Верить Судьбе

Кира Каменецкая

Мои стихи – это зеркало, и я предлагаю всем вам посмотреть в него вместе со мной и увидеть. Только не спрашивайте: «Что?», потому что у меня нет ответа на этот вопрос. Есть лишь надежда, что увиденное будет для каждого своё (разное, спорное, противоречивое или, напротив, восторженное), но всё-таки БУДЕТ.И для меня, как для автора, ничего важнее нет.

Слова покидают мой дом…

«Всё заметёт, и однажды проснёшься радостной…»

Всё заметёт, и однажды проснёшься радостной,

Словно тебе всего десять неполных лет,

Словно на кухне мама готовит сладости,

Словно тоски и печали на свете нет.

Словно совсем уже скоро запахнет праздником:

Ёлка живая и мисочка рыжих солнц.

Будет легко и, конечно, совсем без разницы,

Что забирает с собой уходящий год.

Разве, когда тебе десять, боишься возраста,

Опыта горького, чьих-то чужих проблем?

Разве в неполные десять попросишь: «Господи!

Просто спаси меня, Боже, от этих стен!»

В десять проснуться под утро легко и радостно,

Ближе подвинуть любимый высокий стул,

Встать на него босиком, посмотреть на «градусник»,

Слушать за окнами зимнего ветра гул.

Блинчики с чаем на завтрак, а после — улица:

Снова играть в снежки до потери сил.

Мама сегодня — родная, совсем не хмурится,

Больше не просит у Бога, чтоб «он любил».

Маме сегодня, похоже, легко и радостно,

Мама сегодня готовит, целует в нос,

Тихо зовёт тебя «мелкой любимой сладостью»,

Вновь обещает, что «будет и Дед Мороз».

Ты же сама так легка, словно крылья выросли,

Словно бы ты их расправила просто, в один момент,

И позабыла, что сказки (по правде) — вымысел,

Что Дед Мороза (по правде) на свете нет.

Всё замело, и почти уже пахнет праздником:

Рыжее солнце разделишь на дольки и…

Взрослым проснёшься и горько поймёшь,

в чём разница:

Кофе без блинчиков, вместо снежков —

стихи.

«Ты где-то там, в безумии дня…»

Ты где-то там, в безумии дня,

Я где-то здесь, в безумии ночи,

И горький этот дым без огня

Меня своим безвременьем точит.

Ты знаешь, он ведь шлёт мне не сны,

Он посылает мне обрывки видений

О том, что горю не дожить до весны —

Ему вообще остались только мгновенья.

И я считаю их одно за другим,

Едва дышу, боясь, что это последним,

Последним станет, и тогда вместе с ним

Я стану кем-то, кто зовётся «наследник».

Я потеряю вместе с горем весь мир,

Огромным мир, что называется детством…

И лишь о страхе мы с тоской говорим

В ночной тиши, когда мне нечем согреться.

Я сирота почти… Ты знаешь, болит,

Болит и горечью въедается в душу

Сам факт того, что не сбежать от обид

И не вернуть уже того, кто так нужен.

Конечно, после мир не станет пустым —

Мне каждый день дарует множество смыслов,

Но по ночам мы с тишиной говорим,

О том, что почва поменяется в жизни.

О том, что стихнет навсегда этот дом,

О том, что домом он мне быть перестанет,

И только эхо будет жечься огнём,

Глухое эхо очень нужного «Мама»…

Ты где-то там, в своем безумии дня,

Я где-то здесь, в своем безумии ночи,

Я сирота почти, и дым без огня

Завьюжит пеплом и беду напророчит…

«Белый снег пеленой, как рай…»

Белый снег пеленой, как рай —

Утешенье больной души…

Станет чуждым родимый край

И родною чужая ширь.

И останутся мне роднёй

Дом чужой и сгоревший кров,

Буду долго искать покой,

Чтобы сбросить вериги снов.

И тогда белый снег, как жизнь,

Запорошит мои следы,

Белым саваном скроет мысль,

Чтоб не выдумала беды.

И навеки исчезнет всё,

Только снег белой мглой вокруг.

Только я прокричу: «Ещё!»,

Вырываясь из чьих-то рук.

И отступит пред снегом ночь,

Ну а с нею моя тоска…

Я гоню злые мысли прочь,

Силы есть — снег идёт пока.

«В уверенности чётких движений…»

В уверенности чётких движений,

В бездействии немеющих рук —

Я всюду, всюду вижу лишь тени

И замкнутый, нервущийся круг.

Я знаю, что закончилось лето,

Я знаю, что приходит зима.

Я знаю, но не знаю об этом,

Как будто я — не я же сама.

Себя не узнаю́ в зазеркалье,

Как будто я лишь жалкий эскиз,

Набросанный по чьей-то печали

На серый от безвременья лист.

А время — ржавой бритвой по нервам,

По венам опустившихся рук…

Я всюду, всюду вижу лишь тени

И замкнутый, нервущийся круг…

«Каждым вздохом тот день запомнится…»

Каждым вздохом тот день запомнится,

Без тебя, без меня, без времени…

И в незапертой тёмной комнате

Не слова — отголоски имени.

И в предательском сером сумраке

Не узнать силуэта черного,

Словно света пугаясь лунного,

Мир укрылся крылами ворона.

И дыханьем зимы испуганный,

Он замёрз и застыл, как вкопанный…

А луна для него как пугало,

Что ведёт стаю туч растрёпанных.

И в холодном немом безвременье

Этот день вдруг исчезнет, кончится,

Не останется больше времени

Нам исполнить всё то, что хочется.

Каждым вздохом тот день запомнится,

Всё без слов, без тебя, без времени…

И в незапертой тёмной комнате

Стены, крытые белым инеем.

«Слова покидают мой дом…»

Слова покидают мой дом…

Уходят и «мама», и «детство»,

Уходит родное «вдвоём»…

Я кутаюсь в плед, чтобы согреться.

Я жду, когда ЭТО пройдёт.

Не то, чтобы мне очень больно,

Но горечь, как колотый лёд,

А сны — мои личные войны.

Мне нет тишины в пустоте,

Как нет и покоя в надежде.

Я — узница сумрачных стен,

Но тесно мне в мире безбрежном.

В нём тесно дышать без любви,

Когда лишь пред небом в ответе,

А тихое «просто живи» —

Лишь шёпот, похожий на ветер.

И он не сорвёт якоря,

Распятые сумраком мысли —

Мой личный болезненный яд,

Который на вкус словно числа.

Те числа, каким нет числа.

Те самые, ставшие веком.

Те самые, между «была»

И «стала другим человеком».

Слова покидают мой дом…

Наверное, это нормально,

Вот только мне холодно в нём…

И пусто… И как-то… нейтрально.

«Зову я твоим именем боль…»

Зову я твоим именем боль

Затем лишь, чтобы немного унять,

Закрыть глаза — и каплями соль,

Пусть сердцем только — всё же обнять.

Зову тебя в ночной тишине,

Когда душа не может уснуть,

И кажется, что боли на дне

Укрылась всей судьбы моей суть.

Зову тебя, когда нет огня,

Когда душе безмерно темно,

И кажется, ты слышишь меня,

И кажется, ты сердцем со мной.

Зову тебя, когда в тишине,

Захлебываясь, сердце молчит,

И кажется, что прошлого нет,

Но мне не убежать от обид.

Зову тебя, когда никого,

Когда душа на свете одна

Стоит на перекрестке дорог,

И ей не светит даже луна.

Зову тебя, как солнечный свет,

И боль зову в твою только честь,

Ведь прошлого почти уже нет,

А ты, надеюсь, всё-таки есть.

«Кофеин, шоколад и остатки истерики…»

Кофеин, шоколад и остатки истерики…

Я не плакала так уже тысячу лет,

Словно я утонула далеко так от берега,

Что и тело мое отыскать веры нет.

Словно я умерла, а душа разрывается:

«Мне так много и многим хотелось сказать!

Подожди… Это что? Это дно приближается?!

Нет! Не надо! Постой! Не хочу умирать!!!».

Только смерть всё равно ледяными ручищами

Шарит в холоде вод… Невозможность дышать

Перепутает ужас с прозрачными мыслями,

Заставляя метаться, безмолвно кричать…

Умираю не я. Там не я в этом холоде,

В этом жутком болоте, где царствует смерть.

Умираю не я, только, может быть, Господи,

Умереть было б проще, чем просто смотреть?..

Кофеин, шоколад… И осколками острыми

Мне впиваются в вены простые слова:

«Не исправить уже ни молитвами слёзными,

Ни проклятьями… Поздно… Желтеет листва…»

«Как грешен мир, пределов зла не знающий…»

Как грешен мир, пределов зла не знающий,

И грешны те, кто гимн ему поют.

Как жалок мир — убогое пристанище,

Приют для смертных, холода приют.

Здесь поздно всё, что злостью не измерено, —

Любить, прощать, дарить своё тепло,

Здесь только смерть осталась неизменною —

Царит и правит, всем ветрам назло.

Здесь только боль вовек мерило подвига,

Чужое горе радостно для всех,

Здесь каждый третий — чей-то жалкий поданный,

Убогий раб без права на успех.

Здесь жгут огнём борцов, творцов и гениев.

Лет сто спустя о них же слёзы льют,

Учуяв кровь, бросаются гиенами

И кровь чужую даже тёплой пьют.

И всё то зло, что здесь живет и здравствует,

На самом деле смерти ремесло.

Ведь лишь она на свете этом царствует,

Владея белым светом, чёрной мглой.

Но мне её теперь бояться нечего:

Любви и дружбы черная цена

В душе моей оставила отметину,

Всю душу, как вино, допив до дна.

Но даже этой жертвой не насытившись

И боли лишь сильнее возжелав,

На свежесть ран она мне соль насыпала,

Нисколько затянуться им не дав.

И вот теперь, сама себя уродуя,

Живёт она, что я звала душой…

Ущербная, разбитая, убогая,

Понятная лишь только мне одной.

«Видишь небо, в котором Боги…»

Видишь небо, в котором Боги

Вновь решают людские судьбы:

Счастье выпадет лишь немногим,

С остальными же будь, что будет!

Видишь небо, оно свободно

Ведь над ним у людей нет власти.

Оно — целая часть природы,

Сколько силы у этой части!

Сколько воли творить стихии,

Человечество ввергнув в ужас,

Из слабейших вдруг сделать сильных!

Ну а сильных… ломать и мучить.

Сколько в нём потаённой власти

Править миром, людьми и жизнью,

Сколько красной и серой краски,

Чтобы метить своих и лишних!

Сколько плачет над миром небо,

Когда вдруг совершит ошибку…

Плачет небо дождём и снегом

В этот час в мире всё так зыбко…

Но от слёз тех не станет легче

Людям, меченным серой краской,

Боль их станет лишь только крепче

И сложнее для тех, кто в красном.

Им никак не понять друг друга —

Кто живёт, а кто существует,

Люди в сером идут по кругу.

Люди в красном весь мир целуют.

Видишь небо, в котором Боги

Вновь решают людские судьбы —

Красный цвет выпал лишь немногим,

С остальными же будь, что будет!

«Я — пустая, и мир мой — пустыня…»

Я — пустая, и мир мой — пустыня,

Белым снегом по мглу занесённый.

Так и было, и будет отныне,

Хоть и страшно быть здесь погребённой.

Мне могилой бездушные стены,

Палачом беспощадное время,

Я с тоскою смотрю на метели,

Но теплу, как и людям, не верю.

Обожжённое, рваное сердце…

Я смотрю, как оно умирает,

Вспоминаю далекое детство,

Но уже ни о чём не мечтаю.

Я пустая, и мир мой пустыня,

Жгучей болью по сны занесённый.

Я боюсь, что она не остынет,

Я боюсь быть навек погребённой…

«Мне снился сон… Безвестность и отчаянье…»

Мне снился сон… Безвестность и отчаянье,

И серый пепел радужных надежд…

Сорвался стон… И в стоне том отчаянно

Звала тебя, хотя тебя и нет.

Звала тебя… И голос твой неведомый

Ко мне пришёл из сущей темноты

И обещал, что станешь ты ответами

На все вопросы… Ты, лишь только ты.

Ты говорил, и звонкие жемчужины

Твоих надежд, невидимы сперва,

Вдруг стали мной, и тонким дивным кружевом

Легли на пепел чистые слова.

И всё опять! И сызнова, и заново,

И новый сон в рассветной тишине,

И голос твой — над рваным сердцем занавес,

Всей жизни смысл, хотя тебя и нет.

«Меня пугают цветы на снегу…»

Меня пугают цветы на снегу

И тишина опустевшего дома,

Где никого уже больше не ждут,

Где только память опять в горле комом.

Я так хотела бы всё изменить,

Но в то же время я радуюсь боли,

Ведь эта боль научила ценить

Вдвойне всех тех, кто с тобою был «в доле».

Всех тех, кто рваную рану жгутом

И антисептиком сверху на слёзы,

Всех, кто твердил: «Будет легче потом»

И обнимал без ненужных вопросов.

Ну а ещё я «спасибо» скажу

Безумной боли за Дар мой бесценный,

За то, что в стылую серую жуть

Я не смотрела одна ни мгновенья.

Я благодарна за ужас и мрак,

За каждый миг непростых испытаний

И за всех тех, кто не «просто», не «так»,

В кого как раз через боль и врастаешь.

К кому потом наугад… В темноте…

От счастья сослепу или в ненастье

Протянешь руки, ведь только лишь те

Тебя поймут, кто ковал твоё счастье.

Кто день за днём, задыхаясь в огне,

Твоей души окровавленный сгусток

Держал в руках, вопреки тишине,

Собой закрыв ядовитое «пусто».

Себя подставив под пули из слёз,

Под град свинцовый безумных кошмаров…

Кто без сарказма, легко и всерьёз,

Твою улыбку назвал Божьим Даром.

И пусть всё так же цветы на снегу

Меня пугают… И нет больше дома,

Я всю ту нежность в душе берегу,

В свои мечты погружаясь, как в кому…

«Хочу, чтобы солнце не гасло так рано…»

Хочу, чтобы солнце не гасло так рано…

Ты знаешь, сейчас я люблю быть одна

И медленно думать, зализывать раны,

По дому бродить и стоять у окна.

Ты знаешь, я будто бы вижу впервые

Тот мир, что вчера ещё был мне родным.

И тесно мне в страшно притихшей квартире,

Но как-то светло мы с тоской говорим…

Мы с ней говорим о потерях и скорби,

О тех, кого нам никогда не вернуть,

О будущем тихо совсем, даже с болью,

И громче о том, что мешает уснуть.

Мы с ней говорим. Говорим бессловесно,

Поэтому я так люблю быть одна,

Ведь в нашей беседе другому нет места,

Хотя её фон не всегда тишина.

Я часто пою ей далёкие песни,

Невнятно, без нот и фальшивя до слёз,

Но всё же пою, чтобы помнили вместе,

Что боль не навеки, хотя и всерьёз.

И знает тоска, что теперь мы едины,

Но слушает, верит и ждёт наугад,

И слышится ей чуть невнятное имя,

И знается: мы не вернёмся назад.

Мы с ней на двоих в этих пасмурных стенах

Разделим далёкие, близкие сны

И полубезумную светлую веру,

И горькую правду: не встретить весны.

Не встретить весны тем, кого потеряли,

Чьи лица — портреты, а сны — голоса…

И выпьем мы полную чашу печали,

В которую мельком скользнёт и слеза.

Она всё поймет. И она мне ответит

На заданный раньше забытый вопрос:

«Ты просто забудь об обратном билете,

В конце есть начало, а их не вернёшь».

И я не хочу, чтобы солнце так рано,

Так тихо и быстро скользило в закат —

Мне сумерки эти бальзамом на раны,

В них сердце с тоской о мечте говорят.

«На каменном столе горит свеча…»

На каменном столе горит свеча,

За пасмурной стеной иные дни,

А мне сейчас сначала бы начать,

А мне б сейчас смотреть другие сны.

За яркой чередой безумных слов

Сокрыта тишина пустой души,

Я сердце обрываю вновь и вновь,

Ныряя в эту сумрачную ширь.

Не слышно, даже трудно, чуть дыша…

Без яви и реальности сто лет,

Как будто весь земной огромный шар

От страха сбил привычный ход планет.

На каменном столе горит свеча…

Я даже отдышаться не могу —

Мне слышится начало всех начал

В тех снах, что я надёжно берегу.

«Иногда, чтобы всё обрести…»

Иногда, чтобы всё обрести,

Нужно всё до конца потерять

И лихое начало пути

На кресте из страданий распять.

Иногда, чтобы слышать себя,

Нужно голос сорвать для других

И всю душу, нещадно губя,

Выворачивать в пасмурный стих.

Иногда, чтобы смыслы постичь,

Нужно долго брести в темноте,

Где никто не услышит твой клич,

Отражённый от каменных стен.

Иногда, чтобы выйти к огню,

Нужно стыть на ветру сотню лет

И искать лишь сплетение рук,

Что спасением станет от бед.

Иногда, чтобы что-то найти,

Нужно долгие годы искать

И блуждать в серой гуще тоски,

И вслепую и верить, и ждать.

Иногда, чтобы просто любить,

Нужно сжечь своё сердце дотла

И утратить желание жить,

Чтоб потом обрести два крыла.

Иногда… Иногда… Иногда…

Я теперь лишь уверилась в том,

Что к надежде идут поезда,

Если сами мы к свету идём.

Пилигрим

А вдруг всё не случится, не сбудется?..

В ответ, тоской и болью храним,

По горестно-пустующим улицам

Души моей пройдёт Пилигрим.

Пройдёт и всколыхнёт всё хорошее,

Отыщет мой утраченный свет

И что-то с горьким привкусом прошлого,

Но с мыслью, что тех дней уже нет.

Пройдет… Под звук шагов взбудоражатся

Притихшие от горя мечты,

И чудо за пределом вчерашнего

Отыщет вдруг предел пустоты.

Отыщет тот предел, от которого

Лишь шаг — и будет новая жизнь.

Тот самый, где все нити оборваны,

Но кто-то всё же шепчет: «Держись».

Пройдет Он забелёнными тропами

По горьким чужеродным следам —

Процессии здесь шли похоронные,

Здесь слёзы стали искрами льда.

Но здесь же Он отыщет желанное,

Конец ознакомительного фрагмента.