Семь. Повесть о детстве

Кирилл Борисович Килунин, 2019

В детстве с каждым из нас происходили чудеса, но мы выросли и забыли о них. Или просто перестали в них верить. Я расскажу тебе, как было у меня, и, может быть, и ты вспомнишь....

1. У бабушки в деревне. Друзья…

Мир благоухает яблочным пирогом. А в моих ресницах запутались солнечные зайцы, настойчиво требуя, чтобы я открыл глаза. Я пытаюсь спрятать свою голову под подушку… Но, в очередной раз, вдохнув запах яблочного пирога, перемешанный с речным бризом, залетевшим в открытые окна, и ароматами многолетников из палисадника во дворе нашего старого деревянного дома, обители бабушки Фисы, у ней я гощу, окончательно просыпаюсь, откидываю в сторону ветхую белоснежную простыню, и голыми ступнями встаю на прохладные половицы цвета терракоты. Они возмущенно скрипят…. — Бабушка..! — кричу я, топая в сторону кухни. А в ответ — тишина, только цвирканье кузнечиков за окном, еле слышное мычание соседской коровы, ее не выгнали пастись в заречные луга, потому что, вот-вот должна отелится. И мерное тук-тук-тук — старинных ходиков над моей головой, вместо одной гири бронзовый Будда весь покрытый патиной — неизвестным образом попавший в эти места, не то — очень маленький купеческий городок, не то большая деревня, бабушка говорит, что шесть сотен лет назад это место — столица окружающего окоема на сотни верст вокруг. — Баб, ты где? Бабушки нет, на кухонном столе за печкой глиняный кувшин — крынка парного молока, тот самый яблочный пирог в щербатой тарелке покрытой финифтью коронованных орлов и надписью «Кузнецовъ» 1905 г. Под тарелкой с пирогом записка:

Буду к 19.00. вызвали подменить Надежду.

Бабушка

Я вздыхаю, поправляя сатиновые трусы — темно синие с белыми якорями, моя гордость и зависть местных пацанов, обидное «морячок» брошенное в спину, и иду умываться.

Я большой, мне семь лет. Я обещал маме, что больше не буду болеть… и поэтому набираюсь сил перед школой, живу у бабушки и лопаю витамины, запитываясь настоящим солнечным светом как батарейка.

В ручнике закончилась вода. Поэтому, я умываюсь прямо в бочке — у дома, отражаясь в ней взъерошенной лохматостью русых волос, курносым носом с рыжими веснушками и большими распахнутыми в этот мир глазами. Мама говорит, о том, что мои глаза похожи на небо. А я думаю, что: они — серые», но не спорю. Голубое бескрайнее небо тоже бывает серым, перед самым дождем или, когда вот-вот пойдет первый снег. — Брр… — я стараюсь не думать про зиму, впереди еще целый месяц лета, и я свободен как птица, вот налопаюсь яблочного пирога с парным молоком и решу, куда мне лететь.

За скрипучими серыми воротами с бронзовой щеколдой в форме стрелы — широкая дорога с пружинящими деревянными тротуарами. Эта дорога бежит вниз. К самой реке. Виляя, словно дворовый пес, обрубком куцего хвоста. Складываясь в серпантин — заросший лопухами и диким шиповником оврагами. Мимо пыхтящего белым дымом хлебозавода — бывшего когда — то православным храмом Ильи пророка. Пересекаясь с высоким забором с частными садами, с крыжовником и колючей малиной, вишнями, жимолостью и яблоньками. А еще, купеческими кирпичными усадьбами и такими же, как наш дом — древними бревенчатыми избами — почерневшими от времени и суровых зим. Там, за оврагами и болотистыми ручьями, вековые амбары, с провалившимися крышами. И все тропинки выходят прямо на песчаную косу, спускаясь к самой воде. Река — широка, за ней сочные заливные луга, лес — настоящая тайга — изумруд на изумруде, проблеск белых берез и корабельные сосны — упираются верхушками в небо, а там — на самом горизонте — одинокая гора со странным непонятным для меня названием Полюд. Меня безумно манят эти заречные дали, я знаю, что, они наполнены неведомым и таинственным. Но, отправляться туда один, я не спешу. Поэтому, просто перехожу дорогу. Перебираюсь на другую сторону. Здесь не бывает машин. По этой дороге обычно ходят, и лишь иногда проносятся тихоходные мотоциклы с колясками, похожие на травяных жеребчиков. Цвирк… Я иду к своим друзьям, Ленке и Сергею, они брат и сестра, они же Лека и Серый — белобрысые — выгоревшие на солнце, вечно смеющиеся, коричневые от того, что днями пропадают на улице, они старше меня на пару лет, но здесь в нашей компании мы на равных, потому что мы вместе. Они пахнут дымом и ветром, наверное, от того, что на крыше сарая, что рядом с приземистой банькой запускали своего оранжевого змея — сделанного из старого плаката «Миру — мир!» и тонких реек, перемотанного алыми нитками, зовущимися — мулине. У них одинаковые глаза — серо-зеленые, и руки — в белой краске, помогали красить забор своей бабушке Вере, с которой живут все лето, так же как я.

— Куда мы сегодня? — спрашиваю я, пожимая их в унисон протянутые теплые ладошки, шершавые и покрытые ципками.

— На старое кладбище… — шепчет Сережа.

— Не струсишь?! — смеется — наша заводила — Лека. Так в первый раз сократил ее имя Серый и прозвище Лека тут — же прижилось

— Нет, — шепчу я в ответ. — Но мы же, хотели за реку.

— Трусишка, зайка серенький — смеется Лека, применив на меня любимую свою дразнилку, используемую сугубо для воспитания младшего брата.

— Нет, я ничего не боюсь. На кладбище, так на кладбище, пойдем!