой миров и преждевременным рождением сына, которого мы ждали еще недели через три.

Но и это уже было в прошлом. В недавнем, но прошлом.

А в настоящем был лишь я, стоявший у костра в ночном сосновом лесу и взывавший к небесам.

— Сагир! Сагир! Сагииир!

Все мои надежды были на то, что у нас с ним осталась некая связь. Со мной или с этим местом, где с ним повстречалась Катя.

Все мои надежды были на то, что он откликнется на мой зов. Потому что если Сагир не придет… Впрочем, если он и придет — совсем не факт, что он выполнит то, о чем я хочу его попросить.

Я все равно не вернусь. Даже если он не придет и не исполнит мое желание — не вернусь. Домой, к прежней жизни, к семье, на работу… Никуда не вернусь! Уйду, куда глаза глядят. И буду идти до тех пор, пока смогу. Глупость? Может быть. Но в ней больше смысла, чем во всем, что я делал до этого. Чем во всей моей жизни.

— Сагир!

Свет костра за моей спиной вдруг померк, словно его накрыла огромная тяжелая тень.

Я обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как из пламени костра поднимается рослая человеческая фигура, облаченная в черный плащ до самой земли и черную же широкополую шляпу, полностью скрывающую лицо. Вот только я знал, что плащ этот — совсем не плащ.

Сагир ткал себя из пламени. Алые языки, вздымаясь от пылающих поленьев, темнели и становились частью его тела, медленно поднимавшимся над огнем. А я стоял, пораженный происходящим, наблюдая, как его голова поднимается все выше и выше, как ткутся из огня тело и ноги, как поднимаются над вновь ожившим костром вполне человеческие босые ступни. Вполне человеческие, только черные, будто деготь.

На несколько секунд Сагир завис над пламенем, повел плечами, словно потягиваясь, а потом — сделал шаг, коснулся ногами земли, оказался прямо передо мной и поднял голову, склоненную все это время к земле. Поднял голову и посмотрел на меня своими горящими глазами! Они пылали, как угли костра, они пронзили меня до самых потаенных уголков моей души… Как будто он видел меня насквозь: все мои планы, все мои мысли, все мои страхи и желания.

Я потерял дар речи. Я не знал, что сказать существу, к которому я так долго и с такой надеждой взывал, а Сагир улыбнулся, продемонстрировав мне два ряда белоснежных зубов. Острых, тонких, сверкающих в ночи своей белизной. И их было больше тридцати двух. Гораздо больше.

— Ты думал, я спущусь с неба? — спросил он, и из его рта вырвалось облачко дыма. Сагир был настолько близко от меня, что я ощутил даже запах его дыхания. Так пахнет горящий каменный уголь. Наверное, так пахнут пылающие недра нашей планеты.

— Думал, что раз у меня есть крылья — я передвигаюсь по воздуху?

Я рефлекторно отшатнулся, когда плащ Сагира распахнулся двумя громадными кожистыми крыльями, обнажив его тело, отдаленно напоминающее человеческое, но черное, и будто бы сшитое из широких лоскутов идеально гладкой кожи. Я видел стыки этих лоскутьев — грубые стыки, жуткие, неровные, словно сделанные рукой хирурга-неумехи.

Крылья снова обернули его тело, и Сагир сделал шаг назад, окинув меня взглядом сверху вниз. Оценивая, осматривая, как я на рынке осматривал бы кусок мяса.

— Ты ищешь смерти? — спросил он.

Я молчал. Я знал, это риторический вопрос. Он уже увидел ответ у меня в душе.

— Искать меня — значит искать смерти.

Его голос был низким, вкрадчивым, проникновенным и гипнотическим.

— Присаживайся. Поговорим!

Сагир опустился на землю, жестом указав мне место напротив себя, через костер. Сделав два шага на негнущихся ногах, я сел напротив, по-турецки поджав ноги. С минуту мы молчали, просто разглядывая друг друга. Сагир — равнодушно, я — с дрожью и ужасом. В конце концов, я сумел взять себя в руки. Я позвал его, значит, мне и начинать это разговор.

— Ты изменился, — сказал я, наконец.

Когда я видел Сагира в первый и последний раз, он был меньше. Вася Ложкин, в чье тело вселилось нечто, случайно выпущенное мной из черного фолианта, был рослым, но довольно щуплым. И крылья Сагира казались тогда не такими внушительными. В них зияли прорехи, оставленные не то стрелами, не то мечами. Но уже тогда в нем угадывалась невероятная сила. Я хорошо помнил, как одним движением черное существо, появление которого стало для меня полной неожиданностью, вынесло оконную раму вместе с креплениями и исчезло в небесах, всего пару раз взмахнув крыльями.

— Да, ты видел меня не в лучшем моем состоянии, — согласился мой собеседник, — но я быстро набрался сил. Всего несколько дней, и я стал прежним. Таким, каким был. Тебя я тоже помню другим.

— Моложе? — неуклюже попытался пошутить я.

— Не сломленным.

Я опустил голову, чтобы не встречаться с ним взглядом.

— Не потерянным.

— Да… — прошептал я.

— Не отчаявшимся.

— Да…

— Не сомневающимся!

От этого существа нельзя было скрыть ничего. Да я и не собирался. Не собирался чертить пентаграммы, играть в могучего повелителя демонов, диктовать Сагиру свою волю. Какая пентаграмма способна была бы удержать его? Какое заклятье он не прочел бы в моей голове раньше, чем оно хотя бы сумеет там оформиться?

"Никогда и ничего не просите, никогда и ничего, особенно у тех, кто сильнее вас, сами все предложат и сами все дадут". Так, кажется? Мне оставалось только просить.

— Сагир, — я заставил себя поднять голову и снова посмотреть в его алые глаза через пламя костра. — я хотел бы попросить тебя исполнить мое желание.

— А с чего ты взял, что я сделаю это? — усмехнулся он.

— Год назад, на этом самом месте, ты исполнил желание одной девушки. Так почему бы тебе и не исполнить мое?

— А, воробушек в синем пальто… — Сагир улыбнулся, отнюдь не саркастически или кровожадно, видимо эти воспоминания были ему приятны. — Интересно, она прямо так тебе и сказала?"Я пожелала, чтобы Сагир забросил меня в мир, где опасность ждет меня на каждом шагу, а потом еще и наводнил этот мир живыми мертвецами, укус которых превращает тебя в одного из них?"

— Нет, не так, но…

— Именно что не так. Скорее это она стала инструментом для исполнения моего желания. Мне было скучно, я хотел развлечься, и Катя развлекла меня. А что благодаря этому она заглянула в собственную душу и многое там нашла… Ну, так уж получилось.

Я согласно кивнул. Да, после той ночной встречи с Сагиром, о которой Катя рассказала мне, а я, с ее согласия, облек эту историю в рассказ"Кривая Лапка Енота", она действительно сильно переменилась. Стала сильнее, прямее, жестче. Но я видел, что Сагир лишь играет со мной. Может он, конечно, и развлекался, перенося Катю в мир с ковбоями, индейцами и восставшими мертвецами, но делал он это не для себя, а для нее. Он исполнял ее желание, пусть и неосознанное, а увиденное в ее душе.

— Ладно, пусть так, — согласился я, постепенно отходя от первоначального шока. Мой язык снова слушался меня, и я садился на любимого конька. На переговоры! Этим я зарабатываю на жизнь, этим живу, и от моего умения договариваться сейчас зависит моя жизнь. Нет. Моя смерть! — Но мое желание ты должен исполнить. Даже три!

— Вот значит как, да? — усмехнулся Сагир, снова пряча глаза под поля шляпы. — А можно узнать, почему?

— Ты же джинн! А я — освободил тебя! Значит, у меня есть право на три желания.

Сагир расхохотался. Громко и раскатисто зашелся в припадке гомерического хохота, он даже распахнул свои крылья, чтобы удержать равновесие, слишком сильно склонившись вперед. Смех его оборвался также быстро и внезапно, как начался. В одно движение Сагир оказался на ногах и шагнул ко мне, ничуть не смущаясь тем, что идет через костер. Пламя взметнулось, полыхнув мне в лицо, и моим рефлекторным желанием было отшатнуться назад, но я не смог. Что-то держало меня, не давая пошевелиться. Какая-то сила полностью парализовала меня, но не изнутри, а снаружи, одев в невидимые глазу ржавые доспехи, сочленения которых отказывались гнуться.

Огонь окутал Сагира, закручиваясь вихрем вокруг него. Разожженный мной костер не мог так гореть, не мог давать такое высокое и жаркое пламя. Так горит канистра бензина, так горит груда сухой фанеры, но никак не несколько толстых веток, до этого дававших ровное и теплое пламя, высотой от силы в полметра.

— Ты все еще думаешь, что можешь мне приказывать? — голос Сагира гремел громовыми раскатами и звенел силой. В нем слышалась мощь, которой не осталось равных на просторах нашего мира.

— Лишь один человек смел отдавать мне приказы! В вашу, людскую историю он вошел как пророк Сулейман! Не возомнил ли ты себя равным ему?

Я молчал. Я видел дым, поднимающийся от моих колен, на которых плавились джинсы. Чувствовал боль, расползающуюся по лицу — кожа на нем еще не горела, но собиралась вот-вот заняться. Обонял запах плавящегося пластика очков, запах горящих волос, своих волос, но молчал.

Огонь спал также стремительно, как и взметнулся вверх. Плавным и грациозным движением Сагир снова опустился на землю напротив меня, и когда он заговорил вновь, в его голосе уже не слышалось ярости и грома.

— Тяжело с вами.

— С нами? — переспросил я, потушив ладонью огонек, танцевавший на моих штанах. Лицо пылало жаркой болью и, скорее всего все было покрыто волдырями, а бровей и ресниц я, наверное, лишился начисто, как и части волос на голове. — C людьми?

— Нет. С дураками вроде тебя, ищущими смерти. Вы ничего не боитесь, ничего не слышите. Я ведь мог сжечь тебя заживо, и ты бы принял это как должное.

— Потому что мне уже все равно, — подтвердил я.

— Нет, тебе не все равно. Было бы все равно — ты бы взрезал вены у себя дома в теплой ванне, а не стоял тут ночью, в лесу, выкрикивая мое имя.

— Да. Ты прав. — Боль утихала. Может быть, ожог был не таким уж и сильным, как мне показалось, а может быть, Сагир постарался.

— Но ты достаточно упрям, чтобы принять мучительную смерть от огня, хоть ты и хотел попросить меня о совсем другой.

— Так ты исполнишь мое желание?

От улыбки Сагира у меня на затылке зашевелились волосы.

— Люди… — протянул он. — Как вы любите придумывать себе сказки про то, чего так боитесь! Вы рассказываете друг другу сотни анекдотов про Ад и Сатану, и Ад в них комичен, а Сатана — смешон. Вам что, не так страшно умирать, вспоминая эти бесчисленные шутки? А эта сказка про то, что освобожденный из заточения джинн обязан выполнить три желания своего спасителя? Наверняка тот, кто выдумал ее, однажды столкнулся с джинном лицом к лицу. Вот как ты сейчас! И испугался так, что чтобы забыть этот ужас, ему пришлось выдумывать сказку, в которой джинн — не только не страшен и не опасен, но еще и вынужден служить человеку.

— Так это только сказки? — спросил я.

— Сказки уже то, что джинна можно заточить в бутылку или лампу. Нет в этом мире силы, способной сделать это.

— А ты?

Сагир снова улыбнулся своей фирменной улыбкой сытой акулы.

— Я — сильнейший из джиннов. Да, пожалуй, я мог бы. У меня бы хватило сил. Но среди джиннов нет дураков, это особенность лишь людского рода. Джинн не станет враждовать с тем, кто сильнее его. Впрочем, нет, джинн вообще не станет враждовать. Нам это не нужно. Скопище миров достаточно велико, чтобы всем нам хватило в нем места. Но даже если бы человек когда-то обнаружил джинна, заточенного в бутылку… Чтобы выпустить его из этой тюрьмы, ему потребовалась бы сила, которой владели единицы людей! Ребенку не разрушить стену, которую возвел взрослый, так и простому смертному не разрушить заклятья наложенного тем, кто тысячелетиями совершенствовал свое магическое искусство.

— Сагир, поправь меня, если я что-то путаю, но я четыре года жил с мыслью о том, что я освободил некое существо, лишенное тела и заточенное на страницах талмуда"Al azif". И только год назад после того, как Катя встретила в этом лесу тебя, я соотнес эти два события, и пришел к выводу, что выпустил из книги джинна.

Я опустил из своего краткого пересказа тот факт, что был крепко пьян, взял с полки у Васи Ложкина первую попавшуюся книгу и прочел в ней первое попавшееся заклинание. Ни малейшего намерения освобождать кого бы то ни было у меня не было! Все, чего я хотел — это напугать Ложкина и заставить его выдать мне то заклинание, которым этот мерзавец перенес в меня в"Годвилль" — чудесную браузерную игру, пребывание в которой мне очень понравилось.

— Да, то был я, — кивнул Сагир, — но то не ты меня освободил, то я вырвался из заточения, в котором провел без малого тысячу триста лет.

–"Нет в этом мире силы, способной сделать это"? — передразнил я.

— С огнем играешь!

Я пожал плечами, мол, мне не привыкать, да и терять уже нечего.

— Был в этом мире один безумец, раскрывший многие законы мироздания. Слишком многие. За свое знание он жестоко поплатился, но перед этим натворил много бед. Ты слышал его имя. Ты держал в руках его книгу. Пожалуй, самую известную черную книгу во всем множестве миров.

— Абдул Альхазред?

— Да. Поэт, гений, безумец… Я пытался остановить его, пытался воззвать к его разуму, тянувшемуся ко все новым и новым ужасающим тайнам. Вот уж кто по-настоящему играл с огнем. И доигрался! Но прежде он сумел сковать меня и заточить в созданное им узилище. И поверь, не я один томился между строк этого зловещего тома. И тебе еще повезло, что ты наткнулся на меня, а не на кого-то еще. Подобных Альхазреду больше нет и не будет. Поэтому повторюсь, нет в этом мире силы, способной обуздать мощь джинна. И никогда больше такая сила не появится.

— Почему? Ведь если был один человек, то…

— Других таких не будет. Прошли те времена, когда люди тянулись к запретным знаниям, когда людям было тесно в их мире, когда они пытались постичь будущее и разгадать загадки прошлого. Не бывать ни новому Альхазреду, ни новому пророку Сулейману. Ты ведь и сам это видишь, не так ли?

Я кивнул, но тут же вновь вскинул голову, чтобы возразить…

— Да, да, да, — перебил меня Сагир, — тебе хочется оправдать человечество. Твой давний знакомец, Ложкин, мнивший себя черным магом — разве не постигал он запретные знания? Постигал. Но он не стремился к знаниям ради самих знаний. Он тешил себя верой в то, что хочет дотянуться до великих Богов Хаоса, но сделал ли он хоть один настоящий шаг к этому? Хоть один крохотный шажок? Нет. Он штудировал древние книги лишь ради практических, корыстных целей. Изучал способы перемещаться между мирами лишь для того, чтобы забросить в них своих врагов без права возврата.

— А я?

— А ты, пришедший просить меня о путешествии в иной мир? Твое желание не тайна для меня. Я не знаю лишь, о каком именно мире ты поведешь речь. Пока не знаю. Ищешь ли ты знаний? Неведомого? Таинственного? Непостижимого? Нет. Ты ищешь всего лишь смерти.

— Не только…

Сагир остановил меня взмахом руки, и мой язык прилип к гортани.

— Человечество забыло вкус знаний. Не только и не столько запретных, сколько знаний вообще. Комфорт, уют и неподвижность — вот что стало целью людей.

Я не мог согласиться, но и возразить мне было нечего, и Сагир видел это.

— Поэтому подобных Альхазреду больше не будет. А его"Al Azif"со временем станет просто сказкой, как стали сказкой мы, джинны. И в этой сказке книга, наполненная злом и разрушившая сотни людских жизней, в том числе и жизнь собственного творца, будет служить людям, а может и выполнять три желания любого, кто откроет ее на нужной странице. Я был ее частью долгие годы. Я был заперт и порабощен, силы мои были скованы цепями, крепость которых ты даже вообразить себе не можешь, но я все еще оставался собой. Сагиром! Первым и самым могущественным из своего племени.

И годами я тянулся наружу, прочь из своей темницы. Медленно и по капле вливал в разум того, кто обладал этой книгой, нужные мне мысли, годами накладывал на него чары — слабые и почти незаметные, порабощавшие его волю и разум. Чары мои были не толще паутины, но они сплетались воедино, как нити сплетаются в канат. И если бы не ты — пьяный от вина и впечатлений, то через какое-то время нужно мне заклинание прочел был сам Ложкин. Может быть через год, может быть через 5 лет. Но что такое пять лет по сравнению с тысячей? Я давно отвык торопиться.

Тебе, кстати, здорово повезло. Освободившись, я нуждался в новом теле, и готов был ворваться в любое, убив его прежнего носителя. На твое счастье книга принадлежала Ложкину, он владел ею долгое время, и на нем лежала паутина моих заклинаний. Захватить его тело было проще. Так что если бы каким-то чудом"Al azif"случайно попал тебе в руки, хотя ты должен понимать, что случайно такие книги не делают ничего, и ты случайно прочел нужное мне заклинание — я бы уничтожил тебя в мгновение ока, взяв себе твою телесную оболочку. Да, такова благодарность освобожденного джинна. А ты можешь продолжать верить в сказки про три желания.

Сагир закончил свой монолог, и несколько минут мы просто молчали, глядя в костер.

Мой план полетел в тартарары. Никаких трех желаний, никакой признательности ко мне за свое освобождение. Ничего. И вот я сижу напротив существа, способного убить меня просто щелкнув пальцами, и не знаю, что еще сказать ему. Что предложить в обмен на исполнения моего заветного желания, за которым я сюда пришел? Душу? Но зачем она ему?

Но в то же время… Мы сидим и молчим, Сагир никуда не уходит, не улетает, не растворяется в воздухе. Он не убил меня ни за дерзость, ни за глупость, и вроде бы вообще убивать не торопится.

Почему?

Почему он затеял все эту игру с Катей? Он не скрывал это ни от нее, ни от меня. Ему скучно. Ему хотелось развлечься. Забросить незнакомую девушку в вывернутый наизнанку мир и посмотреть, как она будет действовать. Я вроде бы здесь за тем же, но с одной оговоркой: мир мне нужен вполне конкретный. Как же мне убедить Сагира в том, что он сумеет развеять свою вековую скуку, уже просто наблюдая за моими похождениями там, куда мне так нужно попасть?

Попробуем…

— Сагир… Прости мне мое невежество и мою дерзость.

Джинн молчал, все такой же черный, жуткий и неподвижный, словно статуя.

— Я не в праве тебе приказывать и требовать чего-то, — продолжил я, — но могу я попросить?

— Можешь! — милостиво разрешил Сагир, а потом вдруг распахнул крылья, высвободив из-под них свои руки с зажатой в них колодой карт. Карты пришли в движение, порхая между черными ладонями, вертясь в воздухе и проносясь в опасной близости от языков пламени костра. Сагир тасовал колоду Таро, не прикасаясь к ней.

— А может, я сам попрошу за тебя? — спросил он, подняв на меня глаза.

— То есть?

— Я расскажу тебе о тебе. Прямо сейчас, с помощью Таро! И если карты откроют мне всю правду, то я исполню твое желание, как подобает джинну из современных человеческих сказок: извратив его так, как захочется мне. Могу обещать тебе, что твоя жажда смерти будет утолена. Ты умрешь. Ну а если ты окажешься не так прост, если карты не смогут показать мне тебя целиком, если ты удивишь меня… Вот тогда — три желания. Любые, какие попросишь! Ты получишь то, о чем мечтал и зачем пришел. Ты умрешь так, как хочешь ты!

Карты порхали между его ладонями. Такими человеческими ладонями, и все-таки какими-то чужими, жуткими, отталкивающими. Я не сразу понял, в чем дело: его пальцы были слишком длинными и странно изогнутыми. У Сагира было на одну фалангу больше, чем у меня.

— Тебе нужно время на размышления?

— Нет, — твердо ответил я, хотя мое сердце билось словно сумасшедшее. Мне было страшно. — Я согласен!

— Азарт! — довольно протянул Сагир, сложив колоду рубашками кверху и заставив ее воспарить над ладонью. — Азарт — это хорошо. Это интересно! Ты не безнадежен, как мне показалось сначала. Твоя душа еще жива, хоть мне и подумалось, что она умерла раньше тела.

На что я подписываюсь?

Верил ли я хоть на секунду, что мне есть, чем удивить существо, помнящее дыхание Творца? Верил ли я, что такой уникальный и удивительный, что мои помыслы останутся тайной для магической колоды карт?

Нет. Не верил, но надеялся.

А еще мне было все равно. Отправляясь ночью в лес в надежде призвать Сагира и договориться с ним, я твердо решил, что не вернусь к своей прежней жизни. Что не вернусь к жизни вообще.

Сагир ошибался. Моя душа уже была мертва. Я уже был мертв. Отчаявшийся, раздавленный и ничтожный, я искал телесной смерти, потому что духовная уже состоялась. А раз он ошибался в этом — может быть, он ошибется и в чем-то еще?

— Тогда начнем, к чему нам терять время?

Сагир протянул мне колоду, и я снял часть карт левой рукой, к себе, почувствовав, как карты отозвались на мое прикосновение. Так откликается женщина, когда ты проводишь ладонью по ее обнаженной спине. Карты хотели меня. Карты хотели играть со мной, и я был готов играть с ними!

Колода веером разлетелась перед Сагиром, зависнув в сантиметре от земли. Он указал пальцем на три карты, и те послушно вылетели из веера, тут же собравшегося обратно в колоду, исчезнувшую под его плащом из крыльев.

— Три карты. Этого будет достаточно, чтобы рассказать о твоем прошлом…

Я ждал, что Сагир покажет карты мне, как делал это с Катей, но видимо он счел, что я все равно не пойму их значения. Он держал карты в руке, развернув рубашкой в мою сторону, и его алые глаза перебегали с одной на другую.

— Итак. Один старший аркан и два младших. Паж мечей, старший, 19-ый аркан,"Солнце", а за ним — девятка мечей. Легкомысленный бег по жизни. Тебе все удается, все спорится, все получается. Ты не думал о будущем, не строил планов, ты просто мчался вперед, пока хватало завода. И добежал."Солнце". Хорошая карта, каждый мечтает, чтобы она выпала ему. Семья, дом, определенная доля успеха. Ребенок… Сколько твоему сыну?

— 8 месяцев, — ответил я.

— Тебе даже завидовали. Ты не взобрался на вершину Фудзи, но ты имел многое из того, чего не было и не могло быть у других. Тем, кому выпадает"Солнце", всегда завидуют.

Сагир все-таки показал мне карту. Под голубым небом с сияющим на нем солнцем, по полю подсолнухов, скакал белый конь с радостным ребенком на своей спине.

— Но сказывается паж мечей с его легкомыслием. Нет цели, нет планов, нет понимания того, куда ведет тебя твоя дорога. К чему это приводит? К девятке мечей. Страх, бессонница, потеря себя, предчувствие беды.

Сагир отложил карты в сторону, и взгляд его пылающих глаз встретился с моим, заставив опустить глаза.

— У тебя есть дом, работа, любящая жена, друзья, сын. Но что-то тебя гнетет. Что-то не дает тебе покоя. Что-то пугает тебя! Что же это?

— Это ты мне расскажи! — ответил я, постаравшись вложить в свои слова сарказм и долю надменности.

— Расскажу, не торопи события. Спешить нам совершенно некуда.

— Скоро рассвет, — зачем-то напомнил я. Когда я в последний раз смотрел на часы, было где-то час тридцать ночи, а в начале июня светает рано.

— Ты уверен?

— Чувствую, правильным ответом будет"нет".

Сагир усмехнулся, водя рукой над снова появившейся на свет колодой.

О чем это он? Я полез в карман за телефоном, но на привычное нажатие кнопок он не отозвался, экран так и остался темным.

— Твои фокусы? — спросил я, показывая ему черный экран.

–"Фокусы"! Как примитивно. Ты сегодня упорно играешь с огнем, всячески стараешься меня оскорбить. Назвать то, что я сделал фокусом — это примерно то же самое, что назвать твои изданные романы писаниной.

— Прости, — вполне искренне повинился я. Не от страха перед этим существом, мне и в самом деле стало стыдно.

— Прощаю, — смилостивился Сагир, — для тебя рассвет не настанет, пока я этого не захочу. Равно как и не прогорят дрова в этом костре.

И в самом деле, как я не заметил этого раньше? По всем законам физики костру уже полагалось начать гаснуть, но он горел все также ровно и размеренно.

–"Дурак"! — возвестил Сагир.

Я поднял голову, намереваясь возразить, что не такой уж я и дурак, но мой взгляд наткнулся на протянутую мне карту. Нулевой аркан."Дурак". Беспечный бродяга с походным узелком на палке, лежащей на плече, глядя в небеса и наслаждаясь прогулкой, готовился сделать шаг с обрыва. Белый пес, суетящийся у его ног, отчаянно пытался остановить хозяина и друга, но что-то мне подсказывало, что Дурак сделает свой последний шаг раньше, чем пес сумеет заставить его взглянуть под ноги.

— Это я перешел к твоему настоящему. Пояснения нужны?

— Конечно.

— Итак, ты — дурак, и ты — на краю пропасти. Аллегория ли это? Хотят ли карты сказать, что ты на краю пропасти прямо сейчас, или…

— Или, — ответил я, чувствуя, как по моей спине поползли мурашки. На моих глазах карта менялась. Пропасть под ногами у изображенного на ней юноши, окрасилась в черный цвет и выбросила навстречу ему бесплотные когтистые лапы.

Сагир вытащит новую карту, долго вглядывался в нее, а потом показал ее мне. Между черной и белой колоннами восседала девушка в жреческом одеянии, державшая в руках бумажный свиток, и ее лицо было холодным и бесстрастным.

— Второй аркан. Верховная Жрица. Она — суть мироздания. Она — сама мудрость. Она — стражница врат… А кто она для тебя?

— Изнанка! — одними губами прошептал я.

Сагир удовлетворенно кивнул.

— Я так и думал. Ее отпечаток на человеческой ауре также трудно смыть, как пройти через охраняемые ею врата. Ты не прошел. Ты отравлен ею, поэтому карты показывают Верховную Жрицу в твоем настоящем, а не в прошлом, что было бы логично. Она всегда с тобой, и именно она привела тебя сюда, ко мне.

— Сагир, — осторожно начал я, — а может быть можно вылечить меня? Может быть, есть возможность изгнать ее из меня? Избавить меня от этого яда, от этого страха?

Джинн покачал головой. Не было в этом жесте сожаления врача, который ничем не может помочь своему пациенту с огромной опухолью в голове, не было жалости прохожего, увидевшего на дороге сбитую автомобилем собаку. Просто констатация факта: нет, нельзя. Сагир вытащил третью карту настоящего, и она зависла в воздухе, поворачиваясь лицевой стороной то к нему, то ко мне.

— Башня. Мрачный шестнадцатый аркан. Коронованная башня, как символ мечтаний и надежд, пораженная молнией, сбивающей эту корону и разрушающей башню. Крах. Башня пылает, два человека в панике выбрасываются из ее окон, предпочитая гибель от острых камней у ее подножья мучительной смерти в огне и дыме.

— Почему? — спросил я.

— Почему это твое настоящее?

— Нет. Почему тьму Изнанки нельзя изгнать из меня?

— Ты невнимательно слушал меня, ты плохо внимал картам. Таро показали тебе Изнанку в облике Верховной Жрицы. Она — лишь стражница, лишенная эмоций. В ней нет ненависти к тебе или кому-то еще, она просто делает свое дело. Она отравила тебя, не вложив страх в твое сердце. Она взяла твой собственный страх и показала тебе его, дала попробовать на вкус. И ты, вкусив его, ощутил, как он разрушает тебя. Виноват ли огонь в том, что ты сгораешь заживо? Виновата ли вода в том, что ты корчишься на глубине, вдыхая ее вместо воздуха?

— Нет…

— Что показала тебе Изнанка?

— А что говорят тебе карты?

— Они настроены сейчас на другое. Я мог бы сделать новый расклад, покопавшись в твоей душе, но не проще ли ответить мне? Это не противоречит условиям нашей сделки, ведь я уже увидел главное: ты пришел сюда, потому что при всем том, что жизнь твоя должна быть наполнена счастьем и солнцем, ты живешь в страхе, который принес с собой из глубины Изнанки. Я не хочу гадать, я хочу спросить: что она показала тебе?

— Бесполезность… — я выдохнул это страшное слово, и набрал в грудь воздуха, чтобы произнести второе: — бессилие…

Изнанка показала мне, как из-за меня на моих глазах умирают мои жена и сын. Она дала мне сполна напиться этим страхом! Я не мог сделать ничего: ни спасти их, ни умереть ради них, ни даже попросить прощения за то, что не успел и не смог. И вот уже восемь месяцев, как я живу с осознанием собственной бесполезности. Осознавая, что тем, кого я люблю, от меня нет ни малейшего толку даже в повседневной жизни, не говоря уж о какой-то критической ситуации.

Каждый день я вижу отголоски этого страха. Виновата ли в этом Изнанка? Нет, пожалуй что Сагир прав: не виновата. Она лишь показала мне, кто я, открыла глаза на собственное бессилие. Каждый раз ночью, когда мой сын плачет и его идет укачивать жена, потому что со мной он не может не то, что заснуть, но даже и успокоиться, я вспоминаю, как в Изнанке он плакал в последний раз. Каждый раз, когда после бессонной ночи моя Света поднимается с улыбкой, а я — едва живой, похожий на зомби, и плетусь на работу — я думаю о том, насколько же я слаб и бесполезен.

Конец ознакомительного фрагмента.