Капля духов в открытую рану

Катя Качур, 2020

Она знает все потайные ходы и тоннели подпольного парфюмерного мира Москвы. В силу редкого обоняния запахами окрашена вся ее жизнь – любовь, восторг, разочарование. За плечами блестящее журналистское прошлое, поклонники, завистливые взгляды. Впереди – пропасть. Признание сменилось забвением, восхищение – насмешкой. Она сливается с толпой в многоликом городе и не подозревает, что остается непокоренной звездой для человека, который смотрит на нее с огромных билбордов столицы. Он – на вершине славы, она – у подножия. Чем закончится эта болезненная страсть?

Глава 5

Май перевалил за середину, надвигался школьный выпускной бал. Ася сидела вместе с Алкой, одноклассницей и подругой, в скверике перед давно потухшим фонтаном и ела жирную соленую чехонь, купленную у бабок на остановке девятнадцатого трамвая. На лавочке была расстелена «Волжская коммуна». В конце сквера у палаток разворачивалась драка.

— Опять рэкетиры к Кощею нагрянули, — констатировала Алка, отрывая зубами рыбий плавник.

— Че у тебя с ним? — прожевывая прилипшую к зубам рыбу, спросила Ася.

— Да ниче. Козел он. И вообще ты знаешь, кому принадлежит мое сердце.

Алкино сердце, как, собственно, и Асино, колотилось при виде одного из актеров в фильме «Гардемарины, вперед!», они любили его горячо и совместно, обсуждая каждую новость, которая выходила в газетах или передаче «Кинопанорама». Раз в месяц обе наведывались в районную библиотеку, брали в читальном зале пачку журналов «Экран» и садились за задний стол небольшой комнаты. Сначала листали свежий номер, прислонившись головами друг к другу, потом Алка доставала маленькую шоколадку «Россия» и начинала рьяно шуршать ее оберткой из вощеной бумаги и фольги. В это время Ася выдирала из журнала нужные листы с вожделенными фотографиями гардемарина для себя и Алки, а вечером они рассматривали трофеи, ревели и мечтали. Одно из этих фото, там, где актер, накачанный и бритый, с мечом в руке и геенной огненной на заднем плане, Ася вставила поверх портрета ахалтекинской лошади. Этот портрет в рамке под дешевой пленкой подарила ей на день рождения дорогая тетя. Ася любила тетю, любила лошадей, но Жигунова любила больше. Поэтому, выцарапав гвоздем пленку, она затолкала под нее кумира и повесила над столом.

Алка была не столь изобретательной. Она клеила Жигунова прямо на обои, за что каждый раз получала скрученным полотенцем от «мамки» — на самом деле бабушки, которая растила Алку одна после гибели ее матери при родах и женитьбе отца на другой женщине. Отношения с «мамкой» были тяжелыми. Марья Ильинична запрещала Алке все: встречаться с мальчиками, гулять с девочками, носить короткие юбки (жопу-то открыла свою жирную!), краситься, приходить после восьми вечера. Алка попирала все запреты. Обладая кустодиевскими формами, она раньше своих ровесниц лишилась девственности, красилась наотмашь, знала всех владельцев ларьков в округе не только в лицо и нередко влипала в истории, от которых у Аси шевелились уши. При этом всегда была весела, независтлива и бескорыстна. Ася доверяла ей свои секреты.

— Знаешь, кого я видела? Клюквина! — сообщила Алка, догрызая рыбий хвост.

— Кто это?

— Ну который с тобой в музыкалке был. — Алка не училась в музыкальной школе, но знала от Аси все новости.

— Клюева?

— Ну да. Он на городском конкурсе выступал. «Мамку» туда пригласили как работницу тыла, и она меня потащила. Он там на скрипочке своей пилил. С ним еще педераст какой-то стареющий возился. Ваще красивый, козел.

— Педераст?

— Не, Клюков твой.

— Он такой же мой, как и твой. Вообще странный он, знаешь. — Ася задумчиво обсасывала остатки мяса на рыбном скелете. — С одной стороны, пресный, как вот эта чехонь до засолки, ни запаха от него нет, ни цвета. С другой стороны, как начинает играть, вот прям дышать нечем, вот, знаешь, родила бы ему пятерых сыновей и всю жизнь пылинки бы с фрака сдувала. А потом придет в тонику, задерет свой подбородок надменный, и думаешь: как такое вообще в голову могло прийти? Жлоб жлобом.

— Куда придет?

— Да неважно. Давай, заводи нашу.

Алка вдохнула, пафосно подняла в руке рыбий хвост и, дирижируя им, загудела на одной низкой ноте:

Тумба-тумба-тумба-тумба…

Ася закатила глаза и вступила первым сопрано:

Пли пли плиси тумба

Ква, ква, ква

А дерла мерла шерла

Тумба-тумба-тумба-тумба

Полевая, строевая, тум-ба-а-а!

Они громко захохотали, но осеклись, когда в центре драки, куда были вовлечены уже около пяти-шести мужиков, раздался выстрел. Алка резко встала.

— Сейчас Кощея порешат, пошли… — И рванула к сваре. Ася дернулась за ней.

В середине месива лежал Кощей с разбитым лицом, вокруг мялись плотные и лысые братки.

— Вы че, его убили? — завопила Алка.

— Да не, пуганули только, а ты кто, толстуха?

— Невеста его. Много должен?

— А ты че, хочешь за него отработать? — Браток схватил Алку за руку.

— Оставь ее! — заорала Ася.

— А тебе чего, ушастая?

— Бутылочку воды продайте. После рыбы пить хочется. — Ася дебильно улыбнулась.

— После рыбы пивка надо пить. — Обстановка постепенно разряжалась, Кощей завозился, начал вставать на четвереньки. — Поехали, девки, с нами, все будет — и водичка, и водочка.

— Да не, в другой раз. — Ася резко толкнула Алку, и одномоментно они дали деру в сторону жилых домов, благо знали в своем районе каждую тропинку и укрытие.

— Смотри, как бегут, — рыгнул один из свары. — Одна такая цок-цок-цок — стройняга, а другая тыц-тыц-тыц — пышечка волшебная. Догоним? Чур, мне толстуху.

— Да не, поехали, потом отловим как-нибудь, — сплюнул другой, и толпа села в новенькую «шестерку», оставив Кощея корчиться на пыльном асфальте.

— Слышь, Алка, я зареклась с тобой ввязываться в приключения. — Они добежали до небольшого дворика, спрятались под балконом первого этажа и, тяжело дыша, включили кран, торчащий из бойницы подвального помещения. Зажурчала ржавая струйка воды. Ася умыла лицо, подождала, пока сольется ржавчина и, сложившись в три погибели, припала губами к крану, сильно вывернув голову набок. Напилась, подпустила подругу. Алка смешно встала на четвереньки и тоже впилась в кран накрашенным ртом. Ася захохотала. Алка стояла, как корова у водопоя, и, захлебываясь, тоже давилась смехом.

Асе почему-то вспомнилось, как однажды Марья Ильинична жаловалась на внучку:

— Ась, ну представляешь, открываю я комнату, а она стоит на четвереньках перед этим кобелем с автозаправки — домой привела, представляешь? Стоит и ртом это его хозяйство трогает! И, главное, делает все это под образа́ми гардемарина вашего гребаного, которым она все обои засрала. Мы ж с ней только месяц назад обои поклеили, Ась!

— Да ладно, МарьИльинишна, просто она винтик на полу потеряла, вот и стояла. — Ася мучительно сдерживала смех.

— Из мозгов ее никудышных этот винтик вывалился. Эх, Аська, какая ж ты еще маленькая. А моя-то дура рано созрела, проблем-то с ней сколько! Помру я, кто ж ее, идиотку, защитит?

Подруги уселись на скамейку возле пустой песочницы.

— Может, тебе надо было в музучилище пойти? — Алка достала зеркальце и подкрасила губы огрызком темной помады. — Комплиментировала бы ему за роялем. — Она наигранно выделила все буквы «о».

— Аккомпанировала, — поправила Ася.

— Ну или так.

— Не. Я вторым номером не играю, ты ж знаешь. У меня будет свое соло.