Под пеплом тлеющие угли. По мотивам романа «Три мушкетёра» Александра Дюма-отца

Катрин Корде

Миледи спаслась, обольстив и убив палача, и находится в розыске по всей Франции – Ришелье намерен устранить неудобного для него человека. Вместе с дочерью Жанной она скитается по стране, но всё же устаёт от кочевой жизни. Руку помощи ей протягивает тот, от кого она ждала этого меньше всего

Иллюстратор ZorroGold Fox

Редактор Наталья Баева

Корректор Вадим Зас-Ухин

Моральная поддержка и соавтор четвёртой главы Виктория Комова

Моральная поддержка и корректор Дана Канра

© Катрин Корде, 2023

© ZorroGold Fox, иллюстрации, 2023

ISBN 978-5-4485-8149-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог. Беглянки

Декабрь, 1629 год

Порывистый сильный ветер трепал ветви вековых деревьев, срывая с них пожухлую листву, вернее — что от неё оставалось. Свинцово-серые тучи заволакивали ясное голубое небо, заслоняя негреющее зимнее солнце.

Сквозь лесную чащу, погоняя коня чёрной масти, стрелой нёсся путник с сидящим впереди него ребёнком, закутанный в широкий чёрный плащ, до боли в костяшках пальцев вцепившись в поводья, словно спасаясь бегством от кого-то или чего-то.

Поглядев на их одеяния, можно было предположить, что всадники принадлежат к знати, несмотря на истрёпанный вид их одежд. С двух сторон к седлу были привязаны сумки, служившие вместилищем для того немногого из личного имущества, что у владельцев осталось…

Резкий ледяной ветер, пробирающий до самых костей, дул всадникам в лицо, заставляя щуриться от колючей пыли, летящей в глаза. Декабрь — первый месяц зимы, обещающей в этом году быть на редкость холодной, не замедлил вступить в свои права.

— Брр! Ну и стужа! — с обветренных губ взрослого всадника впервые за долгое время сорвалось восклицание, разбудившее задремавшего ребёнка, и недовольно фыркнувший конь словно вторил своему хозяину, а изо рта и ноздрей животного повалил пар.

— Скажи, мы ведь уже приехали? — послышался тоненький детский голосок и клацанье зубов от холода. — Это Берри?

— Да, радость моя, — ответил старший собеседник ребёнку. — Мы в Берри. Здесь люди кардинала не станут нас искать.

— Когда мы уже приедем к твоему старому знакомому в замок?

— Совсем немного, потерпи, мой котёнок…

— Но сколько ещё так терпеть? Мне очень холодно, руки и ноги озябли, а ещё страшно… — усталый голос ребёнка сорвался и дрогнул. — Когда приедем уже? Когда? Когда? — звучал надрывно один и тот же вопрос, мучительным набатом отдаваясь в ушах старшего наездника.

— Всего полчаса езды ты можешь потерпеть? — зазвенели в голосе старшего нотки раздражения, но потом, словно желая загладить вину за невольную резкость, он добавил: — Всё будет хорошо, скоро мы с тобой будем в тепле и уюте, не унывай…

Ребёнок, смутившись, примолк и ещё крепче прижался к своему спутнику. Даже свист и вой ветра был не в силах нарушить повисшего между ними неловкого и тяжёлого молчания…

Стемнело. Недолгий зимний день отступил перед сгущающимися сумерками. Тучи, затянувшие небо, из свинцово-серых стали чёрными. Рёву ветра вторили тревожное уханье сов и редкое карканье ворон. По сторонам дороги слышались какие-то завывания, заставляя взрослого всадника сильнее подгонять коня, чтобы скорее выбраться из этого леса, словно зловеще намекающего чужакам, что им здесь явно не рады.

Лишь с наступлением глубокой ночи усталые путники, взрослый человек и закутанное в плащ с ног до головы дитя, оба измученные трудной дорогой — как и их конь, выехали к какой-то заброшенной и поросшей мхом хижине на окраине леса. Даже пристройки для хлева там не было, поэтому коня путешественники решили оставить ночевать в хижине, а не на холоде, снаружи. В левом углу комнаты ребёнок приметил некогда заброшенный очаг и развёл огонь с помощью огнива и сухой соломы, забытой кем-то рядом, в котором сейчас горел огонь, заставляя мороз в помещении постепенно отступать.

Юный путник и его старший сопровождающий отвязали сумки от седла, сложив их рядом с кучей старой соломы. Съев три морковки, предложенные ребёнком, конь, довольно фыркнув, и потёршись головой о плечо поднёсшего ему столь вкусное угощение, задремал прямо у сенной кучи, иногда продолжая довольно пофыркивать во сне.

— Слава Богу, хоть несколько часов покоя! — воскликнул старший всадник облегчённо. Он откинул с головы капюшон плаща, снял берет и взлохматил чёрные волосы, остриженные до ушей. Прямая чёлка, закрывающая брови, неприятно липла к вспотевшему лбу.

— Мамочка, — подало голос дитя, — теперь-то мне можно не называть тебя папой и не делать вид, что я мальчик?

— Можно, Жанна, но только наедине. Запомни, на людях я снова твой отец Бертран де Шазей, а ты — мой сын Матье.

— Одному Богу ведомо, как надоел мне весь этот маскарад! Полтора года — если не больше — скитаний по всем городам Франции, скрываясь от ищеек красного герцога! — надрывно воскликнула девочка, в свою очередь тоже сняв капюшон и берет с головы, запустив тонкие пальчики в свои чёрные волосы, достающие до подбородка.

— Подумать только, Жанна, — обращалась женщина не столько к своей дочери, прелестной кареглазой девочке десяти лет, сколько к самой себе, — объявить меня в розыск как государственную преступницу, переметнувшуюся на сторону англичан! Меня, — она прижала к груди правую руку, — которая много лет была глубоко преданна Его Высокопреосвященству и короне! — алая краска праведного негодования покрыла ранее бледное лицо дамы.

Она и была молодой красивой женщиной, хотя прежний вид шпионской деятельности и перенесённые тяготы отметили её живое лицо печатью смертельной усталости от жизни. Её ставшие впалыми щёки, казалось, заполыхали огнём. Этим же огнём зажглись её запавшие голубые глаза, под которыми обозначались тёмные круги.

— Мамочка, — Жанна пристроилась под боком у молодой женщины, прилёгшей на сене, почти под самой мордой коня, — но ведь эти обвинения к тебе никоим образом не относятся! — с искренней горячностью возразила девочка. — Ты никогда кардинала не обманывала, всегда верно служила Франции, как истинная патриотка. Ты была преданна Его Высокопреосвященству и своей родине…

— Да, только родина, в лице Его Высокопреосвященства, предала меня, — буркнула с ядовитой издёвкой и затаённой в голосе скорбью молодая женщина, прижав к себе дочурку и накрывая её полой своего плаща. — Доброй ночи, Жанна, — пожелала она, смягчившись. — Спи, моя родная…

— И тебе приятных снов, матушка, — пожелала девочка засыпающей маме, коснувшись губами её лба, как сама Анна часто делала, укладывая её спать.

Вскоре две беглянки, мать и дочь, забылись долгим сном, охраняемые от непогоды крышей и стенами хижины, и от возможных недоброжелателей — плотно закрытой на засов дверью. А за успевшими заиндеветь окнами хижины буйствовала вьюга, заметая снегом и без того едва заметные тропинки…